Басалин Вячеслав Сергеевич

Я родился 25 июля 1925 года в Астрахани в семье природных волгарей. Отец у меня был мореходом, ловил рыбу, а мама занималась домашним хозяйством. Нас было двое детей: я и мой старший брат Павел.

- Расскажите, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Жили мы очень и очень скромно. У нас был свой домик, который находился недалеко от крупного рынка. Мне запомнилось, что наша улица вела к кладбищу, поэтому одно из моих детских воспоминаний, как мимо нашего дома постоянно возили покойников. И, конечно, запомнилось, что у нас в городе было настоящее рыбное изобилие, хотя я сам рыбалкой никогда не увлекался.

И вот это изобилие рыбы и фруктов спасло нас во время голода. Ведь до войны из-за неурожая мы пережили две голодовки, в 31-м и в 36-м году. Правда, я бы не сказал, что это было на измор, но, во всяком случае, в то время мы мечтали только о том, чтобы поесть. Поэтому чтобы сохранить энергию и состояние покоя в теле, мы ложились спать. Мама нам так говорила: "Давай, сынок, поспи, потому что кушать нечего"... В общем, жили мы не шикарно, но терпимо.

- Где вы учились?

Я учился в школе №5 "имени Максима Горького", которая находилась в самом центре города. Но, честно говоря, школу я и не особенно помню, потому что каких-либо особенно запоминающихся событий у меня не было. Но, например, я запомнил нашу учительницу начальных классов, которая относилась к нам не по нашим знаниям или усердию в учебе, а по внешнему виду, и особенно по тому какие у нас родители.

- До войны у вас уже появились мечты о том, кем хотите стать?

Уже в школе я по-настоящему заболел театром и думаю, что если бы не война, то наверняка стал бы режиссером драматического театра. Ведь многие мои друзья детства, которым как мне не пришлось бросить это увлечение, стали известными в театральном мире людьми. Например, Коля Каширский - мой приятель по театральному кружку, правда, он занимался в балетной студии, впоследствии считался самым лучшим простаком советской оперетты.

Уже в детстве у меня проявилась склонность к декламированию и литературному чтению, поэтому я стал заниматься в театральном кружке при Дворце пионеров. Руководил нашим кружком актер Астраханского Областного Драматического Театра имени Кирова Рейтман, к сожалению, не помню как его звали, который впоследствии погиб на фронте. И со временем лучших ребят из нашего кружка он стал привлекать для участия в спектаклях этого театра. Получил несколько крохотных ролей с двумя-тремя фразами и я. Например, я изображал беспризорника у Иверских ворот в спектакле "Кремлевские куранты", а в спектакле "Фельдмаршал Кутузов" играл денщика Кутузова, которого играл один из мэтров нашего театра актер Бух. В общем, с какого-то момента я стал актером вспомогательного состава и активно участвовал и в других постановках.

Басалин В.С. во время учебы в школе.

А ведь наш театр тогда по праву считался одним из лучших по всему Советскому Союзу. В то время в нашем театре служили по-настоящему выдающиеся актеры. Например, был у нас такой характерный актер Ремизов. Я вам так скажу - это была настоящая глыба. Когда он выходил на сцену, зал буквально замирал.

- Политические репрессии вашу семью никак не затронули?

Нет, нас они никак не коснулись, но я знал, что в Астрахань были сосланы семьи репрессированных военноначальников Тухачевского и Гамарника.

- Вы как-то чувствовали приближение надвигающейся войны?

В воздухе, что называется, пахло грозой. Еще в фильме "Профессор Мамлок" мы увидели, что происходит в Германии, и уже понимали, что для фашистской Германии Советская Россия стоит поперек горла, и война рано или поздно будет.

Басалин В.С. в спектакле "Фельдмаршал Кутузов".

- Как вы узнали о начале войны?

Мы с ребятами должны были участвовать в Сталинграде в областной олимпиаде и 22 июня мы собрались в парке имени Карла Маркса, чтобы получить указания, когда нас на теплоходе должны отправить в Сталинград. Этой поездки мы все ждали с огромным нетерпением. Только представьте себе, что значило для школьников в то время отправиться на большом пароходе в неблизкую поездку. Но вместо этого на сцену вышел администратор театра имени Карла Маркса и объявил, что началась война...

И должен признаться, что вначале мы испытали горькое разочарование не из-за начала войны, а из-за того, что срывается наша столь долгожданная поездка. И только потом появилось такое чувство: "Ну, Гитлер, держись!"

И если бы вы только знали, какой тогда в нашем народе был патриотизм, и что в те дни творилось в военкоматах. Буквально все рвались на фронт, и мы были твердо уверены, что как встанем так сразу и разобьем немцев, но получилось по-другому...

На этом наша учеба закончилась, потому что все школы в Астрахани отдали под госпиталя, а мы с ребятами таскали раненым чего-нибудь поесть, курево, а то и выпивку. Но я до сих пор очень ясно помню, как в последний раз мы собрались в школе. Директором у нас был очень строгий и суровый мужчина, которого все боялись, но в тот раз он зашел к нам в класс и заплакал... Оказалось, что для некоторых моих одноклассников-переростков он принес повестки.

