Воспоминания ветеранов Великой Отечественной Войны

Сейчас в газетах и по телевидению часто задают такой вопрос: кто выиграл войну? Я считаю, что в первую очередь своим самопожертвованием ее выиграли младшие лейтенанты. И я, когда об этом говорю, ничуть не преувеличиваю. Наш пехотинец воевал полчаса, танкист жил две-три атаки, а летчик выдерживал не больше семи вылетов. Наши потери во время войны были ужасные. Все эти данные сейчас опубликованы. Но нет данных о том, какой процент младших лейтенантов погибал во время войны.

Надо сказать, ситуация на нашем участке в то время складывалась крайне неспокойная. Японцы пытались взять у нас живого «языка». В ходе битвы мы старались сделать все от себя зависящее, чтобы не потерять людей, и упорно копали, как я уже говорил, пески для землянок и окопов. Очень берегли пули. Огонь открывали только по приказу и самовольно не имели права по японцам стрелять.

У меня война началась на второй день.… У нас выпускной бал в субботу был, а воскресенье нам говорят: «Началась война». Уже в понедельник нас, комсомольцев, это 10-й класс был, погрузили в целый эшелон со всего региона, и отправляют, но не говорят куда. Так только сказали: «Всем на фронт, на фронт, на фронт»…

А утром вызывают командиров танков, не нас, не экипажа, а командиров танков, и начинается рекогносцировка, им рассказали. «Что на горе деревня, и ее надо взять, все это рассказали командирам, приказали развернуться и время от времени стрелять «куда стрелять-куда попадешь».

У нас не было ни отступлений, ни наступлений. Мы, как сурки, зарылись в землю и все время были только в обороне. Снаряды летят, мины рвутся, а мы, как только заканчивается обстрел, зарываемся глубже. Земля там песчаная была, после каждого обстрела осыпалась. Но паники никакой в наших боевых порядках не было, ребята знали, на что шли. Морально мы их настроили еще в Пензе. После каждого обстрела начинаешь проверять личный состав, а в ответ слышишь: «Все нормально!» Трус умирает много раз, герой умирает однажды.

Ну, например, такой случай: я лежал на спине – и смотрел на самолёт, который бросает бомбы, а мне старлей говорит: «Ляг на живот, чтобы ты не видел! Потому что ты от разрыва сердца можешь погибнуть: бомба – не твоя, она – чужая, она в другое место упадёт, а ты видишь – она летит. А вот если она правда на тебя полетит, то ты – видел, не видел – всё равно погибнешь». Я действительно перевернулся – и стало спокойно…

Я снял с него окровавленный парашют, рукой стёр кровь и куски мяса... Пока шёл к самолету, не чувствовал под собой ног. А в самолёте от волнения их стала сводить судорога. По команде лётчика я приготовился и прыгнул, выдернул кольцо в воздухе, почувствовал динамический удар. Поднял глаза вверх, и увидел над головой окровавленный купол парашюта… Когда приземлился, доложил начальнику училища о том, что материальная часть работает нормально.

В Хайларе были подземные инженерные сооружения, сильнейшие укрепления. Было тяжело их оттуда достать. Длинной сколько они были сложно сказать, но мы по ним шли-шли, под землёй. Налево кабинет, направо кабинет, налево кабинет, направо кабинет. Для командиров, наверное. Крепкое бетонирование, серьезные укрепления – ДОТы, ДЗОТы, пулемёты. Но когда мы подходили, то огня по нам из них не было. Если бы открыли, то было бы страшно. Видимо они, к тому времени уже успокоились, их окружили и они сдались.

Велось тщательное наблюдение за немецкой передовой линией и за рельефом  местности перед нами, определялись огневые точки, места возможного  прохода в минных полях, места возможной засады, выбиралось наиболее  удобное место для преодоления нейтральной полосы, намечались пути  отхода. Командиры, собрав всю информацию, окончательно решали, как,  какими силами и откуда мы будем добывать «языка». Непосредственно перед  поиском проверяли снаряжение, смотрели, чтобы все было точно подогнано,  чтобы ничего не звенело из снаряжения. Смотрели, чтобы в группе не было  кого-нибудь с простудным кашлем.

Я сам был свидетелем того, как фашисты нашими пленными краснофлотцами расчищали минные поля. Вывели пленных в поле, выстроили в шеренгу и заставили идти вперед. Сзади стояли автоматчики с собаками. Кто-то наступил на мину и стоящие с ним рядом  четыре человека в ту же минуту разлетелись в стороны.

После одной рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где ?!!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал , заметил что он рыжий…Переживал, что может он жив остался, и отполз куда-то , а эту сволочь обязательно надо добить !... Понимаете, до какой стадии озверения я дошел…

Помню бой батареи 16 мая 1942 года, когда 6 вражеских кораблей загнали подлодку прямо под наш берег. Потом оказалось, что это М-172 Героя Советского Союза Израиля Ильича Фисановича, тогда Краснознаменная, а позже Гвардейская. 3 тральщика, 2 сторожевика и артиллерийский корабль "Бруммбер" преследовали лодку, не давая ей зарядить аккумуляторы. Мы открыли огонь, один ТЩ потопили, и нанесли повреждения еще двум.

Самый страшный момент? Был такой… Мой экипаж стал экипажем командира роты. В одном бою мы вяло перестреливались с немецкими танками. Перед нами в траншеях расположилась пехота. Ротный сел на место командира, а мне разрешил прилечь рядом с танком, поспать. Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба идет. Идет, кричит: "Я вас всех перестреляю!" И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: "Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!" - "Ты что это?!" - "Ты что здесь лежишь, иди в бой!"