Воспоминания ветеранов Великой Отечественной Войны

Помню, однажды недалеко от нашей деревни сбили самолёт, лётчик катапультировался. Немцы его искали, заходили в каждый дом. Я была двенадцатилетней девочкой, и, услышав рассказ о парашютисте, сказала своим подружкам: «Вот сколько платьев можно было бы сшить из одного парашюта». Кто-то из предателей, а такие тоже были в деревне, сказал немцам, что в нашей семье шьют платья из парашюта и что лётчик якобы в нашем доме. Пытали всю семью. Про лётчика мы ничего не знали, да и платьев из парашюта у нас не нашли. И это нас всех спасло…

Командир дал задание уничтожить эту огневую точку. Наши окопы находились на сопке неподалеку от линии железной дороги, которая шла из Симферополя и делала поворот на Инкерман. Вот мы сидели как раз рядом с этим поворотом и контролировали железную дорогу. А неподалеку от протекающей речки проходила шоссейная дорога, которую контролировали немцы. И там этот ДОТ стоял, который был построен еще нашими войсками для защиты от высадки с моря и был, соответственно, направлен в наш тыл. Моему отделению поручили уничтожить этот ДОТ. Зачем его нужно было уничтожать – не знаю. Сколько его не бомбили, этот ДОТ до сих пор стоит.

Идем мы, Майского несем, и вдруг перед нами из темноты: «Стой, кто идет! Стрелять буду!» Оказалось, старший политрук полка. Остановились, стоим, молчим. Выходит из наших вперед то ли сержант, то ли старшина, снимает с плеча винтовку и говорит политруку: «Нас пять человек, а ты один. Ты нас не расстреляешь, это мы тебя здесь застрелить можем». Политрук стал разбираться, в чем дело, мы ему все объяснили и рассказали, как дело было. Он сразу стал извиняться: «Ребята, простите меня! Майского я уважаю!», и сразу стал распоряжаться: «Ты бери вот здесь и несите его вон туда, там ему окажут помощь и переливание крови сделают». Но Майский умер, не дождавшись помощи. И таких страшных случаев много было.

Опаснее всего засада. Не важно, кто по тебе откроет огонь: если это сделано неожиданно и стреляют тебе в бок, то ты вовремя можешь не сориентироваться, и все – считай подбит. В лоб они могут и не пробить, а в бок - тут либо броню пробьют, либо гусеницу собьют. А в открытом бою страшнее всего был самолет. Как начнет нас авиация бомбить – это просто страшно! И никуда от этой бомбежки не уйдешь и не спрячешься. Причем бомбежка всегда начиналась неожиданно, словно нашей авиации в небе и не было. А потом проходит время, появляются наши самолеты и начинают в небе крутить карусель.

Один раз сражались с немецкими танками и бронемашинами. Мы встали в  оборону, только подготовили позицию, как появились вражеские танки и  стали по нам бить. Кавалеристы из эскадронов бросились вперед с  гранатами, метко стреляли противотанковые орудия, и тогда немцы  отступили. Мы же без устали стреляли из ПТР по врагу. Знаешь, по броне  танка бить из противотанкового ружья – занятие бессмысленное,  единственное, что мы могли сделать: это попасть под башню и заклинить  ее. Туда и целились. По гусеницам тоже не стреляли, это для нас  малоэффективно. Немцы отступили, оставив несколько горящих танков.

Кроме таких вот задач НКВД несли и патрульно-постовую службу. Ловили  разведчиков, ракетчиков, которые из ракет стреляли, подавали сигналы,  куда надо наносить огонь, тех, кто панику по рынкам и магазинам сеял.  Утром приходит новая машина с хлебом, хлеб суррогат, но все-таки приятно  пахнет. Уже к приходу машины очередь, люди обессиленные, еле-еле на  ногах стоят. Рабочие начали разгружать хлеб, разложили на прилавке и тут  врывается один бандит, за прилавок заскакивает и начинает с полок  швырять хлеб: «Ленинградцы, берите, берите хлеб! Начальство обжирается, а  мы подыхаем, мы помираем! Это наш хлеб!» Никто не шелохнулся. Ни одной  буханки, ни одного кусочка не взял из того хлеба, который тот швырял с  полок в зал. Это только один такой случай, но их очень много было.

В ту зиму Ока и Зуша накрепко были скованы льдом. Все подходы к переднему краю немцев были заминированы, а кругом лежал глубокий снег. В сплошной темноте, под осветительными немецкими ракетами, мы незаметно пересекли линию фронта и продвигались по вражеской территории. Ночной мороз был. Главное - найти какую-либо спасительную впадину, чтобы с рассветом приступить к наблюдению. Овражек небольшой отыскали, скатились в него и зарылись в снег.

Потом глаза протер, смотрю - Юрка хрипит. Я встал, а там щель такая в два пальца и вижу дуло винтовки: "Рус, сдавайся!" А у меня никакого оружия не было, только 2 гранаты в ногах лежат! А за ними нагибаться! А ему только нажать! Мне же некуда деться!.. Я сейчас за этого немца Бога молю… Почему он на спуск не нажал?