Минометчики

Человек 60 было под моим командованием в том бою. Я некоторых этих ребят потом встречал уже в Австрии, они попали в другие подразделения, а я попал в 81-ую стрелковую дивизию, уже по назначению, командиром минометного взвода. Может быть, поэтому я и продержался подольше, потому что был не в пехоте и ходил в атаку еще всего лишь пару раз. В последнее время, минометчики были рядом с пехотой, практически вместе шли. У нас было всего 2 миномета на роту, потому что все были либо повреждены, либо их просто не было.

Командир пехотной роты давал команду на выбор позиции. Позицию для двух минометов взвода старались располагать где-то в низине или лощинке позади пехоты. Для каждого щели для людей. Копали круг для миномета диаметром 1,5 метра, чтобы можно было укрыться, не с головой, конечно, а по грудь. И были две щели с обеих сторон для наводчика и заряжающего, а остальные были сзади – там тоже щель копали.

А разве там можно было спать? Каждую минуту бомбили, бомбили. Один раз бомба взорвалась. Борис Репкин, мой наводчик, рядом со мной был, сантиметров в пятидесяти. Бомба взорвалась, засыпало нас землей. Но живые остались.

Иду я с двумя минами на ремне, и тут вражеский миномет как бахнул! Рядом оказалась небольшая воронка, в которую я шарахнулся. Упал на дно воронки, а рядом упали, ударившись колпачками о землю, обе мои мины. Зная, как быстро срабатывают от удара взрыватели, лежу и думаю: «Ну, все, сейчас разорвут меня!», – а сам покрываюсь холодным потом.

Какое-то небольшое время, наверное, с неделю, наши обозы разбивали и нам не подтягивали продуктов. И мы мёрзлую конину рубили, отрывали, глотали, чтобы хоть как-нибудь утолить голод. Но недолго, правда. Где-то с неделю, наверное. Или, может быть, дней десять. А потом опять наладилось снабжение. В основном давали сухари и консервы. Ели всё холодное, огонь не разрешалось развести.

А что мина? От мины нет спасения, она падает отвесно, у миномета самое большое 45 градусов, мина валиться сверху и даже если ты в траншеи или в окопе, всё ровно тебя достанет. На ровной местности осколки стелились по земле, лежачие цели поражались до 15 метров.

Видимо людей не хватало, потому что нас, минометчиков, сняли с орудий и направили на передний край. Минометы остались в тылу, а нас бросили в бой как обычную пехоту. Мне, как уже бывалому и грамотному солдату, дали подчиненных. Командир вызвал и говорит: «Принимай отделение. Вон твои солдаты, справа и слева». Пошли мы в атаку, перебегая от одного стога соломы или сена к другому, но попали под плотный минометный огонь и залегли. Я саперной лопатой попытался немного окопаться, сделав вокруг себя небольшой бруствер.

Надо сказать, ситуация на нашем участке в то время складывалась крайне неспокойная. Японцы пытались взять у нас живого «языка». В ходе битвы мы старались сделать все от себя зависящее, чтобы не потерять людей, и упорно копали, как я уже говорил, пески для землянок и окопов. Очень берегли пули. Огонь открывали только по приказу и самовольно не имели права по японцам стрелять.

Все бывалые солдаты так говорят – жди, сейчас прилетят гости. Значит, будет налет авиации. И на самом деле, не проходит и двадцати минут – ревут, идет эшелон за эшелоном, не знаю точно, эскадрильи или полки. Проходят над нашими колоннами, разворачиваются и начинают бросать бомбы. Я до этого ни разу еще не был под такими бомбежками, чтобы такая масса авиации налетела, там, наверное, штук 50-60 самолетов было, тяжелых бомбардировщиков.

И что же получилось? Если при призыве, глядя на меня, посчитали, что мне будет тяжело таскать мину весом в пуд, то здесь у нас один только снаряд весил 91 килограмм, а вместе с ящиком — и вовсе 125 килограммов. Пуск производился прямо из специальных ящиков. И если снаряд был метр восемьдесят, да еще в ящике, его, наверное, четверо солдат едва тащили. Получается, что за пять месяцев службы я так вырос, что меня взяли в гвардейскую минометную часть.

