Водители

Я был зачислен как резервный водитель машины, потому что 4-й расчет 122-мм гаубичной батареи все время был на прямой наводке, а три, значит, были на закрытых позициях. Сначала одно орудие было на прямой наводке, а в конце войны уже стояла вся батарея. На фронте выставляли по 250 стволов на квадратный километр.

Самые страшные двое суток были 23 и 24 августа [1942 г.]. бомбежки превратили Сталинград в месиво, группы по 10-15 самолетов налетали каждые полчаса. Мы располагались в Красноармейске, Сарепта. В Сарепте были нефтехранилища. 24-го бомба попала в цистерну с бензином, все горело. Были убитые и раненые. Горела Волга, это было самое страшное. 4-я батарея стояла на берегу Волги. Мы видели черный столб дыма, больше ничего не видно, дым был и над городом.

В общем, запустили мы этот трактор. Я тряпкой руки обтёр: «Товарищ подполковник, сколько времени прошло?» Он на часы глянул: «27 минут». – «Вот, пожалуйста, трактор работает!» - «С какой батареи?» - «С 12-й». – «Сейчас старшине прикажу, чтобы он вас перевёл в хозвзвод». – «Так я же на наводчика учусь…» - «Тут я командую, а не ты!»

Колонна везла топливо для танков, когда в прилегающий к этой улице переулок выползли три фашистских танка «Тигр». Несколько первых машин успели проскочить мимо этого переулка, но основная часть колонны оказалась перед угрозой уничтожения. Машины в колонне шли на сокращенных дистанциях, так всегда поступали в сложных ситуациях. Поэтому было достаточно попасть в одну машину, а взрывная волна докончила бы все остальное. Ситуация была критическая. Я находился в головной машине, которая уже проскочила мимо этого переулка, и никак не мог повлиять на ход событий. Пока все - и немцы, и наши как бы замерли от неожиданной встречи, один из наших водителей отделился от колонны и направил свою машину, груженную танковым топливом, в лобовой таран на вражеский танк.

А потом пришёл к нам какой-то капитан, нас построили и он спросил: «Кто есть шофёры?» Это был декабрь 43-го. Тогда это не сейчас, шоферов было мало. Спросил он, есть ли среди нас трактористы. Я подумал, что я же ездил в колхозе на тракторе, хоть и был не трактористом, а прицепщиком. Мне наш тракторист давал трактор, проехать за рулём. У нас тогда были колёсные трактора из МТС, марки ХТЗ, НАТИ, потом появились ЧТЗ, пахали на них. Я вышел из строя и со мной двое или трое вышли, вот так я попал в противотанковый дивизион.

Мы чего только не возили, и горючее, и щебень, и кухню я на «полуторке» возила, и за продуктами ездила. Но самое страшное, это возить раненых и убитых. Помню, в одно ущелье подходили поезда, и мы там разгружали раненых. Это я вам скажу не для слабонервных… А однажды нас отправили собирать убитых прямо с поля боя. Стоял сильный мороз, очень холодно, и нам привезли что-то перекусить. А как на снег садиться? Так что вы думаете, садились прямо на трупы и ели… Хотя я была до того брезгливая, что даже если немного запаха бензина, то уже не могла есть. А тут сидишь на задубевшем трупе и ешь… Вот что война с людьми делает…

А затем перевезли в Москву, в Чернышёвские (Александровские) казармы и  распределили в 1080-й зенитно-артиллерийский полк ПВО, участвовавший  ранее в Сталинградской битве. Он дислоцировался под Ростовом в районе  Батайска. Задача перед полком состояла в обеспечении защиты Батайского  моста через реку Дон, а лично передо мной – своевременно подвозить к  зениткам боеприпасы. Машина у меня была серьёзная - студебеккер US6. На  сиденье подкладывал шинель, чтобы повыше сидеть и лучше видеть – всё  таки, роста не хватало.

В Курске мне в машину погрузили боеприпасы, их надо было везти танковым  частям. А у немцев были самолеты – охотники за машинами. Любая машина  едет, пусть даже санитарная – он бомбит. И немецкие летчики увидели, что  мы грузим боеприпасы, стали бомбить. И одна бомба попала как раз в мою  машину, но я видел, куда она летела, поэтому успел выскочить и отбежать  подальше.

