А.Г. - Родился 13/3/1925 в местечке Улла Бешенковического района Витебской области. Местечко наше стоит на берегу реки Улянка, притока Западной Двины.
Мой отец, 1888 года рождения, до революции был лесосплавщиком, "караванщиком", который перегонял лес по реке до самой Риги. Отец умел сеять и пахать, но был безграмотным человеком, а при Советской власти стал в Улле пожарником.
Мама, дочь раввина из Бешенковичей, была моложе отца на семь лет, закончила гимназию и воспитывала четверых сыновей.
Старший сын Хона был неродным, в семнадцатом году он в возрасте трех лет остался сиротой, и моя мама, родная сестра матери Хоны, забрала его к себе. В 1918 году родился сын Роман, в 1923 году Гриша, а я появился в нашей семье самым последним. Когда Хоне исполнилось 15 лет, он уехал из Уллы в Ленинград, работал на заводе, в 1935 году его призвали в армию, он окончил военное училище и войну встретил в Латвии в звании капитана. Во время войны он потерял связь с родителями и Хона нашел нас уже после войны. Его фронтовая судьба сложилась непросто, он попал на Балтийский флот, стал командиром торпедного катера, был четыре раза ранен, награжден пятью орденами, в том числе двумя орденами Боевого Красного Знамени, и закончил войну в звании капитана второго ранга.
Другой старший брат, Роман (Реувен), в 1938 году закончил педагогический институт и был призван в Красную Армию, служил сержантом - танкистом в Белой Церкви.
О его судьбе мы ничего не знали, и только в 1958 году, после многочисленных запросов, нам прислали извещение, что "... гвардии старший лейтенант Гуткович Р.И. погиб 28/9/1943 в бою на территории Полтавской области.."..
Брат Гриша в 1941 году закончил среднюю школу, поступал в летное училище, но не прошел одну из комиссий, и ждал вызова в летно-техническое военное училище, но началась война, и в армию Гриша призвался уже из эвакуации, из колхоза "Правда" Варнавинского района Горьковской области. Гриша на фронте был минометчиком, в декабре 1942 года его тяжело ранило под Сталинградом, и после выхода из госпиталя брата, как имеющего среднее образование, отправили на курсы связистов и далее он служил уже радистом в отдельном армейском радиодивизионе.
Наше местечко было небольшим, в Улле проживало всего 5.000 жителей, 70 % из них составляли евреи, остальные - белорусы, и отношения между ними были прекрасными. Отец мой был простым человеком, грамотой почти не владел, политикой не интересовался, а вот моего деда с маминой стороны, раввина Бешенковичей, в 1924 году арестовало ГПУ, его продержали под арестом три месяца, а затем выпустили, но дед скончался сразу после выхода из тюрьмы...
Начало войны не явилось для нас неожиданностью, " громом среди ясного неба", о том что скоро будет война нам говорили "польские беженцы" и летчики из летной части, находившейся рядом с нашим домом. 22/6/1941 году мы проснулись посреди ночи от сильного грохота, дом трясло, это немцы бомбили аэродром в Улле.
Часы - ходики от сотрясения от близких разрывов остановились ровно в 3 часа утра...
А еще через десять дней немцы уже были в нашей районе. Никто не знал что делать, никто не отдавал приказа на эвакуацию. Третьего июля на рассвете наша семья покинула местечко, а вечером того же дня в Улле появились части вермахта.
