Солодовников Александр Васильевич

— Меня зовут Александр Васильевич Солодовников, я родился в селе Еремеево Мордовской АССР, Ромодановский район, в 1921 году, на заре советской власти. Я инвалид войны по ранению, со многими беседовал, но разговор не получался из-за полученных мной травм. Я рядовой рабочий, рядовой солдат, видел, как на моих глазах строилась советская власть. Я почетный ветеран Первого ГПЗ, наладчик. Двадцать восемь тысяч нас работало.

Мой отец был заместителем по интендантской части командующего Белобородова, участвовал в империалистической и гражданской войне, потом остался служить в армии. Мои родители до Революции были крестьянами-батраками. Мать ни одного дня не ходила в школу. Она ходила девчонкой, 13-летней, на барщину к барину Жукову работать поденкой за 10 копеек.

Я жил в военных городках с пятилетнего возраста, сменил девять школ: Украина, Белоруссия, Центр и Дальний Восток. И первым врагом у нас была не Германия, а Япония. Япония сказала, что отберет у Советского Союза территорию до Уральских гор и стала готовиться к этому. Поэтому Сталин говорил, что Германия не так для нас важна, а вот Япония, захватившая 14 государств, – это серьезный враг, с ней нужно готовиться к войне.

Люди ждали марта. Левитан передавал, что будет очередное снижение цен. А Маленков заступил — сразу на 50% всего. Мы поменяли 14 мест жительства, я проехал от Минска до Хабаровска. Девять дней ехал такой землей.

Сталин прямо сказал: «Мы отстали от Америки на 100 лет, должны это догнать за 10 лет». Поэтому ввел строгую дисциплину. И правильно. Человек рабочий знал, что он все заработает: и на жилье заработает, и детей воспитает. У всех тогда было минимум четверо детей. В нашей семье было пять.

Я уехал из села – были в лаптях, приехал – у всех сапожки, все одеты, созданы колхозы. Украинцев спрашивают, надо ли им дать землю. Они говорят: «Не надо, не надо нам земли, мы в колхозе работаем, получаем зарплату, отпуск». Я иногда плохо соображаю, памяти совсем нет. Но мы-то, старики, кое-как доживем, а молодежи сейчас трудно. Вот, поздравлял родню с 8 марта, два сына работу не могут найти.

Я видел танковые бои, видел сражения, Прохоровское сражение. Боже мой, что творилось? Выстояли, победили, а сейчас мы какие-то оккупанты, мы виноваты. Мне генерал пишет, что ему, бывает, стыдно надеть генеральскую форму, выйти.

Внучки у меня из семьи военнослужащих. Они все про меня узнали в компьютере. Сделали портрет на бессмертный полк. Одна половина — мой портрет на фронте, вторая — я сейчас. И, говорят, прошлись с этим портретом по Красной площади. И, когда мы собрались на День Победы в прошлом году, они мне начали читать, как я проходил, и мой первый танк, 13-й номер, перешел границу.

— А как Вас подготовили к войне? Расскажите, пожалуйста, об обучении.

— Обучение мое началось рано. Мой отец был танкистом, командиром танкового батальона. Отец меня готовил к войне с шести лет, чтобы у меня были стальные нервы и железные мускулы. Когда мне было восемь лет, отец научил меня ездить на мотоцикле. Точнее, он ушел на службу, а я тайком взял мотоцикл. Мы жили в таком тупике, закоулке, мотоцикл был с коляской. Кто-то сказал матери, она сказала отцу. А куда мотоцикл? Он взял тягу от сцепления. Ребятам говорю: «Давайте разгоним мотоцикл, он заведется».

В Беларуси мне было 14 лет, там были еще бензиновые танки Т-26, БТ-7, отец меня в них сажал. В 8-ом классе я пошел на Дальнем Востоке на курсы шоферов. Когда я пошел в Красную армию, у меня уже были любительские права — инструктор стрелкового дела, пулеметчик танковый, пулеметчик ручной, Дегтярева. Отец говорил: «Тебе, Александр, воевать». Я отвечал: «Я хоть сейчас могу». Веселый он был, две войны прошел, но не потерял сердца. Был гармонистом, все силой мерился. Если увидит бревно на дороге, всем предлагал: «Давайте-ка, кто это бревно поднимет?».

Перед фронтом меня обучали на летчика. Мы жили на Дальнем Востоке, а мое село в Мордовии. Когда меня спросили, кем хочу служить, сказал, что подводником, в морфлоте. Так и записали в личном деле. Когда началась война, все, у кого среднее образование, проходили летную комиссию. И не одну, а четыре. Из ста человек прошло четыре, 96 отсеяли. Я прошел, мне сказали, призовем по сентябрю.

Я думал, не буду на Дальнем Востоке, поеду в родное село к бабушке. 7 сентября призвали, отправили в авиашколу. Первоначальное обучение проходило в Сталиногорске, под Москвой. Нас оттуда немец выгнал. Мы уехали и учились в Чувашии. Зимой на термометре было 48. Мы были одеты хорошо, ни разу не чистили аэродром, погода была летная. После этой школы сдали государственный экзамен. Меня направили в нормальную школу, Качинское летное училище, там еще Вася Сталин учился. Это лучшая школа летчиков-истребителей была. Она перебазировалась в Саратовскую область.

Оттуда поволжских немцев выселили и устроили это училище. В выпуске перед моим приходом был сын Сталина Василий, мне рассказывали, как он летал, как ему создавали условия, дали особую комнату, специальное обмундирование. Сталин узнал об этом и отправил телеграмму: «Никаких привилегий, учиться на общих основаниях». Всех выпускали сержантами, его выпустили старшим лейтенантом, а его инструктору дали звание капитана.

