Воспоминания

Работали в основном по ночам. Днем выполнять свою работу было совершенно невозможно: в это время суток особенно зверствовала немецкая авиация. Причем немецкие летчики расстреливали со своих пулеметов все, что на земле двигалось: гонялись за повозками, машинами и даже отдельными солдатами. В воздухе над нами они имели огромное преимущество. Если при появлении самолетов ты не успевал добежать до леса, тебя тут же расстреливали. Так что работать приходилось ночью.

Мы воевали в 17 армии. Переход границы прошёл незаметно. О нём узнали уже потом, от командиров. Думали она огорожена, а там просто ущелье. Шли вторым фронтом, перед нами уже прошли войска, шедшие восточнее нас. Солдаты вооружались автоматами ППШ и ППД. У меня - снайперская винтовка. У монголов - лошадиные полки, а из техники только маленькие танкетки. Каждый солдат с фляжкой воды и кто сразу всю воду выпивал, тот страдал от жажды, падали от солнечного удара. Шли по 20-30 километров сутки, Даже у молодых солдат в походе заболевали ноги.

В Хайларе были подземные инженерные сооружения, сильнейшие укрепления. Было тяжело их оттуда достать. Длинной сколько они были сложно сказать, но мы по ним шли-шли, под землёй. Налево кабинет, направо кабинет, налево кабинет, направо кабинет. Для командиров, наверное. Крепкое бетонирование, серьезные укрепления – ДОТы, ДЗОТы, пулемёты. Но когда мы подходили, то огня по нам из них не было. Если бы открыли, то было бы страшно. Видимо они, к тому времени уже успокоились, их окружили и они сдались.

А потом пришёл к нам какой-то капитан, нас построили и он спросил: «Кто есть шофёры?» Это был декабрь 43-го. Тогда это не сейчас, шоферов было мало. Спросил он, есть ли среди нас трактористы. Я подумал, что я же ездил в колхозе на тракторе, хоть и был не трактористом, а прицепщиком. Мне наш тракторист давал трактор, проехать за рулём. У нас тогда были колёсные трактора из МТС, марки ХТЗ, НАТИ, потом появились ЧТЗ, пахали на них. Я вышел из строя и со мной двое или трое вышли, вот так я попал в противотанковый дивизион.

Окопы мы все дружно перепрыгнули, гранаты бросили, выскочили к поваленному лесу. Оттуда из ручного пулемета и автоматов открыли огонь по выбегающим из блиндажей солдатам. Видно их было плохо, так как дым от снарядов еще не рассеялся. Тут мы заорали ура. Финны из окопов стали отходить в лес, за гребень высоты. Их не было видно теперь с оборонительных рубежей за рекой, но мы их теперь очень хорошо видели и стреляли по ним, до них всего-то было метров 150-200. А перед нами из дыма от перенесенного туда огня нашей артиллерии, вынырнули три фигурки.

Выгрузили и говорят: «Скоро будем Киев брать, и вы будете участвовать». Пришли старшины с частей, офицеры, всех пересчитали, разбили по частям, потом собрались и колонной шагом марш к фронту. Но по дороге, мне кажется, это случилось где-то южнее Днепропетровска, налетели на нас эсэсовцы. Они оказались в окружении, но где-то отсиделись, и решили пробиваться к переправе через Днепр. А по дороге мы им встретились, ну они и устроили нам бойню…

Когда же мы пролетели на высоте 600 метров полтора часа, по нам ударили трассирующие пули зенитного пулемета. Было темно, лишь только луна служила нам ориентиром. Мы решили, что наши зенитчики приняли наш самолет за немецкий. Летчик, дав сильного «козла», пошел вниз и произвел посадку. И хотя нас сильно тряхануло в воздухе, мы благополучно без травм и поломок сели на землю. К тому времени стрельба уже прекратилась. Когда же, не выключая мотора, я выбрался из самолёта, то, к своему удивлению, обнаружил, что кругом нас находятся траншеи. Как мы в них не угодили, я этому и сам до сих пор удивляюсь. Нам просто повезло!

И тут вдруг мне командир полка заявил: «В ты пойдешь в разведку!» Помню, я этому очень сильно удивился. Еще подумал: «Ничего себе — идти в разведку? Какой с меня разведчик? Ведь я совсем ещё пацан!» Командир полка поймал этот мой взгляд и сделал пояснение: «Не бойся, ты будешь ходить не за «языком», а станешь артиллерийским разведчиком». Значение же артиллерийской разведки состояло в следующем. На нейтральной полосе со стороны наших окопов, за которой шла уже немецкая линия обороны, мы прорывали узкую щель и устанавливали над землёй всякие приборы, с помощью которых, неся боевое дежурство как днём, так и ночью, засекали вражеские цели. У нас, кроме того, имелась карта, на которой на каждый квадратный метр указывалось абсолютно всё: в каком месте какой пулемет бьет, где орудия стоят, где у противника имеется скопление боевой техники или сосредоточение живой силы. Получая эти данные, мы передавали их в штаб. Так что задача у нас была такая: сидеть как мыши и действовать как разведчики.

