Автором письма является Лундберг Елена Евгеньевна 1919 года рождения, кавалер орденов Красного Знамени и Красной Звезды, старший военфельдшер 154 стрелковой дивизии Западного Фронта, военврач 102 стрелковой дивизии 29 стрелкового корпуса 48 Армии.
17.03.42
Милушка! Родная моя, здравствуй! Ты верно делаешь сейчас большие глаза — ведь девятый месяц мы потеряли друг друга. Сегодня получила от вашей мамы открыточку с адресом — спешу писать, но ты вероятно раньше этого письма еще получила от неё мой адрес. Даже не знаю с чего начинать. Ты ведь вероятно обо мне абсолютно ничего не знаешь. Да, Мила, за это время много – много очень произошло — и радостно-весёлого и комичного и горького и почти что трагичного. Но остро всё чувствуется только в момент происходящих событий, а затем очень быстро всё забывается и остаётся только настороженность и готовность воспринять следующее явление, какое бы оно ни было.
Ну я пустилась в философию! Вкратце опишу всё, думаю, что будет тебе интересно. Жаль, что не могу с подробностями — но это пришлось бы писать и писать. Будем надеяться, что всё будет благополучно и мы с тобою когда-нибудь поболтаем. 20го/VI сдала я последний экзамен, узнала, что домой мне не ехать и устроилась сестрой работать в клинику. А 6го подала заявление на фронт, была зачислена в РККА, ну и 16го/VII уехала в неизвестном направлении! Теперь всё дело прошлое, так что можно и места называть. 20-го приехали в Гомель, там пожили 10 дн. Там я видела первые воздушные бои, первые немецкие самолёты. А 26 мы на многих машинах поехали. Ехали двое суток по чудесным местам, но видели абсолютно нечудесные вещи — сожженные деревни, заплаканных жителей. Вот здесь то во мне, да и не только, конечно, во мне, зародилась первая реальная ненавеянная радио и газетой ненависть. Да еще какая! Скоро мы услышали первую стрельбу. Но ни капли страха, понимаешь, а только любопытство, интерес и всё. На месте уже первые ранения, первые случаи смерти на опер.столе — это всё осаждалось и конечно создавало скверный фон настроения. Скоро мы уехали в лес. Чудный … лес. ----
под деревом, хотя на случай дождя и были вырыты блиндажи, работали в палатках. Работали хорошо — иногда по двое суток не присаживались — но все скращивала природа. Было хорошо еще потому, что мы ничего не понимали, не знали — и всё как-то казалось веселым и интересным. К раненым привыкли — работали быстро и хорошо. Наша бригада в операционно-перевязочной была вся из добровольцев, так сказать ударная бригада. А потом всё вдруг стало непонятно не весело — но как-то бессознательно. 11го августа ночью мы ---, приехали в деревушку — во фруктовом саду расположились. Здесь уже нас и обстреливали из пулемёта и бомбили. А ночью мы опять поехали. Утром когда пришли то всё стало через чур ясно. Там нас троих оставили в грузовой машине ухаживать за очень большим раненым командиром. А к вечеру начался обстрел деревни со всех сторон. Части пошли на прорыв из окружения, наша машина вслед. Вдруг в месте самого жуткого огня она остановилась, и когда мы оглянулись, то никого вокруг не было — мы трое, раненый, а что делалось вокруг передать невозможно. Думаю, что в аду лучше. Я спрыгнула и стала останавливать мимо идущие машины. Остановила легковую, мы его туда перетащили и началась сумасшедшая скачка. Мила, вот я пишу тебе, всё вспоминаю — но это происходило бессознательно. Я много до сих пор не могу понять, как и дальнейших событий. 4 раза мы были под жутким огнем, но видимо везло. Налетели на немецкий шлагбаум, но успели улизнуть — одного правда ранило в -----. И в лес. На руках протащили машину немного глубже и стали ждать утра. На рассвете он умер. Это было первое горе, Мила, настоящее горе. Это человек был исключительный — но — ничего не сделаешь. Похоронили мы его. Утром увидели что реденький лесок, видна ограда деревни, занятой немцами, а с другой стороны шоссе, по кот. Без конца двигались немецкие танки, орудия, пехота и т. п. Испортили машину, собрали всё, что есть на руках и решили вечером идти. Шли всю ночь, а на рассвете вышли к своим частям. С ними пошли. На всю дивизию из мед.персонала нас было трое — потому что это было сборище всех выходящих из окружения. Пришлось в одном месте быть в 4-х дневном бою — охранять мост — немцы пытались Днепр форсировать. Здесь было опасно, трудно — но была всё время удовлетворённость от того что делаешь дело. Я была нач. мед.пункта, кот. состоял из 3-х чел. Кончились бинты — мы сняли и порвали рубашки. Сами выносили, перевязывали. Так было 3 дня. Очень помогала исключительная забота бойцов и командиров. За эти дни я полюбила армию, полюбила и поняла много, что до сих пор только видела, слышала и ---. Здесь я встретила человека, теперь он подполковник, трижды теперь орденоносец, с кот. Связала свою жизнь. И, Милушка, вот уже 7 м. моей с ним боевой, --- жизни — и я по настоящему счастлива, мне от этого легче переносить многие трудности. После 3-х дней боя мы стали выходить из следующего окружения, но на этот раз на машинах. 5 дней ехали. За эти дни боя мы трое вместе с рядом других командиров были представлены к правит. награде — они двое к орд.Кр.звезды, а я к орд. Кр.знамени. Приехали 1го/XI под Брянск. Там жили чудесно месяц. Это время мы теперь называем шоколадным временем. Много было случаев различных, много интересного — но всё описать невозможно. Если бы мы все время переписывались, то это было бы намного легче. С июля по сент. папа обо мне ничего не знал. В сент. я получила первые письма. А второй перерыв был с 3/X по 4/I 42 г. - 3 м. за которые было еще больше пережито.