Говорили, через некоторое время прилетел инспектором авиации. Там учился также сын Фрунзе, сыновья Микояна. Сын Фрунзе погиб, один из сыновей Микояна — тоже. Впрочем, это рассказ еще на 10 лет может быть, а я уже так устал.

Во время войны был сокращенный план, за год готовили командира танкового взвода, летчика — за три месяца. Но в разных училищах было по-разному. Программа была на три месяца, но получалось около года. Надо было две школы закончить: первоначального обучения и нормальной подготовки, выпускали сержантов. Звание лейтенанта присваивали только в летной части. Один раз к нам прилетели штурмовики ИЛ-ы. Мы говорим: «Ну, сейчас посмотрим настоящих летчиков». Выходят ребятишки. Думаю, мать честная, пацаны управляют такими самолетами. На них гимнастерки и комбинезоны висят, как мешок. «Вот, — думаю, — летчики какие». Это было обучение авиации.

Как летчик-истребитель я, в итоге, не воевал. В 1942 году началась подготовка, наступление, Сталинград стоял без железных дорог. Армию, пехоту перевели на машины, сделали механизированные корпуса, потребовалось много шоферов. У меня уже были любительские права. Начали искать шоферов, чтобы посадить эту пехоту на грузовики. И нас с правами, недоучившихся летчиков, на три месяца откомандировали в Сталинград возить горючее. Я возил цистерны. Ну, думаю, 3 месяца повожу. Понравилось, через три месяца не хотел уезжать. Мне комбат Пичугин говорил: «Слушай, за тобой приехал капитан авиации, что делать будем? Мы в Краснодар колонну шоферов набираем, за американской техникой в Краснодаре». Я говорю: «Включай меня». И уехал. А, как приехал, меня сразу оставили.

Когда я пришел к командиру батальона, в первом механизированном корпусе, говорю: «Слушай, я ни танкистов, ни летчиков, не считаю фронтовиками, только пехоту. Дайте мне один раз сходить в атаку с пехотой». Ответил: «Да ты что, если тебя убьют?». Я кое-как уговорил, мол, да никто не узнает, все нормально будет. Мне дали взвод, готовились под Сталинградом. И тут кричат: «Солодовников, Солодовников». Чего вы орете? «Четыре машины без шоферов, давай, иди скорей!». Так я и не сходил с пехотой в атаку, в общем.

У меня отбил осколок всю руку в 1943-м. Когда я вышел из госпиталя, не знал, что делать, говорил отправить меня в какой-нибудь учебный полк на танкиста. Говорили: «Да ты ж нестроевой». Я говорил: «Пойду сейчас да перепишу на строевую». Пришел, врача нет, только медсестра. Говорю, слушай, мне бы справку переписать. Она сказала, что перепишет, но печати нет. Я прихожу к этому начальнику, рассказываю все. Он говорит: «Давай, я свою поставлю».

А там поехал в 6-ой учебный танковый полк на берегу Волги, в Ульяновске. Учился я там на механика-водителя. Начали подготовку.

Питание в авиации было простое: капуста да пшенка. Курсанты были, как скелеты. Мы когда учились на летчиков в Чувашии, рядом все села были, вообще, фуфайки, да самогон, ходили к чувашам, нас медом да самогонкой поили. Налетал я часов девяносто, наверное. Это немало.

— Когда Вас призвали в Красную армию?

— В 1941 году. Мне дали отсрочку, должен был в 1940-м пойти. Я заканчивал десятый класс, потом сразу отправился на войну. Отец меня готовил к войне с шести лет.

И, только 17 лет исполнилось, ехали на Дальний Восток, я говорю: «Что ты меня, отец, гоняешь?». Отвечает: «А тебе, Александр, воевать». И только в Одессе, после войны, он мне рассказал, почему он знал. Сказал, что это очень серьезный вопрос. Если бы мы не ввели войска в Испанию, может быть, и не было бы этой войны. И рассказал, что война обязательно будет. Все ведь закономерно, нет судьбы, есть только закономерность.

Меня взяли в армию в сентябре, потому что авиашколы начинали работать в сентябре. И вот я уже в селе видел, как похоронки приходили, как умирали люди, как провожали солдат. Отец ушел, я ушел, четверо еще осталось ребятишек. Их с японской границы эвакуировали в Иркутск. Мать осталась одна с четырьмя маленькими детьми. Сестренка с 26 года, в седьмом классе, уже пошла в колхоз. Потом на оборонный завод взяли под видом ФЗУ, а сами 16-летних поставили пули набивать, порох и патроны на военном заводе в Иркутске. Жуткое дело выпало на нашу долю.

— Нападение Германии на СССР было неожиданным лично для вас, Ваших родных?

— Да, именно так. Нападение было внезапным, мы же заключили договор. Поймите, чтобы призвать резервистов, их надо одеть, вооружить. Нужно заранее предупреждать, если по хорошему. Заключили мирный договор, а он начал в 4 часа утра бомбить мирное население, убивать невинных детей. Это было неправильно с его стороны.

Сейчас говорят, что мы не умели воевать, что армия была не готова. Вовсе нет. Разведка была. Начало войны — это была наша первая победа. Все-таки, немец потерял до Москвы 850 тысяч человек. Это большое дело. У нас не было авиации, у нас не было зенитной артиллерии, а немцы летели на высоте 7 километров бомбить. И нас спасло, что близко. Гитлер хотел, чтобы мы подвинули войска к границам, он бы их разбомбил в первые дни. Наши основные резервы были далеко: в Сибири и на Дальнем Востоке.

