Ниязов Эбулеис Шемшединович

Я родился 21 декабря 1921 г. в д. Терекли-Абаш Джанкойского района Крымской АССР. Родители мои были крестьяне, отец простой хлебороб, мать домохозяйка. У нас в семье было 11 человек, моя мать вторая жена отца, от первой жены у отца было пять детей, от второй шесть, при том восемь мужчин из детей. Родители считались в деревне середняками, но отец имел большое хозяйство, как-никак 11 человек в семье, имели 2 коровы, 3 лошади, 15 овец и 4 га земли. Отец вступил в колхоз в 1929 г., его назвали середняком, но дали команду, что в этой деревне нельзя жить, надо переехать в другое село. Отец поехал в с. Нижний Алач, в 8 км от родной деревни, там у него жил брат от первой жены, который работал учителем. Он хотел туда переехать, отправился договориться с местными, чтоб приняли, но они не хотели сразу принимать. Поставили условие, чтобы отец пас всех сельских коров 1 год, тогда его примут, он согласился. В 1930-1931 г. я с братом пас коров, тем временем отец с братом Феттой строили дом, специально для этого вымывали кирпич, "калыт" называется, потом высушили его, и сделали "талаха". Это вроде субботника у мусульман: в селе объявили о том, что нужна помощь по постройке дома, тогда все жители пошли помогать, каждый работал по 1-2 дня. Народ помог поднять дом за три дня, стены поставили, а крышу уже нам плотник делал. Отец заболел сильно после этой работы, ведь очень тяжелая. Отправили его в Симферополь, там сделали операцию, у него в животе была целое ведро желтой воды, он, видимо, вспотел сильно, когда формировал кирпич. Умер он в Симферополе, там же его и похоронили, где сейчас 14-я школа, раньше здесь были татарские могилы, теперь же дома стоят. Мы остались без отца, молодые, особенно те, что от второй жены, мать пошла уборщицей в школу, мы в огороде и колхозе работали, зарабатывали трудодни. Старший брат Исмаил тем временем окончил годичные зоотехнические курсы, стал завфермой в колхозе, в его ведении было 40 коров. Так я работал и одновременно учился.

В школу я пошел в 1928 г., окончил 4 класса в деревне в татарской школе, у нас преподавали и родной, и русский языки, потом приехали вербовщики, агитировали в татарский интернат в г. Джанкое, я согласился туда поехать, причем опять поступил в 4-й класс. Поэтому окончил интернат в Джанкое, семилетку, в 1937 г. Уехал в Симферополь, где в том же году поступил в строительный техникум, нас, татар, техникум принимал на подготовительные курсы по квоте 30 человек, с целью поднять национальные кадры. Еще на подготовительных курсах начали платить стипендию по 60 рублей в месяц. Техникум располагался в здании, где сейчас находится Верховная Рада Крыма (техникум был по адресу ул. К. Маркса, 20). Учили нас хорошо, на втором курсе преподавали военное дело, один капитан нам давал этот предмет, был инвалидом, только вернулся с финской войны. Нас поселили на частные квартиры, которые нанимал техникум, но при этом в техникуме не кормили, а стипендии на еду не хватало. Утром булочку покупал за 3 копейки, в обед как попало, чай сухой. Домашние, братья и мама, деньги или масло направляли, я масло продавал в городе, а на каникулах в апреле поехал в колхоз зарабатывать трудодни. В 1941 г. я окончил три курса техникума, и меня направили на практику в г. Джанкой, где я начал строить школу №4, двухэтажную. В это время началась война.

