Воспоминания

И тут я заплакал… Ни боль, ни потери, ни страх не были причиной этих слез. Плакал от осознания трагедии отступления, свидетелем и участником которой мне пришлось стать, от страшных мыслей, что все наши жертвы были напрасны… Я плакал оттого, что у меня даже нет гранаты взорвать себя вместе с немцами. Плакал от самой мысли, что немцы уже на левом берегу Днепра.

На Зееловских высотах 16 апреля 1945 года мне довелось подбить гитлеровский "тигр". На перекрестке два танка сошлись лоб в лоб. Я был за наводчика, выстрелил первым подкалиберным снарядом и попал "тигру" под башню. Тяжеленный броневой "колпак" отлетел, как легкий мячик.

Каждый литовец в первые послевоенные годы сам выбирал для себя - на какую сторону встать, какую баррикаду выбрать, или просто соблюдать нейтралитет или демонстрировать лояльность к новой власти, но большинству литовцев не нужна была никакая война, народ просто хотел спокойно жить. Начиная с 1950 года даже в сельских районах, в глубинке, поддержка местным населением лесных бандформирований постепенно сошла к нулю, люди устали воевать, находиться между двух огней, терять родных и близких, жить в напряжении...

Каменный мешок, который никогда не отапливался, пол залит водой по щиколотку. Закрывали в карцер на трое суток, на хлеб и воду. Лечь было невозможно, и приходилось стоять на ногах три дня, без сна, опираясь на холодную стену. Мне это «сомнительное удовольствие» пришлось испытать.

А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете увезти, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не уместить всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! - их штыками добивали.
 
 
 

И вот в субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полеты закончились, и нам сообщают: "снять оружие и ящики с боеприпасами, и хранить их отдельно". Это же идиотство! Мы все были взволнованы.

Земля была как сталь, блиндажей не выкопать. Вот так за убитым ляжешь, консервную банку ножом поковыряешь. Какая там водка?! Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если 2-3 ночи сидим, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя - боялись самолетов.

Стрелять надо. Подсадил меня второй номер. Поддержал - отдача-то у ружья сумасшедшая. Я выстрелил - с первого выстрела танк загорелся. Люки не открылись. Немецкие танки ведь бензиновые все были. Взорвался, видно.

Помню, когда рвались к Кенигсбергу, наш батальон шел походной колонной по шоссе. С одной стороны склон, с другой болотистая низина, и вдруг нарвались на засаду. Немецкие орудия с бугра подбили у нас первую и последнюю машины, но мы стали рассыпаться и отстреливаться. Я скатился вправо, и тут меня прошило насквозь, но все остались живы. Вот что значит с близкого расстояния... Тогда из десяти машин мы, кажется, потеряли четыре. А когда взяли немецкие позиции, то оказалось, что артиллеристы были прикованы к пушкам...

Вечером я переполз через проволоку, и в определенном месте, меня ждала эта женщина. Ей я отдал платок с мамиными кольцами. Ночью она прятала меня у себя в доме, утром дала телогрейку и повела в сторону Налибокской пущи. Проходили по пригородной деревне , и играющие на улице дети кричали мне -"Жиденок!" . Пошли по лесу. Проводница сказала мне - "Иди вперед, а я тебя догоню!". Я пошел , она потихоньку отставала . Я все время оглядывался назад , и в какой-то момент , заметил , что эта женщина исчезла. Она бросила меня в лесу!

Помню, как убила первого фашиста. Вместе с напарницей Зиной Вершининой мы заняли наши снайперские позиции. Наблюдая за вражескими позициями, обнаружила пулеметчика. Прицелилась и выстрелила. Попала или нет, неизвестно. Но когда вернулась в подразделение, то все уже знали, что я уничтожила врага.

Взяли в немецкой траншее здорового немца. Старшина Кадуцкий немца «взял», а мы с Потаповым его «приняли». Он «отказывался» идти «к нам в гости». Его Слепухин слегка ножом кольнул в спину, и немец понял, что выхода нет, и пополз в сторону нашего переднего края. Но пока мы его «уговаривали», немцы заметили исчезновение своего солдата, и началась суета. Я остался прикрывать. Рядом со мной залег Пашка Слепухин и сказал -«Теперь ты мне друг, если прикрыть остался». Вышли к своим тогда без потерь.

Дернул за кольцо. Нет динамического удара. Я глянул - бог ты мой! - у меня стропы закручены, и купол колбасой вьется. Начал стропами шуровать, работать, чтобы раскрутить. Ничего не получается. Я лечу вниз. Стал кричать, как перед гибелью все люди кричат. Мой крик в пространстве, как писк мышки, наверное. Пробиваю облачность, земля приближается. Я быстренько, быстренько спускаюсь, и ничего не могу сделать. Ору. Смерть скоро. Сейчас удар будет...
 

