Резников Михаил Григорьевич

- Михаил Григорьевич, Вы встретили войну будучи уже взрослым человеком, обладавшим большим жизненным опытом. Большинство ветеранов, с которыми мне приходилось беседовать, в 1941 году были восемнадцатилетними юношами, для которых война была первым шагом во взрослую жизнь, и воевать они начали уже на втором этапе войны. Вы прошли войну, начиная с сорок первого года. Расскажите о себе.

Родился я в 1911 году в городе Ново-Украинка бывшей Елизаветградской губернии. Мой отец был кузнецом. В 1927 году моя семья переехала в Донбасс, в город Юзовку. В 16 лет я начал работать на шахте крепильщиком. В те годы механизации там почти не было: уголь добывался вручную при помощи отбойного молотка, крепление угольных выработок также было несовершенно. Рудничные стойки - бревна - приходилось тащить на себе под углом 20-30 градусов, иногда ползком, так как потолок выработок бывал высотой всего полметра. Не работа, а каторга. А тут я еще попал под обвал и немного покалечился… Проучился полтора года в строительном техникуме. Через три года переехал в Москву и стал работать на строительстве аэродрома на Ходынском поле. В сентябре 1931 года поступил на рабфак, который за два года закончил, и был призван на действительную военную службу - в полковую танковую школу.

Службу закончил старшиной, получил профессию стрелка-наводчика тяжелого танка. После демобилизации вернулся на стройку, но меня по-прежнему увлекала специальность горного инженера, очень хотелось вернуться в Юзовку на свою шахту. В сороковом году защитил диплом и получил специальность горного электромеханика. В начале 41-го года познакомился с самой прекрасной девушкой на свете, Фаиной, и мы стали готовиться к свадьбе, а тут началась война... Вот, вкратце, вся моя довоенная жизнь.

- Как для Вас началась война?

- 25 июня получил повестку и уже через три дня был на сборном пункте города Калуги. Там формировался танковый полк, вскоре преобразованный в бригаду. Обучение и подготовка в Калуге длились несколько месяцев, личным составом нас укомплектовали полностью, а танков не было. Потом, с бору по сосенке, начала поступать техника. Наша часть была, как мы говорили, сборной солянкой: десяток КВ, несколько Т-34, а все остальное - легкие танки БТ. Когда немцы подошли к Москве, нас бросили в бой…

Что пришлось пережить осенью и зимой 41-го года, мне тяжело вам пересказать. Представьте себе заснеженное поле, на котором лежат цепями сотни тел убитых красноармейцев. Стрелковый полк пытался взять деревню, удерживаемую немецкой пехотой, и фактически весь полег в том бою. Остатки полка получают приказ атаковать деревню снова. Наши четыре танка придают на помощь пехоте. По трупам своих пехотинцев танки пошли в атаку... Вообще, в последнем бою под Москвой наш экипаж должен был сгореть. Последние танки бригады шли на исходную позицию для атаки, и вдруг у нашего танка заглох мотор - сдох начисто, как хотите это назовите: "исчерпал ресурс" и так далее, но пока мы ждали технарей-ремонтников, остальные танки пошли в бой и все сгорели... Вывели тех, кто живой, в тыл и отправили на новую формировку на Урал. Там я застрял в запасном полку на годик с небольшим, пока снова не вырвался на фронт.

- Насколько я знаю, Вы с вашей специальностью подлежали увольнению из армии и должны были на брони "воевать в тылу", добывая уголь для страны. Или могли бы служить где-нибудь в армейском штабе инженерных войск. Почему Вы снова оказались на фронте, да еще в танке, на передовой?

- Я скрывал, что имею высшее образование и специальность горного инженера. Во-первых, я не хотел становиться офицером и не желал, чтобы меня направили в военное училище ( ведь тогда, почти всех образованных, направляли на учебу в ВУ), меня же никогда не прельщала военная карьера. А насчет отзыва с фронта специалистов для народного хозяйства, это началось только в конце 42-го года. (О своем высшем образовании я заикнулся уже после войны, когда определяли очередь на демобилизацию. Меня сразу вызвали в штаб армии, пообещали немедленно присвоить офицерское звание и направить на учебу в бронетанковую академию, я еле отбился от кадровиков). В тот момент все мои мысли были только об одном - вернуться на фронт и воевать с немцами. Мой брат Юрий, политрук стрелковой роты, считался погибшим в боях на западной границе. Только после войны, я узнал, что он жив. Юра попал в плен, выдал себя за московского татарина, много раз был на грани смерти, но выжил. Но тогда я горел желанием отомстить за брата. С этим желанием я до Берлина дошел и на рейхстаге расписался.

