Медков Александр Васильевич

- Родился я в июне 1926-го года в станице Обливской Ростовской области, там же закончил семь классов. Семья у нас была по тем меркам небольшой, нас всего четверо у родителей было - я, две сестры и младший брат. Я был самым старшим из детей, правда, мама говорила, что передо мной у них был сын Женя, но он еще по малолетству простудился и умер.

- Чем занимались Ваши родители?

- Мама всю жизнь проработала воспитателем в детском саду, а папа работал на мельнице, был там и механиком и мирошником.

Жили мы в Обливской на улице Кирова, рядом со школой, наш дом под номером один стоял на углу улицы. Все свое детство я провел там. Вместе с друзьями мы любили ходить на реку Чир купаться. Раньше река разливалась словно море, затапливая прибрежные луга. Я, наверное, раз семь по детству тонул в Чиру, несмотря на то, что плавать я умел очень хорошо. Нашим любимым развлечением, кроме плавания наперегонки, было кто дольше продержится под водой. Ныряя, хлебанешь воды, потеряешь сознание и понесло тебя, пока пацаны не спасут, не вытащат на берег. Еще на мельнице у отца были лошади, и мы часто брали их покататься и искупать.

- У родителей хозяйство было?

- Крупного скота не было, только куры. Моя бабушка, папина мама, вышла потом замуж за другого деда, Куланов его фамилия, который был постовалом и занимался тем, что валял валенки. Работа эта была ручной, кропотливой и довольно трудоемкой, поэтому бабушка ему часто помогала. За ночь он мог свалять две пары мужских валенок. Работал он в отдельном помещении, где стоял котел, в котором парилась шерсть. Там было очень жарко, дед всегда был в поту. Работал в основном по ночам, а утром, завершив работу, садился у большого самовара и с ходу его почти весь выпивал. Валенки у деда получались мягкими, с утолщенной подошвой, и очень теплыми.

Во время войны своими валенками дед спасал семью от голодной смерти. В доме у деда собралось нас трое, да двоюродных, хопёрских, четверо. Дедушке приносили шерсть, а она была грязной и в репьях. Так он нам давал задание, чтобы мы вручную все перебрали, выщипывая из шерстяных клочков репейные колючки. Сестра моя, тридцать четвертого года, работала очень быстро, даже я, пацан, не всегда за ней успевал.

- Чем в школе занимались, кроме учебы?

- У нас были различные кружки, на которых мы получали дополнительное образование. Я ходил на кружок по физкультуре и кружок по литературе. Еще у нас в школе был художественный кружок, на котором мы устраивали что-то типа самодеятельности.

- К службе в армии в школе готовились?

- Нет, мы были для этого еще слишком молоды. Хотя, возможно, в старших классах нам бы пришлось изучать военную подготовку. Но у нас и так хватало перед глазами живых участников Гражданской войны, в кабинетах висели портреты Ленина, Сталина, Ворошилова. Мой отец воевал в составе Первой конной армии и часто рассказывал нам о походах, в которых участвовал. А старший брат отца, дядя Георгий, в гражданскую был командиром в отряде красных в станице Нижне-Чирской. Когда станицу захватили казаки, они брата отца привязали за ноги к двум лошадям и пустив их галопом вдоль берега, просто его разорвали. На том месте, где погиб дядя, позже установили памятник, но, когда переносили станицу в связи с созданием Цимлянского водохранилища, место гибели вместе с памятником попало в зону затопления.

- Голод тридцатых годов коснулся Вашу семью?

- Нет, я бы не сказал, что мы испытывали сильный голод. Мама нам рассказывала, что голодать ей пришлось еще когда она жила в Воронежской области со своими родителями. Тогда же девушки и юноши не выбирали себе мужей и жен, за них это делали родители. Как отец скажет, так оно и будет - сосватали и все. И мама, не желая выходить замуж за того, кого ей выбрали родители, сбежала из дому и пришла к нам на Дон, где и встретила моего папу.

- Как Вам запомнился день 22 июня 1941-го года?