22 июня по радио я слушал выступление Молотова, но и после начала войны стройка еще шла, ее не закрыли. Трех старших братьев сразу мобилизовали, в июне я провожал их на фронт. Уже 15 июля мы закончили стройку и сдали школу, приехал начальник УКСа (управление капитального строительства) Минобразования, проверил все, после чего закрыл школу, а я поехал домой в Нижний Алач, он располагался от Джанкоя в 20 км. Только приехал, сразу пришла повестка, я же состоял на учете в военкомате в Джанкое. Вечером я поехал на ст. Калай (сейчас Азовск), направился по повестке в военкомат, здесь нас 3-4 дня подготовили, учили командам основным, и отправили, всего человек 300, на поезде в Севастопольское зенитно-артиллерийское училище. Причем отправили интеллигенцию, или бывших студентов, или учителей. Нас в Севастополе быстро приняли, училище же стояло на обороне, зенитки стреляли по самолетам. Мы там побыли без дела несколько дней, после чего нас отправили в баню, переодели, выдали старую, ношеную курсантскую форму, видимо, принадлежавшую раньше тем, кого на фронт отправили. Но, в общем, форма только после дезинфекции была, чистая. Училище стояло на боевых позициях, мы как новобранцы работали подносчиками снарядов. Бомбили день и ночь, мы ночевали в казармах, была по 2-3 раза за ночь тревога, недалеко от казарм вырыли специальное убежище, куда мы ночью уходили. Программа училища была рассчитана на 3 года, а нам ее сократили до 6 месяцев, поэтому учили по 16 часов в день. Изучали теорию артиллерии, электротехнику, топографию, основные предметы, также на стрельбища водили, стреляли из карабинов. Все остальное время давали практическую подготовку у 76-мм зенитного орудия, мы разбирали зенитки, смазывали детали. Кормили отлично, до сих пор помню, что утром давали рисовую кашу, мясо, масло, представляете. Преподаватели были очень хорошие, подготовленные, у нас командиром артдивизиона был подполковник, хороший человек, командир батареи тоже грамотный был, все военные, только электротехнику преподавали два гражданских. А 15 сентября училище отправили в г. Петровск на 4 эшелонах (в училище было 4 дивизиона, Москва отдала приказ отправить все, и матчасть, и около 3 000 курсантов, каждый дивизион посадили в отдельный эшелон). Во время эвакуации наш эшелон бомбили, приходилось спрыгивать, ложиться на землю, и лежа стрелять по самолетам из карабинов. Наконец прибыли в Петровск под Саратовом, где нас учили целый месяц, нормально занимались, потом нас опять подняли по тревоге и загнали в конце сентября в Уфу. Там у нас даже один раз были практические стрельбы, сделали специальный деревянный танк, который тянула полуторка на тросах, и мы боевыми стреляли по макету. Но в основном изучали приборы ПУАЗО-1 и ПУАЗО-2, как и в Севастополе. Это было очень серьезное дело, прибор сам очень сложный, стоит 500 тыс. рублей. Этот прибор, кроме высоты, давал все остальные данные по самолету, расстояние, азимут, все давал. Его обслуживали 14 человек, а высоты вычисляли с помощью дальномера, там 5 человек персонала. Главное достоинство ПУАЗО заключалось в том, что он позволял синхронную передачу данных с центрального поста батареи на орудия, один провод шел к прибору, другой к орудиям. Там у расчетов были синие и красные стрелки, и расчет должен совмещать стрелки, тогда будет бить по цели. А вот практических стрельб больше не было, наши командиры говорили, что: "снаряды для 76-мм зенитки очень дорогие, один стоит 2 пары хромовых сапог!" К слову сказать, в Уфе кормить уже похуже стали, так себе, мясо редко бывало, в основном пшенка, рис. Нас ведь гоняли по 16 часов в день, энергии расходуется много, пополнять надо, не хватало. В начале сентября по распоряжению Москвы наше училище расформировали, и мы, оставшиеся 142 человека, попали на ст. Юрга за Томском, в противотанковое артиллерийское училище, где учились на 76-мм пушках. Начали нас там учить ухаживать за лошадьми, представляете, но потом снова пришел приказ из Москвы восстановить училище, опять перебросили в Уфу и сразу выпустили. Мы вообще-то шестимесячники, но нас в училище держали год, потому что поступает заявка на 20 человек, другой раз на 100 человек, а нас 3 тысячи было, остальные продолжают находиться на месте. Поначалу отправляли более опытных курсантов, уже служивших в частях, либо самых успевающих, потом просто выбирали из списка. Так нас осталось 142 человека к осени 1942 г.

Я закончил училище в октябре 1942 г., сдал артподготовку, электротехнику и топографию, мне присвоили звание лейтенанта и направили в Москву на формирование. Прибыл на ст. Фили, на территории 23-го авиационного завода развертывалась 26-я зенитно-артиллерийская дивизия РГК, состоявшая из 3 полков МЗА и 1 полка среднекалиберной артиллерии, я попал во 2-ю батарею 1352-й среднекалиберного зенитно-артиллерийского полка, командиром у нас был подполковник Козлов, я получил назначение командиром огневого взвода. У меня в подчинении было 28 человек, 4 85-мм орудия, и дальномер мне также подчинялся, его только в конце войны выделили в специальный приборный взвод. Формировались мы 2 месяца, потом нас переправили в Павшино, оттуда 1 марта перебросили под Курск. Нам как раз выдали новые тягачи ЗИС-42, созданные на основе ЗИС-5, им сделали гусеницы на резиновой основе, и давал такой тягач всего 8 км в час. Когда мы прибыли в Курск, немец день и ночь бомбит, это же была центральная станция снабжения. Мы ночью быстро разгрузились, а на тягачах быстро не уйдешь из города, и командир дивизии Флоренко договорился о том, чтобы нам выдали "Студбеккеры", а тягачи мы, прямо скажу, выбросили. Наш полк получил 16 автомашин. В конце концов, мы же считались резервом фронта, нас по линии фронта постоянно перебрасывали туда-сюда, на тягачах далеко не уедешь, а у "Студебеккера" была скорость 80 км в час! Так мы продвигались, приблизительно к райцентру Обаян в 60 км от Курска. В это время вышел приказ заботиться о матчасти, все ведь было дорогое, поэтому чтобы защитить орудия от осколков, мы их окапывали, вырывали ямы диаметром 5 м., и глубиной 1 м. Орудия туда спускали, шесть человек копали, летом еще ничего было, а дальше, зимой, это гибель для солдат была, копать такое. Менять позицию надо каждый день, в крайнем случае, каждые два дня, люди уже не могут столько копать, сил нет, а ведь потом орудия надо в эту яму опускать, и еще себе надо окоп вырыть. Очень тяжело было, очень уставали люди.

