Иванов Михаил Николаевич

Родился я 7-го июля в 1926 году на самом юге Донбасса. В Приазовье есть такое село - Красноармейское, но когда я родился, оно называлось еще по старому - Хрещатицкое.

Расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни вашей семьи.

Думаю, что тут будет более правильным начать рассказ еще с момента основания нашего села. В начале XIX-го века довольно известный в то время помещик пан Решетилов ехал с Полтавщины, там насколько я знаю, до сих пор существует Решетиловский район, к Азовскому морю, и ему настолько понравилось это место, что он его выкупил, и в 1817 году основал деревню, которую так и назвали – Решетилово. А потом этот пан под стать нашим местам, решил построить такую же прекрасную церковь. Для этого он стал нанимать самых лучших вольных мастеров даже из отдаленных мест, и моего прапрадеда - Петра Иванова, который славился, как искусный краснодеревщик, он привез аж из Курской губернии. За те несколько лет, что шло строительство этой грандиозной церкви, одна местная девушка родила Петру сына Андрияна. Но даже, несмотря на рождение ребенка пожениться они не могли, потому что он был вольный, а она из крепостных. Когда церковь достроили, он опять ушел работать на вольные хлеба, но вскоре все-таки вернулся к ней. И тогда пан в благодарность за то, что Петр вернулся, женил его на этой прачке и даже подарил землю. Вот с этого времени наш род Ивановых укоренился на Украине. Построили дом, который, кстати, до сих пор там стоит. В 2010 году, когда мы с сыном и внуком ездили в село, то я показал им и наш старый дом и колодец.

А потом, где-то в 70-х годах этот Решетилов продал село пану Хрещатицкому, и поэтому оно стало называться Хрещатицкое. Но в 1935 году его переименовали в Красноармейское и получилось так – село Красноармейское Буденовского района Сталинской области. Представляете?! А колхоз назывался «Имени РККА». И даже при немцах в оккупацию колхоз так и назывался. Название было не важно, главное хлеб им подавай. Так немцы и говорили: «Колхоз ЭКЭКА, ЭКЭКА…»

У Андрияна в 1870 году родился мой дед – Михаил. А сам Андриян, как и его отец был сильнейший мастеровой, и хозяйство имел крепкое. Когда дед вырос, у него родились трое детей: Елизавета, мой отец – Николай и Яков, и у всех у них потом тоже были очень крепкие хозяйства. Например, к 1930 году, когда у нас во время коллективизации все отобрали, мы имели даже собственную молотилку. Имели по шесть лошадей и быков, хороший дом, конюшню, амбар, овчарню. Мне тогда хоть и было всего четыре года, но все это я очень хорошо помню…

Но когда нас пришли раскулачивать, отец и дед сказали: «Хорошо, забирайте все и примите нас в колхоз!» А им так ответили: «Мы бы так и сделали, но нам нужно вас выселить, а иначе колхозу просто негде разместиться. Такой двор как у вас один на все село!», и нас выселили в землянку… Но маме сразу сказали: «Ты из бедной семьи, и если с ним разведешься, то примем тебя в колхоз!» И ей с согласия отца пришлось на это пойти, потому что на руках оставалось орава маленьких детей. Поэтому так получилось, что лет пять нам пришлось жить врозь. Ведь деда отправили в огородную бригаду за одиннадцать километров, и он там с бабушкой жил в курене. А отец работал шорником и сапожником в коммуне при колхозе. Но не в самом селе, а за несколько километров. Честно работал, но все пять лет прожил в конюшне, где хранился фураж для лошадей…

И я бы хотел особо сказать пару слов про раскулачивание. Ведь это не лично Сталин из Москвы решал, кого раскулачивать, а кого нет! А наша местная беднота: Мария Павловна, Павел Андреевич, Павел Борисович – наш пастух, Семен Тупицын, кто-то еще. Пришли и вышвырнули нас на улицу… Кстати, когда в 1961 году мой отец помогал Тупицыну, то моя жена его спросила: «Папа, зачем же вы ему помогаете, это ведь он вас раскулачивал!» И отец ответил ей так: «Так у него и тогда ничего не было, и сейчас ничего нет…» Вот такое дело…

И как закончилась эта история?

Где-то в 1932 году в «Правде» вышла статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой осуждались перегибы на местах, допущенные при создании колхозов. Благодаря этой статье дело отца было пересмотрено, и в 1935 году его полностью восстановили во всех правах, и уже в 1936 году он наравне со всеми принимал участие в первых выборах в Верховный Совет СССР. И с этих пор мы зажили, зажили, зажили…

А уже после войны наше село расстроилось очень сильно. У нас же был колхоз-миллионер с богатейшим хозяйством: сады, виноградники… Ведь это же Приазовье - совершенно необыкновенные места, где никогда не было ни землетрясений, ни наводнений, ни оползней. Места чудные, к тому же совсем рядом море. Не поверите, но я за двадцать шесть лет службы в армии лишь один раз поехал в отпуск в санаторий. Зачем мне куда-то ехать, когда у меня дома настоящий санаторий?! А вот когда в 2010 году побыл там, то впечатление осталось угнетающее... Все село вымершее, словно кладбище… Повымерли все мои ровесники да родственники, никого почти уже нет. Остались только две мои соученицы, двоюродный брат да племянница…

Но вот эта история с раскулачиванием не оставила в вашей семье чувства обиды?

Конечно, чувство несправедливой обиды у отца, например, должно было остаться. Но, несмотря на это, он потом никогда ничего плохого про советскую власть не говорил. Никогда! Скорее наоборот, хвалил. Ведь посмотрите, что получилось с нами после войны. Брат Саша работал главным бухгалтером в райпотребсоюзе, Ваня – замначальника цеха на огромном мариупольском металлургическом комбинате «имени Ильича», Вася – водитель, я – офицер, а Ленька не просто офицер, а в стратегической авиации. И как-то мы все вместе приехали и начали отца подковыривать: «Вот тебя советская власть то, се…» Но он нам так ответил: «Не надо! Если бы не советская власть вы бы сейчас не ходили такими гоголями, а лежали бы со мной под корытом у лошадей, и расписывались бы как я…» А он всю жизнь расписывался крестиком, вот такие дела… Он так и остался неграмотным, потому что из-за своего увечья не мог ходить в школу. Ведь когда ему было семь лет, он переболел полиомиелитом и до пояса его разбил паралич. Но дед обучил его разным ремеслам, и сделал из него отличного мастера. Отец был исключительно мудрый человек и неимоверный трудяга, но, несмотря на постоянные трудности, никогда не унывал, играл на гармошке, в общем, был такой настоящий сильный мужик, хотя всю жизнь проходил на костылях.

И нашу маму тоже все уважали как настоящую труженицу. От нашей бабушки, которая была совершенно исключительной хозяйкой, мама научилась очень многому и еще до замужества успела четыре года поработать кухаркой в Мариуполе в одной еврейской семье. В поварском деле она по праву считалась настоящей кудесницей. И когда колхоз уже более-менее встал на ноги, то маму позвали работать поваром в детском саду. А когда на праздники в колхозе устраивали торжественные обеды, то маму всегда назначали старшей поварихой.

Комсомольское собрание 1-го дивизиона 92-го ГАП. (г.Кишкунхалаш Венгрия. 29.10.1944 г.)

Голод 1932-33 годов помните?