- Этот день запомнился своей тревожностью. Во-первых, еще весной 1941-го года отца забрали на военные сборы в числе прочих мужчин старших возрастов, которые участвовали в сражениях Гражданской войны и более-менее знали военную подготовку. При этом не говорили, куда и зачем их забирают. Вызвали в военкомат, и все. Мы спрашивали у мамы: “Где папа?”, а она лишь отвечала: “Его вызвали куда-то. Но он обязательно приедет”. О начале войны мы услышали из рупора репродуктора, который висел на столбе у клуба. Мы и до этого все новости получали только из радиосообщений. Сразу волна тревожности прокатилась по станице, все знали, что война - это не игрушки. Хоть волнение взрослых и передавалось нам, детям, но мы были уверены, что наши победят. Иначе и быть не могло, ведь папа с Буденным и Ворошиловым вместе победят любого врага, как сделали это еще в Гражданскую. Правда, как они умеют “побеждать”, все увидели позже, под Харьковом, когда три наших армии попали в окружение.

- Отец до начала войны не успел вернуться со сборов?

- Нет, как забрали, так и все. После приказа “Ни шагу назад” он попал в штрафную роту.

- После начала войны, когда подавляющее большинство мужского населения ушло на фронт, вас, молодежь, стали привлекать к работам?

- С началом войны на фронт забрали и младшего брата отца, дядю Варсонофия, с которым они вместе работали на паровой мельнице. Поэтому мне пришлось работать за них двоих, я был и механиком и мирошником. До сих пор помню, как заводился мельничный паровой двигатель: люди по команде “Раз, два, взяли!” устраивали раскачку трансмиссии, а я, пацан, щелкал магнето. Чихая, двигатель запускался и все бежали наверх, потому что зерно уже пошло по транспортерной ленте и его нужно было молоть. К концу рабочего дня я был весь в муке. Со временем мне на мельнице стал помогать сын дяди Варсонофия, мой одногодок. Правда, когда немцы стали подходить ближе, и все хозяйства начали готовиться к эвакуации, эту мельницу закрыли. Тут уже стало не до работы - все начали готовить свои дома и дворы в качестве убежищ, укрепляли подвалы, рыли траншеи. Для нашей семьи пришлось рыть укрытие и мне, вырыто оно было за двором, за высокой клуней. Рядом с нами сооружали убежище для своей семьи и наши соседи Кроликовы. Там тоже работали пятеро детей, отца которых вместе с нашим забрали еще до начала войны, а их мама умерла от сердечного приступа в первые дни войны.

- Вы не попали под эвакуацию?

- Когда фронт подходил ближе и находился на берегу Северского Донца, в районе Белой Калитвы, у нас в станице скопилось много эвакуированных из Украины и западных областей страны. Скот, техника, люди шли через наши края просто потоком. Когда немцы были уже в Морозовской, нас, молодежь, собрали и приказали идти в сторону Сталинграда. Но идти было опасно: немецкие самолеты налетали на колонны отступающих и обстреливали их. Раненые коровы и быки зверели от боли и, не слушаясь своих погонщиков, разбегались по степи. На дороге стоял шум, гам. Во время одного из налетов погиб старший нашей группы, которого нам дали в станице для сопровождения. Пока мы добрались до Суровикино, там уже хозяйничали немцы, поэтому часть людей решили продолжить движение какими-то окольными путями, ну а мы приняли решение возвращаться обратно домой.

- С немцами вы на тот момент еще не встретились?

- Нет, мы немного не дошли до Суровикино. О том, что там уже немцы нам сказали люди, которых мы встретили на дороге. Ведь там шли не только гражданские, но и солдаты, которым, видимо, и поступил сигнал о том, что враг занял Суровикино.

Когда я возвратился домой, то первым делом выкопал в базу глубокую яму, на дно которой набросал соломы, а сверху замаскировал досками. Затем притащил в эту яму два мешка муки, которые у нас имелись. Пока было тепло, мы с моими одногодками Семеном Кроликовым и Митей Шолоховым прятались в зарослях. Спустя некоторое время немцы из станицы ушли куда-то вперед, а их место заняли румынские части. Их солдаты иногда любили стрелять по зарослям, где мы прятались, поэтому, с наступлением осени, мы перебрались в подвал.

- Почему Вы прятались в зарослях, а не дома?

