Богачкин Анатолий Иванович

Я родился в Москве в декабре 1924 года. Вспоминая свою молодость, я не могу не отметить той большой разницы, которая существовала между Москвой моего детства и началa юности и тем огромным мегаполисом, в который родной город превратился в последнее время. Но обо всем я, пожалуй, расскажу по порядку. Во-первых, так как машины в ту пору едва только появились, то вся основная перевозка по городу осуществлялась на лошадях. Второе — на нынешнем Кропоткинском переулке, где я когда-то проживал, был совсем другой асфальт. В третьих, в Москве когда-то существовали булыжные мостовые. Помнится, в нашем районе проживал человек по фамилии Блинштейн, приехавший в Москву из Одессы. С его старшими сыновьями я в свое время дружил. Сам он работал истопником в «ГОСЗНАКЕ». Так вот, из-за того, что ему все время не хватало денег на еду, он подрабатывал тем, что на тележке, которую сам купил, по всей Москве подвозил людям нужные вещи. Когда же у него появлялось свободное время, то он собирал нас, ребят, и на ней катал. Мы, как сейчас помню, как горох на ней прыгали. Также хотелось обратить внимание на то, что в Москве 30-х годов совершенно не было электрического освещения, кругом и везде стояли фонари. Зажигал их специальный человек, который всё время ходил по городу с большой лестницей и нёс в своих руках большие спички. Вечером он подходил к каждому фонарю, забирался к нему по лестнице, зажигал его, а потом шел дальше. Утром же он обходил фонари с длинной палкой с колпачком и с той же лестницей накрывал их. Огонь в них тогда погасал. Кроме того, на моих глазах в Москве проходило строительство Метрополитена. Так, например, Сокольническая линия от начала и до конца проводилась в годы нашего детства, примерно в 1935-1936 годах. Уже потом, когда началась война, мы, помнится, на станции «Парк культуры» прятались от немцев во время авиационных налетов.

Семья наша была небольшой и состояла из мамы, меня и моего маленького братика. Росли мы без отца. Он, конечно, существовал и жил где-то в Новгороде, но мы с ним не имели никаких дел. Поэтому мама, если появлялась хоть какая-то возможность где-нибудь подработать, чтобы нас покормить, старалась этого шанса не упускать. В материальном отношении жилось нам очень тяжело. Проживали мы по следующему адресу: «Кропоткинский переулок, дом 3, квартира сначала 11, потом 12». Дело в том, что первое время мы находились в подвале. Это продолжалось до тех пор, пока нам не выделили восьмиметровую комнату на втором этаже в коммунальной квартире. С нами проживало еще сколько-то жильцов, их число мы могли узнавать по количеству столов на кухне. Жили мы с ними дружно, стараясь помогать друг другу, потому что знали: если что — наши люди друг друга не продадут. Продажа продуктов в магазинах в то время осуществлялась по карточкам. Во дворе мы, ребятня, друг с другом всегда ладили и дружили. Как только появлялся новенький мальчик, мы про него уже все знали: кто он и чего.

Время, впрочем, было тревожное. Так, в конце 30-х годов к нам в дом приходили представители органов милиции и арестовывали некоторых людей. Один мой товарищ рассказывал мне про такие дела. Дело в том, что в его квартире проживал часовщик. Он был хорошим мужиком: таким, как надо. И вдруг приезжает милиция и ни за что про что его арестовывает. Видать, кто-то на него доложил. Семья же моего дружка, от которого мне это стало известно, проживала в соседней с ним комнате. Их было четыре: он, его отец, мать и сестренка. Насколько мне известно, отец его участвовал в годы Первой мировой войны в знаменитом Брусиловском прорыве, за что был отмечен четырьмя Георгиевскими крестами. Можно сказать, что герой. Конечно, он свое прошлое не афишировал, иначе бы его посчитали белогвардейцем и тоже бы забрали. Так вот, когда часовщика арестовывали, с ним получился такой эпизод. «За что же вы его берете? - спрашивал он милиционеров. - Ведь он же ничего никому плохого не сделал». Ему на это ответили: «А ты молчи, старый прихвостень. А то мы и тебя возьмём!» Получается, что им о его прошлом уже было известно: где и с кем он воевал, как, и так далее. Кстати говоря, что стало дальше с этим часовщиком, я так и не знаю.

И.В. Какие увлечения у вас были до войны? Чем жила московская молодежь 20-х и 30-х годов?

