Летчики-истребители

Я когда вот говорил о боевых вылетах и о полетах на выполнение разведки, я говорил, что полет в тыл противника на пятьдесят – шестьдесят километров в составе пары – это было очень сложно, потому что, если случится встреча с противником, то силы у нас малые. И плюс еще, что при ведении разведки мы подвергались зенитному огню на пунктах немцев.

Ляпнулся в болото – все нормально, ноги целы. Думаю: «Где я есть? На своей территории или на чужой?» Лежу. Слышу какой-то гомон, разговор. Отчетливо услышал слово «парашют». И ведь по-немецки «парашют», и по-русски «парашют». Голова сразу начинает работать. Немцы!?

В общем, с пяти тысяч метров я планировал с практически остановленным мотором, винт крутился за счет встречного потока. Как на планере начал спускаться на ближайший аэродром. Гляжу, а его бомбят. Ну, думаю: «Не садиться же мне сюда – здесь сразу убьют». Развернулся на курс, поддерживаю скорость двести восемьдесят, и пять-десять метров снижение, чтобы самолет не свернулся в штопор.

У меня две вынужденные посадки были. Один раз, когда шатун оборвался, а второй раз меня подбили в районе Кировограда и я сбитый на эту сторону Днепра перелетел. Вел бомбардировщиков и оторвался, попал под четверку мессеров. Начал догонять группу, а они меня давай воспитывать… Пуля пробила мне приемник и передатчик, заднюю часть за мотором, а вторая пробила переднее правое колесо, я крутился-крутился, смотрю, а топлива уже нет.

Истребителю только надо зайти в хвост, тогда сбить легко. А бомбардировщика сбить очень сложно («Ю-88» или «Хенкель-111»). У летчика есть пулеметы. Он не стреляет, никто перед его носом не проходит. А у него стрелок стоит на башне, потом в хвосте стрелок и внизу стрелок. Когда к ним подходишь, они поливают тебя огнем. А мы должны подойти на 100 метров, чтобы их сбить. Если больше, чем 100 метров, то трасса не доходит до истребителя. Только при 100 метрах и менее трасса совпадает с линией полета самолета.

В звене было по четыре самолета. Атаковали «морского охотника» только парой, потому что если вчетвером осуществлять атаку, то кто-нибудь в этом случае обязательно будет подбит или потерпит аварию. А когда парой нападали, то тут и пространства для маневра было больше. В это время два других самолета прикрывали нападающих от немецких самолетов, если они вдруг появятся. Так часто случалось: выполняешь задание, а на тебя в это время нападают. Но если у тебя хороший ведомый, то он тебя надежно прикроет, пока ты уничтожаешь цель.

Перед вылетом мандража не было у нас. А на разведку идти - было, ведь там думать надо много, как подойти, как уйти. У нас стоял фотоаппарат, поэтому надо и высоту, и скорость выбрать соответствующую. Здесь надо серьёзней готовиться.

Помню, когда на Краков ходили, один прицепился за одной пешкой, а за ним наши истребители. Он уже и сам горит, но не отходит. И пешка уже дымит, но идёт, а он не отходит, и всё идёт за ней, поливает, и сам горит… Потом и пешка вспыхнула и он вспыхнул… Нет-нет, у немцев были сильные и волевые летчики. А есть такие, что только трассу увидел и сразу уходит.

Вдруг один из них увидел пару самолётов, показавшихся из-за лесочка. Они летели прямо на нашу стоянку, на высоте 50-80 метров. Причём, летели с выпущенными шасси, и мой приятель закричал: «Смотрите, УТ-2! Откуда они тут?» А они уже подлетели, полоснули очередью по нашим самолётам, и так же внезапно скрылись. Вот тут меня ранило в голову, правда, легко. Ребята тут же взлетели, но немцев уже было не догнать.

К августу 1944 наши войска окружили Ригу, где сосредоточились большие силы противника. Мы сопровождали самолеты Ил-2. Утром мы с техником сели под самолетом и начали рассказывать друг другу сны. Мне приснилось, что у меня выпали зубы с одной стороны. Техник сразу вскочил. «Тебя собьют. Я доложу, что самолет неисправный и ты не полетишь». Я уговорил его этого не делать. Вечером меня сбили.

В общем, в тот раз на «Харрикейне» угадал, нормально сел. Правда пока выравнивал, в запарке шасси забыл выпустить, не до того было… Вообще, «Харрикейны» хорошо горели. А этот не вспыхнул. На земле глянул – шесть дыр, и как раз там, где бензобак. Все разбито: трубы там шли, охлаждающие, масло, гидравлика... Осколками снарядов все разорвало, и в воздухе бухнуло облако пара, или дыма ли. Не знаю, чего он там подумал – мол, сбил меня, и поэтому добивать не стал. А я видишь сел, на таком-то самолете.

