Медики

Столица напоминает мертвый город. В темноте бродят осторожно и медленно полуживые тени, да и их немного. Ни лошадей, ни автомобилей, и тишина, прерываемая вспышками и грохотанием артиллерийских выстрелов. Мёртвый, изнемогающий Ленинград!

Я наблюдал высадку на Невский Пятачок с командного пункта в стереотрубу. Как больно было видеть это…. Немцы бьют по нашим, кругом разрываются мину. Все рушится, люди на дно идут. Я тогда думал со своей «лейтенантской кочки»: «Зачем мы здесь стоим, за какой-то клочок земли столько людей губим». Когда я стал взрослым человеком, умудренным военным опытом, то понял, что эти жертвы не были напрасными.

Знаешь, вдруг нас начало здорово трясти. Тогда у нас эшелон же шел. С фронта на нем, значит, везли боеприпасы — фугасные бомбы. Надо же было снабжать летчиков. Ну и вот как раз хороший один такой человек среди нас оказался. Если он жив, то дай ему Бог здоровья. Только вряд ли: сейчас таких и не осталось Вернее, очень мало таких, как я, старых, в живых осталось. И он, понимаете ли, отцепил тот вагон, от которого летели эти фугасные бомбы. А нам стали кричать: «Ложись!» Я лежала и лежала. Потом мне надоело лежать. Я и думаю: «Ах, все равно. Убьют — так убьют.» Встала и пошла. Мне кричат: «Ложись! Ложись!» А я думаю: все равно. И вот до сих пор не умираю да не умираю. Правда?

Боже мой, потом нас бросили на Берлинское направление, что там творилось  на дорогах, словами не передать. Когда мы ехали на передовую, немцы шли  по обочинах бесконечными вереницами, ноги у всех замотаны портянками и  платками, шли и что-то кричали, а мы ехали в колонне на грузовиках  «Студебеккер», рядом двигались танки, обгоняют друг друга. Это была  мощь! А грязи там – кошмар какой-то, дороги размытые. При всем этом  двигались настолько быстро, что негде было даже и покушать. Мы по трое  суток совершенно не спали и куска сухаря не имели во рту. Наступали  настолько быстро, что нам не могли вовремя доставить продукты. Впереди  нас ждал Берлин, который охранялся очень и очень мощно. Мы заняли  позиции по берегу реки Нейсе в районе города Мускау, должны были  поддерживать в наступлении 32-й гвардейский стрелковый корпус. Немецкие  позиции были очень сильно укреплены, и при атаке на наши наступающие  войска летел целый вал огня. До 3 мая 1945-го года мы вели бои по  ликвидации обороны противника юго-западнее Берлина. Но всех согревала  одна мысль, ведь каждый твердо знал – там, где маршал Георгий  Константинович Жуков, там всегда Победа. Вот этого у нашего народа никто  не сможет отнять.

Решили мы как-то пе­ревести на немецкий язык сводку Совинформбюро и  передать немцам «по радио». Вместе с офицером Платоном Николаевичем  Матхановым заучили немецкий текст и морозной ночью отправились вдвоем к  враже­ским полициям. У меня с собой был жестяной рупор. Когда  приблизились к нейтралке, разошлись в разные стороны. Тут уже надо было  ползти, причем осторожно, ведь полоса заминирована. Вот подползла я  ближе к Воронке (страшно, кругом темнота!) и стала кричать в рупор:  «Ахтунг! Ахтунг! Слушайте голос русской девушки - голос правды...» И  дальше - о разгро­ме врага под Москвой, о близких победах Красной Армии.

У меня из головы не выходит один раненый, которого я перевязывала на  поле боя. Ему лет девятнадцать было, и разрывной пулей ему разорвало  верхнюю и нижнюю челюсть, оторвало часть языка, нос был поврежден. Если в  фильме «Они сражались за Родину» санитарка тащит Бондарчука, и плачет –  «Зачем ты такой боров вырос, что мне тебя не дотащить», то у меня было  по-другому. Я рядом с ним села, и не знала, как его перебинтовать. Если  все забинтовать, то как он дышать будет? Я до сих пор помню его глаза –  мальчишке 19 лет было, наверное. Серые глаза, полные страдания – он был в  сознании, но не кричал и не плакал. И сказать ничего не мог, у него  наполовину язык был оторван.

