Письмо написал
Резник Демид Яковлевич,
во время войны Гв. мл.сержант стрелок-радист самолёта Ил-4
из 1 АЭ 5 Гв.МТАП ЧФ, своему однополчанину
Герою Советского Союза генерал-майору Авиации
Минакову Василию Ивановичу
в 1985 году после памятной встречи в г.Ленинграде
через 41 год после описываемых событий.
|
Письмо никогда до сей поры не было опубликовано.
Здравствуйте, Василий Иванович!
После трогательной с Вами встречи через 41 год примите от меня и моей семьи самый искренний и сердечный привет Вам и Вашей семье с наилучшими пожеланиями в труде и семейном благополучии.
После поездки в Москву, Ленинград, Красноярск дочитал последние страницы Вашей книги «Гневное небо Тавриды», вот решил кое-что написать о себе, т.к. Вы об этом просили.
После окончания школы воздушных стрелков-радистов /39 ошмас – не разб./ меня направили для дальнейшего прохождения службы в 5 ТАП /5 МТАП ЧФ – прим./, где я был зачислен во 2 АЭ, которая находилась в Бабушерах. Это было в конце декабря 1942 года. Командовал АЭ в то время Дмитрий Михайлович Минчугов. Это был славный человек. В эскадрилье, как правило, сперва начинают снова учить и переучивать, уже сопоставляя с боевой обстановкой. Ведь в школе того нет, что на войне. Вскоре эскадрилью перевели в Гудауты.
Меня впервые послали на задание 2-м стрелком в экипаже Андреева В.В. вместо Зыбкина И.И. Стрелок-радист Хоменко Петя. Вылет должен состояться на торпедный удар. Самолёт вырулил на ВПП, которая уже была готова для взлёта и посадки самолётов. Пошли на взлёт. Скорость где-то порядка 100-120 км. Хвост трубой! Вдруг самолёт стало резко разворачивать вправо, а справа ещё не были убраны рельсы узкоколейки, по которой возили гравий и бетон для бетонирования ВПП. Вот с такой скоростью самолёт начал прыгать через рельсы узкоколейки, ухабины. От этих прыжков сперва оторвалась торпеда, заработала на малых оборотах, задымила, но не взорвалась. Затем подломились «ноги», и самолёт брюхом пополз до полной остановки. Естественно, винты - в «бараний рог», ну, и всякие деформации. Самолёт не загорелся. Все мы выскочили, отделались, как говорится, лёгким испугом. Что за причина? На разборе я не был.
Через некоторое время меня перевели в экипаж Беликова 2-м стрелком-радистом вместо Северина. А Северина отправили с другим экипажем в Красноводск за самолётом из нашего полка, который сделал вынужденную посадку из-за выхода мотора из строя. Северин и /Зыгущ – не разб./ - оба стрелки-радисты, но Северин у Беликова летал 2-м стрелком. Это был дружный слётанный экипаж. Пока отсутствовал Северин, мне в экипаже Беликова пришлось сделать где-то 5-6 вылетов уже без ЧП. Примерно за 4 дня до трагического случая с экипажем Беликова прилетел Северин из Красноводска и опять стал летать с экипажем Беликова. Я опять остался без экипажа.
|
17 апреля 43 года, видимо, заболел Петя Хоменко из экипажа Андреева. Меня капитан Грызлов назначает в готовность с торпедой. И вскоре взлёт. Мы, низкие торпедоносцы, с Литвяковым в паре полетели торпедировать корабли. А вперёд нас поднялись в воздух самолёты с бомбами. Когда мы подлетели к цели, бомбардировщики уже отбомбились. Но вместо кораблей, как потом стало видно, оказались 2 БДБ и сильное охранение. Андреев с Литвяковым решили их торпедировать. Погода была скверная. Облачность низкая. Море штормило. Ну, и как всегда, сильный огонь из БДБ и охранения. Конечно, при таком волнении моря – плохая видимость. А у этих юрких посудин высокая маневренность. Наши торпеды не поразили цель. При выходе из атаки у Литвякова подбили левый мотор. Он старался, сколько мог, тянуть домой. Но была низкая высота, да, видимо, была и ещё какая-то другая неисправность. Он стал терять высоту. Я запросил Карелина по рации. Он сказал: «Вышел мотор из строя, идём на посадку», - и дал радиограмму на землю. Сели на воду. Экипаж выбросился из самолёта. Но шлюпки ни одной не было, все плавали на поясах.
