Воспоминания

И вот наш замполит, старший лейтенант Щукин… Отлично помню его, до сих пор стоит у меня перед глазами. Так вот, он говорит: «На тебе пистолет, полезай вниз!». Взял я у него пистолет. Они у меня забрали винтовку, и я полез туда. Фонарь немецкий включил, смотрю – в углу пропавшие мужики сидят.

Рядом с городом – порт Тору, до них где-то километров шестьдесят. У японцев там была линия обороны, по всему побережью было сделано очень много ходов сообщения, укреплений. Ждали нас, чтобы в случае, если мы подойдем с моря, уничтожить. Поэтому наше командование схитрило, мы высадились севернее и пошли.

Я быстро вскочил на поезд, танк стал гнаться за бронепоездом, но нам удалось скрыться. На повороте пути мы слегка наскочили на бронепоезд войск НКВД майора Панькова. Преследующий нас танк выстрелил по бронепоезду, снаряд пробил лист железа и поджег боеприпасы, загруженные нами на складе ГАС. Мы были вынуждены оторвать автосцепку, и вагоны покатились с горы вниз. На мосту они взорвались.

В общем, с пяти тысяч метров я планировал с практически остановленным мотором, винт крутился за счет встречного потока. Как на планере начал спускаться на ближайший аэродром. Гляжу, а его бомбят. Ну, думаю: «Не садиться же мне сюда – здесь сразу убьют». Развернулся на курс, поддерживаю скорость двести восемьдесят, и пять-десять метров снижение, чтобы самолет не свернулся в штопор.

Надо в любую погоду рыть землю, закапывать орудия, готовить для себя и всего отделения. Это такой труд! В мирное время не смогли бы это делать, а во время войны делали. Иногда не успевали… Немедленно нужно было готовить орудия к бою и закапывать их, поэтому свою землянку не успевали организовать.

Первый танк у меня загорелся – экипаж выскочил. Я пересел в другой, и снова наступаю. Загорелся второй... от пулемета же – они, видать, по мне зажигательным крупнокалиберным. Тут я уже сам горел: лицо и руки обгорели, контуженый... Короче говоря, станцию мы взяли, хотя и потеряли большое количество танков, их сгорело очень много.

Потом немцы ракету пустили, осветили. Это был такой маленький парашют, 25-30 сантиметров, квадратный, шелковый. Более минуты он провисел в воздухе, а потом свалился. Тогда я ползком двинулся. Через 5 минут снова осветили, я опять спрятался. Короче, около 700 метров я полз полтора часа. Подобрался к нашим, услышал их говор, по которому сразу стало понятно, что это славяне.

И в лучших мыслях нельзя было думать, что ты выживешь. Потому что смерть ежесекундно тебя подстерегала. Ну, представьте себе, что такое три тысячи самолетовылетов на заводскую часть? Три тысячи самолетовылетов на ограниченное по глубине пространство. Представьте себе взрыв тонной бомбы. Разлетались цеха в разные стороны, стены рушились, заводские трубы рушились. Кстати говоря, на заводе «Баррикады» было 13 труб, к концу боев осталась всего одна труба.

Мне нравится авиация, потому что самые сильные ощущения, которые можно получить, дает именно она. Как бы я ни чувствовала себя плохо перед полетом, но, как только я попадаю в воздух, начинаю чувствовать себя прекрасно. Кто летал, тот всегда будет думать об этом. Для меня сейчас нет ничего более интересного, чем авиация, за исключением литературы.

Сначала в отряде я был рядовым. Проходил, так сказать, притирку, участвовал в боях, которые шли чуть ли не каждый день. И никто не мог от этого отвертеться. Проверили меня в бою, во втором, третьем… Вскоре начали присматриваться. А потом Ковпак и Руднев взяли в штаб и попросили возглавить разведку, которую я создавал с нуля. Ведь воевать воевали, а разведкой заниматься не умели.

И пока я добежал до реки, этот самолет делал три захода, делая нападение на меня со стороны солнца, набирая высоту, нападал на меня как коршун. В третий раз самолет оказался от меня слева и четко я увидел лицо красивого, спокойно сидящего на самолете человека - летчика. Это лицо, этот миг запомнился мне на всю жизнь – красивый, молодой, спокойный. Чуть набрал высоту и скрылся.

Теперь мы на свободе. Ночью 2 мая 1944 года мы совершили побег с шахты Круппа. Это был мой третий побег. Мы держали путь на Восток, в сторону нашей Родины, в сторону дома. У нас не было никаких ориентиров, не было ни карты, ни компаса. Нашим основным ориентиром была Полярная звезда, так как мы продвигались только ночью, а днем прятались в небольших лесопосадках. По пути мы выискивали еду, если удавалось, что-нибудь найти, то уж мы, не останавливаясь, шли ночью. Заканчивалось лето.

Мне было приказано группой в 12 Ил-2 под прикрытием истребителей нанести штурмовой удар по обнаруженной танковой колонне. В итоге я там потерял двух человек. Они были подбиты. Да и я сам тоже. Принял решение садиться, потому что тоже мог не вернуться… Рука уже немела. Нажал ногой на педаль. Самолет начал разворачиваться вправо. И вот так я летел полсотни километров. Я сел на летной площадке.

Потом летом 1944 года стали доставать дома из-под земли, разбирали на бревна и возили в нашу деревню, чтобы ставить там, каждый на своем старом месте. На перекрестке стоял танк, как я сейчас понимаю, Т-34. И на окраине поля тоже стоял. Это не сгоревшие. А около большака два Т-34 сгоревшие. В них мы, школьники, после войны собирали голыми руками в мешки косточки. Позже было захоронение из всех одиноких могил.

Пришел Фомичев, спросил, для чего я сюда приехал. Я ответил, что хочу и могу и в разведку пойти, и куда угодно вообще. Он вначале возмутился, мол, мне еще учиться нужно. Но я его начал прям со слезами умолять. Тогда Фомичев согласился и отправил меня к старшему лейтенанту Новокрещено.

Через радиостанцию проходили важные сведения, разглашение которых могло бы дорого стоить нашим войскам. Нам запрещали контактировать с кем бы то ни было. Запрещали выходить из села, вести дневники. Да и некогда было. Время летело по кругу: сон, наряд, дежурство, сон. Специфика работы радистов, в отличие от других родов войск, в постоянной, непрекращающейся ни на минуту работе. Если пехотинцы, например, отдыхают в перерыве между боями, то связист должен поддерживать непрерывную связь.