А.Б. Чем мы, молодежь, жили в то далекое время? Во-первых, конечно, играли в лапту и волейбол, стараясь везде и всегда, как только такая возможность появлялась, порезвиться на свежем воздухе и погонять мяч. Кроме того, нас, пацанов, всех объединяла огромная любовь к нашей Красной Армии, мы в нее были влюблены в буквальном смысле этого слова. Помню, рисовали солдатиков, играли в войнушку, стреляя резиночкой и изображая то, что людей вроде бы как убивает, делали специальные маленькие домики. Когда же проводились праздники 1-я Мая и День Октябрьской Революции (7-го ноября), то мы для того, чтобы посмотреть, как идет пехота или конница на парад, выходили на Стоженку или Пречистенку (больше, конечно, на Стоженку). Солдаты шли строем, а мы параллельно им двигались по тротуару. Но когда доходили до того места, где сейчас стоит Храм Христа Спасителя, путь нам преграждало оцепление, и нам говорили: «А дальше вам, мальчики, идти уже нельзя!» И мы, опечаленные, возвращались домой обратно. Одним словом, все мы любили свою армию и мечтали стать командирами.

Моя довоенная судьба складывалась таким образом. В 1940 году, едва закончив семь классов школы, я поступил во 2-ю Московскую специальную артиллерийскую школу. Всего таких школ было открыто по Москве около пяти. Потом, в 1940 году, открыли военно-воздушную и военно-морскую школы. В СССР существовало 15 таких школ, в основном, конечно, на Западе. Между прочим, в нашей школе проходил обучение Артем Сергеев, приемный сын Сталина. Впоследствии он воевал артиллеристом и дослужился к 1945 году до командира полка. Я с ним встречался, есть у меня даже совместная с ним фотография. Но я, честно говоря, до войны его не знал, так как он раньше меня на несколько лет в эту школу поступил учиться. Школа наша располагалась на Пречистенке, в Чертольском переулке, совсем неподалеку от нынешнего здания Храма Христа Спасителя. Обучаясь до войны несколько лет в этой школе, я успел поучаствовать в двух парадах на Красной площади — 7-го мая 1940-го года и 1-го мая 1941-го года. У нас, конечно, имелась и своя форма. Правда, мы, как и все московские спецшколы, подчинялись не наркомату обороны, а общему министерству. В школу принимали только при наличии семилетнего образования. Предпочтение отдавалось выходцам из рабочих семей и крестьян. Наши преподаватели являлись людьми высокого класса — это были вышедшие в прошлом из кадетских и из других корпусов люди, пользовавшиеся безусловным авторитетом настоящих профессионалов своего дела. Несмотря на то, что и директор, и учителя были гражданскими, все носили специальную форму. Каждый день начинался у нас с построения. Заканчивался учебный день, как и начало, также построением. На нем делалась проверка и подводились итоги. Если выяснялось, что-кто из ребят получал двойки, их уводили и с ними проводились дополнительные занятия. Мои преподаватели и сейчас стоят у меня в памяти. Конечно, были они в то время уже пожилыми людьми. Но они, надо сказать, очень добросовестно выполняли свою работу. Из военных у нас был, правда, заместитель директора капитан Левитин. Все делалось у нас по команде. Изучали мы многие науки, даже артиллерийское дело. К праздникам, таким, как 1-е мая и 7-е ноября, нас дополнительно привлекали к строевой подготовке. Скажем, если мы готовились к празднику Октябрьской Революции, то начиная с октября в течение двух недель ходили и тренировались. Потом нас непосредственно привлекали к парадам. Мы очень гордились тем, что нам, пацанам, доверили пройтись по брусчатке Красной площади и увидеть на трибуне ленинского Мавзолея Сталина, Ворошилова и других первых людей страны. Но что интересно: когда мы 1-го мая 1941-го года участвовали в параде и шли первыми, никто из нас и не думал, что не пройдет после этого и двух месяцев, как начнется война.

И.В. То есть, война для вас стала неожиданной?