Артподготовка велась для того, чтобы подготовить плацдарм для высадки нашего десанта первого броска. Виктор Леонов так объяснял нам боевую задачу: высаживаемся, собираем материал, сообщем разведданные командованию. Готовьтесь к тому, что все мы погибнем, но задание должно быть выполнено. В тот момент я вспомнил слова отца: считай за честь, если когда-нибудь доведется отдать свою жизнь за освобождение Кореи.

Так я прошел бои в Белоруссии и на Смоленщине. Задача у нас ставилась простая: как только передовые части уходили, мы, пограничники, приходили немедленно приходили на смену, на передовую линию, и там и оставались. А ведь из лесов много выходило немцев, которые в эти леса убегали и прятались, лишь бы только не попадаться своим. В результате, когда они выходили, то знали, что тут стоим мы, и они по нам и стреляли. Нам тут хуже намного было воевать, чем на передовой. Там-то ты хоть видишь врага!!! А тут они выходят, вооруженные до зубов, и видят нас. Так они нас как мух убивали.

В первом же крепком бою меня ранило. Пехота напоролась на японские танки. Этого просто никто не ожидал! Чтобы помочь пехоте, мы развернули свою «сорокопятку», подхватили ее и галопом вперед. Мы же у них на подхвате. Выкатили ее вперед на прямую наводку. Ну и попали… А какие у японцев были хитрые укрепления! Когда мы прикатили пушку на передок, вдруг из сопок открываются ворота, и не поймешь что такое, как тараканы выползают японские танки. Стали по ним стрелять, они дымят, горят вовсю …

Раненые поступали день и ночь. Ужас, не дай Бог кому-то снова видеть это своими глазами. Надо отдать должное, что каждого раненого всегда регистрировали. У нас были специально выделены регистраторы, грамотные девушки-санитарки.

Особенно при наступлениях раненые поступали к нам нескончаемым потоком. И осколочные, и пулевые ранения. Только одну партию приняли, как приезжает следующая буквально через пару минут. Отовсюду слышатся охи и стоны. Не дай Бог войны снова.

Как подошли к речке, стали красться, потому что с вражеского берега  время от времени взлетают осветительные ракеты вверх. Сама речка  оказалась неширокая, метров 15-20, но глубокая. Если по-над берегом мы  еще шли, то в глубине ногами дна не чувствовал. Ну что же, стали  минировать мост. Гришин остался, а я переплыл на противоположную  сторону, при этом ни разу по воде не плеснул. Тихо все сделали. Вылезли  из воды замерзшими, но целыми и невредимыми. После запалили бикфордов  шнур, он же в воде горит. Дальше раздался страшный взрыв.

Первую японскую заставу взяли без выстрела. К другой подходим, уже часа  четыре утра было.  Солдат выпускаем на берег, Лакомов вышел на палубу,  проследить за процессом, и тут из кустов выстрел… Лейтенант упал, а я по  боевому расписанию еще и санитар. Кинулся к нему, а пуля попала в живот  и вышла сзади. Я поднял ему голову, но он у меня на руках умер… Тут  подбегает врач – капитан Раппопорт, и падает. Ему пуля в колено попала.  Тут уже наш пулеметчик из крупнокалиберного пулемета расстрелял эти  кусты.  Раппопорта и Лакомова отправили, и больше мы их не видели. Это  были наши первые потери…

После построения стали спрашивать, кто хочет быть наводчиком, а мне это  дело нравилось: надо таскать ствол, а треногу и плиту носили другие  члены расчета. Как будто бревно где-то в лесу у поселка срубишь, на  плечо его положишь и на лыжах едешь: точно также и ствол таскал, так  удобней. Так что стал наводчиком. Дважды участвовал в учебных стрельбах.  За нами стояли 120-мм минометы, они через нас били, впереди залегла  пехота, и мы поверх голов стрелков стреляли. В качестве целей  приготовили кучи земли, по ним и били. Когда мина летит, ее хорошо  видно. Чем круче ствол, тем ближе ложится мина.