Наш командир Андреев В.В. дал мне указание: «Дай радиограмму всем адресатам открытым текстом», - что я и сделал. Затем на низкой высоте посбрасывали мы все шлюпки, т.е. ЛАЗ 3 и ЛАЗ 1, а так же бортпаёк. Но всё это падало далеко, ибо в море был ветер и шторм где-то 3-4 балла. Конечно, на поясах в одежде, да, плюс, ледяная вода, они не смогли воспользоваться теми шлюпками. И так погиб замечательный экипаж...
Я опять не летал, не было экипажа. Через некоторое время в наш полк прибывает несколько экипажей из 119 АП, в том числе и Скробов В.К. со своим экипажем на МБР-2. Экипаж состоял из 3-х человек. А на наших Ил-4 четыре человека. И вот меня назначают четвёртым членом, 2-м стрелком, в экипаж к В.К. Скробову, с которым я и летал примерно до 20-22 сентября 43 года. Правда, 2 раза мне пришлось летать стрелком-радистом с Громовым Борисом, когда его перевели с Северного флота. Потом его назначили, кажись, зам. комэска 2 АЭ, где он и начал обучать молодые экипажи. Об этом Вы писали в своей книге о той трагедии 20-22 сентября (в то время наш экипаж Скробова был переведён из 2-й АЭ в 3-ю АЭ). Нач. штаба АЭ майор Карпов переводит меня во вновь прибывший из 3-го АП экипаж Вальцева стрелком-радистом. А вместо меня Скробову назначают Борисова Александра.
Мы в готовности, 2 пары с торпедами. 26 сентября назначается вылет всей дивизией на бомбоудар в Севастополь, в котором был сбит один самолёт Скробова В.К. Вы об этом описали в своей книге «Командиры крылатых линкоров». И вот с сентября 43 года по 12 мая /1944г.- прим./ я летал уже всё время стрелком-радистом с Вальцевым.
Наступил час освобождения города-героя Севастополя и изгнания фашистов из Крыма. Наш экипаж начали готовить «ночником». Так что в те горячие дни нам приходилось днём летать часто на задания, а ночью, до 1-2 час ночи, учиться быть «ночником». Хорошо запомнилось, 9-10 мая мы летали к Херсонесу с торпедами торпедировать там немецкие суда, которых кишмя кишело. 11-12 мая мы летали уже на перехват в море.
И вот 12 мая роковой вылет для нашего экипажа. Нас сбили на 2-м вылете. (Вот прошёл уже 41 год с тех пор, и мне думается, что эта горькая доля выпала нашему последнему сбитому экипажу при освобождении Крыма.) Я хочу немного дополнить, вернее уточнить. Когда нас подожгли, командир рванул резко самолёт вверх, хотел сбить пламя. Но этого не получилось. Тогда он дал команду приготовиться к посадке на воду, а сам начал открывать фонарь. Его, видимо, заклинило. Он зажал штурвал между колен, а руками начал открывать. Штурвал выскользнул из «меж ног», и самолёт пошёл в пике. Каким-то чудом выровнял у воды и начал садиться на воду, т.е. убрал газ, выключил зажигание. Самолёт при ударе об воду – винты в «бараний рог», но он по инерции пошёл по воде. За это время мы смогли выбросить шлюпку и выброситься из самолёта. Самолёт потерял скорость на воде, сразу затонул. При посадке все были, конечно, изрядно побиты. У меня при выходе из атаки было много мелких ранений, то ли осколки от разрывных пуль, то ли осколки от дюраля. Но когда я очутился в солёной и холодной воде, то это были адские боли. Жаловаться было некому.