- Потому что по домам проводились облавы, ловили молодежь, чтобы отправить сначала в Белую Калитву, а оттуда, отсортировав, на работу в Германию. Наш сосед, указав на маму, сказал как-то немцам: “У нее отец - красный партизан”, но мама ответила, что он был красным партизаном в прошлую войну, в гражданскую, а не сейчас.

- Много местных жителей пошло служить к немцам?

- Я не могу ответить на этот вопрос, поскольку не знаю на него ответа. Но мама рассказывала, что тот сосед, который попытался сдать ее немцам, до оккупации ходил с бородой, а как только пришли немцы, тут же эту бороду сбрил и, перекрестившись, при всех заявил: “Слава богу, наши пришли”.

- Расстрелы мирного населения были?

- Естественно. Но я на улице не появлялся, прятался, поэтому не могу сказать, кого и когда расстреляли. Из подвала я выбрался лишь в декабре сорок второго года, когда тридцатого числа с рассветом на улице появились советские мотоциклисты. Это были разведчики, которые первыми вошли в Обливскую, но по станице моментально разнеслось: “Наши! Наши!”. Затем на улицах появились и кавалеристы. Мне очень хотелось вместе с ними отправиться воевать, поэтому я подбежал к одному кавалеристу: “Дяденька, можно и мне с вами? Я на лошади хорошо умею!”, а тот посмотрел на меня и отмахнулся: “Молодой еще”. На тот момент мне еще не исполнилось и шестнадцати лет.

- Красная армия вошла в Обливскую с боями?

- С боями. Наша авиация вообще всю станцию разбомбила, потому что там скопилось несколько немецких эшелонов с горючим. После того, как наши вошли в станицу, немцы предприняли еще несколько попыток отбить ее, совершая налеты авиацией. Но местным жителям всем уже было ясно, что дело идет к полному освобождению. Когда наши войска только подходили к станице, находившиеся там румыны поспешили покинуть Обливскую. Один румын попытался у нас дома забрать оцинкованное корыто, в котором мылась наша семья, но мама ему не давала сделать этого. Только румын погрузил корыто на свою телегу, как мама его оттуда забрала и унесла в хату. Пока румын пошел по сараям поискать, что еще можно у нас забрать, мама посадила в корыто детей - двух моих сестер и брата. Румын, войдя в хату, видимо понял, что корыта ему не видать, снял с плеча винтовку и направил ее на маму. Но затем, посмотрев на сидящих в корыте детей, лишь погрозил маме пальцем и уехал со двора.

- Куда с приходом Красной армии подевался ваш сосед, который встречал немцев?

- Не знаю точно. Куда-то пропал. Одни говорили, что он с немцами ушел, другие что немцы его при отступлении застрелили.

- Чем занимались после освобождения Обливской Красной армией?

- Первым делом необходимо было заняться расчисткой и восстановлением железной дороги. Снегу в те дни было по пояс, и мы расчищали стрелки, соединяли поврежденные рельсы и шпалы, чтобы поскорее обеспечить движение эшелонов. На работы по восстановлению железной дороги выходили все, кто мог. Очень много в этом участвовало молодежи, которая была более шустрой по сравнению со взрослыми.

Все светлое время суток я проводил, работая на железной дороге. Однажды к нам на станцию со стороны Сталинграда прибыл военный спецпоезд, который занимался обеспечением связи, и нас, троих пацанов, забрали в подразделение, которое обслуживало его работу.

- Вас туда повесткой призвали?

- Нет, никакой повестки не было. Нам просто троим - мне, Коле Штоколову и еще одному парнишке - сказали, что теперь мы закреплены за этим спецпоездом. И когда поезд отправился дальше, мы, соответственно, уехали вместе с ним.

- Но вы же были гражданскими людьми.

- В то время то, что мы поступали в распоряжение командира спецпоезда, приравнивалось к призыву в ряды Красной армии.

- Как дома это восприняли?

- Дома мы просто сказали: “Нас назначили на спецпоезд. Мы уезжаем”. И с этим спецпоездом я прошел до Кривого Рога через Донбасс и Запорожье.

- Присягу Вы принимали?