Перед Курской битвой было затишье, немец ведь готовился отрезать от основных войск 2 наших фронта, соединиться по линии Орел-Белгород, а наши бы в мешок попали. Но он сильно бомбил Курск и крупную железнодорожную станцию в 100 км. от него, т.к. через нее постоянно поступали наши войска на усиление, ведь командование уже знало, что немец пойдет на Москву через Курск. Очень много немецких самолетов мимо нас летало, но нам нельзя стрелять, запретили. Кроме того, говорили, что наши зенитки могут выдвинуть для борьбы с танками, у нас даже было два вида снарядов - шрапнель для самолетов и специальные противотанковые снаряды, мы их прозвали "болванками". Считалось, что за счет скорости снаряда можно было "Тигры" пробивать. За месяц до Курской битвы нас предупредили, что будет большое наступление немцев, а 5 июля по предложению Рокоссовского наша артиллерия раньше, за два часа до немецкой атаки провела артподготовку, чтобы напомнить немцам, что мы тоже есть, действительно, их это застало врасплох. На нашем участке она длилась с 4.00 где-то 40 минут, потом немцы пошли в наступление, в 5.00. Наш полк располагался недалеко от ст. Прохоровка, где две наших батареи поставили против тяжелых танков, они там полностью погибли, потому что пошли немецкие "Тигры" и "Фердинанды". Где-то через неделю мы получили приказ отступить к с. Неделя в 12 км от Прохоровки. Признаться честно, было очень страшно, большая паника, мимо нас отступала пехота, все боялись в плен попасть. Потом стоявший в резерве Степной фронт Конева вступил в бой, в атаку пошли 5-я гв. танковая армия и 6-я гв. армия Жадова, они смогли остановить немецкие танки, был страшный бой. Наша батарея тем временем боролась с самолетами противника, мой взвод сбил несколько Юнкерсов-88 и Не-111. А вот командир 3-й батареи Полтавец не открыл огонь, побоялся, ведь сзади идет другая группа самолетов, могут уничтожить батарею. Тогда генерал-майор Засухин, командующий артиллерией фронта, вызвал его и при всех ударил, я лично это видел, Полтавца потом сменили. Мы обороняли пехоту 6-й гв. Армии, сталинградцев, ведь как раз в 1943 г. вышел приказ Сталина, по которому нас назвали войсковой зенитной артиллерией, раньше мы располагались в 5-6 км от передовой, а теперь нас влили в пехоту, мы ее защищали. Сталинградцы были опытные, они выстояли, не дали немцу дальше продвинуться. Кормежка в этот период была очень плохая, самостоятельно каждый полк сам себе чего-то находил, в село зайдешь при отступлении, на ночевку, нас накормят, а так кухни отставали сильно. Вообще немецкие самолеты нас бомбили сильно, один раз, когда мы отступали к с. Яковлево, было такое впечатление, что на каждого пешего отступающего самолет нападал. Нам сталинградцы рассказывали, что в небе Сталинграда они столько самолетов не видели, сколько на Курской дуге. Командир взвода лейтенант Янов, их батарею разбили полностью, он как-то приспособил себе траву на голову, замаскировался так и отступал. Таким образом и спасся, как он рассказывал. Но, в конце концов, немца остановили, затем приняли решение о наступлении на Белгород, за освобождение которого 25 июля я получил вторую благодарность Сталина, первую же - за ликвидацию июльского наступления немецких войск.

25 августа наша батарея вступила в Харьков, в это время немцы еще очень сильно оборонялись, с самолетами пришлось побороться, между Белгородом и Харьковом наша батарея сбила 6 самолетов противника. Хотя в целом после Курска немецкие самолеты стали меньше летать, по 2-3 штуки, а то и поодиночке. В Харькове мы простояли одну неделю у Холодной горы, фронт вперед продвигается, мы за ним, в итоге к Днепру подошли, надо форсировать, там тяжелые бои были. Наши саперы навели понтонный мост, так немец его день и ночь бомбил, ночью специально осветительные "фонари" вешал и бомбил. Две батареи нашего полка, в том числе и нашу, отправили на ту сторону Днепра, чтобы укрепить берег, ночью переправились, опасно, можно провалиться, немец мост разбомбил, чуть не утонули, но выбрались все же. Там на плацдарме был такой случай - начали заканчиваться снаряды, специально была организована моторная лодка по Днепру, в которой помещалось до 4-5 человек. Тогда я взял двух солдат, поехал на тот берег, переправились через Днепр, привезли снаряды, а ширина-то реки была 360 м. и немец бомбит. На плацдарме мы стояли 15 дней, позиции приходилось часто менять, немец нас сильно бомбил. Они же замечали, где огонь, и бомбили именно эти места, поэтому позиции надо постоянно оставлять, иначе накроют.

