Артиллеристы

В районе нашего НП рвались снаряды, пронзительно визжали пули. Трижды была порвана линия связи. Ползком, по глубокому снегу, я продвигался от воронки к воронке, отыскивая порыв. В снегу это было очень трудно сделать. Провод не только оказывался порванным, но и отброшенным в сторону и зарытым в снегу.

Контратака противника захлебнулась, и наши части сразу же перешли в наступление. Откуда-то взялись танки с десантом пехоты, Где они были? Почему минометчики оказались впереди их? Трудно было разобраться. Мы попали в какую-то брешь между танковыми клиньями, А наш командир полка был человеком горячим и, может быть, прежде времени выдвинул полк к городу Губену.

"Куда вы едете?" "На фронт". "А зачем?" "Как зачем? Защищать Родину". Девушка слегка повернулась и, показав рукой внутрь бедной и темной крестьянской избы, вновь спросила: "Защищать эту жизнь?"

Только повернулся, чтобы передать ему, он вдруг говорит сдавленным голосом: «Коля, танки…» Как глянул, а я-то думал, это всё самолеты гудят… Встал даже во весь рост, мне этот колодец по пояс всего. А руки на бруствер положил и не могу пошевелить… Одной у сердца взялся, и чувствую, оно не бьется… Взял бинокль, считаю – сорок танков и двадцать автомашин с мотопехотой…

На четвертый день в атаку в пешем строю послали всех кого смогли набрать по тылам: артиллеристов, ездовых, саперов, связистов, обозников, штабную челядь вместе с «придурками», и все равно – бесполезно. От нашего дивизиона послали в первую цепь атакующих все взводы управления, часть орудийной прислуги и меня с частью взвода, мне приказали дать в пехоту десять человек.

Несколько наших "тридцатьчетверок" медленно пятились по сожженной сельской улице, изредка останавливаясь для орудийного выстрела. То и дело раздавались необычные быстро затухающие звуки, как будто кто-то натягивал и отпускал гигантскую тугую струну - так рикошетировали от мерзлого грунта вражеские "болванки". Свернув связь, мы, телефонисты, на время остались без работы и направились пообедать.

Тяжело было, потому что если немецкие танки рванули, пехота-то отползла, а нам же нельзя развернуться: лошади-то дальше где-то, в глубинке мы их оставляем (они же не будут стоять и ждать). А пушка здесь, поэтому хочешь не хочешь, а приходится сопротивляться.

Рядом со мной были разведчики Скорик и Спирин. В воздухе все время визжали пули, слышен был гул самоходок, стоны и крики раненых о помощи. Но нужно было стрелять, оброняться, убивать., убивать и убивать. Я прильнул к прицелу орудия и зверски кричал -«Подкалиберными, заряжай!». В панораме увидел, как самоходка «фердинанд» появилась на небольшом бугре и стало видно ее днище. Вторым снарядом я попал в это днище, и самоходка остановилась. Все закричали «Ура!».

Артиллерийская подготовка из 400 орудий на километр обороны противника, длившаяся полтора часа была первой такой в нашей дивизии с начала войны. Мы ликовали. Мощь артиллерии и тысячи пехотинцев, прошагавшие ночью на передний край, вселяли в нас уверенность, что свершается что-то грандиозное. Перед такой мощью никакая оборона не устоит. Мы двинемся снова вперед, а это приблизит конец войны.

Вечером 22 июня у нас должен был быть выпускной вечер, но он не состоялся т.к. в шесть часов вечера был налет немецкой авиации, и у нас в Пуховичах разбомбили военный городок и нефтебазу. Никакого страха тогда у меня еще не было, я даже с интересом наблюдал, как самолеты сбрасывают над нашей головой бомбы, за что меня отец обматерил, тогда я первый раз в жизни услышал от него такие слова… Военные были в лагерях, поэтому в городке погиб только один человек, зато нефтебаза горела два дня.

Один из танков прорвался к самой пушке, на расстояние, может, 60-70 метров. Еще несколько секунд, и он бы меня раздавил. Тут и мысли не было, ждать, когда он мне удобное место подставит. Я очень грубо навел ствол ему в лоб и нажал на спуск - сноп искр. Ничего, конечно же, ему не сделалось. Но он остановился и выстрелил. Остался в памяти кусок голубого неба, и в нем крутится колесо от моего орудия...

