Детство

Родился 30 октября 1914 года в Петербурге, во время Первой мировой войны. Отец тогда был поручиком генерального штаба, работал писарем в госпитале Ораниенбаума. В 1918 году в Петербурге было очень тяжелое положение, царил хаос - началась Гражданская война, поэтому мы были вынуждены переехать в город Вольск Саратовской губернии. Там отец работал в рабоче-крестьянской инспекции; а в 1921 году - тогда там был голод - он заболел холерой и через сутки умер. Мне тогда было семь лет. Кроме меня, был еще брат и две сестры. Как жить дальше? На мое счастье, двоюродный брат, который служил в Красной армии в Посаде (охранял монастырь), определил меня в воспитанники. Однако в 1922 году вышел приказ: всех воспитанников отправить по домам, а у кого нет дома - в приют. Я вернулся в Вольск. И оттуда мы с братом попали в приют, в город Саратов. Учились там в самом центре города, наш приют основал парк "Подлипки". Но в приюте не было достаточного обеспечения, не хватало постельных принадлежностей и питания, поэтому летом мы, ребята, уходили "на вольные хлеба": плавали по Волге на пароходах Мать, конечно, не была приспособлена к труду - фактически бродяжничали, просили милостыню и воровали: где что плохо лежало - брали, но ровно столько, сколько нам было нужно на пропитание. Мы с братом на такие дела ходили вдвоем, а в остальные - поодиночке, каких-то групп не было.

В Царицыно, сейчас это Волгоград, по счастливой случайности мы встретились с матерью. Она приезжала на этот рынок, закупала какие-то товары и везла продавать в Вольск - так зарабатывала на жизнь. Она нас увидела - бродяжничающих, в оборванной одежде - и сказала: "Все, хватит, я забираю вас из приюта". Тогда, в 1924 году, мне посчастливилось со старшей сестрой побывать у родственников в Крыму - в Симферополе и Севастополе. В Севастополе жил наш родственник Голованов - бывший моряк, председатель горсовета Севастополя. В том городе я впервые увидел в бухте корабли и гидросамолеты.

После возвращения в Вольск я сразу поступил в 3-й класс. Здание школы было новым, только что построенным, мы его называли "школьный дворец". Все классы были оборудованы. А ученики были разные: и такие же, как мы, мальчишки, и ребята постарше. Все в одном классе, потому что из-за Гражданской войны многие не учились. В 1930-м я окончил семилетку, правда, не очень успешно из-за той подготовки, которую получил в начальных классах. Дальше решил пойти в сельскохозяйственный техникум, который был в Балаково (сейчас это известный город, а тогда был почти как деревня), что в двадцати километрах от Вольска. Поехал сдавать вступительные экзамены и провалил экзамен по физике. Вернулся домой. Все, конечно, и мать в том числе, настаивали, чтобы я окончил девятилетку и поступил в гидроинститут в Саратове. Но вышло по-другому.

Школа ФЗО

В то время была организована школа ФЗО - фабрично-заводское обучение имени Ильича. Туда принимали тех, кто окончил семилетку. Я поступил в эту школу и там же вступил в комсомол. Сыграло ли роль, что отец был офицером, когда принимали в комсомол, я не знаю. Во-первых, он уже был в рабоче-крестьянской инспекции; во-вторых, у нас имелся самый основной документ - допуск к выборам. В тот период офицеры, которые были под подозрением, к выборам не допускались, а у матери была справка, что она имеет право голосовать, к тому же она уже вступила в колхоз, что тоже было показательно. От колхоза, кстати, у нас был свой участок - примерно на полтора гектара; мы там сажали в основном картошку, обеспечивали себя на всю зиму и даже продавали (а картошка в ту пору стоила 5 копеек за килограмм).

Первый год в этой школе было бригадное обучение. В бригаде пять человек, все занимались самостоятельно, а экзамен сдавал один человек. Как он экзамен сдаст, такую оценку ставят всей бригаде. Но эта практика не привилась, и вернулись к прежней системе.

В 1930-м году я учился в ФЗО, а Вольске в то время проходили маневры. У нас в городе впервые появились танки. Они двигались со скоростью 5 км/ч и, естественно, мы, мальчишки, бегали за этими танками. Мы видели, что на маневрах присутствует Климент Ворошилов. Мы за танками пробежали по всему городу, и потом я сказал, что буду танкистом.

Трудовые будни

По окончании ФЗУ я был направлен на Березниковский химкомбинат, расположенный на реке Каме (там производили кислоты: серную, соляную и т.д.), токарем 4-го разряда. Меня определили к бригадиру-немцу. Мы его называли Карлом. Тяжело было. Нам еще не было восемнадцати, работа в три смены. Особенно сложно было работать с полуночи до утра: под утро к четырем часам становилось особенно невыносимо. Иногда Карл позволял мне часок-полтора поспать. Он многому научил меня - прежде всего, работать на шлифовальном станке. В то время надо было набрать большое количество дисков, для того чтобы снять одну сотую или какую-то долю с металла. Металл был очень твердым и требовал очень большой точности, чтобы не было утечки кислоты и так далее.

Летом 1932-го года заболела мать - я был вынужден вернуться в Войск. Там я поступил на работу токарем на завод "Красный металлист". Одновременно с этим пошел на рабфак: занимался по вечерам, готовился поступить в институт. Мать мечтала, чтобы мы были инженерами. Учиться на рабфак и в ФЗУ я пошел, чтобы была какая-то перспектива на будущее, чтобы я мог зарабатывать деньги и содержать мать. Это и была основная причина моего стремления учиться.

Армия

В 1932-м году мой приятель, который работал в военкомате, рассказал, что есть возможность пойти в армию. Тогда в армию брали добровольно с восемнадцати лет, а призывали с двадцать одного года. Посоветовал мне пойти к военкому. При прохождении комиссии меня спросили: "Кем вы хотите быть?" Я ответил: "Танкистом". Мне объяснили, что меня могут зачислить курсантом в школу танковых техников, потому что у меня есть образование, а оно в то время было не у многих, и уже год я должен был отслужить в армии. Я согласился.

И вот 5 декабря 1932 года я был призван в армию и отправлен служить в Забайкальский военный округ в Цугуловскую стрелковую дивизию. Я должен был полгода отслужить в пехоте, потом еще полгода в танковых войсках. После того как я отслужил полгода в Цугуловском десанте, меня перевели в механизированный полк знаменитой кавалерийской дивизии, расположенной в Даурии (это на границе с Манчжурией). Этой дивизией командовал Рокоссовский. Я явился в мехполк. Меня определили стрелком. Танки у нас были Т-26, потом появились БТ-2 и БТ-7 - все они однобашенные. У Т-26 из вооружения была 45-миллиметровая пушка и один пулемет. БТ был быстроходным, на него уже ставили авиационный двигатель с М-17, у него тоже была 45-миллиметровая пушка и пулемет. В этой дивизии я прослужил до сентября 1933-го года. Когда я служил в Даурии в мехполку у нас, у танкистов, был авиационный паек - привилегия. И одежда кожаная: краги кожаные, сапоги, танкошлем. Мы вставали в 7 утра, а кавалеристы - в 3 утра, потому что они должны были коней накормить. Конечно, они нам завидовали. И сахар всегда у нас брали, чтобы подкармливать лошадей. Танкисты раньше были на хорошем счету.