А потом под зенитный огонь мы попадали очень много; иногда летишь – и смотришь: по ведущему бьют… а – группами летали… потом на землю сел – и говорю: «Ну по тебе и стреляли!» А кто был сзади – добавляет: «А по тебе – ещё больше».

Я хорошо помню, что хотел сосчитать, сколько там машин шло. В это время стал переходить к другому и крылом солнце прикрыл. И вот тут что-то дернуло меня оглянуться. А он со стороны солнца зашел и уж обороты прибрал. Мессер109. И как дал-дал мне. Я только успел ноги дать и правый бок подставить. Думал, что хоть правую сторону — сердце слева. Мгновенно. Рука влево до отказа. Нога влево до отказа. Только все равно он попал.

Мы шли на трех тысячах. Четверку вел Лавриненко. Он тут дал маху, конечно. Надо было перпендикулярно к солнцу лететь, а он почему-то развернулся к нему хвостом. Они (немцы) тут же со стороны солнца и ударили. Меня тряхнуло, брызнули осколки… Где-то вот здесь осколок до сих пор сидит. Самолет сразу загорелся, из мотора пошел дым, – мне пришлось выпрыгивать. Открыл фонарь и вывалился через правый борт. Почувствовав, что ничего не мешает, открыл парашют. Приземлился я на нейтральной полосе между немцами и нашими. Только упал, подбегают два солдата, говорят: «Давай, собирай свои портянки. Хватай парашют!» Не успел солдат это сказать, как по нам начал стрелять немец. Мы побежали в сторону…

Сначала, когда мы начинали воевать, звенья формировались из трёх  самолётов, это было очень неудобно. Вот где проблемы были. Позже состав  звена комплектовался из 2 пар, т.е. 4 самолётов, тогда стало лучше  воевать, было намного удобнее. При сопровождении штурмовиков мы долетали  до линии фронта, и начинали использовать приём «ножницы», т.е. начинали  ходить над ними парами встречными галсами, ведь скорость у нас была  больше, чем у штурмовиков. А так мы держим под контролем и штурмовиков и  друг у друга хвост. Это была правильная тактика. А если надо было  атакуя пикировать, то собирались четвёркой и так звеном пикировали.

В этот день была сплошная слоистая облачность. На какую-то долю секунды я  отвлекся, а потом смотрю – ведущего нет. Я завертел головой – куда он делся? Обернулся назад, и вижу – Полегаев и этот «штурмовик» на  глубоких виражах крутятся. Я скорее развернулся, и туда, к ним. Гляжу –  с правой стороны второй такой «штурмовик» появляется, и я у него на  хвосте оказался. Он увидел, и сразу в облака ушел, и второй за ним. Я к  Полегаеву подстроился, думаю – что же это такое?

Первой новостью стал для меня второй день войны. Рано утром самолет  противника «Ю-88» на небольшой высоте появился над аэродромом и сбросил  первую фугасную бомбу. К счастью, она упала в болото за границей  взлетного поля и не взорвалась. Не раздумывая, расположенное поблизости  подразделение зенитной обороны открыло пулеметный огонь по самолету  противника. Со шлейфом огня и дыма, по докладу наблюдателей «Ю-88» упал в  морскую акваторию вблизи острова Сескар Финского залива.

В 1942-м году меня направили в 415-й истребительный авиационный полк 7-й  отдельной армии, располагавшийся в то время на аэродроме близ Лодейного  Поля. Стал авиационным механиком, обслуживал самолеты ЛаГГ-3. В 1943-м  году изъявил желание переучиться на летчика и в следующем году окончил  полковые ускоренные курсы, в ходе которых овладел техникой пилотирования  новыми истребителями Ла-5.

Затем было несколько воздушных боев, первый я хорошо запомнила, он  произошел в начале лета 1944-го года. Я была ведомой, ведущим являлся  командир эскадрильи. Летели группой в шесть самолетов, навстречу из-за  облаков вынырнули самолеты противника, и когда в меня стали стрелять,  мимо меня летят пули, и я вижу цветную трассу. Увернулась и пошла в  сторону. Причем, что самое смешное, страшно возмутилась, сейчас даже  смешно, мол, в меня стреляют! Так что я ушла в сторону, а тем временем  мой ведущий сбил этот самолет. В итоге получилось, что противник на меня  отвлекся, и нам засчитали этот самолет как сбитый в группе. За этот бой  и другие боевые вылеты я получила Орден Отечественной войны II-й  степени.

