- Я родилась в 1926 году в Марийской автономной республике, в небольшой деревушке на 17 дворов, которую основали наши прадеды, бежавшие с Сибири от Ермака. Деревня наша была очень интересная, особенно интересные были ее люди. Наш колхоз «Якорь» был участником ВДНХ. 17 дворов, - и участник ВДНХ! Нас было у родителей 3 девчонки и сын Вовка, который был моложе нас. Отец наш рано ушел из жизни. Он был первый тракторист-машинист. Помню, когда в 30-е годы появились «Фордзоны», он на нем приехал в нашу деревню, а мы, босоногие мальчишки и девчонки, все в пыли бежали за этим «Фордзоном» и радовались, что уже мы не будем пахать сохой. Но эти «Фордзоны» часто ломались, а запасных частей не было, он часто ремонтировал их сам. И вот отец, когда лежал на земле, простыл, заболел туберкулезом легких. Он написал письмо министру сельского хозяйства Чернову в Москву с просьбой направить в Москву лечиться в тубдиспансер. Его направили. В нашем доме осталась мать, две бабушки и дедушка. Бабушка моя была красавица, а дедушка был очень активный, и очень красивый. Он пел в церковном хоре, и у него был голос, как у Лемешева. Окрестные деревни приходили к нам спрашивать: «Будет там «Лемешев» петь?»
Ходили мы в деревне в лаптях. Онучами ноги повернешь – здорово! Шить я умела, потому что у нас останавливалась бабушка, чужая к нам, она ходила по деревням и собирала кусочки. Она была очень грамотная. Будучи в нашей деревне и у нас она перешивала нам всякое старое тряпье. От нее я и научилась. Мы одевались, как куколки! Самые нарядные были в нашей деревне. Когда мы подросли, в нашу деревню ходили мальчишки водить хороводы. Мы в деревне были певучие, работящие. У нас был закон - в деревню можно приходить, а жениться из деревни нельзя. Поэтому из деревни нас, старших девчонок, не выпускали. Мы жили, как одной семьей. Все знали друг о друге, делились куском хлеба. Когда началась Финская война, старших ребят призвали. Из шести человек вернулся один. Сейчас опустела наша деревня, осталось два дома. Не стало хороводов, не стало песен… А я до сих пор люблю песни и пою, когда дома, когда устану, голова трещит, - я начинаю петь…
Когда началось война, я училась в 7-м классе. Семилетка была в трех километрах от деревни, а в восьмой класс я пошла в райцентр Сернур в двенадцати километрах от нас. Осенью 1941 года после уборки в колхозах, в ноябре месяце мы начали учиться в восьмом классе. Сначала я ходила пешком, потом мать мне нашла семью, которая меня приняла. Но проучилась всего несколько недель и поняла, что надо идти работать – голодно, жить негде. Устроилась на работу в Райзо (Районный Земельный отдел) машинисткой. Быстро научилась машинописи и собирала по районам сведения о пахотной земле, сколько поднято гектаров, сколько отремонтировано сельхозинвентаря. Все эти данные я должна была положить на стол начальнику Райзо. Еще я подрабатывала там же уборщицей. Мне выделили маленькую комнату, где уборщицы клали свой инвентарь, совсем крохотная - кровать не поставишь. Я на полу спала. В апреле 42-го года вижу, - стало много девчонок во дворе военкомата, который располагался в том же здании, что и Райзо. Я не знала, что это был первый набор девушек в армию. Я прибегаю во двор и вижу одну девчонку знакомую – Любку Михееву. Она работала парикмахером в мужском зале, а муж ее был киномехаником или как говорили в деревне «киновщиком». Я вижу эту Любу и говорю: «Люб, ты куда?» - «Ты что, не видишь? В армию берут!» – «Как берут? Ну-ка давай я с тобой!» Она говорит: «Да ты же маленькая. А я же большая!» – «Ну, - говорю, - какая разница».