Школа танковых техников

В сентябре 1933-го меня направили в школу танковых техников в город Ленинград. Эта школа находилась в центре города около цирка - там, где сейчас находится спортивный манеж. У нас был танковый парк, там стояли танки школы. У школы, конечно, была хорошая материальная база. Пока мы учились в этой школе, побывали на практике на всех заводах: на Кировском, Харьковском, - где в то время уже производили танки.

Наше обучение в основном было направлено на освоение танка Т-35. Это был пятибашенный танк, внутри его стояла 76-миллиметровая пушка, спереди и на корме - 45-миллиметровые пушки, на двух последующих башенках - пулемет. Всего было 3 пушки и 6 пулеметов. Экипаж состоял из десяти человек: 9 в танке, а один - механик-регулировщик.

Велопробег

В 1935 году начальник училища (в то время он считался комдивом - генералов тогда не было) вызывает меня к себе и сообщает, что от нас требуется взвод велосипедистов, потому что намечается крупный велопробег, и наше училище тоже примет в этом участие. Отобрали семь человек, во главе - командир взвода. Мы начали тренировку. Я умел кататься на велосипеде: в Вольске у ребят были велосипеды, а все были дружные, давали друг другу покататься. Команда - около 50-ти человек - собиралась со всех округов. Цель заключалась в том, чтобы проверить велосипеды на прочность - выдержат ли они (тогда еще были самокатные части). Проверяли три типа велосипедов: харьковские, московские и пензенские. Нам, семерым участникам из училища, достались московские велосипеды.

Старт был дан в июне с площади Урицкого в городе Ленинграда. Маршрут был такой: Ленинград - Москва - Нижний Новгород - Казань - Бахчисарай - Пермь - Курган - Златоуст - Свердловск - Челябинск - Оренбург. Потом Волгоград - Элиста - Нальчик - Тбилиси - по Черному морю пошли на Сухуми, с Сухуми - на Ростов-на-Дону, с Ростова-на-Дону - на Киев, с Киева - на Минск - и обратно в Москву. Прошли мы этот велопробег за три с половиной месяца - 14 тысяч 50 километров. Московские велосипеды показали себя лучшими. У них, конечно, тоже были недостатки: заменяли из-за износа цепи и покрышки. А у пензенских велосипедов, например, рамы ломались и так далее.

В Москве нас хорошо приняли. Орджоникидзе вручил каждому по велосипеду. Во время этого велопробега никто с трассы не сошел. Мы установили мировой рекорд по дальности и по длительности езды за сутки (несколько раз проезжали за сутки по 250 км). После этого велопробега я продолжил заниматься спортом, участвовал в велотуре. Тогда впервые был проведен советский велотур на 2,5 тысячи километров. Я занял 7-е место, то есть вошел в десятку Союза. Потом "крутил" украинский велотур, но его не закончил: перед Николаевым спускался с горы, а там мост, и на него в этот момент заехала телега - я упал на камни. Лежал после этого в госпитале - немножко поцарапался.

Пятая тяжелая танковая бригада. Академия

По окончании школы танковых техников я получил звание военного техника 2-го ранга и был направлен служить в 5-ю тяжелую танковую бригаду. Это была единственная бригада, имевшая на вооружении эти танки, дислоцировалась в Харькове на Холодной горе, и каждый год всегда мы одним батальоном приезжали в Москву на парад. Я стал командиром ремонтного взвода учебного батальона. Командовал батальоном Штыменко - в то время майор.

В 1938 году я подал заявление в Академию. Тогда чтобы в нее попасть, первые испытания проходили при округе, и только после них направляли в Академию, а там уже основные экзамены - 11 дисциплин. Я поехал в Академию механизации-моторизации рабоче-крестьянской Красной армии (ныне общевойсковая Бронетанковая академия). А Штыменко поехал в Академию Генерального штаба. Уже в Москве, в Академии, мы с ним встречались. Начальником Академии в то время был комдив Лебедев, он построил нас и сказал: "Товарищи офицеры, для вас никакого конкурса нет, - потому что тогда, в 1938 году, начали принимать на инженерный факультет гражданских. - Если вы на тройки сдадите, будем считать, что вы в Академии". Если человек по знанию Устава или еще по чему-то не сдаст экзамен, его сразу отчисляли. Обидно, конечно. Такие хорошие офицеры приезжали с Дальнего Востока поступать, а из нашей бригады пятеро приехало - сдал экзамены только я, и то кое-как.

Это был 1938 год. Ну а в 1941-м началась война. В Академии начались сокращения, досрочные выпуски. Программу проходили быстро, дипломы не защищали - сразу сдавали государственные экзамены. Так, 7 октября 1941 года вышел приказ о моем окончании Академии.

Когда учились в Академии, мы и наш преподавательский состав считали, что война с Германией неизбежна - у нас именно такие разговоры были. Потом, встречаясь со Штыменко в Генеральном штабе, я узнал, что у них такое же настроение: вот-вот начнется. Мы готовились к войне - все было направлено на подготовку. 1 мая был объявлен призыв: доукомплектование. Кроме того, армия была доведена до 5 миллионов. Это ведь тоже что-то значит. Дальше - все 7 механизированных корпусов и вся авиация - к границе. Наши корпуса еще были недоукомплектованы, они могли быть готовы только к осени. Все шло к тому, что если не враг нас, то мы врага. Хотя, конечно, разговоров о том, что мы первыми нападем, не было. Мы были убеждены, что не настолько подготовлены, чтобы нападать самим. Когда уже немец прорвался, взял Минск и так далее, для нас было, конечно, непонятно, зачем было пригонять к границе авиацию - она ведь могла и издалека прилететь, зачем было 7 механизированных корпусов направлять восстанавливать границу - если бы их поставить в оборону, было бы больше пользы. А так уже в первый день… Были, конечно, такие у нас разговоры. Потом брат мой 18-ти лет сразу пошел на укомплектование. А в июне началась война. Он еще не знает, как стрелять, оружия не знает, а на него обрушивается сила с воздуха, с земли. Сирены, танки, немцы во всем обмундировании. И парень сдается в плен, хоть и вынужденно. И таких много. Этот майский набор надо было оставить, а туда бросить подготовленных людей.

Когда у нас были занятия по тактике, мы уже изучали немецкую тактику. У нас, слушателей и у преподавателей были сомнения в происходящем. Мы, конечно, знали, что Сталин очень большое внимание уделяет подготовке войск. Ведь армия с 1939 года, когда началась мировая война, до 1941 года сильно изменилась. Сразу был принят закон об общем призыве. И ликвидирован территориальный призыв. Заводы стали обращать внимание на вооружение. Сталин лично смотрел, какая у нас авиация. И лично смотрел Т-34. Дальше были проанализированы результаты Финской войны. Эта война выявила очень много недостатков, особенно при прорыве полосы Маннергейма. Недостатки учли и стали исправлять. Мы в Академии уже изучали новые танки Т-34 и КВ. Они еще в цехах были, а мы их уже изучали, поэтому мы вышли уже подготовленными к этим танкам.