В запасной учебный танковый полк в Челябинске я не напросился по своей воле. Бригада получила новые танки, и за пару дней до отправки на фронт, нас, нескольких человек, служивших срочную до войны и имевших опыт боевых действий на танке КВ, привели к командиру 30-го ТЗАП. Он обратился к нам со словами, что ему нужны опытные люди для подготовки экипажей для маршевых рот, и он просит нас остаться в тылу на несколько месяцев и помочь. Мы дружно отказались. Тогда полковник поменял свой тон с дружественного на "командно-матерный", потрясая перед нашими лицами бумагой - приказом об отчислении нас из состава ТБр и о зачислении инструкторами в ТЗАП. Мол, когда он сочтет нужным, сам отправит нас на передовую, и речь идет всего о нескольких месяцах службы в тылу.

Вернулся к экипажу - они за меня радуются, говорят мне: "Хоть живой останешься!", а мне стыдно. В запасном полку многие смирились с судьбой и уже не помышляли о фронте, находя постоянные оправдания своей тыловой службе. Живые, не голодные, обутые, одетые... Я начал засыпать начальство рапортами с просьбой об отправке на фронт. Меня начали просто давить за это, даже начали угрожать исключением из партии. Начальство встало на дыбы: мол, тоже, блин, герой выискался, наш живой укор, возомнил из себя! Это как понимать? - что мы все трусы и ловкачи, а один Резников патриот? Сиди, не рыпайся, да спасибо нам скажи!

Осенью 43-го года завод перешел на выпуск танков ИС. Новые полки формировались на базе нашего ТЗАП. На тяжелых танках почти никто из танкистов, попавших в эти формирования, ранее не воевал, и это был мой шанс. Пришел к командиру 57-го ОТТПП-(отдельный тяжелый танковый полк прорыва), представился и сказал, что воевал на КВ, до войны служил танкистом, и стал просить, чтобы он меня забрал с его полком, уходящим на фронт. Командир ответил, что, если я по-тихому смоюсь на фронт с его танкистами, меня зачислят в дезертиры, но пообещал поговорить с моим начальством. Свое обещание он сдержал. Меня отпустили на фронт! Конечно, если бы не этот тыловой период в моей биографии, я бы живым не остался и сгорел бы в танке где-нибудь в донских степях или под Курском. У танкистов на войне жизнь недолгая. Вот так судьба распорядилась.

- Расскажите о вашем полке, его боевом пути, его структуре?

- Мне в некотором роде повезло: все время я провоевал в 57-м гвардейском полку 3-й танковой армии, пережив за это время три переформировки после понесенных полком потерь. В 3-й ТА под командованием генерала Рыбалко наш полк долгое время был единственным подразделением, оснащенным танками ИС-2, поэтому мы всегда были на переднем крае - там, где создавалось критическое положение. Полк начал боевой путь, освобождая Правобережную Украину, потом бои за Львов, Перемышль, Ярослав, форсирование Вислы и бои под Сандомиром, овладение крепостью Оппельн, кровавые сражения в Силезии и на плацдармах на Одере, бои под Бреслау, прорыв на реке Нейсе, взятие Берлина и освобождение Праги - славный боевой путь 57-го гвардейского Полтавского Краснознаменного ордена Богдана Хмельницкого и Суворова тяжелого танкового полка. Из личного состава конца 1943 года, из экипажей танков до Победы дошли примерно 25% танкистов. Это высокий процент. Воевавшие на Т-34 погибали намного чаще нас. ИС-2 имел утолщенную броню и 122-мм пушку. Мы могли подбивать "тигры" и "пантеры" с расстояния 1200-1400 метров, а немцы, для того чтобы нас подбить, должны были подойти на расстояние 500 метров, или бить нас в борт. До сих пор помню, что полный комплект нашего полка - это 375 человек личного состава, 21 тяжелый танк, авторота из 28 машин, рота разведки, танкодесантная рота и штабники, саперы и так далее. По поводу была ли у нас зенитная батарея, сказать ничего не могу: я не помню, чтобы у нас были свои зенитчики.

Полк делился на 3 танковых роты по 7 танков в каждой. Рот по пять танков в каждой в моем полку не было. Мой танк считался танком командира полка, но наш комполка Богунов никогда в бой не ходил, не такой он был человек, чтобы своей жизнью рисковать.

Обычно после каждой операции в полку оставалось на ходу 3-4 танка и человек сто личного состава. Остальные - кто убит, кто ранен, кто в плен попал. Полк всегда воевал до последнего танка. Пополняли нас людьми и машинами по ходу боевых действий, и только на настоящей переформировке мы устраивали "танкодром", где неделями по много часов в день шла интенсивная учеба для новых экипажей. Осваивали вождение, тактику ведения танкового боя, стрельбу, а потом снова на передовую.

В машину загружали кроме 28-мм положенных по уставу бронебойных снарядов еще и 12 осколочно-фугасных. Каждый снаряд весил 25 килограмм. Темп стрельбы у танка был невысоким, два выстрела в минуту, но немцам и от этого темпа нездоровилось. Танк наш тяжелый, почти 50 тонн веса, но развивал хорошую скорость по тем временам - 40 км/ч.

- Как использовали в бою тяжелые танки? Какой смысл вложен в название "полк прорыва"? Вас что, бросали первыми на взлом немецкой обороны? Использовали ли Ваш полк в уличных городских боях?