После форсирования Днепра мы стояли в Кременчуге, там начали строить новый металлический мост для переправы войск, наш полк поставили охранять эту стройку, мы там даже открыли заградогонь ночью. Делали так: одна батарея стреляет на 3 км высотой, другая на 5, с разных сторон, вражеский самолет может попасть под снаряды. Очень много снарядов извели, без приборов били. Через 10 дней перебросили под Кировоград, январь месяц, мороз, окопы рыть страшно тяжело стало, земля на полметра промерзала, люди очень мучались, мы жалели солдат, я им сам помогал рыть, но окапываться надо, хочешь не хочешь, 7-8 дней простояли, дальше пробираться начали. Здесь наш помощник командира полка капитан Калюжный женился, свадьбу сыграли, он вечером созвал офицеров полка, 20-30 человек, накрыли стол, водка, самогон. Потом полк перебросили Полтаву, откуда нас направили на юг, в сторону Молдавии. Пересекли границу в г. Сороки, форсировали р. Зап. Двина, средняя, 160 м. шириной. Но было трудно, т.к. очень быстрое течение. Дальше уже начали быстро наступать, прошли через г. Бельцы, где 12 дней охраняли аэродром, который немец бомбил сильно, нам много стрелять довелось. Затем полк участвовал в Яссо-Кишиневской операции, и 16 июня 1944 г. форсировали р. Прут, вошли в Румынию, в г. Плоешти, где в течении 7 дней нам поручили охранять нефтехранилища, но немецких самолетов тогда уже совсем мало было, наше наступление тоже очень быстрое стало, неудержимое. Затем перешли малые Альпы, вошли через Веспремы в Венгрию, дальше в г. Салок, и в Будапешт. Взятие города было серьезным делом, там стояли войска Хорти, почти 80 тысяч человек, и немецкие части, они хотели во что бы то ни стало удержать город. Тогда мы начали артподготовку, длившуюся 3 с половиной часа, по приказу командующего 7-й гв. Армией Шумилова, и нам, зениткам, также разрешили открыть огонь по наземным целям, хотя наши снаряды были очень дорогие. После такой артподготовки Будапешт взяли, но когда мы зашли в город, по нам стреляли из окон, венгры были очень сильно против нас настроены. Я за Будапештом был ранен, мы после города Дунай форсировали по понтонному мосту, названному "мостом Малиновского", т.к. основной мост был взорван немцами. Ночью 2 полка, наш, и 1363-й полк МЗА с 37-мм орудиями, переправились, а рано утром в 4 часа, когда мы стояли в походном порядке, вдруг налетела парочка "Фоке-Вульфов-189". Видимо, шпионы передали немцам о том, что советские войска начали переправляться. И стрелять начали метко немцы: ведь вроде только огонь был, как уже обратно летят, это были 2-моторные легкие бомбардировщики, очень маневренные, меня осколками ранило в спину, ногу, и в средний палец левой руки, осколок до сих пор в нем сидит, как память. Хирург предлагал удалить осколок, но тут рядом вена, я боялся остаться без пальца, не разрешил.

В конце войны мы вошли в Чехословакию, сначала в большой промышленный г. Брно, затем в Братиславу, где последнюю артподготовку перед вступлением в город давал командующий 2-м Украинским фронтом Малиновский. Он поставил свой НП как раз возле наших пушек, это было 4 мая 1945 г. В Чехословакии мне присвоили звание ст. лейтенанта. Затем мы подошли к Праге, под ней есть г. Торжевич, где мы дали салют из всех 16 орудий полка, один раз, боевыми, 9 мая 1945 г. Позже мы узнали, оказывается, что Берлин был взят еще 6 мая, но нам сообщили только 9-го, нашу батарею сразу остановили и мы дали залп. Все тогда очень радовались, что живы остались. Мы в Торжевиче стояли примерно до 10 мая, как раз цветы расцветали, красота, после нас переправили за Веспрем к озеру Балатон, там был дубовый лес, в нем расположились 4 полка нашей дивизии, и каждый полк построил себе деревянные дома. Дислоцировались там до сентября 1945 г. Жили прекрасно, в итоге нашу дивизию расформировали, и нас, пятерых офицеров, отправили в 23-ю Берлинскую зенитно-артиллерийскую дивизию под Вену. Я попал в очень сильную дивизию, мы стояли в районе г. Штадлау, в самом городе размещался штаб дивизии, а среднекалиберный полк, куда меня отправили, стоял в с. Отт на берегу Дуная в 20 км от Вены. Там была какая-то старая крепость, в ней полк и размещался. Мы жили на частных квартирах, кормили тогда нас на убой, 10 месяцев я там прослужил, в Вену каждое воскресенье или субботу приезжали артисты из Москвы. Франц-Иосиф, император австрийский, в Вене построил себе великолепный дворец, который заняли наши войска. Там был красный и белый залы, из окон падает зеленый свет, в каждом зале идут то танцы, то кино, то артисты выступают. Нам сообщал политотдел дивизии, что завтра приезжают артисты, тогда мы берем одну из трофейных машин, у нас было 30 офицеров в полку и, соответственно, 30 машин, садимся, едем туда. В буфет заходим, принимаем по 100 грамм и танцы. Затем идем в концертный зал, рядом с тобой американец сидит, или англичанин. Тогда весь полк переоделся, в английской зоне какой-то австриец или немец шил полный костюм за 6 000 шиллингов, неудобно же идти в рванье на концерт. Так каждый выходной, ходили во французскую, английскую, американскую зоны, ведь Вена, как и Австрия, были разбиты на 4 оккупационные зоны. Они также ходили в нам в зоны, правда, по приказу, все ходили без оружия. И вдруг 5 декабря Черчилль в Фултоне речь толкнул, что русские это бандиты, туда-сюда. Тогда дружба кончилась, а пошла стрельба, друг в друга, все началось в декабре 1945 г. Когда были выборы в Австрии, нас мобилизовали, у них было 2 партии, ночью представители этих партий встречались, одни клеят одни плакаты, другие свои, между ними идут стычки. Чтобы избежать этого, нас, офицеров, мобилизовали, не допускать войны между партиями. Но в общем очень хорошо жили в Австрии, Отт село небольшое, как раз еврейские женщины вернулись, нас обслуживали как переводчицы. В этом селе был клуб, а в клубе одна комната, где продавалось пиво. У австрийцев были организаторы, играющие на аккордеоне, они нас приглашали на танцы, весь село съезжалось, сельчане пиво пьют, гуляют, танцуют, мы с ними, очень мирно мы с ними жили. Потом я строил летний лагерь в Венском лесу, я же строитель был по профессии, мне дали 50 человек, и за месяц я сделал лагерь, приготовил палатки. Рядом была какая-то организация, азербайджанец ведал там, я с ним подружился, и вдруг приказ 25-го мая, 5 человек нас демобилизовать, как имеющих специальность, на нужды народного хозяйства.

