Гавлинский Тимофей Иосифович

Я родился 14 августа 1925 года в селе Ульма Рыбницкого района тогда Молдавской АССР, где жила наша семья. Нас было шестеро детей: самая старшая сестра - 1915 г.р., и пятеро братьев, и еще потом в нашей семье жила девочка, из семьи наших родственников, т.к. ее родители умерли. Наш отец - Иосиф Антонович был отличным слесарем, что называется «золотые руки», хотя и был совсем безграмотным. Работал в разных местах, но в конце концов мы осели в этом совхозе «Ульма». Мама была домохозяйкой, но принимала участие в сезонных работах в совхозе.

Н.Ч. - Что вы можете рассказать о довоенной жизни?

Г.Т.И. - Конечно, тяжеловато жили, все-таки семья была большая, но не голодали, за счет собственного хозяйства как-то выкручивались, да и лес был рядом, всегда что-то там собирали. В школу пешком ходили в соседнее село Шмолены, оно было в трех километрах от нас. Конечно, помогали родителям. Совхоз у нас был свекловодческий, и еще когда мы были совсем детьми, нас привлекали к сбору вредных насекомых - долгоносиков. Собирали их в бутылки, и за это платили какие-то деньги. А с 13-14 лет нас уже регулярно привлекали к различным работам.

До войны я успел окончить семь классов, и думал продолжить учиться дальше. Мне нравились география, история, но по остальным предметам учился средне. Вот мой старший брат Борис и младший Константин, были круглые отличники, а я нет. Меня очень тянуло к технике, и когда я работал прицепщиком, то механизатор меня учил, как надо управлять трактором, и я думал получить профессию, как-то связанную с техникой.

Н.Ч. - Близость к границе как-то ощущалась?

Г.Т.И. - Конечно, мы ведь до июня 1940-го жили фактически у самой границы. Регулярно общались с пограничниками, они нас учили быть бдительными, подмечать разные мелочи. Проводились разного рода занятия по военной подготовке: зачеты по стрельбе, химзащите, видел даже, как ребята постарше летали на планере. Ну и, конечно, была очень серьезная патриотическая работа.

Н.Ч. - Было ощущение, что приближается война?

Г.Т.И. - Мы были обычные деревенские подростки, ну откуда мы могли это знать? Да, было какое-то общее ощущение, что будет война, ведь интенсивно велась военная подготовка, с людьми проводились занятия по гражданской обороне. В нашем лесу даже построили капитальные блиндажи, в которых жили военные, и проводили какие-то занятия, но так чтобы мы знали, что не сегодня-завтра война, нет, такого ощущения у нас не было.

Н.Ч. - Как вы узнали, что началась война?

Г.Т.И. - Я с двумя друзьями как раз возвращался домой из Рыбницы, и мы увидели, что над нами пролетел немецкий самолет, запомнилось, что он весь блестел в лучах солнца. А в совхозе по радио услышали сообщение, что началась война. Вскоре из нашего села забрали в армию всех военнообязанных.

Еще до прихода румын на окраине нашего села упал сбитый советский истребитель. Это было днем, многие видели как за ним гнались немецкие самолеты, и как он падал... Кинулись к тому месту, но сразу подойти к самолету не смогли, в нем начали рваться патроны. Потом достали погибшего летчика, я даже запомнил как его звали: Столяров Николай Матвеевич... Похоронили его, наверное, в нашем селе, но точно я этого не знаю.

Н.Ч. - Ваша семья не думала эвакуироваться?

Г.Т.И. - Когда уже немцы перешли через Днестр, то весь наш совхоз попробовали организованно эвакуировать, но мы успели отъехать от дома совсем недалеко, когда выяснилось, что немцы уже нас обошли, и поэтому все вернулись в свои дома.

Н.Ч. - Как вы впервые увидели оккупантов?

Г.Т.И. - Первый раз я их видел, еще когда через наше село проводили колонну пленных солдат. На центральной улице им устроили привал, и вот тогда я на них немного посмотрел. Всего там было человек пятьдесят-шестьдесят: несколько немцев, румын, но большую часть составляли гражданские румыны, это, наверное, были простые крестьяне, которых привлекали участвовать в перевозках, обозах. Все они просто сидели и отдыхали.

А потом уже до прихода румынских частей, на нас вышла их то ли разведка, то ли дозор. Мы с ребятами стояли у колодца, и тут из леса к нам направились где-то семь румынских солдат. Вначале они заставили нас попробовать воду из колодца, и только потом уже сами начали пить.

Возле нашего села никаких боев не было, румыны прошли даже не останавливаясь, и все.

Н.Ч. - В вашей деревне был постоянный румынский гарнизон?

Г.Т.И. - У нас в селе оставили всего трех человек, хотя село у нас достаточно большое: человек пятьсот, наверное. Старшим был штатский румын, я даже фамилию его запомнил - Овидени, он постоянно ходил с пистолетом и нагайкой, мог ударить ею человека. И у него в подчинении было два пожилых солдата: один словак, и один немец, но он, наверное, был из немецких колонистов из Румынии. Вот эти два солдата были абсолютно безобидные, они просто жили в нашем селе, ничего не делали, там был даже такой случай: сын моей сестры, ему было лет двенадцать, в компании с другими подростками в лесу привязали к дереву этого пожилого немца. И ничего, он видно, или не рассказал никому, или что, но эта история никаких последствий не имела. И даже этот Овидени, он хоть и был очень жесткий, но желания свести с ним счеты у моих односельчан я не помню.

Н.Ч. - В полицию из ваших односельчан кто-то пошел служить?

Г.Т.И. - Из нашего нет. Я знаю парень из соседнего села был полицаем, но у нас в округе казней или каких-то зверств не было, поэтому какой-то враждебности к ним люди не испытывали. Но при освобождении в соседнем селе Пыкала солдаты подошли к одной женщине, и спросили, есть ли в селе полицаи? Она и указала солдатам на парня. И те его на месте и застрелили, хотя он вообще ничего плохого не сделал...

Н.Ч. - В вашем селе жили евреи?

Г.Т.И. - В нашем совхозе все были украинцы, поэтому я тогда даже русского языка не знал, и была всего одна молдавская семья, и одна еврейская, заведующего магазином.

Я не помню уезжали они или как, но месяца через три после начала оккупации в наше село на работы пригнали евреев. Они были с семьями, им сделали что-то наподобие общежития, в котором они все вместе и жили. По моему они даже были без охраны. И вот среди них был и наш завмаг с семьей. Я знаю, что наши односельчане им помогали, подкармливали, но потом они как-то вдруг неожиданно исчезли, видно их всех куда-то увезли.