А.Б. Да, война стала для нас совершенно неожиданной. О её начале я узнал следующим образом. Летом мы получили отпуск и в течение полутора месяцев находились в лагерях, где изучали материальную часть и все вопросы, связанные с артиллерией, а это и пушки-гаубицы, и все остальное. Нам показывали орудия и объясняли, как они работают. Это были у нас так называемые специальные предметы. Занятия у нас в лагерях проходили за городом, на выезде. Проводили их с нами офицеры, которые служили в армии — их в то время к нам прикомандировали. Когда же 22-го июня 1941-го года началась война, было принято решение о том, что мы поедем вместе с Московским военным училищем. Но эту поездку почему-то отменили. Нас отправили отдельно в Кузьминский парк, в котором мы проходили лагерный сбор. Ровно через месяц после всех этих событий началась бомбежка. Опасаясь того, что мы от немецких самолетов сможем пострадать, нам приказали рыть окопы. Но потом додумались: а чем, интересно, эти окопы нас спасут? После этого нас посадили на баржу и сначала по Москве-реке, а потом по Оке-реке отвезли в Рязанскую область, в город Сельцы, и там мы проходили наш лагерный сбор. Когда мы оттуда вернулись, враг уже вовсю подходил к Москве. Мы вернулись к своим занятиям. Но через какое-то время нас опять бросили копать окопы, а точнее сказать — противотанковый ров длиною в 361 километр, который рыла вся Москва. Также наших ребят привлекали и на другие мероприятия. Так, например, мы охраняли продовольственные склады, располагавшиеся в районе нынешних Лужников. Несли мы свои дежурства и на крышах московских домов. Ведь немцы сбрасывали на город зажигательные бомбы, и мы их, конечно, уничтожали. Ребята более старшего возраста, кроме того, перегружали снаряды и мины из товарных вагонов, приходивших с востока, на машины, которые уже шли непосредственно на фронт. Первое время мы собирались идти в ополчение, но так как нам было всего по 15-17 лет , этого у нас не получилось. И тогда было принято решение о том, чтобы все пять спецшкол, находившихся в Москве, эвакуировать в тыл для продолжения учебы. Это произошло 16-го октября 1941-го года. Нас всех собрали и мы начали готовиться к своему отъезду. Но только мы пошли пешком к месту эвакуации, как началась бомбёжка. Сразу объявили: «Тревога! Тревога!» Все стали прятаться: кто — в метро, кто в подвал. Лично я спустился в метро, это было на станции «Парк Горького». Было очень поздно. Потом наши ребята прошли пешком до Красных ворот, а там уже проходила посадка в эшелон. Но я лично пошел до эшелона с другой группой. Мы просто шли по улице (бомбёжка к тому времени уже закончилась) и видели, как по немцам наши стреляют, как работают наши прожектора и так далее. Когда мы должны были трогаться, нас опередил один из эшелонов — его впервые тогда пустили. Но как только он доехал до города, немцы их разбомбили. Если бы мы отправились первыми, эта участь постигла бы и нас. Но, к счастью, обошлось. Пока шло восстановление, пока разбирали завалы, мы несколько часов стояли. Но потом всё-таки тронулись и отправились в Сибирь. Когда доехали до Новороссийска, там все спецшколы стали распределяться по разным местам. Наша 2-я Московская специальная артиллерийская школа попала в город Денинск-Кузнецкий Кемеровской области. Там я проучился с 1942 по 1943 год. Затем состоялся выпуск, после чего я получил направление на учебу в Сумское артиллерийское училище, которое было к тому времени эвакуировано в город Ачинск Красноярского края. Это случилось где-то в середине июля 1943 года. Нас отправили, чтобы мы могли питаться, на уборку урожая. Потом началась учёба.

После того, как Украина частично была освобождена от фашистов, мы в составе эшелона приехали в город Сумы. Мое обучение в училище продолжалось около года. Это в самом начале войны существовал шестимесячный срок. Потом его увеличили до 11 месяцев. Но так как мы являлись спецшкольниками, то и учились, соответственно, около года. Затем, в декабре 1944 года, нас выпустили, мы получили звания младших лейтенантов. Я попал в Горький, где шло формирование нашей части, и был назначен командиром взвода управления. И вот как раз после этого формирования я и попал на фронт.

Должен сказать, в училище многому меня в свое время научили. Наше артучилище подразделялось на два дивизиона, в каждом из которых имелось четыре группы — батареи. В основном обучение проходили бывшие фронтовики, которые уже понюхали пороха и знали, что такое война. Они и делились с нами своим бесценным опытом. Исключение составляли две наших группы, где были такие, как мы, выпускники специальных артиллерийских школ. В Сумском училище мы проходили всё. Но главное внимание уделялось всё же артиллерии. Мы изучали материальную часть дивизионной артиллерии, гаубицы — 122-мм и 76-мм пушки, основные правила стрельбы из них и даже выезжали на учебный полигон для того, чтобы проходить практику. Одним словом, нас хорошо готовили! Своих артиллерийских знаний за столь короткое время мы достигали за счет того, что сокращались другие образовательные дисциплины и главное внимание, как я уже сказал, уделялось военной подготовке. Ведь нормальный курс обучения составлял не один, а четыре года. Изучая артиллерийское дело, мы делали основной упор на дивизионную артиллерию, то есть, готовились воевать своим артполком на переднем крае не с орудиями дальней мощности, а гаубичными пушечными батареями. В одну из таких батарей я, собственно говоря, и попал на 1-й Украинский фронт, в состав 3-го артиллерийского дивизиона 314-го гаубичного артиллерийского полка 149-й стрелковой дивизии 3-й гвардейской Армии. Со своей частью мы попали на знаменитый Сандомирский плацдарм, начались ужасные бои. Затем 12-го января 1945-го года Висло-Одерская операция, в которой мы также были задействованы. Таким образом, я принимал участие с начала января 1945 года, прошел свой путь через Польшу, Германию, Чехословакию, брал Берлин и Прагу, а окончил войну в Карлсбаде, сейчас этот город называется Карловы вары, 11-го мая.

