Кулешов Виктор Фёдорович

Я, Кулешов Виктор Фёдорович, родился 19 сентября 1917 года в станице Новороссийской Краснодарского края. Детство и юность прошли в сельской местности, где главным занятием было сельское хозяйство. После школы я решил посвятить себя технике, и в 1939 году поступил в Таганрогский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Однако по ряду обстоятельств меня перевели в Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства, где я продолжил обучение на факультете механиков. Это уже был практически пятый курс.

- Как вы заканчивали обучение? Что осталось в памяти?

В 1941 году я пытался защитить свой проект комбайна. Защита дипломного проекта прошла успешно, и 16 июня 1941 года я закончил институт. После защиты диплома ждал назначения. В то время все выпускники распределялись государством, не было так, что можешь сам выбрать, куда пойти работать. Но в июне 1941 года началась война, и планы резко изменились. Вместо работы по специальности в сельском хозяйстве, в августе нас призвали в военное училище на шестимесячные курсы подготовки заместителей командиров танковых рот по технической части. Учился я в Москве при Военной Академии бронетанковых и механизированных войск РККА.

- Какие воспоминания у вас остались о военном училище?

Курсы я закончил в январе 1942 года и получил звание техника-лейтенанта. Как успешно окончивший училище стал слушателем Инженерного факультета Академии и большую часть времени в 1942 году был на стажировке в войсках.

Первая стажировка была на Горьковском заводе. Там я работал на сборке легких танков Т-60, которые выпускались с автоматической пушкой ТНШ-1. Это был небольшой, но маневренный танк, который тогда только начали производить, и мы изучали его буквально "с нуля". Работал на самых разных позициях, от сборщика до наладчика.

После Горьковского завода меня направили на Сормовский завод, где собирали уже знаменитые Т-34. Мы занимались производством этих танков, начиная от первой гайки до последнего рычага. Это был уже более сложный процесс, но при этом был огромный дефицит кадров. Подготовленных рабочих не хватало, и приходилось самим осваивать многие операции на практике.

- А были трудности на заводах? Как думаете?

Конечно, трудности были. Особенно не хватало квалифицированных рабочих для сборки танков. Часто мы обучали рабочих прямо на месте, потому что заводы постоянно нуждались в специалистах. Несмотря на бомбардировки, например, на Сормовском заводе, производство не останавливалось.

После этих заводских стажировок я был направлен в учебный танковый полк, который находился в Сормово. Там я уже был преподавателем и обучал механиков-водителей практической езде на танках БТ-7, Т-34, а также на английских танках «Матильда» и «Валентайн», которые поступали к нам по программе ленд-лиза. Обучение было ускоренным: механики-водители получали всего пять часов вождения, после чего их отправляли на фронт.

Летом 1942 года меня направили в другой учебный полк, который стоял на реке Угра, недалеко от линии фронта. Там я выполнял обязанности зампотеха роты и тоже участвовал в подготовке танкистов. Фронт в то время был относительно спокоен, и мы использовали это время для того, чтобы лучше изучить танки и отработать свои навыки. Вскоре меня отозвали обратно в Академию, и в январе 1943 года я отправился в Узбекистан, где правительство попросило нашу академию помочь с ремонтом сельскохозяйственной техники.

- Как вы работали в Узбекистане?

В Узбекистане мне поручили организацию ремонта тракторов и сельхозмашин. Тракторы ХТЗ, которые мы восстанавливали, часто находились в заброшенном состоянии, стояли под открытым небом, но мы смогли вернуть в строй значительное количество техники. Главной проблемой, конечно, был дефицит запчастей и кадров. Нам приходилось изготавливать некоторые детали прямо на месте, используя доступные материалы. Кадры тоже обучались на практике, так как подготовленных специалистов почти не было.

- Что было после работы в тылу? Расскажите нам.

В июне 1943 года мне поручили защиту дипломной работы, 16 числа я защищал ее. Тема была довольно интересная — разработка технологии изготовления поршневых колец для двигателей английских танков. Я сам изготовил эти кольца, и моя защита диплома прошла очень необычно: председатель комиссии, генерал-полковник Вольский, оценил мою работу просто по тому, как я принес ему на защиту собственноручно изготовленные кольца.

