Есенгазиев Орангали

Я родился в Западном Казахстане, Карачебенский район, посёлок Карачебень [Так у автора. – Прим. ред.], 10 декабря 1922-го года.

Как Вам жилось перед войной?

Учился в сельскохозяйственном техникуме в Сарагашском районе Южноказахстанской области, в селе Капландер. Туда мы переехали ещё в 1940-м году из Алма-Аты. Отделение полеводства и ветеринарное – объединили и сделали один общий агроветеринарный сельскохозяйственный техникум.

А в 1941-м началась война. Нам было тогда по восемнадцать, просились на фронт, волновались, что не успеем повоевать и разгромить нацистскую Германию. Нас взяли в военное училище в сентябре-месяце 1941-го года: Селищенскую авиатехническую школу из-под города Ленинграда эвакуировали, она находилась в городе Петропавловске в Казахстане. Нас зачислили, мы там учились до апреля 1942-го года. Уже знали, что немецкая авиация тогда была бронированная, железная. Наши самолёты – как раз истребительная авиация – имела фюзеляжи деревянные, И-16 такой был. Он как трассирующую пулю получит – так и горит прямо сразу.

Вы учили материальную часть И-16?

Да, и материальную часть, и истребительную авиацию И-16 учили. Потом Як начали немножко, но это позже.

А мотор какой изучали? М-25, М-62?

Мотор… я вот забыл, какой мотор... Там был один, Шульц его фамилия, немец сам, но он преподавал нам двигатель самолёта. Как кто-нибудь вздремнёт, уснёт или что-нибудь нарушает – «Иди, иди, снимай и драй!»

А там же – мороз! Как металл захватишь – прямо липнут руки. Но – всё равно выполняешь указание преподавателя, снимаешь мотор от двигателя И-16, и продолжаешь, и сидишь, и не можешь спать. Вот такая была дисциплина, понимаете, в училище.

Но, когда немцы нас громили в период начала войны, у нас расформировали авиаучилища: видимо, в авиационно-технических кадрах не нуждались. И многие самолёты уничтожены были, захвачены...

Как вдруг – тревога ночью! Все встали – и пошли. Все 370 человек курсантов. Сами не знаем, куда, но – везут нас на восток! Я думал, что, наверное, японцы уже начали войну. Нет, молчат… военный секрет или что это? Куда мы идём, откуда идём, к чему мы идём – неизвестно. Но вдруг приезжаем в Новосибирскую область, город Ачинск. Знаете город Ачинск?

Ну да, да.

Нас – туда. Сумское артиллерийское училище высшего командного состава имени Михаила Васильевича Фрунзе. Приехали, как раз ночью нас встретили, утром построили на плацу и нас принял начальник училища полковник Иванов, участник «Рот Фронта». Это – испанские события, когда наши испанских коммунистов освобождали. Когда фашисты их бить начали и устанавливать порядки там прежние. Такой сильный товарищ, грамотный. Говорит: «Вы с сегодняшнего дня считаетесь курсантами Сумского артиллерийского училища имени Михаила Васильевича Фрунзе!»

Некоторые хотели уйти: «Не хочу я в пехоте или в артиллерии служить». Хотели оттуда сразу в маршевую роту. Потом хвост прижали. И примерно 600 человек нас закончило это военное Сумское артиллерийское училище командного состава.

Там учился и один взвод из Монголии. Но нам с ними общаться не давали. Я не знаю, почему. Мы там все были русские, и только два казаха.

В конце 1942-го года мы закончили трёхгодичную программу. Там она очень сложная, тем паче ещё были ребятишки, которые по-русски плохо знали. Нам дополнительно уроки давали по русскому языку и литературе. Выучились, хорошо закончили. Звание лейтенанта нам дали – и на фронт. 400 человек примерно направили на Сталинградский фронт, как раз разгром там шёл немецко-фашистских войск…

Фактически, год получилась учёба?

Да. Фактически мы год учились вместо трёх лет. Но там, знаете, сложно учились. У нас свободного времени вообще не было. А тогда телеги были на конной тяге. Там мороз 50 градусов, а нас на тактические занятия вывозят. С носов у лошадей от мороза идёт кровь! Им надевали намордники из верблюжьей шерсти, а нам подшлемники давали верблюжьи. И то мёрзнешь: мороз – 50 градусов! Попробуй удержаться…

Шинель – была, но – чего она там... полушубки давали, но всё равно мороз сильный был.