Работали с утра до ночи. Когда война на западе кончилась, нас перевели в  состав Тихоокеанского флота. Прислали к нам на аэродром фронтовой полк  «Илов» с Черноморского флота, они прибыли на запасной аэродром. В  августе 1945 года началась война с Японией, но для нас, автотехников,  военное время ничем от мирного не отличалось. Все та же работа. Стали  двигаться вслед за фронтом вместе с авиационным полком «Илов», вошли в  Северную Корею. Прошли три порта, под конец войны находились в  городе-порту Вонсан (Гэндзан).

Там создали истребительную группу, которой поставили задачу собрать  полицаев и старост, скрывавшихся после отхода немцев. Командовал нами  капитан в фуражке с красным околышем. Меня как знающего местность  назначили проводником, ведь во время оккупации я кругом ездил, знал, где  и в каком селе кто полицаями служил и помогал немцам. На «полуторке»  ГАЗ-АА ездили и вылавливали предателей.

Еще через день началось наступление на следующую высоту. Пехота  наступает, а мы сидим и обстреливаем немцев. Но тут не все так просто –  дело в том, что минометчикам нужен человек, который будет видеть то  место, куда упадет первая мина и даст корректировку, чтобы следующие  мины летели куда надо. А когда это место уже пристреляно, то минометчики  наводят по прибору и стреляют. Поэтому перед атакой мы всегда посылали  вперед корректировщиков и пристреливали высоту, а когда начинается  атака, то у нас уже все готово – только сиди и стреляй.

20-го числа, а не 22-го, всех нас, кто оставался в городке, подняли по  боевой тревоге. Мы заняли тогда боевые позиции вокруг Минска. А 22-го  числа в 4 часа дня утра услышали звуки: бум-бум-бум-бум. Оказалось, что  это немецкая авиация неожиданно налетела на наши аэродромы. Наши  самолеты эти свои аэродромы не успели даже сменить и оставались все на  своих местах. Их почти всех уничтожили. Насколько мне известно, в первый  день войны в приграничной полосе было уничтожено что-то около 200 наших  самолетов. Почему мы их не смогли спасти?

Мы стояли на границе с Маньчжурией. В 1941-1942-х годах постоянно  происходили провокации на границах, приходилось помогать пограничникам в  ловле всяких шпионов и диверсантов. 9 августа 1945-го на рассвете  перешли в наступление на Маньчжурию. Китайцы нас хорошо встречали.  Довелось после боев охранять японских военнопленных. Они как люди  честнейшие, ни воровать, ни убивать не будут. Работать станут брат с  братом, отец с сыном.

С Японией началась война для меня так: в ночь на 14 августа 1945 года  дали нам квадрат, и приказали уже в открытом море командиру вскрыть  пакет. Ночью подошли к нам катера, мы приняли десант, состоявший из  морских пехотинцев. Это были фронтовики, воевавшие на Западном фронте,  ведь наши дальневосточники по сравнению с ними представляли собой  пушечное мясо, не больше. Командир Князев вскрыл пакет, и мы пошли к  корейскому порту Сэйсин, который сейчас называется Чхонджин.

В августе 1945-го нам пришлось воевать с Японией. На границе японцы  крепко укрепились дотами и другими оборонительными сооружениями. Наша  часть пошла в обход по малоукрепленным направлениям. Наступали через  пустыню Гоби к Хинганскому перевалу. Очень трудно пришлось в пустыне: не  было воды, травы, чтобы покормить лошадей. Воду пришлось везти в  резиновых мешках. Лошади были исключительно монгольской породы, так как  русские кони не выносили жару и безводие. Пустыня безжизненна.  Преодолевать Хинганский перевал было очень трудно из-за крутых и  винтообразных подъемов и головокружительных спусков.

В марте пришел приказ на выпуск, выстроили нас и восемь километров  промаршировали до станции с духовым оркестром. Пригнали эшелон, нас в  него погрузили. Никто не знал, куда едем. И только в пути уже объявили,  что двигаемся на восток. Привезли нас в Монголию, в город Чойбалсан.  Небольшая такая станция, где быстро выгрузили, отогнали километра за  два-три в степь. Опять землянки. Все полуобвалившееся. Уже весна, тепло,  и в землянках невыносимо душно. А вокруг одна голая бесконечная степь.  Жили, как на пересыльном пункте.

Кстати, несмотря на разговоры, садиться на Пе-2 было достаточно просто, я  обладал достаточным опытом в летной работе, поэтому трудностей в  пилотировании и посадке не заметил. Хотя тут многое зависело от летчика,  помню, что один наш летчик подломал шасси на взлете и не сумел  взлететь. Но тут грех жаловаться, ведь в армии надо осваивать ту  технику, которую дают. А вот что мне действительно не нравилось на Пе-2:  перед началом пикирования нужно было уменьшить скорость до минимальной.  Потом еще и открыть на крыльях тормозные решетки – в этот период  самолет представлял собой легкую мишень для истребителей и зениток  противника.

