Танкисты

Выбираться из танка мы решили все через верхний люк от заряжающего. Наш танк стоял так, что нижний люк упирался в кочку, и выбраться через него было невозможно. Оставался единственный шанс – спрыгнуть через люк на моторное отделение и быстро скатиться с него на землю, а потом укрыться за погребом. Однако Орлов замешкался, вылезая из люка. Его изрешетили пулями, и он упал обратно в танк прямо на руки заряжающего Диамидова. Тот уложил его рядом с Удодом, взял его пулемёт и рывком выбросился на моторное отделение. Ему повезло. Он скатился за погреб и открыл огонь из пулемёта по немецким автоматчиком, которые были уже рядом с нашим танком. Я быстро забрал документы и оружие убитых товарищей и так же выскочил из танка.

Влетаем в это Погребище, примерно через километр колонна вдруг останавливается. Открываю люк, глянул, а справа, в пяти метрах, у хаты стоит немецкий танк… И слева стоит… И дальше они стоят, и сзади, правда, танкистов не видно. Вот тут у меня по спине пробежал холодок, и я узнал, как волосы могут дыбом вставать. На мне танковый шлем плотно сидел, но тут что-то вроде стал шевелиться… За уши его подтянул, а в голове кошмар… Прошу механика-водителя: «Савин, глянь-ка в люк, что там за обстановка?» А сам наблюдаю за ним.

До центра Берлина уже оставалось совсем не много где-то три километра, когда путь полку преградил канал. Он был не широкий, метров тридцать всего, но одетый в гранит, с отвесными берегами. Мостов через канал практически не осталось, но в нашем распоряжении остался Горбатый мост на Потсдамштрассе. Он был заминирован и пристрелян. Саперам удалось его разминировать. Но как его преодолеть? Мы обложили один танк дымовыми шашками. Мыслилось так, что немцы растеряются на несколько десятков секунд и дадут танку проскочить, а во-первых танк дымом прикроет атакующую пехоту.

Я трижды горел в танке. Последний раз хорошо помню. Мы получили задачу  занять какую-то деревушку. Разведвзвод это такая организация, что всегда  именно ты получаешь первые снаряды. Кто его знает, что нас ждало  впереди. По карте надо проехать лес. Командир бригады подошел к комбату и  говорит: «Разведка доложила, что впереди как будто никого нет. Вы  смотрите, осторожнее там, потому что немцы могут быть в лесу или на  опушке. Или еще где-то, ведь для танка самое опасное оружие – это  фаустпатрон».

И пока мы приходили в себя и выясняли обстановку, в это время наш танк  получил мощнейший удар и раздался взрыв – как мы потом поняли, в нас  выстрелили из «панцерфауста», для танка самая пакостная штука. Попал он в  трансмиссию, после взрыва перегородка, отделяющая боевое отделение от  мотора, вылетела, и на нас хлынул поток большой температуры, который  развивается при выстреле из панцерфауста. Стало горячо, как будто на  поверхности солнца. У нас в баках было танковое топливо газойль марки  «Э», оно полыхнуло и все это дело хлынуло внутрь.

Прибыв на место, мы стали оборудовать позиции:  вырыли капонир, закопали  танк, привели его в боевую готовность № 2: два человека внутри танка,  остальные на отдыхе. И только через несколько дней нам дали приказ  двигаться вперёд. Немец тогда здорово отступил, мы догоняли его больше  суток. Вышли к берегу Вислы. Там стоял понтонный мост, по которому  двигалась и техника и войска. Мы как-то замешкались, и от своей колонны  отстали. Чтобы догнать своих, командир принял решение переправляться  прямо по льду. Лёд тогда ещё не окреп, и мы почти сразу провалились.  Внутрь вода не попала, но выбираться нам пришлось через верхний люк.  Вскоре подъехали ребята на танке, кинули нам трос, попытались вытащить.  Но трос только рвался раз за разом, несмотря на то, что его толщина была  более 30 миллиметров. Стали кидать под гусеницы всё, что имелось под  руками, но только перемалывали в труху. И тут нам повезло: подъехал  специальный танк из ПРБ (полевой ремонтной базы), у которого имелась  лебёдка. Он и вытащил нас на берег.

Но бои были очень жестокие. Первый наш танк сгорел – подбили по  центру колес, но экипаж уцелел. На втором когда гусеницу подбили, мы  выскочили. Ремонтники его осмотрели: «Ну, теперь его не скоро сделаешь!»  Посадили на третий, но и его под Данцигом подбили. А однажды случилось  попадание, как раз в угол возле меня, и ушло рикошетом. Но удар был  сильный, мне аж уши заложило.
А в самом Данциге была каша, не поймешь, кто где. Город постоянно  бомбят и обстреливают, народ туды сюды. И когда бои вроде утихли, нас  расположили в предместье в одном поместье. И как-то мы решили сходить в  город. Наш помпотех, Чеботарев, я и другие ребята пошли по центральной  улице, а она оказалась забита телами наших пленных. Горы людей, мы прямо  по трупам шли… Их видимо гнали в порт, но когда поняли, что не успеют  эвакуировать, с двух сторон улицы расстреляли… У них по карманам лежали  записки с данными о себе, мы их собирали, и сдали все в штаб.

