Зенитчики

Под каждые два орудия батареи было выделено по одной деревянной барже: четыре орудия - две баржи. А посередине между баржами размещалась еще одна баржа, на которой находился командный пункт, прибор ПУАЗО-2 с личным составом, взвод разведки, связь и блок питания. На корме баржи был установлен крупнокалиберный зенитный пулемет. С этого времени мы находились в плавучем состоянии и со своей баржи вели огонь по немецкой авиации. Подобным образом были размещены на баржах и другие батареи. Расстояние между батареями в Финском заливе составляло километров пять или семь.

Утром 22-го июня 1941-го года сразу началась какая-то непонятная суета, беготня, затем всех нас выстроили на плацу и объявили, что на этот раз тревога совсем не учебная, а самая настоящая - боевая. Немецкая авиация сразу стала осуществлять налеты, поэтому боевую стрельбу нам пришлось вести буквально с первого же дня. Сейчас уже, по прошествии времени, трудно сказать - сбивали мы в первые дни немецкие самолеты или нет. Но беспокоящий огонь мы вели плотный.

Поскольку я человек музыки, культуры, поэтому я на фронте организовывал бригады вокальные, музыкальные из солдат дивизиона и поднимал дух бойцов частушками. И ездили, в ближайших частях выступали. Я говорил: «Ребята, нам нужно в соседней части выступить. Кто со мной?». - «У меня есть песня». «А у меня стихи есть». - Собрались и пошли. У меня же были еще и музыканты, я играл и их учил.

«Фокке-вульф» на малой высоте вышел прямо на на наше орудие, мы как дали ему прямой наводкой. Смотрим – по брюху и крыльям пробежали дымки. Расчет кричит: «Попали, попали!» И ты посмотри, а он летит хоть бы что… Думаю: «Эх, неужели уйдет, гад?!» А потом ты глядь – задымил, задымил… клюнул носом… и всё-таки шлёпнулся, километрах в десяти от нас. Ох, какая радость была!

Надо в любую погоду рыть землю, закапывать орудия, готовить для себя и всего отделения. Это такой труд! В мирное время не смогли бы это делать, а во время войны делали. Иногда не успевали… Немедленно нужно было готовить орудия к бою и закапывать их, поэтому свою землянку не успевали организовать.

Теперь мы на свободе. Ночью 2 мая 1944 года мы совершили побег с шахты Круппа. Это был мой третий побег. Мы держали путь на Восток, в сторону нашей Родины, в сторону дома. У нас не было никаких ориентиров, не было ни карты, ни компаса. Нашим основным ориентиром была Полярная звезда, так как мы продвигались только ночью, а днем прятались в небольших лесопосадках. По пути мы выискивали еду, если удавалось, что-нибудь найти, то уж мы, не останавливаясь, шли ночью. Заканчивалось лето.

Через узловую станцию Бахмач проходили эшелоны, обеспечивающие не только наш Второй Украинский фронт, но и Третий и Четвертый Украинские фронта оружием, людьми и боеприпасами, поэтому на нее за сутки, бывало, налетало по пятьдесят, по семьдесят немецких самолетов. Это страшное дело, должен Вам сказать!

А у меня еще беда была: срезало барабан на машине штифтом и ось вхолостую вращалась, а барабан пустой был, потому что его срезало. А произошло это из-за перегрузки. И вот эти девчонки лезли в сарай, разбирали его, тащили доски и подкладывали под пушку. А доски то проваливались, то соскальзывали… Измотались девчата за эту целую ночь. Были и погибшие от бомбежки. Мы их хоронили. Немцы бомбили, не останавливаясь. Я часто плачу, вспоминая... Такие девчата были… И мы сразу восемь из них похоронили.

Мы, наше приборное отделение, десять человек, работали на планшете. Планшет был круглый, как стол, рядом была стойка и бегала каретка. Ниточка с одной стороны была и ниточка с другой, вот мы эти ниточки и совмещали. Ну, я, например, все свои данные правильно совместила, а кто-то ошибку сделал небольшую, в результате точности стрельбы уже не будет. Поэтому нас и называли «пиф-паф и мимо!»