И тут я заметил, что подвальное окно одного дома закрыто подушкой. Я сразу смекнул, подошел, подушку выдвинул, и тут же кричу: «А ну, фриц, выходи!» Тогда один немец и потом другой вышли. Наши солдаты собрались их было бить. А в это время мимо нас комбат проходил. Он сказал, чтобы мы их не трогали, а сам забрал их на допрос. Вот такой был случай. Кстати, в это же самое время выскочил немец из другого подвала. Ну наши солдаты стояли да балагурили. И вдруг немец выскочил и побежал. У нас закричали: «Немец! Немец!» Потом один наш солдат схватил у другого солдата винтовку, прицелился и два раза выстрелил по этому немцу. Потом подошли к убитому. У него были такая пластмассовая коробка, там у него масло было, сухарики были. Документы, которые при нем были, мы передали своему командиру

Я взял противотанковую мину, несу и иду по дороге. Шёл себе я, шёл и случайно наступил на противопехотную мину. Есть Бог на свете, от её детонации не взорвалась в руках противотанковая мина. Кому ни рассказываю этот случай, все говорят, что не может быть. Она должна была рвануть! Я говорю всем, что Бог есть, и он меня спас. Но меня осколками ранило в живот и ногу. Я упал, ребята подскочили, меня перевязали и куда-то понесли на руках.

Полз я долго. Потом смотрю: санитары потащили раненого. Наши, ротные санитары. А я ползу в том направлении, откуда наш полк наступать начинал. И тут вижу: справа танки немецкие, идут прямо на меня! Я еще подумал: «Что это, у нас такая оборона кривая была что ли?» Заметил, что пехота наша отступает от этих танков немецких, в разные стороны. Я хорошо это видел! И эти танки по лужайке идут прямо на меня…

Когда мы вошли в Германию и остановились на временное жительство в одном доме, там жила очень красивая девочка. Сколько ей миновало лет, я не знаю, но, во всяком случае, это был уже не ребенок. Она мне так понравилась, что я воспылал к ней какими-то чувствами. Когда ребята, мои сослуживцы, это увидели, то сказали: «Слушай, ты что за ней ухаживаешь? Ты не понимаешь, что ее изнасиловали?» Но она отнеслась к этому спокойно. Сказала: все уладится. Вероятно, эта девушка оказалась умным человеком и поняла, что так как мы столько натерпелись безобразий от их нации, случаи, когда кто-то из нас переходит черту и из-за этого страдают незаслуженные люди, попытаться понять все-же можно. Конечно, сам я не могу одобрять подобных действий. Как не могу одобрять того ужасного эпизода, который лично сам видел. Когда гражданское население уходило со своих мест, наши прямо на моих глазах их целой колонной танков давили и расстреливали

Это был уже где-то конец августа. Зеленое поле… Точнее, мне оно показалось зеленым. Танки разбитые, горелые стоят... Наша батарея вела огонь с ходу. Где-то остановимся, развернемся и тут же открываем огонь. И вот, значит, в одном месте развернулись, и открыли огонь. Помню, как-то ночью вели беглый огонь, тут уже без всякой команды, только успевай кидать. А как рассвело, смотрим, а в бруствере мина торчит. Наполовину воткнулась и не взорвалась…

Вообще, Ржев, Тверская область – это болота. Даже окоп копаешь – там вода. Первое время – было очень плохо, тем более – бои. Погибали на глазах знакомые. А потом – ко всему привыкаешь. Даже проходил через трупы своих…

Но нам сказали, что «они подошли близко к нефтяным районам, чтоб не сдавать ни одной пяди земли, давайте строго-настрого!» Приехали представители Верховного командования, приехало новое пополнение, и – «давайте»! Вот 26-го ноября 1942-го года утром нас, 2 тыщи 900 человек, вывели в бой. Вечером – вернулось 12. За один день. Это с ума можно было сойти…

Второй раз получил ранение на Невском пятачке в сентябре 42-го, во время рукопашного боя: колото-рваное ранение правой и предплечья левой руки. Расширяли плацдарм и пытались прорвать блокаду: сил не хватало, гробили людей и без успеха. И только в январе 43-го года, проведя операцию «Искра», смогли прорвать, стало полегче. Но сняли не полностью, только сделали дыру и пошло снабжение – появилось продовольствие, вооружение, патроны, мины, гранаты в достатке. Кормить стали лучше, прибавили норму, а до этого на солдата полагалось 400 граммов хлеба. Не знали, принесут или нет на передний край горячую пищу. Часто баландёра то убили, то сил термос нести не хватило.

