Воспоминания

Мы работали ночью: минировали, разминировали – разведчиков пропускали. И с переднего края уходили днем. Днем нам там делать было нечего. Но когда наступление шло, уже круглые сутки мы находились с пехотой, обеспечивали ее прохождение. Без саперов вообще не могут войска идти в наступление – что-то нужно разминировать, минировать.

Когда мы приехали, вдруг неожиданно появился противник - 10 танков. Мы быстренько рассредоточились в лесу. Дело было в сумерках. Немецкие снаряды взрывались не на земле, а над лесом. Взрывались и все осколки падали вниз, туда, где мы лежали. Мы начали стрелять из ПТРов, на расстоянии 150 – 200 метров подбили два танка, они загорелись, не могли сдвинуться с места, а остальные быстро ушли.

Получил задание – соорудить плоты, по 5 человек на каждом, ночью перебраться на другую сторону реки и утром по сигнальной ракете начать атаку. Я все организовал. На плотах переплыли ночью тихо, немцы нас не заметили, не услышали. Утром в 5 или 6 часов пошли в атаку. Оказалось, что справа и слева были ребята из нашего полка. Немцы начали отступать. Уничтожил в бою хорошо замаскированную огневую точку противника и десяток фашистов.

Мой день начинался ранним утром, когда в управление контрразведки начинали приходить шифровки из всех подразделений фронта. В мою задачу входило все их дешифровать и подготовить в виде суточной сводки для последующего доклада командованию Управления контрразведки. Ну и, соответственно, если Управлением готовилась отправка какого-то документа в нижестоящие отделы, мне необходимо было его подготовить к отправке, предварительно зашифровав.

И вдруг показались немцы, которые ехали в Залужье к лесочку заготавливать дрова. Я бросился бежать. Навстречу мне выскочил из деревни Володька. Схватили мы ящик с тротилом на виду у немцев и, обгоняя друг друга, побежали. С расстояния 300 – 400 метров, немцам, видимо, показалось, что пацаны балуются, играются.

В этом полку деды были по 50 лет. Равнялись мы на тех, кто уже отвоевали год, приобрел опыт. Они нас оберегали, воинским хитростям всяким учили. Пробежал немножко, ложись. Полежал немножко, пошел дальше. У меня быстро личный инстинкт самосохранения выработался.

Командир пехотной роты давал команду на выбор позиции. Позицию для двух минометов взвода старались располагать где-то в низине или лощинке позади пехоты. Для каждого щели для людей. Копали круг для миномета диаметром 1,5 метра, чтобы можно было укрыться, не с головой, конечно, а по грудь. И были две щели с обеих сторон для наводчика и заряжающего, а остальные были сзади – там тоже щель копали.

Руки были обработаны, стерильны, поэтому нам давали кружку и салфетку. Мы выпивали чай, чтобы потом отстоять 18 часов. Раньше не приходилось менять бригады, так как люди шли потоком. Ждать было нельзя, это не очередь за хлебом. Любое промедление — можно потерять чью-то жизнь.

Аэросани – это сплошные поломки, потому что там стояли моторы, которые использовались в авиации. Когда мотор отработал свой ресурс, его отдают на переборку. Там устанавливают его ресурс. Допустим, 100 часов или там 200 часов. Меньше всего 100 часов или 50 часов дают, чтобы поработать. Так вот нам давали те моторы, которые свое уже отработали. Попадались моторчики, с которыми приходилось здорово возиться.

Землянки, моя и соседние, были заполнены ранеными. Кроме того, они лежали на земле. Продолжалась снежная метель, артиллерийский обстрел врага, транспорта для эвакуации раненых не было, телефонная связь нарушена. Один из снарядов врага попал в мою землянку, я получил контузию. Очухался. Вышел на дорогу, угрожая пистолетом и гранатой Ф-1, останавливал любой движущийся транспорт (повозки, автомашины), грузили раненых и отправляли в тыл.

Когда с началом Великой Отечественной войны немцы подошли к Калинину, меня и моих однокурсников вызвали в военкомат и сказали, что, поскольку мы закончили мединститут и являемся запасом первой очереди, то призываемся на военную службу. Горьковская область в то время являлась основным районом, откуда шла помощь для обороны города Калинина, прекрасного городка на правом берегу Волги. Это был очень красивый город и очень беззащитный.