Не то, что помню, это страшное дело… Голодовали неимоверно! Но голодовали почему? Потому что, как и сейчас, тогда у власти оказались случайные люди, которые не могли руководить. От этого и происходили все эти перегибы на местах, когда забирали и увозили весь урожай.

А голод был страшнейший… Мы от моря жили в двенадцати километрах, так мама вставала рано утром, шла пешая, брала там у рыбаков два пуда тюльки и несла на себе обратно. Приходила вся мокрая от рассола… А мы сами чего только не придумывали. И горох собирали, и мышиные кучи разгребали, помню, что особенно суслики делали себе хорошие запасы. Раскапывали норы кротов, а там, не поверите, словно настоящие склады. Причем сложено все было, не как попало, а очень аккуратно. Морковка, например, как шпроты в банке – валетиком. Короче говоря, очень тяжело жили. Помню, например, что когда мне было семь лет, то я оказался уже настолько истощен, что сам не мог открыть щеколду двери, настолько обессилел… И это при том, что у нас все работали в колхозе.

А сколько в нашем селе умерло людей, что вы… Кстати, вы знаете, что и в 1946 году из-за сильной засухи тоже случился сильный голод? У нас, например, соседями были Николай Дмитриевич и Мария Андреевна Демченко, у которых было три сына: Николай, Женя, Витя, и самая старшая - дочь Лида 1930 г.р. И вот они в ту голодную пору 46-го насобирали травы, еще чего-то, сварили, поели и трое мальчиков умерло… У нас взяли большие скамейки, чтобы на них поставить гробики… А еще я слышал, что и детей ели… Люди рассказывали, что в шахтерских поселках и до такого доходило… Но наша семья голод пережила без людских потерь, а уже после 1935 года мы зажили по-человечески. Уже к 1938 году у нас была своя пасека, сад, корова, овцы, свиньи, куры, все имели, только успевай работать.

Репрессии второй половины 30-х годов вашу семью как-то коснулись?

Нет, нашу семью они не затронули. И насколько я помню, репрессированные у нас в селе были только во время коллективизации. Но тут я что хочу сказать. Вот, например, нас из села не выслали, потому что мы все добро сдали в колхоз. А у нас же было не просто хозяйство, а по-настоящему богатое. Посудите сами: 73 десятины земли, по шесть лошадей и быков, овцы, свиньи, птица, постройки для них, а наш дом из жженого кирпича считался лучшим во всем нашем немаленьком селе. Молотилку, а тогда на селе это считалось почти роскошью, имели свою, а паровик, который ее гнал, был один на двоих с семьей Зименко. Не поверите, наверное, но у нас даже была выездная тачанка, на которой мы ездили в гости к тете Лизе за четыре километра в Казацкое. Там ведь были пруды, красота… Так вот наша семья без разговоров сдала такое богатство в колхоз, а находились такие дураки, которые имели всего по две-три десятины земли и одного бычка, но они начинали возмущаться и выступать. И, конечно, таких выселяли. Помню, например, что Ткачевых выслали. А с другой стороны некоторые семьи так и не вступили в колхоз и продолжали вести, как тогда говорили единоличное хозяйство.

Родители у вас набожные были?

Я бы даже сказал сверхнабожные. За все время войны во всем нашем селе только в нашей семье никто не погиб. Причем, мы трое: Иван, Василий и я прошли фронт. А Саша был тяжело ранен в начале войны и только поэтому его не призвали в армию. Так вот на все село только нашей семье выпало такое счастье, что все вернулись живыми. И в селе люди прямо так и говорили: «Это все благодаря Александре Антоновне!», т.е. нашей маме, которая постоянно молилась за нас богу. Нашу сельскую церковь-красавицу взорвали еще в 1939 году, но люди сами организовали церквушку в маленьком доме. Но мы все крещеные, и у нас в доме всегда была икона Божьей Матери, лампадки, все как положено.

Вас, кстати, сколько детей было в семье?

Всего нас у мамы родилось восемь. Самой первой была Нюра 1911 г.р., которая умерла в 1921 году от холеры. После нее в 1913 году родился Иван, в 1914 – Надя, Саша в 1916-м, Вася в 1919-м, я, и самый младший Леонид родился в 1929 году. Был еще Дмитрий  1921 г.р., но летом 26-го года он зацепился за дышло проезжавшей повозки, его ударило болтом и убило… Тут как раз пришла пора меня рожать, а мама рыдает, приходится сыночка хоронить… И получилось так, что в семье четыре парня, но ни одного не назвали в честь деда. Мне потом рассказывали, что когда мама лежала после родов, плачет, тут дед к ней подошел, гладит ее и говорит: «Не плачь Саша, не плачь! Митю схоронили, зато Миша родился…» Вот так мне свое имя дал дед. И что получилось. Мой дед – Михаил, его сын – Николай, я – Михаил Николаевич, мой сын – Николай Михайлович, а старший внук – Михаил Николаевич. Но самое интересное даже не это, я знаю, что такая традиция есть во многих семьях. Наша сестра Надя вышла замуж за грека – Хаврах Михаила Николаевича. А сын у него – Николай Михайлович. И когда мы все вместе приезжали в родное село, то получалось, что за одним столом собиралось сразу трое Михаилов Николаевичей и три Николая Михайловича.

Короче говоря, в живых осталось пять братьев и сестра. Но самые старшие: Ваня и Надя еще во время коллективизации уехали в Мариуполь. Ваня устроился рабочим на завод «имени Ильича», а Надя устроилась на фабрику «Приазовкость». Там из рогов и копыт выпускали пуговицы и расчески такого качества, что расческу можно было согнуть в кольцо, и оно не ломалось. Правда, вскоре Надя там тяжело заболела легкими, и всем казалось, что она не жилец. Но она переборола болезнь и прожила 92 года… А вообще у нас семья долгожителей. Отец прожил 87 лет, мама - 83, Ваня – 80 лет, Саша – 87, Вася – 87, Ленька – 82, а мне вот уже 86-й идет…

А на каком языке вы говорили в семье?

В наших краях было что-то вроде казацкого языка, смешение русского и украинского. Наша сельская школа была украинской, но сейчас я украинского языка почти не понимаю.

Сколько классов вы успели окончить к началу войны?

Семь классов, но т.к. наша школа работала и во время оккупации, то мне удалось окончить девять классов.

К этому времени вы уже задумывались над тем, кем хотите стать в будущем?

Я очень хорошо учился, и по существу был отличником. Но особенно любил математику, историю, географию. Например, по географии мы знали все реки, моря, океаны, страны, а сейчас подростки не знают даже самых элементарных вещей…

А я мечтал стать летчиком. В Мариуполе, до которого от нашего села всего тридцать пять километров находился аэроклуб, и насмотревшись там на самолеты, парашютистов, я решил стать летчиком.

Как вы узнали, что началась война?

Это же было воскресенье, мы гуляли, и когда по радио объявили - «Война!», стало страшно… И главное - совсем неожиданно для нас. А у нас же места были очень многонациональные: украинцы и русские это понятно, но ведь жило и много греков, даже албанцы были. А возле нас были целые немецкие поселения: Куликово, Возгейм, колхоз «имени Розы Люксембург». Например, в Куликово жили Ирма Гутер и Ириш Клингоф, с которыми мы вместе учились в школе. Так до самого начала войны никто ни о чем не догадывался, мы дружили, вместе гуляли, но вскоре после войны их всех выселили…

В политике мы не разбирались, зато свято верили в нашу армию: «Броня крепка и танки наши быстры!» И у всех у нас настрой был один - «Ну, мы немцам дадим!» И даже когда фронт стал приближаться, я не хотел никуда уходить, а мечтал, чтобы мне дали пулемет. Мы ведь насмотрелись фильмов, в том числе «Чапаев», в котором Анка косила белогвардейцев из пулемета. Электричества в ту пору в селе еще не было, так чтобы кинопроектор работал, нам приходилось вручную крутить динамо-машину.