А матчасть какая была?

Материальная часть – там везде артиллерия в основном. 76-миллиметровая – пушка, а 122-миллиметровая – гаубица.76-миллиметровая – короткая, а потом просто 76-я – она позже вышла.Изучали их. Это сперва была батальонная артиллерия в войсках, а 76-я потом вышла уже, в 1943-м году.Против танков организовывалась.И – гаубицы. Я командовал батареей, расскажу потом.

В училище нормально кормили?

Нас кормили нормально, по курсантскому пайку. Но там же такой суровый климат, мы – молодые, мы всегда кушать хотели. А у нас конюшня была, а за конюшней колхозный огород, там картошка. Мы потихоньку откапываем оттуда, варим в ведре, в мундирах, а потом собираем свои куски масла – там по двадцать грамм масла давали утром и вечером – и туда! И так подкармливались. Придёшь – картошка готовая. Не я – другой сделает. Потом, значит – граждане. Население – полностью сибиряки, они вообще очень дружные. Они через забор нам приносили пищу.

Вас подкармливали гражданские?

Да, подкармливали. Нам запрещают там стоять – но всё равно мы… Они вот так положат там где-то под сетку, мы берём оттуда, получаем. Дополнительные пайки давало население. Что характерно в Сибири – вот идёшь, бывает, зайдёшь – подкармливают, приносят. В любую хату заходи, как у казахов: имели и чай, и батон!

Потом мы летом к ним на уборку ходили. Старики остались, женщины – и всё. Нас, курсантов, направляли для оказания помощи работникам сельского хозяйства. И вдруг мы попали в какой-то колхоз, сегодня названия не помню. По два человека нас развели по квартирам – и вот там жили. Ну, а отделение – десять человек. Тогда косили косой. Гречку, гречиху. Она – в рост человека. И вот десятеро рядом встанем, по команде – раз! – и пошли. И каждый по одному гектару косил до заката солнца. Десять человек – десять гектар давали.

Ничего себе…

И потом у нас там у каждого не было брусков: точить. Один был. Вот так подточишь – передаёшь другому. А мне он вдруг попался на косу вот так. [Показывает.] Ой, как кровь пошла! Ну – ничего, молодые, заживёт. Приезжаем в казарму – вдруг меня в СМЕРШ приглашают, как будто членовредителя! А я говорю: «Ну как, вот так получилось!» Не смогли прицепиться, потому что все видели, как это я. Девять человек – свидетели! Любой может вот так, случайно. Так отстали от меня – и больше не трогали. Я узнал потом, когда уже в госбезопасность поступил, что это за СМЕРШ, а тогда мы и не знали...

Я забыл сказать про наши отношения в училище. Витюк – был командиром батареи, Папаценко – командиром взвода. Грек по национальности. Очень строгий был. Даже пойдёшь на 50 метров, песню не споёшь – в столовую не пускает. Как он покушал – «Встать!», и всё: половину съел, половину не съел, но – ушёл. Иванов – был очень хороший человек… это, между прочим, начальник училища. Примерный, устойчивый. [Показывает.]Вот у меня тут написано, в воспоминаниях, я могу дать Вам потом.

Когда Вы попали на фронт –то в какую именно дивизию?

Мы с лейтенантом Новиковым попали в 9-ю гвардейскую на Калининский фронт: защита Москвы. Она защищала Москву, получила «Гвардию» за это. А мы вдвоём из Сибири пришли – и попали в эту дивизию вместе. Он русский, и я. Как раз в Ржев. Город неоднократно переходил из рук в руки, от него всегда ничего не оставалось. Там «первый Ржев», «второй Ржев» был... То они [Немцы. – Прим. ред.] занимали, то мы освобождали, я на эту горячую воду попал 11 февраля 1943-го года. И в связи с этим считаюсь защитником Москвы и награждён соответствующими медалями. Меня и приглашали в неё по этому же вопросу неоднократно, каждый год почти.

А остальных всех выпускников направили на пополнение в Сталинградский фронт. 1942-й год, Сталинград, и – как раз 19 ноября, когда наши окружили 6-ю армию гитлеровскую и Паулюса, а потом взяли в плен и его, и ещё 320 человек генералов и офицеров с ним вместе.

Я потом уже узнал, в мирное время – Паулюса охранял, оказывается, мой водитель. Он и сейчас живой.