Наступила гробовая тишина. Никого не видать, не слыхать. Спустя некоторое время, над нами низко пролетают наши боевые друзья, которые ничем не смогут нам помочь. А через несколько минут мы услыхали огромной силы взрыв. Мы так и догадались, что они добили уцелевший транспорт, но взрыва мы не видели и никаких катеров и самолётов не видели. Потом тройка наших илов развернулись где-то в море, ещё раз низко пролетели, помахали нам крыльями, простились с нами. Как мы им завидовали! Что ждёт нас - неизвестность.
Мы были комсомольцами. И в каждом комсомольском билете у нас лежал портрет И.В.Сталина в маршальской форме. Мы вынули портреты, поцеловали фото и опустили в море. Затем порвали комсомольские билеты и тоже пустили в море, чтоб не попали они врагу в руки, хотя мы не знали, где мы будем. А планы были - уйти с этой трассы, где днём и ночью шныряют немецкие катера и корабли, а затем добраться на север, т.е. домой. Но перед закатом Солнца на нас наткнулись 2 немецких катера, шедших на запад. И вот нас избитых окоченелых подобрали, посадили в носу катера. И тут уже автоматчик, охрана.
13 мая где-то часов в 10 утра привезли в Констанцу. Через 2-3 часа увезли за город, где стояло 4-5 финских бараков, обнесённых в 5-6 рядов колючей проволокой, и много радиоантенн. Ну, думаем про себя, вот здесь нам и всё допросят, и в ящик зароют, как собак. Но через некоторое время в ту комнату, где нас поместили, заходят 2 молодых парня. Сперва поздоровались, дали закурить, начали говорить на плохом русском языке. Не знаю, что за люди, чего хотят. Но начали завидовать нашей судьбе: «Вы будете живы, хотя вам и будет плохо. А вот нас поубивают, ведь война проиграна. Но никому и слова нельзя сказать. Сразу - расстрел. Гитлер сколько уничтожил людей, и хотя мы не виноваты, нам этого не простят за все злодеяния». Вот, про себя думаю, когда вы прозрели.
|
Затем они нам сказали: «Вас здесь будут допрашивать. Наших офицеров, которые будут допрашивать, интересует, откуда на карте берётся начало квадрата, с какой точки. И данные по связи. Можете говорить, можете не говорить. Вас пытать не будут. И ничего с вами делать не станут. Затем вас, наверное, отправят в лагерь военнопленных». А вечером эти 2 молодых парня через стенку включили Москву, последние известия, а они были радостными для нас. И они тоже кричали через стенку: «Во, как ваши дают нашим!» - т.е. немцам /это были румыны – прим./.
На следующий день на допрос вызвали командира /Вальцев Александр Иванович – прим./. Через некоторое время его приводят. Он сказал, что немцев интересует, какие самолёты, моторы, вооружение. Хотя они отлично и сами знали наши самолёты. Затем вызвали штурмана /Ляпин Иван Урбанович – прим./. Их интересовало, откуда на карте штурману дают начальный квадрат /разбивка на квадраты на советских и немецких оперативных картах отличалась – прим./. Иван Иванович сказал: «Нам это не известно, т.к. нам пред вылетом дают уже расчерченные и обозначенные квадраты». И аналогично меня спрашивали про шифры связи. Да мы и не знали. Больше нас не вызывали. А те 2 парня ежедневно, как вечер, так включали у себя радиоприёмник на полную громкость, настроенный на Москву. И наш Левитан передавал новости из Москвы. Вот мы убедились, что эти 2 парня симпатизировали нашей победе над фашизмом.
Дня через 4 нас перевезли в г. Фокшаны, а И.И.Лапина /И.У.Ляпина – прим./ почему-то оставили там, в Констанце. О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно. В Фокшанах уже допрашивал один гаупман. Что характерно, кого ни допрашивал, всем задавал один вопрос: кто победит, русские или немцы? Причём каждый раз подходил к висевшей на стене карте, где было примерно обозначена красной линией линия фронта. Показывает карандашом на карте: «От линии фронта до Москвы, - говорит он, - расстояние 1 карандаш, - и прикладывает его к карте в сторону Москвы, - От линии фронта до Берлина 2 карандаша», - тоже прикладывает карандаш на карте в сторону Берлина. Я ему отвечаю, что немцы были у Москвы и смотрели в бинокль на Москву. А сейчас уже стал «один карандаш». А скоро будет наоборот. От Москвы до линии фронта будет «2 карандаша», а до Берлина – «1 карандаш». За это он мне дал одну оплеуху и меня утащили без сознания.