Иванов М.Н.  14.05.1945 г.

И переживания, конечно, тоже были, но в более личном, что ли плане. Вани нет, а Вася в армии, причем, мы знали, что он служит в Каменец-Подольском, а это ведь почти у самой границы. К тому же вскоре началась поголовная мобилизация. Почти всех мужчин и молодых парней сразу призвали в армию, а пожилых мужчин и женщин собрали и отправили аж за сто километров на рытье окопов. И мне на тройке лошадей довелось возить им туда продукты. По ночам уже были видны немецкие осветительные ракеты, а они все рыли и рыли окопы и противотанковые рвы… И вот ведь судьба, потом именно в этих рвах мне пришлось вступить в свой первый бой…

А был ли какой-то момент, с которого вы поняли, что война это не шутки?

Дело в том, что у нас об этом просто никто не успел и подумать. Вдумайтесь только, война началась 22-го июня, а нас, за восемьсот километров от границы оккупировали уже в сентябре… Это ужас, что тогда творилось, никто ничего не успевал даже подумать… Многие хотели эвакуироваться, я, например, тоже захотел уйти к брату, но на весь сельсовет было всего две машины. Но одну взял директор МТС и увез семью. А пешему что?!

Если честно сказать, тогда кругом царила паника, паника и паника… А я хоть и был пацан совсем, но меня назначили вестовым почтальоном, и я должен был развозить почту по поселениям, которые входили в наш сельсовет: Казацкое, Качкаровка, Глубокое, «имени Шевченко», «имени 1-го мая», Петровское, две немецкие деревни. Так, например, когда я на лошади приезжал на хутор «имени 1-го мая», то женщины сразу начинали плакать. Потому что понимали, что я или привез повестку или извещение о том, что кто-то погиб…

Через ваше село беженцы, войска отступали?

Это были не войска, а голодранцы.  Сплошное несчастье – с одной винтовкой на пять человек…  Зато когда мы впервые увидели немцев… Вооруженные до зубов, смелые, все на машинах или мотоциклах. Один из наших односельчан, Зубенко Петр как увидел их, аж запричитал: «Ангелы, это сущие ангелы, спасители едут!» Но как только они у него забрали сорок гусей и кабана, то он сразу переменил тон: «Нечиста сила!»

Беженцев я особенно не помню, но как раз мимо нас гнали десятки если не сотни тысяч голов колхозного скота, а немцы их окружили и все досталось им… Из нашего колхоза ведь тоже весь скот увели. Дядя Степа - мамин брат, был в группе, которая погнала скот, но уже у Таганрога их окружили, и они вернулись ни с чем… Правда, у нас в округе осталось много брошенного скота, так мы поймали и привели к себе лошадь и корову.

Сильные бои шли в вашей округе?

Нет, боев в нашей округе не было.

Но вы упомянули, что ваш старший брат был ранен.

Саша был командиром нашего молодежного отряда. По большей части, они занимались тем, что ночами выезжали на охрану полей, которые поджигали немецкие диверсанты. А ездили они на такой линейке с подножками, и когда один из ребят садился в нее, то зацепился курком за подножку, произошел выстрел, и пуля попала Саше в левую ключицу. И спасли его с огромным трудом, шесть месяцев он пролежал. Но по большому счету от этого ранения он так и не оправился, и после освобождения его даже не призвали в армию, поэтому на фронт Саша не попал.

Какими вам показались немцы при ближайшем рассмотрении?

Вооруженные до зубов, но чистые и душистые. Загнали машины прямо в наш сад, разделись, купаются, хохочут. Легли спать раздетыми, никакой охраны… Но вот потом, когда их начали бить… Встанут на постой, но когда вечером нужно пойти в туалет, так они вначале постреляют в темный угол, и только потом садятся…

И еще прямо бросилось в глаза, что немцы румын вообще не признавали за людей. Бывало, зайдет к нам немец: «Матка! Матка, шляффен, курка, яйка, щляффен!» Но только мама ему скажет: «Так сейчас румын был и ушел!», как немец сразу начинал ругаться: «Вас, вас румын! Швайне райне!», и сразу бегом со двора. Если только им сказать, что румын был на постое, то все, не пойдут, до того брезговали. Вот такие они союзники были.

После своего появления немцы кого-то арестовали?

Никого не трогали. Вот незадолго до отступления, где-то в конце июля 43-го, они на несколько дней окружили все село, даже танки поставили при выезде. Арестовали двадцать шесть наших сельских мужчин и всех в балке расстреляли… Мол, партизаны. А какие они партизаны, если у нас в округе даже петуха не зарезали?.. Ведь у нас лесов нет, и откуда взяться партизанам?

А про то, что они поголовно уничтожают всех евреев, вы знали?

Именно у нас евреев не было, поэтому мы с этим не сталкивались. Но до нас дошли слухи, как они расправились с мариупольскими евреями. Они поступили хитро. Объявили им: «Такого-то числа всем евреям собраться для переселения! С собой иметь только еду на несколько дней и не более сорока килограммов вещей». Конечно, евреи взяли с собой все самое ценное, а их сразу ограбили. Потом, вывезли за город к противотанковому рву и там всех до единого расстреляли… Кроме того, в наших краях до войны жило много оседлых цыган, которые славились как отличные кузнецы, вообще мастера по металлу. И когда немцы покончили с евреями, они принялись за цыган… Но мы ни евреев, ни цыган, ни пленных даже не видели, их через наше село не водили никогда. Вот на кого мы насмотрелись, так это на тех, кого угоняли на работу в Германию. Потому что их колонны через наше село гнали на узловую станцию Сартана, что под Мариуполем, там их грузили в телятники и в Германию…

А вас самого не должны были отправить на работу в Германию?

Вообще у нас многих угнали. Правда, не столько парней, потому что малолеток не трогали, а тех, кто постарше, всех забрали в армию. А вот молодых девушек очень много забрали. Потом до нас доходили слухи, что некоторые из них повыходили там замуж и оказались аж в Америке.

Меня же не трогали, потому что я по возрасту еще не подходил, но однажды забрали и меня. Причем нашу колонну погнали не в сторону Сартаны, а в сторону моря. Тогда мама сразу кинулась к Никифору Ильичу Николаенко, который вместе со старостой Василием Бирюковым возглавлял при немцах сельскую администрацию. Он сразу написал записку для старшего полицейского, и послал ее с одним парнишкой. Тот на велосипеде догнал нашу колонну и меня вернули. А других погнали до Безыменной, там погрузили на баржи, одна из которых вроде даже затонула, и отправили морем. Так что я спасся благодаря Никифору Ильичу. Вообще он и староста Бирюков были настроены к людям незлобно, вели себя нормально, чем могли, помогали людям. Правда, после освобождения им обоим влепили по 10 лет… Причем, наши люди высказывались в их поддержку, но их доводов слушать не стали.

А среди ваших односельчан были такие люди, кто бы добровольно стал сотрудничать с немцами?