И.В. Какие бои вам больше всего запомнились?

А.Б. Свои первые бои я не очень-то хорошо помню. Но всё дело в том, что мне не так давно исполнилось 90 лет, поэтому голова плохо соображает. Но я все же попытаюсь этот день вспомнить. Как только мы прибыли на передний край, то даже еще не знали и не видели своего командира полка. Но сразу связались с пехотой и стали участвовать в проведении артиллерийской подготовки. Потом операция закончилась и нас вывезли в отдельное место, располагавшееся где-то на дороге в лесу. Там и состоялось наше первое знакомство с командиром полка и командирами дивизионов. Но пока мы вели с ними разговоры и прилаживались к необычной фронтовой обстановке, вдруг над нами стал пролетать немецкий самолёт. Прозвучала команда: «Воздух!» Многие наши бойцы упали на землю и стали ждать, когда же улетит восвояси фашистский самолёт. В меня же не стреляло ничего и я так и оставался стоять на месте. Но меня, что интересно, заинтересовал тогда не самолёт, а одна женщина, которая сидела верхом на коне. Она оказалась женой командира нашего полка. Так она по танковому шоссе съехала на лошади в лесок под дерево и встала. Все же остальные продолжали лежать на земле до тех пор, пока не объявили отбоя. Затем самолёт пролетел, а у нас пошли дальнейшие бои.

В основном мы двигались вслед за пехотой, оказывая ей посильную помощь. Надо сказать, тут с нами всякие случаи происходили. Помнится, пришли как-то мы в одно место и стали вести бой с оставшимися там немцами. Задача была поставлена следующая: узнать точное место, откуда стреляет противник, с тем, чтобы вызвать огонь своей артиллерией, подавить с ее помощью вражеские огневые точки и тем самым обеспечить живучесть нашей пехоты. Во время войны существовало такое правило: когда треть наступает, до места доходи только одна треть, две же остальных трети лежат. В среднем каждый четвертый или пятый оказывался убитым. Такова арифметика войны! Так вот в тот день я дал команду, так как все обследовал, и после этого наши пошли вперёд. Мы тогда за ними пошли к окопам. К тому времени уже ночь наступила. Мы как-то на этом месте переночевали, а потом пошли дальше.

Как-то в одном месте, помню, мы столкнулись с замаскированными немецкими танками. Так пока ехали, на ходу по ним стреляли. Мы весь свой путь как-то бегом проходили. И все время — с боями, вплоть до форсирования рек Нейсе, Одера и взятия Берлина. Особенно мне запомнился бой, состоявшийся у нас во время проведения знаменитой Берлинской операции. Под фашистским огнем мы начали форсировать реку Нейсе. Потом немцы стали отступать. Мы обошли какой-то город и на его окраинах переночевали. Когда же наутро пошли дальше, в лесу нам повстречались немцы, ударившие по нашему строю огнем. Смотрим: падают, погибают наши пехотинцы. Тогда я пошел с радистом, который все время при мне находился, и вызвал огонь на себя. Сначала выпустил один снаряд для пробы. После того, как все пошло нормально, мы открыли огонь. Немцы отступили, а мы начали дальше продвигаться. За этот эпизод меня представили к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени.

