Родилась 17 октября 1925 года в селе Алексеевка Алексеевского района Воронежской области. В 1932-1935 годы жила в Краснодаре, затем — в Сибири, с 1940 года — вновь в Краснодаре. С 1941 года работала на заводе. Проживала в оккупированном немцами Краснодаре. В апреле 1943 года была призвана в ряды Красной Армии. В качестве дальномерщика 1576-го зенитно-артиллерийского полка участвовала в Великой Отечественной войне, прошла путь от Краснодара до Плоешти (Румыния). Награждена медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» В 1947 году демобилизовалась.
Р.З. Я родилась в 1925 году в Алексеевском районе Воронежской области, в селе Алексеевка, в котором когда-то действовал эфирный завод. Правда, сейчас я этого никак не могу подтвердить, так как свои родные места не посещала уже достаточно порядочное количество лет. В последний раз я ездила в свою родную деревню в 1947 году. Собственно говоря, я прожила в деревне до 1932 года. А потом меня увезла оттуда к себе мамина сестра. Дело в том, что перед этим отца посадили на 10 лет. Их было шесть или семь братьев, среди которых отец являлся самым младшим. Посадили же его вот по какой причине. Во времена известного НЭПа эти его братья ездили по ярмаркам, покупали скот, забивали его у себя во дворе, а потом торговали этим мясом как частники. Потом их частично сослали в Караганду... Я знаю, что дядю Стёпу и дядю Федю точно выслали. Дядя Андрей и дядя Вася вроде остались, но потом, во время голода, они умерли. Впрочем, как бы то ни было, так вышло, что отец оказался наследником всего этого имущества. Налог платить ему стало нечем, и его за это осудили. Срок он отбывал в Мурманске, где и умер от цинги. Об этом маме уже потом как-то сообщили. А нас, как только отца забрали, из бревенчатого дома, в котором мы жили, выгнали. Выручили соседи, которые приютили к себе. И в это самое время у нас наступил голод. Помню, мы тогда едва выжили в это время. От голодной смерти мы спасались только тем, что мать вместе с моим братом ходила по людям, доставала чечевицу и приносила её домой. За это она выполняла самую разную работу: белила и стирала белье, делала также и многое другое. Хлеба мы вообще в то время не видели. Помню, что мы даже такую траву, как лабода, ели. А так ни хлеба, ничего не стало у нас. Кстати говоря, когда маму приглашали что-нибудь делать в хозяйстве, она брала с собой меня. К тому времени брат настолько ослаб, что не мог уже ходить. Он уже лежал и опухал. Я же, пока мама работала, между другими детьми подкармливалась.
Через какое-то время приехала мамина сестра из Краснодара и забрала меня. Она, правда, хотела еще и брата моего взять, который был старше меня на два года, но уже лежал пухленьким и умирал. Мама отказалась от этого, сказала ей: «Нет, ты мне его оставь. Я его как-нибудь выхожу. Забирай эту меньшую». Меня забрали и отвезли в Краснодар, где мои новые папа и мама оформили на меня опекунство. После этого вместо прежней фамилии Казаченко я стала Батлук. Собственно говоря, с этой фамилией я пошла на новом месте в первый класс в школу. Это продолжалось до 1935 года. А затем мои неродные папа и мама Мотя (так я её называла), официально удочерив меня в 1936 году (получили специальный об этом документ), завербовались и уехали в Бурят-Монголию, в город Улан-Удэ. Вернее,не в сам город, а в 500 километрах от него, ближе к монгольской границе. Так я, знаете, настолько к своим опекунам привыкла, что, приехав в отпуск с тетей к родной матери, не могла её мамой назвать. Настолько отвыкла! Проживали мы, между прочим, на руднике, где добывали вальфрам. В нескольких километрах от него располагались прииски Ивановка и Худжировка, а также высокая гора Хольтесон, где шла добыча уже железной руды. Возможно, мы и дальше бы там продолжали жить... Но у меня вдруг пошли по рукам и ногам нарывы, они стали оставлять глубокие шрамы. Тогда местные врачи родителям моим сказали: «Если вы её не увезёте отсюда, у неё будет заражение крови». И папа вернулся сюда, в Краснодар, никогда не забуду это число, 28 декабря 1940 года.
Между прочим, родного брата моего, оставшегося в Воронежской области, мама выходила. Он стал учиться, приобрел специальность бухгалтера, потом работал по своей профессии в кинотеатре. Но во время войны произошла бомбёжка, во время которой он получил атрофирование центральной мышечной системы. Из-за этого он в 1947 году умер. Тогда, только что из армии демобилизовавшись, я ездила на родину его хоронить.
