- Меня призвали в октябре 1941го из 10-го класса в дни всеобщего московского разорения, грабежа и паники. Призвали, несмотря на то, что мне только исполнилось семнадцать. Видимо, чтобы не оставлять немцам потенциального солдата. Примерно неделю я шёл пешком в составе команды, сформированной в военкомате, до Ильино-Зорино, что в Горьковской области. Там находились огромные формировочные лагеря. Нас поселили в полуземлянке на 300-400 человек. Меня направили на курсы младших командиров. Ходили рыть какие-то окопы. Из нас готовили командиров отделений, а это была верная смерть. В3 этот лагерь регулярно приезжали представители других родов войск, которые отбирали и увозили подходящих по образованию людей. Мои неоконченные 10 классов считались, по тем временам, очень высоким образованием, так что я был востребован.

Сначала меня привезли в гвардейскую минометную часть. Там меня забраковали и отправили назад, потому что я сказал, что отец у меня арестован. Потом я поехал ещё в одну часть. Я опять сказал об аресте отца, я был честным человеком, а надо было врать, что я и сделал в третий раз, когда приехали набирать людей в связисты. Я решил: “Что говорить? Скажу, что отец в эвакуации. Кто будет разбираться?” Так и произошло. В феврале 1942го я, наконец, попал на фронт, окончив, правда, перед этим Горьковскую школу радистов. Мне опять повезло: я попал связистом в Заполярье на Кандалакшское направление в 77ю Отдельную Стрелковую Морскую Бригаду. Соответственно, наша часть состояла из матросов. Отличались они тем, что на одно нормальное русское слово у них приходилось пять матерных. Я и сам мог, но что бы такая обильная, бытовая, нормальная, естественная матершина слетала с языка - для меня это было удивительно. Кроме этого, они всегда расстегивали ворот, чтобы была видна тельняшка, ну и наколки - не блатные, а патриотические: профиль Сталина или бескозырка. Против нас стояли не финны, а немцы, дивизия SS Nord, здоровые, крепкие, хорошо обмундированные парни. Летом 1941 г. они прошли от границы примерно 150 километров, но в 70 км от Кандалакши были остановлены, и с осени 1941г. до лета 1944г. никаких активных боевых действий на нашем участке фронта не велось. Линия фронта была стабильна почти два с половиной года, мы даже окопы отрыли, хотя долбить мерзлоту можно было только кайлом или ломом. Фланги же были свободны - озера, болота. Ты видел кино “А зори здесь тихие”? Хорошая картина. Ну, вот, там такая же местность. Безлюдье. Учитывая оголенность флангов и нашу любовь воевать зимой, как только становились болота и озера, начинались различные поисково-диверсионные операции за линией фронта.

Собиралось 2-3 взвода, то есть 60-90 человек, я с радиостанцией, и мы ходили по немецким тылам. Ходили на лыжах, иногда с нами были олени, которых использовали для перевозки боеприпасов и раненых, собак никогда не брали - они лают, заразы. Причем мы ходили довольно далеко, к самому Рованиеми (примерно 200-250 км. - Артем Драбкин), и в такие дни, когда никакой немец воевать не будет. Ну, например, Новый год в 43м и 44м я встречал за линией фронта. Выходили числа 20го декабря, чтобы к Рождеству быть глубоко в тылу. Какой немец будет в Рождество воевать? А русские будут. Вот оно - русское коварство! Нападали на немецкие гарнизоны или опорные пункты, минировали дороги. Всегда соизмеряли свои силы, поэтому часто бывали срывы, разведданные редко бывали достоверными: оказывалось, что опорный пункт совсем не такой простенький, как докладывала разведка, или гарнизон не пятьдесят, а двести человек. Это были очень трудные походы: и холодно, и боязно, и тяжело.

Попробуй почти три недели прожить на морозе в 20-30 градусов! То-то! Хотя мы были довольно хорошо одеты: валенки, стеганые штаны, маскхалат, тулуп, потом телогрейка, гимнастерка, теплое байковое белье, а под ним ещё и обыкновенное полотняное. Водку давали и кормили - 100 граммов хлеба в сутки на человека. Тушенка была американская. Вкусная зараза! Большая банка - в ней свиной жир, который можно было намазывать на хлеб, а в середине - кусок мяса с кулак. В общем, голодными не были… сало, сухари. Даже коптилки были, так называемые “жми-дави”. Это такая баночка, типа консервной, в которой находился разведенный в спирту стеарин. Если зажечь эту смесь, она горит бесцветным пламенем. Можно было подогреть еду или вскипятить воду. Но чего спирт жечь-то - его пить надо! Поэтому вываливали в тряпочку и отжимали - граммов 50 спирта получалось, а поскольку баночек давали несколько, то выпить можно было вполне прилично, хотя и противно, конечно, а оставшийся воск тоже горит. Из оружия в эти рейды мы брали автоматы и гранаты, иногда один или два Дегтярева. В 1942 году у нас были ещё винтовки - это конечно бандура неудобная, а потом нам ППШ дали. Никаких забросок или помощи с “большой земли” не было. В основном, все тащили на себе: автомат, вещмешок, радиостанцию. Радиостанция у нас была американская V-100, с прием-передающей частью, как телевизор среднего размера. На прием она работала от батареи BAS-80, которая давала 80 V, а для передачи ей требовалась дополнительная энергия, поэтому к ней прилагался так называемый “солдат-мотор” : складной треножник с педалями, которые надо было крутить руками. Она была более мощная, чем наши, а поскольку мы уходили далеко, то брали её. В эфир мы редко выходили: боялись, что запеленгуют. Вообще, судьба радиста была довольно странной: все время ты сам по себе. Начальство радистов гнало к чертовой матери из страха быть запеленгованными и накрытыми вражеской артиллерией, и в то же время без нас нельзя было обойтись, поэтому все время мы где-то в стороне находились, в какой-нибудь землянке, в яме, в воронке; залезешь и там сидишь, что бы быть все время на связи, но в эфир высовываешься только в крайнем случае. Сообщения нам приносили уже в виде колонок пятизначных цифр, так что их содержания я, конечно, не знал.
Зима 43/44 года мне больше всего запомнилась. Это была наша самая кровопролитная операция. Нас было человек 80-90, а потеряли мы 30-40, то есть на каждого приходился один раненый или убитый. Тогда же произошёл трагический случай. В нашей части служили два родных брата, и во время боя за блиндаж туда прорвался один из братьев, а второй, не заметив этого (ночью ж это было) кинул туда гранату и убил его. Он потом так горевал, так горевал… хотел застрелиться. Как раз был приказ Сталина - убитых, а тем более раненых, не