- А как же. Мы ее приняли прямо в поезде, можно сказать, на ходу. Нас поставили на довольствие, выдали обмундирование. Хоть нам на тот момент и было по шестнадцать лет, но у нас все было по-взрослому.

- Какое официальное название было у вашего поезда?

- Спецпоезд номер двести девять. А вот номер войсковой части вспомнить уже, к сожалению, не могу. В голове почему-то вертится “в/ч 51082”, а что это за в/ч - понять не могу.

- Какую работу выполнял спецпоезд?

- Поддерживал работу всех коммуникаций связи: станционные и линейные. Когда поезд стоял где-нибудь на станции, наши специалисты помогали обеспечивать работу станционной автоматики, а во время движения между станциями мы следили за сохранностью линейных сооружений связи.

Когда освободили Запорожье, мы возвратились немного назад, на станцию Синельниково Днепропетровской области. В это время моя мама отправилась на Украину, чтобы поменять там какие-то тряпки на еду. На станцию Синельниково, где скопилось очень много военных, иногда совершали налеты немецкие самолеты, поэтому там постоянно стояла стрельба. Среди всей той суеты, сопровождаемой обстрелами и взрывами, между путей бегала моя мама, спрашивая у каждого встречного военного: “А Шурика Медкова здесь нет случайно?” И в этом людском круговороте нам с ней все-таки повезло встретиться! Со слезами и радостью. Каждый, кто видел нашу с ней встречу интересовался у меня: “Что здесь такое происходит?” - “Да вот, мама из Сталинграда приехала сюда, чтобы хоть немного еды выменять”. Что тут началось! Все побежали, стали из своих запасов доставать сухари и консервы, и несли это моей маме. В результате собрали ей целый вещмешок продуктов. Начальник нашего поезда помог маме возвратиться обратно домой: “Все нормально. Сейчас формируется санитарный поезд на Сталинград, и я договорюсь, чтобы твою маму отправили вместе с ним”. Вот так на санитарном поезде мама возвратилась домой. Причем там в пути еще медики для нее собрали немного продуктов питания. В результате она и продуктами разжилась, и все свои тряпки привезла обратно домой.

Правда, после этого мама еще раз ездила на Украину менять вещи на продукты. Обменяла, возвратилась, затем взяла детей и уехала жить в Полтавскую область, где было заметно сытнее, чем в Сталинградской области. Там она работала в детском саду, где приняли ее отлично. Но все равно ей хотелось домой и она, спустя некоторое время, возвратилась. После окончания уборки урожая им выделили один вагон на две семьи, одна из которых из Полтавы перебиралась в Ворошиловград, а вторая, мамина, в Обливскую. Поскольку вещей у переезжавших было мало, местное руководство колхоза загрузило вагон свеклой, зерном, картошкой, несмотря на то, что в то время с продовольствием довольно трудно. Вот какая помощь была! И это невзирая на все трудности! Две семьи с детьми загрузились всем, что они заработали, и колхозники им еще дополнительно овощей положили. Так что в Обливскую мама с Украины привезла и продукты. Поезд прибыл в Обливскую ночью, вагон в котором ехала мама, отцепили. Она говорит моей сестре: “Валя, ты сможешь найти, где наш дом?” Та сказала: “Найду” и побежала по ночным улицам. Она действительно смогла найти наш дом и постучалась в дверь. Дедушка в тот вечер еще работал и очень удивился, увидев сестру: “Валя, ты откуда?” - “Дедушка, да мы там, на железной дороге. Нам нужно разгрузиться”. В общем, дедушка организовал подводу и на ней за пару рейсов перевез домой и маму с детьми, и все продукты, что она привезла из Полтавской области.

- Из скольких вагонов состоял ваш спецпоезд?

- В составе нашего спецпоезда был один пассажирский вагон, отличавшийся от всех остальных вагонов, большинство которых были простыми деревянными, и в которых всегда стоял жуткий холод. А этот пассажирский вагон считался штабом и в нем же располагался медицинский пункт. Еще в одном вагоне, не пассажирском, а простом, находилась хозяйственная служба - кухня и склад продовольствия. Несколько вагонов, примерно пять - шесть, использовались в качестве складов, где хранились различные расходные материалы, которые требовались для ремонта линий связи. Ну и два - три вагона, в которых проживал личный состав.