Танков наших очень много побили под Воронежем, причем, не сгоревшие, целые, гусеница там сбита и всё. Служба эвакуация тогда ни черта не работала, вот они и стояли так. И вот, мы с Петей Пенчуком подобрали один такой танк. Экипаж эвакуировался через нижний люк, и мы через него же залезли. Пушка, снаряды, пулемет, лента заряжена. Видно нам всё, я оттуда корректирую огонь прекрасно. День мы пожили там, потом Пенчук говорит: «Давай стрельнем из пушки!» – «Да не надо, они же нас тут же подожгут!»… Уговорил он меня, я все-таки младший лейтенант, а он – старшина. И мы стрельнули с этой пушки. Только мы выстрелили, сразу – БАХ перед нами разрыв! В общем, мы еле унесли ноги с этого танка, он загорелся.

Я все номера прошел. Был и подносчиком, и заряжающим, и наводчиком, и командиром расчета. Но уже в самом конце, когда взяли Кенигсберг, все машины забрали, отправили на Берлин, а нас перевели на конную тягу. У нас в Данциге погиб комбат Непомнящий, и вместо него комбатом стал Воронков. Он сам москвич, и спрашивает: «Хоть кто-то из вас умеет с лошадьми обращаться?» А нас пермяков на батарее было человек восемь: «Так мы все сельские». И каждому дали по паре лошадей: «Вот тебе лошади, повозка – отвечаешь за них головой!», и так мы уже с ними до конца войны.

Когда командир роты скомандовал: «Минометчики к бою!», я уже на месте, а тех нету. Кричу ему: «Я один! Не с кем стрелять. Я один!», – «Давай, Федя, скорей! Командир роты требует огня. Пехота наступает. Надо минометом». Я поднялся, глянул. Три танка, и за ней пехоты полно. Надо пехоту отсечь от танков, с танками потом расправятся. Ну, я начал один мины кидать. Он командует, я навожу. Мин было предостаточно. Потом гляжу – самолет над нами появился, и пикирует. Кричу: «Ребята воздух!» Но вокруг снаряды рвутся, не слышно ничего. «Воздух, воздух!» И прямо в дом попал! Кто там, в доме был – всех завалило. До вечера посидели так нормально. А потом все успокоились, никого нету, я опять один остался в расчете.

Нигде так, как на войне, человек не нуждается в тесной дружбе и товариществе, даже солдатский котелок рассчитан на две порции супа. Шинелью можно двоим укрыться, плащ – палатка на двоих. Если лежишь раненый, то затащить в затишье, принести поесть, подать попить может друг. Друг на войне – это жизнь. У меня, за мою военную службу, в разное время были друзья.

В минометной роте сначала я служил наводчиком. Специально не учился, почитал только наставление по стрелковому делу. Хотя для того чтобы стрелять правильно из миномета, нужна наука, надо много знать. Ведь это страшное оружие, подвижное, мощное, но знающих минометчиков у нас не было, офицеры обслуживали в основном 120-мм полковые минометы, там еще были специалисты, все-таки полковая артиллерия. А мы со своими 82-мм минометами для пристрелки использовали дымовые мины, на глазок, «правее два лаптя», но результаты хорошие были. За время войны приспособились и разобрались, немцы нас научили.

В субботу, 21 июня, нам выдали аттестаты, тогда аттестаты назывались дипломами, а в воскресенье мы, как взрослые, поехали в лес и там нам сообщили, что началась война. В нашем классе было 14 парней, причем четверо старше нас, ветераны Зимней войны, им где-то 20-21 год был, так мы, когда услышали про войну, сразу все записались добровольцами. Тех четверых на второй день направили в части, а я до декабря жил в селе. 2 декабре меня и еще троих парней, имеющих среднее образование, направили в Бакинское пехотное училище, где я попал в минометный взвод. Это училище было трехгодичным, но в июле 1942 года, когда немцы прорвали фронт, захватили Ростов и начали наступление на Грозный, наш курс был выпущен из училища.

