Грузман Мендель Аронович

М.Г. - Родился в январе 1921 года в городе Овруче Житомирской области в семье кузнеца. Отец был прекрасный человек, горячо любивший свою семью. Умница и трудяга. Общительный, обладавший великолепной памятью, прекрасный рассказчик, твердый и решительный, но добрый человек. Нас было в семье пятеро детей: три брата и две сестры. Жили в бедности, во времянке на улице Ленина №21. В 1936 году я окончил семь классов средней школы, и подался в Крым, где возле города Саки в деревне Чеботаровка находился еврейский сельхозтехникум, организованный «АгроДжойнтом», организацией, финансируемой евреями США, которая занималась переселением евреев в деревни, на землю, для занятия крестьянским трудом. На третьем курсе этого техникума уже учился мой старший брат Моисей. Проучился там два года на зоотехника, и учеба в сельскохозяйственном техникуме оставила в моей памяти прекрасные воспоминания. Я, помимо обучения основным дисциплинам, занимался в струнном оркестре, играл на мандолине, участвовал в художественной самодеятельности, с огромным желанием и усердием занимался в военном кружке для допризывников, которым руководил наш военрук Солдаткин. В 1938 году я пытался поступить в летное училище, но меня забраковали на мандатной комиссии, по причине малого роста и юного возраста. В конце августа того же года я вернулся после каникул в свой Чеботарский техникум, и на закрытых дверях прочел объявление, что, якобы , «по просьбе студентов», с 1-го сентября обучение переводиться на русский язык, а зоотехнический факультет переведен в Каратобэ (ныне Прибрежное), возле Евпатории. И когда я, горячий патриот советского строя, слепо и свято веривший «родной коммунистической партии и ее вождю, дорогому товарищу Сталину», прочел это объявление, то был возмущен столь фальшивой аргументацией - « по просьбе студентов» - забрал свои документы и вернулся в Овруч, где в конце октября, с опозданием, был принят в 10-й класс русской средней школы №4. Совмещал учебу с работой на Овручском радиотрансляционном узле и работой по линии Осовиахима (прообраз послевоенного ДОСААФа). Используя знания, полученные в техникуме от военрука Солдаткина, я проводил занятия по устройству и эксплуатации ручного пулемета - РПД с группой рабочих хлебозавода. Эта группа, 14 человек, весной 1939 года успешно сдала зачеты на звание - «пулеметчик РПД». Свободного времени почти не оставалось, и я с трудом наверстывал свое отставание в школьной программе. В июне 1939 года я окончил школу - десятилетку и собирался поступать на радиофакультет Одесского института связи. Но как раз тогда вступил в силу новый закон, согласно которому призывались на службу в Красную Армию, призывники, окончившие десять классов и достигшие 17, 5 -летнего возраста. Получил повестку о скором призыве и с нетерпением стал ждать того дня , когда надену красноармейскую форму. Служить в родной и любимой Красной Армии для меня было желанной мечтой. 2/10/1939 началась моя армейская служба.

Г.К. - Где Вы начинали службу?

М.Г. - В декабре 1939 года я стал служить вычислителем - топографом во взводе управления дивизиона в 209-м корпусном артиллерийском полку, дислоцированном в Яворовском районе Львовской области. Дивизион располагался в селе Шкло. Обстановка на Западной Украине была очень сложной, у нас нередко пропадали красноармейцы, или военнослужащие погибали от рук украинских националистов. Командному составу разрешалось передвигаться только в сопровождении ординарцев. Командовали полком замечательные люди: командиром был майор Корякин, а комиссаром полка - майор Билаходзе, оставившие о себе замечательное впечатление. Как я позже слышал от товарищей, незадолго до начала войны, Корякина и нашего комиссара, арестовали и репрессировали по ложному доносу. Полк был вооружен 122-мм и152-мм гаубицами, имел двойные штаты - 1999 человек личного состава. Наши орудия сначала были только на конной тяге, но потом к нам поступили дизельные ЧТЗ и машины ГАЗ. В полку было 4 дивизиона, в каждом по четыре четырехорудийных батареи. Служба мне нравилась. Отношение к новичкам было исключительным, о молодых красноармейцах заботились, старослужащие старались им во всем помочь. Я был малого роста, всего 142 сантиметра, меня даже по этой причине призывать не хотели (это на войне я уже подрос до 157 сантиметров). Интенданты ломали голову, как меня обмундировать? Вместо сапог, сваливавшихся с ног, нашлись ботинки, которые можно было зашнуровать потуже. Шинель обрезали, чуть ли не до хлястика, пилотка сползала на глаза. И в таком «затрапезно - барыжном» виде, ведя своего коня на поводу, я попался на глаза командиру полка. «Это что за пугало!» - грозно спросил майор Корякин. И интендантам снова пришлось «пошевелиться», что-то подобрали, что-то порешили, но внешне, я все равно выглядел мальчишкой. Но в моем взводе никто надо мной не смеялся, а наоборот, помогали и показывали уважение. Там вообще замечательные ребята подобрались - сержант Слепнев, старшина Косогоров, командир отделения вычислителей Кормильцин, красноармейцы - Михайлов, мой земляк Грановский, и ребята из Армении - Карапетян, Авданян, и многие другие мои армейские товарищи, рядом с которыми служба казалось легкой. Мы были как одна семья, поддерживали друг друга и помогали товарищам во всем. Весной 1940 года, меня, как имевшего среднее образование и разбирающегося в радиоделе, перевели в полковую школу, в радиовзвод, а в июне, с группой отличников боевой и политической подготовки, я был направлен в сводную полковую школу артиллерийских частей БМ ( Большой Мощности) при 34- ОАД РГК (отдельный артиллерийский дивизион Резерва Главного Командования), находящуюся в городе Житомире. Здесь обучали воевать на 280-мм мортирах БР-5. Только расчет такого орудия состоял из 14 человек. Стреляла мортира бетонобойными снарядами весом в полтораста килограмм, а также стокилограммовыми осколочно - фугасными «гранатами» - снарядами. Я был любознательным, изучил эту мортиру от и до, «до последнего винтика». По уставу на перевод орудия в боевое положение отводилось 19 минут. Рассказывали, что во время Финской войны, чтобы разбить финский ДОТ на линии Маннергейма, требовалось 23 точных попадания бетонобойных снарядов, выпушенных из этих мощнейших орудий. После окончания этой школы в октябре сорокового года я получил свое первое звание - младший сержант - радист.Дальнейшая моя служба проходила в 245-м Отдельном Артиллерийском Дивизионе Особой Мощности РГК, в городе Винница. В этом дивизионе я был назначен на должность помощника командира взвода связи. Дивизионом командовал, особо уважаемый и любимый простыми красноармейцами, майор Мальцев, начальником штаба ОАД был капитан Медянов, окруживший артиллеристов заботой и вниманием. Дивизион находился на стадии формирования и был укомплектован частично. Командира взвода связи у нас не было, и мне, как помкомвзвода и как начальнику радиостанции 5-АК (автомобильная - коротковолновая), пришлось заниматься организацией службы связи дивизиона. Взвод связи состоял из отличных ребят, надежных товарищей. Радисты Слепухин и Климов, двоюродные братья Михаил и Василий Богачуи, Лошарев, Елин, командир отделения телефонистов Вася Остапчук. Золотые люди были. Весной 1941 года я сдал экзамены на звание младшего лейтенанта запаса, только не успел сдать один экзамен - по топографии, война помешала. Получение звания командира запаса сокращало срок военной службы для младших командиров на один год.

Г.К.- Войну ждали?

М.Г.- Да… Об этом говорили в разговорах между собой, но лишнего старались не болтать. Даже командиры намеками давали нам понять, что война уже рядом с нами . В мае 1941 года все железные дороги были забиты эшелонами с войсками, идущими с востока к границе. Все однозначно шло к войне…

Г.К. - Как в отдельном дивизионе встретили известие о начале войны?

М.Г.- 22-го июня, в воскресенье, струнный кружок нашего дивизиона, которым я руководил, вышел из расположения части на репетицию, в ближайший лес. Это примерно 800 метров от окраины Винницы. Но, репетиция не начиналась. У моих «оркестрантов» уже были подруги из местных девчат, они ждали своих кавалеров в этом лесочке, и когда мы туда пришли, то «лучшие музыканты дивизиона» сразу бросили свои балалайки, две гитары и барабан на землю, и разбрелись по парам со своими подругами. Вдруг мимо идут два капитана, один из них спрашивает - «Товарищ сержант, что вы здесь делаете?! Вы что, не знаете, что война началась?! Немедленно возвращайтесь в часть!». Мы побежали к себе, а весь дивизион уже выстроен по тревоге. Майор Мальцев - «Где вы шатаетесь?! Грузман, ты назначаешься исполняющим обязанности начальника связи дивизиона. Срочно получи на складе всю технику!». Мы получили положенные по штатам военного времени хорошие рации РБ, вместо старых тяжелых двухблочных раций 6 - ПК( переносная- коротковолновая), и радиостанцию 5-АК. Получили на взвод связи 12 катушек телефонного провода ( по 500 метров в каждой), и по 8 катушек на каждую батарею, нам дали устаревшие телефонные аппараты Эриксона. Мне выдали пистолет, солдатам - карабины. И полный вперед ! А вернее сказать - «полный назад!». Наш дивизион вошел в состав Юго - Западного фронта под командованием маршала Буденного и скоро был получен приказ на отход от приближающейся линии фронта. Наши тяжелые орудия были предназначены для осады вражеских крепостей, для подавления и разрушения крупных железобетонных укреплений и ДОТов, но обстановка на передовой диктовала только одно - немедленно отвести тяжелую артиллерию БМ в тыл, пока она не попала в руки стремительно наступавших немцев. На фронте нашим орудиям в тот момент просто было нечего делать…Их приказали сберечь любой ценой…

Г.К. - Как происходил отход дивизиона?