оставлять, тащить обратно. Тащили на волокушах - фанерной лодочке с веревкой. Я тащил раненого матроса. В общем, не тяжело, но это же не один десяток километров, да к тому же у меня рация, автомат, ну, вещмешок я клал ему в ноги… да и не шоссе - сто раз я его на всяких горках перкувыркивал и опять клал. Этот матрос, я так и не знаю, как его звали, был ранен в грудь, и хотя я его перевязал, но кровь все равно текла. Что я мог сделать? Медсестру мы не брали. Время от времени, приходя в сознание, он просил: “Браток, пристрели, пристрели, браток…” Я его, правда, дотащил, но он тут же умер. В довершении всего, при подходе к линии фронта, ндо бло связаться со штабом. Командир, майор Карасев, суровый мужик, приказал развернуть радиостанцию, и мой напарник батарею 80V засандалил на накал, где 2,5 V! Разумеется, лампы сгорели, так что на передачу она работала, но принимать мы уже не могли. Командир кричит: “Застрелю, сволочи!” Он нас, конечно, не застрелил, но наград мы не получили. А в другой раз, по возвращении, мы остановили хлебовозку, голодные были. Потом на всех завели уголовное дело, хотя его и удалось замять, мы опять остались без наград. Вообще, мне не везло с наградами. В 45ом спас своего командира взвода, который тонул на переправе, а за спасение командира полагалось награждение - снова не дали. У меня, конечно, есть орден “Красной звезды”, медаль "За отвагу" но наград немного... Правда, солдату много и не положено было.

Приводили пленных. Много старались не брать: с ними хлопот не оберешься. Желательно, конечно, офицеров, от солдата, как языка, толку мало. Пленные шли с нами на лыжах и даже тащили раненых. Лыжи у немцев были более удобные. У нас - валенки и мягкие ременные

крепления, а у них были “персы”, то есть теплые ботики с загнутым носом, который вдевался под скобу на лыжах. Когда мы приходили, к нам присылали аэросани или собачьи упряжки, которые увозили пленных на допросы, а раненых - в госпиталь. Усталость была безмерная, чудовищная усталость, чудовищная… Но нам везло: не мы одни ходили. Я слышал, что попадали и в засады, и к финнам, а финны были злобные. Так что от судьбы я получил такой подарок, который никто никогда мне не делал и уже больше не сделает - ЖИВ. А мог умереть и не раз.
Летом все замирало: ни мы, ни немцы не воевали. Наша радиостанция была на самой вершине сопки, где-то метрах в трехстах от передовой, замаскированная среди нескольких растущих там деревьев. Ну, а июль месяц, жарко, мы разделись и загорали. Вдруг, откуда ни возьмись, “Focke-Wulf”! Как пальнул очередью по нам, круг сделал и еще, начал гоняться за нами. Он летел низко, метров 10-15, видно было, как летчик ржет, а мы, без оружия, совсем голые, мечемся по зеленой лужайке. Не попал, но было очень страшно. Но, вообще-то скучно было. Многие просились на другие участки фронта, но обычно это ничем не оканчивалось: “Сиди. Тут тоже война. Родина требует быть там, где тебе сказали”. Доставали постоянные пожары, так как обе стороны кидали зажигательные бомбы, чтобы спалить леса. Поскольку войны не было, то солдат заставляли что-нибудь делать. В частности, собирали для госпиталей ягоды: морошку, клюкву, чернику, смородину. Норма - котелок в сутки сдать на кухню. Ну, и обустраивались: лесопилку сделали, землянки отрыли, клуб на двести человек построили. Там выступали артисты и показывали кино. Какие-то соревнования спортивные устраивали. Иногда приезжал магазин, где на те гроши, которые нам платили, можно было купить зубной порошок, одеколон, конверты для писем. Были и романы с девчонками-связистками, цензоршами из полевой почты. Туда набирали наиболее симпатичных и грамотных.
В 1944 году, когда стало готовиться наступление, начали прибывать новые, прежде всего артиллерийские части, необходимые для взламывания построенной за прошедшие два с половиной года обороны противника. Тогда я впервые увидел “Катюши”, но больше удивляли “Андрюши” своими снарядами, по форме напоминающими головастика, которые были упакованы в деревянные коробки, так что их можно было катить. А тогда вышел приказ, что все, что движется за линией фронта, должно быть уничтожено, вплоть до собак. Дело происходило летом, заметили разведчики, что в озере купаются и загорают голые девки, видимо, бордель к ССовцам приехал (откуда ещё в этой глуши девкам взяться?), ну, и накрыли их залпом “Катюш”. Сейчас я думаю, что это варварство, а тогда это было в порядке вещей - похохотали и все. Мы все были так настроены. Везде висели плакаты изображавшие человека, который смотрит прямо в тебя и говорит: “Ты убил немца?” Или сидит такой славянский тип и держит на ладони три гильзы, а внизу стишок: “Ну как же не гордиться: три пули и три фрица!” Такая была атмосфера, но ведь у нас не было солдата, который не пострадал бы от войны, не имел родственников, погибших или в оккупации.
Летом 1944 г началось наступление, и мы дошли почти до Рованиеми. Мы были не в первой цепочке, а тащились с рациями за пехотой метрах в 200-300. То есть если и погибнешь, то только дуриком - в тебя же не целились. Как раз в это время мы, радисты, были очень нужны, поскольку при отсутствии проводной связи все взаимодействие войск шло через рацию. Кроме того, я получил повышение по службе, стал старшиной и начальником радиостанции, у меня в подчинении было 2 человека.
В декабре 1944го весь наш полк перебросили в Вологду на отдых, перевооружение и пополнение. Мы получили новые радиостанции. Я за водку сменял свой ППШ на ППC с откидывающимся ложем; вело его, правда, в сторону, но зато он легкий и с рожковым магазином. Нам полагалось 75 граммов спирта в день на человека, но поскольку мы были на радиостанции в стороне, то нам его давали сразу на 10 дней - 750 граммов, прилично можно было надраться. На основе этого была торговля: я старшине дал флягу со спиртом, а он мне заменил автомат. Вот такой бартер. Сапожки получить или шинель канадского голубого сукна (очень ценилась, поскольку, в отличии от наших, была чистошерстяной)... Много в армии существует соблазнов, а за них так или иначе нужно платить. А потом началась вторая часть моей войны. В январе нас перебросили на западное направление. Мы высадились в восточной Польше, в городе Острув-Мазовецкий (Ostrow-Mazovetski)*, и попали в состав 1го Белорусского фронта под командованием. Рокоссовского. Но как только мы приехали, фронт разделился: Рокоссовский был назначен командиром 2го Белорусского, а командовать 1м Белорусским стал Жуков. Нас перевели в подчинение 2-го Белорусского фронта. Догнали фронт уже в Померании. Померания - это житница, самая сельскохозяйственная часть Германии, там было много картошки, а ещё больше спирта. Там со мной произошёл случай, который я описал в рассказе, опубликованном в “Независимой газете”. У Кослина (Koszalin) мы вышли к морю, затем повернули на восток, дошли почти до Гдыни, а потом повернули обратно и дошли до Сванемюнде (Swinoujscie). Я уже работал на полковой радиостанции, размещавшейся на “StudebakerUS6x6”, “сударе”, как его называли. Радиостанция была американская, SCR-399 с двигателем, размещенным на прицепе, и кунгом.