В этот день шли соревнования, шумели болельщики, из  динамиков звучала популярная музыка. Но вот всеобщий веселый настрой  внезапно прерывается сообщением по радио о том, что сейчас будет  передаваться важное правительственное заявление. Было 16 часов по  местному времени. Из репродукторов послышался голос Молотова, который  сообщил о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину.
Так началась для нас Великая Отечественная война. Уже  через двенадцать часов лагерь опустел. Все части выехали в места своей  постоянной дислокации.

Один раз сражались с немецкими танками и бронемашинами. Мы встали в  оборону, только подготовили позицию, как появились вражеские танки и  стали по нам бить. Кавалеристы из эскадронов бросились вперед с  гранатами, метко стреляли противотанковые орудия, и тогда немцы  отступили. Мы же без устали стреляли из ПТР по врагу. Знаешь, по броне  танка бить из противотанкового ружья – занятие бессмысленное,  единственное, что мы могли сделать: это попасть под башню и заклинить  ее. Туда и целились. По гусеницам тоже не стреляли, это для нас  малоэффективно. Немцы отступили, оставив несколько горящих танков.

Из района Мги по нам каждый день стреляла батарея крупнокалиберной  артиллерии, установленная на немецком бронепоезде. Несколько раз  приходилось быть под прицелом вражеских снайперов, находящихся на опушке  леса, хорошо замаскированных. Особенно опасным оказался путь через  мелководную речку Назия. Из-за болотистой местности траншеи не выкопаешь  и блиндажи не построишь, так как нет твердой земли, а грунтовые воды  располагались близко к поверхности. Копнешь на полметра, и сразу же  внизу выступает вода.

После построения стали спрашивать, кто хочет быть наводчиком, а мне это  дело нравилось: надо таскать ствол, а треногу и плиту носили другие  члены расчета. Как будто бревно где-то в лесу у поселка срубишь, на  плечо его положишь и на лыжах едешь: точно также и ствол таскал, так  удобней. Так что стал наводчиком. Дважды участвовал в учебных стрельбах.  За нами стояли 120-мм минометы, они через нас били, впереди залегла  пехота, и мы поверх голов стрелков стреляли. В качестве целей  приготовили кучи земли, по ним и били. Когда мина летит, ее хорошо  видно. Чем круче ствол, тем ближе ложится мина.

Еще через день началось наступление на следующую высоту. Пехота  наступает, а мы сидим и обстреливаем немцев. Но тут не все так просто –  дело в том, что минометчикам нужен человек, который будет видеть то  место, куда упадет первая мина и даст корректировку, чтобы следующие  мины летели куда надо. А когда это место уже пристреляно, то минометчики  наводят по прибору и стреляют. Поэтому перед атакой мы всегда посылали  вперед корректировщиков и пристреливали высоту, а когда начинается  атака, то у нас уже все готово – только сиди и стреляй.

Сидим, разговариваем, а вместе с нами в блиндаже находились еще двое или  трое, начштаба и ординарец что ли, не помню уже. Вдруг, слышу снаряд  упал – перелёт. Сколько их там падало, я не беспокоился, а тут вдруг  чего-то забеспокоился. У меня сразу мысль - сейчас недолёт будет. Точно…  Тут уж я окончательно заволновался. Говорю им: «Сейчас будет наш!  Давайте бежим отсюда! Что-то я волнуюсь. Никогда такого не было». – «Да  что ты…» - «Следующий наш!» Тут у меня нервы не выдержали, я выпрыгнул  оттуда и побежал по окопу. Только отбежал метров двадцать, прямое  попадание в блиндаж…

Я был еще совсем пацаном, поэтому противник начал обстреливать нас  осколочными снарядами и шрапнелью, то высунулся из своего окопчика и был  в первый раз ранен в правую ногу, тонкий осколок впился в икру.  Замкомвзвода кричит: «Медсестра, командира ранило!» Она подбежала,  глянула, и спокойно замечает: «О, это ничего, сейчас сделаем».  Плоскогубцами выдернула осколок, к счастью, он недалеко вошел, чем-то  замазала и залила риванолью. Дальше медсанбата не пойдешь, ведь если  уйдешь в полевой госпиталь, то отправят в тыл, и в родную часть больше  не вернешься. Поэтому я вообще в медсанбат не пошел, остался на передовой.