Связисты

Главное, что запомнилось мне в тех боях – это отсутствие тишины. От тишины можно было оглохнуть, но мы её никогда и не слышали. Постоянные бомбежки и обстрелы, взрывы, выстрелы… До сих пор у меня перед глазами горящая Волга. Сталинград – это была сплошная мясорубка, с огромными потерями с обеих сторон.

Несли мы на своих плечах, если летом то скатку-шинель, карабин, противогаз, телефонный аппарат в деревянном ящике, на ремне вещь-мешок, в котором был котелок с ложкой , кружка, фляга, бинты, йод, запасное белье. А иногда и катушку с кабелем. Ох как было тяжело, но надо было!!!

По ночам мы всем взводом вылезали за переднюю траншею батальона и на проволочное заграждение вешали пустые консервные банки по 2-3 штуки рядышком. И когда противник начинал резать колючку для прохода начинали раскачиваться и сталкиваясь друг с другом издавали звуки тревоги. В врага пехота бросала гранаты, била из пулеметов и попытка противника подойти к нам внезапно кончалась полным конфузом врага.

Там, в лесу, нас построили и офицеры-”покупатели” и стали всех прибывших разбирать кого куда. Спрашивают: “Кто из вас умеет быстро бегать?” Мой товарищ, удмурт Виктор Порох ответил, что он бегает быстро. Офицер забрал его к себе и поинтересовался: “Кто еще?” Но никто больше не отозвался. Тогда офицер поинтересовался у одного из саратовцев: “Пойдешь ко мне?” Тот отказался и офицер с таким же вопросом обратился ко мне. Я согласился. Он забрал нас двоих и привел в какую-то землянку. Я попал связистом в 5-ю батарею 3-го дивизиона 5-й Гвардейской минометной бригады Второго Белорусского фронта.

Я вел наблюдение за экраном, засекая появившиеся немецкие самолеты, а планшетистка на планшете отмечала цель и вела ее. Еще в пункте наведения авиации обязательно был офицер, который в совершенстве владел немецким языком. Он прослушивал все переговоры летчиков, в основном немецких, анализировал полученные ими команды и переговоры между собой

Кстати, мылись мы и в речке! И в лужах! Вот наш генерал, командующий нашим корпусом, говорил так: «Я свое хозяйство узнаю по своим девчатам. Если я вижу, что у лужи, как утки, копошатся девчата, – значит здесь мое хозяйство». А мы себе так гимнастерки чистили песком, смывали от пота и пыли. Они у нас белые были, выгоревшие, соленые.

Приходилось плыть, маневрируя между плавающими. Столько было убитых, столько было бревен и всякого мусора, что надо было через каждые 15-20 метров что-то привязывать, чтобы провод не тянулся, а по дну лежал. Приходилось цепляться за обломки, тела убитых. Кстати говоря, в это время все-таки воды было меньше, потому что минус 13 градусов мороз был: уже кое-где и льдины были хорошие.

Самолеты пришли обратно и расстреливали тонущих в воде. Один пустил бомбу, но бомба не рвется – слишком низко. Летали «Юнкерс-88». Видно, как летчик сидит за штурвалом и он смотрит на нас. Летают низко-низко. На боку финская синяя свастика, только в обратную сторону. Неподалеку от нас очередь попала в человека.

Через радиостанцию проходили важные сведения, разглашение которых могло бы дорого стоить нашим войскам. Нам запрещали контактировать с кем бы то ни было. Запрещали выходить из села, вести дневники. Да и некогда было. Время летело по кругу: сон, наряд, дежурство, сон. Специфика работы радистов, в отличие от других родов войск, в постоянной, непрекращающейся ни на минуту работе. Если пехотинцы, например, отдыхают в перерыве между боями, то связист должен поддерживать непрерывную связь.

Этот опыт использования в качестве линии связи колючей проволоки мы взяли на вооружение и применяли его и в последующем, даже при наличии свободного кабеля. При перемене места дислокации телефонный кабель нужно было снимать, а снятия проволоки не требовалось, что облегчало и ускоряло наши сборы. Наверное, и сейчас ещё можно встретить в лесах Калининской области подобную проводку.

Мы изучали радио, когда радиостанция была переносная. Учились на морзистов и телеграфистов. Можно было разговаривать, а можно было ключом работать. Изучали мы, как передавать азбуку. Были и зашифрованные слова. Принимал я на «отлично». 15 групп – значит 15 слов в минуту. В каждом слове писали 5 букв. Если точка на ключе, то быстро, а если тире, то сильно. Надо было хорошо различать передачу.