Что характерно, у нас в полку не было лётчиков, летавших ночью, но во время окружения минской группировки мы совершали вылеты до одиннадцати часов вечера. Я специально отобрал группу из ребят, которые могли ориентироваться в сумерках. И вот, мы делали за день 4-5 вылетов, а потом вечером, когда начинало темнеть, ещё один вылет. Садиться, правда, приходилось уже в полутьме. Один раз мы возвращались с вылета так поздно, что по краям взлётной полосы наши техники даже расставили кастрюли и другие ёмкости с подожжённым маслом, чтобы мы не промахнулись при приземлении.

И как только я это сказал, смотрю, по плоскости идут шнуры…. У немцев были белые трассы. У нас были красноватые, розовые трассы, а у них - белые. Пламя сразу появилось... Помню, подумал: "Вот как люди погибают: самолет горит, а я в кабине сижу".

Мы выбрали позицию и определили цель. Залп произвели одновременно - и два фашиста упали замертво. Сразу же на наши позиции обрушился минометный огонь. Долго мы лежали, боясь пошевелиться, но все обошлось благополучно.

Нужно проехать мимо дома Гестапо и въехать в первые ворота, ведущие парк и по аллее ехать в сторону рейхстага. Посыльный от командующего армией садится на танк, как сопровождение. Они впереди, за ними танки батальона. Мы видим, как они проскакивают первые ворота, видимо не заметив их, движутся дальше ко вторым мимо здания театра Король-Опера, находящегося в руках у немцев. Вдруг со стороны этого театра выстрел, и танк загорелся сразу. На наших глазах в 50-ти метрах горит танк, где девочка, где ребята, которые поехали за героями, и мы ничего не можем сделать... Они все выскочили, но видимо был пробит бак, они облиты все дистопливом, в пламени...

Группе наших разведчиков поручили остановить бегущую пехоту. Но сделать это не удалось, их отбросили к самой реке, а одного из наших разведчиков завалило в окопчике, когда по нему проехал немецкий танк. Ночью он очухался, и пошел в село, т.к. мы уже стояли там до этого, в одной из хат. Он нашел этот дом и спрятался там под кроватью, чтобы переждать день, а ночью попытаться перейти линию фронта, но его нашли. В плену он представился простым пехотинцем, и ему поверили т.к. в том бою попало в плен до сотни наших солдат.

Саперы эта особая категория людей. Сапер никогда машинально не станет открывать дверь в доме, в только что захваченном нами населенном пункте. Он обязательно все осмотрит и "обнюхает", и только потом решит, стоит ли открывать, да и то, привяжет кусок провода , отойдет на безопасное расстояние и рванет за шнур . Обычный неискушенный пехотинец топает по земле глядя только вперед, а настоящий, опытный сапер всегда смотрит под ноги, замечая любую деталь: где земля иначе утрамбована или свеженасыпанная. Где подозрительная возвышенность грунта, или, наоборот, впадина, где нарушен земляной покров, где валяется кусок проволоки, а вдруг растяжка.

В районе сосредоточения этот Костин молодых собрал и рассказывает, как он воевал под Сталинградом: "Знаете, у КВ броня - во! Однажды немцы как дали болванкой, смотрю, болванка красная и лезет, и лезет через броню. Я схватил кувалду, как врезал по ней, так она и отлетела". Молодежь слушает его внимательно - ребята еще не были на фронте.

Мы уже говорили, что этот орден Александра Невского как полководческий дается за умение воевать. В Орловской наступательной операции я поддерживал 315 дивизию. Она продвигалась, и неплохо продвигалась. Я - с командиром дивизии. Он мне ставил задачу, я открывал огонь. Но однажды...

Рядом со мной были разведчики Скорик и Спирин. В воздухе все время визжали пули, слышен был гул самоходок, стоны и крики раненых о помощи. Но нужно было стрелять, оброняться, убивать., убивать и убивать. Я прильнул к прицелу орудия и зверски кричал -«Подкалиберными, заряжай!». В панораме увидел, как самоходка «фердинанд» появилась на небольшом бугре и стало видно ее днище. Вторым снарядом я попал в это днище, и самоходка остановилась. Все закричали «Ура!».

Один товарищ как-то стал сильно зарываться, что мол мы политику партии не так понимаем, так мы ему показательный расстрел съимитировали. Все по-честному. Собрали ребят. И собранием решили его расстрелять. Вот он струхнул здорово. А нам после этого случая все представления на ордена вернули. Как-то случай был. У нас замкомполка по химзащите был еврей, так он часто вопрос такой поднимал - почему летчикам и спирт и шоколад положен, а он видите ли на вредной работе, хотя на самом деле у него работы не было вообще - проверять только противогазы, которыми ни разу не воспользовались. Так вот его один раз в вылет вместо стрелка взяли - больше он вопрос такой не поднимал.