А потом как-то через наше село из Рыбницы гнали колонну евреев. Мы видели, как многих из них били, а самых ослабевших расстреливали прямо на дороге. У нас в селе был большой колодец, из него тянули воду с помощью лошади. И один парень из этих евреев то ли захотел в нем спрятаться, то ли просто ослабел, и упал в его, о румыны его вытащили, и на наших глазах стали его жестоко избивать... Над евреями, конечно, сильно издевались...

Н.Ч. - При румынах сохранили совхоз или раздали земли крестьянам?

Г.Т.И. - У нас совхоз сохранили, но работали мы в нем фактически бесплатно. Выживали только за счет личных хозяйств, и тем что приворовывали в совхозе. Нас, подростков, привлекали к разным работам, даже, собаками пришлось быть... Во время охоты нас заставляли идти по лесу и лаять, загоняли для охотников зверей...

А еще к нам в совхоз во время войны приезжал молодой румынский король Михай I со своей матерью, а потом и сам фашистский диктатор Румынии Антонеску. Правда, мы их лично не видели, потому что, всем жителям категорически запретили выходить из своих домов. У нас в совхозе было пять тысяч гектаров прекрасной земли, шикарный лес с тысячами родников, и ходили слухи, что они приезжали посмотреть наше хозяйство на предмет его приобретения.

Н.Ч. - В оккупации вы знали, что творится на фронте?

Г.Т.И. - Ходили какие-то слухи, я даже помню, что после Сталинграда румыны как-то сразу резко «подобрели». Видно уже поняли чем все кончится, и нажим заметно ослабили. Как потом оказалось, что у нас в округе были и партизаны, и подпольщики, но что они конкретно делали, я не знаю. У меня даже есть справка, выданная в 1985 году Институтом истории партии при ЦК КП Молдавии, подтверждающая, что мой отец Иосиф Антонович, во время войны был подпольщиком, но тогда мы об этом даже и не догадывались, а потом об этом он никогда вообще ничего не рассказывал.

Н.Ч. - Не было попыток призвать вас в румынскую армию?

Г.Т.И. - Нет, не только мы, но и даже молдаване для румын считались неблагонадежными, поэтому никого из нашего села в румынскую армию не брали.

Н.Ч. - Когда приближался фронт вас стали привлекать к каким-то военным работам?

Г.Т.И. - Нет, у нас ничего такого не было. У нас просто собрали группу взрослых мужчин, и увели в Рыбницу. Среди них был и мой отец, но уже в Рыбнице с другими односельчанами ему удалось бежать, и вскоре он вернулся домой. А из тех кому бежать не удалось один оказался аж в Австрии, и он вернулся только после войны.

Может быть с этой группой забрали бы и нас, подростков, но в течение нескольких дней мы прятались в лесу, а потом прошел слух, что в соседнем селе Малая Ульма видели разведчиков Красной армии, и мы с приятелями отправились туда. И действительно, там мы встретили наших солдат, один из них, я запомнил, что он был недавно призван из Харькова, был ранен в живот, и умирал на наших глазах...

Но сильных боев у нас в округе не было, фронт прошел очень быстро. Нас освободили, кажется, в марте 1944 года. Правда, немцы один раз бомбили наше село, когда через него проходили войска, мы спрятались в подвал, но повезло, особых разрушений не было.

Н.Ч. - Вы можете несколькими словами описать общее впечатление от оккупации?

Г.Т.И. - Полное бесправие, угнетение и тяжелый бесплатный труд... Дисциплина была очень жесткая, чуть что не так, сразу били. У нас как-то два человека выступили против чего-то, Мазуркевич и один скотник, здоровый такой был мужчина, но их забрали в жандармерию в Рыбницу, где зверски избили. Их, правда, вскоре выпустили, но они вернулись уже фактически инвалидами, и оба вскоре умерли... А больше из нашего села вроде никого не арестовывали.

Н.Ч. - Когда вас призвали в армию?

Г.Т.И. - Буквально через пару дней после освобождения нашего села. Собрали нас тогда человек пятнадцать, и пешком мы пошли в Рыбницу. Моего отца не призвали, он был 1885 г.р. Когда уже переходили по мосту через Днестр, то на лошади выскочил какой-то человек, и начал кричать: «Вас призвали незаконно, нужно через военкомат». Нас развернули, и действительно направили в полевой военкомат.

А уже оттуда мы попали в состав 89-го Гвардейского (позднее он получил наименование Кишиневского) артиллерийского полка в составе 41-й Гвардейской стрелковой дивизии, правда, нас раскидали по разным частям, и я с другом Володей Топчанюком попали во 2-ю батарею 76-мм орудий 1-го дивизиона... Я был парень плотный, крепкий, поэтому меня назначили заряжающим, а опытные солдаты стали меня обучать.

Никакого учебного полка, ничего такого не было, сразу в часть на передний край. Перед этим нас построили для принятия присяги и митинга, но налетели немцы, и нас немножечко «погоняли»... Но ничего, потом опять всех собрали, построили, и присягу там мы все-таки приняли. Меня сейчас приглашают в воинские части на разные торжественные мероприятия, в том числе и на принятие присяги, и я им рассказываю как довелось принимать присягу нам...

Н.Ч. - Вам сразу выдали военную форму?

Г.Т.И. - Да, нам выдали карабины, форму, хорошие американские ботинки красного цвета, и людей воевавших в гражданской одежде мне ни разу видеть не пришлось.

Н.Ч. - Из этих пятнадцати человек, что ушли на фронт вместе с вами, сколько вернулось с войны?

Г.Т.И. - Кстати, нам повезло, вернулись почти все, хотя большинство попало в пехоту. Одному оторвало руку, некоторых других ранило, несколько мужчин постарше погибло, а остальные вернулись почти все.

Н.Ч. - Сохранились воспоминания о первом бое?

Г.Т.И. - Конечно, было страшно. Еще когда нас бомбили в нашем селе, уже тогда стало страшно, а на передовой было еще страшнее... Ведь никакого понятия не имел, что делать, где прятаться... Но ничего, опытные солдаты помогали, подсказывали, и постепенно втянулся, стал соображать, что к чему.

Я пришел в батарею, когда мы были возле Оргеева. Пытались развить наше наступление на Кишинев, но сил уже не было, и сколько мы ни атаковали эти высоты возле Оргеева, так и не смогли продвинуться...

Тогда начали «зарываться» в землю. Выкапывали траншеи, а в них набиралось воды по колено... А та весна была очень холодная, даже снег в апреле выпал, а ночью еще и заморозки, эта вода замерзала... И только выглянишь из траншеи, немцы сразу начинали стрелять. Там они даже снаряда для отдельных солдат не жалели...

