Пехотинцы

У противника создалось впечатление, что здесь наносится основной удар. Немцы стали поспешно подбрасывать технику и подкрепления. До позднего вечера батальон отбивал атаки и к ночи, остатки батальона вынуждены были вернуться на исходные позиции. Из почти тысячи человек, в живых, на ногах, осталось сто тридцать. Большинство участников атаки были ранены, примерно треть - погибла.

И в лучших мыслях нельзя было думать, что ты выживешь. Потому что смерть ежесекундно тебя подстерегала. Ну, представьте себе, что такое три тысячи самолетовылетов на заводскую часть? Три тысячи самолетовылетов на ограниченное по глубине пространство. Представьте себе взрыв тонной бомбы. Разлетались цеха в разные стороны, стены рушились, заводские трубы рушились. Кстати говоря, на заводе «Баррикады» было 13 труб, к концу боев осталась всего одна труба.

Оттуда просматривали сторону, где проходила немецкая линия фронта. И видим, что немцы идут и какие-то координаты набрасывают. Я тогда вышел к ним из этого дерева, держа гранату, но еще кольцо не снял. Думал, что сейчас брошу и сразу за дерево спрячусь, чтобы меня осколками не задело. А тут – бух! В меня снайпер попал. Я не успел гранату бросить.

На рассвете девятого дня, после очередного рейда за продовольствием и раздачи его взводу, от которого осталось меньше отделения, у лаза в наше укрытие разорвалась мина. Одного из моих товарищей, ленинградского шофера Мишу убило наповал осколком в висок, меня ранило в голову и левую голень. Третий, Олег, школьный учитель, вел наблюдение за нашим сектором, оглушенный мощным разрывом, видимо в шоке, попытался выпрыгнуть из укрытия, но тут же был застрелян снайпером, всю неделю охотившимся за нами. Тело его сползло вниз, к моим ногам. Я остался один, раненый, контуженный, но живой.

Но видимо мои ответы его не удовлетворили, потому что он ошеломил меня вопросом: «А где противник?» Я опешил: «Как, генерал и не знает, где противник?!» Ясно где - за Доном. Но он не дал мне ответить, разворачивается, показывает на воздушный бой: «Видишь самолёты?» - «Так точно, вижу!» - «Так вот там уже прорвавшиеся танки противника! Приказываю немедленно развернуть батальон фронтом на северо-восток, оседлать дорогу, зарыться и остановить противника! Не пропустить немецкие танки в Сталинград! Всё ясно?»

Своих не оставляли, ни убитых, ни тем более раненых - приказ командира. Не дай бог попадет плен! Но трудно, очень трудно было отходить с убитыми и ранеными по снегу. За плечами вещмешок, без него нельзя, в нем патроны, жратва дня на три, а то и больше, портянки запасные, гранаты, курево. Все это перематывали нижним бельем, чтоб не гремело. На шее автомат, на ремне нож и подсумок, тут и одному-то тяжело идти по снегу. Так чего только не придумывали для транспортировки убитых и раненых. Связывали вместе две лыжи и сверху поперек клали палки, на них раненого или убитого. Но, в основном таскать приходилось на себе. Небольшая группа, человека три, прикрывает после боя, остальные отходят. Забирают все и бегом до саночников. В рейд с нами ходили саночники. В бою они не участвовали, их и радиста оставляли километра за три до места боя. Часто метут метели, они хорошо заметают наши следы.

Военкомат, наверное, с неделю не давал о себе ничего знать, а потом мне  прислали повестку. Я пришел в военкомат, там набрали команду, человек  сорок наверное, набрали и отправили нас в Горьковскую область, на  станцию Сейма, там формировали войска. Какое-то время я пробыл на этой  формировке, а потом, так как я занимался в аэроклубе, меня взяли в  запасной авиационный полк, сказали, что там я дождусь очередного набора в  летное училище. В этом полку летчики переучивались в этом полку на  новые машины. Каждый день бились лётчики и нас, тех кто посвободней,  посылали по лесам, собирать осколки самолетов.