Таких было немного, но нашлись и такие. Например, жил у нас такой Иван Григорьевич Щуренко. Он даже в колхоз не вступил, а пошел работать сторожем МТС. И когда пришли немцы, он сразу засуетился, даже пригласил нашего отца: «Николай Михайлович, тебя ведь советская власть тоже обидела, все забрала. Давай будем что-то решать, ведь надо что-то делать, помогать новой власти!» Но отец ему сразу отказал: «Извини, я в этом деле не участвую!» А у Щуренко был сын Коля, на два года старше меня. Хороший парень, далекий от всей этой грязи, но видно Иван Григорьевич похлопотал, потому что его приняли в полицаи. Но после освобождения все те, кто у нас служил в полиции: Николаенко Иван, Алешка Полежаев, Константин Раянов, еще один Иван, все получили от наших что положено. А вот Колю не тронули. То ли он еще раньше из полиции ушел, то ли что, не знаю, в общем, когда нас освободили, его даже не тронули, мало того, забрали на фронт. И где-то в апреле 45-го я его встретил в каком-то городке аж под Веной. Разговорились, оказывается, он служил в дивизионной разведке 109-й дивизии. Их тогда уже вывели из боев и готовили к отправке на Дальний Восток воевать против Японии. Но, несмотря на то, что воевал он хорошо, имел награды (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Щуренко Николай Иванович 1924 г.р. был награжден медалью «За отвагу». «21-го января 1945 года в уличном бою за город Будапешт, тов.Щуренко выполнял задачу по прикрытию дымовой завесой наших штурмовых групп. Заметив тяжелораненого пулеметчика, он сам лег за пулемет и отразил контратаку противника, уничтожив при этом семь вражеских солдат. В этом бою тов.Щуренко был легко ранен в руку, но не ушел в санитарную роту, а остался в строю и успешно выполнил свою основную задачу» - прим.Н.Ч.), после войны домой он не вернулся. Видно чувствовал, что могут быть неприятности, поэтому от греха подальше уехал в Сталинградскую область, и спокойно там себе жил.

Шестеро односельчан-однополчан: (Слева направо. Стоят: И.Зубенко; П.Поберий; А.Третьяк; Сидят: П.Николаенко; В.Николаенко; М.Иванов.)

А вы как жили в оккупации?

Войск у нас постоянно не было, но обе зимы у нас стояли румыны, да останавливались проезжавшие мимо немцы. Помню, одно время у нас стоял румынский обоз, а румыны ведь такие, то одно заберут, то другое, третье. Постоянно или в хозяйстве что-то брали или вещи. Например, у одного моего приятеля скрипку забрали. Одним словом – ворье! Немцы, кстати, совсем не такие. Некоторые даже деньги давали, если что-то брали. Правда, и смотрели они на нас как на людей низшего сорта… А бывало и другое. Например, как-то у нас стоял на постое один ефрейтор - Эрнст, так уходя, он подошел и говорит тихонько: «Гитлер – капут!» И это в 42-м году! Отец даже начал волноваться: «Сынок, ты его не слушай, это провокация!» А один из румын, бессарабец Гриша, уходя, тоже папе сказал: «Дядя Никулае, Гитлер и Антонеску – капут!» И это ведь было, когда они еще шли на восток...

За счет чего вы жили в оккупацию?

Колхоз вроде как не распустили, но земли разделили на участки и сформировали их по десяткам. Скот тоже поделили по десяткам. Например, у нас десятником был Василий Васильевич Земенко. Но взрослых мужчин почти не осталось, поэтому в основном работали старики и пацаны. Помню, что урожаи в эти годы были неплохие, и голодовок не было. Правда, и за работу не платили почти совсем ничего, поэтому люди жили в основном за счет своих огородов. У нас, например, огород был большой - пятьдесят соток, и конечно, все было свое.

И что еще удивительно, в оккупацию работала школа. Причем преподаватели остались те же, что и до войны, правда, румыны заставляли изучать румынский язык, а вместо истории, стали учить закон божий. Особенно запомнилось, как нас учили, что земли Великой Румынии простираются от Карпат и чуть ли не до самых Пиренеев… Но  как я сейчас понимаю, нашему перевоспитанию все-таки не уделялось должного внимания. Все это делалось достаточно поверхностно, видимо они и сами понимали, что у нас они временно…

А в оккупации вы знали, где проходит фронт, что там творится?

На уровне слухов мы знали, только то, что происходило в ближайшей округе. Например, когда линия фронта стабилизировалась на Миуссе, то мы, конечно, об этом знали.

Как проходило освобождение вашего села?

С какого-то момента уже стало ясно, что немцам придется уйти, поэтому они стали лютовать. Стали проводить разного рода карательные акции, расстреляли этих ни в чем неповинных двадцать шесть человек… Поэтому от греха подальше мы сами разбегались по окрестным посадкам. Помню, как-то мы с дядей Яшей ушли аж в Куликово и там скрывались у тети Маши. А перед самым освобождением мы ушли в поля и уже оттуда наблюдали, как уходили немцы. Напоследок они сожгли паровую мельницу, взорвали две ветряные, но в принципе нам повезло, что они бежали также стремительно, как и наши в 41-м. Поэтому заняться нами как следует, они просто не успели. Вот в Павлополе шли бои, а у нас все прошло быстро, и наши войска зашли в село без боя.

Когда вас призвали в армию?

Должен вам сказать, что здесь перегибы были страшнейшие. Со стороны командования и представителей НКВД. Мы сразу и не поняли, почему к нам было такое отношение, и только со временем поняли, что они нас считали чуть ли не врагами, потому что мы были в оккупации. Но ведь в оккупации оказалось около сорока миллионов человек и что, разве все они были врагами?!

В общем, нас освободили 6-го сентября 1943 года. Приняли людей как положено, гуляли, а уже 8-го нам приказали явиться в Буденовку, так тогда назывался районный центр Новоазовск. Мама и сестра поцеловали меня, перекрестили на прощание, вышли с нашим строем за село и шли за нами еще километра два…

А в Буденовке нас начали вызывать по спискам. Кого куда, а меня никуда зовут. Я подхожу: «Дядя капитан, меня в списках нет!» - «Как фамилия?» - «Иванов». Поискал-поискал, моей фамилии нигде нет. Только тут он догадался: «Когда родился?» - «В июле 26-го». Он аж разозлился: «Иди к такой-то матери домой!..» Но как я мог уйти, когда дома уже со всеми попрощался и все наши ребята в строю?! Тогда я сделал просто. Обошел строй и встал в самом конце. Тут как раз команда: «Направо!», и погнали нас в Старобешево. Т.е. не к фронту, а в тыл, в строну Таганрога километров на шестьдесят. А туда дня через два приехали «покупатели».

Нас всех построили и первыми стали выбирать летчики: «У кого есть 10 классов – выходи из строя!» Вышли всего несколько человек. Потом набирали артиллеристы. Им подходили кандидаты с восемью или семью классами. Я, было, двинулся выйти, но сразу дал назад. Вспомнил, как после просмотра фильма «Чапаев» мечтал стать пулеметчиком.

Тут подходит, как потом оказалось старший лейтенант Хатиашвили Захар Николаевич - начальник связи 1-го артиллерийского дивизиона, с которым мы потом прошли до самой Победы. И вдруг он спрашивает меня с характерным грузинским акцентом: - «А тыбе сколко классов?» - «Пять!», отвечаю, хотя у меня на самом деле было девять. – «Ну, харашо, выхады чорненкый! Будышь хороший!» И все, так он забрал меня в артиллерию и фактически во многом предопределил мою судьбу. Вот так и получилось, что я попал в 92-й Гвардейский Корпусной Артиллерийский полк 10-го Гвардейского Стрелкового Корпуса, и прослужил в нем лет десять.