В такой обстановке нужно было зарабатывать на хлеб, поэтому я устроился работать в театр рабочим сцены. Но помимо самой работы я и продолжал участвовать в спектаклях, ведь театр продолжал работать, хотя многих актеров и рабочих призвали в армию. Поэтому мне даже выдали бронь, как актеру 4-й категории. Но уже в декабре 42-го меня призвали в армию. Я попал в так называемый "Сталинский призыв", поэтому мы все считались добровольцами. У меня отец был очень суровый человек, но когда он узнал, что меня призывают в армию, то я в первый раз увидел, что он стоял на кухне и плакал...

- В Астрахани после начала войны жизнь сильно изменилась?

В город сразу хлынули потоки эвакуированных из западных областей страны. Например, у нас на квартире какое-то время жила одна хорошая девушка откуда-то с Украины. Не помню уже, как ее звали, но почему-то запомнил, что она была полная. Причем, только после того, как она от нас съехала, мы узнали, что она оказывается еврейка.

А потом у нас достаточно долго жил один из выздоравливающих раненных - лейтенант Прилепский. И он настолько хорошо у нас прижился, что моя мама относилась к нему как к родному сыну. Он воевал в пехоте и рассказывал, что два раза они удачно сходили в атаку, а на третий раз его ранило в позвоночник, поэтому он потом так долго и лечился. А я то время уже стал покуривать, поэтому перед отъездом на фронт он мне на память подарил свой портсигар, который у меня до сих пор хранится. Но после того как он уехал, мы не получили от него ни одной весточки. Наверное, он все-таки погиб в этой мясорубке...

И, конечно, после начала войны с продуктами в городе стало туговато, но и тут сильно выручало рыбное изобилие.

- В этот тяжелый период, не было момента, когда бы вы засомневались в нашей Победе?

Вы знаете, нет. Во мне всегда жила твердая уверенность, что наша армия обязательно остановит немцев и перейдет в наступление. А вот мой отец почему-то не доверял Сталину. Он был настоящий русский патриот, и когда слышал, что наши войска сдали тот или иной город, то все время по-стариковски возмущался, что наше руководство опять напортачило, а надо было сделать так-то или так. Но когда началось контрнаступление, то он уже заговорил совсем по-другому: "Вот это я понимаю".

- Мы остановились на том моменте, когда вас призвали в армию.

Погрузили нас в эшелон и куда-то отправили, но т.к. немцы сильно бомбили железную дорогу, наш эшелон сразу вернули обратно. И оказалось, что девушка, с которой я тогда встречался, и мой отец, словно почувствовали это и вернулись на вокзал. Отец принес нам керосиновую лампу и помог отремонтировать дверь нашей теплушки.

Правда, пробыли мы в Астрахани совсем ничего, буквально несколько часов, и наш эшелон снова отправился в путь. Меня назначили командиром взвода, половина ребят в котором оказались настоящей шпаной. Зато в пути, когда весь эшелон начал голодать, то эти жулики ухитрялись добывать для нашей теплушки какую-то еду.

И привезли нас под Пензу, в Селиксу, в 325-й запасной полк. Хотя полком называть его можно только условно, потому что в его составе было около 25 000 человек, и буквально каждый день на фронт отправлялись маршевые роты.

- Про запасные полки, которые находились в тех местах, многие ветераны отзываются очень плохо.

У нас говорили так: "Кто в Селиксе не бывал, тот и горя не знал"... Да, было очень тяжело, но ничего особенно страшного не было.

- Но многие ветераны вспоминают, что в запасных полках боевой подготовкой они фактически не занимались, зато сильно голодали, и среди курсантов даже бывали многочисленные случаи смертей от голода.

Нет, я это подтвердить не могу. Скорее наоборот, считаю, что нас там подготовили очень хорошо. Постоянные занятия боевой подготовкой нас даже заели, поэтому я убежден, что в этом полку из нас сделали настоящих солдат, полностью готовых сражаться на фронте. К тому же преподавателями у нас служили исключительно фронтовики, которые оказались в запасном полку после тяжелых ранений, и они нам передавали свой боевой опыт.

Но, конечно, надо признать, что бытовые условия были очень и очень непростыми. Мы, например, жили в огромных землянках, в которых стояли 3-этажные нары, а вместо постельного белья у нас даже зимой были только шинель, подушка и одеяло... Но я что-то не помню, чтобы от холода или от голода у нас хоть кто-то умер.

А кормили, как правило, так. На первое обычно кипяток с крапивой, потому что свирепствовала цинга, а на второе обычно горох. И что нас особенно удивило, что при отсутствии нормальной пищи нам давали очень много изюма, поэтому мы даже шутили, что оказывается, изюм - это местный продукт. Так что каких-то ужасов про запасной полк я вам рассказать не могу.

Правда, я должен признать, что в определенной степени мне повезло. Потому что почти сразу после прибытия меня и моих друзей, Володю Полетаева и Бориса Лебедева сразу отобрали в самодеятельность. Володя попал служить в Куйбышев в ансамбль Приволжского военного округа, а мы с Борисом в наш полковой ансамбль, т.н. театрализованный джаз Петра Чернощекова. Поверьте мне, как человеку, связанному с искусством - это был уникальный ансамбль, сейчас таких уж точно нет. В нашем ансамбле было человек семнадцать, но зато какие музыканты, вы что... Например, скрипачом у нас был старичок, который до этого был первой скрипкой в оркестре Большого театра...