Мы же там все до единого и малярией переболели, со мной даже был такой случай. Я еще с двумя солдатами пошли к ручейку помыться, и хоть чуть-чуть избавиться от вшей, вшивость там у нас была просто страшная. А как-раз выглянуло солнышко, мы немножко пригрелись на полянке, и тут немцы нас заметили, и выпустили по нам несколько снарядов. Надо было отбежать, спрятаться, а у меня то ли от солнца, то ли еще от чего, случился приступ малярии. Совсем не было сил подняться, и сделать хотя бы пару шагов, чтобы спрятаться. Так и остался лежать на той поляночке...

Там, под Оргеевым, мы были у них как на ладони, поэтому вся жизнь была «под землей», а все передвижения осуществлялись только ночью. Почти до конца августа так и простояли в обороне.

Чем занимались? Все это время укрепляли линию обороны, думаю там были вырыты траншеи на сотни километров... И обучение, ведь когда дивизия вошла в Молдавию, то после предыдущих тяжелейших боев в строю оставалось примерно половина численного состава... Прислали пополнение из только что освобожденных территорий, и все это время опытные солдаты с нами занимались, учили разным вещам. Большинству из них было лет под сорок, и они казались нам пожилыми. Я помню, что они воевали от Сталинграда, многие были награждены, а меня они все время называли сынок.

Н.Ч. - Люди каких национальностей были в вашем расчете?

Г.Т.И. - Русские были, Старцев был мордвин, я украинец, но тогда этот вопрос никого не интересовал. Все мы были как одна семья, жили очень дружно, помогали друг другу во всем, и даже меня, хотя я совсем не говорил по русски, приняли как родного. Уже потом, после того как я тридцать лет прослужил в советской армии, то на украинском языке мне стало труднее говорить чем на русском.

Я и простых-то конфликтов не помню, а уж о таких, чтобы люди применяли оружие, я вообще ни разу не слышал.

Н.Ч. - В этих первых боях, что для вас было самое страшное?

Г.Т.И. - Да все там было страшно, ведь наши орудия стояли сразу за позициями пехотинцев, в каких-нибудь десятках метров... По ночам там активно работали разведки: наша, и немецкая, и я очень боялся, что меня ночью утащат в плен.

Н.Ч. - Под Оргеевом ваша батарея часто стреляла? Только по позициям немцев, или и по танкам тоже?

Г.Т.И. - Стреляли там часто, но не каждый день, и только по немецким позициям, танков мы там не видели. Стреляли в основном с закртых позиций, часто их меняли, и запомнился один случай. Как-то мы оборудовали позицию в винограднике, отстрелялись с нее, но прошло всего минут десять, и немцы как накрыли нас... Правда, у нас тогда никто не погиб, но накрыли они нас метко. Очень удачно они научились вычислять координаты наших орудий, и вести контрбатарейную стрельбу. Потом уже я узнал, что на этом направлении у них была сосредоточена целая артиллерийская дивизия, поэтому они нам там давали прикурить...

Н.Ч. - Что запомнилось из Ясско-Кишиневской операции?

Г.Т.И. - Перед самым наступлением нас вдруг перебросили в район села Кукурузены, и уже оттуда мы наступали на Кишинев. Нам повезло, каких-то особо сильных боев на нашем направлении не было, немцы опасаясь попасть в окружение начали отступать. Да, они отступали, сопротивлялись, но особо ожесточенных боев не было. Помню, как мы ночью через пригород Вестерничены входили в Кишинев. Весь город был в огне: горели вагоны, цистерны, то тут то там вспыхивала стрельба... В одном месте видел брошенную немцами пушку, у нее ствол был, наверное, метров десять.

Еще запомнилось, как по дороге шли тысячи пленных, и если немцев еще конвоировали, то огромные колонны румын зачастую шли вообще без охраны... Ведь только пленных в этой операции было захвачено больше двухсот тысяч. До сих пор у меня стоит перед глазами такая картина: параллельно нам, в сторону Румынии без всякой охраны движутся большие колонны пленных румын, изможденных, с большими вещмешками за спиной... А уже в Румынии видел на одном поле три колонны: отдельно стояли пленные немцы, румыны и «власовцы», но чтобы над ними кто-то издевался я не видел.

И стоит перед глазами картина с телами убитых. Тогда была страшная жара, и уже через два дня трупы чернели и сильно раздувались...

А потом нашу 4-ю Гвардейскую Армию на неделю оставили в тылу вылавливать окруженцев, и там мы их ловили тысячами.

Подошли к городу Васлуй, а там все смешалось: впереди немцы, и позади тоже немцы, которые нас «поджимают»... Доходило до того, что у нас на виду, к своим шли целые колонны немцев. Очень хорошо помню, что многие из них шли не застегивая, поддерживая руками штаны, и прямо на обочине часто присаживались, видно оголодали в окружении, и ели еще зеленый виноград, другие фрукты... А мы, бывало, пускали по таким колоннам один-два снаряда... Они разбегались, но потом опять выходили на дорогу и шли дальше.

Дошли до города Роман, а уже оттуда нас перебросили под Луцк и Ровно. Это была первая в моей жизни поездка на поезде. Там мы пробыли примерно месяц, немного отдохнули, нас пополнили, и отправили обратно в Румынию.

Н.Ч. - Не было случаев боестолкновений с «бандеровцами»?

Г.Т.И. - Нас предупредили, что эти места - центр «бандеровского» движения, что в лесах еще осталось много бандитов, но никаких эксцессов я не помню.

Н.Ч. - Куда вас отправили в Румынии?

Г.Т.И. - Где-то в ноябре нас привезли в город Тимишоара, и пешим ходом через Арад мы дошли аж до Югославии, точно помню, что проходили через города Субботица и Нови-Сад. Встречались там с партизанами. Дошли до Дуная как раз напротив венгерского города Мохач, и вот только здесь опять для нас продолжилась война. Так-же, как и под Оргеевым, ночью нас там бомбили какие-то легкие немецкие бомбардировщики. Что-то типа наших У-2, когда они подлетали близко, выключали мотор, и бросали бомбы. Очень неприятная штука, досаждали они нам сильно...

Передовые части нашей дивизии захватили плацдарм, многие там за это получили звание ГСС, а мы через Дунай переправились на понтонах, и вот оттуда до самого конца войны мы воевали, что называется, «без продыху»... Почти каждый день и ночь шли бои, были убитые, раненые...

Правда, вначале мы продвигались вперед довольно быстро. Помню даже, что когда захватили артиллерийский завод в Секешфехерваре, то рабочие стояли у станков, они явно не ожидали нас так быстро увидеть... Там же, возле города, мы захватили немецкий военный аэродром с пятьюдесятью полностью готовыми к вылету самолетами...

