Гордимер Лев Владимирович

Я родился 25 сентября 1921 года в знаменитом городе Геническе, расположенном на границе с Крымом, который тогда относился к Запорожской области. В 2011-м году мне исполнилось 90 лет, а в этом году будет уже 91 год. Отец мой Ицык-Вульф Гордимер заведовал городской аптекой, мать там же работала. Они были еще дореволюционными фармацевтами. У меня сохранился кондуитный список фармацевтической практики отца 1916-го года, в котором указано, что Ицык-Вульф Гордимер окончил Шауляйскую (в оригинале – Шавельскую) мужскую гимназию, за что ему было выдано свидетельство от 29 ноября 1912-го года (по старому стилю) № 1495. Потом он состоял аптекарским учеником при Попелянской аптеке провизора Лилейко в течение 1912-1915 годов. А потом отец поступил в Геническую аптеку управляющим провизором, подвергался испытаниям в Харьковском университете на звание апекарского помощника, в чем ему было выдано надлежащее свидетельство от 3 ноября 1916 года № 3442. С этого времени Ицык-Вульф Гордимер состоял аптекарским помощником при Генической номерной аптеке.

В родном городе я окончил среднюю школу. Получил полное среднее образование, десять классов, весьма солидно по тем временам. В этом городке было две средних школы, одна, русская, вторая – украинская. Вот первую школу я и окончил с отличием.

После получения среднего образования был намерен поступить в институт. К этому времени был издан специальный приказ Наркомата просвещения, по которому лица, окончившие школу «на отлично», принимались в ВУЗы без экзаменов. Я поехал в Москву, имея намерение поступить в авиационный институт на моторостроительный факультет. А когда туда приехал, мне сообщили, что на этот факультет студенты были уже набраны и в приемной комиссии предложили поступить на факультет общей технологии и авиационного материаловедения. Но я не захотел туда идти, и пошел в Московский Станкоинструментальный институт. Был без экзаменов зачислен в сентябре 1939-го года. К тому времени мы из газет узнали о том, что 1 сентября 1939-го года началась Вторая Мировая война. В армию стали призывать молодежь. И нас, новоиспеченных студентов, призвали на военную службу. Один месяц я походил в институт, а потом пошел прямиком в военкомат.

В октябре 1939-го года я был направлен в городок поблизости от Харькова. Там воинское командование распределяло, кто и куда поедет, и я попал в команду из 15 студентов, распределенных в г. Симферополь. Здесь меня определили в 553-й артиллерийский полк 106-й стрелковой дивизии. Мы стояли в казармах, расположенных в центре города, в конце бульвара Ленина. В этом полку мы должны были отслужить два года, после чего заочно окончить командное училище, и, если успешно сдавали экзамены, то нас как лейтенантов отправляли в запас. Всех нас, студентов, как имевших десять классов образования, сразу же зачислили в полковую школу младших командиров. Обычно в данной школе учились по девять месяцев, но в связи с советско-финской войной 1939-1940 годов нас ускоренными темпами подготовили за полгода. Уже готовились к отправке на финский фронт, как в штаб дивизии пришло известие о том, что в марте военные действия там закончились, и нас никуда не направили. Как нас учили? До этого младшие командиры имели в лучшем случае 5-6 классов, а мы все пришли с десятью классами, а некоторые имели за плечами и несколько курсов института, так что мы схватывали информацию быстро. Программа школы была рассчитана на более низкий уровень базовой подготовки слушателей, поэтому все сдали итоговые экзамены «на отлично».

Остались мы в полку, всем присвоили звание «сержант». Меня определили на должность командира отделения артиллерийской разведки в батарею 76-мм орудий. Наши четыре пушки были на конной тяге, у нас имелось несколько десятков лошадей. Ну, за два года службы навыки мы получили неплохие. Практические стрельбы проводили постоянно, мы тренировались за Мазанкой, артиллерийский полигон был наверху по отношению к селу.

Родители Льва Гордимера, Мелитополь, 1945-й год

Весной 1941-го года никто никаких политбесед с нами не проводил, но в нашей среде было ощущение приближающейся войны. Предполагалось, что в Крыму обязательно будет высажен морской десант из Болгарии или Румынии, поэтому в начале мая 1941-го года наша 106-я стрелковая дивизия выехала на учения в район Феодосии. Когда подъезжаешь к этому городу, то там с правой стороны находится гора под названием «Лысая». Вот на ней мы и проводили учения, которые к июню закончились, и мы благополучно возвратились в свои летние лагеря в с. Перевальное, которое тогда называлось Ангара. И вот настал воскресный день 22 июня 1941 года – мы жили в палатках, и в пятом часу утра орет дежурный: «Подъем!» А рядом с нашими палатками располагались палатки стрелкового полка. Так что мы решили, что приказ «подъем» касается не нас, а пехоты. Дежурный голосистый попался, он закричал: «Боевая тревога! Война!» Тут уже мы вскакиваем и бежим на конюшню, чтобы запрягать лошадей в передки от орудий. Дело в том, что наши 76-мм пушки стояли в Симферополе, в летних лагерях дислоцировался только личный состав 553-го артиллерийского полка.