Там я долечился, а в марте 1944 года, после выписки из госпиталя, меня  снова направили в 28-ю армию, только на этот раз водителем в 101-й  истребительно-противотанковый дивизион. Причем, у меня тогда никаких  прав не было, но их и не спрашивали. Я когда в автомастерской работал,  водить научился, так что, проверили как я вожу – нормально, и посадили  меня на "додж ¾".  Хорошая машина была, 6-цилиндровая. Цепляешь к ней нашу  76-мм пушку, в кузов грузишь снарядные ящики, садится расчет, семь  человек, я – восьмой, так и воевали.

В последний раз, не дошли до Сталинграда километров восемьдесят, и там  трое суток в окружении провели. Трава выше человеческого роста, даже не  могли окопы рыть. Но самое страшное, что воды нигде не было. И что  характерно, командование все смылось… А в нашем полку ПНШ-2 служил  старший лейтенант Давиденко Василий Иванович, и он принял командование  полком на себя. А все командование явилось в Сталинград и доложило – так  и так, попали в окружение,  решили пробиваться малыми группами. Но там в  окружение попали две дивизии и командирская школа, и нам на подмогу  прислали танковый полк. И когда на нас пошли немецкие танки,  «тридцатьчетверки» разбили их в дым… А мы пятьдесят километров босиком  бежали до кровавых мозолей… Пили вместе с лошадьми из каких-то луж…

Помню, на территории Польши такой случай – мы устроили временный привал  на опушке леса, там, кроме нас, еще другие войска были. И тут, откуда ни  возьмись, началась стрельба. Немцы пошли в атаку. Идут по ржи. Мы стали  отстреливаться, нам помогли, так что мы там многих в плен взяли. И вот  они идут мимо нас и некоторые из немцев говорят: «Рус капут!» А мы: «Не  рус капут, а скоро вам будет капут». Нам вперед нужно было идти, а их  человек 15 было, девать их некуда, так что их расстреляли.

В Украине женщины и дети вылезали нам навстречу в основном из подвалов.  Однажды какой-то мальчик подбежал ко мне, обнял, а я смотрю – он весь в  струпьях. Присмотрелась – у него из ушей торчат черви и везде, где  только можно, по телу черви ползают. Причем большие, они уже так на него  напали, что ужас, все съедено. Я его в медпункт отправила, как его там  чистили, не знаю. На пальцах рук у мальчика шкурка оставалась,  наполненная червями.

Военнопленные увидели картошку и рукавицы, подбежали и стали все  быстренько собирать. Как я ни хотела сделать все незаметно, мне, конечно  же, досталось от немцев, они увидели происходящее и подняли крик. Даже  раздалось несколько выстрелов, поэтому я, бросив ведра, убежала. Хорошо  хоть, что не застрелили, зато военнопленные собрали кто одну рукавицу,  кто вторую, а то ведь они совсем раздетые были. После того, как я  вернулась домой, моя мама испугалась, что меня поймали за этим делом, и  сказала, что немцы нас убьют и не посмотрят ни на что, поэтому попросила  больше не делать таких поступков. Но я ведь просто хотела покормить  военнопленных, и до сих пор рада тому, что мне удалось передать им  картошку с рукавицами.

Друзей на передовой не бывает, потому что там люди очень быстро  выбывают. Раз-два и все… Помню, убило нашего командира взвода – сержанта  Сердитых. Стали его хоронить, а никто толком не знает, как это нужно  делать правильно. Вырыли могилу, подстелили шинель, второй накрыли…  Написали на дощечке его фамилию, в полиэтилен ее обмотали. Но я взял  себе его адрес и потом написал его жене, так мол и так…

Через три дня привозят в полк. Посадили меня на "студебеккер", пушку таскать. Надо ехать на учения, Голубев объяснил задачу потом спрашивает: "Какие есть вопросы?" Я говорю: "Меня посадили на "студебеккер", но если я достаю до педалей, то впереди ничего не вижу, а если смотреть, то до педалей не достаю". - "Подложи подушку!" - "Подкладывал, все равно не достаю!" - "Заменить ему машину!" Пересадили на "Форд-6", это как наш "ГАЗ-51", только облицовка другая. И все, поехали на учения.

Поскольку я знаю хорошо машины (еще до фронта в 1933-м году я заканчивал курсы шоферов, так я и комбайнер, и тракторист, и шофер) этот капитан предложил отремонтировать и дать нам машину. А как отремонтировать? В тот момент эвакуировались комбайны, а на них установлены двигатели, аналогичные тем, что на наших полуторках стояли. Мы, значит, с комбайна исправный двигатель сняли, а неисправный сунули - все равно они отступают. На восстановленной машине мы двигались с 815-м автобатальоном до пос.Ерзовка.