16-го сентября мы приняли присягу, не видя оружия, ничего… А уже 26-го нас бросили в бой на реке Молочная, как раз там, где мы в 41-м копали противотанковые рвы. Но немцы там создали мощнейшую линию обороны, а нас же ни черта не подготовили, только переодели, да и то, некоторые так и ходили в своих рубашках. И поэтому у нас там сразу полсела полегло… На второй день боя Пете Ефименко, моему соседу, прострелили ногу. Он был у одного орудия, я у другого, и меня позвали: «Иди, брата твоего ранило!» Мы ведь хотели все время держаться вместе, поэтому назвались двоюродными братьями. Его перевязали, на бронетранспортер и в тыл. А уже через какое-то определенное время, совсем небольшое, он вдруг пишет мне из дома. И откровенно говоря, я тогда подумал – эх, и чего же это не меня ранило?..

Вначале меня определили орудийным номером к 76-мм орудию. Простым подносчиком снарядов. Но так как там среди нас было много людей в возрасте, даже пожилых, безграмотных и без нормального образования, то уже недели через две-три меня назначили наводчиком.

В нашем дивизионе, кстати, оказалось много моих односельчан. На момент форсирования Днепра только в управлении нашего 1-го дивизиона, а это всего двадцать человек, было сразу четверо: Вася Романенко – вычислитель, Павлик Поберий, Васька Николаенко – связисты, а я в отделении разведки. А Ваня Гуц, Ваня Зубенко, Пантелей Николаенко и Толя Третьяк служили во 2-ом дивизионе.  Причем, пятеро из нас были не просто односельчане, а одноклассники. И вот мы все вместе как пришли в полк, так и прошли до самого конца войны. У меня, кстати, есть фотография, на которой мы вшестером сфотографировались после войны во время службы в Кишиневе.

Как вы, семнадцатилетний юноша, влились во фронтовую жизнь?

Что вам сказать… С одной стороны мы, сельские парни, оказались намного крепче городских, потому что с детства были приучены к тяжелой физической работе. Ведь мы все уже лет с десяти вкалывали по полной, а всякие голодовки, лишения, все это нас только закалило.

Братья Ивановы с отцом. (Слева направо. Стоят: Михаил; Алексей; Василий; Сидят: Иван; Николай Михайлович; Александр.)

Но эти первые бои на реке Молочной… Это было что-то страшное… Вот мне, например, пришлось провоевать на передовой двадцать месяцев подряд. Просто так получилось, что с момента нашего появления в полку, нас ни разу не отводили на отдых или переформирование. Ни разу! И конечно, за такой большой период нам пришлось участвовать во многих тяжелых боях. Взять, например, бои за Никопольский плацдарм и при форсировании Днепра. Какие бои шли в Молдавии, а про то, что творилось в Венгрии на Балатоне и под Секешфехерваром я вообще молчу… Вернее, я вам обязательно расскажу, какие ужасы там творились. Но даже по сравнению с этими страшными и кровопролитными боями, я считаю, что самый-самый тяжелый бой у нас произошел именно на реке Молочной. И поверьте, я так считаю совсем не потому что это был наш первый бой, совсем нет. Просто там немцы успели построить чрезвычайно мощную линию обороны. А наши войска вышли на этот рубеж сильно измотанными, ведь они прошли с боями большое расстояние, поэтому четыре дня боев не дали особых результатов. И только после перегруппировки удалось сломить сопротивление немцев. Но бой шел такой жестокий, что за эти несколько дней противотанковый ров оказался доверху наполнен телами погибших солдат…

А я был совсем еще пацан и очень боялся мертвецов. Но чего-чего, а вот трупов там кругом было полно… Помню, орудийный номер будит меня ночью: «Сынок, поднимайся к орудию!» Так я ходил на пост с винтовкой с примкнутым штыком, но не столько, чтобы защищаться ею от живых немцев, сколько боялся этих трупов… Страшное дело…

Но зато я все время хотел стрелять. Даже если видел, что летит немецкий самолет, то я по нему старался выстрелить.  Меня по голове шлеп: «Не выдавай позицию!» Но когда стал наводчиком, то тут уж я душу отвел, как следует. Ведь иногда приходилось столько стрелять, что когда после окончания стрельбы мы для маскировки накидывали на раскаленный ствол траву, то она сразу загоралась…

Но и наводчиком орудия я тоже пробыл недолго. Получилось что. Наши позиции находились во второй линии обороны, орудие от орудия метров на сто пятьдесят. А это была излучина Днепра. И вот утро, туман, а когда он рассеялся, смотрим, на нас идут танки… И командир взвода Смирнов, молодой красивый лейтенант подал команду «Огонь!» Но я успел выстрелить всего пару раз, потому что танки спустились в низинку и просто скрылись из нашей видимости. Тут команда: «Выкатить орудие!» Выкатить-то мы его выкатили, но нас заметили, и как начался обстрел… Уже через пару минут в наше орудие попало - панорама разбита, щит расколот… И что меня удивило, обстрел длился страшно долго, причем, немцы почему-то били по нам даже бетонобойными снарядами. В общем, по существу расчет был разбит и у орудия остался я один. Но я, почему не удрал?  Потому что командир батареи лейтенант Андрианов, боевой такой лейтенант, еще, когда нас новобранцев учил, всегда говорил так: «При обстреле или бомбежке ни в коем случае не бегать! Матушка-земля спасет! Укройся за бугорок и останешься живым!» И вот эти его слова мне буквально врезались в сознание, поэтому я и не побежал оттуда и просидел там в окопе с утра до трех-четырех часов дня. А немецкие танки так до нас и не дошли, отступили. Наконец все затихло. Дым, гарь, вонь… Я туда-сюда, никого из наших нет. Уже потом мне рассказали, что командира орудия ранило возле посадки, когда он убегал, еще двух тоже ранило. А Надолинцу оторвало ногу, и он погиб… (По данным ОБД-Мемориал орудийный номер 1-го дивизиона 10-го гвардейского СК красноармеец Надолинец Семен Андреевич 1899 г.р. призванный из Домаршахского старого аула №2 Чкаловской области погиб при обстреле вражеской артиллерии 11.11.1943 года – прим.Н.Ч.)

В общем, кручусь возле орудия и вижу, что там вроде кто-то появился. Начал кричать тому, а он в ответ: «Кто ты?!» - «Иванов!» - «Живой?!» - «Живой!» - «Можешь подползти к нам?» И когда я выбрался к ним, лейтенант Смирнов стал меня обнимать, целовать, и все приговаривал: «Жив! Жив! Жив!» Короче говоря, вечером с наблюдательного пункта приехал комбат Андрианов. Всех построили, и он с болью в голосе начинает отчитывать: «Ну, как же так?! Чего же вы побежали?! Ведь если бы остались лежать, то может быть и выжили…» Потом вывел меня из строя: «Вот все посмотрите, какой молодец! Не побежал и поэтому не погиб! Молодец!»