И уже 20 мая 1945 года мы, шесть медсестер, бывшие блокадницы, получив  командировочную, на грузовой машине доехали до Штеттина, а оттуда на  двух легковых машинах добрались до Берлина. И только тут я испытала  подлинное чувство радости от Победы – его невозможно передать. После  стольких мук мы очутились в логове зверя. Я поднималась на второй этаж  Рейхстага, он был сильно разрушен, был почти без стен. Везде преобладал  черный цвет, и редко можно было увидеть белые колонны. Везде, где  только оставались стены – они были испещрены надписями. Но особенно мне  запомнилась Колонна Победы - монумент расположен в центре парка  Тиргартен на площади Большая Звезда.

Что такое голод, я объяснить не могу. Это такое чувство… истинно голодный  человек есть ничего не хочет, он только хочет хлеба. Ни гусей, ни уток,  ни ананасов, хотя бы запах хлеба. В армии появились новые блюда – это  хряпа и дуранда. Хряпа – это, как сказать, под Ленинградом были огороды и  вот, когда рубят капусту на засолку, остаются черенки, вот из этих  черенков мы делали щи. А дуранда – особо секретное кушанье. Туда входили  жмых и еще что-то. Очень вкусно.

Пришел приказ сворачивать медсанбат и грузиться на корабль. Всех уже  отправили и грузили последнюю машину. А бои ещё идут. Тут какой-то  моряк: «Сестрёнка, помоги!» Я спрыгнула, схватила его. С машины у меня  его взяли, подтянули, а шофёр не слышал и поехал. Моряка взяли, а я  осталась, одна. К счастью, подъехала машина начсандива, он открыл дверцу  и кричит: «Ты что тут?! Скорей в машину, сейчас взорвут мост!» Я  нырнула в машину, ноги ещё на улице, а машина уже рванулась. Только мы  проехали мост с большими красными перилами, как его взорвали.

А я для тети вез с собой кое-что из продуктов, но решил, что этого мало.  На Невском работали такие небольшие базарчики, и на одном из них я за  тысячу, что ли рублей купил тарелку холодца. Прихожу в ее подъезд, нужно  подняться на четвертый этаж, а пройти невозможно – сплошной каток. Ведь  все люди выливали из квартир прямо на лестницу и все это замерзло… Что  делать, взялся за перила и пополз. По пути четыре трупа видел… Вхожу в  ее квартиру, а у нее ни деревянного пола не осталось, ни мебели, ничего,  все в буржуйке сожгла… Сама худая-худая и голодная…

Когда началась блокада, нам было очень и очень сложно. Надо было привозить воду. Недалеко от госпиталя находился круглый пруд. И вот мы туда ездили за водой: на специальные санки или салазки ставились молочные бидоны - мы впрягались и тащили. Таким образом, каждый обеспечивал своё отделение, мы в частности - операционную. Потом надо было поддерживать свет. Всю войну с освещением были большие проблемы. У нас был свой движок. Но он обеспечивал светом в основном операционную. В палатах, особенно ночью, стояла почти полная темнота. Только на столе у сестрички стояла плошка, наполненная похожим на вазелин маслом с плавающим в нём фитильком.