М.Г. - Отходили в направлении на Харьков. Шли медленно, от рубежа к рубежу. Огонь по врагу мы практически не вели, (стреляли всего несколько раз), и в серьезные бои не вступали. Дивизион был пополнен запасниками- резервистами, все из Литинского района Винницкой области. Например, мой взвод связи, состоявший из 22- х «кадровиков», «распух» до 40 человек. Эти «запасники», которыми нас «облагодетельствовали», наполовину состояли из бывших «петлюровцев» и «махновцев». И они стали разбегаться по домам. Трое «запасников» из моего взвода дезертировали, спрятались в ближайших лесопосадках. Мы их обнаружили, и они открыли огонь из винтовок, ранили одного кадрового красноармейца, и оторвались от преследования, поймать мы их не смогли . Помню, что фамилия одного из дезертиров была Драчук. Впервые я столкнулся тогда в армии со случаями неповиновения командирам и невыполнения приказаний. Одному из «запасников» говорю - «Товарищ Любарщук, берите аппарат и две катушки, и тяните связь ко второй батарее», и слышу в ответ - «Да пошел ты к …… матери! Я тоби не коняка!». Я сначала растерялся и не знал, как поступить. Но не угрожать же расстрелом по законам военного времени. Не пойму до сих пор, как я впервые в жизни разразился отборной матерщиной. Мои подчиненные «кадровики» от удивления раскрыли рты. Любарщук, не проронив ни единого слова, схватил телефонный аппарат и катушки, и бегом бросился выполнять приказ. Связь со 2-ой батареей вскоре заработала. Больше возражений против моих приказов, до конца моей воинской службы не было. Наши тягачи «Ворошиловец» с мотором 500 лошадиных сил, натужно тянули мортиры со скоростью 30 км/ч и более, вместо положенной по уставу скоростью - 18 км/ч. Орудия на «гусеницах» и на катках, так резиновые ролики на них дымились. Бомбили нас постоянно… На каждом привале связистам приходилось срочно организовывать связь штаба с батареями. Для связи пользовались радиостанциями, но изредка прокладывали и телефонно - кабельные линии.

Г.К. - Отступление сильно влияло на моральный дух бойцов - артиллеристов?

М.Г.- Среди «кадровиков» пораженческих настроений или признаков деморализации не было. Мы верили в нашу Победу, даже в страшные осенние дни 1941 года, когда судьба советской Родины была непредсказуемой.

Г.К. - Ваш дивизион смогли в конечном итоге вывести в прифронтовой тыл. А как складывалась судьба других частей артиллерии БМ РГК? Например, 209-го артиллерийского полка?

М.Г. - Насколько я слышал, 209-й артполк, был единственный из 28 полков артиллерии РГК находившихся в нашем приграничном округе, который успел полностью развернуться к бою. Полк полностью сгинул в окружении. Возможно, кто- то вышел к своим. Но обычно, мы слышали от отступающих через нас солдат, одну фразу - «Все погибли, только я один остался!»…

Г.К. - Когда Вас ранило?

М.Г. - В октябре сорок первого. Во время бомбежки отступающих частей крупный осколок попал мне в левую ногу, перебил кость. Отвезли в ближайший госпиталь, и вскоре, на санитарном поезде меня отправили в глубокий тыл, в город Сарапул в Удмуртии. Из госпиталя я вышел через три месяца уже без костылей. Хромаю по улице с палочкой, как вдруг кто-то бросается меня обнимать. Смотрю, мать честная, а это же наш разведчик Браславский из 245-го ОАД ОМ! А рядом с ним другие мои знакомые красноармейцы! Ребята потащили меня за собой. И выясняется, что наш дивизион тоже находится в Сарапуле! Совпадение из разряда - «невероятных». На окраине города, в бывших конюшнях, находился выведенный с фронта дивизион майора Мальцева, на базе которого была создана запасная артиллерийская часть для подготовки воинских кадров. И я вернулся к своим обязанностям - и.о. начальника связи дивизиона. Долечивался уже при части. Преподавал командирам радиодело. Прошел месяц - другой, к нам прибыли командиры, выпускники Одесского артиллерийского училища, и я снова вернулся на довоенную должность - покомвзвода связи и нач. радиостанции. Ежемесячно, я, как и многие другие, подавал рапорты с просьбой об отправке на фронт, но мы непременно получали отказы. Нам объясняли, что пока, мы, опытные «кадровики», нужнее здесь, и обязаны готовить для фронта квалифицированных специалистов. Несколько человек из дивизиона тайком пристали к отправляющемуся на фронт эшелону. У нас, их посчитали дезертирами, пока не пришло письмо с передовой от одного из них. Он написал, что все они на воюют на фронте, и уже есть погибшие из этой группы - «дезертировавших на передовую»… Летом 1942 год вышел приказ о беспрекословном выполнении желания солдат и сержантов со сдним и высшим образованием быть направленным в военные училища. Желающие быстрее попасть на фронт, воспользовались этим приказом, и подали рапорты с просьбой отправить нас на учебу в военные училища. И в июле 1942 года нас отпустили из дивизиона.

Г.К.- В какое училище Вас направили?

М.Г.- Нас, семь человек из 245- го ОАД, направили в Ижевск, кандидатами на учебу в Ленинградское артиллерийско - техническое училище (ЛАТУ). Приезжаем туда, а там все училище забито генеральскими сынками и отпрысками крупных партийных деятелей. Знали генералы, куда деток своих от передовой подальше упрятать… Но наша « артиллерийская семерка» рвалась на фронт, и мы написали рапорты, что не хотим учиться в ЛАТУ, и просим о нашей скорейшей отправке в маршевую роту. Эту просьбу моментально удовлетворили, так как мы освобождали семь курсантских вакансий для деток «сильных мира сего». В августе 1942 года, вся наша маршевая рота, вместо фронта, была возвращена в Сарапул, и нам объявили, что мы становимся курсантами Смоленского пехотного училища, эвакуированного в Удмуртию. Мы стали возмущаться, а нам командиры отвечают - «А что вы тут скулите, мать вашу!? Через три - четыре месяца поедете на фронт лейтенантами. У нас здесь ускоренный курс обучения. Так что - Молчать! Смирно!». Учился я добросовестно, и за отличную учебу меня обещали выпустить с аттестацией на должность командира пулеметной роты. Основной состав курсантов был из вчерашних десятиклассников, и им было трудно за три месяца успеть набраться хоть каких - то минимальных знаний, необходимых для пехотного командира на передовой. Но я «кадровик», образованный, считался опытным «тертым калачом», все физические нагрузки переносил спокойно. То, что для семнадцатилетних пацанов являлось тяжелым испытанием, для меня было «семечками». Досконально изучил пулемет «максим» и все нюансы стрельбы из этого станкового пулемета. Перед выпуском у нас были зачетные стрельбы из пулемета, - с закрытых огневых позиций - по невидимой цели из укрытия. Исходные данные для стрельбы нам давал командир учебной роты, но я отказался от готовых данных, и сам приготовил исходные расчеты для стрельбы, координаты, точку наводки. На щитке пулемета крепился прибор - «угломер - квадрант». К моему большому удивлению, стрельба нашего расчета прошла более чем отлично, мы поразили все семь целей. Это было чистой случайностью. После стрельбы мне приказали срочно предстать перед группой инспектирующих командиров, наблюдавших за выпускными зачетными стрельбами.

Старшим по званию в этой группе был генерал ( потом мне сказали, что это был начальник отдела ВУ РККА и командующий МВО генерал - полковник Артемьев), который стал меня спрашивать, кто я такой и откуда я знаю, как готовятся данные для стрельбы из пулемета по невидимой цели?

Я доложил, что научился готовить данные еще до войны, когда служил в артиллерии крупного калибра и сдавал экзамены на звание младшего лейтенанта запаса, чтобы согласно действующему положению сократить на год свою трехгодичную службу, но начало войны не позволило мне получить командирское звание. Генерал спросил - «И много тут еще , таких как ты, артиллеристов?» - Отвечаю - «Я , а также - сержант Елин, и еще пять человек из 245- ОАД, товарищ генерал». Генерал обратился к начальнику нашего училища - «Это кто же додумался, опытных кадровых артиллеристов в пехоту засунуть?»…

На следующий день, меня вызвали в штаб училища, вручили в руки сопроводительный пакет и сказали - «Ваша группа переводиться для окончания учебы в 3-е Ленинградское Артиллерийское Училище (ЛАУ), в Кострому. Ты старший команды». Так , в декабре 1942 года, я стал курсантом артучилища…

Г.К. - Расскажите о 3-м ЛАУ?

М.Г. - Училище готовило офицеров для артиллерии БМ . По прибытию в училище меня назначили помощником командира курсантского взвода. Училищем командовал генерал - майор Стеснягин. Например, топографию у нас преподавал старый, еще царский генерал-майор Блинов.

