Продвинулись мы вперед, заняли окопы. Мой расчет установил пулемет, я коробку им отдал, они заправили ленту, произвели несколько очередей и получили мину. Прилетевшая мина упала рядом, на бруствер, разбив пулемет. Я опомниться еще не успел, как вижу, что эти казах с узбеком развернулись и поползли в тыл. Были ли они ранены или просто контужены, не знаю. Я остался один, с винтовкой и коробкой с пулеметной лентой.
И вот лежишь, стоишь – и всё время думаешь об этом, потому что всё время какие-то перемены: другое направление ветра – это надо учесть, солнце вышло, стало слепить глаза – это надо учесть. Понимаете? И я не могу сказать, чтобы я каким-нибудь воспоминаниям или лирическим размышлениям поддавалась. Полная концентрация. Для снайпера крайне важно полностью сконцентрироваться на работе. Нас этому тоже учили. Не отвлекаться ни на что.
...Гул далекий, почти непрерывный, то нарастающий, то стихающий, он меня тревожил уже несколько часов, я не мог уйти от него, он неистребимо лез в уши. Мне казалось, что он таит какую-то опасность. Глухой лес. Узкая просека, на которую я вышел, тянулась вдаль. Она была чистой, успокоительно пустой, следов людей не было видно, и я решил пойти по ней. Сырой, пасмурный день. И только далекий гул, словно пропитывающий воздух...
Запомнилось, как мимо меня проходил один из сержантов с соседнего пункта. Увидел меня. А у него в руках такая веточка какого-то дерева. Подошел и говорит: «Борис, возьми веточку, она счастливая. Я сейчас всю передовую прошел, и виден был с элеватора, и никто на меня не позарился, никакая пуля не просвистела. Поэтому, возьми веточку». Наверное, я взял, сейчас уже не помню. А он пошёл дальше на свой наблюдательный пункт.
Мы были так воспитаны при Советской власти, был такой патриотизм, что о личных своих интересах мало заботились. Мы заботились о том, чтобы было лучше, не столько себе, сколько другим. Если я делал что-то хорошее для другого человека, я считал, что я сделал хороший поступок. Воспитание было другое, патриотизм. Если бы не было патриотизма, мы не победили бы. Чтобы убить человека, его надо ненавидеть. Если ты не ненавидишь, то страшно убить. Если же ты ненавидишь человека всеми фибрами своей души, если он враг, если он насилует, убивает – его легко убить. Вот это я понял, вот это запиши.
А вскоре после возвращения мы с подружками устроились работать на военный завод, который производил для авиации смолы, зажигательные пластинки. Каждый божий день работали, никаких выходных до 45-го года не знали. И только под конец войны появились какие-то выходные, могли сходить в театр, в кино, на концерт. Даже ночные концерты устраивали. В театре положим, что-то идёт, а после представления начинается ночной концерт. Выступают артисты и танцы. Уже мы могли себе уделить время. А первое года ни о чем и не мечтали, не было никакой возможности.
Но недолго мне в госпитале пришлось... 9 августа 1941 года немцы занимают село Подвысокое. И мы уже являемся людьми военнопленными. У нас врач был – он всё время говорил, что, согласно конвенции, нас никто не тронет. И мы надеялись, молодые, на него. Всё выполняли, что предписывают врачи. Выполняли все пункты. Но получилось не так, как врач рассказывал, а получилось иначе. Как только они заняли всё, сразу пришли в госпиталь, сразу – и по-своему распорядились. Всех подняли, кто может ходить, а кто не может – то мы только слышали звуки выстрелов.
Раз в Бекетовку поехал: надо было везти оттуда хлеб, потому что в городе его не было, а в Бекетовке работал завод. И налетел: мне – шлёп! Где-то метров 20 впереди разорвался снаряд или бомба – и пробило радиатор, поломало вентилятор. Я пешком оттуда, с Лапшин-сада – аж в центр города… пока прибежал туда, пока там другую машину взял, поехал, взял этот хлеб, перегрузил, и – опять! Машину – в щепки. Вторую!
Больше историй
Последние комментарии