С нами на восток шли семьи папиных братьев и сестры. Мы перешли мост через реку, который был сразу взорван за нашей спиной. Кто не успел переправиться - остался "под немцем", на свою погибель. В лесу мы случайно увидели группу отступающих командиров и красноармейцев, и среди них был мой двоюродный брат Израиль, до войны - инструктор горкома комсомола. У него была карта, которую он отдал нам и показал, как по карте выйти к Смоленску. Мы шли лесами до Днепра, но все мосты через него были уже сожжены, отец нашел брод, и только мы перебрались на восточный берег, как на противоположной стороне из леса, прямо к срезу воды, вышли немецкие танки. По ним стала бить наша артиллерия, танки стреляли в ответ по артиллеристам, на берегу и между деревьев рвались снаряды. В этой суматохе нас заметил какой-то лейтенант и сказал: "В двух километрах отсюда есть полустанок. Поспешите, может, еще успеете выбраться". На полустанке стоял паровоз с двумя прицепленными открытыми платформами, на нем мы и выбрались из этого кошмара. Одиночный "мессер" сбросил на паровоз бомбы, но промазал, и машинист смог увести платформы с людьми от линии передовой. Мы добрались до Ржева, а потом оказались в Калинине, в котором были уже разграблены подчистую все магазины. Мы были голодными, но не могли купить себе даже буханку хлеба. До самого Калинина я тащил свой велосипед, и здесь поменял его у какого-то мужика на четыре "кирпича" хлеба, который мы поделили на всех родных. Поезд пошел на Ленинград, но перед Бологое мы встали, станцию бомбили. Рядом с нами стояли воинские эшелоны. Мы насчитали 97 немецких самолетов, бомбивших Бологое, и вечером эшелон с беженцами повернули на Горький. В Горьковской области на станции Ветлужская нам сказали выгружаться. Возле железнодорожных путей стояли подводы с колхозниками и в каждый колхоз забирали определенное количество эвакуированных.
К нам подошел один мужик и спросил: "По сельскому хозяйству что умеете?", и отец ответил: "Все что хочешь. И пахать и сеять и косить" - "Тогда поехали со мной".
Нас привезли в деревню Естюнино, что находилась в сорока километрах от железной дороги, в колхоз "Правда". Это Варнавинский район Горьковской области.
Кругом леса и поля Уже следующим утром к нам пришел бригадир, сказал: "Запрягайте лошадь. Посмотрим, как вы это умеете". Но отец всю жизнь работал с лошадьми, да и я сызмальства крутился у него в пожарной команде, так что для нас это было "семечками". Председатель колхоза, увидев, как мы с отцом быстро справились, сказал: "Этих, кормить! А остальных - на паек!". Нам выдали немного картошки и стали выдавать по 200 грамм муки в день на человека.
Колхоз "Правда" считался зажиточным, местные крестьяне жили там богато.
В этой деревне было чуть больше сорока дворов (в 1990 году, когда я последний раз приезжал в Варнавинский район, в Естюнино оставалось только 12 домов). Председателем колхоза был Федор Иванович Пономарев, а затем его сменил молодой парень, комиссованный из армии по ранению, фронтовик-коммунист Виктор Васильевич Вазаев.
С августа и до середины осени мы работали в поле с 4 часов утра и до самой темноты. Наша семья быстро прижилась в колхозе, отношение к нам было прекрасным, хотя местные долго не могли понять, кто мы такие, и когда слышали, что мы евреи, то говорили нам: "Врете. Все евреи с рогами. А еще есть жиды. Два еврея, третий жид по веревочке бежит". До революции в Варнавинском районе был один ссыльный еврей, и после него мы были первыми из евреев, оказавшихся в этих краях. Перед наступлением холодов наш бригадир Сергей Иванович Русов, бывший буденновец, сказал отцу: "Илья, засыпь себе в погреб десять мешков картошки, иначе, что зимой есть будете?"...
В марте 1942 года я стал работать трактористом, а отец был в колхозе конюхом, ночью был при конюшне, а днем работал со всеми колхозниками в поле. Учиться дальше не было возможности, школа была только в райцентре, в нескольких километрах от нас, если бы пошел учиться, меня бы сняли с рабочего довольствия, а это означало одно - голод...
Я раньше немного знал трактор ХТЗ, в Улле на МТС работал мой двоюродный брат, так он мне кое-что объяснял, как работает трактор. Но когда я первый раз стал пахать на тракторе, со мной случилась смешная история. Трактор завел, а как выключить мотор - не знаю. Пашу без остановки, уже мой друг Санька Кудрявцев принес мне обед, а я ему кричу, что есть не хочу и пашу дальше, просто, не знаю, как остановить трактор, и жду, когда керосин кончится. Приехал бригадир: "В чем дело?", я объяснил, и бригадир сказал: "Вот этот ключ поверни, и трактор встанет"... Весь 1942 год я провел трактористом на МТС, за это время забрали в армию моего родного брата Гришу, двоюродного брата Сашу (он погибнет на фронте), двоюродную сестру Аню, а еще одного двоюродного брата, Сергея, призвали еще в Улле. В январе 1943 года мне пришла из военкомата повестка на призыв. В МТС мне предложили "бронь" от призыва, которая полагалась трактористам, но я отказался, хотел воевать. В это время один брат после ранения лежал в госпитале, а о двух других не было никаких вестей.