Староста поселка Знобь-Новгородское по фамилии Сес работал на партизан, а  у него была дочка Татьяна, моя подружка. Она рано утром выходила на  речку, я появлялась из леса и запоминала все данные: где находились  немцы, каковы у них планы. Отец с помощью полученной информации смог  организовать диверсию на железнодорожной станции, через которую каждый  день следовали немецкие поезда на фронт. Группа подрывников в составе  трех партизан взорвала мост, и в результате взлетел на воздух целый  состав с вооружением и людьми.

В мае мы стали учиться прыгать с парашютом. Сперва   инструктора обучали нас упаковывать парашюты, потом мы прыгали с вышки, а   после стали прыгать с самолетов – взвод сажали в небольшой самолет,   поднимают на 800-900 метров и вниз.
Первый прыжок я никогда не забуду… Боишься, но что же  сделаешь, приказ!  Многие кричали, но командиры их все равно из самолета  выталкивали.  Вообще, при прыжке все зависит от того, как упакуешь  парашют, некоторые  кубарем падали, видимо, неправильно упаковали, а  инструктор на это  внимание не обратил.

Снова атака, и снова я пытаюсь зацепить атакующего. Из подстреленного  мною истребителя уже валит плотная струя дыма. Он разворачивается и  уходит. Остались двое: один настойчиво атакует, второй наблюдает сверху.  Еще одна атака! Финн бьет из всех точек, самолет потряхивает, вдруг  сильнейший удар в голову! В глазах – яркая вспышка, во рту – резкий,  солоноватый привкус. Помнится, ощупал голову. Часть шлема срезало вместе  с кожей и волосами. Левый глаз залило кровью…

Мы изучали азбуку Морзе, дивизионную радиостанцию и так далее. В течении  трех месяцев я стал радистом 1-го класса, мог принимать двадцать пять  групп. После окончания обучения мне присвоили звание лейтенанта войск  связи и направили на 2-й Белорусский фронт. Участвовал в освобождении  города Баранович, а где-то в конце 1944 года меня перевели на 3-й  Украинский фронт, он тогда уже в Венгрии был, а числа 5 или 6 января, я  тогда уже капитаном был, меня и еще десять человек вызвали в Москву, в  Главное управление связи, а оттуда в Монголию. Позже я узнал, что на  западе война тогда уже заканчивалась, а мы обещали союзникам вступить в  войну против Японии, поэтому нас и направили в Монголию.

13 августа 1945-го года во время боя рядом со мной разорвалась граната,  осколками от которой легко ранило в правую ногу и контузило. Некоторое  время был без памяти. Побыл немного в медсанбате, обмыли мне голову и  перевязали. Но долго лечиться не довелось, в батальоне из-за непрерывных  боев была большая убыль личного состава, поэтому всех легкораненых и  контуженных отправили на передовую.

Выгрузились на станции города Чойбалсан. Как-то так получилось, что нас  погнали через Монголию, вокруг пески и пустыня. Шли и падали,  поднимались, снова шли и падали, тут же по пути людей хоронили. Пить  нечего, а еще давали селедку, во фляжке глоток, не больше. Гимнастерки  колом становились от  соли.

А наше командование докладывает: в таком-то полку не вернулся с задания  такой-то самолет. Или летчики видели его, как он погиб, или, что, не  знаю, но, короче говоря, так там о нем доложили. А там говорят: «Как он  не вернулся? Он нам немца привез». И потом он нам об этом рассказывал,  как это с ним было. Он сбивает самолет. Этот садится на вынужденную.  Самолет наш, на котором был этот летчик, на живот садится рядышком. А  тот стрелок-радист был. Он стрельнул по нему. И попал куда-то там ему: в  капот что ли. И подрулил, взял его в плен раненого и запихнул в  техническое отделение на самолете. В то время в Курске стояла наша  дивизия, а сами мы — в Щиграх. И он этого пленного немца сдал в Курске.

Война-то кончилась, но я к этому времени потерял связь с семьей. Их  выслали из Калмыкии, мать неграмотная, а братья и сестры были  несовершеннолетние. Она не пишет, я тоже не пишу, откуда знаю, адреса  нет. Но тут один фронтовик демобилизовался, и поехал в тот район, где  мать после высылки проживала. Зашел к матери, чай попил и говорит: «А  Петя пишет?» «Нет». «А вы пишете?» «Тоже нет». «А почему вы не пишете?  Он же не знает ваш сибирский адрес». «Так мы тоже его адрес не знаем»,– у  нас все время менялась полевая почта. Но он взял одно мое фронтовое  письмо, и написал по адресу полевой почты небольшое письмо.