У меня была повестка, присланная из военкомата моей сестре, которая была на два года меня старше. Она в это время копала окопы под Сталинградом. Фамилия и отчество у нас одинаковые, только она Мария, я а Александра. Я мылом подтерла, и вместо «М» поставила «А», и с этой повесткой пришла в военкомат. А там не втиснешься! Тогда беру помойное ведро, швабру (ну там не швабра, а палка), иду в военкомат, пробираюсь сквозь толпу. Вхожу. Сидят четверо. Я обращаюсь к тому у кого «шпалы»: «Вы начальник?» Он говорит: «Что тебе надо?» - «Я сейчас у вас уберу, вы сидите, не мешаете. А меня в армию возьмете?» Он, чтобы от меня отделаться, другому говорит: «Ну, займись с ней». Я говорю: «Я отсюда не выйду, пока вы меня в армию не возьмете», – «Ты с какого года?» А у меня повестка была завязана в уголочке платка. Мы же деревенские! Я развязываю и подаю ему: «Вот у меня путевка ваша, в военкомат я вызвана. Так что вы не имеете права мне отказать!» Он говорит: «Ну-ка, выйди!» Я вышла, но перед этим говорю: «Я все равно в армию пойду! Я хочу на фронте быть. Я хочу быть там, где стреляют. Я буду мстить за Зою Космодемьянскую!» Ведь мы тогда уже тогда знали о смерти Зои Космодемьянской.
Смотрю - все из военкомата пошли по направлению к клубу. Там стояли крытые военные машины - американские «Студебеккеры». Я говорю: «Любка, ты меня на этот вот, большой грузовик давай подсади!» Она говорит: «Сейчас будут выступать. Вот послушаем, что скажет военком, что скажет секретарь партийной организации». Я говорю: «Что он скажет, - «надо служить в армии» он скажет. Пока они там замешаются, я уже буду на машине». Так я сделали. Сколько там девчонок набилось – без счета.
На этой машине доехали до Йошкар-Олы. Там нас посадили в вагон поезда. Я подружилась с Аней Мороковой, - это была здоровая девчонка. Она рассказывала, что ходила с отцом на медведя. Потом мне эта Аня очень много помогала! И Мотя Вахромеева была здоровая девка. Она только перед войной вышла замуж, и поехала догонять своего мужа. Помню Настю Васильеву, она потом погибла. Помню Оксану Шебеко, много-много других.
Мы долго ехали, очень долго ехали. И вот, мы приехали в Москву. Нас посадили на «Студебеккеры», и с Казанского вокзала повезли к Даниловскому рынку. Нас высадили, построили колонну, и мы пешком пошли к Чернышевским казармам. Мы же деревенские - по сторонам глазеем, смотрим большие дома. Бегут двое мальчишек и кричат: «Посмотрите, какие матрешки, какие матрешки идут!» А мы же кто во что были одеты – самое хорошее дома оставили. Пришли мы к Чернышевским казармам. Там нас разместили.
Прошли медицинскую комиссию. Какие-то все же у меня были проблемы с документами и один офицер объявил: «С тобой еще будем разбираться». А я говорю: «Что разбираться? Вы у меня забрали документы. Что еще надо?» - «Когда разберемся, вызовем». Две недели я штопала шинели в Чернышевских казармах… Шинели с фронта - где рукав оторван, где подол оторван, где что, - и вот это все я пришивала. Целая куча! Уборщица, с которой я работала, приносила мне большую кружку горячей воды, кусочки хлеба.
Потом меня вызвали. Один говорит другому: «Что будем с ней делать, как с ней поступим?». А многих девчонок отправляли домой. Почему? То ли росточком не вышла, то ли зрение плохое, а то с родителями что-то не в порядке. Москву защищать не всех брали! Этот говорит: «Я возьму ее к себе». Я встаю, говорю: «Что? К себе? Куда, в канцелярию? Я пришла на войну, а не в канцелярию. Я убегу!» Но они со мной не стали долго возиться. Ночью на автобусе отвезли на Воробьевы горы. Там мы проходили курс молодого красноармейца. Командиром роты была Дуся Коробова. Девчонки уже занимались две недели - курс молодого бойца рассчитан на один месяц – так что мне пришлось нагонять. Нам говорили про обстановку в Москве, что мы должны выполнять приказы, изучать Устав и наставления командования. Самое главное – выполнять приказы, знать Устав и наставления. Не будешь знать, значит ты плохой боец, тебя домой отправят. Вставали мы очень рано. Солдатик с нами занимался. Такой боевой! «Рассчитайся!», «На пра-во! На ле-во!» А мы – кто в лес, кто по дрова! Помогали нам девчонки, которые до войны занимались в ОСАВИАХИМе. Они рассказывали как бросать гранату, как портянки надевать, как стрелять. Нам не говорили, кем мы будем на войне. Да мы и не спрашивали. Если мы пришли на войну, если мы хотели быть полезными Родине, - для нас не стоял такой вопрос, кем будем.