В одно время, восьмого августа, политруки собрали митинги. У нас у каждой батареи были свои политруки. Вот они вечером собрали всех нас и сообщили, что девятого августа мы будем переходить границу с Японией. Сообщалось нам все это вполголоса, поскольку все было засекречено: «Приведите себя в порядок, сложите фотокарточки с адресами в кармашки гимнастерок». И девятого утром – хоп! – сразу нашу часть самой первой поднимают по боевой тревоге и грузят на поезд.

Мы же, когда проезжали, держали равнение направо, поэтому нам было видно хорошо тех, кто стоял в это время на трибуне. Первым, из-за своих усов, бросился в глаза Буденный. Ну и остальных тоже успели немного рассмотреть. Потом, когда уже после Красной площади поехали по Васильевскому спуску, нас москвичи забросали цветами. Ой, сколько народу там собралось! Дождь идет, они все тоже, как и мы, мокрые стоят, но с цветами. Когда мы приехали в казарму, у нас в машине полный кузов цветов был. По прибытию нас сразу отправили на обед, а потом сказали: «Товарищ Сталин разрешил по сто грамм выпить». Ну, а где сто грамм, там и двести. Вот так для меня закончилось участие в Параде Победы.

Когда освободили Минск, командиру батареи позвонили из дивизиона и сообщили об этом. Командир батареи передал командирам орудий. Наш командир взвода забегает к нам в землянку и кричит: «Боевая тревога!» Мы все повыскакивали наружу, а там командир батареи стоит и говорит: «Дорогие товарищи! Бои закончились! Мы освободили Минск!» У меня и тогда слезы на глаза навернулись и сейчас, когда вспоминаю, тоже наворачиваются.

Да, делались у нас и ложные батареи. Мы их тоже строили из чего попало. Например, были у нас орудия, которые сильно разбиты и непригодны для стрельбы. Вот из них и делали ложную батарею. Мы их разукрашивали, чтобы они выглядели как обычные орудия. А наши настоящие орудия стояли в стороне от этих ложных позиций.

А наутро приказ – быстро организовать похороны... Мы стояли в саду, красивый такой. Ребята вырыли одну большую могилу. А у моей Ани с собой был большой платок-шаль, примерно как это одеяло. Такие шали раньше в деревнях были. Положили ребят, её с краешку, и накрыли насколько хватило этим платком… И тут же приказ - немедленно собираться и поменять позицию.

Уже светает. Тогда же ведь быстро начинало светать, ещё это было в августе. Ну, проходим эту улицу – она кончилась… идём… лужок. Навстречу бегут связисты. С ящиками, с мотками проволоки. Бегут навстречу нам и, как обычно, вместо приветствия матом нас обложили. Говорят: «Что вы, куда вас несет?! Тут же, – говорит, – в 10-15-ти метрах немецкие траншеи идут!» Командир так и опешил: «Как траншеи?!» - «Да так! Вы прёте прямо к немцу в лапы!»

У нас и бронебойные были (это обязательно), и снаряды картечные… вот когда в самолёт стреляют – у нас есть прибор, который рассчитывает скорость самолёта, ветра, влажность среды и так далее… ну, я командир огневого взвода был, поэтому это всё знаю, и, когда он долетает до точки встречи – он выбрасывает картечь, и поэтому сам снаряд не попадает в борт (чё он там: маленький), а вот эта картечь, которая летит конусом – вот она самолёт как раз и сбивает. Или взрывается когда бризантная…

Так что 1942 год получился ужасным. Эти постоянные налёты… После них нужно отдохнуть, но жили-то в неотапливаемых землянках. А зима выдалась очень холодной. Когда стояли на посту, ноги к сапогам примерзали. Носков не было, только портянки. Сушить их негде. Ложишься на нары, под себя эту портянку кладёшь, а тут опять тревога. Полторы минуты на сборы и бежишь…

Вот там под Берлином мы войну и закончили. Расположились в каком-то лесу. Стали копать землянки, но больше трех штыков копать невозможно – вода близко. Кое-как выкопали, сверху поднасыпешь, и жили в этих полуземлянках. Помню, сидим поздно вечером, и вдруг начинается сильная стрельба… Командир батареи командует мне: «Попов, быстро на передатчик - произведи поиск!» Я обхожу раз, другой, докладываю: «Поиск произведён, цели не обнаружено!» - «Давай ещё раз!» Я ещё раз прослушал – «Цели не обнаружено!» Тут он не выдержал, позвонил в полк, а там ему сообщают: «Война кончилась!» Ну, тут и мы выскочили и тоже начали стрелять из всего, что возможно…