Артиллерийское дело преподавал очень толковый, жизнерадостный и веселый капитан Часовской. Командиром нашего учебного взвода был старший лейтенант Степанов, своеобразный человек, который пользовался уважением курсантов.

Он часто брал к себе домой курсанта Павлова, (пользовавшегося репутацией неудачника), который убирал квартиру лейтенанта, и исполнял обязанности денщика и ординарца. В один снежный денек, курсант Павлов дезертировал из училища во время «ведения домашнего хозяйства у Степанова», и смылся в свою родную деревню Собинка, уже точно не помню какого района.

Над старшим лейтенантом нависла угроза трибунала. Начали расследовать обстоятельства дезертирства. И я решил «прикрыть собой» своего взводного командира. Сказал, что лично отпустил курсанта Павлова на самостоятельную лыжную тренировку на территории ЛАУ. А что мне могли сделать? Разжаловать и отправить на фронт? Я и так об этом мечтал. Но меня только сняли с должности помкомвзвода и разжаловали в рядовые (и вернули звание и должность уже через две недели). Все знали настоящие обстоятельства побега Павлова и причины, позволившие ему спокойно смыться из ЛАУ, но вслух не признавались. И что меня почему - то тогда особенно поразило, старший лейтенант Степанов даже не сказал мне спасибо, а наоборот, стал меня потихоньку «давить»... Любое добро наказуемо?... Но у меня в училище были очень хорошие прекрасные товарищи, которые меня поддержали в эту непростую минуту. Курсанты: Донат Лукич Парфенов, неисчерпаемый анекдотчик Перельман, москвичи Брауэрман и Каминский. Все люди среднего возраста, с высшим образованием, они смотрели на жизнь более спокойно, чем я, и уже ничему не удивлялись. В училище готовили курсантов на разных системах и «калибрах» : от 122-мм гаубиц до 203-мм пушек Б-4. Меня интересовала только теория артиллерийской стрельбы, в частности - «стрельба по графику». Глазомерную подготовку, сокращенную и полную подготовку я и так уже знал к тому времени. Мы изучали также устройство дизелей ЧТЗ. Не было положенных по довоенной программе кавалерийских занятий, мы не таскались по училищу с шашками, не возились с конями. Если до войны половину времени подготовки курсантов занимала строевая и политическая подготовка, то в военное время этой ерундой мы занимались только раз в неделю. Кормили курсантов нормально. Отчисляли из училища только по здоровью. В августе 1943 года состоялись выпускные экзамены. Наш курс уже выпускали младшими лейтенантами, в отличие от предыдущего курса, получившего поголовно лейтенантские погоны с двумя звездочками.

Г.К. - Куда Вас направили после училища?

М.Г. - Получил предписание явиться в Рыбинск, где располагался офицерский резерв артиллерии РГК. Три недели ждал направления в действующую армию. На мандатной комиссии, сразу по прибытию, я попросил направить меня на 1-ый УФ, который по моим предположениям должен был освобождать мой родной город Овруч. Но начальство решило иначе. В Рыбинске находилась следующая на фронт 98-ая Гаубичная Артиллерийская Бригада под командованием полковника Суснина. Вскоре его заменил новый комбриг - майор Павел Павлович Пурин, очень способный и умелый командир. Эта бригада была кадровой, раньше никогда не воевала, боевого опыта не имела, и перебрасывалась&nbs с Дальнего Востока на советско - германский фронт. Бригада была вооружена 152-мм орудиями. Четыре дивизиона, по четыре батареи в каждом. На батарее по два орудия. Личный состав в основном был из «кадровиков» - дальневосточников, призыва 1939 - 1940 годов.

Командиры батарей - сплошь «кадровики», но некоторые из них, с образованием 5-7 классов, с трудом умели готовить данные для стрельбы, все было как в плохом анекдоте - «знаю, но ничего не понимаю». Когда я это увидел, то несказанно удивился, чем же они столько лет в КДА занимались!?

Меня направили в эту бригаду. В штабе получил назначение на должность командира огневого взвода 6-ой батареи. Дивизион как раз грузился в эшелоны. Прихожу к комбату -6 старшему лейтенанту Галину, докладываю о назначении. Он, критически оглядев меня взглядом и, видимо, приняв за «вчерашнего курсанта из десятиклассников», не захотел принять меня на батарею. Свои мысли по этому поводу он выразил следующим образом - «А на кой х... ты мне тут нужен?!». Да…, думаю, и это артиллерийский офицер, «армейская интеллигенция», и так меня, как говорится - «слегка оскорбил»... Забыл про устав и субординацию, я резко ему ответил - «А вы мне на какой черт сдались?!», резко развернулся и вернулся в штаб бригады. Комиссар спрашивает - «Младший лейтенант. Ты чего назад пришел?» - «Комбат сказал, что ему взводные не требуются» - «Приказываю немедленно вернуться на батарею! Если Галин снова начнет «фортеля выкидывать», доложишь мне лично!». Я назад, к комбату, так сказать, «на очередной поклон». Снова обращаюсь к нему - «Товарищ старший лейтенант. Мне приказали принять взвод». Он, даже не выслушав моего доклада и не глядя мне в глаза, злобно пробурчал - «Иди к восьмому вагону. Там грузится твой взвод». Пришел к вагону, познакомился с командирами орудий и остальными «огневиками», которые встретили меня с любопытством, но дружелюбно. Мы быстро нашли общий язык. Взвод состоял из отличных кадровых солдат - дальневосточников, опытных ребят, хорошо обученных. Все рослые, физически крепкие, здоровые парни. Дисциплинированные и исполнительные красноармейцы. Их предыдущий командир взвода еще весной был направлен на фронт, ему удовлетворили рапорт с просьбой об отправке на передовую. Особняком от солдат держался только рядовой Сбитнев, угрюмый увалень, заявлявший - «я сам по себе». В эшелоне нас кормили очень скудно, так Сбитнев добыл где-то ведро картошки, сам ее сварил, и съел в одиночку целое ведро. Никого из своего расчета не пригласил «пообедать за компанию». Я еще подумал, что же с этим Сбитневым на фронте то станет…Там таких людей долго не терпят.

Г.К.- Отношения с командиром батареи позже наладились?

М.Г. - Комбат -6 Галин был человеком довольно грубым и заносчивым. По - русски говорил с еле уловимым акцентом, по национальности он был удмуртом. Со мной, по дороге на фронт, он демонстративно не разговаривал. И когда ему сказали, что новый командир огневого взвода опытный служака из «кадровиков», был на фронте , уже имеет ранение, и хорошо принят солдатами взвода, то Галин пропустил эту информацию мимо ушей. Перед выводом бригады на передовую, еще до вступления в первый бой, нашей батарее приказали провести показательные учебные стрельбы со способом пристрелки - «по графику». Галин, хоть и был опытный «кадровик», и мог прекрасно стрелять с обычной пристрелкой, с захватом цели « в вилку», но с образованием семь классов, он не знал ничего о таком виде пристрелки - «по графику». Галин занервничал. Я решил ему помочь, и сказал Галину, находящемуся на НП, что все данные для стрельбы подготовлю сам, и что он, только должен делать вид, что передает мне с НП на огневую позицию данные корректировки, то вот тогда, ст. лейтенант Галин впервые заговорил со мной по нормальному.

Начались стрельбы. Я заранее приготовил график стрельбы, принимал доклады наблюдателей об отклонениях взрыва снаряда от цели, быстро вводил корректуру и передавал команду стреляющему орудию. После первых пяти выпущенных снарядов в телефонной трубке раздался голос нового комбрига Пурина - «Прекратить огонь!». Оказывается, он, на своем НП, слышал наши «переговоры» по телефону, и сразу понял, что Галин «химичит» с моей помощью. Комбриг вызвал меня к себе, подробно расспросил о прошлой службе и сказал - «Тебе надо взводом управления командовать, а не «огневиками» …». Командиром взвода управления ( КВУ) я стал в марте 1944 года. Но до этого марта надо было еще дожить.

Окончательно «лед растаял» в моих отношениях с комбатом, уже по прибытию на фронт. Мы выгрузились на станции Знаменка и двигались в направлении на Корсунь. В районе деревни Баландино бригада впервые попала под массированные бомбежки. Галин вместе со всем взводом управления укрылись от бомбардировки в стареньком погребе с прогнившими перекрытиями. Я даже не знал, что там находится комбат. И тут появляются очередные семь «юнкерсов». Подбегаю к погребу и ору - «Вылезайте! Вы что, «братскую могилу» здесь решили устроить! Давай врассыпную, по сторонам! Падайте на землю в любом месте, куда добежать успеете!». Все моментально выскочили, последним, медленно и нехотя, выполз из погреба Галин. Все попадали на землю, и тут сверху на нас полетела очередная порция авиабомб. Из нашей батареи никто не пострадал, а старый погребок полностью обвалился. В нескольких метрах от него взорвалась крупная бомба. Галин спросил меня - «Откуда знаешь, что надо делать при бомбежке?». Отвечаю -«Да пришлось немного повоевать, пока вы на Дальнем Востоке сидели». После этого случая отношение комбата ко мне намного улучшилось, но все равно , наши отношения остались натянутыми и строго уставными.

Г.К. - Как начались боевые действия для Вашей 98 -ой ГАБ?

