Воспоминания ветеранов Великой Отечественной Войны

Я мыслю так, уже скоро будет темно, а в темноте конвой мы не найдем, поэтому надо спешить, идти напрямую. Тем более мой катер не приспособлен для длительного плавания, маленький запас горючего. Вокруг Севастополя минные поля, надо идти фарватером, но если пойдем фарватером потеряем много времени, конвой не найдем. Осадка у моего катера небольшая 1,2 метра, вероятность подорваться на мине невелика. Главная моя задача обнаружить конвой. Раз конвой идет в Одессу, то он пройдет мимо мыса Тарханкут. Это самая западная оконечность Крымского полуострова. Принимаю решение идти напрямую через минные поля.

На третьи сутки до того вымотались, что уже спали на ходу. Пришлось назначать более силь­ных, которые заснувших, сбившихся с дороги, сталкивали бы на дорожку. Но уже все спали на ходу. Запаса продуктов никакого нет, боеприпасы тоже вышли. Люди вконец обессилели и мёрзли. Через четверо суток остановились, зажгли костры, но бойцы начали гореть. Люди дошли до такой степени усталости, что протянув руки к огню человек уже не чувствовал, что они горят. Одежда загоралась и человек сгорал.

На нас пошло до двух тысяч человек при поддержке десятка танков. У нас танков тогда не было, но на помощь к нам отправили еще несколько полков. За сутки наш батальон выдержал тринадцать атак, причем последняя перешла в рукопашную. Всего за двое суток они нас атаковали восемнадцать раз. Мы понесли очень большие потери: командир роты ранен, двое командиров взводов убиты, старшина роты ранен, командир полка и замполит тяжело ранены, командир батальона и его начштаба погибли.

Ввиду большой плотности наступающих войск, запыленности и ослепления лучами прожекторов трудно было ориентироваться танковым экипажам, поскольку тогда отсутствовали приборы ночного видения, а также была ограничена видимости из-за дыма и пыли. Хорошо помню, что свет прожекторов отражался от густого дыма и пыли и больше дезориентировал атакующих, чем обороняющихся.

И утром только позавтракали, пошли в атаку. Но я даже до второй траншеи не дошёл, попал на мину… А сзади меня шёл парнишка из-под Хотина, беленький такой, мы вместе пошли. И мне этой миной оторвало левую ногу, а его ранило в обе ноги. Мы с ним потом уже встретились. Я даже не понял вначале почему оказался на земле, попытался встать и упал… Тогда я пополз обратно на коленях, помню как свалился в нашу траншею. Повернул голову, и вижу ботинок лежит сзади на колене… Тут я понял, что остался без ноги…

Вот ворвались мы в траншеи и там началась схватка, которая переросла в  рукопашный бой. А что такое рукопашный бой? Рукопашный бой – это когда  все смешалось. Артиллерия бьет и по своим, и по чужим, в траншеях за  каждым выступом, за каждым поворотом можно встретить противника и  вступить с ним в схватку – автоматом, гранатой или прикладом, чем  попало! У меня автомат был, и я сперва автоматом действовал. Потом у  меня патроны кончились, я у раненого немца выхватил его автомат, и  продолжал им работать. Потом прикладом пришлось, а потом и до пистолета  дошло!

Первый мой раненый был летом, под Москвой. Мы сидели в траншеях, и мне  сказали, что в кустах лежит раненый. Я туда. А это нейтральная зона.  Пройти никто не может: снайпера тут же снимают. На мне была  плащ-палатка, я подлезла к этим кустикам. Увидела, что у парня весь  кишечник на улице. Наложила материал, забинтовала и на палатке по  нейтральной зоне приволокла к траншее, за что получила под жопу коленом.  Командир роты сказал: «Ты куда его приволокла? Там бы он и лежал! А  здесь мы его куда денем?» Не надо было его трогать. Сзади шел санитарный  взвод, который бы его подобрал и оказал помощь.

Одну роту я благополучно вывел в деревню (расстояние от передовой до деревни было небольшое - километра три-четыре) и возвратился за второй.В это время пошел снег, а когда мы отошли от передовой, началась сильнейшая пурга и метель. Маршрут проходил по полю и все следы и телефонный кабель, по которому можно было ориентироваться, моментально занесло. Я почувствовал, что могу сбиться с маршрута, и попытался найти кабель. Мои зигзаги заметил командир роты и, подойдя ко мне, спросил: "Ты что, заблудился?" Я ответил, что ищу кабель, который протянут в деревню. Тогда он вытащил из кобуры наган и пригрозил, что если я заведу роту к немцам, первая пуля будет моя. А напороться на немецкие укрепленные районы было очень просто в этой кромешной мгле - ведь сплошной линии фронта не было. Я пошел вперед, а командир роты за мной с наганом.

Но вдруг какая-то сила подняла меня, и я не помню, как мои ноги высунулись наружу, затем я сам решительно пролез в него, ухватился правой рукой за край окошка, повернулся лицом по ходу поезда, который в этот момент набирал скорость после очередного подъема. Сильно оттолкнулся от вагона левой рукой и отпустил окошко. Я думал, что упаду на ноги, но упал боком, и по инерции перевернулся через голову. Вскочил на ноги и побежал вдоль мчавшегося состава. И тут, сообразив, что меня могут увидеть из поезда, побежал в степь. Вышел к железной дороге, и вдруг, на фоне вечернего неба заметил человеческую фигурку. Схватил в руку камень и приготовился «сражаться за свою свободу».

При отражении одной из многочисленных контратак противника, при бое за овладение очередным ярусом укреплений, командир второго дивизиона гвардии майор Грибанов Вениамин Петрович, находясь с командиром роты 85-го гв. сп в захваченном блиндаже, вызвал огонь на себя. В результате противник потерял до двух взводов пехоты и вынужден был отступить на исходные позиции.

Землю я начал видеть, наверное, вылета с десятого. Тут уже я начал летать более осознанно. Как правило, летчики-штурмовики погибали на первых 10 вылетах, среди тех, кто перешагнул этот рубеж потерь было меньше, хотя, конечно, гибли и после. Мне на штурмовике летать нравилось, это очень хороший самолёт. Такой живучий! Много раз приходил с дырками в плоскостях. Мотор прекрасно работал. Ну, если мотор повредили, тогда он, конечно, планировал очень плохо: 6 тонн - идёт, как камень.