1941-й

По окончании Академии я был назначен заместителем командира (в звании инженер-капитан) танкового полка 28-й танковой бригады, которая формировалась в Нарофоминске. Сразу после выхода приказа - 7 октября 1941 года - нас туда, в Нарофоминск, отвез автобус. Противник приближался, подходил к Москве. Нас из Нарофоминска направили в Городецкие лагеря, что под Москвой, и уже там продолжалось формирование. 22 октября бригада была сформирована и передислоцирована на танковый полигон в район Кубинки. В бригаде было шестнадцать Т-34, пять КВ и шестнадцать Т-60 (легких танков), т.е. у нас не было нужной комплектации: вместо Т-34 нам дали легкие танки, потому что не было достаточного количества танков, а заводы эвакуировали, что мешало ускорению производства. Кроме того, у нас фактически был укомплектован только один батальон.

Мы поступили в распоряжение фронта и получили приказ Западного фронта перейти в подчинение 16-й армии, которой командовал Рокоссовский, и к исходу 25 октября быть в Волоколамске. 23-го мы поехали: колесные машины пошли через Москву, а у нас был маршрут через Кубинку в Звенигород. Оттуда мы должны были дойти до Волоколамского шоссе и далее до Новопетровска. Ночью 25-го мы встретили в Новопетровске ополченцев: там был милиционер на коне, а рядом с ним ополченцы, кто чем вооруженные. Наша разведка доложила, что в районе Рождествено, недалеко, примерно в пяти-шести километрах от Новопетровска, немцы. Командир бригады, подполковник Малыгин, проанализировав ситуацию, сделал вывод, что если мы не остановим этих немцев, то они выйдут на шоссе Волоколамск-Москва и уже через несколько дней будут в Москве, отрежут все части 16-й армии, которая ведет бои в Волоколамске. Сразу приняли решение: танковый батальон расположится около Новопетровска, недалеко от Новорождественской в лесу, а мотострелковый батальон будет в Новопетровске прикрывать выход на шоссе. Об этом решении доложили Рокоссовскому, а потом командующему фронтом. Нам ответили: "Ждите приказ, дальше не двигайтесь".

Боевое крещение

26 числа мы получили приказ: 27-го утром атаковать деревню Скирманово, а там большое скопление немцев. К нам присоединился дивизион "Катюш", бронепоезд и артиллерийский дивизион. 27-го числа примерно в 9 часов утра после артиллерийской подготовки мы начали наступление на Скирманово, а перед Скирманово была высота. Нам пришлось атаковать гору, а потом Скирманово. Первыми пошли тяжелые танки, за ними средние танки, а за средними танками, ополченцами и наш мотострелковый батальон. Только мы поднялись на гору, как на нас обрушился сильный встречный огонь. Завязался бой, и длился он примерно три часа. Скирманово мы не взяли - отошли на исходные позиции. Во время боя погиб командир батальона, комиссар батальона - мы потеряли примерно пять танков, подбили восемь немецких. Мы думали, что немцы будут нас контратаковать, но они не начали. Так состоялось мое первое боевое крещение. Это был мой первый бой. Я как заместитель командира бригады был во время этого боя на наблюдательном пункте. Это был так называемый контрольно-наблюдательный пункт, откуда мы следили за выходом из строя танков, чтобы их быстро эвакуировать. Командир батальона оставил нам тяжелый КВ, который потом должен был производить эвакуацию подбитых танков, чтобы их не добили немцы. У нас сгорело пять танков, а подбиты были почти все, и их пришлось эвакуировать из-под огня противника.

Ремонт подбитых танков

Когда, допустим, танк сгорел, его эвакуировали на переплавку. Это задача фронта. Под Москвой мы резали автогеном сгоревшие танки и сами их отправляли, потому что помощи не было. А в 1943 году уже были специальные фронтовые команды. Мы отправляли отчет, что танк сгорел в таком месте, давали схемы: где, что и как. Когда эвакуировали танки, сразу же начинали восстановительные работы: там, где были незначительные повреждения, ремонтировали быстро, и эти танки снова вставали в строй. Чаще всего были повреждения ходовой части, выход из строя опорного катка, перебитая гусеничная лента и т.д., у некоторых танков были не пробоины, а вмятины. Там же, где пробоины - и ремонтировать нечего. Если подбита броня - танк загорается, и его уже не спасти, а когда пробита, допустим, моторная часть, танк не загорается, но там уже нечего ремонтировать: такие танки мы отправляли на завод, где им делали капитальный ремонт. У нас была ремонтно-восстановительная рота. Там "Летучка типа А" - на ней весь инструмент, можно проводить текущий ремонт и иногда даже выполнять средние ремонтные работы. Дальше "Летучка типа Б" - токарный станок, сварочные агрегаты, то есть специальная мастерская, в которой могли восстанавливать некоторые части, варить броню и т.п. Кроме того, была подвижно-зарядная станция, где установлен генератор для зарядки аккумуляторов. Еще у нас стоял компрессор и баллоны - заряжали воздух. Нам повезло с тем, что для нашей роты выделили пять тракторов "Ворошиловец". В то время эти трактора считались очень мощными - на них стояли авиационные двигатели. Эти трактора помогали нам эвакуировать танки. Но к середине войны у нас уже этих тракторов (и ничего подобного) не было.

Что ломалось у танков? Допустим, у КВ прежде всего выходило из строя сцепление, потому что танк тяжелый, нагрузки очень большие. Потом выходили из строя бортовая передача, шестерни бортовой передачи - и тоже из-за сильной нагрузки (все-таки 46 тонн). Еще не выдерживали торсионы. Ну и кое-что ломалось - по мелочи. Помню, например, у КВ отказал топливный насос, и мне пришлось его восстанавливать, потому что специалистов не было. На КВ были дизели, а на других танках - двигатели бензиновые. Была зима, так что малейший выход из строя радиатора - уже поломка. Еще часто засорялись карбюраторы. На Т-34 выходили из строя опорные катки - рвались резиновые бандажи. Самое главное - нарушались регулировки подачи топлива. Выходило из строя электрооборудование. Коробки передач редко ломались. Потом, когда стали двигаться по грязи, были сильные нагрузки, тогда выходили из строя шестерни первой передачи. То, что говорят, будто ранние Т-34 ста километров не могли пройти, чтобы не сломаться, - брехня. Мы же с Кубинки до Новопетровска прошли эти сто километров - и ничего. У "Т-35" броневая защита была пулевая. Все легкие танки с точки зрения защиты были слабые, хотя и был фальшборт то время, а потом броня, но по 10 миллиметров. 76-миллиметровая пушка - это гаубичная пушка, короткоствольная, не такой ударной силы. Фугасные снаряды. Бронебойных снарядов не было.