А через пару дней дают мне ПТР и помощника. Это было уже на реке Конка - притоке Днепра, у хутора Средний. Там шли постоянные бои, бомбежки… А расчеты противотанковых ружей обычно занимали позиции на флангах батарей. Вырыли мы такой хороший подковообразный окоп, только расположились в нем, а у меня буквально руки чешутся, настолько хотелось стрельнуть. Никогда же не стрелял из такой бандуры! Смотрю стоит копна, я прицелился – «Бух» и сразу потерял сознание… Оказывается, приклад нужно было сильно прижимать к плечу, но разве ж я знал?! Кто меня этому научил?! И меня так ударило, что на короткое время я потерял сознание…

Очнулся, лежу в окопе и вдруг слышу чей-то голос: «Молодец! Попал! Молодец!» Поднимаюсь, а оказывается, это стоит у окопа командир нашего дивизиона майор Агеев, которого я до этого и не видел. Это был человек особый! И он мне говорит: «Видишь, горит? И так же и танк будет гореть, если в него попадешь!» Начал меня хвалить, потом спрашивает: «Как фамилия?»  - «Иванов». – «А это случайно не ты не побежал тогда от танков?» - «Я». – «Молодец! А разведчиком не хочешь быть?» - «Хочу!» – «Тогда вставай. Вот видишь хутор Средний? Видишь полдома с разрушенной крышей? Вот ступай к нему, там найдешь старшего лейтенанта Алишейхова - это начальник разведки дивизиона. Доложишь ему, что прибыл от майора Агеева разведчиком!»

Добрался туда, нашел Алишейхова, стал ему докладывать: «Товарищ старший лейтенант, красноармеец Иванов явился в ваше распоряжение». – «А кто тебя послал?» - «Майор Агеев». Он меня еще раз осмотрел и говорит с такой ноткой пренебрежения в голосе: «Ну, не знаю, что майор там себе думает… Он что, детский сад здесь решил собрать?..» Это я помню словно все произошло вчера… Вот так получилось, что с ноября 43-го я стал служить разведчиком в управлении 1-го дивизиона, и прошагал в этом качестве до самой Победы.

А Алишейхов почему так сказал? Потому что у него в отделении уже служили Коля Погорелов 1926 г.р. и Витька Германович 1925 г.р., оба из Таганрога. Еще двоих забыл фамилии, одного бывшего детдомовца все звали только по прозвищу - Шарик, а командиром отделения был старшина Иван Фоменко.

Ну что вам сказать. Стереотруба, бинокль, буссоль, все это мы осваивали до тонкостей. Но артиллерийская разведка, это совсем не то же самое, что пехотная. Она - «глаза и уши» артиллерии, поэтому ее главная задача – вести разведку целей. И обычно мы все время находились на НП, а бывали случаи, когда по месяцу не были в дивизионе, на батареях, потому что постоянно находились в пехотных траншеях. Ведь наш НП всегда находился в таком месте, чтобы видеть позиции противника. А коль ты видишь противника, значит и он видит тебя. Причем, учтите такую важнейшую деталь - на НП можно было добраться только ночью, а днем никаких движений.

Вот с Днепра я и начал свой путь в разведке. Как раз на нашем участке располагался высокий курган – Могила Высокая, который располагался на нейтральной полосе. Кругом равнина, и чтобы вести успешное наблюдение за немцами нужно быть хоть чуточку повыше. Поэтому было решено забраться на этот курган, а поручили это задание старшему лейтенанту Алишейхову. Что это был за человек, я еще обязательно расскажу.

И вот мы пошли вшестером: Алишейхов, два радиста, потому что один нес саму рацию, а второй питание к ней, Витька Германович, Шарик и я. Так вот представьте себе, что для того, чтобы преодолеть эти 150-200 метров до вершины нам потребовалось часа три-четыре… Ведь ночь, немцы пускают осветительные ракеты, и мы сразу падаем. Но мы же вначале слышали сам выстрел, поэтому успевали залечь. Так и продвигались… Помню, даже такой момент. Когда я услышал хлопок выстрела, смотрю, что-то темное лежит, упал, а когда ракета осветила, это оказался убитый немец. Лежу за ним и думаю, спасибо, родной, что ты меня прикрыл…

Командир батареи старший лейтенант Иванов М.Н.

Все-таки забрались мы  на этот курган, а с него все видно как на ладони… Балка Городницка, балка Жидивська и балка Березанская - это лощины, а в них большие скопления немецких войск и техники, и все это прямо у нас перед глазами… Мы это все разведали, доложили по рации, а нам не верят, что мы на кургане… Приказали: «Зажгите огонек!» Зажгли – нам поверили, но немцы пустили на могилу танки, и один из них начал ездить прямо по высоте. Но какой-то пехотинец из ПТР влупил ему по гусенице, танк заревел и закопался от нас буквально в двадцати-тридцати метрах. Вдруг открывается люк немец начал вылезать, но Витька Германович его сразу «шшшик»… Он шлеп, скатился. Ждем следующих, а их все нет. Потом оглядываемся, а они уже в пятидесяти метрах от танка, видно незаметно вылезли через нижний люк. Конечно, по ним сразу открыли огонь и мы и пехота, и из этих троих никто не ушел… Вот такой был эпизод.

Потом нам довелось освобождать Северные Каиры и Большую Лепетиху. Но пока там сооружали большую переправу, немцы ее нещадно бомбили. А мы находились чуть ниже по течению и у нас шли тяжелые бои. Помню, нам, разведчикам и радистам приказали переправиться через Днепр на тот берег. Переправились, побыли там сутки, и тут немцы пошли в психическую контратаку... И когда немцы пошли, то у пехоты началась паника, и она стала отступать. Что делать, мы с ними. Выбежали на берег, а там сплошные камыши высотой в три-четыре метра. Стали кричать на тот берег: «Лодки! Лодки давай!» А нам оттуда кричат: «Держаться! Держаться!» И неизвестно, чем бы это все закончилось, но тут, откуда ни возьмись, появились два младших лейтенанта: «Братцы! Братцы!» Туда-сюда, в общем, они всех организовали и мы как пошли бить немцев… Уже потом рассказывали, сколько их пошло, всех перебили и многих пленили. Одна медсестра стала перевязывать пленных, одного, другого, а одному вдруг говорит: «А ведь ты не немец! Не стану перевязывать, пока не скажешь, кто такой!» Он было начал: «Их француз, француз!», но быстро выяснили, что это власовец и его тут же расстреляли…  В общем, немцев отбили и плацдарм отстояли.

Потом нас перебросили ниже по течению, где нам пришлось наблюдать за Качкаровкой. Там мне запомнился один забавный эпизод. Это было место, где река Конка впадала в Днепр. Сейчас это дно Каховского моря, а тогда на берегу Конки стояло село Завадовка, и плавни шли километра на три. А еще в Лепетихе с подбитого немецкого танка мы сняли стереотрубу, которую меж собой прозвали Коломбина. Не просто отличная стереотруба, а шикарная 16-кратная цейсовская оптика! Майор Агеев раньше работал инженером на заводе имени Сталина в Москве и как человек имеющий понятие, он ее, конечно, оценил и забрал себе.