Венгрия показалась нам богатейшей страной: хорошие дороги, красивые города, богатые деревни... В любом доме было много разного скота, почти в каждом своя коптильня... Вот там в плане еды было прекрасно: разные окорока, колбасы, сало... Может немцы и сражались так за Венгрию, потому что она была как бы сказали у нас «житницей Рейха»?

Гавлинский Борис. (пропавший безвести брат Гавлинского Т.И.)

Но немцы с венграми сопротивлялись очень отчаянно, и нас, как противотанковую артиллерию, часто перебрасывали на самые опасные участки. Вместо лошадей нам выдали машины, поэтому мы были очень мобильными. Часть наших войск окружила Будапешт, а нас поставили во внешнее кольцо окружения, и вот только тогда мы впервые столкнулись с немецкими танками. Немцы стремились любой ценой вызволить из Будапешта свои окруженные войска, и сформировали для прорыва окружения мощнейший бронированный кулак, из отборных эсэсовских танковых дивизий. Что это были за бои...

А потом, где-то 4-5 января нас из-под Секешфехервара сняли, и срочно отправили под город Бичке, перекрыть опасное для прорыва направление. Потому что немцы ночью внезапно в районе города Комарно форсировали Дунай, разгромили там, кажется, нашу 80-ю дивизию, и начали наступление на Будапешт. Заняли мы позиции, впереди нас была долина где-то на полтора километра, которая хорошо просматривалась, и за ней возвышенность.

Утром мы встали, начали заниматься какими-то работами, ходим в полный рост, и тут с этой возвышенности на нас пошли немцы... Видимость была отличная, и я лично насчитал 37 танков, а за ними еще ведь шла и пехота... Помню еще, что вперед танков вырвалась их санитарная машина, кого она там подбирала? С нами еще были наши танки, и кажется, кто-то из них первый открыл огонь, и началась перестрелка... Справа от нас, метрах в пятидесяти стояла «тридцатьчетверка», и я видел как прямо в лоб они получили осколочный снаряд. Перепуганные танкисты выскочили, отбежали на некоторое расстояние, но вскоре вернулись в свой танк.

Тут немецкие танки вдруг все повернули влево, видно решили обойти нас с фланга. Но к нам сразу же подогнали машины, и нас срочно отправили на новую позицию: перекрыть дорогу Комарно-Будапешт. Возле самого Бичке, в каком-то карьере две батареи нашего дивизиона заняли позиции, но никакой пехоты впереди нас не было.

А грунт там был каменистый, к тому же зима, он сильно промерз, и копать в нем укрытия было невыносимо тяжело. Я помню, что за всю ночь работы нам удалось «зарыться» в землю, всего сантиметров на десять-пятнадцать... К тому же немцы постоянно вели минометный обстрел, и сильно нас отвлекали, ведь окопов не было, и мы вынуждены были разбегаться. И всю ночь я слышал шум каких-то моторов... Только потом я понял, что видно немцы схитрили: ночью нас специально отвлекали, чтобы незаметно подвести поближе свои танки... А у нас ни пехоты впереди, ни дозора, никого...

А утром, когда только-только рассвело, буквально метрах в пятидесяти от наших позиций мы увидели немецкие танки, за которыми шла пехота... Причем, мы даже успели первыми выстрелить, но то ли снаряд срекошетировал, то ли еще что, но в общем танк, который шел именно на наше орудие, думаю, что все-таки это был «тигр», мы не подбили. И тогда уже он по нам врезал... Разбил наше орудие, я еще успел увидеть, что загорелась вытекавшая из накатника тормозная жидкость, и мы бросились бежать.

Мне повезло, что наше орудие было самым крайним с левой стороны позиции, и я бросился именно влево, к находившейся неподалеку лесопосадке. В общем вырвалось нас оттуда всего пять человек... А остальным немцы этот путь для отхода отрезали, и что случилось с моими товарищами по расчету я так до сих пор не знаю...

С нами оттуда вырвался командир нашей батареи Елисеев, еще какие-то три бойца, и мы отправились в штаб артполка, в Бичке. Нас там выслушали, а утром отправили в разведку: узнать судьбу двух оставшихся в окружении батарей. И вот эту разведку я всегда вспоминаю как самый яркий эпизод «моей» войны...

Пошли мы тоже впятером, но вместо Елисеева с нами пошел еще какой-то сержант. И когда оставалось дойти до той позиции совсем немного, нам нужно было преодолеть еще низинку, там, кажется, было припорошенное снежком картофельное поле. Начали спускаться в нее, и тут по нам из посадки ударил пулемет, видно немцы выставили какой-то заслон. Мы шли друг за другом с интервалом метров в пять-десять, первые двое, и я успели спуститься, а двух последних наших солдат пулеметчик ранил. Вижу, двое моих товарищей начали перебежками выходить из зоны огня, и я тоже решил добираться до зарослей кустарника. Еле туда добрался, а немец уже по мне стреляет, пули прямо надо мной свистели, а срубленные ими веточки падали мне прямо на лицо... Я тогда, конечно, сильно испугался, но не за жизнь, а чтобы не попасть в плен. Готовился уже к тому, чтобы застрелиться.

Н.Ч. - А почему вы так боялись попасть в плен?

Г.Т.И. - Мы знали, что немцы сильно издеваются над пленными, и поэтому больше всего на войне я боялся попасть в плен, и очень боялся того, что ночью меня утащит немецкая разведка.

Как-то раз нам показали, что немцы сделали с попавшими к ним в плен десятью разведчиками. Их просто растерзали... И чуть позже мне лично довелось увидеть, что немцы натворили в венгерском местечке Вереб...

Это было когда мы отступали под Секешфехерваром, немцы там прорвались, и по-моему захватили в этой деревеньке наших обозников и тыловиков. А когда мы повторно освободили эту деревушку, и то ли в кузне, то ли в какой-то мастерской нашли тридцать девять растерзанных тел наших солдат... Наше орудие было в штурмовой группе, которой поручили отбить это село, поэтому я там оказался еще до того как все тела убрали, и все это видел лично... Никого из них немцы просто так не убили... Отрезали руки и ноги, забивали в головы болты, а перед входом лежала убитая медсестра, у нее немцы отрезали груди... Вся земля там была насквозь пропитана кровью...

Когда мы это село освободили, то взяли в плен одного немца, он там задержался с какой-то местной молодухой. И когда увидели, что они там натворили, то его «просто» повесили...

И такое произошло не только в этом селе, но и в других соседних, потому что на нашем участке наступали эсэсовские дивизии...