М.Г.- Наш дивизион участвовал в бою за сильно укрепленную немцами деревню Рыжановку. Добирались на этот участок передовой по разбитым и раскисшим от грязи дорогам, а к селу подошли, там уже снег. Комбат вызывает меня ночью на свой НП, и приказывает - взять провод, пройти по нему, до передового наблюдательного пункта и выяснить обстановку. Пошел с одним из разведчиков. А дальше - провод оборван, «нитки» нет! Пошли наобум, но на передовом НП тоже никого. Дошли до Рыжановки, услышали немецкую речь впереди и замерли. Оказалось, что мы находимся прямо на немецких позициях. Залегли, отползли назад, нашли перебитый провод, соединили обрывки и вернулись на НП к комбату. Докладываю обстановку, а в ответ - отборный мат…

А дальше начались тяжелые и утомительные бои. Целыми днями мы вели огонь, а с наступлением сумерек раздавалась команда - «орудия на передки», и до следующего утра надо было быть на другом участке фронта, готовыми к открытию стрельбы. Бригада РГК, нас гоняли по всему фронту. По грязи и распутью нужно было толкать буксующие тягачи - «студебеккеры» с боеприпасами и имуществом батареи.

Мы валились с ног от усталости и бессонницы. Единственным нашим желанием было заснуть хоть на несколько минут. Но надо было вовремя прибыть на место, оборудовать огневые зиции, установить орудия, закрепить сошники на литых станинах, обеспечив возможность разворота орудий минимум на 25-30 градусов, направить орудия, найти точку наводки, построить «параллельный веер», приготовить гильзы с зарядами, рассортировать снаряды, и доложить о готовности батареи к ведению огня. Полных огневых позиций и ровиков мы не рыли.

Вслед за докладом о готовности, почти тотчас же поступала команда на открытие огня. От усталости, голода и бессонницы, измученные и изнуренные артиллеристы находились в тяжелом состоянии. Мы понимали, что «наша война» не такая страшная, как у пехоты, которой приходилось выскакивать из окопов и подниматься в атаки под вражеским огнем, но физически, нам было намного трудней, тяжелее, чем стрелкам.

И только 16-го февраля 1944 года для моего взвода наступил «случайно подвернувшийся» отдых. Это произошло накануне окончательного разгрома немецкой Корсунь - Шевченковской группировки у села Шендеровка.

У нас кончился бензин, и командир батареи с одним орудием отправился вслед за пехотой под Шендеровку. Меня, с другим, вторым орудием, он оставил дожидаться подвоза бензина в селе Петрушки, что находится в трех километрах от Шендеровки. Мы расположились в одной из хат, организовали охрану орудия и тягача, и сразу повалились на пол, заснули крепким, почти беспробудным сном. Я успел только попросить хозяйку, чтобы она разбудила меня через полтора часа. Она с трудом меня растормошила, я быстро сменил часовых у орудия и на входе в хату, и снова рухнул на пол и заснул. Так мы отдыхали до 19-го февраля, пока один из местных мужиков не нашел припрятанную немцами канистру с бензином на старой МТС. Мы заправили тягач и направились на соединение с батареей. Выехали из Петрушков через разминированный проход. Наши саперы выложили снятые мины в две сплошные линии прямо на дорогу, на землю по бокам, оставив «узкую тропинку», по которой машина могла пройти с большим трудом. Поехали по старой колее, лежащие на дороге мины отбрасывали в сторону. Я бежал впереди «студера», показывая проезд по следу ранее проехавшего здесь первого орудия батареи. Но наш водитель «выбился» из колеи, взял чуть - чуть в сторону и задним левым колесом наехал на тщательно замаскированную немецкую противотанковую мину. Раздался громкий взрыв. Солдаты сидевшие в кузове отделались легкой контузией. А мне осколки от мины попали прямо в лицо, я залился кровью, упал. Смотрю, рядом лежит на земле наш артмастер Боборыкин, сидевший до взрыва на стволе орудия. Я не сразу разглядел, что с ним стряслось, что он уже мертв, его глаза мигали в полумраке. И когда ребята ко мне подбежали, сказал - «Боборыкину сначала помогите». Ребята рассмеялись - «Да ему полголовы снесло! ». Смотрю… , и точно, все мозги по земле разлетелись…

А дальше я потерял сознание, и не помню, как меня везли в медсанбат стрелковой дивизии. Но я отказался от лечения, ни о какой госпитализации и слышать не хотел. Осколки из лица вытащили, но не все. И снова, вперед, по распутице…И наши мучения продолжались до самого Днестра.

Г.К.- Что ожидало бригаду на земле Молдавии?

М.Г. - У города Сороки мы форсировали реку Днестр, почти без серьезных боев прошли Бессарабию до деревни Скуляны, переправились через Прут и заняли огневые позиции на равнине между Прутом и болотистой речушкой Жижия. Командир батареи занял наблюдательный пункт на краю обрыва перед деревней Стынка. И на следующее утром мне приказали принять под командование взвод управления 8- ой батареи.

Г.К.- Причина перевода на другую батарею?

М.Г.- Взводом управления на этой батарее командовал лейтенант Коровкин, который, так и не смог найти общий язык со свои подчиненными. Большинство солдат взвода были бывшие уголовники, пришедшие в бригаду после ранений полученных в штрафной роте и последующего лечения в госпитале. «Зеки», искупившие вину кровью. Десять человек из девятнадцати солдат взвода были до войны профессиональными бандитами и ворами. Они этого бедного лейтенанта просто замучили. Коровкина назначили в 6-ую батарею командиром огневого взвода вместо меня, а я стал КВУ на восьмой батарее.

Г.К.- А Вас как встретили бывшие штрафники?

М.Г. - Пришел в этот взвод управления. Землянка выкопана в обрыве. Все солдаты пьяные в стельку. Говорю старшине Кособрюхову - «Построй личный состав взвода». Из землянки медленно выползают громилы в татуировках, и, шатаясь, занимают место в строю.Я «толкнул речь» - «Меня зовут лейтенант Грузман. По национальности еврей. Я ваш новый командир. Так вот, мальчики, вы Коровкина успешно из взвода выжили, можете выжить и меня. Но вам, хоть вы и на ушах стоять будете, все равно нового командира пришлют. Так что давайте сразу порешим, сработаемся мы или нет». Солдат по фамилии Ливерцев, считавшийся «паханом», сразу заявил - «Бродяги, это вроде нормальный пацан». И этот взвод стал для меня семьей. «Зеки», увидев мое расползающееся по швам обмундирование, сразу меня переодели во все новое, «с иголочки», и первым делом накормили. Очень толковые ребята оказались, смелые и исполнительные. Все они - Ливерцев, Шаронов, Токарев и остальные, прибыли в дивизион с «рыбинским пополнением» в августе 1943 года, после выписки из госпиталей. Я не называл их по именам или по старым лагерным кличкам. Каждому присвоил звания - «товарищ лейтенант», «товарищ полковник». Началась веселая жизнь. Среди солдат взвода был один здоровенный парень, лет тридцати, которого я сразу внешне принял за налетчика. Познакомились. Этого человека звали Петр Григорьевич Вайнштейн, бывший шеф-повар ресторана в Биробиджане, служивший в бригаде с 1941 года, еще на Дальнем Востоке. Это был смелейший человек и очень грамотный артиллерийский разведчик. Незаурядная личность. Его даже «зеки» называли по имени - отчеству. Начальство, узнав, что в бригаде есть повар экстра- класса, неоднократно пыталось перевести Вайнштейна в приказном порядке в штаб бригады, но тот не соглашался ни в какую. Потом его вызвал к себе комбриг Пурин, и они договорились: в тылу, на отдыхе, или в тихой обороне во второй линии, Вайнштейн кашеварит у них в штабе, а в наступлении - Вайнштейн возвращается в свой взвод, воевать дальше. Это был поступок достойный восхищения. Мало кто добровольно возвращался навстречу смерти. С ним мы крепко подружились. А самой батареей командовал старший лейтенант Ермаков. Чудесный человек, образованный, культурный, обходительный. Кадровый офицер, умница, прекрасный артиллерист. Полная противоположность моему бывшему комбату. Ему уже было лет под сорок. Огневым взводом командовал, впоследствии погибший, молоденький лейтенант Кашин.

Г.К. -Как выглядел плацдарм на западном береге Прута?

М.Г. - Равнина, тянущаяся вдоль берега, шириной до трех километров на нашем участке, за которой текла река Жижия, напоминавшая узкое болото. Сразу за Жижией тянулась отвесная стена высотой метров пять - шесть, которая являлась началом, пересеченной впадинами бугорками равнины, часть из которой, шириной 4- 10 километров, входила в наш плацдарм. Наш дивизион занимал позиции на левом фланге плацдарма, наша батарея находилась на огневых между 5-ой и 7-ой батареей, а шестая батарея находилась в лощине, прямо рядом с передним краем, но наши НП были близко друг от друга. Наблюдательные пункты были оборудованы над обрывистой границей, пересеченнонеровностями равнины, и составляли собой очень важный рубеж, господствующий над всей территорией до Прута. Потеря этого рубежа означала бы гибель всего плацдарма. Мы, со старшим лейтенантом Ермаковым, еще успели организовать ложную огневую позицию, которую немцы систематически обстреливали из тяжелых орудий и шестиствольных минометов в течение всего лета 1944 года. Вообще, немцы сосредоточили напротив нашего плацдарма большое количество артиллерии и нас постоянно обстреливали 210-мм снарядами. Мы держали оборону. Был издан приказ о запрете одиночного передвижения по плацдарму. Нам не позволялось открывать огонь без разрешения командира бригады, чтобы не демаскировать наши огневые позиции и сохранить боезапас. Со снарядами было туго, каждый был на учете. Всего один боекомплект на батарею. Восемьдесят снарядов. С наблюдательных пунктов мы вели постоянную разведку по обнаружению огневых средств противника. По любой обнаруженной огневой точке или немецкому НП мы готовили полные данные для открытия прицельной стрельбы. Чтобы уточнить место расположения немецких огневых точек, приходилось часто ползать по «нейтралке» и быть в тесном контакте с командирами пехотных подразделений, которые нам предстояло поддерживать огнем в планируемом наступлении. Организовали СДН - сопряженное дистанционное наблюдение, выдвигали боковой дополнительный НП, который был связан с соседями. Рядом находились НП танкистов, минометчиков, отдельно расположились авианаводчики, так мы постоянно обменивались информацией об обнаруженных целях.