Радио в Ленинграде почти не говорило. В основном оно включалось, когда передавались сводки с фронтов. Каждый раз когда радио включалось, все бросались к нему. Слушаешь во все уши: какой город освободили, как продвигаются войска. После девяти часов вечера радио отключалось и никогда ничего не говорило. И вот, кажется, девятнадцатого января 1943 года я уже собиралась ложиться спать, в одиннадцать часов слышу, что радио, кажется, заговорило. Я подошла поближе, смотрю, да, говорят: "Слушайте извещение". Слушаем. И вдруг начали говорить, что прорвали блокаду

Мы постоянно голодали. Нам в сутки выдавали всего лишь по сухарю или кусочку хлеба. Но мы продолжали работать. Съедим по сухарю, выпьем стакан кипятку, - и снова беремся за дело. Очень помногу работали. А раненые ведь не спрашивали, кушали мы сегодня утром или нет, устали или нет. Их интересовало одно: как бы поскорее им бы оказали помощь. Всегда стонали: "Сестра, помоги-ииии!" Такая обстановка была: не знаешь, к кому и подойти. А нас было всего четыре медсестры, которые их обслуживали. Но мы молодые были и никогда им не отказывали.

Когда началась операция по снятию блокады, и наш фронт пошел на запад, мы тоже снялись и пошли. В начале в Красное Село потом в Ропшу. Из Ропши в Кингисепп. Прибыли в Кингисепп, там уже ждут раненые лежат на снегу. Под госпиталь выделили большое кирпичное здание у моста через Нарву. Все стёкла в нём были выбиты. Мы срочно наносили в помещения сено, солому. Стали скорее заносить раненых и класть на полу. Лишь бы скорее принести с улицы. Окна забили фанерой. Оставили только маленькие форточки.

В одном из таких поездов нашего "Эвакопункта" начальник разрешил в ящиках под классными вагонами держать кур. По этому у них всегда были свежие яйца. Помню, мы стояли не далеко от них, и наш начальник пошел, по каким-то делам к начальнику того поезда. Возвращается он, несёт яйцо и рассказывает нам про кур в ящиках под классными вагонами. Видимо из-за этих кур поезд порекомендовали писательнице Вере Пановой. Она проездила на нём около недели. Потом эти куры появились в её повести "Спутники", по которой был снят известный фильм "На всю оставшуюся жизнь".

Через какое-то время санвзводу передали приказ, выдвинуться вслед за наступающими войсками, и когда мы шли по месту недавней атаки, то становилось жутко, там ногу негде было поставить, все было сплошь устлано убитыми телами. Эвакуация раненых проводилась на волокушах, так за эти волокуши чуть ли не драка была, пехота пыталась забрать их себе для подвоза боеприпасов, ведь никакой вид транспорта не мог там пройти. В разрушенном здании 8-й ГЭС, в километре от передовой мы разместили свой батальонный санитарный пункт. Раненые просили пить, а воды рядом не было, растапливали снег, чтобы их напоить. Холод ужасный, накрывали раненых ватными одеялами и шинелями, снятыми с убитых.

Мои задачи заключались в следующем: когда подходил санитарный поезд, он же подходил с раненными бойцами, то я их забирала и отправляла по сортировочным центрам, где раненных также формировали кого куда, и я опять отвозила их на санитарный поезд. Я сама возила, постоянно солдаты, они то раненные, то больные, я возила их на грузовике, нашей полуторке, и на мотоциклах приходилось, и подводы были, вообще же на чем угодно мы возили раненных.

Иногда я у них ночевала. На батарее боеготовность тридцать секунд была. Оказалось, они спали в землянках одетые... Условия ужасные. Для женщины это, конечно, трудно. А снаряд для пушки сорок килограмм, и заряжающим надо втолкнуть его в ствол так, что бы он обратно не выскочил...
В санитарном пункте прием вели. Кто на что жалуется. А в зимнее время приходило особенно много. В основном советы давала как вести себя больному. Разговоров больше, чем лекарств. Ну что нам давали лекарства, какие-то крохи - ужас...

И часа через полтора как налетели бомбардировщики... Мало того что они свои бомбы на нас кидали, так вокруг стали рваться и наши боеприпасы... Ужас просто, что тогда творилось... Люди, лошади в ужасе стали разбегаться... Лилю убило, Катю ранило, и только меня не зацепило, но в санитарной сумке я потом нашла несколько осколков... Помню, ко мне подбежали несколько раненых, и еще один ползет, а у него живот разворочен, но он кишки руками обратно заталкивает и просит: "Сестричка, помоги..." Я, конечно, всех перевязывала. И только прислонилась к одной березе, как один санитар мне крикнул: "Ложись!" И только я легла, как это дерево взрывом просто снесло...