- Тяжелые танковые полки берегли. В лоб, в атаку впереди всех нас бросали крайне редко. Обычно вперед шли Т-34, вскрывая огневые точки противника, такая своеобразная разведка боем. Немцы открывали огонь, потом появлялись мы, как говорится, "наш выход", и своими пушками и мощью обеспечивали прорыв. В городских боях нас безжалостно уничтожали фаустники. Запомнился ожесточенный бой за овладение городом уездного значения Лаубан, в котором засела крупная группировка власовцев, контролировавшая также близлежащий лесной массив. Наша задача осложнялась тем, что улицы города, застроенные трех-четырехэтажными домами, были настолько узкими, что наши танки лишались возможности маневрировать. Власовцы, расположившиеся на верхних этажах, буквально поливали нас огнем фаустпатронов с близкого расстояния, да еще и кричали: "Всех жидов и коммунистов уничтожим!". Наши танки оказались буквально запертыми в ловушке узких улиц. Неся большие потери, мы по приказу командования с большим трудом выбрались из города, оставив его в тылу. Власовцев добивала пехота.

Кроме фаустников в городских боях нас подстерегала еще одна опасность - немецкие снайперы и автоматчики. На мгновение высунешь голову из башни танка - сразу получаешь пулю. В бою за город Ярослав командир роты, пересевший в наш танк, на какие-то секунды открыл люк, чтобы оценить обстановку, и сразу снайпер засадил ему пулю в плечо. Кровь хлынула фонтаном. Я молниеносно среагировал, снял с себя гимнастерку, разорвал ее на куски и перевязал командиру плечо. Так удалось остановить кровь. Два наших автоматчика под огнем вынесли ротного из боя.

В берлинских боях наш полк шел тараном, пробивая оборону, мы форсировали Шпрее, и тут у нас кончились снаряды и ГСМ. 27 апреля 45-го года танки полка заняли круговую оборону, расположившись на большой поляне в каком-то берлинском парке, и больше в боях за город участие не принимали. Если бы нас двинули дальше в центр города, скорее всего, немцы бы сожгли нас всех до единого…

Был еще один вид боя в тактике применения тяжелых танков. Но этот вид был вынужденным, не от хорошей жизни. Когда кончалось топливо, или обслуживающие нас службы отставали из-за высокого стремительного темпа наступления, наши танки вкапывали в землю, и мы держали оборону мощью своих 122-мм пушек. После форсирования Одера в районе города Бернштатд мы трое суток отбивали немецкие атаки, не имея даже капли горючего. Там мне удалось уничтожить две немецкие "пантеры", за что я получил орден Отечественной Войны II степени.

- Вы были командиром танкового орудия. Сколько немецких танков Вам удалось уничтожить за войну? Чем отмечен Ваш боевой путь?

- Семь танков лично из своего орудия и одну самоходку. Еще три немецких танка были сожжены, как говорят летчики, в групповом бою, когда уже не поймешь, чей снаряд, твой или соседа, - добил немецкий танк.

За войну получил две медали "За Отвагу" и два ордена Отечественной войны. Еще четыре медали "за города". Считаю, что этого достаточно.

- Для защиты от фаустников, использовались ли какие-то "экраны"? Я слышал от ветеранов, что крепили к бортам металлические сетки от кроватей, чтобы как-то ослабить пробивную мощь "фауста". Кстати, использовался ли в вашем полку пулемет на башне танка?

- Пулеметов на башне у нас не было вообще. "Экраны" или "подвески" из траков мы тоже не ставили. Вся надежда была на отделение автоматчиков, закрепленное за нашим танком и следовавшее всегда вместе с нами, на броне. Мы жили с десантом, как одна семья: вместе выживали, вместе питались, вместе ухаживали за нашим танком. Во время боя на них, автоматчиков, возлагалась обязанность не только вести бой с немецкой пехотой и орудийной прислугой, но и с неослабным вниманием следить, не затаился ли где-то немец с фаустпатроном. Наши танковые десантники часто гибли, и помню, что несколько раз на броню сажали солдат штрафной роты или солдат из штурмовых батальонов, посланных туда искупать кровью.

С одним из них у меня вышла неприятная история. Было это в отвоеванном нами городе Милич. Заправляя машину дизельным топливом, я попросил одного из наших автоматчиков в это время почистить ходовую часть танка. А он мне в ответ: "Ах ты, жидовская морда! Ты что раскомандовался!? Я за тебя работать должен?!". Услышав слова про "морду", я сильно психанул и в ярости начал бить этого солдата, и если бы ребята нас не разняли, я бы его забил насмерть. Спустя сутки меня вызвал командир полка и начал на повышенных тонах меня распекать. Я спокойно ответил, что не намерен сносить обиды. Комполка Богунов только и смог мне сказать: "Больше так не делай". На что я сквозь зубы ответил, что если меня не будут обзывать жидовской мордой, то я не буду никого калечить, развернулся кругом и вышел строевым шагом. Замполит полка Гретчин пытался мне потом прочесть мораль - мол, как не стыдно коммунисту и парторгу роты бить солдата, но перехватил мой "добрый" взгляд и замолчал.