А моё боевое крещение началось под городом Ржевом, командиром огневого взвода. Потом стал командиром взвода управления. Командир огневого взвода – это который командует непосредственно батареями километрах в 10-ти или 15-ти сзади передовой. А взвод управления – радисты там, связисты, телефонисты и все прочие – идём на передний край вместе с командирами батарей, понимаете? И занимаем огневую позицию наравне примерно со штабом батальона или даже роты.

Батальонные иногда не разрешали вставать с ними, потому что у нас рация, а рацию немцы сразу обнаруживали. У них отличнодействовала тогда пеленгация. Нам говорят: «Уходите от нас, а то вот сейчас немцы нас всех уничтожат». Но, несмотря на это, иногда мы с ними вместе работали. Потому что мы огнём поддерживали пехоту. Они, огнём если не поддержишь, часто не могут двигаться. Куда без нас пехота пойдёт?..

А командир взвода был – каких, гаубичных?

Гаубичных. Сперва – был дивизионный, то есть я был в 381-м полку командиром взвода, это отдельный дивизион. А потом командовал уже дивизионной артиллерией.

Как первый бой сложился?

Первый бой – сложился.

У нас был командир батареи старший лейтенант Якушев, бывший кадровый офицер. Отлично знал тактику войны, уже опыт имел в этом вопросе. Был очень приятный человек, не так, как послевоенные становились армейскими тогда… умный человек был. Быть артиллеристом – это надо быть головой. Подготовка данных в течение четырёх минут по карте! За 10 километров там поди попади в эту маленькую огневую позицию противника! Представляете? Первый снаряд – недолёт, второй – перелёт, а третьим я должен уже попасть в эту «вилку».

Какое личное оружие у Вас было?

ТТ.Он в музее сейчас. Вам показать, если не ушло?

Да-да, спасибо. А приходилось пользоваться?

Приходилось.

Мы хотели проехать, значит – а там ДЗОТ был. Название сейчас уже забыл… нас два с половиной часа держали три человека. Расчёт ДЗОТа. А там одна дорога: направо-налево не повернёшь, болота кругом. И – держали. Батарею и роту пехоты на машинах. А потом подтянули артиллерию – меня, и как мы дали по этому ДЗОТу! – и пух, и прах. И – трое выходят: «Гитлер капут». Прям так вот пришли…

Командир дивизиона говорит: «В расход». Это их сейчас сопровождать в штаб – на одного три человека надо, человек шесть на троих. Он говорит: «Людей нет». Я их – в сторону, и – с автомата. И до сих пор перед глазами плещется. Несмотря на то, что молодые ещё были.

Вот так вот, троих я расстрелял сам лично.

А что касается батарей – то и из орудий, конечно, стрелял. Я орден получил Отечественной войны II-й степени за то, что немецкую роту уничтожил. Они в маскхалатах переходили, но единственно – сперва там были наши, загораживали. А потом наши отошли, они вышли – как дал я залп! – очередь шрапнелью, прямой наводкой. Там 270 метров было всего-навсего, недалеко, передний край. Нейтральная зона 270 метров всего было. У них если б бросок – нас с пушкой захватили бы сразу. Пехота наша отступила, мы потом ещё восстановили пулемёт, который они бросили.

Пехота оставилаВас одних?!

Да. Оставили нас. Вот таким образом…

Теперь – началось всё обратно. 1943-й год идёт. Разрабатывалась специальная стратегическая программа «Багратион»: освобождение Белоруссии, Прибалтики, Польши – и дальше на запад. Освободить территорию Советского Союза в полном смысле. Я – участник этого стратегического мероприятия.

Дивизионную артиллерию пустили уже на прямую наводку. А танк «Тигр» был у немцев – это 100-миллиметровая броня. Её пушка малая 76-миллиметровая – не брала, брала 122-я гаубица. А на территории Беларуси – там болота кругом, сразу – вода: мы ничего не выроем, а эта штука 122-миллиметровая – её же спрятать надо! У них и «Фердинанд»– это самоходное орудие – тоже лобовая броня такая, что простая пушка не берёт его…

В 1944-м году в феврале-месяце под городом Витебском я был ранен. Тяжело. В тринадцати километрах, только что сзади было озеро под деревней Волково. Как-то там в пух и прах разбили его [Немца. – Прим. ред.], а после того он подогнал там миномёты (у них 80-миллиметровые были; у нас – 82 миллиметра, а у них – 80). Ну вот и идёт его снаряд, его же видно! Прямое попадание в первое орудие. Как обычно, командир батареи находится на первом орудии, а на прямой наводке – в любом случае. И – шесть человек погибло.