Бросился, и залез за спину наступающих немцев. Тогда меня ошарашила другая мысль. Но до штаба корпуса остаётся меньше километра, и никаких оборонительных позиций у штаба корпуса не было - ни одного окопа не было, ни одной части не было, готовой держать оборону. Через полчаса штаб корпуса будет уничтожен к чёртовой матери! А уничтожение штаба - это уничтожение корпуса. Я бросился назад. Паника. Я начал организовывать оборону.

Не достигнув города, на хуторе Мезенцево штаб 150 с.д. попал в окружение. Последняя телефонограмма, текст которой утром вручил мне полковник Любивый и приказал передать в штаб 9-й армии, состояла из нескольких слов: "Штаб 150 -й ведет бои в окружении".

Через пять минут и мы пошли «в штыки». Все три линии окопов брали в тяжелом рукопашном бою. И когда все казалось уже было закончено, с пригорка раздалась очередь из немецкого пулемета. Пули попали мне в плечо, легкое, перебили ребра. Я упал в снег. Следующей очередью немец «прострочил» всю правую часть моего тела. Еще семь пуль в руку, ногу...

В атаку пошли, я бегу, на ходу стреляю, а мне навстречу бежит солдатик и во всю орет "Мама". Его оказывается зацепило осколками или пулей по щеке, орет неприятно, бежит обратно. Я побежал вперед - закон такой. Добежал я до большака, а все то ли к земле прижались, то ли никого вообще не осталось, меня это смущало. Ни справа, ни слева никого нет, опять, думаю, никого нет, значит ушли вперед. Не добежал я немного до большака, а мне навстречу танк немецкий идет.

Пулеметы я распределял в зависимости от задачи: иногда я со всех отделений собирал пулеметы в одну группу, иногда по 3-6 пулеметов ставил на самых опасных участках. Вся надежда на них! Атаку как мы отражали? Сначала: "По пр-а-а-а-ативнику! За-алпом! Пли! За-алпом! Пли!" Ну, и пулеметы работали. Они залегали, конечно. Два-три залпа - и тут же сами в атаку. Бывало, в контратаку пойдешь - трупы-то лежат, и раненные тоже лежат. Боялись, что с автомата полоснет. Да, бывали такие случаи. Их конечно добивали.

Немцы почувствовали, что мы замышляем атаку. Сразу начался минометный обстрел. Лежим с комиссаром батальона в длинном окопчике, Рядом еще пару бойцов изготовились к атаке. Я говорю ему : «Проползу чуть вперед, чтобы бойцы меня видели когда в атаку буду поднимать». Комиссар головой кивнул. Я не прополз и десяти метров как в окоп залетела мина и разорвала комиссара на куски, вместе с бойцами. Комбат все это видел и после боя мне сказал -«Ты , ротный, в рубашке родился!». Обстрел усилился, подключилась немецкая артиллерия.. Комиссар полка пришел в мою роту. Взглядом спросил -«Готовы?..». И мы поднялись в атаку!.. Пробежали мы всего метров пятьдесят. Немецкая артиллерия просто стерла нас с лица земли. На моих глазах, комиссар полка пытался вновь поднять людей в атаку. Снарядом ему снесло голову...

В Польше осталось много местного населения. Мы пришли к полякам и сразу увидели разницу: если в Молдавии - много фруктов, еды, вина, то в Польше - в лучшем случае картошка и молоко. Кроме жуткой водки ничего нет. Они нас сначала хорошо приняли, мы свое на стол положим. Еда у нас лучше, знаменитые офицерские консервы с беконом, а у солдат тушенка. «Ну, что пан, германа пойдем бить?» - «Пойдем, пан, пойдем!» - «А колхозы пойдем строить?» - «Ниц не разуме!» Колхозы они наши ненавидели, им столько про них порассказывали. Поляки жили хуторами, у многих были свои куски земли.