И.В. Как началась для вас война?
Р.З. Как я уже говорила вам, мы приехали в Краснодар незадолго до начала войны. Как только она началась, то на улице Красной установили радио репродукторы. По ним передавали выступление Молотова, где говорилось о том, что немцы вероломно напали на нашу Родину. Так мы и узнали о войне. После этого моего приёмного папу Мишу сразу же взяли в армию. Он воевал сначала в Новороссийске, затем в Ростове. Но потом началось отступление. Убегая от немцев через Горячий ключ, он заходил к знакомым, которые хотели его напоить и уговорить остаться. Но отец на это им ответил: «Нет, или грудь в крестах, или голова в кустах...» Воевал он командиром взвода снабжения, имел свою лошадь. Мне про это рассказывали его сослуживцы потом. Сама-то я этого не видела. И он, погостив у знакомых, поехал на бричке догонять свою часть. Уже потом, когда я служила в армии, мама мне написала, что получила извещение о том, что он пропал без вести. Меня же призвали в Красную Армию в 1943 году, так как до этого я проживала на оккупированной территории. А как нашу местность освободили, так сразу же меня и взяли.
Кстати говоря, перед тем, как началась оккупация, я успела поработать. В самом начале войны мне исполнилось 16 лет. Я устроилась на завод «Краснолит», где производили тензоприборы. Располагался он по Кузнечной улице, возле Сенного рынка. Сама я там работала браковщицей. Но всё дело ещё и в том, что из-за начавшейся войны завод перешёл на военные рельсы и производил гранаты-лимонки, снаряды и небольшие бомбочки, которые ящиками наши выбрасывали с самолётов своим партизанам. Я браковала снаряды М-82 и гранаты-лимонки Ф-1. В моей трудовой книжке так и записано, что я во время войны работала браковщицей. Между прочим, трудились мы на этом предприятии по двенадцать часов: с семи часов утра до семи вечера. Когда же в семь часов вечера нас сменяли другие работники, нас сажали на машины и везли в Катмукай, где мы копали окопы для наших воинских частей. Часа в три-четыре утра нас привозили домой. Хорошо, что рядом от этих окопов проживала тётя, у которой я могла останавливаться. Бывает, я чуть у неё подремлю, а потом снова иду на работу. Трудились на заводе женщины, старики и дети. Но если говорить об этом конкретно, то дырочки на лимонку сверлили у нас дети, а резьбу нарезали пожилые мужчины. Больше работали, конечно же, дети. Потом свою продукцию мы укладывали в ящик. Через какое-то время приезжал военпред и проверял нашу работу. И вот, сколько я проработала на заводе, не знаю, поверите ли вы в это или нет, но ни одного замечания от военпреда на плохое качество работы так и не получила. А ведь мне, работнице, было всего 16 лет! Когда же в связи с приближением немцев завод стали эвакуировать и я с другими работниками собиралась тоже уехать с Краснодара, мама мне сказала: «Никуда ты не поедешь! Не дай Бог что-то с тобой случится, так тогда мне сестра вставит....» И так я и осталась жить здесь при немцах.
И.В. Расскажите о вашей жизни в оккупации. Как немцы вели у вас себя?
Р.З. Знаете, у нас не так плохо себя вели немцы, как румыны. Они постоянно нас грабили. Если румын заходил в дом и видел что-то интересное во дворе, тут же забирал себе. Даже поросят они вытаскивали у нас и уводили. Между прочим, я во время оккупации два раза попадала к немцам. В первый раз это получилось так. Рядом со мной жила моя подруга. Жили мы, кстати говоря, на улице Чапаева в то время. Когда-то её сестра заканчивала пединститут. Так вот, во время оккупации у них в соседнем дворе располагался немецкий штаб. Они с ними общались. И когда однажды я пошла в гости к своей подруге, один немец прицепился ко мне и сказал: «Jude!“ Он подумал, что я еврейка. Видимо, я чем-то на еврейку смахивала. Мать этих девочек, у которых я гостила, стала это отрицать, сказала: «Нет, нет, она — Воронеж, она хохол...» У них был брат Сеня. Так вот, тогда он им по-немецки начал что-то объяснять. Сама же я на немецком ничего не понимала. После этого меня завели в какую-то комнату, из которой я через окно убежала домой. С тех пор я больше не выходила из дому, так как очень боялась этих душегубов.
