Артиллеристы

Сначала мы были под Рославлем, потом мы взяли город Ельню. Это первый город, который советские войска взяли. Потом мы дальше отступали по направлению к Москве. И потом стали уже приближаться к Москве, это был декабрь. И вот я заметил: мы подъезжаем на огневую позицию, стреляем, уезжаем. Через некоторое время мы подъезжаем, но уже не в ту точку, а ближе. Стреляем, обратно едем. Потом опять вот так несколько раз. А потом вдруг я вижу, а мы дальше проехали, не там, где мы в прошлый раз стреляли, а потом ещё дальше. И тогда я понял, что это началось наступление.

Со вторым батальоном 707 полка прервалась связь. Заместитель командира полка П.Н. Туманов послал автоматчика В.Ф. Ходосока на поиски комбата. Боец исползал весь передний край но батальон не нашел. Среди редких тоненьких березок он увидел множество трупов, будто толпу скосили пулеметные очереди. У «максима» окапывался пожилой солдат, рядом лежали два мертвых красноармейца. Ходосок спросил пулеметчика, где второй батальон. Какой тебе батальон, - ответил тот, - ты мне лучше ящики с патронами,- видишь вон немцы накапливаются, я один остался, передай там, если «фрицы» пойдут мне одному не устоять.

В моем подчинении было четыре орудия, расположенных друг от друга метрах в тридцати. Они не выставлялись строго по прямой линии, могли стоять кто чуть впереди, а кто-то слегка позади, в зависимости от местности и от необходимости. Иногда всю батарею не разворачивали, ограничившись парой орудий. Для контрбатарейной борьбы часто использовались бризантные боеприпасы, у которых на взрывателе выставлялась дальность срабатывания.

Каждый занимал свой рубеж, который ему указали. У нашего противотанкового дивизиона самыми тяжелыми месяцами были июль и первая половина августа, нас бросали то в одно место, то в другое. Там опасное направление: земля такая твердая, как кирпич, лопата ее не брала, только лом. Народ заработал мозоли на руках от этих перемен. Это во-первых, а во-вторых, ежедневные бомбежки, которые устраивали немцы. Каждый день вылетало до двух тысяч самолетов, от восхода солнца и до заката над полем боя под Сталинградом слышался неустанный гул.

Мы никуда не ходили, просто выбирали точку повыше, залезали на нее и оттуда в бинокль наблюдали за противником. Бинокли были у всех наших разведчиков, при этом предпочтение отдавалось советской оптике с шестикратным увеличением. Иногда, когда работали в поле, приходилось использовать стереотрубу - у нее увеличение было аж двадцатикратное!

Ребята падают – лейтенант стоит. Значит, понимают – не всё потеряно. Таким образом, мы остановили 18 человек. Все бежали без оружия. Вполне нормальные ребята. Мы их построили: «Где оружие?». Пошли в траншею, которую они бросили, и забрали свое оружие.

Ночью лежишь, дремлешь. А одет был в валенки, полушубок или фуфайку. Пушки стоят. Проснулся, а снег-то начал таять и вода по канаве ко мне в окоп. Валенки снимаешь, выжимаешь портянки в прямом смысле слова и опять надеваешь. Вычищаешь лопатой воду, слякоть и ждешь – неужели уже погиб я тут?

Расчеты были очень дружные. И каждый понимал, что если хочешь выжить, надо приложить максимум усилий для того, чтобы выполнить боевую задачу. А  если ты ее не выполнишь, и немцы начнут утюжить наши окопы, то дело плохо! Поэтому в бою никого не приходилось заставлять еще что-то делать помимо своих обязанностей. Люди не смотрели, кто заряжающий, а кто подносчик – они сами бросались помочь.

Мы сами шли по колено в грязи и тащили своих лошадей, которые тоже увязали по самое пузо. Пушки приходилось вытаскивать из этой жижи и, как и раньше, тоже тащить их на себе. Трудно было двигаться, но мы выбрались. Зато нам удалось внезапно появиться на передовой: немцы рассчитывали, что мы пойдем по дороге, а мы выбрали для себя не самый легкий и удобный путь.

Думаю: «Дорога. Если будут немецкие танки поддерживать контратаку или сами будут атаковывать, куда они пойдут? Большинство пойдет по дороге». Я одно орудие ставлю справа от дороги, 2 орудия размещаю слева от дороги, и у меня получаются как бы кинжальные огни: я могу стрелять и с левой стороны, и с правой стороны. Хоть одно орудие, но будет заигрывающим: танк развернется в его сторону, а 2 других орудия по бортам бить начнут.