- Сколько человек было в составе спецпоезда?

- Много было. Человек, наверное, около сотни.

- Личный состав делился на отделения и взвода?

- Нет, у нас была единая боевая единица - спецпоезд. И все. Задание если давали, то давали его всему нашему подразделению.

Первого немца я увидел на станции Родаково, что на Украине. Мне приказали: “Ты шустренький. Ну-ка, быстренько, проверь сто пролетов между столбами, есть ли связь”. Я побежал, но увидел немца, оборудовавшего себе позицию прямо на путепроводе. Обратно к поезду я прибежал со слезами на глазах: “Немцы! Там немцы!”. Мне поначалу не поверили: “Да какие еще немцы? Их там не должно быть”. Но дядя Митя Мухин, родом из Мордовии, сказал: “Что вы на пацана набросились. Пойду я сам проверю, что там и чего”. Он побежал вдоль железной дороги, а я за ним. “Где ты немца увидел?” - “Вон там”, я указал рукой. Дядя Митя лег на землю и стал внимательно всматриваться вдаль. Затем вскочил и побежал. Я опять за ним. Дядя Митя подбежал к немцу и ударом ноги опрокинул того навзничь. “Да он же все, убитый!” Порывшись в вещах немца, он достал из его сумки плитку шоколада и протянул мне. В тот день я впервые вблизи увидел немца, хоть и мертвого, и попробовал немецкий шоколад.

- Кто был начальником спецпоезда?

- Честно признаться, уже не помню. У меня вообще за это время из памяти многое стерлось. Помню только дядю Митю Мухина. Всему составу поезда выдавали спиртное и курево. А я и тогда не пил и не курил, и сейчас этим не балуюсь. Дядя Митя, видя, что я непьющий и некурящий, мне посоветовал: “Сынок, ты водку и махорку никому не отдавай, а держи при себе в качестве неприкосновенного запаса. Если понадобится, я у тебя его буду брать”. Часто приходилось работать в условиях сильного холода, поэтому глоток водки или папироска немного согревали наших взрослых мужиков. Наш вагон имел большие щели и плохо отапливался, поэтому нам даже спать приходилось в холоде, тесно прижавшись друг к другу.

- Ваш спецпоезд имел контакты с частями, сражающимися на передовой?

- Нет, мы шли в прифронтовой зоне, во втором эшелоне, с передовыми частями никак не соприкасаясь.

- А с железнодорожными или мостостроительными батальонами?

- Я не знаю, я же был тогда еще пацаном и не вдавался во все эти нюансы.

Двадцать четвертого февраля сорок четвертого года, на следующий день после освобождения Кривого Рога, нас пятерых послали на противоположную сторону реки Ингулец, потому что железнодорожный мост через нее на тот момент еще не был разминирован. Пока наши саперы, прежде чем разрешить движение, проверяли мост на наличие мин, мы решили по-быстрому по льду перебежать на противоположный берег реки. Но не успели мы добежать и до середины реки, как налетели немецкие самолеты и стали бомбить мост. От близкого разрыва я угодил в образовавшуюся промоину, один из осколков от разорвавшейся бомбы угодил мне в руку, а второй застрял в предплечье, где и сидит до сих пор. Из ледяной воды мне никак не удавалось выбраться самостоятельно, и я уже стал замерзать, теряя сознание. Но мои товарищи заметили меня в полынье и выволокли оттуда в состоянии практически трупа. Замерзшего меня принесли в наш медпункт, а оттуда с диагнозом “обморожение” направили в госпиталь. Сначала я попал на сортировку где-то в Запорожье, там решалось, кого из раненых куда отправлять на лечение. А затем был сформирован санитарный поезд, на котором нас перевезли в Майкоп, к месту лечения.

Кроме осколочных ранений, из-за купания в ледяной воде и обморожения, у меня началось воспаление легких, и в госпитале я пролежал практически до самого Дня Победы. Организм у меня ослаб и плохо восстанавливался.

- Как у вас решался вопрос гигиены? Вши были?