Поэтому я готов был застрелиться, лишь бы не сдаться в плен. Но видно немцев у пулемета было двое, или вообще один, и поэтому никто нас не окружал. Кое-как перебежками я выбрался обратно на пригорок, где меня уже ждали двое моих товарищей, и мы начали думать, как вытащить наших раненых. Заметили откуда стрелял немецкий пулемет, примерно метрах в двухстах от нас вился еле заметный дымок. И пока думали, как вытащить раненых я решил выстрелить по пулемету. Тщательно прицелился, в разведку нам дали автоматы, и дал две короткие очереди. Пулемет стрелять перестал. То ли я повредил пулемет, то ли попал в пулеметчика, а может он просто решил уйти с позиции, но факт тот, что стрельба стихла, и мы спокойно вытащили наших раненых товарищей и отнесли их в медсанбат. Правда, тогда мы так ничего и не узнали о судьбе наших двух батарей...

А спустя два или три дня в расположение нашего полка вернулся наводчик из 1-й батареи Чайковский. Он был весь в грязи, выглядел очень уставшим и изможденным, даже плакал, когда рассказывал о случившемся... Его вызвали в штаб, видно подробно расспрашивали об этом «разгроме», и уж не знаю, что он там такого рассказал, но буквально через пару дней его наградили сразу двумя орденами: «Боевого Красного Знамени» и «Отечественной войны»...

Думаю, что все-таки наше начальство чувствовало за собой какую-то вину за гибель двух наших батарей, и чтобы хоть как-то оправдать их потерю, видно решило представить все так, будто они погибли не зря, а героически сражаясь... Другого объяснения тому, чтобы простого солдата с интервалом в два дня наградили двумя орденами я не нахожу.

А уже после войны я много общался с Дороганичем Алесандром Дионисовичем, он тоже уроженец Молдавии, служил в 1-й батарее, и как раз в том же бою он попал в плен к немцам. Он рассказывал, что в плен тогда попало много наших солдат, и даже какой-то Герой Советского Союза из пехотинцев. Немцы отправили их в тыл, и только в Австрии в составе группы из одиннадцати человек ему удалось бежать из плена. Они встретили какую-то нашу танковую часть, и их взяли воевать простыми танкистами в эту танковую бригаду. Причем, Дороганич после войны добился высокого положения в партии, работал в ЦК КП МССР, но факт своего пребывания в плену он никогда не скрывал, об этом многие знали, но никаких неприятных последствий для него это не имело.

Меня за эту разведку наградили медалью «За отвагу».

Н.Ч. - Кроме этого случая в разведке, вам еще пришлось на фронте стрелять из стрелкового оружия?

Г.Т.И. - Нет, тот случай так и остался единственным.

А ночью того же дня, когда мы вернулись из разведки, немцы попытались атаковать как раз с того направления, откуда по нам стрелял этот пулеметчик. Но к тому времени сюда уже перебросили какой-то мотоциклетный батальон, который этих немцев и положил... Мы же были без пушки, поэтому находились в окопах с пехотой, и утром увидели такую картину: на поле перед нами чуть ли не рядами лежали сотни две, наверное, фашистов... По полю ходили наши солдаты и добивали раненых эсэсовцев... Это были именно они, я тоже ходил на них смотреть, и видел у них эмблемы: череп и кости. Запомнилось, что одеты они были шикарно, во все новое: белые маскхалаты, какие-то бурки что-ли. Но тогда говорили, что в атаку они шли пьяными.

Н.Ч. - Что было после этой разведки?

Г.Т.И. - Отдохнуть нам не пришлось, начали опять формировать батарею, во главе с Елисеевым, но меня уже назначили наводчиком орудия. Вначале у нас была всего одна пушка, потом еще одну прислали, и постепенно довели до положенных четырех.

Под Бичке тогда немцев остановить все-таки удалось, но бои там были просто кошмарные... И в окружение мы даже там попадали, и людей очень много потеряли, но немцев все-таки остановили... А потом нас опять перебросили под Секешфехервар, и там тоже были тяжелейшие бои...

Насколько я знаю, тогда немцы против нас бросили 6-ю танковую армию СС в которую входило одиннадцать танковых дивизий... Секешфехервар мы все-таки оставили, отступили, но немцы прорвали нашу оборону, и дошли аж до самого Дуная... Во время этого рейда они захватили все госпиталя 4-й Гв.Армии, и перебили в них всех раненых... Ужас, что там творилось, день и ночь шли бои... Как я в тех боях выжил, до сих пор не понимаю...

Помню, когда отступая проходили через Секешфехервар, венгры на нас сверху из домов чего только не бросали... В те дни нас почти не кормили, и я заскочил в какой-то дом найти что нибудь из еды. Хочу выйти, а дверь уже заперта на ключ... Хорошо это был первый этаж, и я смог выйти оттуда через окно, но потом ребята говорили, что венгры так наших одиночных солдат ловили и убивали...

Отступили от города, но недалеко, в районе большого села Лавашберень нас остановили наши «заградотряды»

Н.Ч. - Насколько жестко они там «наводили порядок»?

Г.Т.И. - Ничего такого там не было, ведь мы отступали организованно, без паники. Просто они всех останавливали, и как-то организовывали оборону.

Когда мы там стояли в обороне, немцы продолжили свое наступление немного в сторону от нас, но и нам там тоже досталось... Три дивизии нашей армии, в том числе и наша, оказались в «мешке», нас почти окружили, а «горловина» этого «мешка» там была всего где-то километр...

А уже перед наступлением к нам, в этот «мешок» стали вводить подкрепления. Я столько войск и артиллерии в жизни не видел... Один раз, помню, как через эту «горловину» прямо строем шли сотни наших молодых солдат. Спросили их, откуда они: «9-я Армия с Карельского фронта».

Там перед наступлением мы дали такую дикую артподготовку, что не слышно было, что в метре от тебя человек говорит... Когда наступали, видели десятки брошенных немцами танков, у них видно закончилось горючее.

Вскоре меня там контузило: совсем рядом с нашим капониром взорвался снаряд, я потерял сознание, но мест в госпиталях после этих событий еще не хватало, отправить меня было некуда, и поэтому я остался в своей батарее. У меня сильно опухла шея, где-то неделю я не мог нормально двигаться, и меня просто возили на лафете пушки.

Сразу после войны был набор в военные училища, и на медосмотре спрашивали: «Есть ранения, контузии?» я честно ответил: «Был контужен», и всех поступавших отправили учиться, а меня «забраковали». Я очень хотел служить, поэтому в следующий раз на медкомиссии о той своей контузии умолчал, и она у меня по документам нигде не проходит. А уже когда я увольнялся из армии, то на медосмотре это дело обнаружили, выяснилось, что у меня тогда были сильно повреждены шейные позвонки, и меня стали спрашивать: «Как же вы служили после такой травмы?»...