Но это я немного отвлекся. Вернемся к вашему вопросу. Ответ односложный: пехота на броне спасала нас, мы защищали пехоту. Наши автоматчики зорко всматривались в кюветы и траншеи и при обнаружении фаустпатронщика немедленно убивали его. Если убить не успевали, то на родину шло десять похоронок - на экипаж и десантников.

Экипаж. Второй справа - Резников.

- Как к вам относились танкисты воевавшие на Т-34?

- Нам откровенно завидовали. Нашей 120-мм лобовой броне, нашей 122-мм пушке. Наши танки были более живучими, а на "тридцатьчетверке" пару раз в бой сходил и готов - "пал смертью храбрых".

Называли нас "черными шкурами", потому что мы ходили в черных куртках из кожзаменителя. Немцы часто ретировались с поля боя, завидев ИС-2. Если у них не было в обороне тяжелых танков или просто самоходок, или зенитных орудий на прямой наводке - немцы предпочитали отойти назад. Узнавали нас издалека, безошибочно отличая от Т-34, по длинному "набалдашнику" на конце ствола - дульному тормозу. Так танкисты, воевавшие на Т-34, додумались укреплять на стволах своих танковых пушек обыкновенное ведро, которое издалека можно было принять за "набалдашник" ИС-2. Завидев приближающийся Т-34 с этим "изобретением" на стволе, немцы нередко покидали позиции и отступали.

Но какой-то вражды между нами не было. И мы, и они, горели в танках и погибали за свою Родину. В конце войны и наши ИС-2 немцы стали подбивать в тех же количествах, что и Т-34. В 44-м году немцы стали применять новый кумулятивный снаряд, который прожигал броню танка, как бурав. После такого попадания от экипажа даже ремня не оставалось.

А вот пехота на нас молилась. Идет танк по дороге - пехотная колонна всегда расступится и пропустит боевые машины. Пехотинцы нам радостно руками машут, знают, что всегда выручим, в беде не бросим. Я преклоняю голову перед нашей пехотой. Столько выстрадали, но дошли до Берлина.

- Были ли в вашем полку случаи трусости или отказа от выполнения приказа? Умирать никому не хочется. Вообще, как Вы лично преодолевали страх?

- Когда меня призвали в армию, мне казалось, что я буду трусом, стану всего бояться, не смогу заставить себя вылезти из башни танка. Но на деле оказалось все иначе. Не кривя душой, я могу сказать, что после первых своих боев я на войне страха уже не испытывал. Может, прозвучит наивно, но я верил, что останусь живой, верил, что если моя любимая невеста ждет меня с войны, то я обязательно выживу. Я не боялся во время бомбежки сидеть на танке и наблюдать, как над нашими головами идет бой наших истребителей с немецкими самолетами, сопровождавшими пикировщики. Некоторые сначала думали, что я ищу смерти, но когда я объяснил, что для меня воздушные бои - это любимое зрелище, - просто матерились, крутя пальцем у виска. Сейчас, по прошествии многих лет я понимаю, что подобное поведение выглядело, по меньшей мере, глупым и смертельно опасным... Я не боялся идти в бой в пешем строю вместе с пехотой - три раза мне пришлось принять бой как простому автоматчику. Я верил в свою счастливую звезду и за спины не прятался. Я не оставил в своей душе место страху, и как напоминание обо всем этом - две мои боевые медали. Простите, если сказанное прозвучало с излишним пафосом.

Единственный случай, когда в составе экипажей оказался явный трус, произошел в конце 1944 года. На переформировке командиром моего танка был назначен лейтенант Кобит, высокий и статный офицер. Весь экипаж им гордился, так как его внешность, выправка, командный голос, требовательность внушали надежду, что в боевых действиях он проявит себя бесстрашным командиром. В действительности лейтенант оказался просто трусом, лишний раз боящимся высунуться из башни танка. А такие на войне погибают быстро. Так случилось и с Кобитом - в первых же боях он был убит наповал во время налета вражеской артиллерии. После него к нам пришел командиром гвардии лейтенант Филиппов, геройский парень, с которым мы дошли до конца войны. У нас в полку не было случаев, чтобы экипаж преднамеренно покинул танк, продолжающий движение вперед под огнем немецких орудий. Понимаете о чем я говорю? Перебитые траки мы меняли на поле боя, под огнем противника. Никогда танк не выходил из боя, не израсходовав полностью боекомплект. Даже когда мой танк загорелся от прямого попадания в кормовую часть, никто не покинул машину до приказа командира танка, разрешающего оставить горящий танк. Хотя этот приказ звучал оригинально: предложение из пяти матерных слов, смысл которых - вы сами догадываетесь, какой. Насколько я помню, у нас в полку даже особиста не было. А случаев, чтобы кто-то был отправлен в штрафную роту за трусость или отказался выполнить приказ - не припоминаю.