Когда только мы приехали в эвакуацию в колхоз, остановились в доме у бабушки Поли, она сказала, на кубанском языке: «Нет, Роберт, Эрик, Рема - такие имена не подходят. Вот ты будешь- Володя, ты будешь Коля, а ты будешь Галя». Всё, и вот эти имена так и прилипли. Когда пришли немцы, мать зарыла свой паспорт и партийный билет и сестра паспорт зарыла .И представились мы как Володя, Коля и Галя. А с внешним видом было всё в порядке - нормальный русак. Короче так и пошло и сейчас мы в семье Володя да Коля.

У нас же были запретные коридоры для пролета авиации. Вот, например, когда мы под Красным селом стояли – там был пятикилометровый коридор, в направлении на Ленинград, в котором мы огонь по любому самолету открывали. Мы же не видим, кто летит, а когда увидим – он уже пройдет. Так что – нет заявки на пролет – сразу огонь.

Я однажды во время налета стояла на посту и видела, что от интенсивной зенитной стрельбы земля и небо горели. Когда произошел налет, то порвалась линия, и мы вышли так: две связистки и артразведчик. Линия тянулась до самого НП, надо пройти 25 километров до села. Шли ночью, три девчонки. Я была за старшую. Телефон и провода при себе, линия идет по веткам и по земле. Идем и проверяем. Только когда нашли обрыв и соединили провода, тогда возвращаемся.

Немецкая авиация одолевала нас! А нашей авиации и видно не было. Немец бомбил нас сильно, неба свободного не было – по нескольку раз заходили немцы на нас, а лесные просеки не давали нам толком прицелиться. У немцев оставались разрозненные части, и пехота и танки и авиация. И вот эта авиация так нас доставала, что мы землю руками гребли изо всех сил, лишь бы поскорее окопаться! В Чехословакии они нас начали бомбить, когда мы находились на каком-то участке, где местные жители сажали картофель. И мы не можем ничего им сделать! Так мы упали на землю и в картофельную ботву головы попрятали от страха. Это сейчас понимаешь, что голову то я схоронил… А все остальное?

За городом обычно у нас стояла станция орудийных установок, которая называлась СОН. Как только появлялся самолёт, она включала прожектора, фиксировала этот самолёт, а потом оповещала об этом нас. Тогда мы по полученным от них данным устанавливали на дальномере азимут, дальность и искали точку. Поймав цель, мы вели по ней до тех пор, пока не распознавали, какой марки этот самолёт: «Хейнкель» или же «Рама». Потом вырабатывали дальность, высоту, угол места и азимут, после чего наши пушки стреляли по заданным направлениям.

Я шел за Мосиенко. За мной, на некотором расстоянии, шел третий наш спутник – красноармеец. Я шел за Степаном след в след, чтобы было легче идти. Неожиданно, сзади раздался сильный звук взрыва или выстрела. Мгновенно обернувшись назад, мы увидали лежащего на снегу нашего товарища. Нам показалось, что его пристрелили. Пока мы соображали, что нам делать, тут с левой стороны от нас (по ходу движения) увидели на фоне снега силуэты троих людей, бегущих в нашу сторону. Уже не было никаких сомнений, что немцы все же вышли навстречу к нам. Видимо, им позвонили оттуда, где раньше мы прошли. Такие действия немцев могли быть и после допроса Вайнера, или после обстрела нас в районе моста. Поэтому и мы действовали в данный момент, исходя из сложившейся ситуации. Мы машинально рванули вперед.

Я была рядовым, прожектористом - первый номер, у меня была вторым номером Валя. Она «угли» вставляла, я штурвалом руководила. Расчет счётчиков, они передавали номера. Если самолёт где то гудит, передают номера, я штурвалом руковожу, а Валя ставит «угли», а от машины идет ток, чтоб горел уголь и светил прожектор. Уголь - это такой тёмный стержень, сантиметров может четверти полторы, где-то больше. Она вставляла, от машины ток идёт, он горит, этот стержень, и луч то светит. Я штурвалом кручу. Взвод - четыре точки, четыре прожектора во взводе.