Ну что ж, сели на поезд, доехал я до Харькова, там я должен сойти, мои товарищи дальше едут в Сибирь, Свердловск, они туда возвращались. У меня же литер был в Севастополь, нужно было в Крым ехать, значит, в Харькове слез, зашел в зал, а он полностью заполнен инвалидами, без рук, без ног, их, видимо, переправляли куда-то, в госпиталь, что ли. Мы ходим, они все лежат, вдруг заметил, что сзади меня идет мл. лейтенант, похож на татарина. У него в руках была симферопольская газета "Красный Крым", я попросил ее почитать, сказал, что пять лет ее не видел, он отдал. Разговорились, оказалось, что верно, он крымский татарин Асанов, женился на украинке и живет в Харькове, я взял свои вещи, к нему перебрался. Дело в том, когда мы демобилизовались, командир дивизии полковник Любимов вызвал нас и сказал: "Вот вы едете к разбитому корыту, домой в Россию, поэтому вот вам мой подарок". Он дал нам каждому хромовые сапоги, по 5 кг сахара, риса, 10 метров шелка на платье. Дал нам подарки, я и привез их сюда, дальше поехал в Симферополь, оставил вещи своему товарищу. Приезжаю в Джанкой, это же мой город, родной, учился здесь 4 года. Я решил остаться в городе, пошел на рынок, ведь в с. Федоровка жил мой друг, русский Володя. Я подумал, что могу его на рынке встретить, и действительно, он приехал в город на бортовой машине. Я к нему домой поехал, от его дома к моему родному селу всего 1,5 км. Я у них жил 5 дней, пошел в родное село к нашему дому, его русский занимает, вдруг вижу, ведут в обед корову нашу. Русские соседи мне рассказали, что наши вещи взяли люди, живущие через дом, они с Кубани приехали. Машинку швейную "Зингер", еще кое-что, я пришел к ним, ну что я могу один?! Они молчат, я молчу, и корова во дворе стоит, если бы нас двое было, я бы забрал корову и продать бы мог, так и уехал ни с чем, в район отправился. Мне посоветовали обратиться в Симферополь, в городе я остановился на 5 дней в гостинице "Колхозная", пошел в облмилицию, они говорят, что надо ехать в Ташкент, моя мать и 15-тилетняя сестра там. А младшего брата в 1944 г. после освобождения Крыма взяли в трудовую армию Гурьева на лесоповал, всех, кому было по 17 лет, отправили туда. Я взял литер, кстати, дали нормально, без проблем, поехал в Харьков, взял вещи, побыл там несколько дней, поехал в Москву. В столице пересадка, на Казанском вокзале вещи оставил, поехал еще одно дело завершить. Когда наша дивизия стояла в Филях, там был Дворец культуры, куда приезжали летчики, и каждый вечер в нем танцы устраивали, я туда ходил и познакомился с одной девушкой, Славкиной Аней, она работала в Павловом Посаде. Я ей сказал: "Вот я еду на фронт, даю тебе адрес своих родителей, если Крым освободиться, напишешь родителям, что я жив, дай знак". Уехал на фронт, оттуда ей отправил 1 000 руб. как поддержку. Теперь приезжаю в 1946 г. в Фили на трамвае, хотел ее увидеть, спрашиваю, что, как, мне соседи сказали, что она вышла замуж. Так и вернулся на вокзал, не стал ее ждать, даже не дал ей знать, что жив вернулся.