Воскресенье – выходной день, поэтому наши командиры находились с семьями в городе, и дежурный послал за ними единственный автомобиль на полк, ГАЗ-АА «полуторку». Наше командование жило в районе кирпичного завода, тогда общественного транспорта в том районе не имелось, поэтому каждое утро туда пригоняли из города грузовые машины, на которых люди ехали на ул. Калинина. И вот мы все собрались в городских казармах, прибыли командиры, мы прицепили наши орудия к откуда-то взявшимся грузовикам, и направились к Феодосии, а наши лошади двинулись туда своим ходом без пушек. Там мы и расположились в ожидании десанта с моря, который никто так и не высадил.

В июле 1941-го года появился Приказ Наркомата обороны СССР о том, что слушателей командирских курсов, имевших полное среднее или высшее образование, досрочно перевели в командный состав с присвоением звания «младший лейтенант». Таким вот интересным образом я внезапно стал командиром, из Симферополя меня направили в Днепропетровск, там был центр, который распределял нас, новоиспеченных младших лейтенантов, по различным частям. И наша группа из тринадцати человек получила направление в Сталинград, где мы расположились в здании какого-то кинотеатра, рядом находилось общежитие, магазин. Город еще жил по мирным стандартам и никто тогда не мог даже и подумать о том, что Сталинград станет ареной для самых ожесточенных боев времен Великой Отечественной войны. К ноябрю 1941-го года мы сформировали пополнение для фронта, и я попал в 370-й артиллерийский полк, входивший в состав 230-й стрелковой дивизии. Калибр орудий в нашей батарее был мне прекрасно знаком – 76-мм, я стал командиром взвода управления. Кстати, у нас почему-то было три взвода по два орудия, сверх обычного штата артиллерийского полка. И в конце 1941-го года мы попали на фронт в район Лисичанска, начали воевать. 4 марта 1942-го года под деревней Михайловка командир дивизиона направил меня в стрелковый полк, который мы поддерживали, нужно было установить с командиром этого полка связь и выяснить дальнейшие намерения пехоты. И когда я от него уходил с ординарцем, произошел налет самолетов, меня ранило, а ординарца убило. Когда бомбы начали рваться на земле, мы успели только упасть на землю, я лег на левую сторону. В результате осколком ранило в левый бок, задело позвоночник и правое колено. После авианалета попал в медсанбат, месяц пролежал в Сталинграде, рана кое-как заросла, но костыль остался. И направили меня в Тбилиси, в госпиталь № 1422. Там я лечился до августа 1942-го года. Все это время рана не закрывалась. Меня хотели перевести на инвалидность, но я не захотел, потому что был слишком молод для инвалида. Просил, мол, дайте отпуск.

Сержант Лев Гордимер, Симферополь, 1941-й год

В итоге врачи решили дать мне отпуск, с сентября 1942-го года я числился в отпуске, но находился в госпитале в Самарканде, пробыл в нем до закрытия раны, после чего в ноябре того же года как выздоровевший попал в Ташкент, в распоряжение командования Среднеазиатского военного округа. Там мне предложили пойти на курсы командного состава. Такую идею высказал капитан, который принимал мои документы, но я ему сказал, что военного училища не кончал, так что в генералы не стремлюсь. Зачем мне эти курсы. И отказался. Капитан воспринял мой отказ нормально, мол, не поедешь, ну и не надо. Дали направление в городок Туркестан, расположенный на железнодорожной ветке Чкалов (ныне – Оренбург) – Ташкент. Там формировались части 3-й танковой армии. Для поддержки танков был предназначен мотострелковый десант, который нужно было поддерживать артиллерией и минометами. Так что я попал в состав 272-го минометного полка. Нас сразу же предупредили, что минометы предназначены, прежде всего, для поддержки мотопехоты при наступлении в селах и городах, ведь тогда бои должны происходить в постройках, где артиллерия не сильно поможет. Сначала, до войны, как мне кажется, в нашей армии преуменьшали знамение минометов на передовой, концентрировать огонь минометов мы научились уже от немцев. Стал я командиром взвода управления в 5-й батарее, мы были оснащены 120-мм минометами.