В Фокшанах нас держали уже, наверное, 10-12 дней, точно не помню. Но за это время сюда привозили человек 9-11 наших лётчиков с Пе-2, бостонов и истребителей. Все были сбиты, кто в разведке, кто в воздушных боях. Как потом стало известно, наши войска пошли в наступление, а нас, человек 14, увезли вглубь Румынии, город Бузэу. Там продержали ещё с неделю, или больше, и ещё подвезли сбитых наших советских лётчиков с Пе-2 и штурмовиков. Уже в тот период, когда наши войска пошли в наступление, собрали 19 или 23 человека. Оборудовали «скотский» вагон одноосный. Меньшую половину по двери перегородили колючей проволокой в два ряда, даже голову в ячейки не просунешь. А внизу был сделан один тоненький лаз, только-только мог пролезть человек, и на запор запирался. А в другой, большей половине, ехала охрана с автоматами, 14 человек и переводчик. Если кому-либо из нас надо было по естественным надобностям, то выводили по одному человеку. В общем, о побеге и думать было нечего, хотя у каждого была мечта и планы.
Из Бузэу нас повезли через Будапешт, Австрию, Чехословакию и Польшу в г. Лодзь. Это потом стало известно, когда привезли в лагерь военнопленных лётчиков. Везли нас долго, ибо по дороге по несколько раз бомбили Ж/Д узлы и города американская, а ночью английская авиация. И наш вагон, прицепленный к какому-то товарняку, простаивал по 10-17 часов в сутки. И вот в одно утро наш товарняк прибыл на ст. Товарная Будапешт. Вся Ж/Д станция была забита товарными составами. И среди всех - множество товарных вагонов, и наш вагон с нами грешниками.
Часов в 8 утра переводчик будит меня и ещё одного штурмана из наших же пленных. В сопровождении их автоматчиков повели куда-то за продуктами. Было очень далеко, пока нас довели, пока они получали продукты и на себя, и на нас. Надо кое-как кормить. На нас двоих навалили по мешку буханок с хлебом, ну а сами /взяли/ что-то другое. И вот мы с отдыхами поплелись обратно к товарной станции. Не доходя примерно с километр, слышим гул, а затем вой и разрывы бомб. В общем, до бомбёжки был солнечный ясный день, а во время бомбёжки и ещё после неё долго было темно. Когда немного улеглось и прояснилось, мы вновь двинулись к станции. Правда, до нас последние бомбы от захода не долетели метров 30. Мы со штурманом лежали под деревом на земле. А немцы сзади нас попрятались в щель, охраняя нас, чтоб не сбежали.
Когда пришли к вагону, в котором нас везли, то там было 2 или 3 человека из наших ребят и столько же немцев. А остальные, как только начали рваться бомбы, разбежались, и немцы и наши ребята, кто куда. Уже через некоторое время стали и остальные подходить к вагону. Приходит и Саша Короткевич /Короткевич Александр Федорович – прим./, говорит: «Сашку Вальцева сильно ранило в низ живота осколком бомбы. Он идти не смог, и его куда-то увезли на машине с другими ранеными и убитыми, которых было очень и очень много. И подбирали раненых в больницы, убитых куда-то в морги, - говорит Саша, - наверное, он не выживет». Вот тогда берёт переводчик меня с собой, и мы пошли искать Сашу Вальцева. Пообходили много дворов, школ, где было много забито ранеными. Осмотрели многие подвалы с убитыми. Так и не нашли, и не опознал я его. Вернулись к вагону уже поздно вечером. А на следующий день наш вагон подцепили к какому-то другому товарняку, и поехали дальше. И вот из 4 человек экипажа Ил-4 привезли в лагерь военнопленных меня и Сашу Короткевича.