Потом мы подошли непосредственно к Берлину, началась операция по взятию гитлеровского логова. Нам сопротивлялась окруженная нами группировка немцев, прибывших из под Нейсе. Но потом они сдались в плен. И тут с нами произошел один случай. Как только немцы сдались нам в плен, мы их собрали на поляне и стали сопровождать дальше к нам в тыл. Но если на нас были пилотки, то на них каски. И когда над нами стали пролетать наши советские самолеты, то они немного обстреляли нас. Мы им даем сигнал, что на поляне вроде мы, наши, находимся. А они видят немецкие каски и все равно в нашу сторону пуляют. Мы стали прятаться по окопам. Как только же стрельба закончилась, собрали немцев и отправили дальше в тыл. Потом мы стали продвигаться на юг, на Прагу. Непосредственно к Праге мы подошли где-то 6-7-8-го мая 1945 года. Мы продвигались с боями и теснили врага. И как только 8-го числа подошли ночью к городу (9-го по европейскому времени), от англичан мы узнали о конце войны. Все были этому, конечно, рады. Когда вошли в Прагу, то узнали, что война окончательно завершена подписанием в Берлине акта о безоговорочной капитуляции Германии. Все, конечно, необычайно обрадовались этому, стали стрелять из самых разных видов оружия, выпускали ракеты. Это торжество продолжалось в течение всей ночи. Но потом нас всех собрали и бросили на Карлсбад. Там нам стали сопротивляться остатки вооруженных немцев, в основном это были перешедшие на сторону немцев власовцы. Но 11-го мая мы подошли к Карлсбаду и город взяли. На этом и закончилась для меня Великая Отечественная война.

В Карлсбаде я пробыл несколько месяцев. Там для некоторых наших офицеров, чтобы их как-то подлечить, организовали госпиталь. В городе мы простояли до сентября месяца, вплоть до расформирования нашей 5-й гвардейской армии. Потом часть наших офицеров стали отправлять домой, часть — переводить в другие места службы. Через какое-то время большую часть из нас перевели в Венгрию. Но меня в городе оставили до 1-го декабря 1945 года с тем, чтобы я охранял технику. Потом и нам, охранявшим ее, было приказано также поехать в Венгрию. Но что мне хотелось бы отметить, так это то, что сколько я в Карлсбаде в течение всего 1945 года находился, я ни одного ни американцы, ни англичанина там не увидел. И что впоследствии получилось? Когда не так давно, в 2013-м году, а до этого еще и в 2011-м году, я ездил в Прагу и посещал заодно Карлсбад, нынешние Карловы вары, то увидел вывешенными американские флаги. В ответ на мое удивление мне сказали: «Наш город освобождали американцы!» Но я прекрасно помню, что в период боев их там не было. Может быть, они находились в тот период в 30-40 километрах от города или где-то в стороне. Но непосредственно в городе их не было. И когда наша группа из ветеранов в составе четырех человек приехала, то так как мы находились при Посольстве России, я дипломатам задал такой вопрос: причем здесь американцы? «Да, - сказали нам, - считается, что город американцы освобождали». И когда я в 2013-м году приехал снова в Карловы вары, то привез все свои фотографии военного времени и стал пояснять: «Вот видите, когда мы освобождали этот город, здесь не было ни одного американца. Нигде и ни одного! Вот сейчас здесь стоит корпусной санаторий. Раньше в нем располагался госпиталь, в котором лечили наших солдат». Но чехи, несмотря ни на что, считают, что их от фашистов освобождали американцы. Я тогда, правда, все свои фотокопии им выложил. Так что получается с ними такая прискорбная вещь: подделываются сейчас под американцев.

И.В. По каким целям чаще всего вы стреляли?

А.Б. В основном мы со своих артиллерийских установок били по пехоте. Иногда вызывали огонь противника на себя. Вот, скажем, когда мы стояли на Нейссе, мы в течение целого месяца находились в обороне. И вдруг немцы сделали прорыв и пошли через оборону с тем, чтобы у нас захватить «языков». Так как расчеты у нас имелись, я вызвал огонь врага на себя. Но немцы отошли, и это нас спасло. Правда, потом нам сказали, что они какого-то нашего солдата тогда схватили и всё же утащили к себе. После этого мы молча месяц провоевали, хотя перестрелка кое-где всё-таки велась. В основном, конечно, мы вели огонь по тем позициям, откуда немцы по нам, в свою очередь, стреляли. Если видели, что идет огонь, то сразу начинали бить по ним. Всякие вещи происходили! Например, когда проводилась Берлинская операция и немцы по нам стреляли, у нас несколько человек на батарее погибли. Мне, впрочем, хотелось бы о потерях поговорить отдельно. Так, в нашем артиллерийском дивизионе насчитывалось три батареи: одна пушечная и две гаубичных. Потом, правда, ввели в качестве дополнительной четвертую, тоже, как и наша, гаубичную. И в каждой такой батарее существовала должность командира взвода управления, которую я занимал. Так вот, из всех таких командиром взводов управления я один дошел до конца войны. Двоих же ранило, а одного убило прямо на моих глазах, мы его все вместе хоронили. На войне, нечего и говорить, нам очень тяжело в иной приходилось. Ведь для того, чтобы вести огонь, нужно было видеть, куда стрелять. Мы этим наблюдением занимались, сообщали данные, потом по телефону и по рации подавались команды и наши пушки, соответственно, стреляли по врагу.