Инструктор сказал: "Это пулемет Дегтярева. Для того, чтобы стрелять, надо это отжать, это прижать, это натянуть, и стрелять".

Открываем огонь по окнам, амбразурам. Под его прикрытием врываемся в подвал здания, соседнего с "домом Гиммлера". По развалинам достигаем улицы Кронпрннцерштрассе, откуда уже были видны Рейхстаг и вся площадь Кенигсплац. Она изрыта траншеями, исковеркана воронками, усеяна остовами сгоревших машин. Из парка Тиргартен ведут яростный огонь зенитные орудия.

После одной рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где ?!!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал , заметил что он рыжий…Переживал, что может он жив остался, и отполз куда-то , а эту сволочь обязательно надо добить !... Понимаете, до какой стадии озверения я дошел…

Окопы мы все дружно перепрыгнули, гранаты бросили, выскочили к поваленному лесу. Оттуда из ручного пулемета и автоматов открыли огонь по выбегающим из блиндажей солдатам. Видно их было плохо, так как дым от снарядов еще не рассеялся. Тут мы заорали ура. Финны из окопов стали отходить в лес, за гребень высоты. Их не было видно теперь с оборонительных рубежей за рекой, но мы их теперь очень хорошо видели и стреляли по ним, до них всего-то было метров 150-200. А перед нами из дыма от перенесенного туда огня нашей артиллерии, вынырнули три фигурки.

Уже в сентябре нередко можно было услышать от некоторых горожан - «Немцы скоро придут, мы с вами рассчитаемся!». И все равно, у многих евреев, инстинкт самосохранения в данной ситуации не сработал.

В горящем селе я был как на ладони, и только я спрыгнул в окоп, как на бруствере разорвался снаряд. Бруствер разворотило, а меня и рядового Иванова оглушило. Второго выстрела не последовало, видимо, немцы посчитали нас убитыми.

Я был в действующей армии все 4 года войны. Конечно, не все это время пришлось быть на передовой. Были и отходы на отдых и на переформирование, переходы и переезды на другие участки фронта. Но самые острые и страшные впечатления сохранились у меня от пребывания на передовой. Хотя, конечно, запомнились и постоянное недоедание, и неописуемый холод зимой 1941-1942 годов. Хорошо помню невеселое время отступления, когда казалось, что живым уцелеть невозможно.

Самоходка эта выползла из-за хаты, что бы нас добить. Ну, думаю, все - крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся - пока та борт подставила просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванет эта наша "Фердинанд" и у нее куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту!

Шли вечером, но было светло от искрящегося снега и полной луны. Навстречу выходили поодиночке раненые и говорили нам -«Здесь никто не уцелеет. Все здесь погибнете!»... Продолжаем идти. Минут через пять нас обгоняет упряжка из трех коней. На лафете сидел пожилой бородатый ездовой. Этот момент немцы не прозевали, дали несколько залпов беглым огнем по тому месту где мы находились...Один из снарядов попал прямо в упряжку. Все три лошади были убиты, а ездовому оторвало голову. Голова катилась как мяч на нас, залегших в снегу...Глаза моргали и губы шевелились в последнем смертном спазме...

Немцы находились в танках. Только кто поднимался, хотел бежать куда-то, потому что маленький окоп, тех сразу пристреливали. Когда дали команду, сдавайтесь в плен, мы продолжали стрелять. Один танк, крайний танк, стоял на месте, два танка пошли, стали давить первый взвод. Поднялся большой крик. Во втором взводе, так как мы отступали, были большие потери. Пополняли его мобилизованными, необстрелянными солдатами, а в первом, втором и третьем были кадровики. Командир второго взвода был лейтенант высокого роста, дал команду: «Вста-а-ать, руки вверх». Они встали и пошли сдаваться. Возникло замешательство. В этот момент хотел дать какую-то команду командир третьего взвода. Он только поднял руку, как его застрелили.