Стал брать в МТС расчет, бухгалтер говорит: "Тебе в колхозе "Ленинский путь" должны выдать за работу 18 пудов ржи". Но председатель этого колхоза мне заявил: "Хлеба нет!". Узнав об этом, начальник МТС сказал председателю "Ленинского пути": "Ты у меня больше никогда ни одного трактора не получишь!", и сразу председатель открыл закрома, выдал шесть мешков ржи, и таким образом я хоть обеспечил родителей хлебом.
Уходил на фронт со спокойный сердцем, за родителей особо не волновался, отца весь район любил, считай, что на руках носили. Когда я в 1947 году хотел забрать отца из деревни в райцентр, то вся деревня против меня стеной встала: "Не отдадим дядю Илью!"... Я прошел медкомиссию в военкомате, где призывников проверяли две докторши: "Согнись - разогнись. Годен! Следующий!"... Вместе со мной из деревни призывались Сережа Русов и Ваня Кудрявцев, и оба они погибли на фронте...
На прощание отец мне сказал: "Сынок, прошу тебя. Постарайся остаться живым. Мать не переживет, если с тобой что-то случится..".... Призывников посадили в "товарняк" на станции Ветлужская и только через два дня мы приехали в Гороховецкие лагеря.
Привели нас в Гороховец, а там народу, как "пол-Китая". Нас еще не успели переодеть и распределить по запасным батальонам, как появился какой-то капитан: " У кого образование 5-6 классов?", я спросил его: "А восемь классов пойдет?" - "Отлично! Как фамилия? Я беру тебя к себе, мне в артиллерии грамотные ребята нужны. Держи карандаш и бумагу, поможешь мне список отобранных составлять". Я сразу подошел к своим товарищам: "Ванька! Серега! Давай, поехали в артиллеристы!", а они ни в какую, не хотят никуда ехать... Я до сих пор не могу себе простить, что не смог уговорить их, что силой не затащил в "свою команду". Они попали в пехоту и с войны не вернулись...
Капитан набрал себе 15 человек, нам выписали проездной литер в город Ковров, и мы, еще в своей гражданской одежде, с котомками за плечами, отправились навстречу своей армейской судьбе...
Г.К. - Почему отправили в Ковров?
А.Г. - Здесь формировался 39-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион(ОЗАД), в него мы и попали. Задачей дивизиона было: зенитное прикрытие крупного оружейного военного завода, который местные называли "Киркиж", и двух железнодорожных мостов, по которым шла дорога в Сибирь. Капитан, который забрал меня из Гороховца, оказался моим командиром батареи, фамилия его была Новиков.
Когда мы прибыли в Ковров он сразу распорядился: "Гутковича немедленно переодеть в форму, он поедет со мной получать пушки". Мы прибыли на окружной артиллерийский склад, где стояло огромное количество орудий всех калибров и всевозможной техники. Наша батарея получила 85-мм зенитные орудия и боекомплект снарядов, среди которых были даже бронебойные снаряды. Всего в дивизионе было четыре батареи по четыре пушки в каждой, но две батареи были вооружены американскими зенитными 37-мм установками - "автоматами", имевшими кассетное заряжание. Личный состав одной из батарей был сформирован из девушек, и женская батарея стояла на прикрытии моста. Меня назначили наводчиком 85-мм зенитного орудия. Командиром моего расчета был сержант Трифонов, заряжающим - Ромашин, орудийным номером - Аверин, а нашим шофером был Федя..., фамилию забыл...
Нашим дивизионом командовал подполковник Прудеус, которого я за целый год видел всего пару раз, а моей батареей, как я уже сказал, командовал капитан Новиков, а его заместителем был старший лейтенант Месяц, сибиряк.
Наш 39-й ОЗАД простоял на прикрытии ковровского неба целый год, до начала 1944 года. Сам Ковров бомбили только один раз, был дневной налет немецкой авиации на мост через Клязьму, и это налет был сорван сплошным заградительным зенитным огнем, но до конца сорок третьего года почти каждую ночь в наш тыл, к Горькому, летели немецкие бомбардировщики, и мы открывали по ним заградительный огонь по "квадратам".