Приехал в Ташкент, когда мы расставались в Балатоне, у нас был ст. техником лейтенант Хамидов Латиф, алма-атинский татарин, еще другие товарищи, мы друг другу адреса оставили. И он как раз жил в Ташкенте, пошел к нему домой, у него остались отец и мать вдвоем, они меня как сына встретили, я им рассказал, что сын их остался жив, но еще не приехал, он попал в другую дивизию. Поселился у них, в течение 2 месяцев искал мать, где же ее поселили, то в Ташкентском районе, то во Фрунзе поеду, никак не могу следов найти. И однажды смотрю, на трамвае едут три девушки и разговаривают на моем родном крымско-татарском языке. Подошел к ним, так и так, не знают ли девушки мою двоюродную сестру Ниязову, они говорят, знают, моя сестра окончила педтехникум в Бухаре, работает учителем в г. Нарпаи Бухарской области. Я туда поехал, нашел там мать в совхозе "Нарпай", 1-е отделение. Условия жизни у нее и моей младшей сестренки были ужасные, там река с гор идет, вода мутная, долго отстаивать надо, жара, июль месяц, невозможно, я там побыл всего 3-4 дня, думал, что заболею малярией. Присылает за мной комендант, русский, я пришел к нему, он предложил остаться, обещал дать работу своим помощником. Но я отказался, поехал обратно в Ташкент, ищу место себе работы, я же строитель, но нет ни квартир, ни работы. Тогда снова поехал во Фрунзе, там мне очень понравилось, зеленый город, хороший, работа есть, но жилья нет, тогда мне родители Хамидова предложили поехать в Наманган. Я поехал туда, он расположен в Ферганской долине, на вокзале слез и пешком иду, примерно 1 км от вокзала до центра, смотрю, вывеска: "Облкомхоз". Зашел туда, рассказал о себе, там был главным инженером Спиридонов, он меня за руки взял, отвез в стройконтору №6, и назначил сразу прорабом. Дали мне квартиру, месяц поработал, перевез сюда маму и сестру. И проработал там 46 лет, строил заводы, фабрики. Воду дал, Наманган областной центр, 15 тыс. населения, а пили из канала, я провел водопровод, очистные сооружения построил. Очень это ответственное было задание, знаете как, я ведь был коммунистом, в партию вступил в марте 1944 г., когда в Сороках стояли. И меня назначили начальником участка, во-первых, коммунист, во-вторых, татарин. Двойная ответственность, чтобы не допускать ошибки и не воровать, как водится, прорабы же страшно воруют, действительно, узбеки себе целые дома строили. А мне, какое там воровать, важно, чтобы сдать объект как полагается, качественно. Каждый день горком интересовался, когда вода будет. Из обкома тоже ежедневно завотделом звонил. А стройка проходила один раз в 3 км от только что построенного водоочистительного завода, куда брали воду из канала, отстаивали, хлорировали, и должны были отправлять в водовод, чугунную 500-сотку. И вот, водовод по проекту шел окраиной села, в нем 100 домов было, а проект под домами, хотя могли бы проложить в документации выше на 100 м., но решили провести под домами. Дали мне людей, и каждый выходной по 300 человек, в том числе студентов, вручную копали водовод. Два года без выходных, вот так, очень трудное было положение. Закончилось все благополучно, 20 км окольцевал, когда воду в город дали, приехала госкомиссия, все хорошо, вода идет. Вдруг обком приказал сделать митинг на открытие водопровода, как раз первое воскресенье августа, первый раз отмечали праздник День строителя, только ввели этот праздник приказом Совмина СССР. Для представителей обкома сделали специальную деревянную трибуну, приехало 10 человек, дали и мне слово, я выступил, рассказал о начале строительства. Получил 56 тыс. премии, каждому дали в конверте под оркестр в конце митинга, очень хорошо получилось. Замучился, я, правда, решили дать мне командировку заграницу, в Чехословакию для обмена опытом. Начали оформлять, но КГБ не пустил, татарин ведь крымский, не полагается. Тогда дали мен путевку в дом отдыха в Оршу. Также меня наградили почетной грамотой ВС Узбекской ССР за водоканал. Всего же у меня всего было сдано 20 объектов с благодарностями от ВС, в том числе 9 школ строил, завод, фабрику, жилые дома. За 46 лет много чего построил.

Семейное положение. Когда вернулся, мне было 25 лет, не женился, ведь чтобы жениться, надо на ноги стать, ты должен кормить семью. Поэтому я женился в 1950 г. на крымской татарке, она работала зубным врачом. Она умерла в 1995 г., здесь в Крыму, в Севастополе, хоронил ее в Бахчисарае, где она родилась. Сын, 1951 г. рождения, окончил Ленинградский врачебный институт им. Мечникова, работает врачом в Симферополе, имеет троих детей. Дочь, 1956 г. рождения, окончила ташкентский институт иностранных языков, вторая дочь, 1959 г., окончила консерваторию, работает в школе.

За годы ВОВ мне было вынесено 8 благодарностей Верховного Главнокомандующего Сталина, в том числе за освобождение Белгорода, Харькова, форсирование Днепра, освобождение ряда городов в Чехословакии. Награжден: медалью "За боевые заслуги", орденами Отечественной войны I и II степеней, и орденом "Богдана Хмельницкого", получил еще 20 различных медалей. За войну моя батарея сбила 27 самолетов противника, полк, в котором состояла наша батарея - 86.

- В период кризисов на фронте, во время тяжелой ситуации под Москвой, под Сталинградом, какие ходили разговоры между курсантами, в частях?

- Действительно, очень опасное положение сложилось под Москвой, я был в училище, но нам всем казалось, что очень опасно. Не было уже уверенности, что удержим Москву, переживали мы очень, ведь уже и правительство эвакуировалось. А под Сталинградом в ноябре 1942 г. действительно наши верх взяли. Вообще же, в последние два года, лучше наше командование стало. Если бы не остановили, всю Европу бы освободили. Лично видел, как пехота в атаку уже по другому ходила, каждый стреляет, заранее готовит оружие, без команды рвется в бой.

- Где Вы находились как командир огневого взвода во время боя?