А сам Чернощеков был сержантом. Высокий, стройный, блестящий музыкант и организатор. Наш ансамбль постоянно выступал в полку с концертами и даже иногда устраивали торжественные проводы для маршевых рот на вокзале. А когда мы были посвободнее, то ездили с концертами по окрестным колхозам и буквально мешки денег зарабатывали для дивизии.

- А в этом ансамбле вы служили в качестве кого?

Я вел наши выступления и читал, а Боря Лебедев писал сценарии всего выступления. Кроме этого был у нас танцор-морячок, помню, что из Пензы. И еще какая-то женщина с дочкой. Эх, какие же мы концерты давали...

И вот в этом ансамбле я прослужил около года, хотя обычный срок пребывания в нашем полку составлял всего три месяца. Но в какой-то момент поступил приказ свыше, собрали все резервы, и всех кого, возможно, отправили на фронт. А в полку оставили только один ансамбль в малом составе.

Но что самое обидное куда-то пропал Петр Чернощеков. Последнее, что я о нем слышал это то, что по праву считая себя классным музыкантом, он самовольно поехал в Куйбышев попроситься в ансамбль округа, но по слухам, его за это строго наказали. Об этом мне написали, когда мы уже находились на фронте. Кстати, нужно сказать, что в тяжелейших условиях войны почта работала просто уникально хорошо, а сейчас в мирное время просто безобразно. И я потом о Чернощекове за всю жизнь больше ни разу не слышал. Ну не может же быть, чтобы такой талант просто так пропал... И вот тогда, когда нас увезли на фронт этот мир ушел от меня навсегда.

- Куда вы попали служить?

В мае 44-го нас привезли на 1-й Белорусский Фронт километров на 50 севернее Ковеля, и меня назначили в батарею управления 124-й Гвардейской артиллерийско-зенитной дивизии РГК.

Обычно нам ставили задачу прикрывать от налетов немецкой авиации наши танковые Армии. Когда-то я помнил, сколько всего наша дивизия сбила немецких самолетов, ведь мне приходилось передавать эту информацию в вышестоящий штаб, но сейчас уже забыл. Поэтому нашу дивизию постоянно перебрасывали с места на место, из одной Армии в другую, и, например, еще утром мы не знали, где можем оказаться вечером. Причем, если обстановка в воздухе складывалась более-менее спокойная, то нас располагали на танкоопасных направлениях. Ведь наши 85-мм зенитки даже для новых немецких танков были очень грозным оружием.

- А кем вы служили в батарее управления?

С первого дня на фронте и до самой Победы я служил радистом на радиостанции РСБ. Прямо в батарее меня научили на ней работать, хотя когда надо было, я и с катушками на линию ходил. Иногда по пять катушек приходилось таскать, аж до земли гнешься под ними.

Помню, например, в Фаленице - это пригород Варшавы, находился укрепленный пункт немцев, который мы взяли с большим трудом. И мне тогда поручили проложить связь из штаба нашей дивизии на НП штаба Фронта. Вот там, кстати, мне довелось увидеть командующего нашего Фронта Рокоссовского. Я протянул тогда около 10 катушек кабеля, а ведь в каждой его по 500 метров. Но когда начал проверять - нет связи. От обиды я даже заплакал: "Как же так, думаю, сейчас еще и расстреляют, за то, что связь не наладил". А рядом стоял какой-то пожилой мужик, видно тоже связист и он мне подсказал: "А ты помочись на провод". Я сделал, как он посоветовал, и точно, связь появилась. Просто из-за песчаного грунта были проблемы с заземлением.

А потом я видел, как на НП штаба Фронта привели человек двенадцать раненных немцев, кто в руку, кто в бок, кто куда. И перед ними начал бегать один майор, шибзик, который видно и не воевал никогда, и начал на них кричать и храбриться. Но именно в этот момент с какой-то женщиной появился сам Рокоссовский. Я его увидел в окно, выбежал и встал у дверей, чтобы поближе рассмотреть. И когда он увидел этих пленных немцев, тут же приказал: "Всех раненых положить в сарае", а сам поднялся на крышу здания, но его оттуда быстро увели, потому что в воздухе завязался воздушный бой. И я вам скажу, что Рокоссовского обожали все, потому что это был человек высочайшей культуры.

- А вообще, какое отношение было к пленным немцам?

Чтобы с ними плохо обращались, я не видел, скорее наоборот. Ведь они у нас столько натворили и когда мы подходили к Германии, то повсюду висели плакаты с лозунгами поэта Ильи Эренбурга: "Вот она проклятая Германия!" И мы все думали, ну вот сейчас мы им отомстим по полной. Но как увидели этих измученных женщин и детей... Даже я сам удивился, насколько доброе сердце у русского мужика. Ведь за нашими кухнями буквально толпами ходило местное население, и им не отказывали. Везде их кормили, и даже обували и одевали. Так что плохого отношения к немцам я ни разу не видел.

Правда, перед Берлином на деревьях висело много повешенных власовцев с табличками на груди: "Собаке собачья смерть". Но я даже не знаю, кто их повесил, наши или немцы.

Помню, поехали как-то разыскивать потерявшийся полк. На БТРе начштаба дивизии полковник Молачацкий, начальник связи, кто-то еще и я с радиостанцией. А навстречу нам идет целая колонна пленных немцев во главе с генералом. Он нас поприветствовал, а Молачацкий его. Это сейчас некоторые деятели ради какой-то выгоды болтают, что в Германии мы всех поголовно грабили и насиловали. Но я, например, помню всего один случай, когда у нас какой-то сержант только попытался изнасиловать немку, так его за это намерение судили и отправили в штрафную роту. А больше я и не помню, чтобы от нас кого-то отправляли в штрафную роту.