Ведь управление танком – это очень сложное занятие. Это сейчас пальчиком можно управлять танком. А тогда это требовало больших усилий. Надо было каждый раз 25 кг выжимать. Скорость включалась ногой. Там идут штанги на коробку передач. Механика в то время была не такая как сейчас. Так вот. Я выбрался из танка и лёг.

Ночью мы переправляли войска, а днем мост мы снимали, потому что мессеры его сразу поджигали. Мы снимали комплект моста. Он был разобранный. Мы прятали его в посадках, а ночью снова собирали и переправляли через него пехоту. Боеприпасы и продовольствие переправляли днем только на лодках. С одной стороны гребут два человека, с другой – два и пятый – ­рулевой. Лодки эти были складными: бакелизированная фанера складывалась и грузилась на машину как «Катюша». Когда подъезжаешь к реке, распорки ставишь, и она уже плывет. Ночью мы на баржах работали, а днем – на лодках.

Утром 22-го июня 1941-го года сразу началась какая-то непонятная суета, беготня, затем всех нас выстроили на плацу и объявили, что на этот раз тревога совсем не учебная, а самая настоящая - боевая. Немецкая авиация сразу стала осуществлять налеты, поэтому боевую стрельбу нам пришлось вести буквально с первого же дня. Сейчас уже, по прошествии времени, трудно сказать - сбивали мы в первые дни немецкие самолеты или нет. Но беспокоящий огонь мы вели плотный.

Я ночью максимально три боевых вылета делал. Зимой ночи длинные, поэтому мы перелетали обычно к линии фронта вечером, где поближе, иногда километров за двадцать всего. Мы могли сделать и до пяти боевых вылетов. А летом еле успеваешь один-два вылета сделать, потому что ночь короткая, много не сделаешь.

Как опомнился, схватил товарища и отбежал на сколько-то метров. Мы упали на землю и вдруг раздался сильный взрыв. Я лег на спину и смотрю, что мой танк взорвался. Что делать? Бой-то идет, а у меня кроме гранат и нагана больше ничего нет. Когда покидали танк, гранаты и кинжал всегда с собой брали – на случай рукопашного боя.

А когда раненых увозили, подошел парень солдат, и стал спрашивать у матери: «Мы вам отдадим маленькие санки, а вы отдайте нам ваши, чтобы свободно положить раненых на широких санях». Ну, она отдала. Настелили сена, раненых там положили, и они уехали. А дня через три пришли к нам немцы.

У нас осколочек зенитного снаряда перебил, наверное, маслопровод, потому что на правом моторе сверху горело масло. Стоял вопрос: дотянуть до своего аэродрома или всё-таки садиться. Кстати говоря, был такой приказ, наверное, не только по 16-й воздушной армии, а вообще, что если самолет загорелся, сажать, если есть возможность на своей территории. А если самолет охватило сильное пламя, то прыгать.

Мы никуда не ходили, просто выбирали точку повыше, залезали на нее и оттуда в бинокль наблюдали за противником. Бинокли были у всех наших разведчиков, при этом предпочтение отдавалось советской оптике с шестикратным увеличением. Иногда, когда работали в поле, приходилось использовать стереотрубу - у нее увеличение было аж двадцатикратное!

Получилось так, что после ночного боя плацдарм расширили и танк поставили в саду. И всё, спать легли. А утром туман как раз растаял и совсем близко, в метрах пятистах, увидели немецкие самоходки. Мы сразу две подбили, и они загорелись, а у третьей пушку повредили, но она до этого успела мой танк подбить, и он сгорел. Мы вовремя успели выбраться из него. А после боя дали другой танк. Не новый, конечно.

Правда, были случаи, когда кто-нибудь из сержантов, по собственной воле, оставался на фронте вместе со своим отделением. Мы с другом тоже как-то решили поехать сопровождать эшелон и затем остаться там, не возвращаясь. Но за три дня до отправки нас вызвал командир роты и сказал: “Я знаю, что вы хотите остаться на фронте, поэтому вы не поедете сопровождать эшелон. Я вас не отпущу!”