Мы не обращали внимания на то, с какого завода приходили танки. Конечно, лучшие танки делал Харьковский завод - до захвата, конечно. Потом Ленинградский завод - был единственным, кто делал КВ, а Т-34 - Тагильский - лучший, Челябинский - более-менее, Омский - похуже (в смысле качества производства). Ведь приходили машины, и мы их с ног до головы проверяли. И оказывалось: то там нет смазки, то в ходовой части недостаточно солидола. Когда у нас было время, мы все доводили до ума сами. За войну качество росло. В 41-м году было хуже, потому что клепали, чтобы быстрее, еще быстрее. Кроме того, заводы эвакуировались, поэтому дефектов было много. За качеством был контроль. Для заводов это страшное дело. Мы должны акты составлять на машины, которые принимаем. Таких неисправностей, что надо возвращать машину заводу, не было, но были рекламации по двигателям. Мы их составляли и передавали заводу.

Пленение немцев

8 ноября на легковой машине "ЗиС-110" я ехал в 28-й танковый батальон, располагавшийся на опушке леса около деревни Андреевка. В это время я уже был заместителем командира бригады вместо Шалагина, который погиб. (Штаб был в Новопетровске. Заместителем командира бригады был Шалагин. Я пришел в техническую часть бригады, и в это время налетела авиация. Я был в доме, потом очутился во дворе. Дома нет. У Шалагина ноги перебиты. По дороге в госпиталь он умер. Меня назначили заместителем командира бригады вместо Шалагина.) Легковые машины тогда бросали, особенно в Москве. И ту машину, на которой я ехал, подобрали на окраине Москвы, отремонтировали, и она, как говорится, пригодилась в хозяйстве.

Машина была комфортабельной, высокого класса и по хорошо накатанной дороге ехала с высокой скоростью. Не доезжая примерно километр до расположения батальона, мне пришлось остановиться. Я вышел из машины. Путь преградила довольно глубокая канава, неизвестно кем и с какой целью выкопанная. Объездов по просеке не было. Оставив водителя в машине, я пешком отправился к танкистам, но на полпути, в кустах между деревьями, вдруг увидел двух немцев в маскхалатах, касках, у каждого на поясе нож - слева, граната - справа. Они двинулись в мою сторону. Я быстро упал на землю, несколько раз стрельнул по гитлеровцам из пистолета, надеясь привлечь внимание танкистов из батальона и своего шофера. Подбежал мой водитель и открыл огонь из автомата, немцы стали уходить вглубь леса. Узнав об этом происшествии, комбат капитан Агапов сразу же организовал поиски. Через полчаса немецкие разведчики были пойманы. Вели они себя нагло. На допросе только и твердили, что Москве капут, и были уверены, что их пленение - простое недоразумение.

Отступать некуда

Нам некуда было отступать. Если бы мы отступили, немцы бы вышли на шоссе. Нужно было стоять, как говорится, насмерть. Правда, в Волоколамске Рокоссовский уже отходил. Но чтобы не отрезать. 16 ноября немцы вышли на шоссе. К этому времени у нас ничего не осталось. Я был с двумя танками: бригаду вывели, она отошли на Истру, чтобы подремонтировать и эвакуировать неисправные танки, а не бросать их. Потом нас стали сильно бомбить. Я решил лесом догонять нашу бригаду, то есть уходить на Истру. Когда в лес вошли, у опушки мы вдруг догнали колонну Т-34. Я останавливаю танки, выхожу и слышу немецкую речь - я сразу в лес. Немцы боялись в лес ходить, знали, что там им капут. Я взял путь на Истринское водохранилище и так догнал свою бригаду. Мы были вынуждены выйти из боя. Это было 20 ноября. Потом нас вывели в район Подлипки. Мы стояли в санатории "Подлипки". Нас пополнили: стало восемь КВ, двадцать два Т-34, тридцать два легких танка Т-60.

Мы до 20 апреля вели бои в районе так называемой Оленинской петли - немного восточнее Ржева. Там на Волге был небольшой плацдарм, и мы его удерживали. Под Ржевом были страшные, очень тяжелые бои. Было много потерь с нашей стороны. У нас всего было две или три пехотных дивизии на этом узком плацдарме, а мы должны его расширять. Но это никак не получалось: бросаем одну бригаду, дивизию и так далее, а немец там крепко укрепился - так мы и не расширили ничего. Потом вышли к Волге, сделали канатную дорогу: стали раненых переправлять, продовольствие и запчасти доставляли через нее. Ничего, держались… Потом нас вывели с этого плацдарма - на этом для нас закончилась Московская битва.

Мы когда встретились с немцами в 1941-м, то не думали о том, превосходят они нас или нет. Мы считали, что во что бы то ни стало должны отстоять этот рубеж, который у нас есть. Мы даже не знали, сколько у них танков. Под Москвой получилось так, что многие наши войска попали в окружение - несколько армий. Мы шли под Волоколамск - это же пустое место было, никаких войск, ничего же не было. Наша задача была, когда мы пришли в Новопетровск, прикрыть, чтобы немец на шоссе не вышел. И только благодаря тем, которые там внутри, в тылу, сражались, до последнего бились - честь им и хвала! - немцев задержали. Они задержали немцев намного. Они если бы там не дрались, то немцы уже подошли бы к Москве. Как говорить о превосходстве? Тех, кто стоял перед нами, мы не чувствовали. Вот и немцы. 1-го мая под Ржевом. Слякоть, дожди, весна. У нас ноль продуктов. Немцы нам бросают листовки, что нас бросили, что у нас продуктов нет, мы с голода умрем. А перед нами поля картошки - и немцы тоже перед нами. Наши пошли картошку мерзлую выкапывать - потом мы лепешки пекли. Немцы идут тоже эту картошку копать. В чем превосходство? Потом мы знали, что у нас склады не в Калинине, а чуть поближе. Надо было через леса калининские привезти продукты. Я послал танковый тягач, и только благодаря тягачу мы привезли продукты. Продукты были, но нечем их было доставить. Вот мы 1 Мая так справляли. Никакой стрельбы не было - ни немцы в нас не стреляли, ни мы. Только бы остаться живыми…

Бои под Ржевом

Потом мы были под Ржевом. Летом начались бои за Сталинград, и в это время мы вели очень крупное наступление. У нас был лозунг: "Убитый немец под Ржевом не будет воевать под Сталинградом!" В 1942 году перед нашей бригадой была поставлена задача: действовать первым эшелоном с 379-й стрелковой дивизией, чтобы прорвать оборону противника восточнее Ржева и выйти на этом участке к Волге. На нашем пути была болотистая, покрытая сплошным кустарником местность. Начались тяжелые бои. 30 июля в 8:00 начался штурм немецких позиций. Наша атака не могла быть внезапной: танки то и дело вязли в грязи, вытаскивали друг друга. Другого места для атаки не было: местность была болотистой, а ручей Добрый, наполненный дождевой водой, стал непроходимым. Руководил этой операцией Жуков.

