Воспоминания ветеранов Великой Отечественной Войны

Между командиром батальона и командиром полка произошел обрыв связи. Я и еще один связист пошли проверять, что случилось. У меня в руках аппаратура, у второго – катушка. Идем, дергаем слегка – тянется. Смотрим, а впереди два немца сидят и видимо нас ждут. Вероятно, языка хотели взять, а мы тихонько шли, не говорили ничего, поэтому вперед их увидали. Подкрались и убили их на месте. Связь направили и вернулись в полк.

Мы же, когда проезжали, держали равнение направо, поэтому нам было видно хорошо тех, кто стоял в это время на трибуне. Первым, из-за своих усов, бросился в глаза Буденный. Ну и остальных тоже успели немного рассмотреть. Потом, когда уже после Красной площади поехали по Васильевскому спуску, нас москвичи забросали цветами. Ой, сколько народу там собралось! Дождь идет, они все тоже, как и мы, мокрые стоят, но с цветами. Когда мы приехали в казарму, у нас в машине полный кузов цветов был. По прибытию нас сразу отправили на обед, а потом сказали: «Товарищ Сталин разрешил по сто грамм выпить». Ну, а где сто грамм, там и двести. Вот так для меня закончилось участие в Параде Победы.

При выполнении поставленной задачи мы должны были перейти линию фронта. А чтобы перейти ее, нужно было пройти по ущелью, где высота с одной стороны восемьсот метров с одной высоты и тысяча двести с другой. На этих скалах немцы в гротах поставили пулеметы и пристреляли всю асфальтированную дорогу, которая проходила по этому ущелью. Ночью они сидят там тихо, потом ракету осветительную выпустят, постреляют немного из пулеметов и снова успокаиваются, засыпают, наверное.

Мы ехали в сопровождении преподавателей, не наших, а из разных школ. Детские сады ехали со своими воспитателями. Мне было двенадцать лет, но так жалко было этих деток. Им по три, четыре года, у каждого на рукаве нашивка на которой написано имя, фамилия, отчество и адрес. Их так верёвкой оцепят по кругу, они за неё держатся и так их водили за верёвочку. Плохо одетых, ничего не соображающих.

Под Кингисеппом в 1941 году жуткие бои были. Вот там шла дорога от Касколова до канавки, которая там проходила. Так там у дороги было столько трупов наложено! Я там как-то один пробежал. И смотрю: сумка полевая такая лежит. Я сумку схватил да карту достал. В этой сумке были документы на оперуполномоченного НКВД Рийса. Уже когда сюда в Эстонию с Курляндии мы пришли, тогда я отдал эти документы туда, в НКВД. И так меня больше не спрашивал никто об этом ничего. А карта осталась.

Они крикнули какое-то имя, оттуда отозвались. Подошли, поговорили  по-немецки. Меня повели в сарай. На полу спали наши солдаты. Подвели к  углу, там по-немецки говорят – это наши советские немцы попали в плен,  они как переводчики у немцев работали. Немцы подошли, по-немецки  сказали: «Если выйдешь, тебя расстреляем». Потом, наши на русском языке  передают, что: “если выйдешь, тебя расстреляют”.

Орудие само по себе такое, довоенного образца была, и с длинным стволом потом, когда стали тигры появляться, и появились подкалиберные снаряды и удлиненные стволы. 6 августа, по-моему, началось наступление на Смоленск, и меня передали поддерживать 10-й Штрафной батальон, где офицеры, а после 140-ю штраф-роту, где солдаты и сержанты. Это были очень выгодные войска, потому что они не убегают. Там были люди, которые понимали и помогали: все-таки надо тащить орудие, мы порой даже завидовали пехотинцам - тот перебежал и лег, а тут же еще надо ее тащить, и хотя бы пару лотков боеприпасов. Так вот эти штрафники - молодцы! Только скажи, всегда помогали!

Нас опять спешно построили и - марш вперёд! Когда мы проходили мимо других подразделений, то обратили внимание на то, что солдаты как-то по-особому смотрят на нас, не шутят, как это бывает обычно, не спрашивают о земляках, а сразу замолкают и молча смотрят на нас. Оказывается, они уже знали о нас самое главное на фронте: для них мы были уже обречёнными на смерть.
Передовая была уже совсем рядом. Почему-то было довольно тихо. Слышались только отдельные разрывы гаубичных снарядов, да изредка - пулемётные очереди. Там мы прибыли к месту своего назначения. Было это 26 марта 1945 г., до Победы оставалось 45 дней!

Особенно мне врезалось в память форсирование Вислы. Это очень широкая и глубокая река, артподготовка перед форсированием длилась 2 часа 47 минут. Мы стреляли так - ствол задерешь, вправо и влево водишь, и все время орудие било по площадям. Конечно, немец контрбатарейную стрельбу повел, особенно когда только началась наша артподготовка, но мы сразу же начали вести огонь по вражеским позициям, а потом самолеты налетели и хорошо пробомбили немецкие позиции.

Я и весил в то время, может, килограммов 40 - 50. Каждая катушка 16 кг, 3 катушки; нас двое, и у него тоже 3 катушки. Ведь надо протянуть связь, ещё телефонный аппарат, и у него телефонный аппарат. Ну и пошли. Сперва страшновато, когда выходишь из траншеи, вылезаешь. Пули - ой, спасу нет! А потом хоть бы что! Вперёд! Мы до деревни не дошли, сколько это? Ну ладно, метров 200 может быть, а может и меньше. Короче говоря, мы к проволочному заграждению уже подошли - они нас поливают и поливают и поливают, ой! Подползает комбат: нужно отходить, осталось 6 человек от батальона.Ой, это хуже и того! Надо ведь связь смотать, кто тебя там примет? Бросить кабель? А он размотан.

Скоро новый 1942 год. Мечтаем, что, возможно, к празднику нам дадут кашу. Вместо этого получаю в подарок красивый шарфик, от которого исходит такой знакомый запах любимых маминых духов, напоминающий запах пара от шоколадного напитка, но более острый. Держу в руках шарфик, вдыхаю этот знакомый запах и вспоминаю маму, отца, сестру и брата, не сдерживая слез. Вот уже полгода ничего о них не знаю. Где они, живы ли? И так тяжело на душе! Под самый Новый год недалеко от нашей огневой позиции нахожу две передние ноги неизвестно когда убитой лошади. Разрубили на куски и начали их варить в ведре в надежде, что получится жижа, подобная холодцу и можно будет погрызть кожу, ибо мы предварительно ноги осмолили на костре.

Вот открыли эту амфиладу комнат, я помню, что в это время солнце ярко осветило через огромное окно детей, которые не могли ходить. Их снимали с кроваток и они ползли в этот зал, чтобы посмотреть на новогоднюю елку. Эту страшную картину войны я ясно вижу в памяти - беленький мальчик у которого ножки, как обрубки, нет ступней, волосики такие беленькие - солнце просвечивает, сам как ангелочек. Страшно было видеть этих детей-калек. Вот это апофеоз войны. Страшно. Никогда мне не забыть этого мальчика.

Первый бой - он самый страшный, я вам серьезно говорю. Меня иногда спрашивают: "Вы как, боялись?" Я скрывать не буду: я боялся, потому что идешь на верную смерть, а как там богу угодно будет поступить со мной - это только ему известно.

Помню, как убила первого фашиста. Вместе с напарницей Зиной Вершининой мы заняли наши снайперские позиции. Наблюдая за вражескими позициями, обнаружила пулеметчика. Прицелилась и выстрелила. Попала или нет, неизвестно. Но когда вернулась в подразделение, то все уже знали, что я уничтожила врага.