В общем, заняли мы в этой Завадовке наблюдательный пункт: подвал, жилое помещение, а на чердаке установили Коломбину. И тут к Агееву приехал сам командир 10-го Корпуса генерал-майор Рубанюк Иван Андреевич, которого сопровождал командир нашего полка подполковник Коннов. Они поднялись на чердак, и когда Рубанюк глянул в стереотрубу на Качкаровку, сразу отпрянул от нее: «Немцы рядом! Немцы рядом!» Он ведь не ожидал, что она 16-кратная. А мы благодаря этой Коломбине знали в Качкаровке каждый дом, знали, где немцы собираются, куда девки ходят, и все это вносили в журнал наблюдений. Короче говоря, в конце Рубанюк спрашивает Агеева: «Я думаю, вы мне подарите эту стереотрубу?» - «Так точно!» И отдали ее с легким сердцем, потому что она была хоть и отличная, но тяжелая, к тому же без чехла. А взамен нее нам прислали новую модель – 10-кратную. Она была значительно легче, компактнее Коломбины, и этим нравилась нам значительно больше. А когда освободили эту Качкаровку, и собрались люди, мы им начали рассказывать: «В этом доме вчера были немцы. В этом то, в третьем это», они аж удивились: «А что, вы разве здесь были?!»

Потом нас перебросили освобождать Каховку и Берислав. А большая переправа находилась чуть южнее, у хутора Козачий. Помню, там скопилось столько войск, что мы прождали пять часов, пока смогли переправиться. Там были сосредоточены такие силы, что наступление шло очень мощно. А ведь это март месяц, самая распутица - грязища, все стоит… Машины стоят, даже верблюды не тянули, поэтому подносили снаряды мобилизованные гражданские. Но под Николаевым и в самом городе шли тяжелейшие и кровопролитные бои… Наш полк принимал в этих боях самое активное участие, и за это полку присвоили почетное наименование «Николаевский». Кстати, сейчас знамя нашего 92-го Гвардейского Корпусного Артиллерийского Николаевского ордена Суворова полка сейчас хранится в Николаеве.

Но в этих страшных боях под Николаевом мы потеряли очень много людей… В том числе ощутимые потери понесло и наше отделение разведки, да и я сам тогда лишь чудом остался жив…

Если можно, расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.

26-27-го марта мы стремительно продвигались вперед и когда оказались в Водопое, это пригород Николаева, то думали, что войдем в город без особых проблем. Но когда утром проснулись недалеко от какого-то немецкого аэродрома, вдруг обнаружили, что прямо напротив нас стоят вооруженные до зубов немцы. Они установили свои орудия на перроне, а снаряды подавали прямо из вагонов, в общем, шальной, но сумасшедший огонь. Все мгновенно рассредоточились, и мы оказались у большой воронки. Витька схватил лопату, машет ею вовсю. Тут снайпер «щух», все сразу попадали. Короче говоря, вырыли мы в этой воронке угловой окопчик, сидим втроем, а майор Агеев в другом углу. И тут зазвонил зуммер телефона. А мы до того были уставшие, ведь несколько суток до этого не спали, что уснули прямо сидя плечом к плечу. Витька, Коля Погорелов и я между ними. Спросонья говорю: «Коля, разбуди комдива!», ведь он был ближе всех к нему. А Коля спросонья отвечает: «Не хочу!» Тогда я через него перелажу в окопчик Агеева, разбудил его и в это время на краю воронки разрывается тяжелый снаряд…

Лишь инстинктивно я успел пригнуться, и только чувствую, что мне на спину что-то упало. Посмотрел, а это кусочек шапки, а в ней золотая булавка с камушком. Командир дивизиона увидел это: «Кого-то из наших убило!» А я сразу понял кого… Накануне, в боях под Тихой побили много немцев и Витька увидел на одном из них эту золотую булавку. Взял ее себе и прицепил на шапку. Короче говоря, только утихло, я перелез к ним. Коля так и сидит засыпанный по пояс, но смотрю, у него что-то из головы лезет. Уже потом мне объяснили, что у него лопнул череп, и полезли мозги, хотя сама пленка покрывающая их не лопнула… А тогда я даже не понял что с ним, оторвал кусок какой-то тряпки и начал с него стирать землю, которой его припорошило… И даже не сразу понял, что Витьки Германовича нет… Начал разгребать землю, а у него от головы остался только кусок уха, а самой головы нет… Вот так в одном бою погибли сразу двое разведчиков: Витька Германович и Коля Погорелов… (По данным ОБД-Мемориал артразведчик 92-го ГвАП красноармеец Германович Виктор Антонович 1925 г.р. погиб в бою 27.03.1944 год – прим.Н.Ч.)

Вот так мы остались с Агеевым вдвоем. И он мне говорит: «Сынок, остался ты у меня один… Сможешь ли ты добежать до аэродрома, и передать капитану Маркину мой приказ - принять на себя командование. Ведь связи у нас нет». Я снял шинель, и в телогрейке выскочил оттуда и как побежал… По мне начали стрелять, а все я бегу и бегу. Но там немцы установили такую ловушку из железных кольев, на которые натянули спираль Бруно, и я в этот «спотыкач» влетел и запутался… Каким-то чудом все-таки вырвался, но когда добежал до аэродрома, то у меня на брюках и телогрейке оказались вырваны целые куски. Приказ передал и потом присел у печурки, пригрелся и заснул. А через пару часов меня будят: «Миша, тебя зовет Агеев. Его ранило». Подхожу к нему: «Сыночек, спасибо тебе, что ты все выполнил. А меня отправят…» И его вместе с Колей Погореловым самолетом отправили в госпиталь. Но Коля через день там умер… (По данным ОБД-Мемориал артразведчик 92-го ГвАП гвардии ефрейтор Погорелов Николай Иванович 1926 г.р. скончался от ран 28.03.1944 года – прим.Н.Ч.) А Агеев нам из госпиталя написал, что скоро вернется к нам. Но потом к нам приехал Павлик, его ординарец, и рассказал, что Агеев умер… Вот так мы потеряли очень сильного командира дивизиона и просто хорошего человека… (По данным ОБД-Мемориал командир 1-го дивизиона 92-го ГвАП гвардии майор Агеев Александр Иванович 1906 г.р. скончался от ран 14.04.1944 года – прим.Н.Ч.)

Встреча с семьей Сорокиных. (с.Дороцкое 1954 г.)

28-го марта мы освободили Николаев, а уже 10-го апреля Одессу. Вы представляете себе?! Там же какое расстояние и это ведь не обычная прогулка. Но Одессу освободили более-менее легко, потому что немцы, опасаясь попасть в окружение, быстро отступали. Но там под Одессой нас с Алишейховым ранило.

Уже фактически на Пересыпи мы с ним вдвоем бежали  в порядки пехоты к командиру одной из рот. Пролетели одну посадку, и фактически вылетели к немцам. Увидели, что в окопчике стоят три немца по пояс, поняли, что увлеклись и повернули обратно. Но через лощину от нас стояло румынское орудие среднего калибра, и увидев нас, расчет открыл огонь. Я только и успел заметить, что у Алишейхова чуть ли не под ногами разорвался снаряд, и сам упал. И оказалось, что в меня попало два осколка. Один в ногу, чуть пониже ягодицы, а второй в поясницу. Подхожу к Алишейхову, а у него кровь из ушей - контузило. Вернулись к себе, фельдшер Филипас нас перевязал и отправил в медсанбат. Но уже на второй день, хоть у нас и забрали обмундирование, мы удрали оттуда, и догнали свой дивизион уже в Одессе.

А после освобождения Одессы нас отправили на Днестр, где мы поддерживали огнем наши части на Пуркарском плацдарме. Оттуда нас перебросили под село Глинное, и там мы потеряли еще одного разведчика из нашего отделения - Васю Пронина.