Машина, кстати, поставлялась вместе с шоферским инструментом и кожаным пальто для водителя. Если ты видел, на фронте все наше начальство щеголяет в кожаных пальто, так это изъятые из комплекта, прилагаемого к американским “Studebaker”. Вдруг вечером 9-го мая нас вызвали в Кольберг (Kolobrzeg) и приказали грузиться на баржу. Говорили, какой-то десант. Баржа была метров шесть шириной, мы привязали наш “Studebaker” на палубе, а в открытый трюм краном погрузили лошадей и пушки. Как только стемнело, мы куда-то поплыли. Не, ну ты представь - пехота по морю! Блевали страшно! А тут ещё один из тросов, что держал нашу машину, лопнул. Ну, думаем, если сейчас наш “Studebaker” упадет, нам всем трибунал. Среди нас был один моряк, радист Аркашка Кучерявый, ленинградец. Он полез по узенькому бортику между морем и трюмом, нашёл цепь, и мы обмотали ею машину. Утром увидели берег, и тут нам сказали: “Дания. Борнхольм”. Когда подплывали к порту, часов в шесть утра, слышали стрельбу, но пока катер нас подтаскивал, стрельба прекратилась, и мы уже выгрузились совершенно спокойно. Потом оказалось, что на острове было восемнадцать тысяч немцев, но они, немного посопротивлявшись, быстро одумались и сдались. Мостки подобрали, выехали, и я увидел мирную обстановку. Прямо в порту вижу написано “Кафе”, мы с приятелем туда вломились, а там сидят датчане и едят мороженое. Мы тоже решили купить, достали деньи нам давали немецкие марки), а продавец от нас, как черт от ладана, что-то: “Nicht, Nicht”,- не подходит, значит. Ушли мы несолоно хлебавши. В тот же день мы узнали, что война закончилась. Я включил приемник, поймал Москву, а там уже передают поздравления с Победой. В этом смысле радистам хорошо: можно послушать музыку или новости; хотя полагалось все время находиться на одной волне, чтобы быть готовым к вызовам. Меня даже на партсобрание вызывали, потому что я музыку на дежурстве слушал. Дежурили только по двое, этого требовал СМЕРШ: вдруг ты вступишь в контакт с противником? А так - контроль. В то время приходилось постоянно опасаться доносов.

Старшина Ю. И. Корякин, Грайфорберг 9 Мая 1945г.

Война закончилась, но мы ещё 2 месяца провели на этом курорте. Там, правда, был сухой закон, но мы меняли на одеколон бензин, провода, лампы, батарейки. У меня 14го июня день рождения. Ребята говорят: “С тебя причитается. Организуй нам что-нибудь вкусное, надоела эта котловая еда”. Что придумать? Живем-то на море. Ну, рыбы можно наловить, но сетей нет, значит наглушить. У нас были батарейки для фонариков. Они ценные были, потому что все, и солдаты, и офицеры, ходили с фонариками, а по штату они были только у нас. На несколько батареек я выменял кучу противопехотных мин и одну противотанковую, потом с напарником пошли к морю, там за бухту армейского провода выменяли у датчанина лодку. Положили туда мины, взрыватели, бикфордов шнур и в полукилометре от берега стали рыбу “ловить” - шнур приладишь, зажжешь и все. А рыбы было: полчаса - и у нас пол-лодки! Приплываем. Нас встречает патруль с автоматами наперевес: “Вылезай!” И рядом с ними датчанин. Он нас продал! “Шагом марш!” Старшина ведет нас в комендатуру, материт: “Ишь,- говорит,- взяли моду рыбу глушить! Сети, блядь, рвете! Рыбаки командованию жалуются! Придем в комендатуру, мы вам покажем!” Я не думаю, чтобы нас отдали под суд, но выговор получить или на гауптвахту посадить могли. Уже стали наводить порядок - везде наклеили объявления и проводили собрания о том, как вести себя с местным населением. Я к старшине, говорю:
- Всего делов-то, подумаешь, рыбу глушили, все же день рождения! Давай махнем, не глядя: ты нам - свободу, а я тебе финку дам.
У меня была красивая финка с наборной ручкой.
Он говорит:
- А датчанин не заложит?
- А зачем? У него наша рыба осталась.
- Ладно,- говорит,- давай финку и вали отсюда.
Ну, пришли в расчёт, рассказали, ребята говорят: “Хрен с ней со жратвой рыбной, но давай выпивку доставай.”

Наш взвод. Борнхольм, Июнь 1945 г. Ю. И. Корякин стоит крайний справа

На следующий день, сменившись с дежурства, я взял бинокль и пошёл в аптеку, чтобы попробовать обменять его на одеколон. В Ренно (Ronne) нашёл аптеку. Вхожу, держу в одной руке бинокль, а другой рукой делаю такой жест: нюхаю ладонь и провожу ею по волосам, и так несколько раз, имея в виду, что мне нужен одеколон для волос. Аптекарь говорит: “Ja, Ja ”,- кивает, вроде понял. Я ему бинокль, 12тикратный, Цейсовский, трофейный ! Во! Красотища! А он приносит мне бутыль. Я посмотрел, понюхал - пахнет. Ну, думаю, одеколон. А стекло темное, ничего не видно, пробка притертая. Притаранил. Налили по полной, дернули за меня и у всех глаза на лоб - бриалин для волос! Этот Аркашка Кучерявый, который нас с машиной тогда спас говорит:“Ты, что ж балда принес? Это ж бриалин, он же на касторке делается. Мы ж с него дристать будем дальше чем видеть!” Ну, я автомат и остатки бутыли с собой и обратно в аптеку. Пытаюсь качать права, а он: “Nicht, Nicht”. Я завелся, хватаюсь за автомат. Он выходит из-за прилавка, здоровый, больше меня, берет меня за руку и тащит к стене. А на стене - двуязычная листовка с фотографией нашего коменданта острова, генерал-майора Короткова. Я читаю обращение к гражданам острова Борнхольм о том, что пришли наши войска, осводили вас от немцев, и наша задача - обеспечить вам спокойную жизнь. О всех случаях недисциплинированности со стороны военнослужащих Советской Армии немедленно докладывать в комендатуру и так далее. Датчанин и ткнул меня мордой в этот приказ. Короче, я, как побитый пёс, побрел с этой бутылью домой. Обернулся - никого нет. Как шарахну ее об стену, опять незадача - брызги на меня. В общем, кругом в дураках остался, но запомнилось. В августе поехали на войну с Японией, но недоехали. Вот так и закончилась для меня война. Я ещё два года прослужил и в МИФИ. Никто моим отцом так и не интересовался, я и в партию вступил. Разве меня, сына врага народа, за линию фронта пускали бы?

* Названия городов, по возможности, приведены в соответствии с их написанием в 1945 г. В случае изменения названия, современное название в оригинальной транскрипции указано в скобках.

Статья в НВО

Оборотная сторона победы

…Разница во впечатлениях от прифронтовой обстановки для нас, заполярников, была огромная. Безлюдье, валуны, леса и болота сменились дымящимися развалинами, воронками от бомб, городами с горящими улицами, там и сям лежащими трупами, густой освоенностью территории, непривычного для нас вида красивыми, добротными домами, черепичными крышами ухоженых усадеб и кирх и невиданными для нас отличными автобанами….