К исходу 15 августа, когда казалось, что победа уже близка, нужен был всего лишь один последний рывок, чтобы мы попали на восточную окраину Ржева, в бригаде осталось три легких танка Т-60. Полковник Малыгин вызвал меня к себе:
- Анатолий Петрович, - тихо сказал он, - какая сложилась обстановка, вы знаете. Что будем делать?
- Наступать на восточную окраину города Ржева, брать аэродром.
- Чем? - поднял на меня усталые глаза комбриг. - Разве только ты и ремонтники выручите…
Примерно через два часа в строю были три КВ, пять Т-34, два Т-70 и четыре Т-60. За время боев с 20 июля по 23 августа специалисты роты технического обеспечения вернули в строй десять КВ, двадцать восемь Т-34 и легкий танк Т-60.

Летняя и осенняя операции под Ржевом были отвлекающими, особенно летняя, но все равно было сконцентрировано много сил. Не только мы, но и со стороны Вязьмы и так далее немцы наносили мощный контрудар, в этом участвовала даже танковая дивизия Гетмана, вернее, корпус Гетмана. Но основной задачей было сковать немцев, не дать им перебросить свои силы под Сталинград. В эту операцию не ставилась задача чего-то там достичь. Удерживать Ржев - и все, а до этого - взять Ржев, поэтому бои были местного характера, чтобы противник, который там был, не ушел.

В чем я вижу причину неудачного наступления с большими потерями? Ко времени этого наступления немец очень сильно укрепил оборону. После московской битвы немцы уже поняли, что им важно иметь достаточно сильную оборону. И теперь были дзоты, глубокие траншеи, чего мы до этого не встречали, то есть у немца была сильная оборона, и местность к тому же для наступления была неподходящая, болотистая. Пошли дожди, ручейки превратились в речки.

Немцы начали делать минные поля. Нам пришлось изготовлять самодельные тралы. Что мы делали? Брали КВ - опорные катки, на них наваривали металлические щипы, дальше делали нечто вроде саней, направляющие, прикрепляли к Т-34 за клыки и пускали впереди. Мины взрывались - такой танк мог выдержать много мин, они его не повреждали, потому что катки мощные. Так мы делали проходы для танков.

Там же нам самим пришлось переоборудовать Т-34 на огнеметные танки. К нам в бригаду пришло пять комплектов из Москвы, и мы устанавливали все своими силами. Установили - а у них огненное пламя было на сто метров, ставили вместо пушки - не вместе, а внутри бочок под большим давлением. Такая пушка выжигала из дзотов немцев. Такую работу мы тоже делали тогда впервые. Нам прислали оборудование, а мы его сами приспосабливали.

Главные сражения

В марте я из бригады ушел: меня назначили заместителем командующего БТМВ 39-й армии по эксплуатации, ремонту и снабжению. Общевойсковая 39-я армия, она там же, под Ржевом, воевала; располагалась внутри Оленинской петли, но полностью ее не окружили, в чем и беда. Наша задача была сбить эту петлю - мы тогда не смогли расширить плацдарм, сбить эту петлю, так она и осталась. Я пришел в 39-ю армию уже в 1943 году, поэтому она была уже другая, практически заново сформированная.

В апреле меня вызывают в Москву. Принимает меня Федоренко - командующий бронетанковыми войсками. Предложил назначить меня заместителем командира 16-го танкового корпуса по технической части. Этот корпус дислоцировался в районе Фатижа под Курском. В конце апреля я прибыл в этот корпус. С ним я начал боевые действия на Курской дуге. 16-й танковый корпус был в составе 2-й танковой армии и наносил самый главный удар по Ольховатке. Следующий 3-й корпус 2-й танковой армии был направлен на Поныри. Мы были с 13-й армией, которой командовал Пухов. В основном, как говорится, выдержали. 12-го мы восстановили положение. Потом нас перебросили в другой район, и мы стали наступать на Кромы. 23 августа мы завершили свои действия.

Вывели нашу 2-ю танковую армию в резерв подо Львов, где мы простояли до конца декабря. В декабре мы получили приказ: комбинированно сосредоточиться в районе Святошино. Это западнее Киева. После Святошино мы сосредоточились в Белой Церкви. И там мы получили технику. 20-го противник со стороны Винницы нанес мощный удар, прорвал нашу оборону, и 2-ю танковую армию, наш корпус, еще полностью не получившего технику, бросают, чтобы остановить это наступление. В районе Липовец-Оратов, это северо-восточнее Фастова, наступление было остановлено. Дальше, 4 февраля создается окружение Корсунь-Шевченковского узла. В это время немцы большой группой танков старались прорваться к окруженной группировке в районе Лысянка.

Мы, 16-й танковый корпус, получили приказ совершить марш 120 км. Был дождь, грязь. Танки ползли только на 1-й и 2-й передачах. Однако мы с 4-го по 5-е совершили этот марш и начали атаковать противника. Вели бои - и атаковали, и оборонялись. Деревни переходили из рук в руки. Тяжелые были бои… Потом на рубеже 6-й танковой армии немцы все-таки прорвались, и мы совместно с 6-й танковой стали их выбивать. И Лысянку опять освободили. Так, 17-го февраля закончилась Корсунь-Шевченковская операция.

5 марта началась Уманьско-Ботошанская операция. Мы были в составе 2-го Украинского фронта, где наносился главный удар на Умань. Перед армией стояла задача захватить Умань и выйти к Днестру. Уже 9-го марта мы подошли к городу Умань, и на его подступах начались сильные бои. Их преодолели, и в ночь на 10-е командир танковой роты Данков, пройдя балкой, вошел в город с северо-востока. С севера вошла 11-я танковая бригада, мы - с северо-запада, а с северо-востока - 3-й танковый корпус. 10-го марта мы освободили Минск.

Думали, что после этого нам дадут передышку, но 11-го с утра нам пришлось преследовать противника, и к 12 марта вышли в район Джуливки, подошли к реке Буг, захватили плацдарм. Переправы были взорваны, и впервые семь танков мы переправили под водой. Вышли к Днестру. Переправа была взорвана. Мотострелковые части преодолели воду на подручных средствах, захватили плацдарм в районе Сороки. Переправу для танков сделали за шесть суток, и дальше началось наступление. Вышли на реку Прут, к границе СССР. Там, в горных условиях Румынии, вели бои до 12 июня. После этого нас вывели в резерв главного командования и перебросили в район Ковеля, где началась Белорусская операция. Из Белоруссии мы наступали на Люблин, после Люблина на Деблен, потом подошли к Праге, на противоположный берег реки Вислы.

В районе Деблена меня ранило - в правую ногу, спину и немного шею задело. Произошло это при таких обстоятельствах. Командир корпуса вызывает меня и говорит: "Мы Деблен взяли, нам надо переправиться через Вислу. Остался один железнодорожный мост, танки пройдут по нему или нет?" За эти вопросы тоже я отвечал, ведь колея узкая, танки могут просто застрять - и все. Говорю: "Пройдут". И только танки подошли к мосту, налетела авиация, мост разбомбили. Я был ранен, но недолго пробыл в медпункте: ранения были небольшие, и я снова вернулся в корпус на свою должность.

