Воспоминания ветеранов Великой Отечественной Войны

Собственно, война для нас началась 25-го июня. Как оказалось, Финляндия бросила на полуостров шквал артиллерийского огня. Как потом нам уже стало известно, на нас обрушила огонь 31 финская батарея. Причем они били прицельно по городу. Правда, наш батальон располагался не в городе, а в середине полуострова в лесу. Но главная беда началась для нас после того, как финны зажгли лес. Лес горел страшно. Ведь почти весь полуостров состоял из лесистой местности. Так вот, чтобы обнажить нашу оборону, финны выжигали лес.

А потом немцы как нас начали давить. Я сам видел, как солдат бежит и наступает, а на танке, который на него идет, уже полно солдатской крови. Тут мы, можно сказать, по трупам все время бегали: как по нашим русским, так и по немецким. И как я во время тех боев остался жив, я и сам, ёлки, не могу понять. А жив остался. Ведь в этих боях сколько тысяч положили нашего брата. Но наступали мы, помню, все на этом направлении.

И вот некоторое время спустя, прямо на нас двинулась пятерка танков. Головной танк сразу подбили из нескольких ружей бойцы других отделений, второй и третий подожгли зажигательными патронами из противотанковых ружей Малышев, Садретдинов и Валеев. Садретдинова ранило, но он не покинул поле боя. Не успели мы порадоваться удаче, как появились четвертый и пятый танки, один из них был тоже подбит. А пятый, развернувшись, шел на большой скорости прямо на наши окопы. Поравнявшись с траншеей, он стал гусеницами разрушать их.

И что же получилось? Если при призыве, глядя на меня, посчитали, что мне будет тяжело таскать мину весом в пуд, то здесь у нас один только снаряд весил 91 килограмм, а вместе с ящиком — и вовсе 125 килограммов. Пуск производился прямо из специальных ящиков. И если снаряд был метр восемьдесят, да еще в ящике, его, наверное, четверо солдат едва тащили. Получается, что за пять месяцев службы я так вырос, что меня взяли в гвардейскую минометную часть.

В начале 1942 года меня выпустили и назначили командиром огневого взвода  гвардейских минометных частей. Формировались мы в Москве, в  Измайловском парке. После формировки нас направили на Северо-Западный  фронт, а оттуда на Северо-Кавказский. Воевали в Краснодарском крае,  станица Абинская, Крымская. Под Крымской был большой бой, там немецкая  авиация наш командный пункт разбомбила, там я ранен был.

Поселились в одной хате, и задумали печь хлеб. Ведь рождественская ночь  на дворе. Тесто замесили, поставили, а к утру отец вышел на улицу,  возвращается: «Там метель метет, и никого из немцев не видать. Давайте  бежать!» Мороз стоял такой, что даже собаки от холода не брехали. И  видимо конвоиры решили, что вряд ли кто-то отважится бежать, и пошли  греться. А хатка стояла как раз на окраине, и мы все один за другим  побежали в лощину. Из других хат за нами тоже кто-то выскочил и давай  кучей бежать. Только наших родственников там набралось человек  пятнадцать: отец, брат Иван, сестра с четырьмя детьми, невестка, жена  Алексея с детьми, да жены Ивана и Кузьмы.

Мы носили одежду, в которой прибыли в лагерь. На мне была моя униформа с галифе, китель и сапоги. У меня также были брюки, в которых ходили военнослужащие наших механизированных войск. В момент сдачи в плен я носил их поверх галифе. Кроме этого, у меня было две пары нижнего белья и две рубашки. Нам пришлось снять знаки различия с нашей формы, и мы не имели право носить какие-либо награды. Согласно Гаагской конвенции нам должны были разрешить носить награды, но русские этого не позволяли, потому что на всех наградах была свастика, и мы понимали их чувства по отношению к этому.

Потом раздалась громкая команда по-немецки, генератор заработал сильнее, и мы все стали падать в яму. Видимо, я потерял сознание. Придя в себя, я не мог понять, живой я или нет... Постепенно сознание возвращалось ко мне, я понял, что придавлен человеческим телами, так как не могу пошевелиться. Я стал медленно пробиваться наверх через груду трупов, увидел над собой ночное небо, вспомнил, что когда мы падали в яму был ясный день, а сейчас - ночь. Вокруг был тишина, С большим трудом я выбрался из ямы и пополз от нее в сторону.

Страшно было. Немцы, видно, шнапсу тоже употребили под вечерок, страшно орут, идут и поливают. И мы их поливаем. Короче, мы потом гоняли друг друга: то мы, то они. Отходим, а народ все гибнет и гибнет. Мне бы в пехоте не дойти до Берлина, я был бы убит или ранен. Дураку понятно.

В другой раз я пошла в разведку в Ржев: ржевские подпольщики собрали все данные, и я должна была их получить. Я была маленькая, "метр с кепочкой", пошла как сопливая девчонка. Трое суток я в склепе сидела, ждала. Февраль месяц! В ноябре я была под Москвой, а уже февраль месяц... Сидела, руки отморожены, ноги, голодная! А мальчишка, который меня встречал, кормил меня: кусок хлеба и теплая вода. Я варежки потеряла - и он мне дал, сшитые из рогожи. Таким путем и шла.

И ведь меня самого чуть не съели... Это одна из самых примечательных историй о блокаде в нашей семье. Пока бабушка могла ходить, она носила меня у себя на спине, и в какой-то момент за нами повадилась ходить какая-то тетка, я так понимаю из нашего дома, и откровенно выжидала пока бабушка упадет, чтобы забрать меня и сожрать... Причем, насколько я понял, она ходила за нами не день, не два, а какое-то время, и я хоть и был совсем маленький, но отчетливо помню хищное выражение ее глаз...

Немцы объявили, что всех евреев местечка и окрестностей, из гетто переселяют по приказу немецких властей на новое место жительства , а оттуда , отправят в Палестину. Приказали собраться с вещами, объявили, что те, кто не явится, будут расстреляны вместе со всей семьей. Пришло 3.500 человек. Их повели на станцию всего несколько десятков полицаев. Но когда дорога зашла в распадок, то там их уже ждали немцы -каратели, и еще добрая сотня полицаев. Евреев погнали к противотанковым рвам, на расстрел, под пулеметы. Люди пытались разбежаться в стороны и нескольким сотням человек даже удалось проскочить под выстрелами через полицейское оцепление. Но их вылавливали по округе, многих спрятавшихся сразу выдавали местные украинцы. Почти никто не уцелел…

Я уже встала, одна нога в сапоге, а другой ступить не могу и поднять не могу. Кузнец говорит, что за лошадью сходит. Я отказалась, и ночью метров 500 ползла до землянки на коленках. А в Мурманске камень один, если дождь, то все заледенеет.

Кроме пушек мы сильно помогли ружейно-пулеметным огнем, так как наши бронетранспортеры-тягачи «Комсомолец» были вооружены танковыми пулеметами. Они как зайцев гоняли по кустам немецких автоматчиков, забиравшихся к нам в тыл и буквально выкашивавшим артиллерийские расчеты. Боеприпасами мы были обеспечены хорошо.

Никогда не смог забыть ту поляну среди леса перед селом Яблуновка Она была плотно покрыта телами убитых бойцов. В большинстве своем они были в домашнем. С мешками за спинами. Не у каждого было и оружие. Очевидно, немцы посекли их из пулемета с противоположной опушки леса...