Мы были на Дальнем Востоке, на японской границе, когда началась война. Дивизия Белобородова в ноябре, по-моему, прибыла под Москву. Так он и прошел. Поэтому весь путь Красной армии, начало войны я хорошо знаю.

— Расскажите, что Вы помните о немецком оружии, немецкой авиации? Бомбежках?

— Танки несли существенные потери. Против них столько средств, у немцев была автоматическая спаренная пушка, которая небольшим патроном пробивала любую броню. Жуткое оружие. Сколько миллиметров, не помню. Я не вникал: не смотрю бирку. Когда мне стукнули таким орудием в зад, пробило кожух. Выхлопная труба под таким кожухом, у нее дырочка – не пролезет палец, а пробил кожух, пробил заднюю броню и большой срез сделал, но он попал в угол, мотор не задел. Я удивился: три слоя брони пробило, а дырочка такая крохотная. Такое скорострельное орудие, этот маленький снаряд имел большую пробивную силу и скорость больше 1000 метров в секунду.

Это не фаустпатрон, я его разбирал весь, их мы брали штабелями, если бы воспользовались. Там сила этого взрывчатого вещества бьет в одну точку и пробивает любую броню. Но немец не мог их как-то принять, потому что убегали от наших солдат и бросали штабеля этих фаустпатронов. А мы немцев сбросили в Балтийское море.

Я немного изучал в школе немецкий язык, там на трубе написано, как пользоваться. Некоторые наши солдаты погибли, так как не понимали этого, трубу упирали в живот. Кто-то неправильно клал на плечо. Такое оружие немцы придумали, против танков много средств у них было. Хорошо, что с каждым годом модернизация танков была просто исключительная. Уже появились такие тяжелые танки и тяжелые самоходки, которые не боялось ни Тигров, ни Фердинандов там всяких, Пантер, елки-палки.

Большие потери от авиации были. Авиацией у нас занимался лично Сталин, руководил изобретателями, инженерами и другими. У нас летчиков готовили 3 месяца. Многие убегали от немецкой авиации. Сталин отлично знал всю авиацию, вооружение, просил сделать такой самолет, чтобы он был очень маневренный, с хорошим вооружением. Он очень хорошо знал свое дело. Наша авиация имела малые скорости, наш ЯК чуть 400 км/ч набирал, а Мессершмитты — почти 600 км/ч. В каждом самолете, в каждом танке сидел офицер. Это было достоинство государства, что там сидели грамотные, обученные, физически крепкие люди.

Во время бомбежек тактика была совсем другая. Вот, например, наша пятая гвардейская танковая армия, 600 танков. Нам другие танки проделывали во фронте дыру, мы устремлялись колоннами на протяжении 75 км в танковый рейд, к морю, отрезать Прибалтику, отрезать Восточную Пруссию. Они никак не могли, потому что в каждой танковой армии был специальный, батальон, который уничтожал авиацию. Мы знали, туда к ним не подойти.

Я вам скажу как непосредственный участник войны, что взаимодействие войск в этой войне было изумительное. Если Т-34-ам было тяжело, приходили на помощь тяжелые самоходки, назывались они Зверобои. У них Тигры, Фердинанды, Пантеры, а у нас — был тяжелый танк ИС-2. Если Катюше было тяжело, ей приходил на помощь Андрюша.

Были слухи, что командиры плохие, командующие плохие, потери большие. Никаких больших потерь у нас не было. Кому они нужны? Эти малые потери были главной победой. Сталин сразу сказал, когда ему эти конструктора в начале войны задали вопрос: «Иосиф Виссарионович, а кто победит?». «Мы победим», — сказал он.

«А почему?». «У нас есть резервы, а у Гитлера нет резервов». Так и вышло. Уже под конец войны в 1945-ом, воевать шли мальчишки 14-15 лет, ну что за солдаты, боже мой.

Гитлер сам потом признался: «Если бы я знал, что у Советского Союза столько танков, я бы никогда не пошел. А если бы Сталина взял в плен, я бы ему устроил такую жизнь». Целый дворец построил. Это исключительный был, просто, можно сказать, от Бога человек, который специально для этой цели поставлен, чтобы разгромить любую силу. Очень умело шло развитие техники. Мы же начали войну сорокопяткой, а закончили – на танке уже сотка стояла, орудие.

— Александр Васильевич, Вас в каждой атаке сопровождала пехота?

— Нет, у нас на каждом танке был десант, 11-12 человек. Без них танк не шел никуда. Да и потом, я не был в таких линейных частях. Я был в резерве Сталина, 5-ая гвардейская танковая армия, армия глубоких рейдов. Она отрезала, делала котлы. Немцы бежали. Мы колоннами воевали все время. Немцы бежали, а потом говорят, как мы бежим от русских танков и опять прибегаем к русским танкам. Тактика была выстроена умело.

Однажды мы стояли в Прибалтике, нас уже разбил немец, один танк остался. Коса есть в Балтийском море, на нас пошла эскадра кораблей. Маленькая горсточка осталась от наших танкистов, и вдруг идет армада кораблей. И тут же все небо покрылось авиацией, нашими бомбардировщиками! Как пошли бомбить, хоть корабли и бросили дымовую завесу.