В это время корпус уже получил приказ перейти на Магнушевский плацдарм, где закрепилась 8-я гвардейская армия Чуйкова. Ей нужно было оказать помощь, потому что немцы сильно атаковали, и Чуйков боялся, что не устоит. Нам пришлось переходить через Вислу. Была осень. Вначале танковых переправ не было, и саперы делали из лодок плоты, еще что-то придумывали. Так несколько танков туда перебросили, а потом уже наладили переправу. Мы перешли на Магнушевский плацдарм и пробыли там до 15 января. 15 января началась Висло-Одерская операция. Нам надо было пойти в прорыв 5-й Армии. Но прорыв не состоялся, нам пришлось "допрорывать". Дальше сходу преодолели реку Пирлица. Она глубокая, танки застревали, но мы их скрепили - с тем, чтобы, если застрянут ближе к этому берегу, вытащить сюда, если ближе к тому берегу - тащить вперед. В общем, скрепили танки гуськом, и в это время подъехал командующий Богданов, говорит: "Ну, молодцы! Представь к награде тех, кто придумал". В общем, Пирлицу мы быстро преодолели, а потом пошли на Шнайдемюн. Дальше Померанская операция. В Померании вышли к Штеттину и вернулись под Кюстрин, там сосредоточились. Стали пополняться техникой.

Потом Берлинская операция. 16 апреля встали в наступление. Нас ввели в первый день. Семь или восемь раз в течение дня атаковали, чтобы прорвать оборону противника. Мы рассчитывали, что опять в прорыв пойдем, но прорыва не получилось. Продвинулись всего-навсего на 3-4 километра. И все-таки на вторые сутки прорвали. Первая-то задача была, которую нам Жуков поставил, - войти в Берлин за 24 часа, а мы шесть суток шли до окраины Берлина с боями. По-моему, к 20-у числу, а 21-го стали штурмовать Берлин. Мы, 16-й танковый корпус, обходили 2-й танковый корпус с севера. Потом чуть отошли и встали. 3-й корпус замыкал - там были армии, которые с юга шли, а мы - к центру. Перешли на улицу Унтер-ден-Линден и к Бранденбургским воротам. Последние наши бои были около Бранденбургских ворот и парка Тиргартен. Потом подошла 8-я с востока. И на этом закончили. В два часа 2-го мая мы бои закончили. В парке у ворот.

В Берлине большие были потери. В основном от фаустников. Мы организовались так: первыми идут саперы, потом мы, за нами автоматчики. Саперы шли и разминировали. Мы разбивали фугасными снарядами тех, кто стрелял из домов, потом входила пехота, очищала и т.д. Но фаустники прятались. После фаустников потом была артиллерия.

Немцы все водоканальные люки приспособили под траншеи: туда установили орудия, а кругом заминировали. Поэтому очень сложно было идти по городу, очень медленно. Считайте, с 21-го до 5-го мая мы вели бои в Берлине. Тогда у нас и пришла идея наварить сетки. Я собрал заместителей командиров бригад по технической части, и было высказано предложение наварить сетки, а их было много. "Давайте попробуем, товарищ подполковник", - предложили мне. Я согласился. Так мы стали металлические кроватные сетки наваривать на танк, немцы удивлялись, что это за танки такие? Выглядели они, конечно… Но фаустпатрон ударялся об эту сетку и, конечно, отлетал в сторону.

Быт

Мы пришли в Молдавию в валенках, в полушубках, в шапках-ушанках, а там температура плюс 25. Вши нас заели. Я свой полушубок снимал, клал, а он шевелился - так много было вшей. Спать было невозможно. Мы брали тряпки, наматывали на шею - туда сразу куча вшей кидается; одну тряпку кидаем, бросаем и следующую наматываем. А что делать? Мы же шли без передышки, день за днем. Потом, когда нам в Румынии удалось немного передохнуть, мы делали прожарки.

Между старшими офицерами хорошие были отношения, все приказы выполнялись, никаких дрязг не было. Иногда, конечно, приходилось пошуметь, но в основном все было корректно.

Смершевец нас не беспокоил - он был хороший парень. Когда мы на Магнушевском плацдарме стояли, он мне предложил: "Давай я тебя в одно место отвезу". И привез меня в какую-то небольшую хату. Там стояли скамейки. Приходили туда старики и садились. Мы впереди сели. Там сценка небольшая - самый настоящий секс. Я потом узнал, что у всех этих стариков были молодые жены. После посещения этой хаты они шли домой и повторяли то, что видели.

У нас в бригаде, которая была на Т-35, были репрессированы два человека. Считалось, что репрессированы они за дело - за то, что они враги народа. Мы же тогда ничего не знали. Работали они замечательно. Командир батальона очень деловой. К Вагнеру, заместителю по технической части батальона, тоже никаких замечаний не было - очень грамотный был. Но сказать, чтобы их уход повлиял на работу бригады, нельзя. Мне кажется, это совершенно не играло роли.

Работы было много с личным составом. Взыскания приходилось накладывать. В штафбат никого не направляли - это только судья может. У нас же в корпусе был трибунал, он состоял из председателя трибунала, судьи и прокурора. Мы могли направить дело в трибунал. Приходилось направлять. Например, под Москвой был случай, когда мы пришли в Скирманово. Ночью командир бригады решил роту автоматчиков направить, чтобы узнать о силе наступающего противника. Автоматчики в балке переночевали и ничего не выявили. Им надо было вызвать огонь на себя, чтобы где-то как-то выявить передний край. Тут уже другое - прямо перед строем расстреляли. Вот такой был случай.

Мне как отвечающему за технику так сильно не приходилось наказывать.

Был такой случай. Под Курском у нас был представитель от Рокоссовского. Фамилию его я не помню. Он все время корректировал, следил. Командир 107-й бригады: он как раз под Понырями был в обороне, его контратаковали 50 немецких танков, из них половина "Тигров". Он вел бой. Вся бригада почти выбыла. Его танк подбили, и он сгорел. Но когда его подбили, командир кое-как из него вылез. Приходит он и докладывает командиру корпуса, что бригады нет. Хорошо, что у меня были в запасе танки. Сразу бригаду укомплектовали. А представитель округа распорядился посадить командира бригады в яму и судить. Я командиру корпуса докладываю: "Товарищ генерал, я лично там был. Мы наблюдали с заместителем по технической части бригады майором Каракозой, как это там все происходило. Танк подбили, командир бригады из него еле-еле вылез". Командир корпуса велел рассказать об этом. Я и ему сказал: "Вы что, не верите? Замкомандира корпуса все видел. Танк подбили, он сгорел, что еще нужно?" Тогда командира бригады Челикова освободили. Перед Берлином он стал командиром корпуса. Тогда его ранило.