Летом сорок четвертого меня ранило осколками мины. Влепили в меня 15 осколков: в ноги, голову... После госпиталя я ехал на попутке в свой полк, (в нашей танковой армии был заведен такой закон - все танкисты после госпиталя возвращались в свои части). Едешь медленно по дороге, а на обочинах, "похоронщики" складывают тела убитых бойцов, чтобы предать их земле в братской могиле... Сотни трупов... Смотришь, и, несмотря на мою уверенность в своей неуязвимости, невольно думаешь: когда мой черед настанет?

- Неужели действительно совсем не боялись смерти?

- Я боялся глупой смерти. Я имею в виду смерть не в бою. Вы даже не можете представить, сколько народу пропало, как говорится, ни за понюшку табаку. Таких примеров можно привести многие десятки.

В декабре 44-го года мы заняли какую-то станцию. Рядом с нами расположились артиллеристы, которые обнаружили в железнодорожном тупике одиноко стоящую цистерну с какой-то жидкостью, которую несколько смельчаков, неравнодушных к спиртному, попробовали и идентифицировали как медицинский спирт. В действительности это был ядовитый метиловый спирт. 23 артиллериста, "дегустировавшие" его, отравились и скончались в страшных муках. Такая нелепая смерть...

Еще один жуткий драматический случай произошел сразу после окончания войны, когда мы стояли в Вене. Четверо наших ребят напились и решили покататься на мотоцикле с коляской. На большой скорости врезались в фонарный столб. Все скончались на месте. Нельзя было без боли смотреть на них. Это были ветераны полка, прошедшие долгий боевой путь в самом пекле и уцелевшие в страшной войне. А тут...

Стояли в Польше. Наш танкист, командир роты, один из самых геройских людей полка, познакомился с молодой смазливой полькой. Она назначила ему свидание на вечер. Он отправился на романтическую встречу в сопровождении нескольких автоматчиков. Мы знали, с кем имеем дело. Поляки нас не особо любили, и в спину постреливали частенько. Никто из этой группы не вернулся. Позже нашли их трупы, все были сражены наповал из автоматов...

Шли уличные бои во Львове. Не самые жестокие бои, а так, терпимо. Стояла ясная погода, и тут вдруг по городу текут ручьи. Да не простые, а пивные... В центре города стоял пивной завод, в его больших подвалах, в огромных дубовых чанах, хранилось пиво. Бойцы, узнав об этом, спускались в подвалы, автоматными очередями простреливали чаны и пили пиво, хлеставшее струей из пулевых отверстий, доходя до бессознательного состояния. Когда пиво залило подвал, там немало народу просто захлебнулось...

Экипаж и десантники. Чехословакия, 1945 г.

Взяли город Намслау, и тут у нас кончилось горючее. Нам приказали замаскировать танки и ждать подвозки топлива. Обложили танки ветками деревьев, а сверху забросали соломой. Рядом в поле стояли свежескошенные скирды. Начался минометный обстрел, одна из мин попала в танк, от которого не успел отбежать наш радист Егоров. Солома мгновенно вспыхнула, занялась огнем одежда и на Егорове. Он от шока спрыгнул не на землю, а в глубокую противотанковую траншею, попав между ее земляной стенкой и танком. Прошло некоторое время, прежде чем мы услышали крики радиста и с большим трудом вытащили его из траншеи. Одежда на Егорове уже сгорела, тело тлело в нескольких местах. Он был в полном сознании, кричал: "Пристрелите меня, я все равно весь сгорел!"... Донесли его до санчасти... И таких примеров на памяти у каждого фронтовика великое множество.

А по поводу того, что всем жить хочется… Один раз благодаря инстинкту самосохранения я, наверное, установил рекорд по прыжкам в высоту. После взятия Сандомира полк заночевал в черте города, только наш танк стоял на окраине, рядом с трехэтажным домом, который был обнесен высоким дощатым забором. Стрельба в городе затихла. Бойцы, кто где, легли спать. Решил я оправиться. Найдя в заборе две выломанные доски, я пролез через отверстие. Только начал расстегивать ремень, как вокруг меня засвистели пули. Не знаю, откуда взялись силы, чтобы перепрыгнуть через забор, высотой, как минимум, два метра. Немного придя в себя, я осмотрелся и увидел, что огонь по мне ведется из ближайшего леса, где еще оставались вражеские части... Экипаж заскочил в танк, и мы всадили в этот лесок десяток осколочных снарядов. Утром пошли посмотреть - там человек тридцать немцев убитых валялись.

- Многие танкисты говорят, что жизнь экипажа целиком зависит от мастерства механика-водителя. Насколько Вы согласны с таким утверждением?

- Моим самым лучшим фронтовым другом был механик-водитель нашего танка Николай Попов. В одном экипаже мы с ним прошли весь наш путь на войне. Николай тщательно следил за боевой машиной, был прямо-таки влюблен в нее. В минуты затишья, когда все отдыхали или "поддавали", он чистил и чинил все механизмы. Наш танк всегда был на ходу. В бою умело маневрировал, много раз спасал экипаж от беды. Николай был удостоен пяти боевых орденов. К сожалению, мой друг ушел из жизни в 1979 году. Я поехал на его похороны в Нальчик, казалось, что весь город в трауре... Во многом благодаря Коле, его смелости и умению, наш экипаж дожил до Победы.