Пошли в наступление и дошли до города Санкт-Валлентин в Австрии. Причем, я повторюсь, что после того как мы вошли в Венгрию почти каждый день у нас были бои. Помню, даже 8 мая меня отправили с донесением в штаб, и тут немцы начали сильнейший артобстрел. Видно они догадывались, а может уже и знали, что войне вот-вот конец, и решили перед капитуляцией выпустить по нам все свои боеприпасы... И вы знаете, вот я совершенно не помню, как нам объявили о Победе, чтобы мы ее как-то отметили. Но помню, что когда мы шли через эти австрийские Альпы, мы видели свежие могилы наших солдат с датами в конце мая, и даже июне, и я не мог понять, ну как-же так...

Дошли мы до этого Санкт-Валлентина, он стоит на Дунае недалеко от Линца. Мост был целый, и перед ним стояли тысячи единиц брошенной немецкой техники. За Дунаем была уже зона союзников, и немцы бросились сдаваться именно к ним, но американцы с техникой к себе не пускали, поэтому немцы ее всю и побросали...

Зато с той стороны на нашу сторону шли целые колонны освобожденных узников концлагерей, в том районе их было много, как я потом уже узнал, там совсем недалеко и «знаменитый» Маутхаузен... Причем, это были только европейцы: французы, итальянцы, греки, наших среди них я не видел... Потом через мост к нам пошли целые колонны пленных венгров, брали эти брошенные машины, и ехали на юг, их, наверное, уже там проверяли.

Нас там еще использовали для ловли немецких окруженцев, которые прорывались в американскую зону. Причем, я помню, что там мы ловили даже таких, которые попали в окружение еще в Ясско-Кишиневской операции. Представляете, сколько уже времени прошло, а они все выбирались к своим... С ними бывали стычки, в которых уже после победы гибли наши солдаты...

Н.Ч. - На передовой вам приходилось видеть командиров высокого ранга?

Г.Т.И. - Почему, приходилось. Командиром нашей дивизии был генерал-майор Цветков, он был очень боевой, пользовался большим авторитетом в частях, и я даже помню момент, когда в решающий момент одного боя, он лично повел солдат за собой. Причем, насколько я понял, что у него авторитет был не только у подчиненных, но и у командования, поэтому нашу дивизию ставили на самые опасные направления.

Чтобы кто-то из командиров ударил подчиненного, я таких случаев ни разу не видел и не слышал, хотя слышал, что во время отступления могли даже застрелить.

Н.Ч. - Насколько справедливо награждали в вашей части?

Г.Т.И. - Откуда я знаю? Видел, что опытные бойцы из моего расчета, воевавшие еще от Сталинграда, были награждены орденами «Славы». Знаю, что многих у нас наградили за Корсунь-Шевченковскую операцию, а командира первой батареи наградили даже званием ГСС, но это все было до меня. А так вроде с наградами нас не обижали, правда мы и воевали под конец войны. Вот я, например, пулемет в той разведке «заткнул» почти сразу дали «За отвагу», танк подбил, тут же наградили «Красной Звездой».

Н.Ч. - Вы подбили немецкий танк?

Г.Т.И. - Да, а разве я не рассказывал? Это было в период нашего отступления в Венгрии. Там как получилось? Три немецких танка шли по возвышенности вдоль наших позиций, я помню, что там были большие снопы из кукурузы, и видно они среди них маскировались, но я так удачно прицелился и выстрелил, что, наверное, попал одному из них прямо в боезапас, в общем он сразу взорвался...

Потом нас еще наградили медалями: «За взятие Будапешта», «За взятие Вены».

Н.Ч. - Вообще сколько немецких танков подбило ваше орудие?

Г.Т.И. - Я точно помню про два. Один мы уничтожили еще в старом составе, и еще один в новом.

Н.Ч. - Что вы можете сказать о 76-мм орудии?

Г.Т.И. - Я могу дать только самую высокую оценку: исключительно хорошее, очень надежное орудие. У нас за все то время, чвто я воевал, не было ни единой поломки. У нас была модель 1943 года с удлиненным стволом, но силами расчета это орудие можно было достаточно легко переместить.

Н.Ч. - Приходилось катить орудие за наступающей пехотой?

Г.Т.И. - Да, особенно часто приходилось это делать в Венгрии, там же день и ночь шли бои, и мы должны были обеспечить поддержку пехоте. Ведь наши позиции были почти сразу за пехотинцами, ну может, метров сто от силы нас разделяло.

Н.Ч. - Сколько человек находилось у орудия во время боя? Была взаимозаменяемость? Основная цель вашего орудия в бою, кто ее выбирал?

Г.Т.И. - Во время боя у орудия всегда находилось пять человек: командир расчета, наводчик, заряжающий и два подносчика снарядов. Взаимозаменяемость у нас была, т.к. во время различных работ, одновременно шло и обучение. Когда еще мы стояли в обороне у Оргеева, меня там наши «старички» хорошо натаскали. Ведь меня потом назначили наводчиком, без всякого дополнительного обучения.

Основная наша задача и цель на поле боя - немецкие танки. Непосредственно цель в бою указывал командир орудия. Командир батареи располагался посередине, т.е. между 2-м и 3-м орудием.

Н.Ч. - Кто выбирал позицию для орудий? Делали запасные, ложные позиции?

Г.Т.И. - Позиции орудиям, наверное, назначал командир батареи, я уже точно не помню. Запасные позиции вроде бы мы не делали, я такого не помню. А вот ложные мы делали когда долго стояли в обороне под Оргеевым, и бывали случаи, что немцы эти позиции бомбили.

Н.Ч. - Рисовали звездочки на стволах орудий? Зимой орудия перекрашивали?

Г.Т.И. - Нет, звездочек у нас никто не рисовал, и зимой орудия не перекрашивали, они все время были зеленого цвета.

Когда мы подошли к Бичке у нас было много опытных, награжденных солдат, но чтобы какой-то расчет выделяли как самый опытный, самый заслуженный, у нас такого не было.

Н.Ч. - Какие снаряды вы использовали? Всегда они были в достаточном количестве или случалось что их не хватало?

Г.Т.И. - Снарядов у нас всегда хватало, перебоев в их поставке не было ни разу. Мы использовали осколочно-фугасные, фугасные, бронебойные и подкалиберные снаряды. Кумулятивных, шрапнели и картечи у нас никогда не было. И всегда мы оставляли НЗ.

Н.Ч. - Премию за подбитые танки платили? Вообще деньги на фронте вы получали? Говорят за границей даже валюту выдавали.

Г.Т.И. - Вот про денежный вопрос я вам ничего не скажу, не помню уже, что там было.