Командира батареи рядом не видать, командира взвода – тоже. Отступать? Отходить? Короче говоря, я притворился офицером, взял командование на себя. Приняли бой. Немцы тогда подошли очень близко. Вернулись отступавшие, и мы с ними организовали неплохую оборону. Вернулось человек пятнадцать, автоматчики, да с ним еще пулемет да ПТР. В общем, остановили немцев. Немцы покричат-покричат, мы им забросим пару осколочных, они сразу замолкают.

Так вот, как только стемнеет, я с этими газетами шел к расчетам, к пушкам. Там стояла маленькая землянка, которая отапливалась печкой. Приходишь. Все садятся, кроме ночного наблюдателя: он все равно стоит. Печка горит. Я начинаю читать газеты, рассказываю, мне задают вопросы, а я отвечаю. То есть вот так проводил непосредственно политработу.

Только повернулся, чтобы передать ему, он вдруг говорит сдавленным голосом: «Коля, танки…» Как глянул, а я-то думал, это всё самолеты гудят… Встал даже во весь рост, мне этот колодец по пояс всего. А руки на бруствер положил и не могу пошевелить… Одной у сердца взялся, и чувствую, оно не бьется… Взял бинокль, считаю – сорок танков и двадцать автомашин с мотопехотой…

На четвертый день в атаку в пешем строю послали всех кого смогли набрать по тылам: артиллеристов, ездовых, саперов, связистов, обозников, штабную челядь вместе с «придурками», и все равно – бесполезно. От нашего дивизиона послали в первую цепь атакующих все взводы управления, часть орудийной прислуги и меня с частью взвода, мне приказали дать в пехоту десять человек.

Тяжело было, потому что если немецкие танки рванули, пехота-то отползла, а нам же нельзя развернуться: лошади-то дальше где-то, в глубинке мы их оставляем (они же не будут стоять и ждать). А пушка здесь, поэтому хочешь не хочешь, а приходится сопротивляться.

В районе нашего НП рвались снаряды, пронзительно визжали пули. Трижды была порвана линия связи. Ползком, по глубокому снегу, я продвигался от воронки к воронке, отыскивая порыв. В снегу это было очень трудно сделать. Провод не только оказывался порванным, но и отброшенным в сторону и зарытым в снегу.

Несколько раз он был на волоске от смерти, лежал в госпитале. Во время прорыва блокады Ленинграда он рассказывал в письмах, что разрушили Пулковскую обсерваторию, что валялись книги, злился на немцев за то, что они разгромили Ленинград. При этом, письма он писал сдержанно потому, что была военная цензура. Любая деталь могла стать существенной.

В сентябре 1941 года я был назначен командиром полукапонира на Советско–Японской границе. Все конечно хотели на западный фронт, биться с фашистами, но из тех, кто попал туда в 41 году выжило мало. Граница между Японией и Советским Союзов в те времена проходила по берегу Амура. Полукапонир представлял из себя две железобетонные башни, частично закопанные в землю. В башнях находились орудие и пулемет. Еще глубже под землей были помещения для расчета и хранилища для боезапаса.

Это была батарея сорокапяток, тогда ее называли «Прощай Родина». В ней пехота была, на передовой. Я две пушки бросил за войну: немцы окружили, отступать некуда было. Пришлось бросать, чтобы самому выйти из окружения. Это было на Балатоне в Венгрии. Конечно, крышки повыкручивали, чтобы никто не мог стрелять из моей пушки. Тогда все на конной тяге было, а всех лошадей побило.

Едет танк. Надо прицелиться, заложить в пушку снаряд в зависимости от того, как он идет: если в лоб, то подкалиберный или аккумулятивный; если он бортом к тебе, то можно бронебойный простой снаряд; если это «Пантера» идет, то один снаряд, если это танк «Тигр» лезет, значит это другой снаряд. Если пехота за ним бежит, то значит надо подготовить картечь, чтобы расстрелять сопровождение этого танка: тех, кто сидит на танке, кто бежит за танком, кто укрывается за танком.

Мороз крепчал, пурга усиливалась и люди, одетые в летнее обмундирование, начали замерзать, терять рассудок и стали совсем неуправляемыми. Многие ослепли от снега и их приходилось вести на веревке. У некоторых начались галлюцинации, другие падали на колени и молились, разговаривая с семьями, или безвольно бродили по сопкам.

Контратака противника захлебнулась, и наши части сразу же перешли в наступление. Откуда-то взялись танки с десантом пехоты, Где они были? Почему минометчики оказались впереди их? Трудно было разобраться. Мы попали в какую-то брешь между танковыми клиньями, А наш командир полка был человеком горячим и, может быть, прежде времени выдвинул полк к городу Губену.