И с этим полком я пошел в бои, в мае нашу армию переименовали в 3-ю гвардейскую танковую армию, а наш полк стал 272-м гвардейским минометным полком. Моя задача заключались в том, чтобы проводить наблюдение за передним краем противника и выявлять цели для стрельбы. Привязывались мы к ориентирам, в основном к деревьям или зданиям. Особое внимание уделяли тем местам, где противник мог располагать противотанковые пушки, поскольку у нас всегда атаковали танки при поддержке пехоты, то по этим местам мы вели самый интенсивный огонь.

Наш полк принимал участие в форсировании Днепра, здесь я в районе деревни Григоровки 23 сентября с батареей форсировал реку вместе с передовыми частями 22-й гвардейской мотострелковой бригады. Так получилось, что командир батареи погиб, и командование принял я. Причем погиб он во время переправы на плоту со своим штабом, всего четыре человека их было. Так получилось, что мотопехота сволочная зачем-то, чем ближе к берегу, постаралась на край плота встать, как  будто эти 20 лишних сантиметров их спасли бы. И вот, неподалеку разорвался снаряд, на плоту было человек 25, что ли. Все погибли. Почему я принял командование? Дело в том, что посмелее на передовой всегда были лейтенанты, выросшие из младших командиров. Ведь мы еще до войны по два года служили, были самые оборотистые и смелые. Так что я переправился с батареей, здесь мы зацепились за клочок земли, и вместе с мотопехотой отразили несколько контратак противника. Мы всегда держали связь с мотострелками, благодаря чему успешно вели огонь и отбили атаки противника. А затем у нас начались проблемы со связью, на той стороне Днепра осталось три машины связи, они входили в мой взвод. И я попросил разрешения у командира полка перебраться обратно для того, чтобы проверить, что там с машинами. Взял двух солдат, молодые ребята из Ивановской области, пришли на берег, лодок нет, их уже отвели обратно на наш берег, стояла одна долбленка, сделанная из ствола свежесрубленного дерева. Я сел на весла, одного солдата посадил спереди, другого сзади, все происходило уже в темноте, так что доверить управление нашим суденышком я мог только себе. Переехали благополучно, смотрю, рядом с машинами уже находится Василий, командир взвода связи нашего дивизиона. Мы с ним все проверили благополучно, надо двигаться обратно. И он едет со мной, только на другой лодке со связистами. Я со своими солдатами сел обратно в долбленку, как мы и ехали. До половины реки доплыли, не знаю, что произошло, то ли осколок пробил дырку в этой долбленке, но вдруг хоп, и она полна воды посредине Днепра. Причем конец сентября месяца 1943-го года, вода холодная. Страшно было, ужас, я потихоньку кричу своим пацанам, мол, гребите, чтобы нас не сносило. Сам же крикнул Васе, командиру взвода связи, который следом за нами шел на лодке. Они доплыли к нам, мы к тому времени уже очутились в ледяной воде, и связисты нас вытащили из воды в свою лодку. До того берега добрались, разделись, холодно, продрогли, шинелями натерли себя, и я решил, что все, завтра уже буду в госпитале на белоснежных простынях валяться. Какой черт, даже насморка не было!

Михаил Еремин, (стоит слева), Шалико Гогелия (сидит), Лев Гордимер (стоит справа), Тбилиси, июль 1942-го года

На плацдарме нам объяснили, что смысл форсирования Днепра заключался в том, чтобы пробить оборону противника и окружить немцев под Киевом. Еще Семен Михайлович Буденный в Гражданскую войну, когда не было танков, а были лошади, как раз в районе Григоровки форсировал Днепр. Но мы заняли какой-то небольшой плацдарм, отбили саму деревню, а дальше, мягко выражаясь, немец нас не пустил. Пока не построили мост, танки оставались на нашем берегу и не представляли собой грозной силы для нашей поддержке. И вот мы возились на плацдарме, то наступали, то обратно отступали. А когда построили мост, тогда и танки заговорили. Мы двинулись вперед. За эти бои меня наградили орденом «Красная Звезда».

Но все равно, операцию, как задумано, осуществить не удалось, и нас перебросили севернее Киева. Вот там мы вечером 4 ноября 1943-го года вступили в бой и на следующий день вырвались в тыл противника, немецкие части стали отступать. Утром 6 ноября 1943 года наши войска маршем двинулись на Фастов. Мы двигались на машинах, к которым были прикреплены 120-мм минометы.