С политработниками отношения были хорошие. Но была одна история с заместителем командира корпуса по политчасти. Когда меня ранило, он из роты технического обеспечения взял машину "Додж 34" и погрузил в нее трофеи. Я когда пришел, сказал ему, что машину надо сдать, потому что ему положена одна машина - "Виллис" у него был, - а эта машина не положена. Он взъелся, и мы здорово с ним повздорили. Я пришел к нему хромой, с палочкой, ну и замахнулся на него. Он доложил командиру корпуса, а тот был принципиальный человек и ответил, что я прав и машину надо сдать. Потом уже, когда я приехал в Москву начальником технического отдела, возглавляющим боевую подготовку, ко мне подошел парторг и сказал: "Анатолий Петрович, ты знаешь, что на тебе строгий выговор?" - "Понятия не имею", - отвечаю я. "А вот есть строгий выговор. Надо его снимать". Так без меня парткомиссия наложила взыскание.

Немецкие танки

Специальных тягачей для вытаскивания танков было мало. Что они из себя представляли? С подбитого танка или с танка, на котором башня вышла из строя, снимали башню и делали тягач. Мы много таких сделали. Но сначала у нас и потерь было немного, чтобы тягачи делать, и времени на эвакуацию не было, потому что то мы займем позиции, то немцы. Приходилось оставлять подбитые танки - их невозможно было забрать с линии огня.

Сами мы немецкую технику не использовали. Машины использовали, а танки нет - немцы оставляли только сгоревшие танки, к тому же у нас не было к ним запасных частей. Может быть, в других корпусах и использовали, а мы нет.

Я как технический специалист смотрел на немецкие танки. Во-первых, мы, особенно на Курской дуге, впервые со всеми экипажами проводили занятия на тему о том, куда нужно вести огонь по "Тиграм", "Пантерам" и т.д. Это была моя задача - задача технической части - проводить такие занятия. У нас к тому времени уже были кое-какие технические данные об этих танках. В основном бить надо было по борту и ходовой части, потому что носовая часть у них была неплохо бронированная. Также можно было бить по корме, но в нее трудно попасть - только тогда, когда он повернется. И вот мы в 1943 году перед Курской битвой впервые получили подкалиберные снаряды. Они свободно пробивали броневую защиту "Тигров" и "Пантер". До этого у нас были только бронебойные и фугасные снаряды.

Вооружение у немецких танков было, конечно, хорошее. Все-таки у них стояла 88-миллиметровая пушка. У нас на Курской дуге в 43 году тоже появилась 85-миллиметровая, но она немого уступала. А во всем остальном они не были какими-то особенными. Потом "Тигр" был очень неподвижный, так его как использовали? Не так, как наши тяжелые танки - впереди. У них, наоборот, сначала шли средние танки, а поддерживали их как раз тяжелые танки. Компоновка, конечно, неплохая, но она проигрывала с точки зрения подвижности, маневренности. "Пантеры" были более подвижные, компактные - не то, что громоздкие "Тигры".

Наши танки

У нас в бригаде была рота телетанков, которая управлялась по радио, - единственная в вооруженных силах. И это было совершенно секретно. Связь, конечно, была несовершенна. Когда в овраг спускаешься, радиосвязь терялась, но на близкие расстояния ее можно было использовать.

Когда появились новые Т-34-85, у них чаще всего выходил из строя боек орудия. Он был недостаточно крепкий, и когда из пушки два или три боекомплекта выпустишь, его надо было менять. Еще 85-миллиметровыми он стал бить по стволу и перебивал или вмятины делал на стволе. (Что значит - бить по стволу? Снаряд или бронебойные пули попадали в ствол.) Нам, инженерам, пришлось резать эту вмятину (проще говоря, укорачивать ствол), далее уравновешивали, снимали и т.п. Потом сами испытывали. Дрожали, гадая, взорвется или не взорвется.

Моя самая главная задача как заместителя командира бригады по технической эксплуатации заключалась в том, чтобы танки были боеготовными. Перед боем технический состав проверял исправность, комплект, вооружение и т.д. То есть как в авиации техник готовит машину, так и здесь. Заместитель командира роты по технической части все осматривает, кроме того, спрашивает о боеготовности каждый экипаж. Если экипажи говорят, что у них что-то неисправно, техник должен проверить и вынести решение: пойдет ли танк в бой. Это большая ответственность, особенно моральная, перед экипажем. Были случаи, когда танки выводились из строя экипажем. У нас были контрольно-технические пункты, и заместитель по технической роты вместе с техником роты вели наблюдение. Было такое, что экипаж выпрыгнет и бросит танк. А наблюдающие видят, что танк не горит, но экипаж выпрыгнул. Особенно такие случаи часто бывали в Румынии, в конце войны. Там танк идет под гору, экипаж выпрыгивает, а танк идет вниз и там загорается, и все это было видно на контрольных пунктах, хотя экипаж, наверное, думал, что раз гористая местность, а не равнина, то никто не заметит. Таких, конечно, сдавали в СМЕРШ. А так, чтобы какие-то технические неисправности сделать, ленивец ослабить или еще что-то, про это трудно сказать. Экипаж заявляет о неисправности, техник должен проверить и устранить, что неисправно. Может, и такое бывало, чтобы в бой не идти, но редко. Все же у всех на виду. И в основном все воевали честно.

Танки, которые отставали, - мы оставляли с ними "Летучки". Потом они возвращались в строй. Это было нашей задачей - проследить, чтобы танки отремонтировали и доставили обратно. Вот, например, до Умани и после Умани расстояния были большие: танки проходили по 50-60 километров в сутки. И вот отстал танк уже примерно на 100 км, а у него заправки нет. Приходилось организовать попутные заправочные пункты, чтобы по дороге заправлять танки.

Работа по организации ремонта была большая. Надо все зафиксировать, определить состав капитального ремонта. Надо дать армейским средствам, чтобы армейские средства эвакуировали на заводы или куда-то. Каждый сгоревший танк мы должны были осмотреть, составить акт, указать место, установить причину возгорания. Потом уже ввели так называемые контрольные комиссии. В такую комиссию входил техник, СМЕРШ и офицер. Эти три человека принимали уже окончательное решение. Все жестко контролировалось - и сгоревшие танки, и приемка новых. Допустим, в Белой Церкви у нас было такое пополнение. Приходят эшелоны, а на улице - зима. Аккумуляторы сняты. Чтобы завести двигатели, их надо разогреть горячей водой. Надо водомаслогрелку, или мы брали с паровозов. Заправляли. Потом из Челябинска приходили аккумуляторы, они уже разрядились, и их надо было заряжать, проверить, полностью ли они укомплектованы. А вот в Маневичах, в Ковеле, во время Белорусской операции, пришли к нам танки. У нас было время заниматься боевой подготовкой. Мы знали, что нам придется преодолевать болотистое место в районе Ковеля, поэтому сделали на каждый танк бревна (мы их не красили) для самовытаскивания, учились, как этим пользоваться. А когда сделали марш на 50 км, у всех вышли из строя топливные насосы. Мы даем телеграмму в Челябинск, чтобы прислали людей. Приехала бригада, устранила все дефекты. Оказалось, там залегание плунжеров было. У нас тогда были Т-34 и ИС-2, последние появились вместо КВ. ИС-2 был хороший танк. 122-миллиметровая пушка.