Перебирались мы ночью на самых примитивных средствах переправы, лодок там было мало, плоты какие-то делались. Немцы обстреливали, не один десяток моих сверстников, моих товарищей уплыли и пропали в холодной воде. Когда мы перебрались, то выбили немцев, но не очень далеко, и уже на рассвете эти немецкие части зашевелились так, что было очень трудно удержаться. Мы заняли оборону за пригорком. Потом их танки были, наверное, это были тигры.

Я орудие сам не заряжал, а готовил снаряды и заряды. У снаряда колпачок есть, если его в ствол вставить и выстрелить, не снимая колпачка, то снаряд этот до земли долетает, касаясь ее сразу не взрывается, проникая вглубь и там уже происходит взрыв. Это использовалось для того, чтобы бить по бетону, кирпичу и прочим твердым материалам, из которых делались вражеские укрепления. Таким взрывом разворачивало укрытие гораздо сильнее.

Прошагали мы по лесу, наверное, километров двадцать. В лесу мы только один раз встретились с немецкими разведчиками. Мы шли в колонну, потому что снег был выше колена. Впереди идущего меняли через каждые полчаса. Передний идет замыкающим колонны, а идущий вслед за ним становится головным. Я как раз шел вторым. И вдруг идущий впереди как крикнет: «Ложись!» Мы все рухнули в снег и тут же раздалась автоматная очередь, которая прошла выше наших голов.

Выступил Жуков (я его вообще видел несколько раз, и на охоте с ним бывал уже после войны), и такие вот слова его были: "Гвардейцы, я - командующий фронтом маршал Жуков". Потом он сказал, что наша Победа близка, что мы уже вот-вот с врагом этим справимся окончательно. И ещё он сказал: "Я в вас верю, Родина вас не забудет. Вперёд, в последний бой". Мы кинулись туда, и это был действительно последний бой по взятию Берлина.

Запомнилось, как мимо меня проходил один из сержантов с соседнего пункта. Увидел меня. А у него в руках такая веточка какого-то дерева. Подошел и говорит: «Борис, возьми веточку, она счастливая. Я сейчас всю передовую прошел, и виден был с элеватора, и никто на меня не позарился, никакая пуля не просвистела. Поэтому, возьми веточку». Наверное, я взял, сейчас уже не помню. А он пошёл дальше на свой наблюдательный пункт.

Самолёты отбомбились, улетели. Стали люди из-под моста выходить, а я стою и дрожу весь, страшно. Я стою, люди выходят, а я стою, осталось там человек 50, а я стою и думаю: " Не надо мне никаких орденов, только маму-папу увидеть, и всё!". И я потом себе сам сказал: "Если я сейчас боюсь, то что дальше будет? Чего я тогда стою, может, грош мне цена?". Решился и вышел, и пошёл смотреть, куда бомбы упали. И увидел, что небольшая бомба упала в ту ямку, куда я первый раз поставил буссоль. Тогда я подумал: "А, может, оно всё и обойдётся? Если меня в первом бою не убили, может, всё будет в порядке!"

А моё боевое крещение началось под городом Ржевом, командиром огневого взвода. Потом стал командиром взвода управления. Командир огневого взвода – это который командует непосредственно батареями километрах в 10-ти или 15-ти сзади передовой. А взвод управления – радисты там, связисты, телефонисты и все прочие – идём на передний край вместе с командирами батарей, понимаете?

Дело было часов в 9 утра – и я лежал часов до 11-ти вечера, как стемнело. Бежать – некуда: встанешь – сейчас же на пулю налетишь. Развернулся, пополз домой. Слышу – мои товарищи насвистывают. И я им насвистываю. Собрались в кучку. От дюжины десантников осталось девять. А все четыре танка сгорели.

Тогда нам приказали вместе со своей артиллерией переправиться на тот берег и вступить в бой с немцами на прямую наводку. И вот образовалась такая ситуация: танки идут, по ним стреляет артиллерия, а они, в свою очередь, стреляют по нам, артиллерии. Во время того боя было подбито три орудия в седьмой батарее. Через какое-то время этой самой батарее и моему взводу приказали переправиться на ту сторону.

На меня - начальника разведки артиллерийского дивизиона, комиссара дивизиона и командира взвода боевого питания была возложена задача - перевести по льду Керченского пролива лошадей и тылы дивизиона. На пути нашего движения встречались полыньи, на открытой воде плавали утки, бакланы, от нашей нагрузки и движения иногда лёд не выдерживал, были потери.