- В то время, когда я был в составе спецпоезда, вшей у нас было мало. Со вшами мне довелось столкнуться потом, когда я служил в Иране. Вот там их было столько, что все тело было в крови от того, что места укусов приходилось расчесывать. Вшей буквально стряхивали с себя, перешагивая через образовавшиеся на земле кучки этих насекомых.

- Чем кормили вас?

- В спецпоезде кормили нас вполне нормально: первое, второе - как полагалось. Готовили хорошо, ведь поварами были не какие-то чужие люди, а свои товарищи, с кем ты вместе служишь.

- Если сравнивать кормежку госпитальную и в подразделении, где кормили лучше?

- Конечно в госпитале. Там все продукты были свежими, а не консервированными или концентрированными, как в поезде. Плюс к столу давали много зелени и фруктов.

- За Вами во время службы на поезде было закреплено какое-нибудь оружие?

- Винтовка за мной, конечно, числилась, но она постоянно хранилась в вагоне. Чаще всего у меня в руках был рабочий инструмент, а не оружие. Мне приходилось устранять порывы на линии, стягивая провода и соединяя их специальными “жимками”. Где на столбах были малые порывы, мы делали “британку”, а там, где большие, паяли кабель, делая перемычки между концами провода.

- На столбы влезали при помощи “когтей”?

- Иногда использовали и “когти”, но чаще всего пользовались лишь длинной лестницей, приставляя ее к столбам и ремонтируя наверху пролеты провода. Мы были молодыми, поэтому нам говорили: “Ну-ка, быстренько давайте…”, и мы карабкались наверх, словно котята. А ремонтом станционной аппаратуры связи у нас занимались более грамотные специалисты, чем мы.

- Женщины среди личного состава спецпоезда были?

- Медик. Высокая, стройная женщина. Она была единственной женщиной в поезде, других я не видел. Хотя мне, пацану, женщины тогда были еще не интересны. Мне хватало дяди Мити, который для меня был как отец - прикроет, защитит. Или просто прижмет к себе по-отцовски. Я даже со своими сверстниками так близко не общался, как с дядей Митей.

- Ваши друзья, с которыми Вас забрали на спецпоезд из Обливской, после Вашего ранения продолжили работать на поезде?

- Да, правда, один из них погиб. Но я даже не знаю. всех обстоятельств, при которых это произошло. Возможно, это произошло в тот день, когда меня ранило. Не могу сказать, у меня некоторые воспоминания совершенно выпадают из памяти.

- Где Вы встретили День Победы?

- В госпитале. Мы этот день праздновали, как в песне поется, “со слезами на глазах”. Все, кто мог ходить, пусть даже и на костылях, вышли на улицу. Офицеры, которые лежали в госпитале, стреляли в небо из своего оружия. Одеться было не во что, мы выбегали из палат прямо в кальсонах, и медсестры, чтобы хоть немного прикрыть весь этот стыд, делали для нас из одеяла подобие бурки, складывая его пополам и в одном из углов слегка сшивая нитками. Те же, кто не мог встать, чтобы отпраздновать Победу, лежали в кроватях и тихонько плакали. Я хотел бы отметить ту заботу, ту доброту, которая исходила от медицинских работников в адрес тех, кто проходил лечение в госпитале. Нет таких слов, чтобы описать все это отношение к нам, больным и раненым. Особенно не оставались без внимания тяжелораненые, их тоже выносили на улицу, чтобы они могли посмотреть на голубое небо, на солнце и вместе со всеми порадоваться этому прекрасному дню. Откуда-то сразу нашлась водка, все стали угощать друг друга. Начальство на это старательно закрывало глаза, понимая, что в этот день невозможно кого-либо удержать. Для каждого День Победы был особенным днем, каждый в нем видел что-то свое.

После госпиталя в Майкопе, я там же окончил снайперские курсы и отлично стрелял. Меня туда отправили сразу после выписки: “Здоровый - иди служить”. На курсах мы пару месяцев изучали правила стрельбы и основы маскировки. Затем меня направили для прохождения службы в Иран, где тогда находились наши войска. Там я, будучи снайпером, сидел на крыше, охраняя здание советского посольства в пределах своего сектора. Кто перелез через забор посольства и появился в твоей зоне ответственности - тот твоя мишень.