Страдание от голода – это не только страшное ощущение, что ты хочешь  есть, самое ужасное, что к этому ощущению добавляется невыносимая боль,  это клетки организма, не получив еды, съедали клетки головного мозга и  клетки других органов человека. Этим тяжелым заболеванием – дистрофией 1  степени я заболел в декабре 1941 года. Помимо этой болезни я заболел  туберкулезом. Жизнь моя была обречена, но в подобном положении было  большинство блокадников.
В декабре 1941 года я окончательно потерял силы настолько, что не мог  добраться до окопа со своим автоматом, не было даже сил подняться утром  с нар. Меня отправили в так называемый госпиталь. Это был спортивный  зал, не отапливаемый, а на улице 40° С.

Переформирование нашей бригады происходило в Тамбовской области,  недалеко от Мичуринска, станция Хоботово. Формировались до июня, после  чего нас направили на Западный фронт. Западный фронт перешел в  наступление, с задачей выйти к Днепру, но у нас ничего не получилось и в  сентябре нас опять отправили на переформирование, на этот раз в  Московскую область, в район Нарофоминска. Штаб корпуса был в  Нарофоминске, а мы между Кубинкой и Нарофинском. Там такое шоссе, идет с  севера на юг, Кубинка – на севере, Нарофоминск – на юге, а западнее  этой дороги были леса, в которых мы до декабря и находились. А в декабре  мы вошли в состав 6-й танковой армии и с ней мы попали в самое пекло –  Корсунь-Шевченковская операция. В результате этой операции, в которой  участвовали два фронта, 2-й Украинский, которым командовал Конев и 1-й  Украинский, которым командовал Ватутин, была окружена большая группа  немцев, которую пытались деблокировать. Ночью небольшая часть окруженных  сумела вырваться, но в основном они были уничтожены, а мы продолжили  наступление.

22 апреля мы подошли к южной окраине Берлина, а там бетонированный канал метра три глубин – танки не возьмут, пехота не вылезет. Но нам повезло – там какой-то завод был, его наши разбомбили, и фермы попали на этот канал, вот по этим фермам пошла пехота, захватила плацдарм. Потом быстро навели мост. И батальон вышел на Викторе-Луиза платц, метрах в 150-200 от рейхстага. Это было перед 1 маем.

Нового танка вместо сгоревшего не давали, обычно мы получали машину из ремонта, из бригадного или армейского тыла, но такой танк был ненадежный, шел "на честном слове" и часто ломался. Машины, приходившие в бригаду с армейского ремзавода, были куда надежнее, там танки латали на совесть… Новые боевые машины мы получали только, когда бригада полностью теряла в боях свою материальную часть и нас отводили на переформировку.

Тогда начались тяжелые бои, немцы всегда шли в атаку при поддержке танков, бронетранспортеров, у них была высокая механизация. Вот танки представляли для нас самую большую опасность, потому что единственным средством борьбы с ними у курсантов имелись только бутылки с горючей смесью. Но в итоге мы научились пользоваться ими - надо было просто пропустить танки через окопы, а когда они уже уходили, то по корме бросить бутылку, и такая тактика принесла нам пользу, немцы вскоре почувствовали, что постоянно в атаках теряют танки.

Нужно проехать мимо дома Гестапо и въехать в первые ворота, ведущие парк и по аллее ехать в сторону рейхстага. Посыльный от командующего армией садится на танк, как сопровождение. Они впереди, за ними танки батальона. Мы видим, как они проскакивают первые ворота, видимо не заметив их, движутся дальше ко вторым мимо здания театра Король-Опера, находящегося в руках у немцев. Вдруг со стороны этого театра выстрел, и танк загорелся сразу. На наших глазах в 50-ти метрах горит танк, где девочка, где ребята, которые поехали за героями, и мы ничего не можем сделать... Они все выскочили, но видимо был пробит бак, они облиты все дистопливом, в пламени...

В июне 1941 года я находился в пионерском лагере в селе Федычин. Лагерь был устроен в старом графском замке. Ранним утром, 22-го июня, бомбили Луцк и мы, проснувшись, увидели, как в городе бушуют пожары, над кварталами столбы черного дыма, слышались взрывы. В 7-00 в лагерь приехал автобус «газик», из него вышел солдат с винтовкой и сказал -«Началась война! Грузите младших в автобус! За другими приеду следующим рейсом». Вернулись в город, пришел на квартиру, которую мы снимали у одного местного еврея, и тут снова стали бомбить. Спрятались в подвале: хозяин квартиры с женой и пятью детьми, и я. Хозяин сказал -«Ну, нашла коса на камень, русские немцам теперь точно все кости переломают!». 25-го июня, отец, уже призванный в армию как старший лейтенант запаса, посадил меня на поезд, уходящий на восток.