- Раз вы затронули эту тему, я бы хотел спросить, какое отношение было к особистам? Вам приходилось видеть их "работу"? Многим ветеранам, например, пришлось присутствовать на показательных расстрелах.

Я не могу сказать про них ничего плохого. Вот как раз начальником особого отдела дивизии у нас был прекрасный человек - подполковник Богуславский, который много помогал нашим командирам. Я сам показательных расстрелов ни разу не видел, но у нас произошел один трагический случай.

Совсем недолгое время у нас в батарее служил некто, назовем его просто К. и, честно говоря, я его даже и не помню. Причем, к нам он попал после госпиталя, а до этого воевал в пехоте, где стал полным кавалером ордена "Слава". Начальник политотдела дивизии решил сделать доброе дело и взял его к себе в охрану, но вскоре ему сообщили: "Ваш К. барахлит". И мне потом рассказывали так. Что в одном местечке этот солдат зашел в дом и сказал старику-немцу: "Сапоги", и жестом показал, чего он хочет. Тот ответил: "Найн". Но К. не поверил, начал искать и где-то за шкафом нашел-таки пару сапог. Ударил этого старика, а тут как раз зашли наши. Его арестовали и после вынесения приговора расстреляли. Причем, расстрелять его приказали именно нашему взводу, хорошо, что я в это время был где-то на задании. Мне наши ребята рассказывали, что пули пробили его тело насквозь и вышли через спину... И я считаю, что расстрелять солдата, тем более такого заслуженного, пусть и за такой серьезный проступок, это все-таки чересчур. Но больше у нас не было ни единого подобного случая. А заградотрядов, про которые сейчас все уши прожужжали, я вообще ни разу не видел.

- Политработники пользовались авторитетом?

У нас политработниками служили бывшие строевые офицеры, поэтому они часто заменяли выбывших командиров, соответственно и авторитетом они пользовались.

- А вы сами когда вступили в Партию? И, например, как вы относились тогда к Сталину?

На фронте я был комсомольцем, а в Партию вступил, только когда уже дослужился до капитана. Тогда партия и комсомол - это было все. И, слава Богу. Вот кто сейчас занимается молодежью и воспитывает ее? Никто, поэтому у нее ничего святого и не осталось, только деньги, эти проклятые доллары...

А к Сталину у меня нет ничего кроме восхищения. Это был выдающийся руководитель мирового масштаба. Ведь как он сумел наладить управление страной в таких сложнейших условиях. Конечно, я не одобряю его инквизиторских мер, но в остальном он, безусловно, великий руководитель, которому сейчас по масштабу в мире никого и близко нет.

- Сейчас много говорят, что мы заплатили за Победу слишком большую цену. Но вот, например, у вас лично на войне не было ощущения, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?

Это все такая чушь и гадость, лишь бы нас опорочить и принизить нашу роль в войне. Я, например, был радистом, и мне лично постоянно приходилось передавать в вышестоящий штаб сводки, в которых отдельной графой указывались потери. И я сам видел и слышал, как за потери с командиров шкуру драли... А сейчас болтают, что Жуков посылал наступать прямо через минные поля. Неправда все это! Я же сам видел, как наших командиров по радиостанциям открытым текстом призывали беречь людей и как их долбали за потери.

Хотя, конечно, потери, особенно в пехоте были очень большие. Ведь в пехоте на переднем крае человек находился максимум месяц. Или убит или ранен... Во второй линии обороны уже два месяца, в дивизионной артиллерии можно продержаться месяца четыре, а у нас еще больше. У нас, например, из того состава, что пришло вместе со мной, больше половины дошло до Победы.

- На фронте у вас были какие-то предчувствия, приметы?

Нет, у меня тогда никаких примет и предчувствий не было. Мы думали только об одном, как бы поспать лишний часок, и как бы поесть, да как бы в баню сходить. Ведь иногда целыми месяцами не мылись, поэтому и вши заводились. Но если на морозе еще ничего, то, как зайдешь в помещение, сразу начинаешь чесаться. Правда, в отличие от нас, немцы были просто страшно завшивленные, даже шелковое белье их не спасало, они все были во вшах.

Но я помню, что когда нас везли на фронт, с нами ехал один солдат, старичок, который по повадкам был настоящий Плюшкин. Он постоянно что-то по карманам рассовывал, вечно копошился. Поэтому все на него смотрели не то что с неприязнью, а скорее с недоумением. Когда нас выгрузили из эшелона, и мы пешком двинулись к передовой, то по дороге нас два раза обстреливали немецкие самолеты. И его при этих налетах убило. Больше никто не погиб, только он... Мы сильно удивились, но среди нас был один солдат после госпиталя, так он сказал: "Я так и знал, что его сразу убьют..."

- А вы можете выделить самый явный случай, когда могли погибнуть?

