Краснофлотцы

Месяц я провалялся в госпитале, еле-еле выжил, а когда пришел, узнал, что моя лодка ушла в поход и не вернулась. Вместо меня взяли матроса с Щ-216, эта лодка также ушла в поход и погибла. Нашей лодке прислали нового командира с Дальнего Востока, и он не сошелся с командой. Когда моя лодка уходила, все они говорили, что идут в последний раз и просили передать мне, чтобы я написал их родным. На этой лодке находилось и все мое имущество. Оно и сейчас лежит на дне Черного моря. Уже в 90-х годах я узнал, что, скорее всего, мою лодку потопили румыны у берегов Румынии.

9 мая мы стояли в Новороссийске, обстановка к тому времени у нас была спокойная, мы тралили залив. Какой-то парень сядет, вытащит ящик патронов, и стреляет вверх целый день. Кто на гармошке, кто с себя рубашку снимает, машет. Исключительно было смотреть, ликование было большое

Самое страшное... Было у нас такое дело. В июне 1942-го, в Севастополе. Мины ставили. Пришли с ночи. Поставили катер, пошли на обед. Идем обратно с командиром. Смотрю, матрос, фамилию даже помню - Страшенко бежит от катера. Смотрю, из рубки пламя - катер горит.

В пять утра с Тамани заговорили пушки, перепахивая береговую оборону  противника. Над большинством катеров в районе высадки повисли  осветительные ракеты-«фонари». Стало светло как днем. Немцы, а в  основном румыны, проспали десант и с остервенением обрушили на нас  лавину огня. Море взревело от снарядов и мин. Автоматические очереди  трассирующих пуль, что называется, косили в полном значении этого слова,  все, что появлялось у них на пути. Мы беспрестанно двигались и  маневрировали, уклоняясь от огня. Также действовали и другие десантные  суда. У берега образовалась толчея. Командир, видя такое положение, по  своей инициативе или по приказу свыше рискнул ценой гибели катера и  экипажа, отправил его полной мишенью правым бортом вдоль берега.

Буквально через несколько минут, как мать завела меня в свой, он же и  чужой, домик, стали приходить люди, близко живущие и далеко,  расспрашивали меня о своих близких, которых, может быть, где-либо  встречал, и что с ними. К сожалению, некоторым приходилось говорить, что  не встречал или не слышал о них. Кое-кому рассказывал, где видел их  сына, брата или кого-либо из дочерей, отступивших в 1941-м году в  сторону Керчи или Севастополя. Просил пришедших передать своим знакомым,  кого и где я видел, где кто может находиться. Самым сложным и трудным  было рассказывать о судьбе тех, кто погиб.

Мы хорошо подготовились, прекрасно научились прыгать в воду поротно и  повзводно, движения отработали до автоматизма. И в феврале 1943-го года  наша бригада приняла участие в Новороссийской десантной операции. В ночь  на 4 февраля нас подняли по боевой тревоге. Вообще-то нам частенько по  ночам объявляли тревоги, но все они были учебными. А тут по-настоящему,  привели нас на причал, где стоял громадный сухогруз. Очень большое  судно, куда погрузились части нашей 83-й отдельной морской стрелковой  бригады. Тогда нам ничего не сообщили, просто отправили в трюм и на  палубу сухогруза наш кавказский винегрет.

Накануне знаменитого Григорьевского десанта в сентябре 1941-го года, я  эвакуировал раненых с эсминца «Фрунзе», который затонул после налета  немецкой авиации. Тогда порядок был такой – при получении сигнала  бедствия надо срочно идти в тот  район, что указан в радиосообщении.  Неважно, остались ли там вражеские самолеты или торпедные катера, если  твой катер утонет, это дело десятое, главное – спасти людей. Мы их  сдавали в порт, где они быстренько переодевались и сушили одежду. После  десанта мы занимались главным образом конвоированием транспортов с  ранеными. При эвакуации войск Одесского оборонительного района в октябре  1941-го года мне выпала честь вывезти командующего Приморской армией  Ивана Ефимовича Петрова.