Из-за близких боев подвоз продовольствия к нашему училищу был нарушен, и  всю зиму 1942-43 годов мы просидели практически на одной мерзлой  капусте. Правда, на полётах выдавался дополнительный паек – по куску  мяса, хлеба и сахара, и для вечно голодных курсантов это было настоящее  счастье. Отапливали помещения сухой травой и хворостом, которые собирала  в степи специально отряжаемая группа курсантов-лыжников. Зимой на шасси  самолетов вместо колес ставили лыжи, а на аэродроме плотно утаптывали  снег. Помню, что как раз за этим занятием нас застала радостная весть об  окружении немцев под Сталинградом.

Я сразу пошел в левую восходящую спираль, остальные, кто прямо, кто  вправо. За мной пошла восьмерка, я их видел. А нам говорили, что хорошо  выполнять косую петлю. Причем на третьей или четвертой петле МиГ-15  заходит в хвост «сейбру». Я почему-то не воспринял это, предпочитал  восходящую спираль, потому что на вертикале МиГ-15 был посильнее  «сейбра». Мишке кричу: «Держись!» Начал спираль. Атаковали они нас  где-то на высоте 5-6 тысяч метров. И где-то на 9 тысяч одно звено  «сейбров» ушло, перестало преследовать, осталась четверка. Немного  погодя смотрю, еще пара отвалилась, сзади пара осталась. Смотрю кругом. И  эта пара прекратила напор и стала переходить на снижение. Я за ней. Но  на снижение они, вроде бы, быстрее скорость набирают и пикируют более  устойчиво, чем МиГ-15. На МиГ-15 долго пикировать не рекомендовали. А  вот в горизонтальном полете «МиГ» «сейбра» догонял. И они как снижение  кончили, перешли в горизонтальный полет, я их догнал, и сбил одного из  них.

В начале сентября под Сталинград улетела первая эскадрилья Раисы  Беляевой, а 25 сентября Валерия Хомякова сбила немецкий бомбардировщик.  Она потом с командиром дивизии летала в Москву, за орденом. Только  вернулась – ее со мной в дежурство,  должна была Бурдина дежурить, а она  заболела. Ночь была темная. Сначала она взлетела, а за ней я. Я  взлетела специально на Волгу, она все-таки блестит. Набрала 6000,  барражировала. Минут 20 летела, а ее нет… Потом мне приказ – на посадку.  Пошла на посадку, попросила: «Моргните мне на старте». Моргнули мне, и я  зашла, села. А ее все нет. Ищут. А утром нашли… Наверное, она, как  взлетела, пошла по приборам. Ну и разбилась…

А я на малой высоте был и все кто мог по мне стреляли. Перескочил через  линию фронта, выскочил на свою территорию, набрал высоту, смотрю –  падает давление масла, до дома не дойду. Посмотрел слева, там аэродром. Я  на него сел. Меня механики встретили, посмотрели – перебит маслопровод.  Командир: «Иди на КП. Мы сами сделаем, утром вылетишь». Они сделали, я  утром улетел. Прилетел к себе и оказывается, мой Витенька не среагировал  на мой маневр, очухался, меня нет ну и полез дальше в свою гущу. По  сути дела, спрятался под прикрытие бомбардировщиков.

Подошел к нему на 25 метров, из него уже валит черный дым. Я смотрю, где  те два. Напряжение страшное. А он сидит, хотя голову повернул, видимо  уже убит был… Самолет летит со снижением, и воткнулся в лес. Я  развернулся и пошел домой. Сел. Полк уже построен, наземные войска  доложили, что сбит самолет. И меня 18 августа 1944 года наградили. Прямо  сразу командир дивизии вручил мне орден Славы третьей степени, это  солдатский орден, но им еще младших лейтенантов авиации награждали.

Проверяли технику пилотирования, давали тренироваться, провозили на задание, присматривались. В первые дни на Курской очень много погибло, мои ровесники. Каждый хотел сбить, и я рвался. Мне Кобецкий говорил: «Война еще не кончилась. Хватит на тебя, прекрати отрываться». И точно – как только оторвался, так и не вернулся с задания. А когда парой идешь – тут уже друг другу помогаешь, не собьешь, так хоть трассу пустишь перед носом, уйдет. Я же сколько снарядов выпустил, если бы каждый снаряд попал, три немецкиe воздушныe армии сбить можно.

Для страха не было времени. Немцы подходят ближе, ты даешь газ, кроме  того нужно выдержать направление, чтобы самолет прямо летел, чтобы  никуда не свернул. Когда самолет отрывается, нужно выдержать такое  расстояние от земли, чтобы полуубранными колесами не стукнуться. Набрал  скорость – нужно построиться. И так далее – не было времени, чтобы в  панику впадать.