Когда я сидел в грузовике, то в кабину не лез, чтобы обзор был лучше. И вскоре во время марша я заметил, что слева вдали в воздухе вертелись «Юнкерсы». Раз я их увидел, то продолжал за ними следить, на фронте же был не новичок, и знал, что немецкие самолеты поддерживают свои танки. Затем моя батарея по направлению движения колонны очутилась на перекрестке, справа находилась дорога на Житомир, рядом раскинулось село Заборье. И тут я понял, что слева от нас идут вражеские танки, не видно, сколько их. Так что я решил, ну что мне этот Фастов, надо с перекрестка уходить. И как только подъехали к нему, по моей команде шофер из колонны вышел и спустился вниз и вправо, за ним все остальные машины с минометами, после чего наша батарея быстренько настроилась на стрельбу по шоссе. На нас пошел по сути дела один танк. Если бы мы оставались в походной колонне, он бы как раз на нас и вышел, так что от батареи бы ничего не осталось. Расколотил бы нас вовсю. А так мы уцелели, и открыли огонь по танку и пехоте противника, хотя про пехоту громко сказано, рядом с вражеской стальной машиной находилась только кучка немцев из разбитых частей, откатывающихся от Киева. Но мы стрельбу весьма удачно организовали, пехота залегла, я приподнялся, чтобы рассмотреть, что происходит, и как раз в этот момент немецкий танк выстрелил в нашу сторону, снаряд разорвался неподалеку, и меня осколком ранило в голову. И все, как только ранило в голову, к нам подъехал командир нашего полка, я ему говорю: «Ну все, воевать закончил!» С ранением в голову точно спишут. Опять медсанбат, дальше войсковой госпиталь, Самара. За этот бой меня наградили Орденом Александра Невского.

Пролежал я в госпитале три или четыре месяца, пока рана не закрылась. Потом меня по состоянию здоровья признали негодным к службе в армии, и направили в город Пугачев Саратовской области в запасной артиллерийский полк, ждать приказа на увольнение. Два месяца из Москвы к нам шел этот приказ. Нас было 10 человек на демобилизацию в этом полку. И был я списан по состоянию здоровья в начале мая 1944-го года.

- Чем вы были вооружены на войне?

- Пистолетом ТТ, это было личное оружие. Но на фронте я быстренько взял себе автомат ППШ.

- Какое в войсках было отношение к партии, Сталину?

- Патриотическое. Сталин – это звезда, других разговоров и мыслей не могло даже и быть.

- Как обмундировывали артиллеристов и минометчиков?

- Отлично. Например, уже зимой 1941-1942 годов одежда была такая, которая позволяла спокойно пережидать даже сильные морозы. Обязательно выдавали полушубки, ватные теплые брюки и телогрейку. Сапоги, правда, были не очень теплыми.

Младший лейтенант Лев Гордимер, 1941-й год

- Как кормили в войсках?

- Питание лейтенанта – солдатская кухня, но голодными мы никогда не были. Всегда сыты.

- Вши имелись?

- Нет. Мылись и стирались мы, артиллеристы и минометчики, постоянно.

- С пленными немцами сталкивались?

- Нет, я к ним не подходил.

- Как было организовано передвижение на марше?

- На машинах. Сначала были наши ЗИС-5, потом в 1943-м году появились американские «Студебеккеры». Это были хорошие грузовики, наша машина на подъеме не всегда срабатывала, поэтому старались возить в ней не более трех тонн. А американский «Студебеккер» мог на тяге больше вывезти, с помощью специального крюка эта машина сама себя подтягивала. Да и в целом по дороге за американцем наши минометы легко бегали.