…Ко всему прочему мы, прибыв только что из морозной, заснеженной и голодной Вологды, внезапно попали в раннюю весну, яркое солнце. На этом фоне наши полушубки, шапки-ушанки и валенки, шлепавшие по лужам, выглядели нелепо, дико, пугали местных немцев, вызывая смех и издевки солдат из других частей…

…Бежит посыльный, машет мне рукой, кричит: “Старшина, к командиру роты!” Бегу. Ротный, застегивая планшет, прерывает мой доклад: “Видишь знак? От него дорога к группе домов, узрел? Развернешь свою рацию там и быстро вертайся. Штаб,- кивнул в сторону дома,- разместится тут. Усёк?” Через несколько минут с напарником Димкой уже подходим к дорожному знаку с надписью “Аикфир”. Подходим к крайнему дому деревни. Оглядываемся. В деревне, кажется, ни души. Дом добротный, двухэтажный, с мансардой. Рядом растет большое дерево, до которого можно дотянуться, стоя на крыше. Если влезть выше на дерево, закрепить там антенну и спустить её в мансардную комнату, будет в самый раз, надежная связь. Но надо в дом. Три года фронта научили быть осторожным. С автоматом наготове, след в след (благо, валенки мокрые) поднимаемся на крыльцо, привязываем веревку к ручке, отойдя назад, укрывшись за дерево, дергаем. Дверь с шумом распахивается. Уже смелее заглядываем внутрь: небольшая прихожая, пусто, слева дверь. Снова дергаем ручку. И уже, топоча намокшими валенками с прилипшим к подошве песком и землей, появляемся на пороге во всей своей заполярной красе с автоматами наперевес.

До конца жизни не забыть мне дикий, пронзительный вскрик невысокой девчушки лет 15-16, метнувшейся с вскинутыми руками навстречу из-за стола, стоявшего посредине большой, богато обставленной комнаты. Мгновение, и она колотит меня кулаками в грудь по меховым отворотам засаленного полушубка, повторяя: “Их бин кранк! Их бин сифились!” Схватив девчонку за руку и отстраняя её, оборачиваюсь к Димке:“Чей-то она, а? Понял?” Димка осклабился: “А то нет”. Да я и сам все понял, скорее сдуру спрашивал. Держа рыдающую взахлеб девочку за руку, размышляю: “На дьявола она мне со своими соплями, нам же наверх надо, в мансарду? Отпустишь - черт знает, что натворит”. Говорить с ней - ни я, ни Димка по-немецки ни бум-бум. Врезать ей, что бы не путалась под ногами, рука не подниаеся: девчонка же, дура. В растерянности оглядываюсь, ища лестницу. Её не видать. Димка опережает:“Дверь!” Она у меня за спиной, рядом с той, через которую мы заявились. Делаю шаг к ней; девчонка вырывается, опережая меня, прижимается спиной к двери и снова в отчаянии кричит: “Нихт, нихт”. И опять за своё: “Их бин…” Это уже мне кажется подозрительным. Отшвыриваю девчонку, кричу Димке: “Держи её!” - и с автоматом наизготовку ударом ноги распахиваю дверь, заметив, что она открывается внутрь. Из полумрака чулана с маленьким оконцем раздаются стенания, причитания и детский плач. Заглядываю. Мать честная! На скамейке и на полу сидят несколько человек. Приглядываюсь: старик, три женщины и четверо детей. Все голосят, и у всех на коленях и рядом полные корзины и баулы со скарбом. Вроде как в дорогу собрались. Ну, а если бы я запулил туда очередь? Ну дела!..

Буквально обалдев, оборачиваюсь к напарнику, державшему девчонку. В этот момент слышим шум подъезжающей машины. Оба вскрикиваем: “Немцы, ложись!” Я валюсь у порога, Димка, повалив девчонку и зажав ей рот, смотрит в сторону окна , откуда шум. Семья в чулане замолкает. Мотор выключили, послышались голоса, чьи - не разобрать. Наступает тишина, лежим. Словно на Судном дне, вдруг брякнул один удар напольных старинных часов. Шарю рукой у пояса, достаю гранаты. Девчушка при виде их опять в голос заныла. Димка, матерясь, прижимает её голову носом к ковру. Затем ползет к окну, не выпуская её руку. Она хлюпает носом, ползет рядом. С угла окна “кавалер” осторожно заглядывает на улицу и неуверенно мямлит: “Навроде наши”. Я ему: “Навроде! А вдруг нет?” “Не, - отвечает, продолжая смотреть, - точно, славяне”, - и встает. Она тоже. Голоса приблизились, слышна команда: “Становись, примкнуть штыки”. Уф, отлегло… Димка поворачивает девчушку лицом к чулану, дает ей коленкой под зад, добавляя: “Вали, тютя, к своим, тоже нашлась.” Та - бегом: натерпелась.

Выходим на крыльцо. Нас мгновенно замечают несколько солдат. И нам: “Вы кто? Руки вверх!” Тут уж мы, забросив автоматы за плечо, разрядились от души, по-русски, за все сразу. В том числе за их пижонские, вышедшие из военной моды дурацкие винтовки с приткнутыми штыками, за новехонькое обмундирование солдат явно из войск НКВД: фуражки с околышами, длинные, канадского серо-голубого сукна шинели (очень ценились на фронте) с гладкими щегольскими чистенькими погонами, новехонькими сапогами, а не обмотками, как у пехотуры. Из-за грузовика выскакивает капитан: “Отставить! Кто такие?” Объясняем. Подходит к нам, закуривает “Беломор”, протягивает пачку. Это подкупает, видать, из фронтовиков, говорит по-свойски: “Вот что, ребята, сейчас подойдут ещё машины, будем выселять деревню. Начнем с того конца. В вашем распоряжении пара часов, если что надо”. Чуть ухмыльнулся. “Но не советую тут оставаться долго, насмотритесь. Про Ялтинскую конференцию слыхали? То-то. Полякам отдают этот край”. Кивнув на дома, вдохнул: “А жили богато, нам бы в рязанскую”. Словно опомнившись, вдруг строго отрубает: “Чешите лучше отсюда и доложите своим”. Дружно киваем: “Есть доложить”, - и ходу...

Письмо с фронта 22.08.1942

Здравствуй Шурик!*

Получил твою открытку, очень рад, что ты дома, а то я думал, что тебя забрили в армию. Оказывается ты вон где побывал и с кем, это ловко, ты прямо дока, к военторгу пришиться хорошо. К нам иногда тоже приезжает военторг торгуют этим, как его, шоколадом для питья, булочками иногда бывают сушки, бублики-баранки. В следующем письме напиши подробнее. Ты спрашиваешь как я живу, об этом я писал тете Тоне, возьми у нее письмо и почитай, тебе же я напишу кое что подробнее. Об этом я не писал маме и т. Тоне; маме - потому, что она сразу же в слезы, а т. Тоне, потому, что она скажет маме и опять тот же результат.