И.В. Были ли у вас случаи, когда вы по ошибке стреляли по своим?

А.Б. В нашей части этого не было. Отдельные такие случаи, может быть, и происходили. И авиация, может, тоже по ошибке наносила удары по своим. Но такие вещи являлись, как правило, редкостью и исключением из правил.

И.В. Часто ли попадали под бомбежку?

А.Б. Бомбёжку мы перенесли в самом начале своих действий. В дальнейшем же как-то обходилось. Только однажды, помню, танки перекрыли нам путь и по нам стреляли.

И.В. Когда вы освобождали страны Европы, как к вам относилось мирное местное население?

А.Б. Начну с Польши. Когда мы по этой стране шли и нам попадался какой-нибудь населенный пункт или деревня, то жившие там люди почему-то нас боялись и уходили прятаться в леса. Помню, проходя по деревне, мы зашли в какой-то польский дом. Дома у них, вообще-то говоря, были простыми, сделанными из соломы. У них существовали целые соломенные деревни. Как только зашли, то обратили внимание на то, что в доме сидит пожилой человек, тут же — накрытый стол. «Это для кого?» - спрашиваем мы у него. Он отвечает: «Это моя жена приготовила. Она сказала: для первых русских, которые сюда войдут». «А где сама жена?» - поинтересовались мы у него. «А они все убежали в лес и там прячутся». И получалось, что эту пищу приготовили для нас. А нас предупреждали, как только мы вступили в Европу, что еда может оказаться отравленной и с нею нужно быть осторожными. Так я заставил этого поляка все перепробовать на столе. И если бы он хоть дернулся, так как знал бы, в каком месте пища отравлена, мы бы его прибили. Но все обошлось. А в других местах случались отравления. В нашем полку этого, к счастью, не было. Вообще-то говоря, поляки к нам не очень хорошо относились.

Что же касается чехов, то с ними мы встретились, собственно говоря, уже после того, как после окончания войны оказались в Карловых варах. Что интересно: как только мы их освободили, они этим воспользовались и стали вытеснять со своей территории немцев. Они, конечно, по-разному проявляли свое к нам отношение. Но мне запомнился один характерный случай. Когда у них проводился какой-то праздник, мы пошли в ихний клуб и пригласили с собой немок. Так как война закончилась, немцы уже тогда хорошо к нам стали относиться. Так чехи, как только увидели, что мы немок привели, молча стали свой клуб покидать. Им явно это не понравилось. Когда мы проходили через другие места, отношение складывалось совсем по-другому. И все же, опираясь на свой опыт, я не могу назвать чехов близкими нам, русским, по духу людьми. Помню, когда мы остановились в Карлсбаде, нас поселили в большом трехэтажном здании. Мы в более хороших условиях жили, солдаты же — в большом зале. Но они оказались в таком положении, что им не на чем стало спать: ни матрасов, ни чего другого у них не было. В ответ на наше возмущение один чех сказал: «А матрасы можно отобрать у немцев, которые раньше здесь жили, особенно у богатых...» Меня по этому делу назначили старшим и сказали: «Иди. Даем тебе солдат, они тебе будут помогать...» Когда мы пришли к немцам, обнаружилось, что у них лежало по два матраса в два ряда. Так мы забрали у них только верхний слой. Но что немаловажно: никто из них даже этим не возмутился, хотя к тому времени уже и закончилась война. Потом немцев в Карловых варах чехи стали обижать. Не давали им даже продовольственных карточек! В то время у них с питанием дела были плохи. Так немцы в таких случаях обращались к нам, советским солдатам, за помощью. Наши, естественно, всем необходимым их обеспечивали. Чем можно было, мы с немцами делились.

И.В. Трофеи брали?

А.Б. Лично я их не брал, мне и так всего хватало, да и не до этого было. Другие же брали что-нибудь по мелочи, например, одежду.

И.В. Как часто приходилось вам вызывать огонь на себя?

А.Б. Такие случаи у нас были. Взять хотя бы эпизод, который произошел в то время, когда мы подошли к реке Висла и захватили у немцев плацдарм. Мы начали двигаться дальше. Немцы попытались нас с этого участка выселить. И у нас некоторые артиллеристы стали вызывать огонь на себя. Но потом мы все-таки получили приказ о том, чтобы мы оставили этот небольшой плацдарм. Затем, подготовившись, мы пошли в наступление. В это время началась известная Берлинская операция. Там тоже происходили с нашими артиллерийскими подразделениями такие вещи, что наши ребята и огонь немцев на себя вызывали, и в результате этого погибали.