В запасном полку я познакомился с таким же, как я, демобилизованным по ранению киевлянином, он был старше меня по возрасту, и мне говорит, мол, давай, бери направление на Киев, я тебе устрою и работу, и учебу, и даже общежитие. Он до войны работал в «Укрсахартресте». Так что я взял направление на Киев, а мой товарищ, с которым я служил в Симферополе, москвич Коля Шаневский, написал мне письмо, в котором указал, что его ранило под тем же селом Заборье, что и меня. Он был призван на службу с юридического факультета Московского государственного университета. Ему ампутировали ногу. И он восстановился на учебу, так что я в Киев через Москву поехал, заехал к нему. И тут он мне и говорит, мол, что ты, совсем дурной, поедешь на работу, будто бы не успеешь еще. Посоветовал идти учиться, но ведь по своей технической специальности я учиться не могу, потому что на черчении с такими ранами в руках карандаш не удержу. И тогда мы с колей решили, что я пойду на юридический. Теперь надо было сделать перевод из Московского Станкостроительного института на юридический факультет МГУ. Пошел я во Всесоюзный Комитет по делам высшей школы, попросил, чтобы мне перевод сделали. Но там отказали. Я пришел к Коле и говорю, так и так. А он интересуется, трезвым ли я заходил, в итоге решили смазать для смелости и решительности. Выпили, пошел я, в Москве был еще Всесоюзный юридический заочный институт. Опять пришел в Комитет, уже слегка выпивши, но разъяренный отказом, да еще и фронтовик. Что я незаконного просил? Ничего, ведь сдавать экзамены я не должен, был уже зачислен в ВУЗ, в котором сейчас не мог учиться. В конце концов, после небольшого крика мне сделали перевод во Всесоюзный юридический заочный институт, и я его окончил в 1947-м году.

- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?

- Я в это время учился в ВУЗе. В Москве было шумно и весело. Люди так сильно радовались, что не то слово.

После к моменту окончания ВУЗа я уже был женат на однокласснице, родилась дочка Люда. А в 1947-м году 21 апреля скоропостижно скончался мой отец, живший с матерью после освобождения Украины в Мелитополе. Он заведовал базой аптекарского управления города. Мать осталась одна, сестра моя также училась в Москве, и только заканчивала свою учебу. Поэтому я решил поселиться поближе к матери. Но направления нам почему-то выдавали только по РСФСР, а в другие советские республики не отправляли. Крым же был ближе всего к Мелитополю. Туда я и взял направление в прокуратуру Крымской области. И благополучно начал здесь работать. Кстати, Симферополь был не очень разрушен после войны, а вот Севастополь был сильно разбит, как и Северный Крым, в том числе Джанкой.

В прокуратуре я проработал с 1947-го по 1951-й год, потом с 1965-го по 1987-й годы. В этот промежуток я ушел юрисконсультом сначала в отдел культуры, потом в торговлю, потому что в прокуратуре не разрешали работать совместителем, а прожить на одну зарплату было туговато.

Работал помощником прокурора в г. Симферополе, занимался делами по случаям разбоя и бандитизма. Некоторые из этих дел рассматривал областной суд. Принимал участие в десяти судах по делам о разбое, только  по двум из них я просил высшую меру наказания, и суд со мной согласился. Приговоры были приведены в исполнение.

Было у меня одно дело – в отношении гражданина, который как инвалид войны получал повышенную пенсию, в размере больше положенного. Он сражался партизаном в крымских лесах, но инвалидом без руки был с детства. Этот парень, конечно же, был неправ, но он честно партизанил, и я попросил меру наказания, не связанную с лишением свободы. Со мной суд согласился. Но городской прокурор, только недавно заступивший на пост, захотел, чтобы мы провели его по статье о хищении в крупных размерах, которая предусматривала уголовную ответственность. Я пришел и доложил ему, что так и так, не могу партизана в тюрьму отправлять, но прокурор озверел, приказал писать протест на решение суда, но я сказал, что писать не буду, парень был без руки, но участвовал в боях, будучи партизаном, а не отсиживался в тылу. И все, ушел. Вызвали второго помощника, Володю Старцева, тот тоже отказался писать протест. Так никто и не написал дельную бумагу, так что парень отделался штрафом.

Сейчас прокуратура распыляет свои действия, хватается за все, а в то время наш приход на предприятие или в государственный орган был настоящим событием. Если помощники районного прокуратура приходили проверять жалобу, которая поступила к ним, то люди относились к их появлению очень серьезно, так как знали, что прокуратура без оснований вмешиваться не будет. Вообще же наши штаты не были столь большими, как сейчас, в каждом районе Симферополя было не более четырех помощников.

Несколько слов о том, как я вернулся в прокуратуру. В апреле 1965-го прибыл к нам новый прокурор города Желяев, он меня как-то встретил на улице и предложил вернуться на работу. Мне же в то время была нужна квартира, так как мы с семьей жили в неблагоустроенном жилье. И я подумал, что работа в прокуратуре мне поможет. Пришел к Желяеву, объяснил ситуацию, тот сказал, что сейчас поручению горкома строят один многоквартирный дом для милиции, который сдадут в 1970-м году, и я в нем получу квартиру. Снова стал работать помощником прокурора. И точно, в указанном году получил квартиру, после чего продолжал трудиться в прокуратуре, откуда и ушел на пенсию в 1987-м.

Тбилиси, эвакогоспиталь № 1422, июль 1942-го года