Потом в Таврическом саду нас зачислили в Первую гвардейскую дивизию, тридцать второй медсанбат. В Таврическом саду нас научили как пользоваться винтовкой. А винтовки были тяжелые, там тоже как ставить палатки. А потом с песнями и шутками на грузовике поехали на фронт, на передовую. Мы ведь, вообще-то, не знали, что такое война. Хоть слово страшное, но не знали.

Работали, делали всё, что надо было. Сказали - «надо», значит так и надо. А о том, что когда она кончится, когда это будет…

Схватка была ожесточенной и упорной чтобы правдиво описать се надо быть писателем - я никогда не видела столько раненых и убитых. В воздухе стоял непрерывный стон перебиваемый пронзительными криками.

Один солдат кричал: «Ой, помогите, спасите! Я ранен!» Был он не то узбек, не то таджик. Я подползла к нему и хотела тащить по полю, а он соскочил и добежал до саней за десять шагов. Оказывается, он голосовал. И прострелена у него была рука. А у меня в повозке было восемь человек, лошадь, как говориться, измучилась, и нужно ложить следующего раненного. Повозка вся переполнена. Поколотила его. Ну какие у меня могли быть кулаки? Я перебинтовала ему руку и сбросила с повозки, сказала: «Не возьму, можешь идти пешком!» Он заматерился и пошел

В одну из ночей наши пошли в атаку. Финны не ожидали, у них началась паника, солдаты бросали оружие, срывали форму и кидались в Вуокси в одном нижнем белье или голыми. А с того берега по ним ударили свои же, из пулеметов.

Попала я под Стрельну в тот момент, когда моряки шли в рукопашную в лесу. Они так дрались! В двух руках были ремни, пряжками наружу, и дрались с немцами. Они все были обвешаны патронами, что за ружья у них были, я не знаю, тогда не разбиралась еще. Помню только, как они дрались пряжками ремней. Это было жуткое явление. Сколько я перевязывала, я даже и не знаю. Когда бой закончился, я даже и не боялась уже вроде ничего. Я только помню моряков, бивших немцев по головам пряжками по всему лесу.

Потом в сентябре 1942 года, когда началась Тосненская операция, к нам начали привозить раненых. К тому моменту у нас уже палатки были построены, все готово. Вы знаете, я как посмотрела на раненых - у кого челюсть полуоторвана, у кого рук нет, у кого ног, у кого голова еле-еле держится. Мне так было плохо, я упала, потеряла сознание.

Глубокие рваные раны от осколков бомб и снарядов приводили в ужас: на телах людей буквально не было живого места. И не меньшее душевное страдание мне - военной медсестре - доставляло то, что практически невозможно было уберечь раненых от повторного ранения под постоянными бомбежками и артобстрелами.

Там немного побыли, а там было такое поле большое, а посреди был не то сарай, не то что-то такое. Постояли немного, ничего не происходит. И наши ребята решили пойти посмотреть, что там такое. Без разведки, просто так. И их оттуда так встретили пулеметным огнем. Вот здесь мы уже потаскали раненых. Тогда мне и дали "За боевые заслуги" медаль, 8 марта 1944 года. Потом дальше пошли, выполняли то, что прикажут.

Возвращение к своим оказалось очень нелегким. Гитлеровцы ждали, когда красноармейцы двинутся в обратный путь. Пуская осветительные ракеты, они интенсивно обстреливали из пулеметов и минометов все, вдоль и поперек. Тогда наш небольшой отряд двинулся вдоль линии фронта - по болотам, оврагам, сквозь кустарник.

За участие в этом бою меня наградили орденом Славы III степени. За время боев на разных участках фронта я вынесла и спасла жизнь 257 бойцам.