Замечательно, где только что было сопротивление, сразу ночью ставят ряд Катюш, затем Андрюш, в 4 часа залп дадут: эти на Берлин. 7 миллионов выстрелов сделали, 250 эшелонов, боеприпасов. Все знают, сколько убито, а вот сколько вернулось фронтовиков – не знают. Их вернулось 20 миллионов фронтовиков с войны, еще хватило бы на три войны. Очень умелые командиры были.

В 38 году я присутствовал, когда эти люди получали медаль «20 лет РККА», сколько командующих было: Рокоссовский, Белобородов, Жуков, – они же все участники гражданской войны. Они такую практику прошли, почти все командующие имели эту медаль. Это не шутка. У меня отец военный был, я знаю, как развивалась армия и как руководил именно Сталин этой армией. Борьба была сильная.

— Расскажите, пожалуйста, о каком-нибудь ответственном задании.

— Был такой случай, нашей 31-й танковой бригаде дали задание — перерезать канал в Эльбинге, который снабжал армию на суше от Балтийского моря. Эльбинг был так окружен обороной, что Гитлер даже сказал, что русские никогда не займут. Нам выпало, 31-ой танковой бригаде, знать это, нам Гитлер сам же и помог.

Он сообщил жителям: «Живите мирно, русские не дойдут, они далеко, и пушки не дойдут». Было 75 километров, наша разведка доложила, что немецкая оборона прослушала обращение Гитлера к народу и пьянствует.

В одном месте был проход, если отобрать быстроходные танки, можно было ворваться. Это даже в книге есть. Было 23 января. И только они пропустили 8 танков, часу не прошло, а наши танки уже были в центре города. По обе стороны ходят жители, не могли уничтожить 8 танков. Они не поймут, уже темно стало. А потом, когда они отрезвели, три дня бились с нашими войсками за этот город, пришлось применить Катюши.

Я был в одном из этих танков, в третьем. Отобрали только скоростные пять Т-34 в нашем батальоне, а остальные в другом. Второй танк остановился в Эльбинге, посмотреть карту. Сбоку у нас ресторан немецкий, командир второго танка Петр Исаев разворачивает танк и — прямо в ресторан. Это в книге описано. Там немецкие офицеры сидели, все-таки подбили его, он сгорел. 8 танков прошли в город и заняли. Мне дали за Эльбинг орден Славы 2-ой степени. А командиру… Надо ему было дать Героя Советского Союза, но почему-то наградили только Дьяченко. Капитану, который провел эти 8 танков, дали только орден Ленина. Народ ходил толпой по одной стороне, кинотеатр работал, город жил. Гитлер сказал, живите мирно, не волнуйтесь, все и жили. Вот сила народа.

У меня была пушка, 85-мм снаряд. Нам не разрешали идти против Тигров, ни в коем случае. Сказали: «Уходи. Разведка выясняла, где бродит Тигр». И чтобы 34-ка не заходила. Были тяжелые танки и легкие самоходки. Вот Курскую дугу, когда немец разбил две армии, первую и четвертую, а наша армия шла на Харьков. Командующий попросил у Сталина нашу танковую армию. Наши приехали. «Мы, — говорят, — поставили 152-мм самоходки, артиллерийские тяжелые, и начали в упор расстреливать этих». Под Сталинградом поставили наших орудий, на километр фронта 250. И линию сделали, 28 километров, умножьте 250 на 28, сколько по немцам ударило орудий.

— Расскажите, пожалуйста, о своих ранениях.

— Я получил одно тяжелое ранение в 1943-м году, в бою под Запорожьем. Из-за него не стал летчиком, полгода провел в госпитале. Теперь у меня плохое кровоснабжение правой стороны мозга.

Помните, я рассказывал, как мне пришлось обмануть, что я строевой? Вот, потом меня направили в военное училище после войны. Началась первая мобилизация стариков, вторая — нестроевых, тогда я признался начальнику Горьковского военного училища, что я нестроевой. «Не хочешь служить», — спросил он. Я сказал, нет. «Тогда уходи».

У меня же раздробили все правое плечо осколком, поэтому рука плохо работает. И сейчас боли сильные, когда погода меняется.

Первый враг у нас был, когда мы едем в 38 из Беларуси на Дальний Восток. Я у отца спрашиваю: «Почему мы едем на Дальний Восток?». Он говорит: «Япония объявила, что возьмет нашу территорию до Уральских гор». Сейчас готовит, все подводит оборонительные линии, и поэтому собрались армии только на Дальнем Востоке, но там что-то не получилось. Постепенно, в июне 41-го года, начали армию переводить на фронт. И вот тем, что наша основная армия была далеко от войны, этим мы выиграли тоже.

Сейчас вот с вами долго говорю, и у меня начинает болеть правая сторона головы, как будто какой-то стержень прокалывает около виска. И все сильнее, сильнее, сильнее, как будто прутик. Это, наверное, сосуд, который не снабжается кровью.

— А везде к вам хорошо относились?

— Исключительно. Я освобождал Прибалтику, юг России, Курск. А начал свой путь из-под Сталинграда. Насчет Берлина очень был сложный вопрос. Рокоссовский просил у Сталина, но Рокоссовский, если города оказывали сопротивление, бомбил авиацией в щебенку. Сталин сперва согласился, но, если пустить Рокоссовского на Берлин, он от него оставит одни камни. Он пустил Жукова, а мы шли вторым эшелоном. Если Жуков не возьмет, я уже был у Рокоссовского. Идет, севернее мы расположились тогда, фронт Рокоссовского. Это очень интересно, если вот кто правду знает, как это все умно было сделано. Когда Сталину сказали: «Гитлер готовит на Москву контрнаступление», он решил, давайте опередим, свое контрнаступление сделаем.