- Большой вес танка как-то влиял на ведение боевых действий?

- В болота нас не загоняли. Разведка, кстати, была обязана докладывать и о характере местности, на которой предстояло воевать. Главной проблемой была переправа через реки. Подошли к Висле, а переправа для тяжелых машин еще не готова. Понтонный мост для нас уже дважды разбомбили, и надо ждать сутки, пока построят новый. Командиры бегают, матерятся: у них-то приказ к определенному часу выйти на рубеж атаки уже на берегу, на плацдарме. Командование решило попробовать пропустить наши машины по имевшейся переправе для танков Т-34, которые были намного легче, чем ИС-2. Как всегда, наш экипаж пустили первым. Проехали с десяток метров, и мост начал "садиться", не выдерживая тяжести танка. Механик-водитель сразу дал задний ход, давя и сбрасывая в воду пехотинцев и артиллеристов, которые, вопреки приказу, двинулись за нами. Наш танк был спасен, но среди пехотинцев были жертвы. Да еще одна пушка и автомашина утонули в реке. Вот такой трагический случай...

- Какова была роль политработников в танковых частях ? Участвовали они в боях или нет?

- Замполитов рот у нас в полку, кажется, не было. Не помню я их. (Они были в танковых батальонах Т-34, и в обязанность батальонных замполитов входило участие в боях в составе танкового экипажа; даже, кажется, было специальное училище, танковое-политическое). А вот замполит нашего полка подполковник Гретчин в памяти задержался. В бой он не ходил, сидел в штабе. Человек он был не злой, бегал по тылам, следил, чтобы люди были накормлены и одеты. Ну и пламенные речи на митингах и собраниях... Но еще раз скажу, он не был подленьким. Нормальный политрук, продукт своей эпохи, каких в армии ошивалось великое множество. Один раз хотел он на меня персональное дело завести…

Стояли мы в польском городе Жешув после тяжелого боя. Привели машины в порядок, заправились дизтопливом маслом, добрали боекомплект. Закончив все работы и расставив автоматчиков для охраны танков, мы, экипажи танков, решили использовать редкие минуты отдыха для сна. Только начали располагаться, как ко мне подошел низкого роста изможденный и небритый человек, длинное черное пальто которого висело, как на вешалке. Вглядываясь в мое лицо, он спросил: "Ты жид?". Я поначалу растерялся, но понял, что по-польски еврей - это жид, и этот странный мужчина в штатской одежде и не думал меня оскорбить. Я ответил, что я еврей. Путая русские и польские слова, мужчина сказал, что сегодня начинается еврейская Пасха, и он бы хотел пригласить солдат-евреев на пасхальную трапезу… Показал свой дом, находившийся на противоположной стороне улицы, и попросил приходить через часа три-четыре. Кроме меня в роте было еще три еврея: командир роты Наум Шаевич и два командира танка - Эпштейн и еще один лейтенант, фамилию которого я сейчас точно не вспомню. Мы решили принять приглашение. Придя вечером в его дом, увидели, что там собралось еще несколько человек из пехоты. Кстати, с одним из этих пехотинцев, Иосифом Лившицем, я встретился уже здесь, через много лет после того памятного вечера. Рядом с хозяином дома сидели две пожилые женщины. Хозяин рассказал, что до войны был богатейшим человеком, имел два ювелирных магазина, что все евреи города были уничтожены немцами, и только его семья спаслась, проведя несколько лет в маленьком подвале у знакомого поляка. Поляк, приютивший их, оказался алчным зверем Он держал несчастных в голоде и постоянном страхе, все время угрожая выдать их немцам, если ювелир не отдаст ему все драгоценности. Так шесть сундучков с ценностями постепенно перешли к поляку. Те, кто вначале показался нам пожилыми женщинами, были дочерьми хозяина, которым было всего 19 и 22 года. Младшая дочь полностью ослепла за годы, проведенные в подвале, а у старшей обнаружили последнюю стадию туберкулеза. Мы дали им клятву отомстить немцам за их страдания и за гибель наших соплеменников из этого маленького города. Грустный эпизод...

Замполит, услышав от кого-то, куда мы пошли, на следующий день, начал "выступать": "...Как могут советские люди, коммунисты! отмечать религиозный праздник?! Таким не место в партии..".. Шаевич послал замполита к такой-то матери, и тот притих. Но за берлинские бои ротному Шаевичу вместо звания Героя Союза дали только орден Александра Невского. Я думаю, тут наш замполит постарался. Единственное, что наш замполит делал с большим умением - это руководил выпуском "Боевого листка". Вот такое "непосредственное" участие в боевых действиях.