Однажды, когда мы только пришли с полевых занятий, обедали и вдруг зычный голос дежурного: «Тревога»! Надо было скоропалительно бежать в оружейную комнату, взять винтовку, лопатку, подсумок, противогаз, построиться...

Мы же тогда не задумывались, за что конкретно. Просто надо было. Мы были комсомольцы все. Ну, воевали, ну так нас воспитали, что к фашизму вот к этому, очень была большая ненависть. Ну, Симонова читаешь, "Сколько раз немца увидишь, столько раз и убей!". Так что было очень сильным. Поэтому, когда я в первый раз увидел в 1991 году на площади Революции настоящего нациста со свастикой на рукаве белой, то есть с черной свастикой, у меня, знаете, так машинально, автомат на грудь, пытаешься как будто. Я бы его убил, будь у меня автомат. В наше время, как известно, ни один фашист до Москвы не дошел.

Оборону фашисты готовили очень тщательно. Они настроены были там надолго остаться, загоняли наше население на строительство укреплений. Хотели уморить город Ленинград голодом, поэтому особой активности не проявляли в наступлении. Наступали для уничтожения Ладожской линии, по которой эвакуировали население и в какой-то мере подвозили продовольствие, боеприпасы.

И вот теперь гул самолетов и разрывы бомб рассекали пулеметные очереди. Это Михаил, он заранее установил пулемет на постамент статуи и теперь вел огонь. Невероятно, но и после нескольких заходов, когда все живое, казалось, было сметено с поверхности земли - пулеметные очереди продолжались. Михаила тяжело ранило, о нем забыли в тот же день - неприметный какой-то.

Я подотстал, и когда сбегал вниз, то увидел, что спиной ко мне стоит немецкий офицер, а шагах в двадцати от него находятся немецкие солдаты, стоящие в какой-то нерешительности. Что оставалось делать? В правой руке у меня был наган, я выстрелил в офицера. Он упал. Несколько секунд я бежал, поднимаясь из оврага. По мне был открыт залповый огонь. Я пробежал еще несколько метров, свистели пули, заскочил за большое дерево, вынул две гранаты-лимонки и одну за другой, не глядя, с силой бросил в овраг. Раздались два взрыва, стрельба по мне прекратилась.

Мы проскочили мост и бросились в атаку к подножью горы, и тут по нам ударила своя артиллерия. Поднимались вверх под непрерывным огнем, по крутому каменному склону, рукой камень заденешь, все сыпется. Крови там пролилось много, характерно было то, что немцы остервенело держались до последнего патрона и человека, весь бой на самой горе слился в сплошную рукопашную схватку. Я когда после взятия Сапун-горы попытался последовательно восстановить в памяти события штурма, то получилось, что только в двух рукопашных в этот день мне пришлось убить человек пятнадцать немцев...

Во время пикирования самолетов раздавался вой сирен. На многих моих бойцов это сильно действовало. Помню: перекошенные лица и выпученные глаза. Но я им приказал лежать лицом к земле и ждать моего сигнала к броску. Особенно никак не мог угомониться один татарин, не помню как его звали, он кричал от ужаса. Пришлось ткнуть его штыком в зад. В подходящий момент мы перебежали на другую позицию.

Так немцы пошли на разведку, темная-темная ночь, хоть глаз выколи, я выставил двоих наблюдателей, протянул к ним проволоку, в случае обнаружения противника надо ее дергать, я рядом с собой повесил консервную банку с камушками, слышу - дергают. Им задача, как подергал - отходить. Передовые приползли и докладывают, что слышно, как идут немцы, тихо переговариваются. Я тихо дал команду: "Стрелять только по команде!" У всех автоматы ППШ, нужно поближе подпустить.