Пока мы с отделением короткими перебежками наступали, он все время бежал за мной. Таким путем мы гнали противника метров, может быть, 300. Немцы быстро удирали от нас. Дошли мы в деревне до того места, где были выкопаны небольшие ямки под новый сад. В этот момент был отдан приказ остановиться. Я забрался в одну из таких ямок и начал из нее отстреливаться. Короче говоря, мы обстреливали передовую линию немцев. Тогда противник ударил из своих 45-миллиметровых минометов. Небольшая мина разорвалась около меня. Я тогда был ранен и потерял сознание. Еще подумал про себя: "Какая легкая смерть!" Потом ко мне подполз Паша Пащенко и сказал: "Командир, мы только одни здесь остались! Давай отступать!" И мы начали отступать.

Командующий фронтом Рокоссовский всегда любил разведчиков и в этот самый момент приехал туда. Когда закончился допрос, стал намечаться вечерок Рокоссовского с офицерами разведотдела. Нам же, пограничникам, поручили поддерживать порядок, а меня, как члена партии, поставили дежурить в совещательную комнату, где находился телефон высшей частотности - ВЧ. Перед этим меня еще проинструктировали: "Не исключена возможность, что будет звонить сам Иосиф Виссарионович Сталин". Я думаю: ой, Господи! Среди приглашенных было много полковников и подполковников с орденами. Все они расположились в соседнем помещении по крыльям, а в центре за столом сидел Военный Совет фронта: командующий тогда еще генерал армии Рокоссовский, начальник штаба фронта генерал-полковник Малинин и некоторые другие.

Но самое трудное - нехватка сна. Вы мне можете не верить, но за всю войну я не помню ни одного случая, когда бы нормально выспался. Спали в основном урывками. Когда едешь с водителем ещё ничего, можно дремать по очереди, а вот самому тяжело. И в такие моменты с водителями случались разные случаи. Как-то раз, например, мы с моим шофёром чуть не заехали к немцам на передовую. Мы двигались по дороге с выключенными фарами. Долго ехали, но слава богу потом решили заночевать до утра. Бросили плащ-палатки под кузов и завалились спать. А утром выяснилось, что мы ехали прямиком в лапы к немцам…

Мы держались под Вязьмой почти до осени 1941-го, понесли большие потери, в том числе и безвозвратные, то есть, много человек было убито. А потом немцы нас окружили плотным кольцом. По разговорам нам было известно, что сюда стянулось около пяти немецких дивизий. На опушке леса стояло три наших батареи. Седьмую батарею, что находилась в центре, противник ночью почти всю уничтожил. Наши две батареи (наша восьмая и девятая) находились сбоку и все еще держали оборону. Положение с каждой минутой становилось все больше безвыходным.

В июле совершили марш и недалеко от Прохоровки сосредоточились в оврагах. Замаскировали машины сжатой пшеницей. А на рассвете начался бой. Ну, мое дело вести машину. Командир стрелял. Потом сказал, что подбили две машины Т-III. А вскоре и нам угодили в бок. Танк моментально загорелся, мы все выскочили, как ошпаренные, спрятались в воронке. Остался я безлошадным и вернулся к себе в противотанковую батарею. Тут же мне дали полуторатонный "Шевроле", пушку 57-мм противотанковую и так я гонял гансов по полю до конца войны.

Потом началась война там - всего шла 3 недели. Я там на студебейкере, мне его дали, я на нем перевозил груз с одного места на другое: горючее, телефонные принадлежности, солдат подвозил. Собственно я не участвовал в боевых действиях, был я в городах Юти, Расен, Хоне, Аоде, это корейские города, которые ближайшие к нашей границе, где я служил. Потом меня перевели в отдельный дорожный батальон, который располагался в Ворошилове-Уссурийском, 1 рота, а задача - дороги содержать.

Когда мы приехали в эту часть, мужчин, которые сидели за нашими машинами, отравили на передовую, а нас посадили на эти машины. Что мы делали? Мы были при 6-й Воздушной армии, и возили боеприпасы и все, что нужно было. На нас все время были налеты. Аэродром был не так далеко, 5 км от передовой. Как 12 часов так "рама", это немецкий разведчик. Крутится, вертится. Наши стреляют по нему, но его ничего не брало. В конце концов, мы сделали ложный аэродром в 5 км от настоящего аэродрома.