Между прочим, находясь в оккупации, мы испытывали большие трудности с едой, так как голод продолжался. Выручали попадавшиеся маме вещи, которые она меняла на еду. В иной раз какую-нибудь кашу с кукурузой варила. Но это она делала, когда была возможность что-то поменять на продукты. Но вещи у нас, надо сказать, были. Дело в том, что когда мы приезжали из Бурят-Монголии, то привезли с собой кое-какие и, я бы даже так сказала, очень хорошие вещи. Они нас от смерти и спасали. А потом немцы начали своё отступление. В этот день, помню, мы с подругой, так как бояться было уже нечего, вышли в город. Но когда прошлись по улице Красной, по нынешним улицам Ленина и Ворошилова, то пришли в ужас от увиденного: кругом всё оказалось разбито. Потом в здании нынешней администрации и в других местах разместились наши госпиталя. В них мы, молодые девчонки, стали ухаживать за нашими ранеными. Но за нашу работу нам никто ничего не платил. Госпиталь, в котором я работала, находился в школе, которая была на улице Краснойармейской. Вскоре нам выдали карточки. Это произошло за неделю до того, как я получила повестку о своём призыве в Красную Армию.
Был в моей жизни в оккупации, впрочем, и другой эпизод, когда я чуть было не угодила к немцам. Дело в том, что в здании, где после освобождения размещался госпиталь, у улиц Ленина и Красноармейская и напротив нынешнего Дома офицеров, находилась биржа труда. Мама её посещала до тех пор, пока её не послали работать на нефтеперегонный завод. В один из дней, помню, я с девчонками пришла на эту биржу, надев на себя всякое рваное тряпьё, как вдруг какие-то женщины нам сказали: «Быстрее убегайте отсюда». Мы ушли. Когда же на второй раз пришли, то увидели, что ход со двора, куда мы заглянули, полностью забит молодежью. Мы ещё спросили тогда их: «А это что такое?» «А это нас отправляют в Германию», - сказали нам. И мы как рванули оттуда и больше никуда не выходили. Так что я дважды чуть было у немцев не оказалась. Но, должна вам сказать, большую часть времени я проводила в подвалах. Дома же спала под кроватью, всего боялась. А еще, знаете, с нашей территории немцы скот угоняли. У меня сохранилась газета, в которой вся эта история описывалась. Я такие вещи обычно не рву и не уничтожаю.
Конечно, фашисты зверствовали на нашей территории, об этом нечего и говорить. У нас, например, все местные знают о том, что в роще в городе Краснодаре были выкопаны танковые рвы, куда расстрелянных людей гитлеровцы бросали и прямо землей немного засыпали. После освобождения Краснодара люди искали своих родных, и если узнавали, то везли на тачках хоронить.
И.В. Помните, как узнали освобождении Краснодара?
Р.З. Конечно, помню. В этот день мы с подругой вышли в городе на улицу Красную. Дело в том, что с вечера у нас продолжалась страшная стрельба, из-за которой мы никак не могли уснуть. Утром все вышли на улицу. Это произошло 12 февраля 1943 года. Но когда мы вышли в город и дошли до центра, никого из немцев уже не оказалось. Фашисты к тому времени отступили. Выйдя на улицу Чапаева, мы дошли до пересечения ее с улицей Коммунаров. Там в то время располагался хлебозавод. И вдруг оттуда вышли какие-то красноармейцы. Мы тогда всем своим уже сообщили, что город освобожден от немцев. Видели бы вы, как жалко всё это выглядело. Шли бедные лошадки с подвязанными хвостами, а за ними солдатики, у которых хорошо, если были сапоги, большинство же из них шли в валенках. На улице кругом стояла слякоть. Моя подруга, работавшая до начала оккупации санитаркой в роддоме на пересечении улиц Седина и Ворошилова, в это самое время встретила завхоза воинской части, которая в городе остановилась. И оказалось, что это была именно та часть, в которой воевал мой папа. Мы тогда пошли с улицы Красной в Яблоновку, за комбинат, где нашли её. Вышел какой-то мальчик и спросил: «А кого вам нужно?» Мы рассказали о том, что разыскиваем своего папу. Оказывается, он являлся сыном полка. Он позвал начальство. Тогда нам сказали эти люди, что папа погиб в горах под Туапсе. Мы вернулись домой. А через какое-то время на дом к маме пришло известие о том, что папа пропал без вести.
И.В.А когда именно вас призвали в армию? Как именно это происходило?