- Согласно уставу орудия располагаются в шахматном порядке, в центре выкапывается 4-метровая яма, здесь я находился и давал команды: "темп-5" или "темп-10", т.е. залп каждые 5 или 10 секунд. Очень важна была синхронность выстрелов орудий.

- Кто выбирал дислокацию для Ваших орудий?

- В каждом полку была артиллерийская служба, у ее начальника в подчинении начальник мастерских и техник по приборам ПУАЗО и дальномерам. У нас в полку техником был лейтенант Шафер, вот в этой службе мы и получали места дислокации.

- Существовала ли дистанция между командиром и подчиненными?

- Знаете, это обязательно должно быть, ведь без дисциплины приказ не будет четко выполняться. Если ваши отношения с солдатами будут слишком близкими, они могут начать игнорировать приказы. Тогда будет поражение, стрельба будет вестись неточная, это ведь очень сложно, люди должны быть до автоматизма отточены, ведь секунды решают, попали или нет. Подготовка должна быть отличная, отсюда и строгость нужна. Некоторые сержанты, старше меня, завидовали, я же молодой был, как так, будешь командовать над нами. Начальник политотдела полка майор Зотиков их разбирал, особенно коммунистов.

- Как у Вас складывались отношения с особистами?

- Нормально, даже такой случай был. Когда я служил в Вене, когда я служил, приехал какой-то новый начальник СМЕРШа, лейтенант, только что после обучения, меня вызывает. Тогда приказ был, оказывается, отчислить из армии крымских татар. Он узнал, что я крымский татарин, я один татарин в полку был, и он меня вызвал. Я зашел, поговорили, он меня не тронул, я продолжал служить.

- Как складывались взаимоотношения с командиром батареи?

- Командиром 4-й батареи был Головко, он был ранен на Курской дуге, снаряд палец ему поранил. Как человек он очень требовательный, я бы даже сказал сверхтребовательный. Имел жесткий, твердый характер. Он очень сильно переживал за батарею, хороший командир, его после войны направили на учебу в академию.

- Как мылись, стирались?

- Старшина организовывал баню, каждые две недели. Вшей не было, дезинфекцию обмундирования часто делали.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Пистолет ТТ, приходилось использовать, были случаи. Нас же перебрасывали как войсковую зенитную артиллерию, находимся рядом с пехотой, и если немцы переходят в атаку, можем попасть в окружение. Часто попадали под артиллерийский огонь, один раз немцы чуть не уничтожили батарею, когда перешли в контратаку. Это было еще в Венгрии, под Сальнохом, окружали нас, но мы попросили другую батарею открыть огонь по немцам, и они нас спасли, не дали противнику окружить наши позиции. Так же случалось и в Румынии, и в Чехословакии. А под артиллерийский огонь впервые я попал в Харькове, там есть малые проходы и большие проходы для въезда в город. Ночью немец отступает, он обязательно дает последний залп, из "Ванюши", шестиствольного миномета. Мы только вошли в город, уже у окраинных домов, и тут последний немецкий залп, чуть нас не накрыло, рядом упали мины. После много таких случаев было. Но самое страшное на войне это бомбежка ночью, ведь не видно, где самолет летит и куда бомбу бросит.

- Как доказывали факт того, что именно Ваша батарея сбила вражеский самолет?

- Это было целое дело, командир взвода управления батареи едет туда, где немецкий самолет лежит, оформляет документы, составляет акт, идет к пехотинцам, их командир подписывает, что самолет сбит, без этого акта недействительно все.

- Сталкивались ли с "власовцами"?

- Нет, с ними не пришлось, зато со шпионом было дело. Когда мы стояли в Курске, там немцы оставили своих шпионов, русских. И в наш полк один поступил автослесарем, оказался шпионом, наш начальник СМЕРШа капитан Храмцов, хороший мужик, бдительный, поймал его, когда он начал сигналы какие-то давать. Вот такой диверсант у нас был. Его отправили судить, но не расстреляли.

- Как Вас встречало население Украины?

- Было и хорошее, и плохое. Вот ночью походным порядком идешь, холодно, постучишь в калитку, не открывают, особенно на Украине были случаи, кричали нам из домов: "Надоели вы!" Воды даже не давали, были такие случаи.

- Какое отношение к Вам было у мирного населения освобожденных стран?

- Румыны нас хорошо встречали, папшой такой, "мамалыгой", кукурузной кашей, преподносили всем. Но вообще в Румынии население бедно жило, особенно в селах, очень бедно. Вот венгры, те плохо встречали нас. Чехи же, наоборот, встречали нас как своих братьев, домой приглашали, накрывали стол, вино наливали. У них как раз партизаны из лесов возвращались, и мы зашли, они нас как братьев угощали. Чехи очень хорошие люди. В Австрии тоже хорошо отношения с мирным населением складывались, мы стояли в селе, в конце села австриец организовал пивнушку, сам пиво варил и вино готовил. Туда заходишь в комнату, там стол на 10 человек, и очень дешево было. Мы каждый день туда ходили, вино пили. С австрийскими девушками на танцах встречались, домой их провожали. Они нас с родителями знакомили. Вообще, австрийцы к нам уважительно относились. Между прочим, самый вредный народ оказался поляки. Они нас не любили, ходить в парикмахерскую одному нельзя, только по двое, один сидит, другого бреют или стригут. Там специально так сделано было, что кресло в подвал опрокидывается, и наших поляки в подвале убивают. Такие случаи были. Мы в Польше, к счастью, недолго были.