Запомнился первый вылет на Минск. Сцапали нас прожектора, зенитки лупят вовсю... Во второй раз при подлете смотрим, прожектора стоят, а зенитки молчат. Командир: «Ребятки, береги хвосты, здесь истребители». Мы с Валькой осматриваемся, вижу - одна трасса, вторая. Докладываю командиру: «Самолета не вижу, стрельба по горизонту». Командир ворчит: «Хреново…» Но обошлось.

Для полётов над Балтикой нам выдали, как говорится, "один гондон на экипаж": надувной плот, при падении в воду он надувался. Не знаю, наш он был или иностранный. Выжить ты бы не выжил, ведь самолет, он может врезаться, - но нам дали один. Я говорю: "Федя, выброси его". Там вода-то какая, пять минут, и всё - тебе конец. Если бы сбили самолет, все равно это гибель. Как на сухопутном самолете приземлиться на воду?

Мы на плотах двинулись через реку, но на середине Днепра нас заметили, стали бить из минометов по воде, и стрелять по нам из пулеметов с высокого противоположного берега. Мы достигли правого берега, поднялись под плотным огнем в атаку и захватили часть немецкой траншеи на бугре. Радист передал, что плацдарм захвачен, и из бригадных тылов стали перебрасывать через реку всех, кого наскребли на расширение плацдарма. Вслед за нами переправился сводный торяд, под командованием командира минометного дивизиона , еврея из Белоруссии майора Герчикова, состоявший из бригадной роты автоматчиков и "сборной" со всех тыловых подразделений. Пока к нам на помощь подошла пехота из какой-то стрелковой дивизии, мы за двое суток отбили 12 немецких атак, и дважды немецкие танки врывались на наши позиции, и просто стирали наши окопы своими гусеницами. Артиллерии с другого берега била и по танкам, и по нам...

И начали брать здание. В каждую комнату кидаешь гранату, даешь очередь из автомата, проверка, есть кто живой, и двигаемся дальше. В ответ немцы стреляют по нам из автоматов и пулеметов, кидают гранаты, по лестничному пролету бьют из "фаустпатрона", все вокруг горит. Уже второй этаж взяли, и мне Касюк показывает глазами на разбитое окно - по канату вниз снаружи, во внутренний "дворик-колодец" спускаются немцы, почему-то запомнились их начищенные сапоги. Стрелять не стали, только кричу одному из разведчиков - "Петька, возьми еще кого-нибудь, принимай их внизу! Бери живьем!". На третьем этаже сопротивление немцев закончилось и поджигать здание мы не стали... Осталось нас из 36 человек только девять, но двое тяжелораненых. Остальные убиты, ведь весь бой шел в упор...

Одним словом, в мою голову попало шесть осколков от немецкого снаряда. Я был без каски… Один из этих осколков, длиной в полтора сантиметра, выбил кусок черепной коробки в правой теменной области и прошел до левой лобной области. Мне сделали трепанацию черепа. Потом все было в какой-то пелене, в тумане.

Наша группа неожиданно наткнулась на лесной поляне на позицию тяжелых реактивных снарядов, в спешке покинутых отступающими немецкими частями и готовых к пуску по нашим войскам. Осмотрев поляну со снарядами и оценив обстановку, мы решили отправить нашу находку обратно немцам и этим оказать помощь пехоте.

В одном месте ранило одного командира. Его принесли в крайнюю хату. Попросили: "Подержите, ночью заберем". А сами отошли в лес в километре или полутора. Смотрим, идут немцы. Хозяйка из избы выбежала и к ним. Во сука какая! Немцы вытащили раненого, которого мы оставили, и расстреляли. Дождались темноты. Командир вызвал добровольцев, я просился, но он меня не пустил. Собралось их пять человек. Бл•••, всех перестреляли и избу сожгли! Я бы и сейчас их пристрелил! Просто не попал я в эту группу!
 
 

По рокадным железным дорогам часто передвигались. Наверное, знаешь, что такое рокада. Приходилось вдоль линии фронта путешествовать. Вот тут надо было репу чесать. Приспособлений-то нет. Скажут, что вот такому-то полку требуется помочь, и сразу готовишь какие-то приспособления, ищешь бревна. Вообще, на каждой машине все время должно быть бревно. Это первая необходимость. В случае чего привязываешь к гусенице, чтобы вылезти на твердую дорогу. Вот гусеница его прокрутила, опять отвязываешь, и опять привязываешь. Такая мука. Да все в грязи. Какие лишения терпели люди и выстояли. У нас ведь какие дороги-то? Никакие до сих пор.

Немцы сильно бомбили бригадные колонны прямо на дорогах, не давая продвинуться вперед по автостраде. И мы пошли на разведку, поубивали в столкновениях в лесном массиве человек двадцать немцев - пехотинцев и «фаустников», сбили три пулеметных и снайперских заслона, взяли «ценного языка», и нашли обходную дорогу через лес. Наша бригада выполнила боевую задачу в срок. Вся разведгруппа получила награды.