Ну, и когда этот минометный обстрел закончился, они меня, значит, с окопа выбросили, так лучше скажем. Я бы сам не вылез из него. И меня спрашивают: «Ты можешь ползти?» Ну, ползти-то, конечно я могу, идти не могу. И дали мне направление, куда. Я полз, полз, я не знаю, но, конечно, более часа я полз. И, когда приполз к окопу, смотрю, командир дивизии стоит. Это вы можете себе представить, ведь это 200-300 метров от переднего края - и командир дивизии тут, видно настолько сложная боевая задача была, чтобы он сам прибыл на передний край.

После выписки вернулся в свою 308-ую дивизию. Второе легкое ранение также получил в правую ногу - разорвалась немецкая граната с деревянной ручкой. Ботинок разлетелся на куски, а ногу, слава богу, лишь чуть-чуть задело. Ботинок заменили – и опять в строй. Тем более, что настроения были победоносные - мы наступали. Все понимали, скоро Гитлеру будет "капут". Правда, враг не собирался сдаваться.

Чердак оказался прекрасным наблюдательным пунктом, и работа закипела. Мы слушали летчиков, говорили Ерошенко, кто на подходе, подкручивали ручки, подстраивая волну. Ерошенко увлеченно командует: - Высота прямо по курсу. Бей, бей! Но тут ударили по нам. Запеленговали точно, несмотря ни на пониженную антенну, ни на убавленную мощность, ни на прочие Колины ухищрения. Немецкие пеленгаторы, видимо, были не дальше наших самолетов, так что все наши старания были напрасными.

Закончил он, приказав: - Немедленно в самолет! - Таким грозным тоном, что я подумала: нас повезут сразу на расстрел или, в виде особой милости, в трибунал. На взлете стоял транспортный “Дуглас”. Мы забрались в него, самолет взлетел, и в полете выяснилось, что все уже из Умани перебазировались и, приди мы на десять минут позже, никого бы там не застали. Нам повезло. Этот “Дуглас” был последним самолетом.

Егоров говорил, что мы должны: во-первых, правильно развертывать радиостанцию, не демаскируя район расположения штаба, во-вторых, добиться высокой пропускной способности, достигавшейся быстрым обменом и передачей без искажений. Чтобы получить быстрый обмен без искажений, нельзя торопиться с передачей даже при большем объеме работы. Передавать следует с такой скоростью, при которой есть уверенность в правильности, как своей передачи, так и приеме радистом другой радиостанции. В результате обмен ускорится, так как не будет повторений.

Между командиром батальона и командиром полка произошел обрыв связи. Я и еще один связист пошли проверять, что случилось. У меня в руках аппаратура, у второго – катушка. Идем, дергаем слегка – тянется. Смотрим, а впереди два немца сидят и видимо нас ждут. Вероятно, языка хотели взять, а мы тихонько шли, не говорили ничего, поэтому вперед их увидали. Подкрались и убили их на месте. Связь направили и вернулись в полк.

Вот, скажем, у нас начинаются занятия. Мы не сидим в классе, а сразу уходим на практические занятия в лес. Одна группа направляется в одну сторону леса, а другая — в другую. Затем мы начинаем друг с другом связываться. Причем работали мы на самых разных радиостанциях: на американских радиостанциях с мотором, на маленьких английских радиостанциях, на наших больших радиостанциях «Север-БИС», на немецких радиостанциях.

Пришли мы на место, где бои только шли, там была линия фронта. Место красивое, все зеленое вокруг. Вокруг - лежат убитые. Наши и немцы. На расстоянии 150 метров. Последние жертвы той войны. Ведь проживи ещё 10-15 минут, и они бы остались живы, как и мы! Они бы жили в мирное время! Вот такие были мысли…

Распорядок нашего дня выглядел следующим образом. Четыре часа мы проводили за пультом, затем четыре часа вместе с винтовкой осуществляли охрану радиостанции и столько же времени выделялось на отдых, а потом все начиналось сначала. Но как же мы, девчата, спали? Что же мы ели? Мы были настолько напряжены, что ни о чем таком не думали. Все это нам казалось мелочью. Мысли были о другом: что сейчас творится на фронте?

Немцы если увидят рацию, то они сразу ее разобьют! А чтобы нашей машине близко к передовой не подходить, у нас был пятисотметровый кабель. Толстый такой, тяжелый. Мы тащили его туда, где располагался корректировщик и по нему он сообщал мне всю информацию. А я в это время сижу в машине и полученную от него информацию передаю нашей авиации. Машину противник еще может обнаружить, а этот кабель и офицера-корректировщика ему обнаружить нелегко.