К пехоте попадешь, постреляешь - финны начинают лупить из минометов по этому месту. Пехота нашему брату чуть ли не подзатыльники: "Уходите отсюда. У нас было мирно, хорошо." Вплоть до того, что плащ-палатку рядом с окопом расстелят и загорают.

Подкалибрный снаряд, выпущенный в упор попал под нижний обрез башни. "Тигр" не загорелся, но экипаж попытался выскочить. Пулеметная очередь докончила дело...

Воевать все время было трудно. Немцы бились до последнего. Но в 1942 году, когда отступали, тогда труднее было. Скажем, под Ржевом. Мы выкладывались полностью, но не в наших силах было победить, поэтому мы не могли Ржев взять. И, конечно, было труднее еще и психологически. А когда наступать стали, уже само это наступление, оно, конечно, воодушевляло. «Наша берет!», - а это очень важно, когда наша берет. Скажем, под Ржевом мы трудно воевали. А когда в Сталинград нас перебросили, и мы стали за отступающим немцем наступать, мы уже вперед идем, тут у нас как-то подъем такой.

Когда лежишь, долго не можешь заснуть, вспоминаются эпизоды боев. Я отчетливо вижу каждую высотку, каждую лощинку. Вот опушка леса, деревня где ребята погибли, вот здесь мы выдвигались… Вспоминаются лица бойцов с кем эти четыре года шел. Часто думаю: "А правильно ли я в том бою позицию выбрал, орудие поставил? У меня в расчете трех человек убило. Может если бы на другое место поставил, тогда бы они и не погибли?". Я чувствую себя морально ответственным за каждого раненого, убитого, потерянного бойца. И думаешь: "А нет ли здесь твоей вины?"

Шла автострада в Данцинг и мы возле нее, мое орудие метров пятьдесят от нее было. Впереди нас насыпь была. Немцы железную дорогу через автостраду собирались строить. Вот за ней мы и стояли, не что бы позиции занять. Просто в резерве. Да там много войск скопилось. И пехота. И танки были. Тылы разные.Вот там-то нас немцы и накрыли. Страшный артиллерийский обстрел был. Я таких взрывов раньше не видел никогда. Это с моря немецкая корабельная артиллерия била. Главным калибром. Фонтаны земли - до неба. И медленно так опадают. А в них обломки разные, тряпки кровавые. Когда закончилось, повылезали из щелей разных. Тихо, только раненые страшно кричат, стонут. Вроде десять минут назад полно нашей техники было, автомашин разных, людей. И нету ничего. Только поле, перепаханное с трупами, да железом искореженным. И насыпи железнодорожной нет. Почти до основания взрывами срыло.

{jcomments off}
Три дня я вёл стрельбу по кораблям, которые двигались на запад. Вероятно, их трасса пролегала раньше в пределах досягаемости дальности стрельбы наших орудий, но после первых же выстрелов по кораблю я обнаружил, что трасса пролегает на большем расстоянии, чем мы предполагали. Первый выстрел произвели на прицеле, соответствующем пятнадцати километрам, и был недолёт; второй на двадцать два и также недолёт. Стрелял впервые по морским целям и не умел определять расстояние на море - нас этому не учили. Сразу доложил о неэффективности стрельбы, но мне приказали открывать огонь по любой морской цели, исключая для них возможность приблизиться к берегу.

В ночь на новый год меня назначили на пост с 11часов вечера до 3-часов нового года. Вышел со своим карабином из блиндажа в траншею. Стояла ясная морозная погода. Мерцали звезды. Обычно взлетали немецкие ракеты, освящая пустую с виду, заснеженную нейтральную полосу, напичканную минами с обеих сторон. Перед 12-ю часами ночи меня позвали на пару минут глотнуть спирту. Чуть пригубил, а остальное оставил своим ребятам.

Нас непрерывно бомбили, расстреливали из орудий, давили танками.Мы продолжали вести бой, не зная ничего о том, что творится на флангах или за нашей спиной. Да и вряд ли мы тогда могли об этом думать.Просто сражались до последнего человека и снаряда.Собирали снаряды с разбитых орудий, и воевали дальше.На огневых позициях лежали во множестве убитые батарейцы, но я не помню, что думал тот день о смерти. Не до этого было...

Они все страшные, но самое страшное это неизвестность. Вот тащишь ты ночью ящик со снарядами и не знаешь где передний край и не у немцев ли ты уже. Был еще страшный эпизод, когда мы налетели на минное поле. Ночью, повесив на спину простынь, чтобы водитель мог видеть куда он едет шли к передовой. За нами метрах в десяти ехал "Студебеккер" с прицепленным к нему орудием. Вдруг "бабах!" - "Студебеккер" наехал правым колесом на мину.
 
