РУССКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ, 1941
За оградой из колючей проволоки высотой в 12 футов (около 4-х метров - ВК), вдоль которой через равные интервалы располагались сторожевые вышки с пулеметчиками и прожекторами, находились тысячи и тысячи русских, загнанных в бараки. Каждый барак был также огражден колючей проволокой. Все это очень напоминало медвежью яму, и это впечатление подкреплялось присутствием охранников с ужасающего вида сторожевыми псами на коротких поводках. Весь загон издавал такой же отвратительный, тошнотворный запах, с каким мы уже сталкивались раньше, когда увидели первый транспорт с военнопленными...
Один из лагерных охранников открыл дверь одного из бараков и что-то прокричал. Военнопленные хлынули наружу, падая друг на друга. Резкая команда заставила их построиться в три шеренги напротив нас. Говорящий по-немецки военнопленный - старший по бараку, назначенный на эту должность охранниками - с невероятной жестокостью сражался за то, чтобы привести эти шеренги в подобие порядка. Охранник отсчитал пятьдесят человек и оправил остальных обратно в барак. Некоторые из числа последних попытались присоединиться к рабочей команде, но русские, которых отобрали в нее, вышвырнули конкурентов из своих рядов, что-то крича старшему по бараку. И он хорошо приложился к нарушителям, хлеща их кнутом направо и налево без какого-либо проявления жалости к своим товарищам...
Все это заняло слишком много времени для охранника, и он спустил с поводка свою исходящую злобой овчарку. В один прыжок пес ворвался в толпу, и через мгновение мы увидели, как он стиснул между зубов руку старшего по бараку. Охранник смотрел на все это с полнейшим берзаличием - ему и в голову не пришло позвать собаку назад. Старший по бараку отчаянно пытался стряхнуть с себя собаку. Он с мольбой смотрел на охранника, но когда один из избитых русских попытался побежать обратно к бараку, собака отпустила руку старшего, молниеносно рванулась за бегущим человеком и вцепилась ему в ягодицы. Новая жертва рыдала как ребенок, но невероятным усилием этот человек сумел добраться до двери в барак, оставив клочья брюк и трусов в пасти собаки. Собака была явно сбита с толку. Охранник покатывался со смеху - мы еще долго слышали его гогот после того, как тронулись в путь с нашей полусотней живых скелетов...
Оставив позади это адское место, мы вздохнули с облегчением. Наши пленные шатались как пьяные. У многих не было даже шинелей. Их форма была изодрана в клочья, болтавшиеся поверх костлявых тел. Они несли с собой все, что у них было: пустые консервные банки с ручкой из проволоки и гнутые металлические ложки. Лишь у некоторых из них за плечами было что-то вроде мешков, в которых, вероятно, они несли какие-то тряпки, чтобы обернуть ими ноги в случае необходимости, и фляги с водой, которые они боялись доставать, чтобы не вызвать зависть у других. Склады занимали небольшой участок, огороженный со всех сторон. На участке располагалось несколько сараев, при этом он был разделен на три секции складирования: боеприпасов, топлива и продовольствия. Грузовики постоянно приезжали и отъезжали, работа военнопленных заключалась в погрузке и разгрузке. От нас, охранников, ожидалось минимальное участие в работах, но уже вскоре мы активно включились в них. Дел было много, да и в работе мы чувствовали холод не столь сильно.
Русские были совершено истощены. Они на ногах-то еле держались, не говоря уже о том, чтобы работать с нагрузкой, которая от них требовалась. Вчетвером они еле поднимали ящик, с которым я и Франц справлялись просто играючи. Но они определенно старались как могли. Они заискивали, они соревновались друг с другом, они подбадривали друг друга. Они поглядывади на нас, стараясь увидеть, замечаем ли мы их рвение. Так они пытались добиться лучшего обращения и, по возможности, добыть кусок хлеба.
Мы жалели этих изможденных ребят. Среди них были совсем дети, были и бородатые пожилые мужчины, которые годились нам в деды. Все без исключения пытались выпросить какую-то еду или сигарету. Они что-то жалобно мямлили и раболествовали перед нами - они напоминали высеченных кнутом собак. Когда мы уже не могли преодолеть чувство жалости и отвращения, мы давали им что-то, и они становились на колени и целовали нам руки, бубня что-то в знак благодарности...
Это были человеческие существа, в которых едва ли оставалось что-то человеческое, и в самом деле, они уже превратились в животных. Для нас в этом было что-то тошнотворное и крайне отталкивающее. Хотя... было ли у нас право судить: никого из нас не доводили до состояния, при котором приходилось выторговывать корку хлеба в обмен на последние крохи гордости. Мы давали им все, что сами могли сэкономить. У нас был строжайший приказ: ничего не давать военнопленным, но мы послали все это к черту! Так или иначе, то, что мы давали им, было каплей в море. Почти каждый день люди умирали от истощения. Равнодушные к смерти товарищей русские катили телегу с трупами назад в лагерь, где их хоронили. Должно быть, в земле оказалось больше людей, чем выживших.
Как-то за снарядным ящиком мы обнаружили тела трех русских с лиловыми лицами. Они умерли от переохлаждения. По-видимому, они не присоединились к колонне, отправляющейся обратно в лагерь. Да, были люди, которые пытались бежать, но таких было немного, совсем немного. Конечно, был соблазн ускользнуть во время работ за пределами лагеря, но редко кто из них пытался использовать этот шанс. В таких обстоятельствах любой из нас ухватился бы за такую возможность, но русские представляли из себя особый сорт людей.
Вокруг было множество бродячих собак самых невероятных мастей, но всех их объединяло одно - они были крайне костлявы. Военнопленным было все равно - они голодали, рядом были бродячие псы, так почему бы не поесть жареной собачатины? Они постоянно пытались поймать одну или другую, и часто просили нас с помощью кивков или жестов подстрелить для них собаку. Так мы и делали! Кроме всего прочего, для нас это было вроде спорта, да и надоедали эти собаки безмерно.
Когда мы убивали одну из них, разыгрывались сцены, от которых могло стошнить. С сумасшедшими криками русские набрасывались на животное и раздирали его в клочья голыми руками еще до того, как оно умирало. Они набивали мясом свои карманы, а потом разводили костер и поджаривали его на палочках. Они чуть ли не дрались за куски побольше. Обжаренное мясо пахло отвратительно: на нем совсем не было жира.
Однако, жареная собачатина доставалась им не каждый день. За сараями находилась огромная помойка - куча вонючего мусора, и, если мы отворачивалиь, эти ребята начинали рыться в ней, выискивая и поедая гнилые луковицы, от одного вида которых человека могло стошнить. Как-то раз при разгрузке продовольствия было разбито несколько бутылок водки, и спиртное пролилось на дно кузова грузовика. Русские залезли в кузов и слизали все это это как коты. Опьянев до полусмерти, некоторые из них просто свалились на пути обратно в лагерь...
| Бенно Цизер/Benno Zieser |
| (перевод и обработка - Владимир Крупник) |