И.В. Как вас кормили на фронте?

А.Б. По поводу этого мне бы хотелось сказать следующее. С питанием у нас во время войны было нормально. Больше того, когда в самом конце войны мы стояли в обороне, происходили такие вещи. Немцев поблизости от нас уже не было, они, распропагандированные тем, что мы на их территории станет делать зверства, убежали. Рядом с нами располагались коттеджи — хорошие немецкие дома. Так там у них в подвалах находилась кое-какая продукция. Они не все успели с собой унести. У них и птицы разгуливали, и свиньи бегали. Это нас спасало от голода, мы этой едой питались в течение целого месяца. Конечно, у нас на батарее имелось какое-то количество продуктов. Но мой лично взвод целиком и полностью жил на продуктах и живности, которые остались от мирных немецких жителей. Так что мы использовали в основном немецкие продукты!

И.В. А сто грамм водки получали?

А.Б. Да, нам ее должны были давать. Но лично до меня, во всяком случае, она почти не доходила. Конечно, нам ее выдавали на батарее. Помню, когда мы в течение целого месяца стояли в обороне, для нас организовали баню. Так там со мной происходили такие вещи, что мне командир батареи, бывает, возьмет и нальет по 100 грамм. С тех пор я больше не пил во время войны. Я, впрочем, и в довоенные годы не особенно увлекался алкоголем. В других местах люди водку получали. Но я лично находился на переднем крае, а это — совсем другое дело.

И.В. Вши заедали вас на фронте?

А.Б. По этому поводу я ничего не могу вам сказать. Вшивость встречалась в боях по обороне Сталинграда и в других местах в самом начале войны. Что же касается заключительного этапа войны, то тогда этого, по сути дела, вообще не было.

И.В. Как у вас складывались отношения с подчиненными во время войны? Ведь вы были, насколько я могу судить, достаточно молодым командиром.

А.Б. Отношения были хорошими. При этом следует отметить, что в моем подразделении встречалось только два-три человека моего возраста, все остальные были старше. Ведь если я родился в 1924 году, то мой связист в 1903-м. Получается, он на 21-22 года старше меня был. Кроме того, в подразделении встречались представители самых разных национальностей: было пять русских, трое украинцев и два грузина — Самарадзе и Дзалошвили, один из них старше меня на 15, другой на 12 лет.

И.В. Случалось ли такое, что немцы вас накрывали?

А.Б. Я знаю, что в одном каком-то месте, когда проводилась одна важная операция и наши вели огонь по противнику, какой-то снаряд к нам прилетел и убил двоих наших солдат. Это происходило непосредственно на батарее. Больше же ничего такого не было.

И.В. Какие задачи вы решали в качестве командира взвода управления?

А.Б. Вообще-то говоря, взвод управления в жизни батареи играл большое значение. От меня как командира во многом зависела правильность направления выстрелов нашей артиллерии. Скажем, я всё время поддерживал связь с командиром стрелкового батальона. Если я видел, что солдаты идут в атаку и по ним немцы ведут огонь, причем я знаю и вижу, откуда он идет, то я вызывал огонь своей артиллерии и вел по ним огонь. Артиллерия не могла, ничего не видя, бить по врагу. Я считался глазами и ушами своей батареи. Помню, у меня на всякий случай имелись и стереотруба, и бинокль, и тому подобное. Что интересно: когда мы становились в оборону, мы уже перед этим заранее готовили данные для ведения стрельбы. Был у меня случай, когда немцы предприняли попытку взять у нас «языка». Так я мигом после этого своим сообщил: «Ориентир — столько-то правее, прицел меньше двух, открыть первый огонь!» Выстрелили нормально, хотя и немного далековато. Поэтому пришлось еще один раз открыть огонь в сторону леса. Они сбежали.

И.В. Какие в вашей батарее были орудия?

А.Б. Наша батарея была вооружена 122-миллиметровыми гаубицами. Но в полку, кроме того, имелись пушечные орудия 76-ти и 100-миллиметров.

И.В. Страх испытывали в годы войны?