Дело в том, что я недавно был послан на задание, с маленькой переносной радиостанцией, конечно не один, а с группой бойцов, в пути попали в переделку, и мне изрешетило весь вещмешок, и только чудом не трахнуло, я уж решил было с жизнью проститься, со мной правда не случилось того, что случается с некоторыми новичками, как пишет Эрих Мария Ремарк. По нас сажали из минометов, осколок ударил в блокнот и застрял там. Сейчас взамен вещмешка дали ранец.

А мама у меня такого мнения, что раз я радист, то буду где нибудь при штабе, ан не всегда, сейчас, в разведку ходят исключительно с радиостанциями, для чего? - Понятно. Одним словом пусть ее мнение останется прежним. Я очень вероятно, что скоро опять отправлюсь на задание.

Основное же место нашей работы, км в 10-15 от передовой, иногда ночью стоишь в карауле и если погода тихая, то слышно пулеметную стрельбу, а орудийная канонада, та и днем и ночью хорошо слышна.

Видел пленных немцев - двоих (на нашем участке не финны, а немцы) один ни чем не выделяется, но другой, вылитый портрет тебя, длинный худой, с острым горбатым носом. Тогда было еще здесь очень холодно, вот ему дают большие шубные рукавицы, он их надел и говорит: "о, гут, гут" и дьявол не хочет отдавать, прижимает к себе и шабаш, а у него надеты маленькие детские рукавицы, которые едва налезали ему на пальцы, украл где нибудь, сволочь. Ботинки на нем размера эдак 50 не меньше, и на деревянной подошве, и в френче, дрожит. Им дали копченую рыбину, они сожрали ее с костями, голодные черти.

Ребята на нашем расчете мировые, есть один, тоже был в деле, батальон, в котором он был, почти полностью разгромили, осталось 21 человек в том числе и он с рацией, в течении нескольких дней он тащил рацию, и все таки принес ее в сохранности, а она не легкая, расчитана на двоих. За сбережение мат. части его представили к награде. Ну закругляюсь.

Пиши как живешь, как проводишь время.
Юрка 22.08.42
P.S. Ну и адрес же ты написал?! Какойто 1140й п/я.
Когда вовсе 114-О.П.С. (Отдельный Полк Связи) **
389 полевая пота
114 Полк связи Радиорота.

Стилистика и орфография автора.

Комментарий Ю.И.Корякина

* Мой двоюродный брат, Гусев Александр Александрович, поступил на физфак МГУ в 1941 году и был призван в армию. Под Воронежем он был несколько месяцев на фронте, но потом был комиссован и продолжал учебу в университете.

** Я служил в 114 отдельном полку связи, находившемся в прямом подчинении штабу 19ой армии. Этот полк обслуживал все радиоточки армии. Мобильные станции типа SCR-399 служили для связи со штабом фронта или Москвой, а нижние уровни обслуживались оперативно. Военнослужащие полка в группу, которых я входил, регулярно привлекались при проведении различного рода разведовательных или диверсионных операций за линией фронта для обеспечения связи.

Письмо с фронта 3.10.1942

Привет Шурик!

Прежде всего отнесись с уважением к тем листочкам бумаги, на которых я пишу. Они побывали в деле, я их все время хранил, но тут подошел кризис с бумагой и я решил их использовать. Внизу след от осколка немецкой мины.*

Получил твое письмо от 25 сентября. Большое спасибо тебе, что регулярно отвечаешь на мои письма.

Пишу тебе, Шурка, при отвратительнейшем настроении. Я уже писал тебе что у меня жизнь …ная, и долго оставаться в таком положении … [я не] могу, сидеть на одном месте, где-то у черта … [на] куличиках, в то время, как вокруг нас происходят великие события. Затем, это уже касается прекрасного пола.

Дело в том, что я на протяжении всей своей короткой жизни, сторонился девушек, и никаких интимных отношений с ними не имел. Но перед самой войной, я стал уделять внимание одной очень хорошей девушке с которой я учился в школе. Нет я не был влюблен в нее, ***(вымарано автором) она мне просто очень нравилась, как девушка хорошо учащаяся, развитая ну и недурная собой. Она тоже ко мне хорошо относилась, а я ей сою очередь помогал писать сочинения, помогал решать задачи. Отношения, одним словом были очень хорошие, советские, и поверь, у меня к ней не было никаких грубых желаний.

И вот, когда меня взяли в армию, она первое время отвечала мне, писала письма, но с некоторого [в]ремени, примерно месяц тому назад или больше, …[атесла] мне письмо, и с тех пор ша… [ни] слова, ни фразы. Я ей послал несколько [пи]сем, не может быть, что бы она их не получала, и она не отвечает. Вот от эого меня стало отвратительное настроение. Это может показаться слабохарактерностью, потому что во времена тех великих событий которые мы переживаем, не место обращать внимание на дела, наподобие моего, но тем не менее, это очень портит настроение, она ведь по блятски поступила ,курва, ну чтож хрен с ней, проживу и без нее. Все это навело меня на мысль, что нужно заняться какими нибудь делами, а не сидеть на одном месте . Итак я решил. К черту эти махины радиостанции! Я хочу с маленькой рацией действовать где-нибудь в разведке, тем более, что некоторый опыт у меня есть, и я катанул командованию рапорт, в котором прямо сказал, что несмотря на второй год войны, я не могу полностью ответить на вопрос: "Что сделал ты для разгр[ома] немецких оккупантов?", и попросил в том р[апорте] направить меня на передовую, тем б[олее что] здесь поговаривают о том, что хотят не[сколько] человек отправить радистами в партизански[е] ряды. Вот где житуха-то! Одним словом как дальше события развернуться напишу обязательно.

Ну я кончаю. Пиши, жду. Может быть еще успею получить ответ. Да. Спасибо за конверт. Он у меня будет как Н.З. ЮраК
03.10.42
Извини за почерк. Отвратительное перо, а лучше нет.

Комментарий Ю.И.Корякина

* Эпизод с этим обстрелом я совсем не помню. Помню только, что вещмешок был весь исполосован, а на мне ни царапины. Ну, а поскольку с бумагой на фронте всегда было худо, то пришлось использовать эти листочки.

Письмо с фронта 3.07.1944

Здравствуй Шурик!

Вот только сейчас получил возможность ответить на твое письмо. Все последние дни был в разъездах и ответить тебе не мог. Да, скверная штука у тебя, эта "зубная боль в животе", надо думать, что она тебе еще не мало принесет неприятностей. Тебе бы жратву получше, а ты же, вероятно, довольствуешься такими "вторичными проявлениями", вроде картофельной ботвы, которая, - ты писал в 43г., - уже появлялась. Кстати сказать, над описанием вторичных проявлений в твоем письме, поработали те которые ставят печати на конвертах, так что я не узнал какие сожаления и воспоминания действуют у вас там в тылу. И еще. Что за экзамены ты собираешься сдавать, ведь ты же уже не студент, а научный работник. Объясни это.