И вместо четырех фронтов сделал шесть. Собрал столько войск и в декабре ударил. Очень умно поступал. Он же спас планету, спас людей. Мы живем только благодаря ему.

Он никому поблажки не давал. Никому. Хрущев, почему обозлился? Сталин звонитл Хрущеву: «Вы получили все, чтобы Киев удержать». Сталин говорит: «Вы заслуживаете расстрела, но я в вас стрелять не буду, искупите вину кровью». Малейшая ошибка в этой войне привела бы к поражению. Но мы победили, значит, ошибок не было. Говорят, и вождей, и царей назначает Бог, он им дает разум. Может быть, не знаю.

— Расскажите, пожалуйста, какими были условия на войне?

— Холодно было, минус 40-50 градусов. Во-первых, танкисты были одеты хорошо, у нас были полушубки. Я, правда, очень тяжело пролазил в танк: я все-таки грузный был. В мирное время танкисты все в кожаном ходили. Мой отец служил в танковой части у Павлова, который предал Белорусский военный округ, он был комбригом, а отец мой был командиром батальона в Беларуси. Они ходили в кожаных куртке и штанах.

Мы были одеты хорошо, правда. В Германии был теплый климат. Зима такая мягкая. У нас антифриза не было. Жили в землянках. Месяц готовились переходить границу и войти в Германию, в Польше собрались, из Прибалтики переехали железной дорогой, в лесу остановились. Мы вырыли землянки, месяц получали новые скоростные танки Т-34. В общем, готовились в Германию. 12 января пошли в Германию, но антифриза не было. Нас будил дневальный, и мы прогревали моторы, вставали ночью. А так в танке было тепло. У нас было две печки: маленькая в танке, большая железная — в яме. Ее ставили, когда говорили, что 3-4 дня мы не будем воевать, вырывали яму, наезжали танком, накрывали его брезентом, в яме ставили печку, трубу через мотор. Печь топили, дым прогревал моторы. И жили, как на курорте, денька два-три.

В военных городках я никогда не слышал матершины, даже от красноармейцев. Дисциплина, культура, солдаты упитанные, это была служба. Бывало, а мой отец часто был в призывной комиссии, и когда забраковывали, бабушки шли: «Да вы что, моего внука забраковали. Да я Ворошилову напишу». Служить в армии – это была честь. Солдат уходил слабеньким и приходил из армии могучим мужиком. Так все было поставлено, поэтому мы победили, ведь фронт более 1500 километров. Здесь малейшая ошибка может оказать сильное влияние.

— Что Ваш отец рассказывал про Павлова?

— Мой отец был полковником, но занимал генеральскую должность. Он знал все секреты, такие секреты, и про Жукова, про Блюхера, и про Павлова, — про всех знал правду.

Это была наша первая победа в начале войны. 850 тысяч немцев полегло. Если бы наши войска были, как некоторые говорят, сосредоточены у границ, немец бы нас за три дня разбил. Нас спасло то, что наши силы, резервы были недосягаемы для немецкой авиации. Она летала на высоте 7 километров, у нас не было таких зениток.

Отец мой, хотя был полковником, но не окончил академию, потому занимал генеральскую должность, был заместителем Белобородова, командующего армии по интендантской части. После войны он не вернулся в семью, нашел другую женщину, жил с ней в Одессе, мы ездили к нему в гости.

Жуков говорил, ударяя себя в грудь, когда на Эльбе собрались все англичане, американцы: «Что Сталин, вот кто выиграл войну». А у Сталина везде доносчики. Как он мог такую чушь сказать? Жуков получил подготовленную армию, одетую, обутую, накормленную, обученную. А ведь надо и тыл подготовить. Без тыла нельзя воевать. Кто руководил? Да и нельзя так говорить. Жуков 170 тысяч километров намотал. Он все время в разъездах. Но был грубиян. Много трофеев навез себе.

Мой отец тоже возил автомобилями трофеи. Не надо так было возвеличивать себя. Жуков – спаситель. Когда они что-то с Рокоссовским повздорили, они не согласились со Сталиным. Сталин прямо сказал им: «Знаете, не зазнавайтесь. Мы без Ленина обошлись, а без вас, тем более, обойдемся и проведем операцию». Они просили дать еще по армии, чтобы сохранить Москву. Он отказал, сказав, что эти армии будут уничтожать отступающего немца. В общем, сейчас на каждом шагу надо портреты Сталина вешать.

Это история, это наша победа, четырнадцатилетние мальчишки работали. До 27-го руководил Троцкий, когда Сталин стал руководить, он народу сказал: «Мы от Америки отстали на 100 лет, нам нужно догнать Америку в 10 лет, иначе нас сомнут». Что тут все работают и следят за дисциплиной. Все было правильно. Что говорить, военный был это, святой человек.

Отец многое рассказывал, что Павлов оказался агентом. С нашей части, с Павловской бригады, много попало людей в Испанию. Они ехали туда пароходами. Мой отец прыгал с танка и подвергнул ногу. В это время, когда набирали в Испанию, он ходил с клюшкой.

Павлов там продвинулся. Но все командиры из Испании ехали домой через Германию. Их немец обработал и вербовал. Отец говорил, что немец в Испании разбил наших в пух и прах, всю нашу армию. И уже тогда сказали, что Германия обязательно нападет на Советский союз и через 3 месяца Советского союза не будет.

Хотите помогать Германии, давайте, мы вам выдадим документы. И вот, Павлов уже с 36 года является агентом, он стал командующим военного округа. Когда заключили договор, наша делегация поехала к немцам смотреть армию. Немцы показали хорошее вооружение, танки там спрятали. Когда делегация немцев приехала, а Павлов уже был командующим, он им показал все наши танки.