В июле началось наступление на Курской Дуге. Однажды мы прикрывали полк  Пе-2 в налете на Брянск. Наша эскадрилья прикрывала заднюю группу  бомбардировщиков, а я был самый последним в построении эскадрильи.  Почему-то летел ведомым с командиром первой эскадрильи, Толкачевым.  Отбомбились. Я иду сзади, смотрю, сзади идет пара фоккер-вульфов. Я  отошел в сторону-вверх, чтобы атаковать, когда они приблизятся. Толкачев  идет впереди, а у меня радиостанции не было. Они подошли, я  развернулся. Немцы решили, что я их не вижу, а я делаю резкий разворот,  открываю огонь по ведущему. Он пикирует, и уходит под меня. Открываю  огонь по второму, тот тоже уходит. У нас задача была прикрыть  бомбардировщиков, и я не стал преследовать фоккеры.

Потом Яссо-Кишиневская операция, май. Мы вылетели туда на Як-1.  Прилетели я и вторая пара летчик Виноградов. Я парой и он парой. Я  ведущий. Прикрываем наземные войска. Я смотрю – ПЗЛ, это польские  бомбардировщики. Крикнул, приготовиться к бою и попер в атаку. А я  всегда в прицел-то прицелился, но и назад посмотрю. Глянул назад,  смотрю, четверка мессеров у нас в хвосте. Я как крикнул на 180 вверх  ногами, и мы с ними разминулись. Тут уже не до бомбардировщиков, мы с  мессерами как сцепились и, в итоге, всю их группу положили, всех  четверых, а у нас ни одной царапины. Потом об этом бое в «Суворовском  натиске» написали, была у нас такая газета.

И вот, на второй день, когда мы «бостоны» прикрывали, немцы большую  группу наших окружили, в том числе кавалерийский полк, который на моей  родине, в Моздоке, формировался. Они прорываться начали, вышли к линии  фронта, бомбардировщики уже отработали, начали уходить, и тут выскочил  один «мессер», какой-то ас, попал мне в крыло, повредил бензобак,  проводку. Я попробовал – моторы не тянут. Прямо по горизонту лес, я  снижаюсь, а мне еще надо долететь до линии фронта, не хочется у немцев  садиться. Я дотянул до линии фронта, а у меня высота метров 450-500, не  больше, на парашюте выбрасываться нельзя, не раскроется. Смотрю,  небольшая поляна в лесу, сел на эту поляну, надо мной «мессеры» ходят.

Быстро заправились, взлетели. Подходим к колонне на высоте 200 метров, облачность стала нас прижимать, выше подняться мы не могли. Показалась та самая колонна. Я шел слева от Овечкина, в строю клин. Только вошли в разворот над колонной для пикирования, как с земли полетели навстречу нам снаряды «эрликонов». Пока мы заправлялись, немцы подтянули зенитки, вероятно, решив здесь заночевать, и встретили нас таким огнем, что первым залпом, еще не дав мне перейти в пикирование, угодили мне снарядом в бензобак под кабиной. Самолет вспыхнул, как факел, продолжая левый разворот, уходя от колонны. В этот момент мозг работал быстро. Положение было хуже некуда – внизу колонна немцев, высота малая. Первое, что вспомнил – подвиг летчика капитана Гастелло, как он поступил в этом случае. Может, мне тоже последовать его примеру? Если выпрыгнуть над колонной, и парашют успеет раскрыться, то немедленно попадешь к немцам, которые разорвут в клочья за первую штурмовку, которую мы произвели час назад…

Я, конечно, полный газ, набираю потерянную высоту. Я снизу, полный газ,  винт на малом шаге, нагоняю скорость, подзадираю самолет, даю длинную  очередь. И он как будто остановился. Мне так показалось, как будто он  остановился. Потом левый крен и пошел, пошел. Думаю: «Уйдет, сволочь!» И  я понял что он падает только тогда, когда у него спираль все круче и  круче стала и тут у меня сработала сирена, скорость велика. Думаю: «Не  может быть, чтоб он с такой скоростью снижался». Только тогда я понял,  что он падает. Он так с левым креном шел-шел, нос опускал-опускал и так с  левым креном врезался в землю. Самолет никто не покинул, они, видно,  погибли в самолете. Очередь прошлась по экипажу.

Наш полк в основном занимался тем, что прикрывал штурмовики и  бомбардировщики. Илы, «Пешки», Ту-2, даже американские «Бостоны» тоже  приходилось прикрывать. Кого легче? «Пешки» и Ту-2. Они когда с бомбами  идут – все нормально, а потом на большущей скорости раз и ушли, только и  успевай догонять. А «горбатые» как разбредутся, каждый за танком  гоняется, и только успевай за ними следить, потому что за сбитые Илы  очень ругали.