В отношении же меня, моего мировоззрения, как человека находящегося в авангарде господствующего класса, то ты, конечно прав, что я совсем могу разучиться думать, и что для меня очень тяжело, так это то, что я могу читать лишь то, что мне "положено", выбирать ведь я немогу, от в чем дело. То же касается того, то есть ли с кем поговорить, - есть, но очень мало. Один из таких мой начальник рации Сашка Брызгалов с Арбата, лейтенант, я о нем тебе писал. Можно ли побеседовать с тем, - тоже начальник, но на одну ступень повыше чем Сашка в должности - (вспомни "Эй, комроты, даешь пулеметы")*, - который говорит "не в силАх", "пестать" вместо "пестовать", вместо опекун, - "пестола" и который на партийном собрании говорит, что вопрос боевой подготовки мы должны держать на самой высшей высокой высоте!!? Пусть это тебе послужит дополнением к твоему понятию о моем положении.

Дела у нас еще не начались: мы находимся значительно выше, чем те которые в районе столицы К.Ф.С.С.Р, но мы ждем. Недавно я начал плавательный сезон, с большим наслаждением давал "брасом". Сейчас купаюсь регулярно, хотя за последние дни погода значительно ухудшилась. Ну пока кончаю. Зое письмо напишу. Ты тоже не тяни, пиши. Видел ли мое фото?

Итак, жду. Твой брат. ЮК 09.07.44

Комментарий Ю.И.Корякина

* Строевая Красноармейская песня начала 30-х годов: "Эй комроты, даешь пулеметы, даешь батарей, что бы было веселей".

Письмо с фронта 23.09.1944

Дорогой брат!

Только сейчас нашел свободную минут для того, что бы написать тебе письмо. Опишу тебе свои дорожные впечатления. Как и что творится у нас ты, понятно, знаешь, в связи с этим мы и продвигаемся на запад. Двигаемся мы вдоль одной железной дороги и шоссе идущих на запад. Вот около этих дорог и концентрируется вся жизнь. До войны на здешних станциях разъездах было кой-какое население, теперь же не осталось никого. Поскольку перед нами не финны, а немцы, то продвижение идет с боями с 20й немецкой армией. Понятно, что немцы стараются как можно больше напакостить. С чисто немецкой аккуратностью железнодорожное полотно взорвано в шахматном порядке через каждые 10-15м. Все мостики и мосточки, телеграфные столбы, шоссе, дома все подорвано. Вообще унылая картина. Провода свисающие с наклоненных столбов, пепелища на месте станций и поселков, горелый лес. Но, что неприятнее всего, что буквально терроризирует всех, так это мины. Мины везде и всюду на дорогах и тропах, в обочинах дорог и под мостиками, в домах и на улице. Саперов не хватает, да и невозможно обыскать все. Очень много соблазнительных вещей оставлено в домах, но ко всему боязно притронуться, но солдаты знаешь какой народ - А, была - не была, - и тащат. Кое что мы достали из имущества связи жратву. Вчера я нашел в одном доме несколько банок шпрот с клеймом Норвегии. Хорошая штука. Между прочим пишу тебе на бумаге тоже трофейной - ее здесь много.

Вчера же ночью, чуть не поплатился своей жизнью. Не стал работать телефон на моей станции, я пошел проверять линию ходил-ходил-нашел обрыв. На другой день, пошел зачем-то и около того места где я стоял, буквально в 30 см вытащили, саперы мину. У меня мороз пошел по коже. Неприятно. Немцы ставят адские машины со сроком действия несколько суток. Сегодня один знакомый рассказал мне. - Легли спать в доме, ночью он проснулся, закурил, только опять лег, слышит стучат часы. Он прислушался - точно. Он сразу покрылся холодным потом. Сам знаешь - спать на адской машине - это … неприятно. Все время, то там, то здесь взлетают на воздух дома. Недавно взорвался большой склад, оставленный немцами, совершенно нетронутый.

Много пленных. Вчера толковал с одним. Объясняет. - Нам надо домой по договору, а "рус" не пускает. В большинстве очень сильно испуганы, очень сильно боятся русского плена. Один ефрейтор говорил, что солдаты предпочитают лучше смерть, чем плен. Здорово их наагитировали - сволочей, а выглядят неплохие парни.

Мои девчата вкалывают на станции. Все приходится делать почти одному. Они знаешь - неопытные, еще ничего не знают. Иной раз прямо плакать охота, но что поделаешь. Жду лучших времен.

Пока кончаю. Видишь по почерку, что спешу. Твоих писем не получаю и вероятно, еще долго не получу, т.к. нахожусь далеко от своей части. Придан к одному направлению, но ты пиши. Рано или поздно я их получу.

Пока. Твой брат. ЮК
Пивт Зое. Как она? 23.9.44

Письмо с фронта 31.12.1944

Только что получил от тебя письмо и сразу решил написать ответ. Твоим предположениям, относительно нашей судьбы, признаться не верю, не в отношении того, что нам предстоит дальняя дорога, а в том, что с немцами нам не придется иметь дело. Не знаю, является ли доказательством этого, что после Нового Года нас собираются переодевать в летнее обмундирование. - отбирать валенки, полушубки и т.п. Возможно и логично догадываться, что в Югославии или за Вислой они не нужны. Но все это только предположения и думы, - отрицательная черта солдата. Почти всегда бывает не так как расчитываешь. Одним словом: поживем - увидим. А жить не так уж плохо. Жратва весьма приличная, условия жизни - не плохие.

Я занялся изучением радиотехники. Знаешь, чем больше я с этой штуковиной имею дела, тем больше она мне нравится. Неплохое дело, стоящее внимания и полезное притом. Как думаешь? К тебе просьба. Если можно достать какую либо литературу по электро- и радио технике, пришли пожалуйста бандеролью. В Москве это можно достать, - не здесь. Расчитывай, конечно, при выборе, не на кандидата физико-математических наук, или доктора, а на студента московского института связи имени Баумана на радиофаке. Примерно. И желательно не простое опсание принципиальных схем, а практические расчеты различных деталей схем и т.п. А как только получим деньги, то я тебе вышлю. Будь добр.

Как говориться: "Делу время, потехе час". Так вот этот час я использую на нехорошие вещи, скажешь ты. Надоело. Надоело быть все время паинькой и скромным мальчиком. Шатаюсь по блядям (да, да, именно так) и свободное время провожу в обществе их, имея в голове пошленькую мыслишку, - как знать, еще угробят где-нибудь, обидно будет умирать, так и не испытавши некоторых вещей*. Тривиально, правда, но чорт с ним. Не подумай ни в коем случае, что я могу свихнуться, нет. Я чувствую себя довольно крепко. В этом случае, мы, четверо старшин, преподавателей р/курсов**, уподобляемся Паулю Боймеру и его друзьям. Помнишь их посещение дешовок и спаивание Тьядена?