Вот эти бои, Вы знаете – шесть дней мы там были, весь этот бой длился – и почти ничего мы не ели. Сухой паёк, а он – не шёл. Вода была грязная, тёплая… а ты бежишь по траншеям, кругом – убитые, раненые… перешагиваешь через них… раненому не можешь помочь, потому что надо дальше идти. Бежишь: «Вера, Вера, давай скорее, скорее!» Только: «Давай пятого, давай третьего!» У нас были не части, а цифры, позывные. Там: «Давай пятого!» – и вот это только переключаешь на одну волну, на другую, на третью…

Еле-еле ползу, смотрю, Зина лежит у этой воронки… Она нашла этот обрыв, руки на проводе, а сама убитая… Я к ней подползла и легла рядом. Стреляют-то в неё, а я ею, считай, закрылась… Кое-как обрыв соединила, но провод ведь надо ещё замотать и землёй припорошить. Лежу, а даже голову не могу поднять - снайпер на дереве сидит. Мне потом рассказали, что наши девчонки-снайпера его всё же убрали. Но из-за него я там почти всю ночь пролежала рядом с подругой... Ног уже совсем не чувствовала, и думала, всё, конец моей жизни…

Лежишь в глубоком снегу с товарищем, куришь, разговариваешь, он сперва отвечает, а потом молчит, и ты вдруг понимаешь, что его уже нет, шальная пуля сквозь снег поразила его в сердце, он даже не вскрикнул, даже не дернулся! А ты, оказывается, несколько минут разговаривал с покойником. И мог легко оказаться на его месте.

Стою я, значит, перед этим врачом и говорю поляку: «Переведите. Я, советский медик, выполняя клятву Гиппократа, буду работать с вами в этом госпитале». Он перевел этому немцу мое обращение, а тот встал и по-своему заговорил, а поляк мне все переводит. Немец, а его звали Николас, говорит мне: «Я – немецкий хирург, главный врач этого госпиталя, выполняю свой долг и готов сотрудничать с Вами. И если Вы мне доверите, то я готов продолжить лечить своих солдат».

Немцы находились на другой стороне реки Волхов. Нас и немцев разделял лед реки. И вдруг гитлеровцы решили нас выбить со своих позиций и бросились на наши окопы. Разгорелся страшный бой. Так как у нас было очень мало патронов и их не хватало, дело перешло в рукопашный бой. А что такое рукопашный бой? В таком бою человек звереет. У него от ярости даже на губах появляется пена. Глаза расширены. Тебя в такой обстановке волнует только одно: лишь бы дотянуться до чужого мундира, чтобы начать его убивать

Наша главная задача – собрать ее в рабочее положение и в дальнейшем работать на ней, когда поступала задача нам связаться с кем-нибудь. И все это в цифрах или в буквах. Кодированные сообщения. Пять обозначений в группе. Группа – это буквы и цифры в точках и тире. Согласно той информации, что нам дали, мы связываемся с другой радиостанцией. А может и не с радиостанцией, мы не знали с кем. Нам говорили: «Будьте внимательны, связь будет с командующим фронтом» или «с командующим воздушной армией».

Женька говорит мне: «Пойдем, с теми, кто остается, попрощаемся». Я ему: «Ты чего, Жень, прощаться!? Мы ж на эту линию уже не раз ходили и возвращались!» Он мне говорит: «Коля, ты учти – мы идем на особое задание. Ты видишь, какой шторм идет! Мы с тобой должны исправить линию, даже если погибнем!» В общем, попрощались мы со всеми и пошли.

Мы идём тут так, и вдруг – самолёт слышим! А у нас слух-то – уже намётанный. Мы по любому звуку определим, что за самолёт летит. А он летит – и стреляет по дороге нам навстречу. Беспрерывно из пулемёта на бреющем полёте. Что делать?! Он уже близко… «Товарищ командир, что делать?!» - «Выпрыгивать!» А с нами прожектористы сидят, которые должны потом ослеплять немца.

«Вот тебе пакет», – и рассказал, как дорога идёт, как скакать. – «В основном иди по этой дороге, в любые отростки – не сворачивай, только по этой дороге. Вот она – до штаба дивизии. Вдруг встретится какое-то препятствие – уничтожь пакет. Сам доберёшься – доложи, что немецкие танки с пехотой атакуют полк».

…Когда я очнулся, всё кругом шумело. Эдик лежал рядом, голова у него была в крови, нас порядком присыпало. Помню, надел через плечо свою и Эдика винтовки. Эдик не хотел держаться на ногах, мы ползли на четвереньках. Когда мы отползли на сотню метров, от этого ужасного места, Эдик потерял сознание. Я потащил его. Через часа полтора нас подобрали бойцы из Азербайджанской дивизии. Эдика отправили в госпиталь, а я пошёл искать своих.