Г.К. - Как началось немецкое контрнаступление на Ясский плацдарм?

М.Г. - 30 - го мая передал на рассвете «смену возле стереотрубы» своему помкомвзвода, старшему сержанту Шурганову, и старшине Кособрюхову. Лег спать. Проснулся от того, что подо мной дрожала земля. Немцы начали сильную артподготовку. Снаряды и мины густо рвались вдоль всей линии обороны наших войск. Через час немцы перенесли огонь на линию наших наблюдательных пунктов, и в атаку пошла немецкая пехота. Густыми цепями шли, в несколько рядов. У нас в первой линии были части из наспех мобилизованных крестьян, с недавно освобожденных украинских оккупированных территорий, «колхозники» или как их иначе называли - «чернорубашечники». Многие из них были еще в своей крестьянской одежде. Они встретили немцев редким ружейным огнем. Наши пулеметные точки были, видимо, давно подавлены, и немцы быстро заняли первые траншеи. «Колхозники» дружно поднимали руки вверх и толпами сдавались немцам. Мы все это видели четко… Через стереотрубу на равнине видно все на расстоянии пяти километров, а тут от нас до пехоты было всего 600 - 700 метров. Немцы, обойдя позиции 6-ой батареи, медленно приближались к нашему НП и к позициям артиллеристов. Мы встретили их огнем из автоматов ППШ и пулеметов РПД. Оружие находилось в руках опытных кадровых солдат и офицеров, а не у плохо подготовленных «мибилизованных», так что нам удалось нанести немцам урон и их продвижение застопорилось. Все наши линии связи были перебиты во многих местах, и попытки установить прочную связь, хоть на несколько минут, не удавались. Рации на НП не было. И мы приняли бой как обычная пехота, поливали огнем упорно приближающиеся глубокоэшелонированные немецкие атакующие цепи. Наши уцелевшие пехотинцы драпали мимо НП, и старший лейтенант Ермаков пытался перехватить удиравших внизу под обрывом и вернуть их ко мне, для усиления обороны НП. Вместе с пехотинцами, разведчиками и связистами нас набралось на НП примерно человек восемнадцать. Точно подсчитать было нельзя и некогда, так как наблюдательный пункт был в виде ломаной траншеи, и всех солдат сразу увидеть было категорически невозможно. Немцы приблизились к нам, примерно 50 человек перед НП. И когда стало ясно, что еще чуть - чуть, и враг ворвется на НП, что привело бы к нашей неминуемой гибели, пришлось, преодолевая страх, под градом свистящих пуль, подняться в полный рост самому и поднять других, и пойти в контратаку, в надежде остановить немцев в рукопашной. Но немцы не приняли боя и бросились бежать. До наступления сумерек мы еще два раза поднимались с криком «Ура!!!» в контратаки, но немцы не решались с нами схватиться, и сразу отступали. Как ни странно прозвучит, в нашей группе не было убитых! Только несколько человек получили пулевые ранения, а командиру батареи Ермакову еще днем осколком оторвало кисть правой руки, и его с огромным трудом, под огнем, удалось переправить в тыл.

К сожалению, я больше его никогда не встречал, связь с ним была утеряна и дальнейшая его судьба осталась неизвестной. А человеком он был замечательным.

В сумерках к нам пробрался командир дивизиона капитан Корниецкий, чей НП находился неподалеку от нашей восьмой батареи. Чуть позже к нам подошел на подмогу расчет 76- мм орудия. Капитан приказал мне отправиться на огневые позиции и к штабу дивизиона, восстановить с ними связь и доложить обстановку. Я оставил командовать вместо себя разведчика Ципурина и вместе с ординарцем Васей Орловым отправился к позициям дивизиона, расположенным вблизи монастыря. Там же должен был находиться в своем блиндаже начальник штаба дивизиона, капитан Щепотько, и наш военфельдшер, младший лейтенант м/с Антонина Карпенко. Мы туда добрались, а там ни одного офицера… Блиндаж начальника штаба пустой… На огневых обязан был находиться командир огневого взвода 5-ой батареи лейтенант Кислицын, но никто из солдат не знал , куда он подевался… Остались на позициях только расчеты орудий со своими командирами. Последнюю атаку они отбивали уже стрелковым оружием. Представляете, три батареи без офицеров… Ладно, комбаты и КВУ были на своих НП, но где оказались в тот день командиры огневых взводов!?... Немцы находились в тридцати метрах от орудий, чуть внизу, за насыпью, проходящей вдоль рубежа обороны, но атаковать в темноте почему-то не решались. Восстановил связь, доложил Корниецкому, что орудия целы, а немцы рядом, за насыпью, притихли вблизи от огневых позиций, но разведку туда посылать не хочу, чтобы фрицев не растревожить. Он спросил - Где начштаба? - Не могу знать - А где лейтенант Кислицын? И я представил, что ожидает Кислицына, если я скажу правду…, и ответил командиру дивизиона - На огневой - Ладно, разбирайся на месте, и действуй по обстановке. Я предложил ему: бесшумно, на руках, скатить все наши орудия вниз, к замаскированным за обрывом средствам тяги. Он это предложение одобрил, и также приказал от его имени отправить донесение в штаб бригады. И пока я это донесение писал, за моей спиной внезапно появился Кислицын. Я только сказал ему - «Запомни, если будут спрашивать, ты все время был на огневой, а пока, давай, отнеси донесение комбригу». Он это сделал немедленно и с большим желанием. До рассвета, мы успешно перекатили все шесть орудий к машинам. Перед нами занял оборону прибывший на плацдарм пехотный резерв. Возле нас встали на прямую наводку орудия ИПТАПа. Вдруг вернулся из тылов, бежавший с поля боя и закопавший свои документы, начальник штаба дивизиона. Многие потихоньку приходили в себя после пережитого страшного дня. И когда стало светло, то мы увидели, что немцы по всей линии отошли на прежний рубеж обороны.

Г.К. - А что случилось с бывшей Вашей, с 6-ой батареей?

М.Г.- Шестая батарея, расположенная впереди моего НП, до темноты держала круговую оборону. Были убиты: комбат Галин, лейтенант Коровкин, и немало других артиллеристов и «управленцев». Лейтенанта Коровкина убило болванкой. Прямо в голову попала… Ночью, КВУ батареи, лейтенант Павличенко, вывел уцелевших бойцов на НП командира дивизиона. Но Корниецкий приказал вернуться на огневые позиции, и вытащить орудия!.. Павличенко с бойцами вернулся на место гибели батареи и на руках прикатил одно уцелевшее орудие. А бывшая огневая позиция и одна разбитая гаубица 6-ойбатареи, остались на «нейтралке», на ничейной земле, в 500 метрах от наших окопов… В тот день у нас погиб комбат -7 капитан Еренцеев. Ему осколком перебило горло. А труса, нашего начальника штаба, капитан Корниецкий почему-то пожалел, и не отдал под трибунал. Будь на месте командира человек пожестче - не миновать быть Щепотько штрафного батальона…

Г.К. - Бойцов, отстоявших свой НП под натиском врага , за мужество, проявленное при обороне важного рубежа, наградили?

М.Г. - Наградили всех солдат дивизиона оставшихся на НП , и не отступивших перед лицом смерти. Комбат Ермаков был награжден орденом ОВ 1 -ой степени, а мне, командиру взвода управления, вручили орден ОВ 2 - ой степени.

Г.К.- Лейтенант Кислицын помнил Вашу доброту и рядочность?

М.Г. - Еще как. После войны Кислицын «отблагодарил» меня по полной программе. В конце декабря 1945 года, мы стояли в Германии, офицеры жили на квартирах. И я решил первый раз в жизни по настоящему отпраздновать свой день рождения в кругу батареи. Никогда раньше я не отмечал свой день рождения, а тут вот захотелось. Ошалел от счастья, что живым на войне остался. Запасся бочонком вина и другим алкоголем, приготовил всяческие закуски. Купил шикарный сервиз на 64 персоны, хотелось красиво отметить, вместе с ребятами, моими фронтовыми товарищами. Прихожу как-то вечером на квартиру, а там все разбито, растоптано и разбросано: еда, перебитый сервиз, бочонок с вином. А посередине этого разгрома лежит пьяный Кислицын и мне заявляет заплетающимся хриплым голосом - «Ты, жид, к нашей русской славе примазался!». Я только сказал ему - «Сукин ты сын, это к твоей, что ли я славе примазался. Забыл уже собака, как людей и орудия на верную смерть бросил, а сам в тыл сбежал!?». Такие вот получились «именины»…Что там говорить…

Г.К.- Что происходило на плацдарме, после того, как было отбито немецкое контрнаступление?