Немного о друзьях. Один из четырех незакончивший 5 курс Ростовского ж.д. института. Грамотный, развитый, толковый парень. Второй - в прошлом гражданский радист, торгового дальневосточного флота, тоже примерно такой и третий - учитель, только, что кончивший педтехникум, татарин по национальности, но очень начитанный и грамотный мужик и я. Меня ты знаешь. Работа на курсах интересная. Мне нравится. Главное - полезно для себя. Готовишься к занятиям и сам кое-что получаешь, а готовиться нужно серьезно, иначе попадешь впросак. Среди курсантов есть люди с образованием побольше моего, так что, незная что-нибудь соврать не удасться.

Пока закругляюсь. До следующего письма. Пиши как встретил Новый Год. Посылаю тебе фотокарточку. Снимался здесь. Пишу, между прочим на норвежской бумаге и посылаю письмо в киркинесском конверте. Итак - крепко жму руку. Твой Ю.К 31.12.44

Письмо с фронта 16.01.1945

Здравствуй Сашка!

Как только получил от тебя письмо, сразу сажусь писать ответ. В письме предшествующем полученному сейчас, я тебя прекрасно понял, но … продолжаю оставаться со старым мнением. Не туда-куда ты думаешь. Об этом правда нам говорили, когда мы еще выезжали из Кандалакши, но сейчас мне кажется не туда, а в противоположную сторону. Часть наших уже уехала, завтра или послезавтра уезжаю и я. Жди писем с дороги. Тогда увидим кто из нас прав. Если бы мы могли с тобой встретиться, то я бы тебе рассказал много интересного, но как знаешь. В вагонах мы ездим довольно культурно. Разворачиваем радиостанцию. Включаем приемник , ставим ретродуктор и усилитель и слушаем концерты. Поскольку у нас большое аккумуляторное хозяйство, то всегда имеем электрическое освещение.

Что же касается твоих нравоучений, то это для меня очень ценно. Об этих трех заповедях я ничего не слышал. Постараюсь их запомнить и всегда принимать во внимание. А ведь удивительно верно. Вот только относительно третьего пункта, я несколько не согласен. Мы его нарушаем сплош и рядом, а-то иначе в большинстве случаев не получаются дешовые удовольствия. Ведь в каждом деле существует определенная последовательность и без этого этапа трудно обойтись, во всяком случае я им всегда пользовался, без него очень трудно, почти невозможно. А ведь когда этим занимаешься делом, то сякая мораль из головы вылетает и знаешь только одну цель, и для достижения цели все средства хороши. И ни одним из них я не брезгаю.*

Новый год встречали со своими коллегами в том же обществе. Мы не дураки и заимели знакомство с девчатами работающими в столовой, ну и разумеется Новый Год встречали довольно прилично. Нас всего было восемь человек, и за одну ночь мы выпили 7 литров водки и литров 40 пива. Доза солидная но мы ее одолели. Против ожидания, когда я начинал пить (Я ведь вино не употреблял) то я думал я буду легко поддаваться алкоголю. Ведь практики почти не было. Но ни черта! Я пью как алкоголик и совершенно не пьянею, во всяком случае сколько бы не выпил рассудка не теряю. Прямо как в бочку. Вероятно сказывается здоровый организм. А ведь учти, что пили только мы, то есть ребята, четыре человека. Девчата почти не пили, так что налакались здорово. Но об этом довольно.

Сегодня решил никуда не ходить. Сижу слушаю радио, пишу и думаю. Что меня в дальнейшем ждет, ведь войну-то почти не видел. Здесь ведь будет не так - пожарче и кто знает … Но я склонен думать если мне на протяжении трех лет фортуна покровительствовала, то она мне не изменит и ейчас, а не так - не я первый и не я последний, а пока кончаю. С дороги буду писать. Жди.

Недавно опять фотографировался, посылаю фото. Жду и от тебя. Хочешь или нет, но присылай. Пиши. Жду, хотя во время переезда, а он будет довольно долго, я получать писем не буду, только на месте.

Пиши!
Ю.К. 16.1.45

Комментарий Ю.И. Корякина

* Я не помню о чем это. Наверно это было связано с книжкой Ремарка "На Западном фронте без перемен". И он и я особенно зачитывались этой повестью и я находился под ее большим влиянием. Я даже взял на фронт эту книжку, которую таскал все время с собой.

Письмо с фронта 02.02.1945

Здравствуй Сашка!

До сих пор не получаю от тебя писем, что, вероятно, объясняется тем, что наша полевая почта еще не развернулась на новом месте. Самочуствие мое нормальное, кажется выздоравливаю, слава Аллаху. Между прочим болеют многие. Очевидно много значит перемена климата. Все болеют простудой. Вот сейчас. На улице такая теплынь, что трудно представить подобное в начале Февраля. Дождь, текут ручьи, а мы все в валенках, можешь себе представить как мы проклинаем это. Недавно мылись в бане, вернее в чем-то вроде бани. В деревнях поляки не моются в бане, зимой лишь до пояса, а летом в речке (Еврейская культура!!). А наша баня - представь себе сарай с огромными щелями, в который поставили железную печку и мылись. Мерзнешь как собака, но моешься. В отношении жратвы дело обстоит не плохо, нас неплохо кормят, к тому же мы не теряемся. Недавно нашей славянской доблести представился ящик с американскими консервами. Хорошая штука! В скором времени надеюсь получать письма.
С приветом Ю.К. 2.2.45

Письмо с фронта 07.02.1945

Здравствуй дорогой брат!

Теперь уж это совсем далеко. Где-то в Данцигском коридоре. Здесь все не наше. И дома, с высокими готическими крышами,и еревья, одни низкие и развесистые, аккуратно подстриженные, другие высокие, с растущими вверх сучками, и улицы вымощенные мелкими плитками, ровные и гладкие с кирпичными тротуарами по краям, и люди-поляки - с которыми, вернее, которые, не особо расположены с нами разговаривать и даже воздух, какой-то сырой, туманный прибалтийский воздух. Как много разрушенных городов. Проезжали через совершенно разрушенные городки, от которых остались одни руины или в лучшем случае дома покареженные и побитые со следами боев, с кавардаком в комнатах, в которых валяются и книги, и цветочные горшки, и склянки, тряпки, мебель - все. В одном таком городке мы на пивозаводе, напились пива. Мирных жителей или нет или очень мало. Попадаются и совершенно целые городки, в одном из таких мы и расположились. Здесь в нескольких корпусах жили гестаповские офицеры со своими семьями. Если бы видел какие богатые квартиры, чистые, светлые, со всеми удобствами. В комнатах осталась обстановка, даже жратва, книг множество, самых разнообразных. Много томиков гитлеровской "моей борьбы" интересно было бы почитать, да я не слишком трека (см. Комментарий Ю. И. Корякина) в немецком. Всякие иллюстрированные журналы, на которых снят Гитлер во всех видах, позах и положениях, и множество всякой литературы, которую бы ты, я думаю, с удовольствием почитал.