Я там поимел десять осколочных касательно; и половины позвоночника, и вот этого бедра – нету! Двенадцать километров меня тащили оттуда на плащ-палатках, положили на землю, на сосновые ветки, на этом я и лежал. Потом проснулся через два-три часа, пришёл в себя, воскрес. Мой ординарец был, его звали Яшка, мордвин по национальности. Боевой, но старше меня. Мне девятнадцать или двадцать лет тогда было, а ему тридцать семь. Я – весь раненый – кричать начал, уже сил нет. Тогда он на лошадях меня за десять километров в медсанбат привёз. Там вокруг лежат у госпиталя на земле. А зима же, февраль… он через них перешагнул – и прямо в хирургическое отделение меня понёс: «Ветеран погибает, немедленно оперируйте. Или беру автомат и буду стрелять вас всех подряд!»

И – вынуждены они были слушаться: не знают, что делать. Освободили место – и меня положили. Он ждал: «Пока операцию не будете делать, я не уйду!» Пошёл там, пистолет вынул, наставил. На меня какую-то маску надели. Я не знаю, что такое маска. И потом вдруг меня понесло, начал орать, кричать. Пришли врачи: «Что случилось?» Я говорю: «Наркоз отходит уже». Всё болит кругом…

И потом я не курил, зато первый раз мне дали такую водичку… оказывается – спирт! «Выпей». Я выпил. Первый раз. Не водку – а спирт! И потом успокоился. И лежал десять дней. Если это не секрет – я по-большому не ходил. Оказывается, всё шло в организм. Кушал нормально – всё шло на излечение. Представляете? Десять дней! Я сам удивлялся, говорю: «А что такое?» - «Всё идёт на постройку вашего организма, вы потеряли много крови». Мне и кровь давали – прямо с медсестры! У меня третья группа, у неё – и прямо давали кровь, 900 грамм сразу! Переливание.

Ну вот, десять дней ждали – потом самолёт прилетел, в город Ржев опять привёз нас. Со Ржева – санитарный поезд уже до Москвы. Я – лежачий больной, в гипсах лежу. Правая рука работает, а здесь – осколок сидит. [Показывает.]65 лет под лопаткой и вот тут напротив – до сих пор сидит осколок. 66-й год.

В Москву приехали – думаю, в Москве будут лечить… нет, проехали. Проехали Горький (сейчас – Нижний Новгород) – тоже ничего... потом проехали какую-то станцию – и какой-то был там город... в Горьковской области. Там нас и оставили. Встретили, госпиталь, и там я и лежал три с половиной месяца в гипсах, ходить не мог. Четыре месяца как исполнилось, меня – прямо на костылях – опять на фронт!

На костылях – на фронт?!

Ага. Артиллеристов не было, хоть я уже инвалид второй группы тогда был. Они не дали мне уйти. 1944-й год шёл. Говорят: «Скоро будемБерлин брать. Так что ты нам нужен». И – не пускают по домам артиллеристов. Это пехоту за три месяца готовили. А артиллеристов готовить – это топография (самое главное), подготовка данных, перенос огня и так далее. Попробуйте. Очень сложная артиллерия.

Математику надо знать…

Математику надо знать! Потом – под Москвой есть город, как-то забыл уже. Видите, память уже стареет. Семьдесят километров от неё, я там отдыхал после, в санатории МВД был.В сторону Ленинграда, как там назывался…

Клин, Дмитров?

Дмитров… ещё какой-то там…

Рогачёво? Тверь – дальше гораздо...

Нет, Дмитров, Дмитров. Мы в запасном полку были. Меня оставляли обычно, а остальные шли на тактическое занятие. Там песчаная местность – и все занимались. А я дневальным был: на костылях хожу себе, с палочкой...

Ну вот это мы освободили город Ригу 20 октября 1944-го года. Город Саласпилс такой, там была колония детских лагерей.Вы знаете это? Были там?

Бывал.

Я там был, мы освобождали его. А они [Немцы. – Прим. ред.] там детей уничтожали, брали кровь. И давали её солдатам немецкой армии. До 50% детей погибло. И вот когда мы уже освобождали – они начали вскрывать могилы и всё сжигать. У меня даже фотография есть. Жгли трупы, чтобы следы уничтожить. Но – не получилось.