М.Г. - Бригада осталась на позициях, в тыл на переформировку нас не отводили, пополнили по ходу. Заменили пехоту на передовой, но это снова были части , состоящие более чем на половину из «чернорубашечников».

Чтобы укрепить моральный дух таких подразделений, по указке политруков , по плацдарму, вдоль фронта возили на самолете У-2 и показывали всем , «свежего» Героя Советского Союза Романа Смищука, простого мужика лет сорока, который был недавно призван в армию из какого-то села, и, согласно отредактированной политотделом «официальной версии», подбил гранатами в начале июня во время одной атаки на плацдарм сразу семь немецких танков.

Звезду Героя ему вручил лично командующий фронтом уже через неделю после этого боя . Он приземлялся вместе с летчиком - замполитом , и держал речь перед земляками - солдатами на украинском языке, мол, надо крепко и беспощадно бить германца , вот как он его крушит. Я не знаю, сколько этот геройский мужик подорвал танков на самом деле, но эта цифра «семь» вызывала у наших артиллеристов матерные шуточки. Мы разве что со смеху не катались.

Вы вообще представляете, как можно на практике подбить гранатами в одном бою семь танков. Это же не кино…Попробуйте хотя бы два танка подорвать и остаться в живых . Человек то, он не бессмертный.

Но комиссарам потребовался новый герой - символ…

А у нас - огневые позиции 5-й,7-й и 8-й батарей были оборудованы в роще на правом берегу Прута, а все наблюдательные пункты остались на прежних местах.

И до начала августовского наступления мы здесь держали очень трудную, тяжелую и кровопролитную оборону.

Г.К.- Что происходило с Вами в дни летней обороны плацдарма?

М.Г.- Очень тяжелый был период. Большого наступления немцы не предпринимали, но часто проводили вылазки, которые ничего кроме потерь им не приносили. Главным нашим кошмаром были непрерывные жестокие артобстрелы немецкой крупнокалиберной артиллерии и бомбежки, вдобавок к минометным обстрелам наших передовых позиций и ближних тылов.

У нас было мало боеприпасов, разрешалось тратить по три снаряда в день . И мы выкатывали орудия туда, где ранее были оборудованы ложные позиции, стреляли по немцам несколько снарядов и возвращались на основные огневые.

Из еды долгое время была только вареная конина.

15-го июня, днем, я решил пойти в штаб нашего дивизиона за рекомендацией капитана Корниецкого на вступление в ряды КПСС.

Шел немецкий обстрел. И я, посчитав, что это мое сугубо личное дело, и нет у меня права брать с собой ординарца и подвергать его риску, нарушил запрет на одиночное передвижение, пришел в штаб один. Корниецкий , увидев меня одного, сразу объявил выговор, но рекомендацию написал.

По пути назад, я шел через нашу ложную огневую позицию, где в тот момент находился лейтенант - пехотинец с двумя солдатами. Начался новый артиллерийский обстрел. Я заскочил в окоп наводчика у макета орудия, и тут рядом разорвался 210-мм снаряд , и меня полностью засыпало румынской землей.

Я потерял сознание. Когда очнулся, то сразу понял, что заживо похоронен, и мне придется медленно и мучительно умирать. Все тело зажато глыбами земли, только пальцы на левой руке могли пошевелиться. Из - за комьев земли я мог почти свободно дышать, но земляные тиски меня держали намертво.

Пытался закричать, но ничего у меня не получилось. Еще подумал , неужели вот так глупо придется помереть. Казалось , что я уже лежу под землей целые сутки…

Вдруг я почувствовал , что кто-то возится надо мной.

Оказалось, что лейтенант со своими солдатами принялись меня откапывать голыми руками. Ждать освобождения пришлось долго, но меня за плечи вытянули из под земли. Я ничего не мог говорить и ничего не слышал, да к тому же , после всего случившегося, плохо соображал, так что мой разговор со спасителями шел с помощью жестикуляции и путем написания слов палочкой на земле.

И когда я с трудом прочел надпись - «36 минут», то так и не понял - это время от взрыва снаряда до моего освобождения из земляного плена, или время, потребовавшееся на мое спасение.

Я то думал , что провел под землей много часов, но вокруг было еще светло. Пехотинцы хотели меня отвести к себе, но я отказался, и к полуночи, шатаясь, с трудом доплелся до своего НП, так и не встретив своих солдат, которые давно отправились меня искать по плацдарму.

В санбат не пошел, отлежался в своей землянке.

Десять дней не разговаривал, три недели ничего не слышал, но мои разведчики и связисты были опытными специалистами своего дела, и умело справились со всеми задачами, возложенными на взвод управления , до того момента, когда я сумел опять взять управление батареей в свои руки.

Г.К. -Давайте поговорим о Ясско - Кишиневской наступательной операции.

М.Г. - Двадцатого августа началось массирование наступление на нашем фронте. Бригада участвовала в освобождении города Яссы и городов Хуши и Васлуи.

После взятия Васлуи, нас развернули направо, для участия в закрытии бреши , через которую немецкие войска прорывались из окружения, из «ясского котла».

Мы встали в заслон. Рядом с моей батареей расположились две зенитки на прямой наводке. Немцы упорно пытались форсировать Прут и уйти из «мешка». Одиночным немцам удавалось ночью просочиться через нашу оборону и спрятаться на огромном кукурузном поле , среди густо стоящих высоких стеблей кукурузы. Мы ежедневно вылавливали в этом поле немцев, многие из которых потеряли одежду при переправе через реку и были просто голыми.

Наш разведчик, Петя Вайнштейн, там , на кукурузном поле , словил немецкого полковника. Но офицер уперс мол , стреляй меня на месте, я в плен не пойду. Петя был очень здоровый парень, так он скрутил немца калачиком, надел на себя как скатку шинели и понес на наши позиции. Немец сильно брыкался, так Вайнштейн его по дороге колол штыком в задницу, чтобы полковник угомонился.

И когда мы издалека увидели нашего Петра, всего залитого кровью, то подумали, что его сильно ранило, и тут он подходит, и скидывает «скатку» с плеч, принимайте «подарок», герр полковник собственной персоной.

Месяц мы простояли в Яссах, а потом нас отправили на переформировку и пополнение основательно поредевшего личного состава бригады и техники в гарнизон Гуйва, что около Житомира. Получили новые «студебеккеры» и «доджи3/4», прибыло солидное пополнение.

А оттуда бригада была передана в 1-ую гвардейскую Артиллерийскую Глуховскую Дивизию РГК , которой командовал генерал - майор Хусид, и переброшена на Сандомирский плацдарм, на западный берег реки Висла.

Бригада приняла участие в боях по обороне и расширению плацдарма.

Мы находились там до начала январского наступления 1-го Украинского фронта. На Сандомирском плацдарме я ушел служить в другой дивизион, в тринадцатую батарею.

Г.К. - Почему на этот раз Вас перебросили в другой дивизион?

М. Г. - В Яссах с пополнением к нам в бригаду пришел некто старший лейтенант Крупица, украинец, бывший политработник, прошедший переподготовку на артиллериста после указа об упразднении института комиссаров в Красной Армии.

Он был назначен командиром огневого взвода в нашу батарею на место убитого лейтенанта Кашина. И этот «бывший политрук», оказался пламенным юдофобом, евреев ненавидел всеми фибрами своей хохлацкой души, и стал за моей спиной настраивать батарею против меня, и на каждом шагу натуральным образом вести злобную антисемитскую пропаганду в немецком «гебельсовском» лживом стиле . Комиссар хренов, тварь, «верный партиец», из него бы при немцах хороший каратель получился бы . До появления этого гада в бригаде, я по отношению к себе со стороны солдат батареи никакого антисемитизма не ощущал , а тут…

Я заметил, что постепенно, отношение бойцов ко мне стало как-то меняться в худшую сторону. Мне Вайнштейн говорит - «Миша, давай его зароем!».

Но я был наивным, и думал успокоить Крупицу словами, «мирным путем». Начались перебранки с ним. Я ему сказал - «Успокойся, Крупица, хайло свое поганое прикрой, ты пойми, я лучше под трибунал пойду, но тебя обязательно застрелю», на что он отреагировал - «Да я вас жидов всех ….».

Мы зацепились, бойцы разняли. Потом я его табуреткой …

О данном «происшествии» стало известно комбригу. Пурин вызвал меня к себе. И предложил перейти командиром топографического взвода в штаб бригады на место выбывшего из строя лейтенанта Садовского. Я не захотел.

И меня перевели в 4-й дивизион , на должность КВУ в 13-ую батарею.

Г.К.- А что, Политотдел Бригады не мог успокоить своего коммуниста , «немецкого пропагандиста» старшего лейтенанта Крупицу?

Вроде коммунисты за интернационализм иногда горой стояли, без лицемерия.

М.Г.- Только не у нас в бригаде. Наш начальник ПО майор Зарипов, к евреям относился с ненавистью. Под стать ему, был и начальник штаба бригады майор Олиференко. За один бой, в апреле сорок пятого, командир стрелковой дивизии , которую мы поддерживали, представил командира батареи Шмонова и меня к орденам Красного Знамени. Наградные листы передали в штаб нашей бригады. Мне, штабные писаря , потом передали, как начальник штаба прокомментировал эти представления к наградам - «Он, шо, сдурив, жиду Червонного Прапора давать?!». И я не удивлюсь, если так и было на самом деле.