После защиты диплома в октябре 1943 года меня направили на фронт, на Калининский фронт, который вскоре был переименован в 1-й Прибалтийский фронт. Там я работал с передвижными ремонтными бригадами, так называемыми "летучками", которые занимались ремонтом танков прямо на поле боя.

После того как я закончил работу в качестве начальника строительства подвижного танкоагрегатного завода на 1-м Прибалтийском фронте, моя бригада продолжала свою деятельность в условиях всё большей напряжённости. Мы работали не только над ремонтом танков, но и над созданием новых подходов к их обслуживанию. Каждый день был наполнен вызовами, которые требовали мгновенной реакции и принятия решений.

Как только поступала информация о новых потерях танков на фронте, мы собирались в бригаде для обсуждения планов по ремонту и вводу техники в строй. В эти моменты важным был не только технический опыт, но и умение сплотить команду. Я всегда считал, что успех любого предприятия зависит от взаимодействия людей. Были среди нас те, кто раньше работал в гражданских сферах, и их знания иногда оказывались бесценными.

Одной из самых сложных задач было обеспечение запчастями. Мы часто сталкивались с нехваткой необходимых деталей, и приходилось изобретать способы их получения. Иногда приходилось снимать детали с подбитых танков, чтобы сохранить боеспособность других. В таких условиях мы разработали систему учета, которая позволяла оптимизировать запасы и распределение ресурсов.

Порой приходилось принимать трудные решения под давлением. Я помню случай, когда один из наших танков был тяжело поврежден в бою, и мы были вынуждены решить, стоит ли его восстанавливать или отправлять на запчасти. Ситуация была критическая, и каждый день простоя означал потерю живой силы и техники. В конце концов, мы решили восстановить танк, и это решение оказалось правильным — в последующих боях он сыграл ключевую роль.

Важным моментом для нас была поддержка морального духа. В условиях войны настроение порой падало, и каждый из нас ощущал груз ответственности. Я старался проводить неформальные встречи, где мы могли бы поговорить о жизни, воспоминаниях и даже немного пофилософствовать. Это помогало отвлечься от суровой реальности и укрепляло нашу команду.

И вот в один из дней, когда солнце светило ярко, а на горизонте поднималась пыль от проезжающих грузовиков, мы получили новость о том, что фронт движется вперёд. Радость охватила всех, и мы, полные энтузиазма, принялись за работу с удвоенной силой. Каждая отремонтированная единица техники была не просто машиной, а символом нашей борьбы и надежды на скорую победу.

Таким образом, каждый день мы продолжали свой путь, исполняя свой долг, и постепенно приближались к заветной цели — к окончанию войны и возвращению к мирной жизни.

В отношении немцев стоит подчеркнуть, что у них действительно было всё необходимое оборудование. У них всё организовано по всем правилам. Что касается трофеев для ремонта танков, то я сам не встречал их. Но я знаю, что направляли трофеи в лучшие части.

Что касается моих подчинённых, то да, им приходилось ремонтировать трофейные танки. Были специальные мастерские, которые занимались ремонтом трофейной техники. В Москве и других городах работали заводы, где использовали заводское оборудование для ремонта иностранной и трофейной техники. Пленных немцев к ремонту не привлекали. Я даже не слышал о таких случаях.

Если говорить о каких-то эпизодах, могу рассказать о своём назначении начальником строительства подвижного танкоагрегатного завода 1-го Прибалтийского фронта, когда я уже был в звании инженер-капитана. Мы располагались далеко от фронта, глубоко в тылу, и изготавливали летучки по ремонту наших танков.

Лично в нашей 10-й танковой бригаде, когда я уже воевал, два раза наблюдал заклинивание башен. Один случай произошёл из-за ошибки наводчика, который опустил пушку слишком низко и врезался в дерево, оставив застрявший кусок дерева. Второй случай был связан с землёй; танк засыпало со стороны, и, кажется, потом дуло просто разорвало. Это произошло после того, как танк уже не мог стрелять, потому что было очевидно, что он воткнулся и использовать пушку было невозможно.