Р.З. Это произошло в конце апреля 1943 года, где-то на 2 мая. Но, что интересно, призвали меня не по месту жительства, а по тому месту, где я работала. Я тогда состояла на комсомольском учете в Красногвардейском районе, оттуда призывалась, и это, кстати говоря, записано в моём военном билете и в красноармейской книжке, которые у меня сохранились. С учёта меня сняли только 18 февраля 1968 года. Я попала в 1576 зенитно-артиллерийский полк, в составе которого прошла весь путь до самого окончания войны. До нас в этом полку несли боевую службу мужчины, которых призвали в армию еще перед войной. Но потом их отправили непосредственно на передовую, а на их место послали нас, девушек, призванных из Краснодарского края. Между прочим, в нашем городе в школе № 30 существует музей, где имеется стенд про наш 1576-й зенитно-артиллерийский полк. Я, кстати говоря, отдала туда много материалов, в том числе и свой конспект по дальномеру. Ведь я воевала дальномерщиком на фронте!
И.В. Но вас, наверное, как только призвали в армию, обучали специальности. Долго обучали?
Р.З. Своей специальности я при батарее обучалась. Но я по порядку обо всём расскажу. Когда весной 1943 года нас привезли в армию, то сначала остановили где-то в каком-то месте, которого я, к сожалению, не помню. Оттуда 5-го мая нас забрали и повели через рощу в какую-то школу, в которой мы переночевали один раз, а затем, погрузившись в вагоны в Корсуне, поехали в станицу Воронежскую. Там мы принимали присягу и изучали устав, там же стали осваивать прибор, называемый дальномером Яковлева. Конечно, в дальномерщики у нас специально девушек подбирали. Чтобы в эту категорию людей попасть, нужно было иметь хорошее зрение. У меня, например, база глаза равнялась 64 и имела самый высокий вес. Поэтому я и состояла на учёте после войны целых 23 года. Этот прибор, дальномер, представлял из себя высокую четырёхметровую треногу, на которую ставилась трубка, у которой имелись окуляры, валик дальности с указанием места и высоты. На дальномере нас сидело две девушки. Одна выполняла свои непосредственные обязанности, а другая читала данные и передавала на прибор АЗО-3. Тогда все горлом данные кричали. Первое время мы располагались со своей батареей в Краснодаре напротив завода ЗИП, а потом стали потихоньку продвигаться и дошли до Румынии, где для меня и закончилась война.
Мне хорошо запомнился день 9 мая 1945 года. После того, как моя коллега сходила в полковой наряд, отправили туда и меня. Два часа я простояла на охране продовольственного склада. Когда меня сменили, я пошла в караульное помещение и завалилась спать. Ну молодая была, любила подремать. Ведь когда меня в армию взяли, мне только 17 с половиной лет было! И тут вдруг меня будят и говорят: «Вставай, победа!!!» «Какая там победа? - говорю. - Спать хочется, а вы не даёте». А потом произошло следующее. Наше караульное помещение вместе с клубом располагались по левую сторону от полковых ворот, а по правую от них стояли медсанчасть и различные склады. Через несколько часов меня поставили на охрану на центральные ворота. А ведь был май месяц, цвела сирень, которую наши девчонки прямо целыми кустами рубили. Потом я, глядя, как на машине едет наше начальство на митинг по случаю наступившей победы, стала заливаться слезами. Всё-таки и самой в празднике хотелось поучаствовать! Тогда начальник караула пожалел меня и отпустил на митинг, подменив меня Костей Горловым, ему было 26 лет, он сам являлся местным, родом из Усть-Лабы. Я сбегала на митинг и сфотографировалась. На фотокарточку попали все мои фронтовые товарищи: и Валюшкова, и Геращенко (она, между прочим, с Ленинграда; когда блокада началась, она переехала в нашу Кубань, в Новолющкову, откуда её призвали в армию), и Аня Геращенко, и Полина Селина, и Галя Ткаченко, и Загорулько (наш санинструктор, краснодарка), и Лена Трофименко, и Лена Сербина, и Люся Халатова, и Тая Дубинина...
И.В. Потери были в вашей батарее?
Р.З. Потери имелись, но небольшие. У нас, например, погибла Полина Ющик в Румынии при налете фашистской авиации.
И.В. Насколько часто немцы совершали налеты на вашу часть?