Да разве такой был один? Помню, однажды снаряд пролетел совсем низко мной и разорвался чуть подальше, прямо возле кухни. И при взрыве убило нашего повара, и Машеньку, санитарку, которая помогала при кухне. Ей фактически оторвало правую ногу, и когда ее стали тянуть в воронку, то нога болталась на соплях... Такая хорошая девчонка, молчаливая, услужливая, ее все берегли. Солдаты при ней даже не позволяли себе ничего грубого сказать. Пожалуй, за них я переживал как ни за кого, потому что уж очень безобидные люди были... Так-то вокруг смертей было много, но мы привыкли... Человек ко всему привыкает, особенно на фронте.

Или, например, построили как-то НП для нашего командира дивизии Лярского. Но неожиданно прорвались немцы, и комдив, конечно, туда не поехал, а поддерживать связь отправили нас, группу связистов и радистов. Немцы пристрелялись, взяли нас в вилку, а потом как впороли нам. И нас спасло то, что землянку для комдива построили в четыре наката, поэтому бревна только немного покосились. Но когда мы там ввосьмером сидели, я думал: "Ну, вот и все... Ничего в своей жизни ты так и не добился..."

А сколько было случаев, когда мы тянули связь на передовой. Помню, пошел на обрыв линии, и вижу, что лежит оторванная женская нога в парусиновом сапожке... Просто, у нас в дивизии девушкам обычно голенища шили из парусины. Я еще подумал тогда: "Как же тебя сюда занесло..."

А как, например, погиб мой хороший товарищ Курбатов, если не ошибаюсь, его звали Семен - радист высшего класса. Сбитый немецкий самолет упал, уж умышленно или нет не знаю, но прямо на их радиостанцию... Так что на фронте ты не знаешь, какая судьба тебя ждет... Поэтому я так же как и все боялся погибнуть. Нет таких, кто бы не боялся.

- Но вы можете сказать, что на фронте чего-то больше всего боялись? Плена, например?

О том, что я могу попасть в плен, я даже как-то и не думал. Но мне довелось побывать в Треблинке и Майданеке, и я лично видел, как наши танки проламывали их ворота.

- А на фронте вам хоть раз пришлось стрелять из личного оружия?

Всего один раз, когда наша дивизия находилась на Кюстринском плацдарме. Мне еще запомнилось, что там нас немцы обстреливали самолетами-снарядами. Только представьте себе, какие взрывы происходили от "Хеншелей" полностью начиненных взрывчаткой... Вот там я немного пострелял из своего ППС - это, кстати, был отличный автомат.

- С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

Самыми разными, хотя если честно, в то время мы даже не интересовались, кто какой национальности. Но я помню, например, что служил у нас татарин Вильданов. А украинец Пономаренко был для всех нас как отец родной. Помню одного хорошего, но жуликоватого парня, который буквально все мог достать. И через много лет после войны я случайно узнал, что наш Володя Шамонтьев стал начальником станции на Северном полюсе. Служил у нас в батарее и один еврей - связист-линейщик Бобок. Я как раз был вместе с ним, когда Машу и повара убило. У нас, кстати, самым лучшим комбатом считался капитан Шрайбер, тоже еврей. Это был супербоевой командир батареи, поэтому, как только возникала серьезная опасность, именно его батарею кидали на самое опасное направление. Но у него и орденов было больше всего. Говорили, что вроде бы он воспитывался в детдоме. Я еще запомнил, что он хорошо играл на аккордеоне и при этом насвистывал. А остальных, честно говоря, уже и не помню.

- Но своего командира батареи вы помните?

Конечно, капитан Петрик. Красавец, в Польше за ним полячки толпами бегали.

- Как вас, кстати, встречали в Польше? Просто одни ветераны рассказывают, что хорошо, а другие, что не очень.

В Польше нас встречали просто прекрасно. Например, после боев на Висле наша дивизия целый месяц стояла на переформировании в Седлеце. Расчет нашей радиостанции определили в дом на улице Огинского к деду Забодало, который как оказалось служил в русской императорской армии и неплохо говорил по-русски. Особенно он любил нам рассказывать один случай, когда его наказали. Командиром его эскадрона был князь Мещерский, который однажды перед женой решил похвастаться своими подопечными. Он приказал эскадрону парадным строем проехать перед балконом дома, где они стояли с женой, но в этот момент Забодало затянул пахабную песенку. Но жена Мещерского это не оценила и сказала: "Фи". И я вам скажу, что этот дед Забодало был настоящий комик, наподобие деда Щукаря из "Поднятой целины". Например, у него и так был большой размер ноги, но ради смеха он еще на свою обувь надевал постолы и в таком виде выглядел очень несуразно и смешно.

Помню, однажды он долго смотрел на меня, а потом спрашивает: "Ты больной?" - "Нет". - "А почему тогда на телефоне работаешь?" - "А что, только больные на телефоне работают? Просто сейчас мы на отдыхе, а на фронте я все делаю".

В Седлеце перед отступлением, из-за нехватки металла немцы приказали с каждого двора собрать по 40 килограммов железа, который поляки должны были сложить перед воротами домов. Но немцы отступили так стремительно, что забрать эти сковородки, кастрюли и утюги просто не успели, поэтому когда в воздухе появлялись самолеты, дед Забодало начинал им кричать: "Эй, летники, забери железо, и брось там ему на башку". В общем, этого деда Забодало я запомнил на всю жизнь. Кстати, в Седлеце прямо на улице к нам подошли молодые полячки и подарили нам на память свою фотографию, так что можно сказать, что в Седлеце нас принимали прекрасно.

- А как вас встречали немцы?