Н.Ч. - Как вы можете оценить немецкие танки?

Г.Т.И. - Конечно, их новые танки «Тигр» и «Пантера» были очень опасными соперниками. Мощные орудия, хорошие прицелы, но ничего, и их успешно уничтожали. Мы неоднократно проходили через места где видели по десять-двадцать сожженных танков с обеих сторон... В одном таком месте я даже как-то забрался в один подбитый «тигр», и немного посидел внутри. Бросилось в глаза, что по сравнению с нашими танками в них было просторнее, и хорошие условия для работы экипажа.

Н.Ч. - Политработники лично у вас пользовались авторитетом?

Г.Т.И. - Как вам сказать. Я же был простой деревенский парень, когда пришел в армию, жизни, ничего не видел, даже на поезде ни разу не ездил, а тут столько всего нового, столько событий. И даже присутствовать на комсомольских собраниях мне было очень интересно. Поэтому, как некоторые другие ветераны, я не могу сказать, чтобы что-то у меня вызывало раздражение или недовольство. Ничего такого у меня не было.

Но, конечно, патриотическая работа велась тогда очень сильно. Я же был и пионером, потом в комсомол вступил, и хотя даже у нас в совхозе были репрессированы несколько людей, вера в советскую власть у нас не пошатнулась. Каких-то разговоров против Сталина или партии мне ни разу слышать не довелось.

Н.Ч. - А с особистами вам довелось сталкиваться?

Г.Т.И. - Мне нет. Даже когда нашу батарею тогда разгромили, то меня никуда не вызывали, и не допрашивали, и даже нашего командира батареи Елисеева, насколько я знаю, тоже. Когда под Секешфехерваром нас остановили «заградотряды», то и там тоже все было спокойно, никого там для острастки не расстреливали.

Вообще мне повезло, лично ни разу не довелось присутствовать при показательных расстрелах, хотя такое практиковалось. Например, когда к нам однажды пришло пополнение из запасного полка, то люди рассказывали, что перед самой отправкой на фронт перед их строем показательно расстреляли трех человек... Я запомнил, что один из них был «самострел» из западной Украины, а со вторым вообще произошла чудовищная на наш взгляд несправедливость. Это был какой-то старший лейтенант, который во время наступления проходил совсем недалеко от своего родного села. Естественно, что ему захотелось туда заскочить, и навестить своих родных, но когда он вернулся в свою часть, то его «выставили» дезертиром, и показательно расстреляли...

Н.Ч. - Насколько было распространено такое явление как «самострелы»?

Г.Т.И. - Я лично, ничего такого не видел, но по рассказам других солдат знал, что такие факты были.

Н.Ч. - С «штрафниками» доводилось сталкиваться?

Г.Т.И. - Ни разу их вообще не видел, и людей прошедших «штрафную роту» не встречал.

Н.Ч. - Кто на фронте был самым близким вашим другом?

Г.Т.И. - Вы знаете, хотя на людей мне везло, но вот слишком близко я так ни с кем и не подружился. Начали мы служить с моим односельчанином в одной батарее, но вскоре его перевели в самоходный дивизион. В моем расчете были хорошие люди, которые прекрасно ко мне относились, но они были значительно старше меня. До сих пор меня мучает вопрос: что с ними стало, какова их судьба, погибли ли они в том бою, или попали в плен?..

А ведь у нас в артиллерии не было таких потерь как в пехоте, и люди успевали близко познакомиться, подружиться, а вот в пехоте... Да, честно говоря, ведь кроме солдат своей батареи я вроде и не знал никого больше. Ведь постоянно находишься только с ними, постоянно чем-то занят.

Н.Ч. - Чью смерть вы переживали больше всего?

У меня был такой случай: там же в Венгрии ночью мы стояли возле какого-то озера, было очень тихо, даже слышали как гуси кричат... И тут вдруг слышим выстрел немецкого танка, и одновременно взрыв... Одним этим разрывом убило и весь расчет соседнего орудия, с их командиром взвода, помню, что он был еврей, и их лошадей... Нас послали вытащить орудие, мы с трудом это сделали, а потом уже когда сели отдохнуть, я открыл замок, и увидел, что внутри был снаряд. Мне стало не по себе, ведь когда мы тащили это орудие, то могли случайно нажать на спуск, а вокруг же были люди, и точно бы кого-то убило... Пока разбирались с этим орудием, видели, что вдалеке от нас, по пригорку, перебегали немцы, но мы на них не обращали внимания, ходили в полный рост, нам казалось, что они очень далеко. И тут они начали по нам стрелять, вокруг засвистели пули, и совсем рядом от меня вдруг упал узбек из нашего расчета, и почти сразу умер... А ведь только что он стоял рядом со мной... Тогда мы развернули орудия, и прямой наводкой начали стрелять.

В одном месте в Венгрии мы проходили мимо поля на которое свозили похоронить тысячи погибших солдат, и наших, и немцев... Целые «кучи» из них были навалены... Эти тяжелейшие картины я помню очень ярко...

Н.Ч. - Погибших солдат из вашей батареи кто хоронил?

Г.Т.И. - Насколько я помню, мы сами ни разу никого не хоронили, этим занималась похоронная команда.

Н.Ч. - У вас тогда не было ощущения, что мы воюем с неоправданно большими потерями?

Г.Т.И. - Тогда мы так не думали, это ведь только сейчас мы многое узнали... Видели, конечно, ошибки, и даже тогда понимали, что многое у нас планируется и делается в расчете на русское авось да на «ура»...

Н.Ч. - В бога на фронте вы верить не стали?

Г.Т.И. - У нас мама была очень религиозная, и когда мы были маленькие она нас водила в церковь. Но все-таки в школе нас уже воспитывали атеистами, это дело не поощрялось, но я всегда говорю так: что на войне я остался жив только благодаря маме, видно она за меня очень сильно молилась...

Н.Ч. - Были у вас на фронте какие-нибудь приметы, предчувствия?

Г.Т.И. - Нет, лично у меня ничего такого не было.

Н.Ч. - Бывали случаи, что к вам присылали на пополнение солдат, которые совсем не говорили по-русски?

Г.Т.И. - Бывало такое, но нечасто. Это были люди из Средней Азии, Молдавии, вообще нашу дивизию очень часто пополняли молдаванами. Но ничего, как-то на руках объяснялись, и в боевой обстановке люди очень быстро учились.

Н.Ч. - Вши у вас были на фронте? Как часто удавалось помыться, постираться?

Г.Т.И. - Насколько я помню, вши у нас были постоянно. Боролись с ними известным способом: прожаривали одежду на специально приспособленной бочке. Но вот совсем не помню, чтобы нам хоть раз централизованно организовали баню, все время самостоятельно как-то мылись.