Я после войны был в этом Саласпилсе. Уже там стоял памятник «Плач детей». Прямо как зайдёшь – так спокойно никто не уйдёт. Плачут там – все. Вот так была освобождена Рига.

Она – была заслугой главнокомандующего: великого Сталина! Мы тогда называли его «великий Сталин». Многие стали его уважать, но некоторые не уважают. А если бы Сталина не было – мы бы победы не добились.

Оттуда мы пошли на Литву. В Литве – Шауляй. Вот его освободили мы. В нём один наш командир орудия стал Героем Советского Союза. Он в Павлодаре живёт. В этом Шауляе и я почётным гражданином был одно время. На 40-летие победы нас приглашали. Я ездил – райисполком, горисполком нас там встречали. Памятники нам там стояли, а когда Прибалтика ушла от нас – это всё уничтожили, и нас в том числе. Больше не стали приглашать туда.

После этого, в 1945-м году, нас перебросили за 4-й Украинский фронт.

А ещё – наш 19-й корпус освобождал Крым. Там на Сапун-горе стоит памятник открытый. Вы не были там?

Нет, не был.

Это как раз к 22-й или 25-й годовщине было, я видел… и наш корпус с танками там стоит, прямо на горе. Сапун-гора – это под Севастополем, называется по-турецки именно, как раньше. А там от них недалеко Бахчисарайский фонтан, возле музея этого.

Последний хан в Крыму – был хан Гирей. У него 39 жён было. А 39-я была как раз украинка или же русская, в общем – православный человек. Она молодая была, и этот хан её очень любил. Вот эта женщина не могла терпеть установку, по которой она никуда не выходит, кроме старшей жены, 39-й, которая командует всеми этими жёнами. А как она умерла – вот этот хан Гирей пригласил специалиста из Ирана поставить ей памятник. А памятник был вот такой: здесь – сердце. [Показывает.]От сердца капает вода. Вот как раз Пушкин и написал «Бахчисарайский фонтан». Не фонтан, а капает – от сердца. Она скучала, её же незаконно взял замуж этот хан. Но несмотря на это, хан очень любил эту самую последнюю жену. За это и поставил памятник. Они строили его примерно десять лет, потому что там конная тяга была: привезти, увезти и так далее. Вот такое немножко отступление…

А я войну закончил в Будапеште, Венгрия. Освобождение Будапешта. Там озеро как называется?

Балатон.

Балатон. Сильные бои. Эсэсовские дивизии стояли – и нас дальше в Берлин не пустили.

Потом нас перебросили в Румынию. В Румынии Михай I был королём, Елена – мать-королева. Вот этот король Михай I отозвал все свои войска с фронта и принял участие в войне на нашей стороне. Перешёл. За это Сталин после победы Михаю дал «Илюшу» – самолёт – лично, и орден Победы, который вообще всего 17 людей получили. Орденов Победы всего было 21, и один из них попался Михаю I! Потом Михая I отстранили, коммунисты начали управлять государством, а мы там стояли окружали. Так как офицеры были против румынской армии Михая I.

Почему?

Они хотели воевать против нас всё равно. Но – не получилось у них. В связи с этим наша артиллерия и 19-й танковый корпус стояли в окружении Бухареста, прицел – королевский дворец.

В 1946-м году я демобилизовался, как специалист сельского хозяйства, агроном. Но меня направили в военную академию в Москву. И туда уже документы пошли, как вдруг – указ Сталина! Всех, независимо – офицеров или рядовых, но бывших работников сельского хозяйства – демобилизовать. Я в эту академию не попал, демобилизовался, приехал в город Алма-Ату. И меня тут опять органы Министерства госбезопасности направили в партию…

Какие у Вас награды за войну?

Есть немного… я получил орден Отечественной войны I-й степени, орден Отечественной войны II-й степени, орден Красной звезды. Орден Отечественной войны II-й степени мне дали – это был 1944-й год, когда я был тяжело под городом Витебском ранен, но его только через 30 лет вручили в Алма-Ате.

А «Красную звезду» когда получили?

«Красную звезду» – за Прибалтику.А потомя работал начальником отдела Ленинского района города Алма-Аты. Тут даже кино снимали: «Награда нашла героя» и так далее. Ещё и боевые медали есть: «За боевые заслуги» и дальше ещё около тридцати. У меня очень много наград.