Под влиянием пропаганды Геббельса многие люди старались уходить на Запад, и, например, молодых немок мы увидели уже только в Берлине. Но когда они увидели, что мы по натуре добрые люди, то многие из них сами шли к нашим солдатам.

Но вообще, немцы нам понравились своей организованностью и дисциплинированностью. Мы обратили внимание, что как только прошла линия фронта, они сразу организовывали уборку трупов и наводили порядок. Честно говоря, мы удивились такой серьезной организации. В этом они молодцы.

Сослуживцы Басалина В.С. в здании Рейхстага.

- Вообще, какое впечатление на вас произвела заграница?

Лично на меня особое впечатление застройка городов и особенно сел. То, что у них совсем не отличить село от города. Как все красиво и ухоженно, не то, что у нас.

И какая дисциплина во всем. Наверное, поэтому даже гражданские немцы, например, почтальоны и кондукторы ходили в форме.

- Как вы узнали о Победе?

В ту ночь я дежурил у рации, поэтому первым услышал, как в 3 часа ночи, как Левитан объявил о конце войны. Наши полки в те дни стояли на прямой наводке в малом пригороде Берлина Фалькензее. Особенно запомнилось, что кругом сирень цвела, словами не передать. А непосредственно штаб дивизии стоял в центре какого-то населенного пункта, не помню уже названия.

Нам была выделена определенная волна, и нельзя было уйти ни влево, ни вправо, потому что эфир был страшно засорен. И вдруг, куда не поверну, а по всем волнам транслируют выступление Левитана, который объявил о Победе... Я тут же бросился будить нашу батарею. У меня была коробка немецких свечей, так я их все расставил и зажег. Открыл настежь окна. И тут как начался салют! Стреляли буквально все!!! И вы знаете, после этого победного салюта было много раненых, ведь даже из пушек стреляли боевыми снарядами...

- Какие у вас боевые награды и за что вы их получили? И хотелось бы узнать ваше мнение по поводу награждений. Просто многие ветераны с нескрываемой обидой отмечают, что на фронте зачастую награждали несправедливо.

Да что я, простой солдат, мог тогда об этом знать? Может, и были какие-то несправедливость и злоупотребления в наградном вопросе, но я об этом не знал и никогда не интересовался этим. Думаю, не буду оригинален, если скажу, что подавляющее большинство фронтовиков, в том числе и я, мечтали лишь о том, как бы поскорее закончить войну и вернуться домой.

Меня же на фронте наградили медалями "За боевые заслуги", "За освобождение Варшавы" и "За взятие Берлина". Медаль "За боевые заслуги" я получил почти сразу, как мы прибыли на фронт. Во время боя под Ковелем на открытое место непонятно откуда вышла лошадь с сорокопяткой. Стоит на виду у всех и что-то там жует. А стрельба из стрелкового оружия шла довольно плотная, и мне ее стало жалко, убьют ведь. Я к ней подполз, взял за узду и потихоньку вывел из-под обстрела.

Басалин В.С. фотографировал группу офицеров во главе с начальником политотдела дивизии поковником Швальбе у здания Рейхстага в конце мая 1945 года. На заднем плане виден пролом в стене, через который они смогли проникнуть в Рейхстаг.

Кроме того, своей наградой я считаю то, что мне, как и многим моим однополчанам довелось расписаться на Рейхстаге. Кстати, с ним у меня связана одна интересная история. Около здания Рейхстага мы оказались недели через три после Победы. Приехали туда с группой офицеров нашей дивизии, посмотрели все вокруг, расписались на его стенах, пофотографировались, а солдаты из охраны Рейхстага даже разрешили нам погулять в самом здании. И вот когда мы через пролом в стене оказались внутри Рейхстага, то в малозаметной нише между двумя комнатами я нашел шикарную кожаную коробку с 11-ю очень красивыми орденами. Причем, это были не просто немецкие ордена, которых вокруг валялось навалом, а какие-то ордена высокого ранга. Даже мне было понятно, что они сделаны из драгоценных металлов, например, у одного ордена цепь была выполнена в виде скрещенных рук, и говорили, что она сделана из платины.

А еще до войны я начал собирать значки, сейчас их у меня около 5 тысяч, и думал, что эти ордена станут колоссальным гвоздем моей коллекции. Постоянно возил их с собой и не хотел никуда сдавать. Меня потом в училище, как только не уговаривал майор Некрасов - замполит нашего дивизиона, сдать их в училищный музей, и то я отказался.

Но когда я начал бегать за девчонками, то была только одна мечта - как бы поесть. Хотя у нас в училище паек был вполне нормальный, но нам все равно не хватало. И я решился: "Эх, была, не была. Сдам их в Эрмитаж и мне, наверное, за них хорошо заплатят. Поехал в музей, ордена сразу приняли, но мне сказали, что вызовут на беседу, когда наберется группа желающих сдать реликвии. И действительно, через месяц меня вызвали на ученый совет.