По крайней мере , при Олиференко, ни один наградной лист поданный на мое имя не был реализован. Тот еще оказался … «шлагбаум»…

А вот полковник Пурин , наш комбриг, был человеком порядочным ,честным и смелым. Давайте дальше не будем развивать «национальную тему»…

Г.К.- Бои на немецкой земле. Что наиболее врезалось в память?

М.Г. - 18-го января 1945 года началось наступление по всему фронту.

Мы двигались с Сандомирского плацдарма и освобождали польские города и села. Особенно упорное сопротивление мы встретили у города Кельце, который вместе с немцами защищали большие группы «власовцев».

Здесь были очень тяжелые бои, и мы несли большие потери. Дошло до того, что во время одной из многочисленных немецких контратак, сам комбриг Пурин встал к орудию и вел огонь, заменив убитого наводчика.

А потом бригада вошла в Германию. Вместе с пехотой мы форсировали Одер около города Вроцлав, потом переправились через реку Бобер и дошли до реки Нейсе, где у немцев был давно приготовленный и хорошо оборудованный сильный оборонительный рубеж.

Когда Одер форсировали, нам саперы подогнали плот. Забрались на него : два разведчика, два телефониста, радист и я - старший. Мина разорвалась рядом, никого не ранило, но плот перевернуло. До берега было совсем близко, всем вода по горло, но мне, при моем небольшом росте - с головой.

Разведчик Читошников схватил меня за ворот и вытащил к берегу, где помельче.

Бригада развернулась перед городом Форст, который немцы превратили в крепость. Оборона противника наиболее сильной была в части города, расположенной на восточном берегу Нейсе. С ходу захватить эти кварталы , наши , ослабленные из- за больших потерь в тяжелых наступательных боях , передовые подразделения не смогли. Перед восточной окраиной города раскинулось большое топкое болото, которое по внешнему виду напоминал луг, и ничуть не отличалось от всей остальной равнины вдоль восточного берега реки Нейсе. Подошел свежий стрелковый полк и по этому «лугу» рванул в атаку .

Этот полк был полностью выбит пулеметчиками и снайперами противника.

Наше наступление остановилось на линии городов Форст - Мускау - Губен, и 98-ую гаубичную бригаду перебрасывали с места на место , но больше всего нам приходилось участвовать в штурме Форста.

В этом городе, фашисты, прячась за толстыми кирпичными стенами домов, вели очень точный огонь. Особенно нас доставали снайперы, которые, как казалось, стреляли с каждого чердака, окна или подвала .

Мы били из орудий прямой наводкой по крышам и окнам, по каждой засеченной огневой точке - днем по звуку, а ночью по вспышкам.

Толстые кирпичные стены наши 42.5- килограммовые снаряды не пробивали даже тогда, когда мы стреляли полными зарядами, но после попадания в окно или в крышу огневые точки замолкали на время. Но огневых точек было так много, что перебить все - было физически невозможно, они «оживали» вновь .

На линии переднего края мы снесли все крыши домов. Но Форст устоял.

А 14-го апреля наше наступление возобнилось.

Мы быстро ринулись в обход города , и с ходу форсировали высокобережную, но неглубокую Нейсе вброд.

Вдоль высокого забора ипподрома, поверх которого свистели пули, мои «управленцы» совместно с пехотинцами устремились вперед.

Телефонисты еле успевали разматывать кабель с катушек.

Настроение у нас было праздничное, мы без потерь двигались вперед по вражеской территории . Фактически без боя и без задержки, мы прошли больше километра, а потом началось привычное для нас продвижение, с остановками для уничтожения упорно обороняющихся немцев и «власовцев».

Появились первые немецкие пленные. Стрелковый батальон настойчиво продвигался вглубь немецкой обороны и вскоре мы достигли железнодорожного полотна рядом со станцией Квейсен. Наш «подшефный» батальон получил новую задачу - к исходу дня выйти на новый рубеж у железнодорожной платформы, в трех километрах от нашей занятой позиции.

Мои телефонисты взяли семь катушек кабеля и два телефонных аппарата.

С собой взяли еще два бинокля. Пошли с батальоном вперед.

В короткой схватке сбили немецкое передовое подразделение.

Мы еле успевали за пехотой. Стал корректировать огонь двух наших орудий , которые уничтожили немецкую минометную батарею и несколько огневых точек. К исходу дня, мы , преодолевая нарастающее сопротивление немцев и неся тяжелые потери, достигли железнодорожной платформы.

Но от батальона в строю осталось чуть больше сорока человек солдат и сержантов. Офицеры - пехотинцы почти все были выбиты.

Комбат тяжело ранен. Остались в строю двое молоденьких младших лейтенантиков - взводных , «вчера из училища», а от них толку в такой сложной обстановке было мало. Старший лейтенант Шмонов принял командование батальоном, а я стал командиром так называемой третьей роты, выполняющей задачу по проверке флангов батальона. Прошли несколько сот метров вправо, а потом влево , и никого не встретили. Только успели доложить по телефону о выполнении задачи и достижении рубежа, как немцы пошли в атаку со всех направлений и стали отрезать остатки батальона от основных сил полка.

Мы со Шмоновым поняли, что слишком далеко вырвались вперед, и решили, возвращаться назад и спасти людей. Осторожно, выслав вперед разведку , стали отходить, попутно сматывая кабель. Успели смотать три катушки (1500 метров), а дальше кабель был перерезан, второго конца не нашли . Зато наткнулись на засаду в кромешной тьме. Немцы находились буквально в десятке метров , но нас толком не видели, и фактически вели огонь наугад.

Мы разделились на две группы, обошли засаду, забросали немцев гранатами и вывели пехотинцев к штабу стрелкового полка.

Вынесли всех раненых, а убитых в нашей полусотне не было.

Мы несли своего тяжелораненого в ноги телефониста Растихина на руках, продев в рукава шинели карабины, а пехота несла своих раненых.

Утром в штаб полка прибыл командир дивизии , объявил, Шмонову и мне, благодарность, за спасение солдат батальона, и в штаб нашей бригады им было переслано ходатайство о награждении нас орденами БКЗ.

Но что с этим ходатайством произошло, я уже вам рассказал.

Г.К.- В недавно вышедшей прекрасной книге известного российского историка Алексея Исаева «Берлин 45-го. Сражения в логове врага», в главе посвященной прорыву немцев из «Хальбского котла», упоминается эпизод, как прорывающиеся из окружения немцы огненным смерчем прошли по позициям 3-го дивизиона 98- ой ГАБ, уничтожив наши орудия и личный состав огневых взводов.

Как это произошло?

М.Г.- Это случилось двадцать девятого , или, … нет, подождите , двадцать восьмого апреля. Четыре батареи 3-го дивизиона , с 9-ой по 13-ую, находились на огневой позиции рядом, в линию, как на них внезапно и неожиданно нахлынула лавина немцев идущих на прорыв. Никто из артиллеристов не успел толком оказать сопротивление, свинцовый ливень скосил всех за какие- то секунды.

Чудом уцелел разведчик, успевший ухватиться за торчащий сук сосны, подтянуться на нем и затаиться в ветвях дерева.

Он то и рассказал нам о произошедшей на его глазах трагедии…

Огромная масса солдат вихрем пронеслась по позициям дивизиона, а следом ринулись толпы беженцев, женщины, малые дети и подростки.

Так эти беженцы безжалостно добивали наших раненых артиллеристов , стреляя из маленьких пистолетов, из дамских «браунингов», и даже, добивали ножами…

И мы потом к таким гражданским жителями Германии были обязаны относиться гуманно и мирно. И этот гуманизм от нас требовал столько моральных усилий…

А из 178 артиллеристов дивизиона в живых осталось только трое : разведчик, случайно недобитый немцами военфельдшер, и телефонистка Лида Суворова, которая выжила, несмотря на десять пулевых ранений.

В последних сражениях войны, в полушаге до мира, наша бригада понесла тяжелые потери. Я помню, как хоронил в Форсте своего друга и прекрасного разведчика Шаронова, как мы хоронили в одной братской могиле весь 3-й дивизион… И помню многих других солдат и офицеров нашей бригады , павших в боях на самом пороге Победы …

Г.К. - Вы тоже в тот страшный и трагический день попали в окружение?

М.Г.- Мы были на наблюдательном пункте на окраине деревни Хальбе, на втором этаже оставленного жильцами дома. И нас атаковала колонна немцев рвущихся на прорыв из группировки, окруженной юго - восточнее Берлина. Немцы шли вперед мощным «клином», не обращая внимания на потери. Ни на что не смотрели… Задние ряды напирали, и, переступая через трупы, неумолимо рвались вперед. Все это напоминало прорыв немцев из «Корсунь - Шевченковского котла», при котором нескольким тысячам немцам удалось пробиться к своим. Так было и при неудавшейся попытке прорыва из под Ясс.Такая же каша заварилась 28/4/1945 прямо у нас. У нас, находившихся на НП, было с десяток трофейных автоматов, несколько ППШ и всего 6 немецких ручных гранат. Из всех и окон и с чердака мы начали косить напирающих «фрицев», но они продолжали наступать, пытаясь ворваться в дом. А основные силы немцев стали обходить дом слева и справа. Окна первого этажа были плотно зарешечены и немцы даже не пытались к ним подобраться. Они рвались к входной двери. Наступило какое-то затишье, вроде немцев перед домом нет. И мы кинулись наружу и быстро набрали у убитых «фрицев» целую гору автоматов, рожков с патронами, и несколько гранат. И тут через нас пошла новая колонна, мы быстро вернулись в дом и заняли прежний порядок обороны. Начались новые атаки, но нам долго удавалось держать под прицельным огнем двери в дом, которые уже было невозможно запереть. Двери были настолько изрешечены пулями, что почти развалились. Мы отчаянно отбивались, решив отдать свою жизнь подороже. Никакой связи с дивизионом у нас не было, телефонный провод давно был перезан, никакого шанса восстановить линию связи у нас не предвиделось, хорошо хоть патронов и автоматов было более чем достаточно.