Ну, я имел в виду – именно за войну. Ясно. А что после неё?

Работал в Министерстве госбезопасности, потом начальником отдела Кучавской области, работал в партийных органах, совхоз строил, имени Володарского, в Рузавецком районе Кокчетавской области. До сих пор этот совхоз существует. А сейчас являюсь общественником.

Меня направляли в органы МВД – я в МВД и закончил, начальником управления.

Я смотрю, у Вас много татуировок. Это как-то связано с войной?

Нет. Я был отличным шахматистом. Хоть и образование – семь классов. [Показывает.]Я хотел до сих пор вот так их понабить, тогда у нас, пацанов, это было круто… вот, что мы делали… [Снова показывает.] Сперва вот так нарисуешь – а потом вот так машинкой проходишь. Они как туда попадут – красными становятся, а потом температуру дают. Сначала вот те сделал. А потом – эту вот: вдруг на войну попадём? Чтобы нас узнали.Вот, в 9-м классе мне сделали. А это ещё в 7-м. Я тогда уже шахматистом был, классным! Вот это – шахматы… я просто любитель играть в шахматы был, отлично играл. Классность имел. Вот таким образом. Поэтому и артиллерию хорошо освоил. А сейчас я это закрываю часами вот так вот…

Понятно. Как Вы к немцам относились?

Конечно, мы противники были! Никакой другой точки зрения нет.

А вот послевоенный период, когда я работал в Министерстве госбезопасности – немцы у нас в поселении находились в Кокчетавской области, и даже много. И поляков очень много было. Я с ними общался. Ну, ничего плохого. Внутри, конечно, не горит, говорить нечего. Закон мне позволяетразговаривать с революционерами из других стран. А когда мы освобождали территорию западных государств – то не злоупотребляли силой оружия и так далее, как это делали немцы. У нас этого не было, у нас это не поощряли, а наказывали.

Выотправляли посылки с фронта?

Посылки – мы там получали неоднократно. Но не посылали сами. Оттуда – я лично – нет. Некоторые семейные посылали чего-то. Мы мимо всего проходили. Даже в дом зайдёшь – никого нет, вся обстановка, какая есть. Я запрещал солдатам своим, я же командир. Никаких… это ж называется «мародёрство»! Вот мы ничего и не брали, в моём понятии. Я такой же в этом понятии и сейчас. Я когда работал начальником ОБХСС – знаете, как это? Тоже давать, кому надо. Так что в этом вопросе я никому не давал и сам не брал. И не ел, и никому не давал. Защищал интересы государства и народа.

Понятно. Какое настроение у Вас было на фронте?Строили планы на будущее – или жили сегодняшним днём?

Мы на фронте умоляли Бога, мы верили Богу всё равно, и сейчас верим в Бога. Хотя бы три дня прожить, три дня прожить после войны, чтобы видеть, что мы победили! А мы живём уже шестьдесят пять лет. У меня статья про это есть. Прямо на Ваш вопрос.

А вот – «Огонь войны». Это тоже интервью моё. [Показывает.]

А вот эта вот женщина в Саласпилсе находилась. Она запомнила меня в форме – и нашла. Вот такую петицию пишет мне об отце. Он в Риге был начальником артиллерии. А в войну без вести пропал. И она не может до сих пор найти, где отец её. Или немцы уничтожили, или ещё как погиб – никто не знает. Вот её переписка со мной. Она, оказывается, во сне меня видела. А её мать сказала, что какой-то военный начальник ей поможет. Я помог. Она 1937-го года рождения, зубы поставить решила, я ей это через нашу поликлинику сделал. И ещё ей какую-то материальную помощь оказали. Она вот в этой всей писанине ангелом-хранителем меня называет.

Было ли у Васна войне какое-то русское имя? Как Вас там звали по-русски?

Меня всегда звали Оргали Эсингазиев. Или – по званию: товарищ лейтенант. Мы всегда говорили по имени-отчеству. Военная дисциплина, военная форма. Я и сейчас в военной форме хожу. В парадной, в орденах, в наградах – один раз только в год, 9-го мая.

Победа – она мне вот эту книгу дала: произведения писателей социалистических стран Европы. Сейчас – общественной работой занимаюсь уже десяток лет. Я председатель Совета ветеранов, работал заместителем председателя городского совета… но в прошлом году бросил его, потому что уже тяжело.

Спасибо Вам большое!