Отлично помню, что когда я вошел в зал и увидел академика Орбели, который в то время был директором Эрмитажа, то чуть не оцепенел. И обсуждение велось прямо при нас. Кто-то сдавал монеты, кто-то вазу, дошли и до меня. Но когда объявили, что за всю коллекцию, выплатят всего 120 рублей, мне уже было просто неудобно отказаться и забрать ее обратно. Правда, мне тогда объяснили, что эти ордена, скорее всего, принадлежали или какому-нибудь кайзеровскому министру или видному дипломату, потому что там были ордена целого ряда стран. (По акту описи от 7 мая 1947 года среди сданных в Эрмитаж орденов числились: греческий "Орден Спасителя" 5-й степени, шведский "Орден Вазы" 3-й степени, испанский кавалерский орден Изабеллы Католической, австрийский кавалерский крест Франца-Иосифа, баварский каваллерский крест святого Михаила 2-й степени, германский кавалерский орден Красного Орла и др. - прим.Н.Ч.)

Список орденов сданных Басалиным В.С. в Эрмитаж.

А когда оканчивали училище, то наша компания друзей из четырех человек договорились: "Трепаться не будем, но как мужики давайте поклянемся, что ровно через пятьдесят лет, т.е. 27 сентября 1997 года встретимся в нашем училище". В 97-м году я выдрал из своего альбома все училищные фотографии и поехал. В здании нашего училища уже располагался кадетский корпус. Никто не приехал... Но меня принял начальник училища, генерал-майор. Так, когда он рассматривал наши фотографии, то аж очумел от изумления: "Вот это курсанты!" И правду сказать, какая у нас группа была - орлы! Почти все бывалые фронтовики. Например, у Голенцова, который воевал командиром расчета сорокопятки, были орден "Ленина", два ордена "Славы", ордена "Отечественной войны" и "Красной звезды", да еще медали. Да и все остальные тоже с наградами. Но кроме меня так никто и не приехал...

Но я знаю, что, например, один из моих сокурсников служил где-то на Дальнем Востоке. Пришел с дежурства, накрылся одеялом и застрелился... И никто не знает почему...

Лев Суворов - однокашник Басалина В.С. по училищу.

А один из самых боевых наших ребят в Германии разбился на мотоцикле... А с Львом Суворовым вообще приключилась отдельная история. Это был уникальный парень, отличник, и просто прекрасный человек, но он нелепо, трагически погиб в Николаеве. Мне потом рассказывали, что он ни за что застрелил моряка и об этом случае вышел отдельный приказ министра обороны, который я читал. Лев был начальником караула, но когда сменился, его друг предложил: "Давай зайдем в дом офицеров, пивка попьем". И хотя он сам совсем не пил, но пошел за компанию. В буфете стояла очередь, но вдруг зашел какой-то капитан-лейтенант и полез без очереди. Другие офицеры сделали ему замечание, а Суворов, который даже в очереди не стоял, а ждал друга, вдруг сказал: "Да, что вы с ним говорите. С ним вот как надо!" Достал пистолет и застрелил его... Кинулся бежать, но за ним погнались милиционеры и смертельно ранили его. Перед смертью он пришел в себя и его спросили: "Что с тобой?" - "Не знаю, я словно в тумане был"...

И когда в тот день я никого из своих друзей не дождался, то вдруг подумал: "Эх, зайду-ка я в Эрмитаж и попрошу свои ордена обратно". Зашел, но мне отказали: "Извините, но обратно мы никому ничего не выдаем". Правда, они мне выдали копии актов тех времен.

Но "свои" ордена я на экспозиции ни разу не видел, зато когда служил в Николаеве, то говорил ребятам: "Будете в Ленинграде, обязательно зайдите в Эрмитаж и посмотрите "мои" ордена". И многие их видели, там говорят, даже надпись была: "Ордена передал музею курсант Ленинградского артиллерийского училища участник штурма Берлина Басалин В.С."

- Вы не боялись хранить у себя такое сокровище?

Вы знаете, особенно не боялся. Могли, конечно, и украсть, но почему-то не посягали. Хотя два ордена я все-таки где-то потерял. Так что в Эрмитаж я сдал не одиннадцать, а девять орденов.

- А еще у вас какие-нибудь трофеи были?

Помимо орденов у меня был еще один уникальный трофей. В Германии в одном месте расчет нашей радиостанции поселили в доме у одной немки. И я заметил, что она страшно голодает. А до этого мы в Потсдаме захватили склады, и шоколада у нас было полно. И видя, как она страдает, я ей подарил буханку хлеба и шоколад. А потом смотрю, она о чем-то долго думает, дождалась, когда я остался один, и принесла мне свою коллекцию. Оказалось, что эта женщина всю жизнь собирала программки художественных фильмов, которые шли в Германии. И в знак благодарности она мне подарила свою коллекцию. Вы себе даже не представляете, какое это было для меня сокровище, ведь у нас в то время не было ничего подобного, а в этих программках были просто шикарные снимки. Потом моя теща начала их у меня таскать, они с подругами с этих фотографий платья шили.

И больше у меня ничего не было, даже часов. Ну что в солдатском вещмешке может поместиться?

- А посылки домой не посылали?

Два раза послал. Например, в одном городке я взял себе отрез материала. В одном месте тюк бостона лежал в подвале, но материал был беспорядочно размотан до самой улицы и опять в подвал. Валялся прямо в грязи и в лужах. В другом месте видел, что валялась груда женских туфель, и хотел выбрать что-нибудь для мамы, но в этой куче подобрать пару было просто невозможно.

Так что матери я отправил отрез бостона, шоколада и сигарет. Просто мама у меня еще до войны сильно заболела, кстати, в Астрахани ее оперировал хирург, что удивительно негр по фамилии Наставин, и после операции по поводу кисты он ей посоветовал: "Если хотите, чтобы у вас ничего не болело, вы должны курить", и она с тех пор втянулась.