Кормежка у нас приличная. В подвалах этих домов множество овощей, вчера один солдат привел корову и вообще мы имеем право, вернее должны снабжаться местными ресурсами, что и делаем. От тебя и мамы до сих пор писем не получаю. Как с тем, о чем я тебя просил и вообще как жизнь. Что нового в Москве. Ю.К. 7.2.45

114 Полк связи Радиорота.

Комментарий Ю. И. Корякина

* Трекать - понимать, говорить. Слово совершенно вышедшее из употребления. Уже в Германии оно заменилось на слово ферштеешь.

Письмо с фронта 03.03.1945

Здравствуй дорогой брат.

Приятно получить хорошее письмо из Москвы. Ты решился на большое дело, с 12типерстной, смотри не промахнись. Новостей страшно много, всего не опишешь да и некогда, приеду, расскажу.

С каждым днем мы углубляемся в Германию. Где нахожусь не знаю точно, но гдето у берегов Балтики, на нашем пути Штетин (Szczecin) и еще какой то город ближе сюда.

В здешних городках и городах, населения почти не осталось, но зато сколько добра. Куры и гуси, кролики и козы, свиньи и овцы, коровы и лошади бродят без хозяе. Коровы ревут, их надо доить, а кому они нужны. И чего мы только не едим - все, начиная от картофеля и кончая шоколадом, кофе и поросятами. А сколько барахла. Не счесть. Нет. Жили немцы очень богато. Ну а оставшимся, достается, и немочкам и всяким фрау и мужикам. Да мы и не церемонимся. Нельзя всего писать. Да ты, вероятно, слышал.*

Но это все ерунда. Главное работа. Ох, как много работы. Я вот уже 4-ро суток не спал и не рассчитываю. Тяжело Сашка, тут не до трофеев. Только ими и занимаешься, пока по приезде на новое положение не развернемся, да не прикажут связываться. Сколько раз я падал с крыш, натягивая антенну*, сильно ушиб локоть и бок, не брился недели полторы, не умываюсь - одним словом дошел до ручки. Поверь, хотя и трудно. - Некогда сходить по нужде, потому, что не уйдешь ведь от станции во время обмена радиограммами. Вот попал, я еще никогда так не жил во всех отношениях - однако настроение не плохое, интересно все-таки, да свою работу я люблю.

Недавно проезжали мимо спиртового завода, специально вся колонна остановилась, стояла охрана, мы ее "сняли" (то им жалко что ли) и дали жизни. Хорошо, что я много не пил знал что надо будет работать, а то бы пропал. Попробуй управлять рацией когда в глазах чертики бегают.

Ну дорогой, кончаю. Некогда. Когда напишу следующее не знаю. Пиши. Жду. Твой брат. ЮК 3.3.45

Комментарий Ю. И. Корякина

* В эшелоне по дороге в Польшу нас инструктировали как себя вести с местным населением. Говорили, что поляки дружественный славянский народ, воевавший против фашистов. Просили, что бы высоко держали честь Красной Армии. Обещали наказывать в случае нарушения дисциплины. Правда со мной произошел такой случай. Сижу я у себя в кунге, вожусь с радиостанцией. Вдруг стук в дверь. Я открываю, на пороге стоит старый поляк и что-то быстро говорит по-польски, хватает меня за рукав и тянет за собой. Я только понял, что что-то случилось с его дочерью. Приходим к нему в дом, что был по близости и я вижу как какой-то танкист пытается изнасиловать девушку, видимо дочь этого поляка. Я его оттащил, а он в пьян в дым. Капитан, с орденами через всю грудь. Слава богу, он пришел в себя. Говорит: "Старшина пойдем к тебе выпьем". Пошли. Он достает флягу. Налили. Я выпил и у меня глаза на лоб - бензин!. Я ему: "Ты чего налил?!" Он: " Да ты пей - это спирт. Понимаешь ехали мимо спиртзавода, а спирт налить не во что. У нас один бак почти пустой был, так - чуть-чуть солярки на донышке, ну вот туда и налили."

Перед переходом границы с Германией в районе Бромберга (Bydgoszcz) политрук роты пришел на собрание и сообщил следующее: "Мы вступаем на территорию Германии. Мы знаем, что немцы принесли неисчислимые беды на нашу землю, поэтому мы вступаем на их территорию, что бы наказать немцев. Я вас прошу не вступать в контакты с местным населением, что бы у вас не было неприятностей и не ходить по одному. Ну, а что касается женского вопроса, то вы можете обращаться с немками достаточно свободно, но что бы это не выглядело организованно. Пошли 1-2 человека, сделали что надо (он так и сказал: "Что надо."), вернулись и все. Всякое беспричинное нанесение ущерба немцам и немкам недопустимы и будут наказываться." По этому разговору мы чувствовали, что он и сам не знает точно каких норм поведения следует придерживаться. Конечно мы все находились под влиянием пропаганды, не различавшей в то время немцев и гитлеровцев.. Отношение к немкам (мужчин немцев мы почти не видели) было свободное, даже скорее мстительное. Я знаю массу случаев, когда немок насиловали, но не убивали. В нашем полку старшина хозроты завел чуть ли не целый гарем. Он имел продовольственные возможности. Вот у него и жили немки, которыми он пользовался, ну и других угощал. Пару раз, заходя в дома я видел убитых стариков. Один раз, зайдя в дом, на кровати мы увидели, что под одеялом кто-то лежит. Откинув одеяло я увидел немку со штыком в груди. Что произошло? Я не знаю. Мы ушли и не интересовались. Но картина кардинально изменилась после Победы, когда 12-14 Мая на развороте газеты "Правда" была опубликована статья академика Александрова "Илья Эренбург упрощает". Вот там было провозглашено, что есть немцы, а есть гитлеровцы. Это было время перемен, когда началось мирное строительство. Тогда начали закручивать гайки, наказывать практически за любой проступок. Уже на острове Борнхольм один сержант снял с датчанина часы - просто отнял и срезал кожу со спортивных снарядов в школе на сапоги. Так вот его приговорили к расстрелу, но Рокоссовский приговор не утвердил.

Был еще и такой случай, когда солдат или сержант поцеловал или обнял датчанку, а это видел какой-то датчанин, который позвонил в комендатуру и этого солдата тут же арестовали и хотели отдать под трибунал якобы за изнасилование. Но когда эта девчонка узнала что парня хотят отдать под суд, то она сама прибежала в комендатуру и сказала, что парень совершенно не намеревался ее насиловать. Правда, когда в 95 году нас датское правительство пригласило на Борнхольм на празднование 50-летия Победы нам сказали , что поле ухода наших войск в 46м году там было около сотни внебрачных детей. По-видимому это относилось к нашим офицерам, в отличии от солдат, жившим свободно на частных квартирах.

* Много у меня было радиостанций, которые использовались в зависимости от поставленной задачи. Например для связи с партизанами была маленькая станция "Север". Были и V-100 и РП-6 наиболее старая и наименее используемая. Ну и была наша РСБ (Радиостанция Скоростного Бомбардировщика) в нескольких ящиках. По штату в комплекте были алюминевые трубы для наращивания антенны, но пока не обосновались на месте, просто закидывали антенну повыше и все.