А.Б. Я бы не сказал, что испытывал на войне страх. Правда, когда в самом начале 1945 года на передний край прибыл и видел, как прямо рядом со мной пролетали-проскальзывали пули, невольно наклонял голову. А потом, когда освоился, как-то к ним уже привык. И если, скажем, близко пролетала пуля, я уже знал: «Это не моё, это чужое. То, что летит и попадет в меня, я не услышу». Когда же происходил обстрел, то я старался в окоп или в какое-нибудь другое место спрятаться. Так что боязнь какая-то присутствовала у меня только первое время. Потом я уже ни на что такое не обращал своего внимания.

И.В. Существовало ли понятие фронтового опыта?

А.Б. У меня его почти не было, так как я на фронт в самом конце войны попал. Но в нашей спецшколе были фронтовики, которые с нами своим опытом делились.

И.В. Сталкивались ли вы во время войны с органами СМЕРШ?

А.Б. Знаете, хотя об их существовании мне было известно в годы войны, непосредственно я с ними столкнулся уже после того, как объявили об окончании войны. Когда мы долгое время стояли в Вене, некоторые мои товарищи вступали связь с местными женщинами, что-то забирали у местных жителей и отправляли домой к себе на родину, как вдруг всё это обнаружилось. Началось следствие, стали допрашивать то одного, то — другого солдата. Меня по этому делу вызвали в качестве понятного. Смотрю: идет мой товарищ с полностью обрезанными пуговицами. Он едва стоял на ногах, но наши органы с ним обращались как с самым настоящим врагом. С ним, мне кажется, переборщили. Это было году так в 1947-м, 1948-м. Помню, когда мы еще только вступали на территорию Австрии, нас предупредили: «Вам категорически запрещено связываться с немками!» А куда деваться молодому парню, у которого и настоящей жизни-то не было? Что же касается фронтового периода моей жизни, то тогда я не помню ни одного случая, чтобы при мне органы СМЕРШ кого-нибудь бы задерживали.

И.В. ППЖ встречали на фронте?

А.Б. А я уже вам рассказывал о том, что у командира нашего полка была жена, которая однажды мне ехавшей на коне попалась. Больше того, когда я писал свои воспоминания о войне, то ей целый свой рассказ посвятил. Собственно говоря, они познакомились ещё в то время, когда наша часть дислоцировалась на нашей территории. Командир полка сразу начал с ней сожительствовать. Даже сыграли в лесу свадьбу. Об этом стало известно командиру дивизии. Он тогда позвонил и спросил у нашего комполка: «Это что же такое? Ты женился и это от нас скрываешь. Мы сейчас с замполитом к тебе приедем». Они приехали и подарили жене нашего командира флакон, но не с духами, а одеколоном. В следующий свой приход они принесли выписанный ими документ, где значилось, что наш командир полка и его ППЖ — муж и жена. Они на всё на это согласились. Что интересно, когда они готовились к вступлению в брак, девушка сказала командиру: «Я согласно вступит в брак только в том случае, если твои родители, которые находятся на нашей территории, согласятся на этот брак». Он написал своим родителям и они прислали ему ответ о том, что против брака не возражают. Уже потом, когда командир полка приехал в Хабаровск, откуда он родом, принес в местный ЗАГС документ, который выдал им командир дивизии. После этого документ был переоформлен, уточнена дата и так далее.

И.В. Вас награждали в годы войны?

А.Б. У меня два ордена Отечественной войны, один из которых я получил во время войны, а другой — в послевоенный 1985-й год. Как только война кончилась, нас всех построили и начали награждать. Какие-то из наших солдат получили медаль «За отвагу», какие-то «За боевые заслуги», а лично я был отмечен орденом. После войны к моим наградам прибавился еще орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й степени. Также я награжден медалями «За оборону Москвы», «За освобождение Праги», «За взятие Берлина» и основной, как все фронтовики, медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

И.В. Как сложилась ваша послевоенная судьба?

А.Б, Моя служба в рядах Советской Армии продолжалась до 1984 года. Не считая спецшколы я прослужил в армии чистыми 41 год и в конце концов «дорос» до полковника. Занимал я разные должности: был в том числе и командиром взвода, но после был в основном в штабах — сначала в штабе Воронежского, потом Московского военных округов. Впоследствии меня перекомандировали в Центральный Комитет ДОСААФ страны, там я по работе встречался с Покрышкиным и получил звание полковника (до этого всё ходил в подполковниках). Последняя моя должность — заместитель начальника управления и начальник отдела автомобильной подготовки для армейских водителей. Благодаря тому, что я работал в ЦК ДОСААФ, ваш покорный слуга по роду своей деятельности объездил вдоль и поперек всю Россию (85 процентов). Кроме того, я после войны закончил Военно-транспортную Академию.