Расчеты все время находились у орудий, справа от расчета - буссоль.
Кормили нас нормально, а один раз даже довелось лосятину попробовать. Я стоял на посту и заметил вдали у леса два силуэта, похожие на коней. Мимо проходил старший лейтенант Месяц и я ему сказал: "Товарищ командир, смотрите, лошади. Наверное, от кавалеристов отбились". Месяц пригляделся: "Это же лоси!", вырвал у меня карабин и двумя точными выстрелами положил обоих лосей. Он был бывший сибирский охотник, такие всегда попадают в цель.
В начале 1944 года наш дивизион перебросили из зоны ПВО в Действующую Армию, наш 39-й ОЗАД стал фронтового подчинения, и помотало нас от Псковщины и Великих Лук по разным фронтам, от Венгрии до Померании. Все зенитные орудия были на автомобильной тяге, мы получили машины "студебеккеры".
Г.К. - Какая задача обычно ставилась перед 39-м ОЗАДом?
А.Г. - Нас часто ставили на прикрытие переправ на плацдармах.
В апреле 1944 года нас повернули на Псков, потом перебросили к плацдарму на реке Великая, защищать переправу. Здесь погиб мой друг Коля Кузнецов, призванный в армию из Горьковской области. Батарея уже была на той стороне реки, а мы, пять человек, под непрерывным немецким артиллерийским обстрелом на понтоне везли снаряды с нашего берега. По реке шла шуга, лед на Великой только недавно растаял. Уже почти доплыли до берега, как возле нас раздалось несколько взрывов, столбы поднявшейся воды перевернули понтон, мы упали в воду. Я смог в воде скинуть карабин, шинель, меня с еще двумя товарищами вытащили из ледяной воды, а Коля Кузнецов сразу пошел на дно... Нам на берегу налили по 100 грамм спирта, мы выпили, помянули Кузнецова, и вернулись на огневые позиции нашей батареи...
Летом сорок четвертого разведчики внезапно захватили на рассвете уцелевший мост через Западную Двину, разминировали его и продержались до подхода наших танков.
Уже к вечеру наш дивизион стоял на прикрытии у этого моста, по восемь орудий с каждой стороны. Этот мост был единственным из трех мостов через эту реку, который немцы не успели уничтожить. Примерно десять раз в течении одного дня немецкая авиация пыталась разрушить мост, а мы вели огонь по пикировщикам...
Г.К. - Где на Вашей памяти немцы наиболее массировано применяли свою бомбардировочную авиацию?
А.Г. - Под Витебском. И в апреле 1945 года в Штеттине. Здесь река Одер расходится на три рукава и этот единственный мост через реку немцы не успели взорвать. Все четыре батареи бросили на охрану моста. День и ночь по этому мосту шли наши войска и техника, и немцы пытались любой ценой разбомбить мост. Непрерывные налеты. Здесь меня ранило... Так что, я не согласен с теми, кто говорит, что у немцев в конце войны уже не оставалось бомбардировочной авиации, и постоянные бомбежки моста через Одер тому пример... Единственное место, где мы не видели в небе немецкой авиации, так это в Венгрии, когда нас на короткий период поставили в чистом поле, а потом сказали, что своими зенитными орудиями мы прикрываем штаб фронта. Здесь стрелять не пришлось.
Г.К. - Ваша зенитная батарея выводилась на прямую наводку против немецких танков?
А.Г. - Такой случай произошел спонтанно в начале осени сорок четвертого года, когда мы через Брест прибыли в Польшу. Дивизион шел маршем по дороге, идущей через лес, и внезапно в двух километрах от нас появились немецкие танки, 18 штук.
Дивизион привел орудия в боевое положение, после первого залпа сразу загорелись два танка, и немецкие танкисты не стали испытывать судьбу, отошли назад, в лес...
Вести огонь против танков пришлось еще в самом конце войны, за Одером, в районе города Старгард. Вышли к реке, а по ней плывут сплошными пластами, один пласт за другим, трупы наших солдат, как "лесосплав", по 40-50 тел, "сцепившихся" друг с другом. Нам сказали, что это трупы штрафников, пытавшихся неудачно переправиться через Одер и захватить плацдарм. На западном берегу стояли вкопанные в землю немецкие танки, нам дали их координаты, и мы двое суток, не жалея снарядов, лупили по ним без передышки.