Н.Ч. - Как кормили на фронте, спиртное часто выдавали?

Г.Т.И. - Кормили нас нормально, но это ведь еще и от разных факторов зависит. Как я уже рассказывал, когда мы пять месяцев стояли под Оргеевом, то нас кормили только раз в сутки по ночам, потому что немцы с высот все прекрасно видели, и стреляли на любое передвижение. При напряженных боях в Венгрии тоже случалось, что было не до организации регулярного питания. Но там же, в Венгрии, у нашех поваров не болела голова из чего нам готовить, продуктов и всякого домашнего скота там было море, почти в каждом доме было вино.

Насколько я помню, водку нам выдавали по праздникам, а в зимнее время, может быть даже каждый день. Но я тогда почти не выпивал, молодой был совсем, и отдавал свою водку старшим товарищам. Помню, как Фролов и Старцев «для усиления эффекта» сливали водку в котелок, крошили туда хлеб, и ели эту смесь ложкой. Но перед атакой мы не пили, ни разу такого не было.

Про то, что немцы специально оставляют технический спирт нас предупреждали, и я слышал о таких случаях, но сам ни разу не видел.

Н.Ч. - С формой не было проблем, одевали вас хорошо?

Г.Т.И. - Форму мы почти не снимали, и я что-то не помню, чтобы нам ее заменяли. Я ходил в гимнастерке, вместо шинели мне выдали ватник, а на ногах ботинки, причем обмотки я нормально наматывать так и не научился, они у меня постоянно разматывались. Касок мы не носили вообще, и я даже не помню, чтобы нам их выдавали. Я нашел где-то танкистский шлем, и часто ходил в нем.

А когда мы ходили в ту разведку, то я помню, что на мне тогда были «штатские» штаны, которые я нашел в каком-то доме, потому что мои совсем порвались, а новые не выдавали.

Новую форму нам всем выдали перед тем, как мы должны были всретиться с американцами. Выдали все новое, и впервые нам тогда выдали кирзовые сапоги, в них мне ходить понравилось больше чем в ботинках. Но с американцами мы так и не встретились, были через реку друг от друга, но когда мы подходили к этому Санкт-Валлентину, то американские самолеты летали над нашей колонной очень низко, мы даже лица летчиков видели, качали нам крыльями.

Н.Ч. - Ваше впечатление от заграницы?

Г.Т.И. - Конечно, у меня, совсем подростка, который и из своей деревни далеко не уезжал, было много впечатлений. Красивые города, отличные дороги. Поразило изобилие в Венгрии, в каждом деревенском хозяйстве было полно скота, много еды, там мы, конечно, отъелись немножко...

Н.Ч. - У вас были какие-то трофеи? Посылки домой посылали?

Г.Т.И. - Солдатам разрешалось посылать домой посылки по 5 кг в месяц. Я послал две посылки из Австрии, но я помню, что когда у нас появилась такая возможность, то особого выбора, что послать уже не было. Я послал какой-то отрез материала, часики сестре, а отцу я нашел такой красивый костюм, как у лесника.

Н.Ч. - Говорят, что многие офицеры этим злоупотребляли?

Г.Т.И. - Было такое. Я, например, помню, что начальник артиллерии нашей дивизии вывез из Амштеттена легковую машину, несколько мотоциклов, другое имущество. Но вообще многие из старших офицеров вывозили какое-то имущество. Это было, конечно, некрасиво, ведь они этим занимались особо не таясь, об этом многие знали... Но не все офицеры себе такое позволяли, потому что я помню, что наш командир батареи вообще ничего не вывез.

А уже когда я учился в Киеве в училище, то к нам прислали нового начальника учебной части, и нас направили разгружать его имущество. Приехал из Германии полковник, который привез с собой целый вагон-пульман, набитый разными вещами, и мы человек 15-20 курсантов, чуть ли не сутки разгружали его имущество...

Н.Ч. - Вам довелось воевать только против немцев?

Г.Т.И. - Нет, еще довелось повоевать и с венграми. Согласен с другими ветеранами, они были такие же упорные и жестокие как и немцы. Против рымын мне воевать не пришлось. Но мы на них насмотрелись в Молдавии, когда они тысячами сдавались в плен. Было видно, что это простые крестьяне, которым эта война совсем не нужна.

Н.Ч. - Как вы можете оценить немцев как солдат?

Г.Т.И. - Они были очень грамотные и подготовленные.

Н.Ч. - После того, что вы насмотрелись на фронте, особенно после того, что вы лично видели в венгерской деревушке Вереб, у вас не появилось желания не просто победить, но и отомстить?

Г.Т.И. - Нет, даже после всего того, что я видел, желания «отомстить по-настоящему» ни у меня, ни у других солдат не появилось. За все время на фронте я ни разу не видел, чтобы над пленными издевались, или тем-более, чтобы их убивали.

Н.Ч. - Из вашей семьи еще кто-то воевал?

Г.Т.И. - Старшим из моих братьев был Борис 1921 г.р., он был гордостью нашей семьи. Умница, круглый отличник, высокий, красивый. Он учился на военного врача в Казанской школе санитарного-инструктора, даже адрес училища у нас сохранился ул.Карла Маркса,76. Мы потом делали запрос, но единственное, что нам удалось выяснить, что в июне 41-го его отправили на фронт, и больше о нем ничего не известно... Ни одной весточки от него мы так и не получили... Мама до самого последнего дня своей жизни верила, что он жив, и ждала его... Так хочется хоть что-то узнать о его судьбе... Хоть где его могилка...

Н.Ч. - Часто потом вспоминали войну? Что вспоминаете в первую очередь?

Г.Т.И. - Конечно, вспоминал. Прежде всего как было тяжело, в каких условиях мы тогда жили, через какие лишения прошли... Эти тяжелейшие бои под Секешфехерваром, когда немцы на нас наступали и днем и ночью, честно говоря, даже и не надеялся в тех боях остаться живым...

Н.Ч. - Как сложилась ваша жизнь после войны?

Г.Т.И. - Когда закончилась война нас направили в австрийский городок Амштеттен, где мы пробыли где-то год, потом нас перебросили в венгерский город Печ, где мы тоже были около года, и только потом нас отправили на Родину, под Черкассы. Там нашу дивизию расформировали, и я попал служить в батальон химической разведки Киевского военного округа, и уже оттуда попал учиться в Киевское танково-техническое училище имени Тимошенко. Окончил его в 1951 году и до 1972 года служил в советской армии, ушел в запас в звании майора.

Осели мы в Кишиневе, работал в разных местах. Есть дочка, внучка.