- Молились ли в войсках?

- Нет, не было такого. Хотя я встречал такое: в Польше в костел по воскресеньям польские солдаты ходили. Я их видел, но мы нет, не ходили туда.

- Как кормили?

- Кормили на Украине в среднем и не плохо, и не хорошо, а когда за границу переехали, каждый полк имел по 15-20 коров, ведь из Союза продукты не давали, каждая часть сама себя обеспечивала.

- Были ли потери в матчасти в батарее?

- Не было, даже на Курской дуге. Но вообще, когда мы поход совершали от Плоешти до Веспрем через Малые Альпы, тогда у нас орудие перевернулось, но его отремонтировали быстро.

- Успевала ли Ваша батарея за наступающими советскими частями?

- Знаете, после Белгорода как раз в июле месяце наши машины "Студебеккеры" сильно буксовали, и мы отстали от танков, дороги очень плохие были. И на Украине дороги сильно подводили, часто тягачами машины приходилось вытаскивать. Кухня также отставала сильно, танки только вперед шли.

- Собирали ли трофеи?

- О-о-о, еще бы, знаете как, нам разрешали раз в месяц посылку домой отправлять, но мне некуда, Крым занят, я давал товарищам. Все руки были в часах, особенно когда перешли границу с Австрией, зашли в один дом, его хозяин, оказывается, занимался только мужским или женским браслетом к часам, а сами часы получал из Швейцарии. Наши солдаты зашли к нему в подвал, набрали всего, и мне кое-что дали. Трофеев много было, кто домой мог отправить, тем особенно везло.

- Как складывались взаимоотношения среди личного состава Вашего взвода?

- Никаких противоречий не было, тем более по национальности. Когда в 1944 г. выселили крымских татар, я даже не знал долгое время. Но и потом на это никто не обращал внимания, очень дружно жили.

- Когда Вы узнали о депортации крымских татар?

- Только в 1945 г. К нам поступили на пополнение в полк 5 молодых офицеров после учебы. Один из них был крымчанин, и ему мать письмо прислала о том, что всех крымских татар выселили. Я от него и узнал об этом.

- Слышали ли Вы после войны об участии Ваших односельчан в войне на стороне немцев?

- А как же, слышал. В нашей деревне один крымский татарин пошел служить в немецкие войска, он был очень нехороший человек, убил другого односельчанина. Он потом убежал с немцами. Из всего нашего села был один такой, и вот когда мы вернулись, народ депортирован, за что мы воевали?! К чему я кровь проливал, мать осталась одна, все остальные на фронте, надо было нас-то не трогать. Кто виноват, тех надо было выловить, за что всех-то?! Не знаю я.

- Где сражались члены Вашей семьи в годы ВОВ?

- На фронте воевали пять братьев: Осман, 1905 г., был командиром роты на Перекопе, т.к. окончил годовые курсы в Херсоне в 1927 г., Суен, 1908 г. рождения, с Османом вместе служил. Также Фета, 1914 г. рождения, я и а младшего отправили в трудовую армию Гурьева. Старшие братья все погибли. Мой брат Осман, командир роты, в 1941 г. на Перекопе поднял роту в атаку, в это время его убил немецкий снайпер. Когда он упал, Суен к нему подбежал, его тоже убило. Мне об этом случае рассказал после войны очевидец, который служил в этой роте. Фетта погиб под Сталинградом у ст. Кодубан 29 сентября 1942 г. От моей мамы двое младших остались в оккупации, потом их тоже отправили в трудовые армии.

- Как к Вам относились узбеки во время депортации?

- Первое время на нас смотрели как на предателей. Мать рассказывала, когда привезли татар в Узбекистан, их встречали оружием узбеки, окружали, считали предателями. Но мы трудолюбивый народ в большинстве своем, на стройке было очень много татар, такие бригадиры, каменщики, плотники, отчаянные. Они заслуживают награду, представляют их, а в обкоме ставят другую фамилию, узбека. Поэтому многие решили уехать из Узбекистана на Кубань, таких случаев много было.

- Какое отношение у Вас было к партии, Сталину?

- Знаете, я был в комсомоле, студентом, во время войны вступил в партию. И считаю, что если бы не было партии, то нам не удалось бы победить, это была действительно чистосердечно руководящая сила. Такого сильного врага, как немцы, можно было победить только под руководством партии. Я имею такое мнение. Ведь представьте, в такое тяжелое время партия организовала перебазирование всех заводов, и даже увеличение выпуска техники, хотя многие кадры попали в плен, погибли. А потом мобилизация, у меня во взводе был человек, Дементьев, ему было 56 лет, в 1943 г. общая мобилизация была. Мы в бой шли: "за Сталина!" Но он, конечно, допустил ошибку, доверил многое Берии, который пользовался моментом. Ведь каких людей расстреливали, академика Вавилова, гл. маршала авиации Голованова, в 1937 г. арестовали 3 маршалов, Блюхера, Тухачевского, Егорова. Сталин ведь поверил записке Бенеша, президента Чехословакии, что они враги.