- Были попытки проникнуть на территорию советского посольства?

- За все время я открывал огонь всего шесть раз.

- Сколько выпускников снайперской школы отправилось вместе с Вами в Иран?

- Наша команда была очень малочисленной. Туда отобрали самых лучших стрелков, человек шесть.

- Как Вы попали в Иран? На самолете?

- Нет, нас везли туда сухопутным путем, то на автомобилях, то на лошадях. По прибытии, нас в посольстве проинструктировали и сразу посадили на крышу, где мы сидели весь световой день до наступления темноты.

- Ночью никто из снайперов на крыше посольства не дежурил?

- Не знаю, может кто-то там и сидел с приборами ночного видения, но лично я каждую ночь отдыхал, к службе не привлекался.

В Иране поначалу присутствовали советские, английские и американские войска, а затем было принято решение о выводе всех войск. Наши взяли под козырек и стали выводить свои войска, двигаясь по семьдесят километров в сутки, англичане тоже ушли из Ирана, а вот американцы остались там. Они сняли военную форму, надели гражданскую рабочую робу и заявили, что остаются изучать нефтяные запасы страны и помогать в добыче полезных ископаемых. Ну, а незадолго до вывода наших войск из Ирана, я попал служить в другую воинскую часть, в другое подразделение, где сменил военную специальность, переквалифицировавшись из снайпера в командира расчета 82-мм миномета. Как я стал командиром - не понимаю, ведь я до этого с минометами вообще знаком не был. Наша дивизия тоже находилась на территории Ирана и считалась горно-вьючной, поэтому, кроме различной техники, вооружение, в том числе и минометы, в ней перевозилось и небольшими лошадками. Миномет перевозился в разобранном состоянии: на одной лошадке лафет, на другой ствол, и так далее.

Когда мы находились на территории Ирана и когда мы выходили оттуда, нас иногда обстреливали местные банды. В таких случаях мы по-быстрому собирали свой миномет и открывали огонь в ту сторону, откуда происходил обстрел. После этого звучала команда: “Сменить позицию” и мы, не разбирая миномета, практически бегом перетаскивали его в другое место, чтобы не попасть под обстрел.

Из Ирана нашу дивизию вывели на турецкую границу, а затем я был отправлен на учебу в военное училище. При этом нашего желания не спрашивали, лишь указали пальцем: “Ты, ты и ты - отправляетесь на учебу в военное училище”. Вот так я попал в Бакинское общевойсковое училище, где по выпуску получил звание “лейтенант”.

- Каким образом Вы впоследствии попали в Китай?

- Туда я попал по направлению после окончания военного училища. Это было уже в пятидесятых, когда наши войска еще находились в Порт-Артуре. У меня даже есть китайская медаль, которую я получил в тот период.

- В Корейской войне Вам не довелось участвовать?

- Я был зачислен на должность командира мотострелкового взвода в штат Третьей гвардейской Сталинградской трижды орденоносной механизированной дивизии, и там мы просто передавали северокорейцам советскую бронетехнику, в основном бронетранспортеры, непосредственно в боевых действиях не участвуя. В дивизии я дослужился до должности “помощник командира роты” и в звании “капитан” попал под известное хрущевское сокращение Вооруженных Сил СССР. Молодым офицерам предлагали продолжить службу в отдаленных районах страны - Камчатка, Чукотка, Сахалин. В тот период к нам пришло шесть человек “суворовцев”, закаленных ребят, которые окончили и Суворовские и военные училища. Они были идеальными офицерами и в военной подготовке и в отношении культуры. Так вот трое из этих суворовцев забастовали и не поехали в предложенные отдаленные гарнизоны. И их, как и меня, из армии уволили.