Что касается повреждений танков, то это вопрос сложный. Всё зависело от боевой обстановки. Немцы целенаправленно стреляли по ходовой части, чтобы подбить танк и остановить его. Когда это происходило, потом можно было просто лупить насквозь. Мы старались передвигаться так, чтобы ходовая часть была защищена кустарником или чем-то подобным. Ходовую часть мы часто ремонтировали.

С запчастями на фронте было тяжеловато. Мы снимали детали с подбитых танков, которые не подлежали восстановлению. На каждом танке был ремкомплект, который возили по списку, а также просто навалом возили траки. Бывали случаи, когда из трёх танков собирали один, но это происходило не массово. Если танк сгорел, мы выбрасывали всё внутреннее содержимое, очищая от сгоревшего.

Что касается моторесурса, то, по моим наблюдениям, его обычно хватало. Многие двигатели работали до замены. А потом эти двигатели отправляли на завод для ремонта. В целом, в нашей работе были и тонкости, и нюансы. Во-первых, необходимо было знать технику, а во-вторых, знать экипажи. Я должен был понимать, на что способен тот или иной механик-водитель или заряжающий. Это было важно для работы и для подразделения в целом.

На мой опыт, немцы прорывались недалеко от нас. Однако налётов немецкой авиации, по моим воспоминаниям, не было. Что касается еды, то у нас была самая разнообразная пища. Старшина в моём подразделении был настоящим мастером, он доставал всё, что можно было есть, любыми способами. Официального снабжения часто не хватало, и иногда приходилось ползти и тащить за собой термосы с едой в боевые порядки.

На фронте за успешные боевые операции давали 100 грамм водки. Как профессиональный военный, я считаю, что использование спиртных напитков среди офицерского состава должно быть ограниченным. Умелые мастера всегда находили водку и самогон, но массового желания не было. Мы не отмечали праздники на фронте, такие как 7 ноября, 23 февраля или 1 мая. Политзанятия у нас проводились нечасто, замполит просто обходил подразделения и беседовал с танковыми экипажами.

Самые тяжёлые бои происходили в мае 1945 года, когда немцы окопались и освоили все цели. Они закопали свои танки так, что только орудия были видны. Мы сталкивались с большим потоком повреждённых танков и понесли значительные потери.

Я не наблюдал зверств нацистов, но ночевали мы в палатках или в танках, не имея возможности остановиться в домах. Прибалты относились к нам по-разному: часть из них была нейтральной, но большинство выражали напряжённую нейтральность. Случаев, когда в спину стреляли, не было. Про бандитов, лесных братьев, я слышал только после войны.

Я общался с образцовыми командирами, на которых равнялся. Могу вспомнить заместителя командира 10-й танковой бригады по технической части, подполковника Иконникова. Это был человек, который знал технику до винта и всегда готов был помочь.

После окончания боёв мы остановились в крупном поселке Латвии. Немцы и латвийцы вели себя осторожно и не стремились общаться. Я подружился с учителем, который был русским, и его дочь была симпатичной девушкой. Большинство латышей, которые остались, были нейтрально настроены к России.

Что касается приятных моментов во время войны, то у нас приезжали артисты, выступавшие на платформе машины. Письма приходили регулярно, почтальоны приносили и отправляли их без задержек. Лично по моей линии военная цензура не вычеркивала ничего. У нас также был опыт общения с особистами в боевой обстановке. Я помню случай, когда мы подбили немецкий танк и нужно было решать, что с ним делать. Мы вместе с особистом, старшим лейтенантом, ползли к подбитой машине, чтобы осмотреть её и принять решение.

К счастью, ни один из моих подчинённых не попал в штрафбат за провинности. Я часто бывал на передовой и осматривал каждый подбитый танк, принимая решения о ремонте. Вопросов о вредительстве или механических поломках было мало. Все работы выполнялись по месту, и казалось, что проблем не было. Летучки у нас были на базе ГАЗ-AA, и они нас не подводили. Я всегда требовал от водителей хорошей работы и полной готовности к движению.