Прошли курс молодого бойца и нас развели по постам ПВО. Я попала на пост Богородское. Нас солдатик какой-то провожал. Говорил: «Вот видишь, окружная дорога, с правой стороны держись. Она будет вот так загибаться. Этой дороги ты не касайся. А наверху будет бугорок. А там будет мелкий кустарник. Вот смотри, там стоит аэростат». А я говорю: «А что такое аэростат?» – «Да, вон, придешь, увидишь, такое белое, здоровое полотнище. Это аэростат». - «А что он делает?» – «Там тебе все расскажут».
Наш 9-й воздухоплавательный полк был сформирован накануне войны, в апреле 1941-го. В начале войны Москву охраняли два воздухоплавательных полка: 1-й и 9-й. 1-м полком командовал Иванов Петр Иванович, а 9-м полком командовал Бирнбаум Эрнст Карлович. Он с Прокофьевым и Годуновым поднялся на стратостате СССР-1 на девятнадцать тысяч метров. За этот полет он был награжден орденом Ленина. Правда, при приземлении сломал руку. Вот такой у нас был командир!
В июне 1943 года все московские полки ПВО были сведены в дивизии. Наш полк вошел в состав 3-ей дивизии. На 9-й полк была возложена задача охранять центр Москвы. В первых налетах на Москву немцы потеряли два самолета на аэростатном заграждении, а всего за войну аэростатчики сбили десять самолетов.
Меня встретил командир, он объяснил мне, что такое аэростат, для чего он предназначен. В это время бойцы строили новую площадку для аэростата. Она должна быть ровной и покатой. Ее застилали брезентом, а подвязать аэростат нужно так, чтобы он брюхом не касался брезента, а то он протрется и газ выйдет. И мы потеряем свою боевую технику. Рядом стояли два газгольдера. Газгольдер – это резервуар для подпитки аэростата газом. За газом мы ходили в Долгопрудный – это тридцать два километра! Потом построили еще один завод поближе.
Как устроен аэростат? Сам аэростат представлял собой «сигару» из нескольких слоев прорезиненной материи, которая наполнялась водородом из газгольдеров. Чтобы наполнить один аэростат, требовалось три газгольдера. Когда вы видите в хронике или на фотографиях как по улице ведут большие емкости – это не аэростаты, а газгольдеры – емкости для хранения водорода. Каждый газгольдер вмещал 125 кубических метров газа. Вели такую махину восемь человек: четыре человека с одной стороны, четыре с другой. Особенно было страшно транспортировать оболочки газгольдера, когда был ветер. Сколько мы получили ушибов, сколько ранений, - кто их считал?
Аэростат перетянут резинками стягивающей системы, поскольку при подъеме газ расширяется и чтобы баллон не лопнул, использовали такую систему: сам он привязан стальным тросом толщиной в палец, который намотан на барабан лебедки, установленной на автомобиле. Управлял лебедкой «лебедчик», который сначала должен был поднять аэростат на небольшую высоту, чтобы рулевой мешок и стабилизаторы наполнились воздухом. Пока воздухом не наполнится, аэростат «водит», а когда наполнился, то он стоит ровненько. Тут уже можно поднимать его выше. Максимальная высота подъема аэростата в зависимости от погоды 6000 метров. Поначалу были старые аэростаты, которые на такую высоту можно было поднимать только в паре – один на 3000 и второй над ним еще на 3000, а в 1943-ем мы получили аэростаты, которые по одному на такую высоту поднимались. Минных заграждений поначалу не было, но затем на тросах стали подвешивать мины.
Когда аэростат сдан в воздух, шофер должен следить за натяжением троса, чтобы он не оборвался и не провис.
Первое время в центре города аэростаты были на расстоянии 1800 метров друг от друга. А за городом - до трех километров. К 1943 году в центре Москвы они стали на расстоянии 400-500 метров, во время сильного ветра троса переплетались и от лебедчиков требовалось большое искусство, чтоб распутать эти тросы и не дать улететь аэростатам! Ведь за это могли судить по закону военного времени. Во время войны очень часто были бури. В 43-м году прошли два шторма, - и только благодаря героической стойкости бойцов и командиров аэростаты и газгольдеры были спасены. Во время такого шторма погибла командир десятого поста Настя Васильева.