Возвратился я домой, а тут, оказывается, вышло распоряжение всех демобилизованных офицеров направлять на строительство Волжской ГЭС. Меня в милиции сначала агитировали: “Пойдешь к нам работать участковым? Квартиру тебе дадим”. Я сказал, что не вижу себя милиционером, потому что не знаю этой службы. Меня стали убеждать: “Ничего, научишься”, но я не согласился и отправился на Волжскую ГЭС, где использовался труд заключенных. Они жили в длинных бараках и, когда я туда приехал, у заключенных, видимо, был обед. Смотрю, с одного края стола в другой летят большие стеклянные пивные кружки. Боже мой! Развернулся и поспешил на катер, чтобы возвратиться домой. Маме рассказал об увиденном и сказал: “Я не хочу там работать, не хочу иметь дела с заключенными - это не мое”. Мама предложила позвонить в Горловку сестре, которая работала в горкоме партии. Та, услышав меня, поинтересовалась: “А ты что, уже уволился? Приезжай к нам. Здесь, рядом с Артемовском, строится Мироновская ГРЭС - большая тепловая станция на пятьсот мегаватт. Здесь тебе найдется и квартира, и работа”. И вот я туда как уехал, так и проработал в энергетике до 2002-го года. После Мироновской ГРЭС были Старобешевская ГРЭС, Запорожская ТЭС, Северодонецкая ТЭЦ, Запорожская АЭС - можно сказать, вся украинская энергетика прошла через мои руки.

- Я знаю, что Вы сторонник здорового образа жизни.

- Мне девяносто один год (интервью записано в 2017 году - прим. ред.), а я старости не чувствую, потому что по-прежнему, с 1945-го года, соблюдаю режим, занимаюсь спортом, делаю упражнения по полтора часа в день, принимаю контрастный душ. После ранения я был очень слаб, и начальник госпиталя дал мне по-отцовски наставление: “Сынок, тебе надо заниматься физкультурой. Делай наклоны, поднимай небольшие тяжести”. Этими словами он влил в меня положительную биоэнергетику, и я как фанатик схватился за эту идею. В 1948 году я уже выступал в Закавказье на первенстве военного округа по гиревому спорту, где тридцатидвухкилограммовыми гирями нужно было выполнить два движения: рывок и толчок от плеча, и даже занял третье место. После этого я начал заниматься всем подряд: французской борьбой, штангой, легкой атлетикой, гимнастикой, по выходным обязательно совершал пробежки. Будучи уже офицером, в Китае организовал партерную группу акробатов, и мы впятером делали пирамиды, при этом я работал внизу, держа на себе остальных участников.

- Как сложилась судьба Вашего отца?

- Он сражался под Харьковом в кавалерийских частях. Его послали в конную разведку, и они наткнулись на немцев. Когда сообщили об этом своим командирам, те не поверили: “Какие немцы? Вы что?” В результате их часть попала в окружение, а отец, после того как вышел из окружения, попал в штрафную роту. За это он впоследствии немного отсидел, заработал там астму и, выйдя на свободу, вскоре умер. У него была одна медаль, но у нас ее конфисковали, когда отца забрали.

- Какие у Вас есть награды?

- Из военных - медаль “За победу над Германией”. Есть еще медаль “За боевые заслуги”, но ее я получил уже после войны. Также много различных юбилейных и ведомственных наград, включая украинский орден “За мужество” и китайские медали.

- Иранская эпизод никак не отмечен в Ваших наградах?

- Нет, за Иран у меня ничего нет. Хотя там мне довелось ходить в разведку с целью выявить местонахождение американских военных. Нас одевали в гражданское и мы месяца полтора ходили с местным проводником по американской зоне ответственности, делая вид, что перегоняем стадо овец. Вот там-то вшей я покормил от души. Я потом встретил Генчика Михаила Ивановича, бывшего белорусского партизана, который в Иране тоже ходил по аналогичному заданию от Аракса на юг страны. Я думал, что меня второй раз отправят на разведку и мне этого очень не хотелось. Кто-то подсказал: “Сделай себе наколку и тебя никуда не отправят”. Мы с ребятами так и поступили. С тех пор у меня на руке появилось слово “Саша”. Правда наколка эта вышла незаконченной - в самый разгар вошел майор и, увидев, что мне наносят татуировку, дал всем участникам под зад и объявил десять суток ареста. Хоть и отсидел я в карцере, зато второй раз уже никуда не отправили.

После ухода на пенсию, я двенадцать лет возглавлял Совет ветеранов города Энергодара, выступал в школах и прочих учебных заведениях, куда меня приглашали. Всегда проповедую здоровый образ жизни и любовь к Родине.