Дороги войны - страшные дороги. Сидишь за баранкой, а рядом автомат, кто знает, откуда немец вынырнет. Стали их гнать, они по лесам и побежали. А еще страшнее, когда по обочинам и немцы и наши вперемешку грудами лежат, приказ ведь был: не отступать, брать населенные пункты любой ценой, вот и шли на смерть. Где руки, где ноги, а где просто голова, танки покореженные, машины сгоревшие, копоть, гарь. Это в песне поется, что пуля - дура. В жизни-то совсем другое. Сколько парней полегло от этой пули.

Что уж говорить, очень часто я попадал под обстрел авиации, она нас в большинстве смертельных случаев и доставала нас. При этом под артиллерийский обстрел попадали чаще, авиация редко обстреливала грузовики, но зато метко. Когда самолет летит, тут уж сам ориентируйся, надо самому или резко притормозить, или увеличить скорость, мне приходилось...

Но моя радость недолго длилась: капитан предложил мне быть ППЖ. Бывало, куда-то надо ехать, а у него стол накрыт. И вот раз мы сели, попили чай, и тут он мне такое предложил. Я говорю: "Будем жениться и замуж выходить, когда война закончится". А он говорит: "В таком случае я машину сам умею водить. Катись к такой-то матери!" Ну, раз я не нужна, то я взяла и оставила машину у его дома, а сама ушла, и воду не слила. Был 40-градусный мороз, радиатор замерз, машина пропала. Мне же надо за это наказать - ну и меня подальше направили, уже в действующую армию: в минометный полк на Финляндскую границу, на оборону Ленинграда.

16-го декабря бригада пошла в атаку на немецкие позиции. Так снова для меня началась война, Бои за Миллерово, Шахты, станицы Ильинка и Калитвенская, тяжелые схватки под Ворошиловградом. Продвинулись по донским степям на 400 километров до города Каменск. Наш корпус, особенно танковые подразделения, нес колоссальные потери, его использовали для прорыва немецкой обороны, но сам корпус в прорыв в немецкий тыл не входил. Некому было уже идти.

А у меня уже человек 15 раненых, один мальчик сидел раненый в обе ноги. Я развернула машину, - и в обратную сторону, там когда-то были ворота, - там шлагбаум, доски, и я по этим кочкам, как газанула! ЗИС-5 большой, все эти заборы мы пролетели, - раз, и выехала! Дорога, никого нет, безопасное место, я проехала метров 50, остановилась, вышла из машины, - думаю. У меня сердце бьется. Я даже сама не поняла, как я это все сделала. «Батюшки, что же мне больно-то?» А у меня бок прострелен! Я не чувствовала. Когда повернулась, полна гимнастерка крови. Я видела, бежал фашист и стрелял. Ведь не стрелял по колесам, а стрелял по кабине, чтобы шофера убить. Мне за это дали Орден Славы.

Самое страшное за время войны я увидел в Люблине, где в десяти километрах от города был огромный концлагерь Майданек. В лагере стояли большие бараки, в которых одновременно содержалось несколько сотен тысяч заключённых. Когда наши войска вошли в город, немцы поспешили бежать из лагеря. И вся огромная масса бывших заключённых в полосатых робах вышла на территорию Люблина. Сотни тысяч голодных, изнеможённых людей - жуткое зрелище.

Раньше ведь машины не отапливались, в кабине холодно было. Окна замерзают. Стекло протрешь солью едешь вот так. Когда война началась, то «русские ваньки» делали маскировку - трубу подцепляли на фары. Едешь и ни черта не видишь. Это очень было тяжело, глаза я испортил. 12-сантиметровая щель в палец толщиной и все. Вот это было тяжело. Разве видно небо?

За Курскую Дугу -получил вторую медаль «за Отвагу», считаю, что по делу. Через немецкие позиции, напрямую, «в наглую», под огнем со всех сторон, проехал к окруженным нашим танкам, стоявшим без боезапаса. Нас три машины прорвалось к танкистам, а четыре грузовика немцы уничтожили. Водители погибли...

Военные закрывали вагон, где-то остановили, и пустили на улицу, чтобы в туалет. Ну люди уже как мертвые были, никто не стеснялся, тут под вагоном и туалет был - женщины, мужчины - не отличались. Опять кричат: По вагонам! Опять по вагонам, а военные охраняли, чтобы никто не ушел. Опять закрыли вагоны. В середине был военный вагон, где была охрана. И второй был для покойников. На каждой остановке останавливались - покойники туда.