- Прочитал недавно маленький отрывок из воспоминаний Вашего однополчаниниа Малова, в котором говорится, что лично командир полка приложил все усилия для того, чтобы командиры танков Ляхов и Луканин не получили звания ГСС за подбитые 17 немецких танков на Сандомирском плацдарме, тайком изъяв наградные листы из штаба армии. Со слов Малова, командир полка заявлял: "Пока мне Героя не дадут, никто в полку это звание не получит!". Неужели такое было? Что за личность была Ваш командир полка?

- Вениамин Луканин (помню, его называли Луконин) и командир роты Ляхов, действительно, подбили на двоих 17 немецких танков и самоходок под Сандомиром и, действительно, за это ничего не получили, хоть и представления на Героя были посланы на обоих. Я хорошо помню те события. Тогда моим друзьям Арефьеву, Гуртовенко и Хохлову вручили высокие ордена.

Но мне трудно поверить, что такой человек, как подполковник Богунов, способен на явную подлость. Богунов, Гретчин и начальник штаба Вербицкий существовали как бы отдельно от экипажей и были самодовольными людьми. В бой они не ходили, в танках не горели. Увлекались трофеями и раздачей орденов друг другу в штабе. У них там всегда был вечный праздник. Наш командир разведроты Латышев был великим мастаком по обнаружению ценных трофеев для начальства, неизменно получая за свои находки очередной орден. Простые танкисты, завидев на гимнастерках штабных бог знает за что полученные новенькие ордена, роптали и возмущались, но кто их мнение спрашивал... Единственная женщина в полку, фельдшер нашей санлетучки, ни разу никого с поля боя не вынесла, но, будучи ППЖ нашего комполка, красовалась с парочкой орденов. Понимаете, такой стиль руководства и поведения старших офицеров был повсеместным. Редко какой комполка выделялся из "барского сословия".

Вдруг вспомнился смешной случай. Богунов еще был майором, когда в благодарственном приказе Главнокомандующего был упомянут наш полк, а Богунов назван в нем подполковником. Уже наутро ему привезли новые погоны.

Мог ли он поехать в штаб армии, и от зависти похерить чужие наградные листы? Я не верю. При всех своих недостатках и человеческих слабостях Богунов знал пределы дозволенного. У нас в полку был офицер-танкист, старший лейтенант Зинин, получивший звание Героя еще на Финской войне. Я не помню, чтобы комполка его как-то затирал. Нет, Богунов сволочью или трусом не был. Трофейщик был знатный. У нас на ИС-2 корма танка была широкой, на ней всегда стояли пару снарядных ящиков, забитых трофейной едой. Там же складировали трофеи, барахло в узлах и так далее. Как-то в соседней роте все это барахло на танке загорелось от попадания зажигательной пули, и в итоге танк сгорел. Комполка психанул и приказал все наши "приобретения" уничтожить. За неделю до этого происшествия мы нарвались на брошенный немцами склад меховых изделий, все бойцы понабрали чернобурок. Только и разговоров у солдат было, как подарят меха женам и невестам после войны. Но приказ есть приказ. Популярности это решение командиру полка не прибавило, его стали просто ненавидеть. Он-то свои трофеи на грузовике возил... Но если вернуться к Сандомирским событиям... Чтобы он так ребят подставил!? Не знаю...

Но то, что Ляхов и Луканин так и остались не отмеченными наградами за свой подвиг - это просто черная несправедливость, которой так много было на войне... Вот вы говорите, что сейчас кто-то внес инициативу представить Ляхова и Луканина к званию Героя России. Это правильно и честно. Они настоящие герои!

- Как в Вашем полку солдаты относились к немецким военнопленным или, например, к власовцам?

- Немцев не убивали. И тех, кто руки поднял, из озорства гусеницами не давили. Мы воевали без зверства. Часы могли снять с пленного, но не расстреливали, почем зря. Власовцы - другой коленкор. Они стояли насмерть, зная, что пощады не будет. В январе 45-го против нас стоял отряд истребителей танков из бывших товарищей по оружию. К ним попал в плен наш разведчик, молоденький сержант-татарин. Они его зверски замучили, вырезали на груди пятиконечную звезду. Командир даже приказал не хоронить его тело, пока не отомстим. Взяли в плен троих власовцев - все кубанские казаки, каждый по возрасту лет за 30. Богунов начал их допрашивать. Наша рота стояла у штаба, и все танкисты собрались вокруг комполка и наблюдали все происходящее. Власовцы просили о пощаде, говорили, что не по своей воле у немцев воевали, про детей и так далее. Но тогда эти слова никого не трогали: для нас власовец был хуже эсэсовца. Богунов показал им на тело убитого разведчика, и сказал: "За это вы заплатите!". Посмотрел на нашу толпу, нашел меня глазами, и приказал: "Парторг, возьми автоматчиков и расстреляй этих гадов". Поставили их к стенке, и я скомандовал: "Пли!". Почему он выбрал именно меня, когда вокруг было немало офицеров, я не знаю. Но даже сейчас я не жалею, что привел приговор в исполнение. Нет хуже измены.