Р.З. Они, вообще-то говоря, часто на нас налетали. Правда, в самом начале нашей службы с этим мы сталкивались реже. Но тогда, собственно говоря, мы находились не на передовой, а на охране промышленных заводов и аэродромов города Краснодара. С нами, знаете, обычно так поступали. Как только наши войска освобождали какой-нибудь город, так нас сразу же на охрану туда и посылали. После полного освобождения Кубани от немецко-фашистских захватчиков нас перебросили в Крым, в Джанкой, по прибытии в который чего только мы не увидели. Представьте себе, трупы людей валяются вместе с убитыми лошадьми. И нас тут же неподалеку ставят на охрану аэродрома. Наша дислокация в Крыму, кстати говоря, организовывалась следующим образом. В Джанкое возле аэродрома расположился наш третий дивизион, там же, но только в Сиважах, остановился на позициях второй дивизион. Всего в полку было пять дивизионов. Помню, два других дивизиона стояли в Севастополе и в Симферополе. Но не успели мы как следует окопаться и привести свои орудия в порядок, как немцы совершили на нас налёт. Так, например, 7-ю батарею, входившую в состав нашего дивизиона, тогда немцы полностью разбомбили. Но мы стояли в Джанкое, который являлся узловой станцией и важным объектом для охраны, до тех пор, пока Крым не освободили от фашистов. После этого нас перебросили в Румынию, в город Плоешти, на станцию Бузео. Разместились мы в степи, неподалеку от которой проходили шоссе и железная дорога. И там мы стояли до конца войны. Кстати говоря, дальномерщиков редко ставили на пост, потому что они очень важную работу выполняли. Но нас всё же поставили.
И.В. В основном по каким целям вы стреляли?
Р.З. Чаще всего мы, конечно, стреляли по самолетам. У нас, между прочим, имелись свои сбитые самолёты. Это произошло, когда мы стояли в Джанкое, а потом в Румынии. Дело происходило в таких случаях следующим образом. За городом обычно у нас стояла станция орудийных установок, которая называлась СОН. Как только появлялся самолёт, она включала прожектора, фиксировала этот самолёт, а потом оповещала об этом нас. Тогда мы по полученным от них данным устанавливали на дальномере азимут, дальность и искали точку. Поймав цель, мы вели по ней до тех пор, пока не распознавали, какой марки этот самолёт: «Хейнкель» или же «Рама». Потом вырабатывали дальность, высоту, угол места и азимут, после чего наши пушки стреляли по заданным направлениям.
И.В. Какие объекты вы охраняли?
Р.З. В основном и чаще всего мы охраняли аэродромы и наши предприятия промышленности. Скажем, когда мы стояли в Краснодаре, то сначала находились на охране напротив ЗИПа (завода измерительных приборов), а потом были переброшены на мясокомбинат, рядом с которым стоял кирпичный завод.
И.В. Как организовывалась у вас охрана этих объектов?
Р.З. Охрана организовывалась у нас так, что под вечер выставлялся наряд. Впрочем, днём у нас тоже наряды выставлялись. Ставились они со всех четырёх углов батареи.
И.В. Отношения у девушек с солдатами, офицерами завязывались на батарее?
Р.З. Так я, например, во время войны в нашей батарее со своим будущим мужем познакомилась. Его назначили к нам командиром отделения. Он с нами начал занятия проводить. На одном из таких занятий я всё растолковала ему совсем не так, как он нам объяснял. И он мне наряд вне очереди объявил, отправив на кухню картошку чистить. Так в первый раз за два года службы я получила наряд. Потом стали общаться, поженились.
И.В. Вас награждали во время войны?
Р.З. Нет. Вот в седьмой батарее, которую, как я вам уже рассказывала, немцы разбомбили и в которой служила Валя Брюховецкая, наша краснодарка, и еще несколько человек, людей награждали, а нас нет, никакими наградами не отмечали, кроме послевоенных юбилейных.
И.В. Когда в Румынию вошли, как к вам местное население отнеслось?
Р.З. Могу сказать, что когда мы оказались в Румынии, в городе Плоешти, нас там водили в баню. Но в бане мылись таким образом, что один раньше выходил, а другой позже заходил. Помню, ходили мы смотреть румынские магазины. Нам в то время и деньги платили, но, правда, 20 лей всего. Так на эти деньги мы могли только купить бумагу, чтобы письма домой писать. Конверты были не нужны, у нас письма треугольничками ходили. Про румынское население ничего плохого я сказать не могу. А вот что касается румынских солдат, которые нас оккупировали, то с нами они довольно жестоко обращались.
И.В. Какое в целом впечатление произвела на вас Румынию?
Р.З. Ну что я могу сказать про румын? Обыкновенные цыгане.
И.В. Кормили на фронте?
Р.З. На фронте в начале с этим туговато было. Но потом, когда открыли Второй фронт, к нам начали и эти мясные консервы от американцев поступать. После этого с питанием стало намного лучше. А так чем кормили? Обыкновенным супом.
| Интервью и лит. обработка: | И. Вершинин |