8го/Х мы уехали из под Бр. и 13го/Х стали в адском месте прорываться с боем. Я со штабом прорвалась, а муж и целый ряд людей остались. Я чувствовала, что с ним что--- там случится. Через 10 дн. мы по Брянским лесам добрались до своих частей. Ежедневно люди, выходящие из окружения приходили и говорили мне, сообщая различные варианты его гибели. Представляешь моё состояние. Я уже не знала, что и кого слушать и чему верить.
А 24го/X мне пришли и сказали кто его там оставил, что он тяжело ранен и оставили у лесника за 160 км от места нашего нахождения в немецком тылу. Целый день я просилась и наконец мне разрешили идти. Взяла только самое необходимое и поехала верхом. Через сутки мне пришлось слезть с лошади — не могу без седла, и остальное время я шла пешком. Через 4 дня прошла 160 км, конечно, обходила деревни занятые немцами, т. к. шла в военном костюме и в полном воинском снаряжении. 29/Х пришла за 4 км от того места где говорили оставили его. Там проходило шоссе, одна из главных магистралей немцев и пришлось переодеться. С утра пошла. Мыслей хаос — могли расстрелять его — коммунист, еврей, командир — в общем всё для расстрела. Но видимо опять звезда наша оказалась счастливой. Там я его не нашла но узнала, что в 12 км в деревне он лежит — на следующий день я его нашла там. Это была одна из счастливейших минут в моей жизни. А он несколько дней не верил, что я с ним. Но что про это говорить. Не пережив — понять трудно.
Через 2 дня мы с ним пошли по 2-5 км. в день, хромая опираясь на меня. Конечно это было мучением, но жизнь дороже. Ранен он был в руку, спину и 3 раны на обеих ногах. Так шли мы, конечно, в гражданской форме с 1го/XI по 10/XII. Сперва немцев не встречали, обходя их деревни, а пом уже деваться от них было некуда. Они сперва на нас не обращали внимания. А 10го мы пришли в один городок, и там висело объявление, что любой пол вышедший за пределы города будет расстрелян. Нашла я задрипанную хибарку, холодную и там решили побыть пока не выяснится обстановка. Немцы заходили. И вот где почти всё дело спасло, что я знала немецкий язык. Я трещала без умолка на все, любые темы — лишь бы заговорить зубы, выдавала себя за учительницу, а мужа посадила за печку. На наше счастье офицеры не приходили — очень уж хибарка была невзрачная да еще на краю деревни. А солдаты не очень это подозрительны. Я по городу всё же ходила — еду ведь нужно было достать. И здесь я не гнушалась ничем — и просила и воровала все. К этому времени я сама еле дышала - бр.тиф и гнойная чесотка. Есть нечего, tо 40, вся в гное — что-то кошмарное. У мужа тоже чесотка + ранения. За время пути единственное чего я могла добиться, это что на руке рана почти что затянулась, а на ноге хотя и была открыта, потому что идет, а на неудобном месте, но чистые раны. Это можно сказать была моя гордость. Мила, сколько неспанных ночей, слёз, всего не передашь. Я чувствовала, что если еще дней 7-10, то я заживо погибну. На улице один раз за отказ отдать воду немец мне дал 2 пощечины. До сих пор жду случая отомстить какому-нибудь немцу. Как-то, 18го/XII услышали артиллерию, затем минометы, — в общем развернулся бой, а 20го наши вошли в город. Это было второй раз счастьем. Здесь мы уже шли по шоссе, а не тропинками, с поднятой головой.
Пришли полуживые в Тулу, разыскали свою часть, написали туда письма, а сами к врачу. Врач когда увидел меня, то за голову схватился. В ту же ночь нас отправили в Москву. Там в госпиталь. Я лежала там с 26/XII по 12/I, а мужа перевели 5/ в хирургический. 28/I ему сделали операцию — за неё сперва никто не брался. Я уехала на фронт, он остался лечиться. 5/III ездила за ним опять, но его не отпустили. Теперь я опять на фронте, работаю и самоучусь особенно по военно-полевой хирургии. Сейчас представлена ко второй награде - орд. Красной звезды, и вчера пришёл приказ — принята кандидатом. Новостей мало. Очень скучаю по дому по мужу. Но боюсь чтобы он приезжал — если потеряю его, то жить я не буду. Я счастлива как можно быть счастливой на войне. Радуюсь успехам, огорчаюсь неудачам. Живем минутами нашей жизни, но веками общей.
В О. Свободное время танцуют смеются, поют — в занятое, рабочее — напряжены и суровы. Был у твоих 6го, но никого не было, а больше зайти не смогла — приезжала на 4 дня. Теперь жду от тебя информаций обо всех, кто где и что. Где Илья? Виктор? И другие. О Гарри больно писать — он знает всё, потому что мать писала ему, ведь я приезжала, мужа на 4 дня из госпиталя отпустили, мы жили на Спирид., он не верит и шлет телеграммы, но что же делать — мне мой муж дорог очень — слишком многое меня с ним связывает. Жду от тебя большого письма.
Д А. ППС 670 Штадив ст. в/ф ---
Где Лена Пономарева? Целую сер