Еще одна встреча с им подобными была седьмого мая 45 года. Нас кинули на помощь Пражскому восстанию. Мы шли на каком-то участке по железнодорожному полотну. Вдруг колонна остановилась. Разведка доложила, что впереди лес, на опушке которого заняла оборону большая группа власовцев. Во избежание лишних потерь послали к ним парламентеров - капитана в сопровождении двух автоматчиков - с предложением о сдаче в плен и гарантиями о сохранении жизни каждому, кто сложит оружие. Я видел с башни танка, как наших парламентеров, несших белый флаг, расстреляли в упор из нескольких пулеметов. Тогда подтянули к лесу "катюши", гаубичный полк. После тридцатиминутного обстрела там никто не уцелел.

- А какое отношение было к гражданскому немецкому населению ?

- Отношение было в основном корректным. Очень часто мы подкармливали голодных немецких женщин и детей со своей полевой кухни. Танкисты в большинстве своем народ был сознательный, образованный, бывшие городские жители. Были случаи, конечно, по "дамской части". Мой заряжающий Вася Иванов, из бывших зэков-штрафников, как мы только остановимся в немецком городе, сразу "выходил на охоту". Помню, у нас в какой-то момент десант на танке был из приданной полку штрафной роты. Так Вася взял троих "корешей", которым терять было нечего, и в "бл...ход". Получаем приказ срочно выйти из города. Побежал в немецкий дом искать своего заряжающего, а там "картина"... Вася на немке пыхтит, а штрафники где-то нашли опахала и машут ими над Васей, при этом ржут, как кони. Говорю им: "Приказ на движение дали, сворачивайтесь". Иванов мне в ответ: "Не лишай радости, может, через час сгорю в танке!". Сидим в танке, я ему начинаю пропаганду пропихивать и мораль читать: мол, нельзя так, мы же советские люди, солдаты-освободители, если поймают - под трибунал пойдешь, зачем тебе бесславно пропадать ни за грош... А он мне: "Вспомни концлагерь, который мы освободили". В Польше ворвались в лагерь смерти, а там уже живых не было, только на земле лежали обтянутые кожей скелеты с желтой шестиконечной звездой на лагерной робе. Больше я не пытался найти аргументы в защиту немцев.

Даже если кто-то из наших и творил что-то подобное Васе, их никто из экипажей не выдавал. Политотдельцы стращали расстрелами, требовали уважения к мирным гражданам. К нашей чести большинство солдат вело себя достойно, хотя жажда мщения была очень сильной. А некоторые мстили не только в бою... В Берлине, нам зачитали очередной приказ о недопустимости насилия, хулиганства и мародерства, и уже через пару недель согласно этому приказу стали расстреливать фронтовиков, насаждая железную дисциплину. После Праги нас перебросили в столицу Австрии город Вену. Там произошло ЧП: трое наших солдат изнасиловали австриячку. В штабе гарнизона решили устроить показательное мероприятие. Маршем на один из венских стадионов привели несколько тысяч солдат из разных частей. Личный состав нашего полка тоже туда пригнали. Трибунал заседал на футбольном поле, поставив стол для заседателей прямо на газон. Поле оцепили особисты и бойцы из погранполка. Всем троим участникам изнасилования был вынесен жестокий приговор - расстрел, который тут же был приведен в исполнение. Это вызвало большое волнение и недовольство среди солдат. Бойцы в гневе сжимали кулаки, раздавались возгласы: "Победителей не расстреливают! Немцы еще похуже в сто раз зверства творили!". Было очень тяжело и больно... Вот такой страшной ценой и такими карательными кровавыми методами наши войска приводили в чувство.

Гражданских немцев мы не убивали. Единственный случай на моей памяти произошел на подступах к Берлину. От попадания вражеского снаряда разорвалась гусеничная лента ходовой части - лопнул трак. В сумерках, начали приводить машину в порядок. Вдруг один из наших автоматчиков стал кричать. Смотрим, к танку бежит пожилая женщина с распущенными волосами, держа перед собой зажженный факел. Раздалась длинная автоматная очередь. Один из наших солдат в порыве ярости разрядил весь диск в безумную немку.

- Где Вас застало известие о окончании войны?

- В 30 километрах от Праги. Мы остановились в маленькой деревушке, сломался трак. Занялись ремонтом, и вдруг началась бешеная стрельба. Что такое? Наступление? Немцы прорвались? Оказалось, что проходящие рядом армейские части услышали по рации о капитуляции фашистской Германии и на радостях устроили своеобразный салют. Наш заряжающий Вася Иванов от избытка чувств, не долго думая, тоже выпустил снаряд в воздух. При этом воздушной волной снесло крышу стоявшего рядом домика - и такие потери случались на войне. Мы не верили своему счастью. Неужели все кончилось!?

13 мая 1945 года в Праге, на Врацлавской площади, состоялся военный парад. Возглавляла его наша боевая машина ИС-2, на башне которой со знаменем полка стоял я. В сентябре 45-го меня демобилизовали, и я вернулся домой.