Аэростат на день привязывали к земле, так чтобы пузом он не касался земли и не протиралась оболочка. Кроме того его крепили тремя штормовыми поясами. Во время шторма полагалось расчету поста удерживать шар за веревки. Но в этот раз ветер сорвал аэростат. Его понесло. Кто-то из девчонок успел растянуть веревку аппендикса, через который его подпитывают газом и водород стал выходить, но все равно он потащил девчонок. Кто-то отцепился, а Настя Васильева и Лиза Андреева вцепились крепко. Потом Лиза отпустила веревку и упала, но не расшиблась, Настю аэростат ударил о стену дома и она погибла, осталась одна. Ее стукало о стенку… Ну, аэростат же не просто так летит, он поднимается – опускается, поднимается – опускается. И кто-то из расчета (Цыганкова, кажется), успел выдернуть веревку, снять с аппендикса. Вот аэростат, а тут аппендикс. Сюда вставляется другой аппендикс, от газгольдера, и туда нагнетается водород. «Удоборазвязывающий» узел Цыганкова сумела сдернуть, и постепенно водород выходил. Вот аэростат далеко и не отлетел. Таких примеров много было... Казалось, когда аэростаты стоят, - ну что там, аэростат? А это очень тяжелая физическая работа! Попробуйте совершать такие марши! В начале 1943 года для газгольдеров построили специальные тележки и их попарно тащила грузовая машина. Это конечно сильно упростило службу.
Началась моя служба на посту в Богородском. Нас было двенадцать человек – четыре парня и восемь девчонок. Жили в соседней деревушке, где пустовало несколько домов. Работы было очень много: каждый день засветло нужно привезти газ, по реперной ленте определить сколько в аэростате газа и в зависимости от этого и от метеоусловий подпитать аэростат, проверить оболочку, с наступлением темноты сдать аэростат в воздух. Аэростаты сдавали почти каждую ночь. Поднимали их не на максимальную высоту, а останавливали на уровне облаков, чтобы их не было видно. Только с объявлением воздушной тревоги их поднимали на максимальную высоту. Раз в месяц надо было полностью заменить водород в аэростате, поскольку воздух туда просачивался и создавалась «гремучка» - смесь воздуха и водорода.
Кормили нас поначалу отвратительно, но в 1943-ем году полк получил 92 гектара земли на берегу Москва-реки под Бронницами. «Подсобное хозяйство» это называлось. А кто обрабатывал? Мы сами же! С постов вызывали по одному человеку. Меня туда два раза посылали.
- А ваша задача в этом расчете какая была?
- Подготовить аэростат в воздушном заграждении к боевой работе. Транспортировка газа, подготовка материальной части. Следить за тем, чтобы веревки были целыми, потертостей оболочки не было и тому подобное.
- Расскажите случай, когда вас ветром унесло на газгольдере.
- Мы подпитали свой аэростат, но у нас не хватило газа. Мой пост был тогда на Переяславской улице. На другом, соседнем посту у Крестовского моста, где Рижский вокзал оказался газ, но не полный газгольдер, а примерно половина его. Повели мы к себе этот газгольдер, а поскольку он не полный и подкатан как тюбик зубной пасты, то вести его было очень тяжело. И вот на Крестовском мосту налетел порыв ветра и вырвал у нас этот газгольдер. Девчонок ударило об перила и они руки разжали, а я поскольку маленькая, не просто держала веревку рукой, а наматывала ее на руку. Вот меня и подняло, как мне говорили на семь метров. Хорошо, что я шла рядом с аппендиксом, через который газгольдер заправляется. Я быстро сообразила и открыла клапан. Газ стал выходить, и газгольдер сел. Вот так!
- До какого момента вы несли службу?
- До конца 45-го года. Мы поднимали аэростаты воздушного заграждения не только до 9 мая, но и 9 мая поднимали. И поднимали ещё 24 июня - это был Парад победителей. Но тогда наши посты уже были не на своих местах, а сдвоены, строены, по 3-4. А вот наш пост был на площади Свердлова. Мы поднимали на аэростате установку: такая установка, очень большая, - она возвестила всему миру о победе нашего оружия, о победе нашего народа.
| Интервью и лит.обработка: | А. Драбкин |