Как проходила высадка? Ну что тут рассказывать, высадили и вернулись  обратно на крейсер «Молотов». Баркас был забит народом, десантники  стояли впритык друг к другу, судно упиралось прямо в берег, ребята  выпрыгивали на землю, после чего наш баркас приподнимался на волне и  уходил обратно в море, затем мы другую партию набирали. Противник сильно  обстреливал баркас, били по кораблям, несколько десантных кораблей  затонули прямо на моих глазах. Перед высадкой десантники были настроены  нормально, по-боевому.

Когда мы стали опрашивать командира подводной лодки, им оказался капитан-лейтенант Вернер Шмидт, выяснилось, что мы потопили новейшую cубмарину «V-250», которая была вооружена какими-то новыми торпедами, о которых никто из членов нашего экипажа ничего не знал. Что интересно: торпеды загружались и устанавливались на подлодке специальной командой, в отсутствие экипажа. Тогда же, во время того самого опроса, Шмидт нам сообщил, что в задраенных отсеках лодки, возможно, еще остались живые люди. Для того, чтобы вызволить из подлодки уцелевших немцев, к месту гибели её был послан отряд наших спасателей. Однако интенсивный огонь батарей немецкой артиллерии, которая пришла на замену финским орудийным расчётам, создавал определенные трудности для того, чтобы приступить к спасательным работам. И все же работы велись, преимущественно ночью. Конечно, наших водолазов сильно били гидравлические удары от разрывов бомб и снарядов, кровь шла у них из носа и ушей, многие из них в результате этого получили ранения. Но потом, когда шум и постукивания внутри подлодки прекратились, «V-250» была поднята, отведена в Кронштадт и там поставлена в док.

Пришел приказ занять оборону и не пропустить врага к Севастпоолю. Я был в  первой роте, состоявшей из 120 курсантов, которой командовал капитан  Компаниец, молодцеватый командир, военкомом у нас являлся старший  политрук Голубь. Две роты, в том числе и наша, заняли оборону на первой  линии. Я был во втором взводе, Григоренко нами командовал, погибший на  второй день ожесточенных боев с немцами. На полях перед нами рожь уже  была скошена и к Бахчисараю шла одна степь. Трудно пришлось при рытье  окопов, потому что на десять человек у нас была одна саперная лопатка. А  штыком, как приказали, в каменистом грунте много не выкопаешь. Мы не  смогли зарыться, только чуть-чуть какие-то ямки сделали, но при этом  считалось, что мы заняли оборону.

С одной стороны кладбища – немцы, а с другой – мы. С кладбища выбивать трудно, за каждым камнем можно прятаться. Там колодец был, он и сейчас существует. Поезжай, тебе любой его покажет. С этого колодца и мы, и они пили. Он находился на нейтральной территории. Представь – перемирие на водопой! Ходили с ведрами за водой. И в это время ни они не стреляли, ни мы. Воды набрали – все, теперь можно опять.

Мы принимали непосредственно участие в спасении американского транспорта  типа «Либерти», водоизмещением 14 с половиной тысяч тонн. Дело в том,  что в Черном море было установлено множество морских мин, и мы  занимались проводкой судов до Констанцы, причем специально отправляли на  иностранные транспорты лоцманов. Но в тот раз этот американский корабль  решил пройти самостоятельно через минное поле, и, конечно же,  подорвался. Получив сигнал бедствия, наш тральщик с двумя морскими  буксирами отправили к нему, и сказали, чтобы мы не подпускали буксиры к  этому транспорту, пока мы все не протралим. Поставили тралы, подошли к  транспорту и увидели, что он стоял в море, имея примерно 20 градусов  дифферент на нос, и столько же градусов дифферент на правый борт.

После освобождения Новороссийска 16 сентября 1943-го года наш отряд  оставили для охраны Новороссийской военно-морской базы. Личный состав, а  также аппаратура дымомаскировки и дегазации были размещены на улице  Советов, ближе к городскому пляжу, в старом здании еще дореволюционной  постройки, а наши катера были поставлены на пирс «Лесная пристань». Но  еще долгое время город немцы бомбили город, поэтому везде были  поставлены дымовые шашки большого размера, метра полтора в высоту, их  установили по всему Новороссийску, в том числе и на заводах  «Пролетарий», «Октябрь», до самой Станички стояли. И каждый раз, когда  происходили воздушные налеты, мы поджигали эти шашки.