И вот потянулись жуткие тягостные голодные дни. В лагере был один лётный состав. И никуда не выводили, за исключением утренней и вечерней поверки, которая длилась часами. Для нас уже не существовало фамилий, а только номера. У меня он, например, был 3898. Вот сколько лет прошло, а этот номер до сих пор видится. Находясь в тяжелейших условиях, все люди переносили тяготы мужественно, веря в победу над врагом, ибо она приближалась каждый день. Мы замечали это и на лицах наших врагов, которые нас охраняли. Через некоторое время мы, сидя за проволокой в Лодзи, уже начали слышать отчётливо орудийные раскаты, стали замечать – немцы засуетились. А через день или два нас загрузили в вагоны и увезли вглубь Германии, какой-то небольшой городишко.
Но где нас разместили, был большущий лагерь военнопленных. Это недалеко от Берлина. Хотя наших лётчиков было где-то около 250 человек, точно не знаю, разместили в одном бараке. Но офицеры по комнатам отдельно, а сержанты отдельно. Такой уж немецкий порядок. И, конечно, усиленная охрана. Больше, кроме наших лётчиков, никого не было. Какая судьба бедных людей постигла, неизвестно. Мы так же не знали, что ждёт и нас.
Уже глубокой осенью ко мне подходит один из офицеров, наших ребят, и спрашивает меня: «Как ты, Дмитрий, смотришь на счёт того, чтоб бежать?» Я, не задумываясь, сразу сказал: «А кто не хочет быть на воле, на свободе и снова быть полезным своей Родине и бить врага?!» Тогда мне этот наш офицер сказал: «Под твоей нарой в полу прорезана дыра. Люди будут делать подкоп. Вы же, кто живёт с тобой в комнате, должны весь день вертеться на улице на глазах у немцев, чтобы не было подозрений», - что мы и делали. Ну, а кто копал, и когда копали, мы никто не знали.
И вот однажды пошёл сильный продолжительный дождь. В одном месте на месте подкопа земля сильно просела, немцы сразу заметили, стали шнырить по комнатам, смотреть. Откуда вёлся подкоп, они не обнаружили. Тогда немцы раскопали то место, где получился обвал, и полезли по подкопу под барак. Ну, и под мою нару. Ну, конечно, ко мне с кулаками: «Кто копал?!» Я объяснил, что я не мог знать, я болел, у меня были чирьи на теле, на лице. Это всё от моря, от простуды. Да и голова у меня сильно болела, т.к. во время падения в море я вдобавок к ранениям ещё сильно зашиб голову.
Немцы убедились, что я это делать не мог. Да и другие ребята тоже пытались убедить. Но как мы немцев ни убеждали, а в нашей комнате забили двери, но сначала поставили парашу и у дверей выставили часового, который стоял круглосуточно. В общем 7 дней нам никому из комнаты не давали ни пить, ни есть. На седьмой день открыли комнату. Мы уже лежали без движения. Губы потрескались от жажды. Пить! Не говоря уже о еде. Сперва нам дали немного поесть баланды и немного попить воды. Затем заходит комендант лагеря немец, и снова вопрос: «Кто копал?!» Мы ответили: «Господин комендант, честное слово, мы не знаем!» И снова за ним закрылась дверь. Опять заколотили дверь. И снова часовой у двери. И так ещё 3 дня. Ну, мы думали, что всё, решили заморить голодом. Через 3 дня нас из заперти выпустили. А через день, кажись, во время поверки объявили, что нас наказали за подкоп, за порчу немецкого имущества - 10 суток строгого карцера.
|
Через несколько дней часть из нашей комнаты, человек 6, приехали какие-то немцы и увезли, и привезли в концлагерь. Это мы уже узнали потом, г. Барт на берегу Балтийского моря. Лагерь небольшой, как правило, обнесён колючей проволокой в 5 рядов. А с внутренней стороны ещё ряд проводов под током. Здесь уже надёжно. Никуда не убежишь. Полосатая форма, деревянные колодки. Хотя и в том лагере все военнопленные ходили в этих колодках. И так мы просидели до 30 апреля 45 года, пока нас не освободили части 2-го Белорусского фронта. После соответствующей проверки меня зачислили вновь для дальнейшего прохождения военной службы. Поскольку война кончилась, а у меня гражданская специальность шофёр, то я попал в авторемонтный батальон 65 армии. Мы ремонтировали автомашины, а затем отправляли их в народное хозяйство.