У нас были танки с броней 10 мм. Немец изобрел патрон, который пробивал два танка сразу. Все секреты выдал. С 36 года он оказался агентом.

Отец говорит: «Я был батраком, только советская власть мне дала жизнь, я никогда не пойду против нее, не стану». Ему тогда было 17 лет, говорит, голодный был все время, у них в семье было семеро детей. «Пошел, — говорит, — меня в 1913-м году не взяли в армию, а потом началась война. Меня взяли, подучили и на фронт».

Я подсчитал, у моего отца было 10 лет чистых фронтовых. И никто об этом не знает. А вот все кричат: «ГУЛАГИ, ГУЛАГИ». Я читал, американцы были в ГУЛАГах комиссией и написали, что это такое. Там, говорят, чистенькие коечки у каждого. Заключенные, говорят, награждаются орденами, некоторые освобождаются, остаются там работать.

Упоминания Иосифа Виссарионовича Сталина тоже все боятся. Вот у меня двоюродные братья работали в правительстве, они говорят, был такой министр внешней торговли СССР Патоличев. Когда ехали на отчет к Сталину, у всех коленки тряслись, потому что многие из его кабинета не выходили.

Я работал на стройке в Москве. Надстраивал дом напротив Таганского суда. И там, как только открывался суд, «черный ворон» привозил начальников. Что они творили, вот эти директора заводов, предприятий больших. И мы ходили, рабочие, в обед послушать. Они злоупотребляли, давали 15-25 лет срока.

Было как-то после войны, приехали фронтовики. В Москве много было дряхлых домов без ремонта. Наш однополчанин говорит: «Напишу Сталину письмо». Нигде не получалось добиться правды. Через три дня приезжают люди, смотрят, потом приезжает машина, делает все, что нужно. А потом, я же был коммунистом, он закрытые письма, он все писал коммунистам закрытые письма, как он руководил, что требуется. Ну, не знаю, зачем? Во имя чего это вранье? Не надо вмешиваться. Я же соседу вот не говорю, как ему жить?

— У вас всегда один и тот же был экипаж? Какими были Ваши обязанности как механика-водителя?

— Я помогал чистить пушку. Меня освобождали от всех обязанностей, потому что я единственный сутками не спал, пока все отдыхали. Помогал аккумулятор поставить на зарядку. Нас в экипаже было пятеро. Командир был хороший, грамотный, сибиряк. Командиром орудия был осетин Толя Тоболов, до того метко стрелял из пушки! Заряжающий Вася Козлов, хоть и небольшого роста был, но в учебном полку бросал в трубу 75 болванок в минуту.

Я служил гвардии старшиной на должности механика-водителя в 1-м танковом батальоне. Командиром батальона был майор Туз, с Украины. Я украинский язык хорошо знаю, мой отец служил 7 лет на Украине. Я пошел в первый класс в Харькове. Он меня считал земляком. Когда Кенигсберг брали, он переходил из рук в руки, уже начали немцы побеждать.

Это был резерв Сталина, 5-ая гвардейская танковая бригада. И он приказал 5-ой танковой помочь взять Кенигсберг. Я восхищаюсь ведением, как все было грамотно. Минеры разминировали, саперы наводили, санитары меня с поля моментально увезли и пошли лечить. А какое лечение было? Конвейер. Каждый госпиталь делал свою очистку, операцию, подготовку, и дальше в тыл. Это просто изумительно, как разгружали раненых. Ведь 17 миллионов раненых было, как это шло организованно.

Экипаж менялся. 12 января 1945-го погиб мой командир. Как раз, когда мы вошли в Германию. В ответственной разведке надо выполнить задание на 15 км в тылу врага, к немцам заехать. А я говорю: «У меня командира нет». Мне дали из пехоты какого-то старичка. Тот проедет немного, остановлюсь, а он подходит ко мне: «Механичек, по 50 грамм». И фляжку открывает. Спрашиваю: «Что это у тебя?». «Да спирт!». «А что, — говорю, — разведенный?». «Да ну, кто разводит!». Комедия.

Он числился как командир танка. Никуда не денешься. Он все время спрашивал у меня и у экипажа, что делать. Фактически, руководили мы. Я обучал его, положен заряжающий быть вторым механиком-водителем. С 1924 года еще был Вася Козлов, такого небольшого росточка. Я его немного готовил на эту должность, чтобы мог подменить. Но у меня не было, чтобы кто-нибудь повел танк. Поэтому меня освобождали от всех работ. Вот, мы говорим, что живем при коммунизме. Пять человек нас в экипаже — у нас маленький коммунизм.

— Александр Васильевич, Вы теряли товарищей на войне?

— Конечно. Командир вот у нас был, Петр Лапин — сибиряк, по глупости погиб. Хороший был парень. Я ему говорил.

Мой первый танк перешел границу. Мы работали линией: три первых танки идут — разведка, километр идет основная бригада. Мы менялись: один день я еду первым, второй день — вторым, потом третьим. На одном участке мне нужно было первым ехать. И дали задание командиру. На одном участке дороги сложный поворот был. Он вылез из танка: «Я, — говорит, — тебе покажу поворот». Когда я увидел на правой стороне деревню, сказал: «Петя, залазь в танк, мы не знаем». «Да нет, разведка передала, противотанковых средств нет, я тебе покажу».