Что касается введения погон в январе 1943 года, то я бы сказал, что это прошло незаметно. Ввели и ввели, ничего особенного. Стало легче визуально определять старшего лейтенанта, а не пытаться разглядеть кубики. Кубики, знаете, трудно увидеть, а вот погон сразу бросается в глаза.

Что касается веры в Бога на войне, я должен признаться, что я принципиально против Бога. В трудные моменты многие из моих товарищей не выделялись тем, что думали о Боге. Они, конечно, могли вспоминать о религии, но это не было чем-то, что сильно беспокоило их. Были, конечно, узбеки и татары, боевые люди, но среди них я видел, что вера действительно присутствовала. Узбеки, например, были очень религиозные, но в бою я бы их не допустил. Это не боевые люди.

Что касается религии, то открыто никто крестик не носил. В то время было явно безбожие. Даже если кто-то и имел веру, он бы не стал это показывать. Скрыто, конечно, могли носить, но не обращали на это внимания — не до этого было.

Я был ранен. Это случилось, когда мы ремонтировали танк. Мы находились километрах в трех-четырех от линии фронта. Я как старший должен был следить за работой, поэтому обошел всех, уточнил, что надо сделать, и вдруг — ви-и-и! Взрыв прямо перед нашими людьми. Один погиб, второй ранен, а меня пронесло — небольшие ранения на левой ноге. А губа? Губа была рассечена, но это все ерунда.

В медсанбат я попал, конечно. Пролежал там две недели. Это было в марте 1945 года. Что касается ремонта, то мы постоянно сами занимались этим. Я любил это дело, пробовал своими руками, потому что без техники жизнь не жизнь.

В нашей части были трофейные мотоциклы, да, в основном БМВ. Практически наши М-72. Немецкий БМВ был отличной машиной. После войны появился Урал, но немецкий мотоцикл был несравненно лучше по надежности.

А как я запомнил День Победы? Это было чудо. 7 мая 1945 года наша 10-я танковая бригада готовилась к решительному наступлению на Курляндскую группировку. Ночь прошла, день восьмого мая. Мы ждали наступления. Утром 9 мая нас подняли в 6 утра: «Подъем! Конец войне». Все мгновенно оделись, схватили оружие — это была победа! Мы кричали, плакали, пели — все было на одном дыхании.

Я не помню, когда увидел первого пленного немца, но танцевать после войны не было времени. А вот в конце июня 1945 года наша бригада была поднята по тревоге и отправлена на Дальний Восток. Остался только один танк — Т-34-85 и я, как старший группы. Остальные уехали.

Вспоминаю, как мы собирали танки из разных частей. Запчасти не всегда подходили друг к другу, так как танки были с разных заводов. У нас не было возможности собрать все машины в единый стандарт.

Что касается качества танков, то Т-34 был лучшим по ремонтопригодности. Действительно, его легче было обслуживать и контролировать. Лапотная машина, конечно, но бесподобная.

- А как красили танки зимой?

Знаете, это было просто — мы обмазывали их известью. Ничего сложного.

После войны, когда я остался в Прибалтике, нас отправили на Украину. Мы получили новые танки и начали службу. В Германии после войны меня поразила тишина и спокойствие, нормальное отношение людей к нам. Там был достаток и уважение.

Я не пересекался с ветеранами противника, но в 1950 году, когда я попал в Германию, уже всё восстановилось: работали заводы, торговля.

На моторах действительно были ограничения оборотов, но танкисты снимали их, чтобы полностью выжать мощность из машины. Я сам никаких улучшений в конструкцию танков не вносил.

Инженерная мысль немцев? Я могу сказать, что мотоциклы были отличные, а вот про танки, к сожалению, ничего не знаю. Я только слышал, что они не любят нагрузки.

В танк я садился, но только когда это было необходимо, чтобы сдвинуть его на другое место. А вот сны о войне? Их было много, но мучительных не было. Просто пролетали.

Что касается моего долголетия, то секрет прост: труд, и только труд. Труд требует знаний, а знания дают возможность продолжать что-то делать. Я не пью, не курю. Раньше, в начале войны, прикуривал, но потом понял, что это не для меня.