В августе 46 года был демобилизован по указу в 3-ю очередь. Родных нигде нет. Я поехал с товарищем в Красноярский край, устроился на работу в совхоз, где проработал в этом совхозе Таёжный до 1969 года. В 1958 году вступил в ряды КПСС, где и сейчас состою членом Ленинской партии. В 1969 году по состоянию здоровья пришлось переехать в Среднюю Азию, где и сейчас живу.
Когда я жил в Краснодарском крае и работал в совхозе Таёжный, я в последние годы работал там инженером по технике безопасности. Бывал делегатом окружной профсоюзной конференции. Да и так приходилось часто бывать в командировках в Норильске. А связь Красноярск – Норильск в основном самолёт и, конечно, Енисей. Так вот мне бессчётно раз приходилось летать на самолёте в Норильск, и я не знал, что в аэропорту работает руководителем полётов В.В.Андреев. Узнал в 1980 году. А в 1981 году поехал к сыну в гости, он у меня живёт в Красноярске. Я его разыскал, т.е. В.В.Андреева. Но встреча была очень короткая у трапа самолёта, где-то минут 20 поговорили, и я улетел во Фрунзе. В 1982 году В.В. умер от разрыва сердца прямо на дороге, не доходя двух домов до своей квартиры. И так я больше не увидел того самого боевого товарища, с кем мне впервые приходилось подниматься на битву с врагом.
Благодаря В.К. Скробову, я восстановил связь с нашим комиссаром П.В. Карповым и гостил у него в 1984 году, когда ездил на праздник освобождения Севастополя. Вот и посчастливилось уже через 41 год встретиться с Вами.
Василий Иванович!
Большое спасибо за Ваше душевное отношение ко мне! Огромное спасибо Вам за Ваш труд, что Вы описываете жизнь нашего полка, под Знаменем которого нам с Вами приходилось сражаться с ненавистным нашему народу фашизмом. В годы войны нам пришлось много пережить, и каждому из нас по-разному. Но мы победили и честно переживали невзгоды войны. Очень жаль, что не пришлось повидаться с Локтюхиным. Получите моё повествование, хоть по телефону передайте большой ему привет, его семье.
В заключение ещё раз примите большой от меня и моей семьи привет. Желаю Вам и Вашей семье всего-всего хорошего. С уважением крепко обнимаю, Д.Я., 6 июня 1985г.
Посылаю 2 фото. Это самое дорогое для меня, что Вы пожелали сделать фото на память во время нашей встречи.
PS Василий Иванович, когда меня водил немец, переводчик или врач, не знаю, разыскивали Сашу Вальцева, он сказал следующее: сначала русских лётчиков, когда сбивали у фронта, то их оттуда отправляли самолётами вглубь Германии в лагеря. Но однажды произошёл такой случай. Везли на Ю-52 8 человек с охраной вглубь Германии. И среди них был один майор Герой Советского Союза Маркин. Они в воздухе обезоружили охрану и перебили их, а лётчикам приказали лететь курсом 900, т.е. на Восток. Лётчики, немного не долетая до линии фронта, перекрыли горючее и самолёт сел на лес. Он не загорелся, но все, кто был в самолёте, все были сильно побиты. А когда подбежали немцы на передовой, конечно, кого куда. Русских тут же судил полевой немецкий суд, и всех расстреляли. А Геринг издал потом приказ, чтоб на самолётах больше не отправляли русских лётчиков.
Не знаю, правда это, или нет. Но я Вам это пишу, Василий Иванович, потому что Вы всегда хотите, чтобы люди знали правду. Поинтересуйтесь, был ли такой майор Маркин Герой Советского Союза. И если «да», то пусть люди знают, как он и погиб, как Герой! И мне очень бы хотелось знать о правдивости того случая, о котором поведал мне немец переводчик.
С уважением /подпись Резник/
/Среди не вернувшихся с боевого задания Маркиных есть Герой Советского Союза ст. лейтенант Маркин Николай Васильевич. Судьба его осталась невыясненной до сих пор. Но вполне может быть, что это ошибка в пересказе, или просто легенда, придуманная военнопленными для поддержания морального духа – прим./