Ребята падают – лейтенант стоит. Значит, понимают – не всё потеряно. Таким образом, мы остановили 18 человек. Все бежали без оружия. Вполне нормальные ребята. Мы их построили: «Где оружие?». Пошли в траншею, которую они бросили, и забрали свое оружие.

Перед самым городом нашу дивизию посадили на танки, и мы по автостраде въехали в Берлин верхом на броне. Нашему продвижению вперед, конечно же, старались воспрепятствовать. В кювете рядом с автострадой немцы уложили стрелков из фаустпатронов, молодежь из Гитлерюгенда. Но нам, сидящим на броне, сверху было видно далеко вперед, поэтому мы этих стрелков заметили своевременно. Им некуда было деваться, и они становились легкими мишенями как для танкистов, так и для танкового десанта - в них стреляли все, кто только мог, поэтому ни один из наших танков не пострадал.

Отправляясь воевать, я сказал родным, что не буду писать письма, не надо. А в начале 1943-го года работа почты была налажена - солдаты и офицеры получили возможность писать с фронта письма своим родным. Тогда мы окончательно решили, что победим. После освобождения Кавказа, Новороссийска уже никто не сомневался, что победа будет за нами.

А разве там можно было спать? Каждую минуту бомбили, бомбили. Один раз бомба взорвалась. Борис Репкин, мой наводчик, рядом со мной был, сантиметров в пятидесяти. Бомба взорвалась, засыпало нас землей. Но живые остались.

Ночью лежишь, дремлешь. А одет был в валенки, полушубок или фуфайку. Пушки стоят. Проснулся, а снег-то начал таять и вода по канаве ко мне в окоп. Валенки снимаешь, выжимаешь портянки в прямом смысле слова и опять надеваешь. Вычищаешь лопатой воду, слякоть и ждешь – неужели уже погиб я тут?

Уже я начал разворот с хорошим настроением, и вдруг сзади атака двух самолетов, застучали пулеметы. А у меня элероны отбитые были уже, пробоины на плоскостях. Расстреливают меня без всякого прикрытия, и я понял, что мой штурман сразу был убит, потому что он ни одного выстрела из пулемета крупнокалиберного не сделал. Потом оказалось, что он во время еще первой же атаки покинул самолет, выпрыгнул. 

Поскольку я человек музыки, культуры, поэтому я на фронте организовывал бригады вокальные, музыкальные из солдат дивизиона и поднимал дух бойцов частушками. И ездили, в ближайших частях выступали. Я говорил: «Ребята, нам нужно в соседней части выступить. Кто со мной?». - «У меня есть песня». «А у меня стихи есть». - Собрались и пошли. У меня же были еще и музыканты, я играл и их учил.

Невысоко, 15 или 16 «Юнкерс-87». И вот заходят, враг-то у них кто – зенитчики, в первую очередь. Подлетают. По одному заваливаются на крыло и пикируют на нас. Когда выходят из пике, у них из-под брюха отрываются бомбы, и на глазах наших увеличиваются, к нам летят. Все на зенитную площадку.

Расчеты были очень дружные. И каждый понимал, что если хочешь выжить, надо приложить максимум усилий для того, чтобы выполнить боевую задачу. А  если ты ее не выполнишь, и немцы начнут утюжить наши окопы, то дело плохо! Поэтому в бою никого не приходилось заставлять еще что-то делать помимо своих обязанностей. Люди не смотрели, кто заряжающий, а кто подносчик – они сами бросались помочь.

В тот день на моей машине разместилось человек шестнадцать. И это была целая рота, вернее то, что от нее осталось на тот момент. Пехота попрыгала с брони и бросилась догонять немцев, а я механику приказал: “Иди к лесу, отрезай немцев от него, чтобы не ушли”. Мы успели со своей стороны перекрыть немцам отход, а с другой стороны наши пехотинцы уже им кричали: “Хенде хох!”

То есть детство у меня было дома. Юности у меня не было, потом началась самостоятельная взрослая жизнь, которая меня в училище воспитала. Мы были довольны тем, что нам давали. «Прежде думай о Родине, а потом о себе» – вот так нас воспитывали.