Три раза я останавливал танк, говорил: «Залазь, мы идем первыми, неизвестно, смотри, какой населенный пункт». Он сел на шаровую установку, до середины деревни доехали, ударил немецкий пулемет. Никого не тронуло, а ему прямо в голову попало. Нелепо как-то получилось. Я, правда, был рядом с пушкой, потом сам спустился, но спуск был трудный, гусеница слетела.

Саперы сразу приехали, все сделали. Ну кто думал, что там власовцы сидели? Они открыли огонь из пулемета. Мы со следующего танка передали, танками окружили эту деревню и всех 250 человек власовцев забрали в плен. Вдоль дороги построили строем, командир с комиссаром ходят и думают, что с ними делать — строить отправить после войны или расстрелять. Вот, сказали: «Ищите земляков, ребята, поговорите напоследок». Всех их расстреляли.

Немцы оставляли власовцев охранять, а сами убегали. Они не думали, что у нас три танка. Умело воевали. Основная сила сразу развернулась, боевой порядок, сразу окружили населенной пункт. Им некуда деться. Очень умело и грамотно. Каждый командир боялся лишней потери. Они обсуждали каждое наступление. В каждом танке офицер сидел, это же большое дело. Проходил год учебу.

— Вы верили в Бога на фронте?

— Я был воспитан в семье военнослужащего, неверующим. Когда приехал к бабушке, первым делом сказал: «Бабушка, бога нет, выбрасывайте иконку». Но, когда я пришел на войну, то увидел, что какая-то сила помогает. Не знаю, бог ли это. Живым остался, наверное, с его помощью, он отводил снаряды, бомбы.

Вот, например, немецкий танк Тигр стоит в засаде, наша колонна танков идет, они пускают ракету, и пока она горит, Тигр два наших танка уничтожает. А я случайно остановился в 800 метрах от четырех закопанных Тигров. Как они пошли, Тигры по мне бьют, ни один не попал. Скользят болванки по башне. Вот тут я своими глазами увидел, что отводило эти снаряды. То лощина была, я повернул танк задом и на большой скорости скрываюсь в эту яму. И вот, ехал как в огненном коридоре. Болванки светятся. Я танк никуда не поворачивал. Справа и слева болванки. Четыре Тигра бьют по мне, и ни один не попал. Это чудо просто.

И таких несколько было случаев. Что гибель была не то, что 100%, 1000%, и вдруг — живой остаешься. Я подсчитал, у меня 8 месяцев боев, чистых боев – живой остался. Ранение только получил. Полгода в госпитале лежал, вылечили так немножко.

Так что, сейчас я уверовал. Не хожу в церковь, не соблюдаю все строго, но я в душе просто знаю, что есть грех, есть кара Божья и есть милость Божья. И все, кто выжил, это только с помощью Бога.

Еще в начале войны я был крестьянским жителем, у нас были сады. Приехал раненый. Мне дали три дня заехать в село. Яблоневый сад стоял голый. Ударил мороз в 1941-42 году, небывалый мороз. Он сыграл большую роль, оказал помощь в войне. Теперь Япония не открыла второй фронт, и немцы атомное оружие не сделали. В общем, в этой войне какая-то невидимая сила оказала очень большую помощь.

Я был на общественной работе председателем организации ветеранов. Я всем говорил: «Верьте в Бога, любите Бога, всей душой, всем сердцем, и у вас будет все хорошо». У нас 10 заповедей есть, а никто их не выполняет. Кругом один обман. В общем, плохо, кризис при такой богатой стране.

— Что Вы помните о быте немцев?

— Пересек границу Германии 12 января 1945 года. Посмотрели, как немцы живут. Я ходил и удивлялся. Скотины множество, продовольствия. Мы, армия снялись с довольствия. Каждый батальон танковый, каждый день резал корову. Сколько уже у них было продовольствия, как они жили!

— Что Вы думаете о Сталине?

— У нас было умелое командование. Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин был таким человеком, наверное, ему Богом это было дано. Он же занимал 5 должностей. Когда спрашивали, зачем, он отвечал: «Когда увидят мою подпись в документах, люди отдадут последнее, но выполнят, что я прошу». Культ личности обязательно нужен в государстве.

Я после войны работал в райисполкоме. Когда приходили директивы Сталина, все руководители, и партийные, и гражданские, получая ночью телеграмму, сразу собирались и обсуждали, как выполнить его просьбу. Он не приказывал, он просил: «Прошу сделать то-то к такому-то числу, отправить столько-то юношей на фабрично-заводские курсы». Вот и говорят, что народ победил. Тогда есть народ, когда есть руководитель, когда он организован.

В литературе все искажено. Я понимаю, что государство поменялось, но это же история. Куда деться? Верховного главнокомандующего, который занимал пять должностей, который спас планету от чумы, загадили так. Зачем? Каждое поколение имеет свое право. Стройте свое, не вмешивайтесь в чужие поколения. Это Шота Руставели еще писал, что каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Когда читаю этих корреспондентов, Радзиховского, еще каких-то, не укладывается в голове, все хотят вывернуть наизнанку. Поэтому тяжело рассказывать.

У нас боятся портрета Сталина, его боятся как огня. Если ты занял должность, должен работать. Не умеешь? Репрессируют. Сталин сам говорил: «У нас судья выносит смертную казнь, тут же, без нашего уведомления, расстреливают». Тут же приводили приговор в исполнение.

Церкви не ломали, по России их 33 тысячи было. Когда пришла советская власть, стали некоторым платить. Попы бросали церковь, убегали на другую должность. Что делать с этими церквями?