Г.К. - Батарею использовали для поддержки пехоты?
Приходилось ли зенитчикам принимать стрелковый бой?
А.Г. - Крайне редко. Один раз, когда шли на запад от Пскова, нам приказали поддержать пехоту огнем фугасных снарядов. Меня и Лешку Ромашина послали на корректировку огня. Пришли к пехоте, окопчики наши совсем рядом друг от друга. Ромашин меня спрашивает: "У тебя табак и спички есть?" - "Есть" - "А у меня кусок газеты. Давай покурим. Перелезай ко мне!" - но я ему сказал: "Табак у меня, так что ты сам ко мне перебирайся". И только Лешка перелез ко мне в окопчик, как в его окоп случилось прямое попадание снаряда! Ромашин на моих глазах поседел...
В стрелковые бои мы ни разу не вступали, Бог миловал.
Зенитчики были вооружены карабинами, а в Германии все разжились автоматами...
Г.К. - Как Вас ранило?
А.Г. - Во время бомбежки моста через Одер. Бомба разорвалась прямо рядом с орудием, мне осколком вырвало кусок кости из левого локтя и меня отправили в госпиталь.
На следующий день в госпиталь приехал мой командир батареи Новиков и забрал меня назад в дивизион, сказал, что долечусь на батарее, рядом с нами стоит санбат. А пока я не приду в порядок, он назначает меня писарем на батарее...
Это приезд Новикова спас мне жизнь. На следующий день колонна прорывающихся из окружения немецких танков просто стерла в пыль этот госпиталь с ранеными...
Г.К. - Как отмечали наградами бойцов зенитных расчетов?
А.Г. - За два с лишним года у нас на батарее никто из рядовых и сержантов не получил ни единой награды, даже медальки "За БЗ". Могли объявить благодарность и на этом все... Кроме офицеров никто на батарее наград не имел. Новикова, например, за Витебск наградили орденом Боевого Красного Знамени, но он его по праву заслужил...
Г.К. - Как складывались отношения с гражданским немецким населением?
А.Г. - Немцы покорно приняли свое поражение и на нас смотрели как на хозяев...
Первое время насилие, грабежи и мародерство случались на каждом шагу в захваченных немецких городах, а потом начальство "закрутило гайки" и стало бороться с подобным "бандитизмом". Командир нашего дивизиона подполковник Прудеус приказал выстроить весь личный состав батарей, всем вывернуть вещевые мешки, и все найденные у солдат "трофеи" по его приказу были сожжены на месте. Прудеус сказал: "Мы - не мародеры!", и запретил личному составу отправлять посылки, разрешенные приказом по Действующей армии. В этом была своя правда, ведь чтобы собрать вещи для посылки все бойцы ходили по немецким домам и набирали "шмотки"...
Больше всего мародерством занимались поляки, сразу заполонившие Штеттин, они вели себя как звери, насиловали немок и выбрасывали их прямо из окон верхних этажей на мостовую, а немецкое добро мешками тащили к себе.
От нашей батареи на мосту стоял караул, так караульным был отдан четкий приказ: "Поймаете поляков с мешками - сразу скидывайте их с моста!"...
Г.К. - После войны долго еще пришлось служить в армии?
А.Г. - В октябре 1945 года Сталин отдал приказ - всех "негодных к строевой" комиссовать из армии. У меня после ранения искалеченная рука не разгибалась, и я попал в "первую волну" увольняемых по ранению. 28/10/1945 закончилась моя армейская служба. Проездной литер выписывался только к месту призыва, и я вернулся в Варнавинский район. Встал на партучет, начал работать в своем колхозе счетоводом.
В 1947 году переехал в райцентр, работал директором Дома культуры, а в 1951 году вернулся в Витебск. Учился в вечерней школе и работал токарем-шлифовщиком на заводе. Заочно закончил Московский станкостроительный институт и 41 год проработал на одном станкостроительном заводе имени Коминтерна, начинал простым токарем, потом был мастером на сборке, начальником цеха, заместителем главного технолога, а последние годы работал главным экономистом завода.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