Танк стало немного заносить. Я наполовину высунулся из люка. И наехали мы на «свежую» мину. Взрыв. Меня выбросило наружу, и я потерял сознание. Очнулся, вижу, что весь залит кровью, а моя левая рука была просто перемолота в фарш. И снова, вокруг померк свет, я «отключился», полный провал в сознании.

Тогда было какое-то непонятное состояние. Знал, что будут вражеские танки, что надо их подбивать, двигаться вперед, что нужно делать все, чтобы победить. Помню, как подбил самоходку: попал с близкого расстояния... Мы освободили Волохов, Карачев и Брянск. Когда Брянск освободили, нас вывели на переформирование в брянские леса, где мы очень долго стояли.

Мы выскочили из танка, он миной нас ударил, командира и механика убило разом. А мы с башнером … Тут такой ручей высохший был. Мы по ручью добежали, по линии фронта, чтобы его дезориентировать. И мы, когда метров пятьдесят переползли по этой лощине, он по нам не стал стрелять. Мы вскочили и побежали, пробежали, не знаю сколько, во ржи засели, легли. Потом окопчик нашли, в окопчике сидим, думаем - табак взят был легкий: давай, закурим с башнером вдвоем. Закурили, вдруг кто-то ползет: "Ну, леший, зря мы с тобой закурили, нас заметили - дым, немец, наверно, ползет. Что будем делать?" Думал-думал, потом говорит: "Знаешь что, может, обоих не убьет, давай выскочим и заорем". Выскочили и закричали, а это за нами, за танками пехота шла, она засела, и командир роты пехоты связного послал искать, где пехотинцы засели. Он больше нас испугался.

Я как технический специалист смотрел на немецкие танки. Во-первых, мы, особенно на Курской дуге, впервые со всеми экипажами проводили занятия на тему о том, куда нужно вести огонь по "Тиграм", "Пантерам" и т.д. Это была моя задача - задача технической части - проводить такие занятия. У нас к тому времени уже были кое-какие технические данные об этих танках. В основном бить надо было по борту и ходовой части, потому что носовая часть у них была неплохо бронированная. Также можно было бить по корме, но в нее трудно попасть - только тогда, когда он повернется.
 

Как-то однажды со своим приятелем, когда он еще мог ходить, пошли в пятиэтажный дом. Пришли, ему нужно было краски найти, он художник. И мы в любую квартиру заходили: то труп на плите, то труп лежит в кровати. Эти трупы мы вытаскивали и складировали прямо во дворе. А через несколько дней приезжали или на машине, или на лошади, увозили на кладбище, где сейчас братская могила.

Вообще, в последнем бою под Москвой наш экипаж должен был сгореть. Последние танки бригады шли на исходную позицию для атаки, и вдруг у нашего танка заглох мотор - сдох начисто, как хотите это назовите: "исчерпал ресурс" и так далее, но пока мы ждали технарей-ремонтников, остальные танки пошли в бой и все сгорели...Вывели тех, кто живой, в тыл и отправили на новую формировку на Урал. Там я застрял в запасном полку на годик с небольшим, пока снова не вырвался на фронт.

Вдруг из деревни вырывается немецкий танк, облепленный человеческими фигурами так, что башни вообще не видно было. Он был, как ежик! Я говорю командиру орудия: "Видишь цель?" - "Нет, не вижу" - "Давай, крути башню влево". А танк уже уходит. Все-таки наводчик заметил этот танк и осколочным снарядом вломил. Танк он не подбил, но удирал он уже совершенно голый, вся эта людская масса была сметена взрывом.
 

Первый бой - он самый страшный, я вам серьезно говорю. Меня иногда спрашивают: "Вы как, боялись?" Я скрывать не буду: я боялся, потому что идешь на верную смерть, а как там богу угодно будет поступить со мной - это только ему известно.

Я вам говорил, что в наступлении мы опережали немца, естественно, на марше скорость максимальная, у механика-водителя люк открыт, я как командир сижу, люк тоже открыт. Ветер, температура градусов 15-10, просифонивает насквозь. Комбат дает команду: "Малый привал!" Открываем бачок, закуска у нас уже есть (до войны такой толстой колбасы я лично в Туле не видел. Хорошая колбаса была, и сало украинское толщиной в ладонь и шоколад у нас был и изюм) наливаем грамм 150 70-процентного спирта, сразу воду и закусываешь. Потом команда: "По машинам!" и вперед.

На Зееловских высотах 16 апреля 1945 года мне довелось подбить гитлеровский "тигр". На перекрестке два танка сошлись лоб в лоб. Я был за наводчика, выстрелил первым подкалиберным снарядом и попал "тигру" под башню. Тяжеленный броневой "колпак" отлетел, как легкий мячик.