 

Немцы начали сильную артподготовку. Снаряды и мины густо рвались вдоль всей линии обороны наших войск. Через час немцы перенесли огонь на линию наших наблюдательных пунктов, и в атаку пошла немецкая пехота.Густыми цепями шли, в несколько рядов.

Большинство людей, осознанно воевало против немцев, за свою землю, а не за коммунистов или за Советскую власть. Тем более это относилось к евреям.

Скоро новый 1942 год. Мечтаем, что, возможно, к празднику нам дадут кашу. Вместо этого получаю в подарок красивый шарфик, от которого исходит такой знакомый запах любимых маминых духов, напоминающий запах пара от шоколадного напитка, но более острый. Держу в руках шарфик, вдыхаю этот знакомый запах и вспоминаю маму, отца, сестру и брата, не сдерживая слез. Вот уже полгода ничего о них не знаю. Где они, живы ли? И так тяжело на душе! Под самый Новый год недалеко от нашей огневой позиции нахожу две передние ноги неизвестно когда убитой лошади. Разрубили на куски и начали их варить в ведре в надежде, что получится жижа, подобная холодцу и можно будет погрызть кожу, ибо мы предварительно ноги осмолили на костре.

Сын "врага народа", стройбат в 1941, фронт в пехоте ПТР, ранение, курсант артучилища, командир взвода курсантов, под конец войны вырвался на фронт...

Еще когда я только-только был назначен командиром батареи, 23 февраля мы получили приказ вывести одно орудие на прямую наводку. Вывели, я остался с расчетом, начали стрелять. Уничтожили один ДЗОТ, причем тогда же меня впервые легко ранило. Немцы открыли ответный огонь, мы бросились по щелям, причем сверху на меня упал командир орудия, но все равно, осколок попал именно в меня, в левое бедро.

Мы в ближнем тылу. Спим. Передовая разговаривает километрах в десяти. Вдруг, стрельба на нашей улице, слышим очереди "шмайсеров". Немцы прорвались!

Смерть всегда была рядом с нами. Сколько раз я был на волоске от гибели сам того не замечая. Понял это только после войны. Стыдно было быть трусом, ведь бойцы батареи смотрели на меня. Страх смерти мне удавалось побороть, но был уверен, что живым я, из боев, не уйду. Многие в глубине души таили надежду вернуться живым или а крайнем случае, умереть быстро, без мучений. Я готовил себя к худшему. Постоянное внутреннее напряжение. Особенно тяжело было возвращаться на передовую после короткого отдыха. А потом втягиваешься в бои, и уже нет даже душевных и физических сил думать о возможной гибели.

Но самое страшное воспоминание сорок третьего года - это переправа через Днепр. Переправлялись ночью, побатарейно, вместе с пехотой. Немцы заметили начало форсирования, и их осветительные ракеты превратили ночь в день. Вода в реке кипела в буквальном смысле от падавших в нее снарядов и мин. С правого, высокого берега был открыт такой ураганный огонь, что никому не посчастливилось в ту ночь переправиться через Днепр.

По условному сигналу подготовки к атаке наши орудия открыли беглый огонь по переднему краю противника, а через пять минут, когда поднялась наша пехота, перенесли его вглубь немецкой обороны, стреляли пореже.

В четыре часа утра нас начали бомбить.Создавалось такое ощущение, что все бомбы летят сверху только на тебя.Все кинулись к орудиям в артиллерийский парк.

Зимой 1942 года дело дошло до того, что мы питались только сухарями, а соли не было совсем. Зато водки было достаточно. Почему? Дают на всех, а часть погибнет, - и их водка остается. Водкой нас регулярно снабжали, а соли не было. Ночью мы часть разведчиков посылали на нейтральную полосу. Немцы эвакуировали жителей оттуда, где они занимали оборону, - и те в подвалах оставляли продукты. Немцы поняли это и ловили нас. Только этими продуктами мы и питались, снабжение было ужасным, - но никто не хныкал.

Сразу доложил на батарею - «Вижу цель!». На пристрелку хватило трех снарядов, а потом дали залп всем дивизионом.Никто из немцев не уцелел. И таких эпизодов хватало с лихвой.О нашем полку в СОРе была очень добрая слава, нас с уважением называли -«богдановцы». Полк хорошо себя показал в севастопольских боях.