Мы надеялись, что нас будут выручать другие батареи, но они в этот момент также подвергались нападению этих немецких орд, правда, так опасно как у нас на НП, у них не было. Но если бы немцы не спешили, нам бы всем пришлось гораздо хуже, вряд ли бы кто уцелел. Все же во второй половине дня, первый этаж оказался в руках у немцев, но взрывами гранат, лестница, ведущая на второй этаж, была разрушена. Нам приходилось держать под огнем, все что возможно, на первом этаже, чтобы не дать немцам забросать нас гранатами.

Несколько раз нам удалось «вернуть» заброшенную немцами гранату, закинуть ее обратно. У нас было несколько своих гранат, но мы берегли их на крайний случай. Умирать не хотелось, конец войны был рядом, рукой подать…

Но я знал, что если немцы ворвутся на второй этаж, то мы подорвем и себя и их оставшимися гранатами. Колонны недобитых гитлеровцев, обходившие дом, не смыкались, а бежали вперед. Когда стемнело, не стало слышно немцев. И мы решили прорываться. Кто спрыгнул, а кто спустился на веревке сплетенной из простыней, со второго этажа. Мы не увидели рядом немцев, а они, возможно, просто не заметили нас. Мы напялили на себя снятые с трупов немецкие шинели и осторожно стали пробираться к лесу. По дороге понабрали в плен человек восемь немцев. Я на одного из них загрузил шесть фаустпатронов, пустил его вперед, держа на прицеле пистолета. «Фаусты», как я решил, пригодятся при прорыве, или, если нам снова придется держать оборону. И тут нам навстречу из рощи выдвинулась большая группа немцев. Пленные, сразу, как по команде, развернулись и стали хватать наших. Мой «подшефный фриц», бросил «фаусты» на землю, обернулся и кинулся на меня, в попытке схватить, и зацепился за кобуру и ремень планшетки. Я успел в него выстрелить, он упал замертво. Крикнул - «Ребята за мной!», и мы бросились бежать. Остановились только возле следующей рощи. Собрались все, и это было просто счастье! Немцам было не до нас, и они не стали пускаться в погоню. Я лишился полевой сумки, она так и осталась в руках у убитого «фрица». Полевой сумки лишился и командир батареи Шмонов, который, так же как и я, вел одного «носильщика», нагрузив его оружием. С трудом, поблуждав по ночному лесу, мы вышли к штабу бригады, у которого уже собрались все уцелевшие командиры дивизионов и батарей. Но среди них не было командира второго дивизиона майора Корниецкого, которому накануне оторвало обе ноги. Его, из под огня, вынес на своих руках мой бывший разведчик Вайнштейн. Мы попали в объятия наших товарищей, но наша радость возвращения в бригаду была омрачена печальным известием о гибели «огневиков» 3-го дивизиона. Но только мы успели похоронить своих товарищей, как бригаду в срочном порядке развернули влево на Чехословакию. Наш бросок к Праге не проходил по «усыпанной розами дороге». Немцы ожесточились, и, чувствуя близкое поражение, упорно сопротивлялись. Нам пришлось принять участие в тяжелых боях за Кайц, пригород Дрездена. Мы увидели Дрезден в руинах и развалинах, но долго «любоваться» подобными «красотами войны» нам не дали. Без остановок, без сна и отдыха, наша бригада, в составе 1-ой гвардейской Глуховской АД Прорыва РГК, двигалась к чешской столице. В районе захваченного нами города Финстервальде форсировали Эльбу , с боем взяли чешские населенные пункты Крупка и Теплице Шанув, и 9-го мая мы вошли в Прагу. Здесь для нас война закончилась.

Г.К. - После войны Вы еще долго оставались в армии?

М.Г.- В Праге мы простояли всего пару недель, а потом нас перебросили в Австрию, в военный лагерь Алленштайг. По слухам, в бараках этого лагеря в свое время формировалась армия Паулюса. Казармы были такие благоустроенные, что нам такое ранее и не снилось. Многие смотрели на нас с завистью.

Офицерские бараки и солдатские казармы были построены как фундаментальные здания, двойные окна, все коммунальные удобства, чистенькие дорожки и тропинки, спортплощадки. Здесь мы провели зиму. А весной я подал рапорт с просьбой о демобилизации.

Командир нашей бригады, уже генерал - майор, Герой Советского Союза Павел Павлович Пурин уговаривал меня остаться на кадровой службе, обещал отправить меня на учебу в Артиллерийскую Академию, но я чувствовал, что из - за ранений и контузий уже не смогу быть полноценным офицером, и продолжал писать рапорты, настаивая на своей демобилизации. И в ожидании решения начальства о моей дальнейшей судьбе продолжал нести службу, и выполнять свои командирские обязанности. Организовал охрану нескольких нижнеавстрийских электростанций, сопровождал колонны автомашин в Союз, для передачи их в народное хозяйство. Помню, как под Краковым, крупная лесная банда, состоявшая из поляков, и укрывавшихся с ними от возмездия «власовцев» и кавказских легионеров, полностью разгромила следующую перед нами такую же автоколонну. Весной 1947 года меня перевели в 157-й Одерский минометный полк, и уже оттуда демобилизовали из армии. 24-го мая 1947 года я приехал в Симферополь, к брату и родителям, и сразу пошел работать на завод. И трудился до седьмого декабря 1996 года на симферопольском заводе имени Куйбышева, в восьмого декабря - уже летел на самолете на Землю Обетованную . И в самолете вспомнил, как летом 1945 году в Вене, когда я шел по городу в форме, меня вежливо остановил какой-то гражданский человек, внешне похожий на еврея. Он спросил - « Господин офицер, вас можно? Вы еврей? Судя по званию, ваша должность не более чем командир батареи. А хотите стать командиром дивизиона?». Я не понял, к чему он клонит и, с улыбкой на лице поинтересовался - «А у тебя, что, блат в штабе?».

Он спокойно ответил - «В вашем штабе - нет. Для этого нужно ехать в Палестину. Там вам есть с кем и за что воевать!» - «У меня семья: родители, брат - инвалид войны, сестра с малыми детьми, надо им помогать. Что с ними будет, если я, уеду?» - «Рано или поздно у всех у нас будет одна дорога, в Палестину» - твердо ответил незнакомец… И вот я здесь , «с опозданием» на каких то пятьдесят лет…

Г.К.- Ваша семья уцелела в кровавом вихре войны?

М.Г.- Когда война началась, отцу дали подводу, он посадил на нее мать, одну из моих сестер с маленькими детьми, и успел довезти семью до железнодорожной станции еще до прихода немцев. Им удалось сесть в эшелон, уходящий на восток. Старший брат Юрий (Юдель), 1909 г.р., сначала работал молотобойцем в кузнице у отца, затем, окончил техникум по металлической обработке древесины в Житомире, отслужил срочную армейскую службу на Дальнем Востоке и частично в Монголии, и после демобилизации жил и работал на заводе в Сталинграде. В июле 1941 года он ушел в армию, и с тех пор мы о нем ничего не знаем.

После войны прислали официальную справку, что брат Юрий пропал без вести летом 1944 года в Белоруссии. Сестра Женя,1912 г.р., работала учителем, вышла замуж за артиста Симферопольского театра Эпштейна, который перед войной увез Женю с дочерью Галиной в Белосток, где они и исчезли в расстрельных рвах во время Холокоста. Другая сестра, Маша, с 1934 года жила на Дальнем Востоке, в Биробиджане, работала в колхозе «Валдгейм», вышла замуж за пекаря Рувима Шевца, воспитала 4-х детей, а после войны так и осталась жить в Приморском крае. Перед войной Маша с детьми была в Овруче, и бежала от немцев вместе с родителями. Они оказались в эвакуации в Кемеровской области, в деревне, которая называлась, кажется - Новые Пестери Гурьевского района.

Еще один мой брат, Моисей, работал агрономом, в 1941 году ушел на фронт, воевал танкистом под Москвой, артиллеристом под Ленинградом, но в конце 1943 года был тяжело ранен, и вернулся домой инвалидом: без правой ноги, без части легкого, и без пальцев на правой руке. Умер он в 1965 году от фронтовых ран…

Г.К. - Войну не пытались забыть? Ведь через такую кровь довелось пройти…

М.Г. - Не получилось… Война прочно сидит в моей памяти… Друзей погибших очень часто вспоминаю. Нет в мире ничего более живучего, чем воспоминания. Грустно и больно от одной мысли, что могилы моих павших товарищей, разбросаны от Украины и до Германии, и я уже не могу приехать к ним 9-го Мая, помянуть боевых друзей и положить живые цветы на их могилы…