Охраняли военный завод в городе Дзержинск. На нем производили боеприпасы, начиная от винтовочных патронов и заканчивая двухтонными бомбами в 28 цехах. Надо сказать, что один цех незадолго до нашего приезда разбомбили подчистую. Поступил приказ Сталина отдать виновных в том, что немецкие самолеты свободно подлетели к заводу, под суд военного трибунала. Орудий тогда полным-полно навезли, нас привезли в качестве пополнения. Меня поставили на 85-мм зенитное орудие, которое стояло в центре заводе. А всего натыкали столько зениток вокруг, что и не сосчитать.

И вот, быстро приближаясь и зримо увеличиваясь в размерах, с крутого пикирования уже ниже вершин ближайших гор, что хорошо заметно, идет головная машина, вот нас от нее отделяют уже всего несколько сотен по наклонной дальности, а по высоте - несколько десятков метров, когда от нее отделяется страшный груз и, взревев моторами, она переходит в набор высоты. Зрелище величественное своей какой-то жуткой близостью, и даже сейчас, спустя 60 лет, незабываемое. Мы успели дать только короткой очередью - двумя снарядами по первому самолету, но как часто бывало, ни один наш снаряд в него не попал.

Расчет 85-мм зенитки насчитывал 7 человек. Для ведения эффективного огня требовалась четкая и слаженная работа всего расчета. В отсутствие налетов противника мы отрабатывали действия каждого орудийного номера до автоматизма, чтобы боевая скорострельность орудия — 20 выстрелов в минуту была не только на бумаге. Причем учебные тренировки включали в себя и вводные по противотанковой обороне.

20-го числа, а не 22-го, всех нас, кто оставался в городке, подняли по  боевой тревоге. Мы заняли тогда боевые позиции вокруг Минска. А 22-го  числа в 4 часа дня утра услышали звуки: бум-бум-бум-бум. Оказалось, что  это немецкая авиация неожиданно налетела на наши аэродромы. Наши  самолеты эти свои аэродромы не успели даже сменить и оставались все на  своих местах. Их почти всех уничтожили. Насколько мне известно, в первый  день войны в приграничной полосе было уничтожено что-то около 200 наших  самолетов. Почему мы их не смогли спасти?

В один прекрасный день Коля говорит: «Йося, не пора ли нам подумать о  том, что наши отцы и деды, даже матери на фронте воюют, а мы здесь  околачиваемся». Ответил ему: «А в чем же дело, я согласен уйти на  фронт». Пошли во Фрунзенский военкомат. Начальником 2-й или 3-й части  был грузин в звании капитана без руки. Удивленно спрашивает нас: «Что  вам, хлопцы, надо?» Объяснили ему: хотим на фронт. Он еще больше  удивился, даже глаза расширились, как это так, из тыла на передовую  захотели. Интересуется: «А вы точно подумали?»

Топали прямо по трупам, ведь рядом валялись убитые на снегу, их замело  снегом, а мы короткими перебежками на тактических занятиях через тела  перебегали. Хорошо помню один эпизод. Лежит прямо на обочине дорожки  мертвый солдат, тело почему-то мумифицировалось, крепко сжата в его руке  заржавленная винтовка. Шапка слетела, и рядом валяется, как сейчас все  это вижу. Командиром учебной роты у нас был грузин по фамилии Джачвадзе.  Обратились к нему с просьбой: «Товарищ младший лейтенант, что же такое,  почему немецкое кладбище ровненькое, повсюду кресты стоят, каски на  могилах лежат, а наши солдаты непогребенными лежат?»

Показали нам в части как с аэростатом обращаться, как мешки балластные  подвешивать, как трос цеплять, чтобы не улетел, а потом меня и еще  несколько человек направили на баржу, на которой прожектор стоял и  аэростат был. Наша баржа на Неве стояла, напротив дворца, где атланты.  Стали мы там служить. Жили в трюме, холодища, баржа во льду стоит, и на  палубе все время лед, по утрам мы его скалывали, а ночью дежурный. Утром  встанешь – вода холодная, а в ней лед плавает.