В Харькове около нашего дома было три церкви. Они так сильно и громко били в колокола, что я думал, когда же это кончится. Одну церковь превратили в кинотеатр. Две осталось. Вторую церковь бомбой разбило. А моя церковь, которая рядом с домом, и главная церковь — стали еще краше. Я еще через 55 лет заехал к однополчанину, который в Харькове, побывал в той школе, в которой пошел в первый класс, посмотрел все.

Мои родители до Революции были даже не бедняки, а батраки. Очень бедные. Мы все были крещеные. Отец как выпьет рюмочку в выходной, говорит матери: «Нюра, кем бы мы с тобой были, если бы не советская власть!». А две тетки моих, мамины сестры, вышли за кулацких сынков. Как-то в праздник сидели с ними, один выпил 100 грамм, и как зверь начал: «Ох, советская власть, ну не дай бог, я до нее доберусь, я ей покажу». Вот два вида людей. Как их примирить, чтобы они были братьями?

До сих пор царям строят памятники, Екатерина, которая в нищету превратила Россию – ей памятники воздвигают. Царь Николай II, которого прозвали «кровавый», расстрелял рабочих и детей 9 января 1905 года, сколько он сделал плохого, а сейчас — святой человек, ему ставят памятник.

Я пришел с армии очень верующим. Господь нам помог. Япония не открыла второй фронт. Немцы начали изобретать эту атомную бомбу. Он им не дал такое. Они нас листовками забрасывали: «Не радуйтесь успехам, скоро против вас пойдет новое оружие, которое все уничтожит». Ударил мороз 50 градусов под Сталинградом, дал ясную погоду. Это великое дело. Снега много было.

Почему люди боятся правды? Зачем лезть в чужое государство, там наводить порядки? У них ошибки Сталина знают до мелочи. В своем государстве запутались так, что не разберутся. Ну зачем лезть, каждому хочется. Ну они прожили, поколение, прожили, ну и слава богу.

— Почему Вы не стали профессиональным военным, как отец?

— Меня после войны отобрали и послали в Нижний Новгород, в военное училище бронетанковых и артиллерийских войск. У меня звание старшина. Но я из госпиталя вышел нестроевой. Меня отправили в 43-м году после тяжелого ранения в Ульяновск, в 6-й учебной танковый полк учиться на механика - водителя и оставили там обучать танкистов.

Я танк водить просился, отпустить меня на фронт. Бился три месяца. Говорил, никто не знает, что я нестроевой. Вышел указ Сталина первый, второй. Я помыкался, решил не оставаться: у меня отец. Мы жили, как цыганский табор. Только приедешь на одно место, опять надо на другое, вся жизнь на вокзалах и в производстве, не понравилось. Поэтому вот и не стал военным. И по ранению тяжелому.

Встретились с отцом после войны, он спрашивает: «Ну как?». Я говорю: «Спасибо, отец, ты мне помог».

Я был награжден двумя орденами Славы 3-й и 2-й степени, орденом Отечественной войны 1-й степени (1985) и медалями «За отвагу», «За победу над Германией». В конце войны наша 31 танковая бригада стала 31-я танковая Кировоградская дважды Краснознаменная ордена Суворова бригада.

— Как Вы думаете, почему Вы долгожитель?

— Когда я приезжал к маме (тоже долгожительнице), она спрашивала: «Саш, как ты остался живой?». Я отвечал: «Мама, я и сам не знаю». Щупаешь после боя руки, ноги, проверяешь — живой. Потом начинаешь закапывать погибших товарищей. Страшное дело. Не дай бог кому война. Выпало на наше поколение такое несчастье.

А, вообще, у меня такой род, все умирают после ста лет. Мой дед был конюхом у барина Жукова, наверное, самым сильным человеком на планете. Один раз в тяжелый голодный год, как рассказывают односельчане, мертвую лошадь притащил за хвост, приволок волоком. Хлеб он не резал, а брал буханку и откусывал. Он умер от тифа, я его не знаю. Но, говорят, великан был страшный.

Род такой у нас, мама чуть не дожила, несчастный случай, погибла. Кто-то до 100, кто-то до 105 лет доживал. Вы знаете, как мы, военные питались? Нас снабжали военным пайком. Как следили за семьями военнослужащих? Боже ты мой! Я пошел в армию в весе 90 килограмм. В Германию вошли, немножко набросились на еду, уже пришел 104. А внук пошел в армию у меня, 10 кг сбросил. Говорит, какой-то перловкой кормили, в общем, плохо служил в армии внук мой. Пришел, как скелет. Думаю, елки-палки, солдата уже не могут накормить.

Вот думаю, доживу ли до 100 лет. Не хочу волноваться. Немножко дожить, посмотреть. Говорят, Путин отмечает этих людей. Осталось не так уж много, думаю, можно как-то пожалеть, сохранить себя.

Нашей 5-ой гвардейской танковой армии дали вагон. Всего сейчас нас осталось три механика-водителя в живых. Экипажи гибли как мухи, особенно, на Курской дуге. Там очень жестокое танковое сражение было. И таких вот людей из экипажей сейчас я почти не встречаю, я руководил организацией ветеранов много лет. Я очень редко встречал бывшего механика-водителя. Погибли они все. Когда мы встречаемся с однополчанами, с кем вместе шли в бой, почему-то слезы сами текут из глаз. Вот с кем мы шли в бой вместе, механики-водители, в живых Теплотанских Николай Петрович, там еще Боря есть. И как увидишь однополчанина, слезы начинают течь. Возраст очень большой, все-таки, уже.

— Александр Васильевич, благодарим Вас за беседу.

— Рад помочь, до свидания.