Камуфляж танка также был моей задачей. Допустим, выкрасить танки перед зимой в белый цвет. Мы их белили (мелом) под Москвой и под Ржевом, потом - уже нет. Только зеленые танки были. У инженера были обязанности накрыть сеткой, сделать копии танков. Делали макеты танков, немцы на них попадались. А вот чтобы сами немцы муляжи делали, такого я не встречал.

Основная потеря танков была от артиллерии, от авиации мало - может быть, 10%. От авиации потери были только тогда, когда снаряд попадет прямо в танк, а осколки никакого вреда не причиняли. Вот, допустим, под Курском 76% потерь было от артиллерии, остальное пришлось на мины и авиацию. Когда Висло-Одерская операция была, тогда уже фаустники появились, и от фаустпатронов было около 10% потерь - не больше.

К нам приходили маршевые роты - у них примерно по три месяца подготовки. С точки зрения первоначальных навыков, они, конечно, были подготовлены, а с точки зрения ведения боя - недостаточно подготовлены. Когда сформируют корпус, начинаются боевые действия. Вот эти экипажи в бой идут смело, без оглядки, не учитывая ни местности, ничего. Если старый механик-водитель, который был в бою, он уже ведет танк за бугорок. С командиром танка связывается или с командиром роты, когда огонь открыть. Он уже в курсе дела. После двух-трех боев новички уже становятся настоящими механиками-водителями. А первоначально ломились напролом, считали, что их танк непробиваемый. Поэтому вначале им приходилось немножко внушать: мол, ребята, вы смотрите, приспосабливайтесь к местности, учитывайте ее. А то некоторые и в болота попадали. В общем, были более-менее подготовленные механики в плане вождения, но для обслуживания они, конечно, не были подготовлены. Уровень масла могли еще проверить, но вот для того чтобы они подготовили танк к зиме, нужно было им все объяснить, занятия с ними провести. В чем заключалась подготовка к зиме? Масло надо было поменять, в систему охлаждения антифриз залить, смазку везде заменить на зимнюю. Потом чтобы подготовить танк к длительному хранению - но это уже после войны, - тоже много работы: и масло в двигатель залить, кроме того, и герметизацию всего танка обеспечить, чтобы туда воздух не попадал. Тут и офицеры были недостаточно подготовлены.

Немецкое население

Вначале местное берлинское население пряталось. Потом начали выходить, ничего плохого мы им не делали. Нас даже поразило: пока завоевывали город, с чердаков стреляли, еще что-то. Завоевали - и все. Они как понимали, что раз все, значит все. (Кстати, у меня такой был случай на Висло-Одерской операции. Корпус быстро продвигался, а я немного отстал, чтобы узнать обстановку, посмотреть, как организуют ремонт и т.д. Потом еду дальше. Я был на "Виллисе", со мной шофер, адъютант и ординарец. Едем, а там озеро с одной стороны, озеро с другой, и только узкий проход. И вот опушка леса, а там немцы - наши же уже далеко впереди. Я говорю ординарцу, что сейчас будем организовывать оборону, а адъютанта посылаю вперед - с тем, что, может быть, немцы сдадутся. Принять такое решение, конечно, не просто, но и назад ведь отступать некуда. Мы залегли, а адъютант пошел. И немцы все - руки вверх. А их там человек 60 было. Мы их передали мотострелковым частям. Страшный, конечно, эпизод. Но мы все это выдержали.) Никаких инцидентов не было. Потом уже случалось - с комендантами, ведь их в каждом городе поставили. Население к нему приходило с жалобами, но к нам претензий не было. Ко мне, а я все-таки начальником считался, никто с жалобами не обращался на некорректное поведение солдат. Люди приходили, конечно, потому что страшно было, волновались, но я всех успокаивал, говорил, что все будет хорошо. Вот и балерина какая-то, помню, пришла из Большого театра, говорит: "Товарищ полковник, я боюсь". Я предложил ей остаться в нашей хате, потому что она была под охраной. Она была мне очень благодарна за это.

Самое главное, сколько там было брошено денег (марок), мы ничего этого не брали. Сейчас бы, конечно, думаю, может, и надо было брать, столько там этих денег валялось - прямо мешками, видимо, из каких-то мелких банков. Трофеи, конечно, были, но в основном машины, танки. Мы их потом сдавали. Продовольственные склады сразу тыл описывал. Все было организовано. И ничего не грабили. Куда, зачем? Все равно же прятать это было некуда.

В Германии мы оставались до 1948 года - налаживали жизнь. Немцы к нам хорошо относились. Мы у них ранние огурчики и помидорчики покупали. Мне особенно приходилось связь поддерживать, потому что нам нужно было передавать танки в округа и получать новые, а такие запчасти, как фары, подкрылки и другие, не получали, и приходилось заказывать немцам их изготавливать.

Много было легковых трофейных машин, но потом их начали учитывать. В Карлхерсте договор заключили. Там специально была организована местная власть, которая ставила на учет и выдавала документы на собственность. Оформлялось в собственность офицера, потом разрешалось их привозить в Россию. Например, мне как полковнику был положен товарный вагон и платформа. Мебель, которую я там купил, загрузил в вагон, а на платформу - машину. Это был легковой "Мерседес". Потом я ее продал. В общем, всем офицерам, у которых были трофейные машины, всем их оформили в собственность. А таможня проверяла документы. Даже мебель в вагоне вся была по описи.

Жены

Такое явление, как походно-полевая жена, у нас в корпусе было - у Витрука, командира корпуса. Потом они и поженились. У начальника оперативного отдела - тоже. Но тот после войны к своей законной жене вернулся.

Жен к себе из СССР никто не вызывал. Единственный случай был, когда мы в Подлипках стояли, справляли Новый год. Я тогда свою супругу вызвал, потому что поженились мы с ней в войну - 6 сентября 1941 года. Регистрировались в Первомайском районе Москвы, и никаких сопровождающих у нас не было, никаких костюмов. Пришли в ЗАГС, получили документы. На Новый год я ее к себе вызвал. А больше случаев таких не помню.

Потом уже, когда война закончилась, командир корпуса поручил мне привезти жен: его жену, жену командира корпуса, заместителя командира корпуса, начальника штаба и мою. В районе Штекена стоял авиационный корпус, им командовал Вася Сталин. Мы часто с ними встречались - они нас поддерживали. Он сказал, что самолет из Москвы будет. Я прилетел в Москву в октябре 1945 года. Но еще не было разрешения. Собрал всех. Документы мы на них получили, что они связистки, одели их в форму. Я их проинструктировал, что говорить, где они служат, что как, и привез их на центральный московский аэродром. Пилотом был Коккинаки, брат знаменитого летчика. Мы вылетели. Прошли таможню. В Польше нам пришлось сделать вынужденную посадку, потому что Берлин не принимал из-за плохой погоды. Поляки нас хорошо приняли, организовали гостиницу. Утром мы прилетели в Берлин.