На войне, честно, сомневающихся в победе не было. Красная армия всегда была сильнее. О событиях в Испании я знаю, испанские беженцы приезжали к нам, и наши военные уезжали, чтобы помочь. Но очередей в военкоматах я не замечал, и в финскую войну не вмешивался.

Война занимает важное место в моей жизни. Это невозможно забыть. Все испытания остались, и хоть во сне они и не воспринимаются как реальность, я помню их.

Что касается практики в институте, то мы работали в сельском хозяйстве, ремонтировали тракторы. Техника была в хорошем состоянии, трактористы любили свои машины и всегда заботились о них.

Никто не думал, что будет война с Германией. Пропаганда говорила только о победах. В конце концов, думать было опасно — за мысли могли и посадить.

Что могу сказать в конце? К сожалению, в настоящее время танковых войск нет, и танкисты забыты. Мы, старые танкисты, не знаем, чем занимаются современные танкисты, и что делать.

Даже День Танкиста теперь не тот. Танки не могут быть применены так, как были раньше.

Что касается Т-72, то я его не эксплуатировал, но слышал, что хорошая машина. А орден Красной Звезды я получил за то, что сумел сохранить целостность взвода танков в бою, а медаль «За боевые заслуги» была за умелое руководство.

Эвакуировали машины обычно ночью, а специальных тягачей не было. Мы использовали Т-34 без башни, чтобы вывозить поврежденные танки.

Было, конечно, обмывание наград. Когда друзья-танкисты собирались, обязательно наливали водку в стакан, а орден опускали в него. Это было обязательное действие, чтобы отметить победу и достижения.

- Как же у вас было принято с орденами и медалями?

- Я, например, всегда носил свои награды на груди. Никаких карманов! Это символ чести и заслуг. Если у человека есть награды, он гордится ими, и показывает это другим. Вот так и было.

А теперь расскажу вам о встрече с маршалом Советского Союза Иваном Игнатьевичем Якубовским. Это был настоящий герой, дважды удостоенный звания Героя Советского Союза за свои подвиги в войне. После войны он подарил мне кортик. Я помню тот момент, как будто это было вчера.

Якубовский был командующим группы «Вождь» в Германии. Мы проводили учения, и на одном из них произошел такой инцидент: танк чуть не утонул. Я быстро принял меры, всё спасли, вытянули. Он был так впечатлён, что на следующий день позвал меня к себе. Звал своего адъютанта и говорит: «Подбери для него клинок». Я вернулся к нему на следующий день, докладываю о ситуации, а он достаёт наградной кортик и говорит: «Вот тебе кортик». На нём было написано что-то вроде "За службу". Это было важно для меня. Я прошёл путь от лейтенанта до полковника, и такая награда была для меня большой честью.

С такими легендарными личностями, как Рокоссовский или Жуков, мне не довелось встретиться. Но я никогда не использовал личное оружие в бою. Не приходилось. В основном, на фронте люди выдерживали тяжёлые испытания. Бывали, конечно, и истерики, но в целом, справлялись.

Что касается фотографий, то нас никто не снимал. Ни корреспонденты, ни журналисты не интересовались нами. Мы просто делали свою работу, выполняя долг.

Помню, как на Кубани мы жили во времена новой экономической политики. Я сам казак, и нам было неплохо. Однако затем началась коллективизация и раскулачивание. Многие, к сожалению, потеряли всё. Я помню, как мою семью чуть не раскулачили. Мой отец работал почтовиком, и это спасло нас. Председатель колхоза предупредил его: «Ночью уезжай, иначе тебя раскулачивать будут». Так мы переехали в Туапсе.

Голод в 33-м был ужасен. Я до сих пор помню, как кричали коровы. В нашем дворе было много коров, и их согнали в одно место, а кормить нечем было. Они просто умирали от голода. Кулаками были в основном обычные трудяги, которых раскулачили без всякой причины. Это были добрые, работящие люди, которых просто не поняли.

Сейчас, глядя на свою семью, могу сказать, что долгожителей у нас не было, но брат мой прожил 102 года. Он тоже был участником Великой Отечественной, и мы вместе учились в академии. В нашей семье было трое детей, но один брат умер маленьким. Жизнь была нелёгкая, но мы выжили.

- Спасибо вам за рассказ.