Басалин В.С. дурачится во время службы в Германии. 1945 год.

- Говорят, многие офицеры, особенно старшие, злоупотребляли в "трофейном" вопросе.

Лично я такого ни разу не видел. По-моему многие из них об этом вообще не думали и ничего домой не посылали.

- Как кормили на фронте?

Отменно. Наш тыл делал для нас все. Я считаю, что такого тыла как у нас, даже у немцев и американцев не было. Хотя наш народ сам испытывал тяжелые лишения, но армии отдавал все что можно, поэтому мы не знали недостатка ни в чем: ни в вооружении, ни в боеприпасах, ни в снаряжении, ни в питании.

- Трофейные продукты пробовали?

Из немецкого я пробовал только шоколад.

- Как с "наркомовской" нормой?

Я был непьющий, поэтому свои 100 граммов всегда менял у Пономаренко на два куска сахара. Но я не помню, чтобы их выдавали часто, по-моему редко давали.

- Почти все ветераны рассказывают, что в Польше и Германии было много случаев отравления техническим спиртом.

У нас тоже произошел дикий случай. В одном месте солдаты нашли цистерну с метиловым спиртом, и у нас в батарее отравилось пять шоферов. Четверо насмерть, а Матвеевич был очень крепкий парень, ослеп... Это случилось перед самым Берлином, и когда пришла пора наступать, то выяснилось, что вести машины просто некому. Поэтому повели сами офицеры. Наш брат любитель этого дела, чего скрывать.

- Ваш брат воевал?

Во время войны Павел был связистом, в звании младшего лейтенанта служил на Дальнем Востоке в ВМФ. Он немного успел повоевать с японцами, а на пенсию уходил с должности директора Астраханской филармонии.

- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В конце 45-го, даже не спросив моего желания, меня отправили на учебу в Ленинградское артиллерийское училище. Говорят, сам Сталин приказал в тот год провести набор в училища из опытных фронтовиков. Причем, первые экзамены во Франкфурте на Одере я сдал с двумя двойками, но мне сказали: "Ничего проходишь". Приехал в Ленинград. Химию сдал на - "2", и все равно зачислили... Но что хорошо, в самом начале обучения в училище к нам прикрепили отличных преподавателей, чтобы они за короткий срок восполнили пробелы в нашем образовании. Например, я до сих пор помню прекрасного преподавателя математики полковника Преображенского. Он служил еще в царской армии и математику знал как песню и преподавал нам ее прекрасно.

Зачислили нас в училище где-то в декабре 45-го и стали обучать для службы на 122-мм гаубицах. И постепенно мне и самому понравилось учиться. К тому же, как мы красовались на парадах: шпоры, клинок...

Но служба была тяжелая. На 1-м курсе буквально каждую ночь нас по ночам поднимали на разные работы: или расчищали Фонтанку или завалы, разгружали вагоны, или просто помогали на строительстве. На 2-м курсе стало уже полегче, а на 3-м нас уже назначали только или помощниками дежурного по училищу или дежурными по пищеблоку, что нам очень нравилось.

Но, заступая помощниками дежурного по училищу обязательно надо было докладывать начальнику училища. И вот как сейчас помню текст доклада: "Товарищ гвардии генерал-майор артиллерии, 1-е Ленинградское ордена Ленина Краснознаменное артиллерийское училище имени Красного Октября находится на втором часе занятий. Помощник дежурного по училищу курсант 24-й учебного взвода Басалин". И тут он всегда спрашивал: "Отметка 35-20. Где находится батарея?" Несмотря на волнение, нужно было правильно и быстро сориентироваться и ответить: спереди или сзади, слева или справа. И если правильно отвечал, то он подавал руку, здоровался, а если нет, то не подавал.

Окончили училище осенью 47-го, получили звания лейтенантов. Но, прослужив с гаубицами 5 лет, я с отличием окончил курсы по подготовке политсостава при Львовском политическом училище, и уже дальше служил политработником.

Возглавлял культработу в штабе армии в Кишиневе, в штабе Армии в Германии, и в штабе Армии в Житомире, а потом меня забрал в штаб округа генерал Варенников. Под моим ведомом находился театр, бывшая Одесская оперетта, который потом стал Львовским драматическим театром Прикарпатского военного округа. Под моим руководством этот театр завоевал 1-е место в СССР на смотре драматических театров военных округов. Кроме того, у нас был еще и Ансамбль песни и пляски, и 165 домов офицеров в округе. Службу в Прикарпатском военном округе я считаю лучшими днями моей службы, и считаю, что за это время мне удалось сделать много интересного. Например, по моим сценариям проводились все спортивно-театрализованные праздники, которые с ума сводили львовян. Варенников мне под это дело выделял до пяти тысяч солдат. И за успехи в работе я получил почетное звание "Заслуженный работник культуры Украинской ССР".

Ушел в запас я в 1982 году в звании полковника с должности руководителя по культурно-массовой работе в штабе Прикарпатского военного округа.

У меня два сына, внук, внучка, и уже есть правнуки.

- Войну потом часто вспоминали?

А как ее можно не вспоминать? К тому же у меня служба была такая, чтобы на примере героизма советских воинов воспитывать новые поколения солдат.