Мы как раз ехали в свое расположение на трофейном мотоцикле. За рулем сидел Борис Павлов. До войны Борька был работником инструментального завода и хорошо разбирался в технике. Вася как старший сел в коляску, а я на задок. И в это время налетели «Юнкерсы», начали бомбить переправу, а мы все рвались быстрей в село, чтобы спрятаться там в подвалах. Только подлетели к воротам дома, где остановились, сразу соскочили и в подвал. Через десять минут с Борькой выходим, а Вася лежит, голова оторвана…  Там же в Глином его и похоронили. (По данным ОБД-Мемориал артразведчик 92-го ГвАП гвардии ефрейтор Пронин Василий Никитович 1914 г.р. погиб при артобстреле 21.04.1944 – прим.Н.Ч.)

А в мае наш дивизион перебросили под Кошницу, где шли очень тяжелые были бои, в которых погибло много людей… А мы под селом Дороцкое потеряли Ваню Фоменко – командира нашего отделения. Ночью нам как обычно привезли поесть. Взяли котелки, сидим, кушаем, и в это время налетели румынские «кукурузники». Стали бросать бомбы, причем, такие хитрые, которые подпрыгивали от земли, и взрывались в воздухе как бризантные снаряды. А Ваня сидел на бруствере, и ему осколок попал точно в лоб. Причем такой крохотный, что даже крови почти не было. Он ее сразу стер, но командир дивизиона ему сказал: «Поезжай со старшиной на кухню, там побудешь, отдохнешь немного». Он уехал, а утром его нашли - сидит мертвый на пеньке… Вот такие дела…  По данным ОБД-Мемориал артразведчик 92-го ГвАП гвардии старшина Фоменко Иван Васильевич 1922 г.р. призванный из Благовещенского района Алтайского края скончался от ран 28.05.1944 года и похоронен в центре села Павловка Фрунзовского района Одесской области – прим.Н.Ч.)

Вообще в Молдавии, где бы мы не были, везде шли тяжелые бои. В последние годы я активно занимаюсь ветеранской работой и поэтому точно знаю, сколько наших солдат похоронено в разных селах. В Кошнице – 2693, в Кицканах – 1438, в Пуркарах – 967, в Бутор – 903, в Чобручи – 785, в Дороцком – 689, в Ташлыке – 666, в Глином, где и Вася Пронин похоронен – 685...

У вас просто потрясающая память.

Я столько всего так хорошо помню, потому что был не простым солдатом, а разведчиком и знал, что где творится. Ведь мы вели за немцами постоянное наблюдение и все интересное записывали в журнал. Помню, например, что когда находились на НП под Дороцким, то я знал все, что творится в окрестных селах. Слободзея Душка, Оницканы, Кошелница, Вадул-луй-Водэ, Малаешты, Балабанешты, Коржево, Старые Дубоссары – я там знал все досконально. Кто, где ходил, возле какого дома в Дубоссарах немец хотел убить теленка, все знал.

У меня, кстати, с одной послевоенной фотографией связана довольно интересная история, как раз на эту тему. На этой фотографии запечатлен момент нашей встречи с родителями Героя Советского Союза Григория Сорокина, жителями села Дороцкое. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Сорокин Григорий Михайлович 1914 г.р. был удостоен звания ГСС. Вот краткая выдержка из него: «21.03.1945 г. в бою по расширению плацдарма наводчик 8-й батареи красноармеец Сорокин из своего орудия в первые часы боя уничтожил четыре станковых пулемета и противотанковое орудие противника, и, сопровождая наступающую пехоту, уничтожил еще до сорока вражеских солдат. В бою 27.03.1945 г. тов.Сорокин из своего орудия  уничтожил два танка «Тигр» и до шестидесяти немецких солдат и офицеров. 27-28-го марта противник в течение 32 часов предпринял тринадцать попыток контратаковать. Все это время тов.Сорокин не отходил от орудия и непрерывно вел огонь по вражеским машинам, уничтожив при этом пять танков и до сорока немецких солдат. За проявленные в боях доблесть и отвагу гвардии красноармеец Сорокин Г.М. достоин присвоения высокого звания Героя Советского Союза». По данным ОБД-Мемориал наводчик 8-й батареи 132-го ГАП 60-й гвардейской стрелковой дивизии красноармеец Сорокин погиб в бою  17.04.1945 г. – прим.Н.Ч.) А история такая.

Дороцкое мы освободили 13-го мая 1944 года, но тяжелые бои там не прекращались, и село оказалось как раз в полосе огня. Поэтому почти все жители были эвакуированы оттуда в район Красных Окон, а на каждые десять-пятнадцать домов оставляли двух человек для охраны. И вот как раз Сорокины остались там охранять дома. А я, как и другие солдаты ходил в село и всегда им носил какой-то гостинец: мыло ли, американскую тушенку, керосин, потому что ничего этого у них не было. В свою очередь его мама готовила из первой зелени супчики и угощала нас.

А в 1954 году на 10-летие освобождение Дороцкого туда приехали целые делегации. Приехал Михаил Рыжак – редактор газеты «Защитник Родины» Одесского Военного Округа, корреспонденты многих молдавских газет. А к нам в Бригаду обратились заранее: «Ваш полк участвовал в освобождении этого села, поэтому мы просим выделить людей, которые участвовали в тех боях, чтобы проехать по местам боев». Отобрали человек тридцать молодых солдат, воевавших офицеров, в том числе и меня. На двух «студебеккерах» поехали, а еще по дороге корреспонденты стали допытываться: «А найдете ли вы то место, это…» Но у меня в этом отношении была отличная память, и я им все показал: где находились батареи, НП, штаб дивизиона у разбитого дота, а потом поехали в село к Сорокиным. Едем по селу, а я начал волноваться, узнаю ли их, ведь десять лет прошло, село абсолютно изменилось. Но когда приехали на место, я все-таки узнал тот плетеный забор. Подхожу: «По-моему здесь!» Позвали Сорокиных и спрашивают их: «Не узнаете ли вы кого-нибудь?» А мы все стоим в строю, они прошли, но вначале не узнали меня. И немудрено, ведь я за десять лет сильно возмужал, носил усы. Но потом я им немного подыграл, прикрыл рукой усы, и они к всеобщей радости меня узнали: «Вот он нам приносил мыло, керосин, консервы!» Вот такой был интересный случай.

Но что бы я еще хотел добавить в отношении боев под Кошницей. Там были страшно тяжелые бои, потому что получилось так, что дивизия, которой мы были приданы, попала в окружение и по существу оказалась разбита. Каждую ночь к нам прорывались танки и привозили боеприпасы, а обратно вывозили раненых, но все равно много и погибло, и попало в плен… Тяжелые бои шли до конца мая, пока линия обороны окончательно не стабилизировалась.

И только после этого наш дивизион переправили чуть севернее, к Шерпенскому плацдарму. Две наши батареи стояли в Ташлыке, а две в Буторе, и мы через Днестр  поддерживали огнем наши части. Но там уже была вполне устоявшаяся оборона и каких-то особенно горячих боев я там не помню.

А в августе нас перебросили под Кицканы, где мы вскоре приняли участие в прорыве обороны в направлении на Талмаз. Оборудовали там НП, заняли места для наших орудий. Артиллерии там было столько, что даже пройти было невозможно. Буквально орудие на орудии… Причем много было гаубиц больших калибров: 203-мм, 152-мм, 122-мм. А авиации сколько было… Только и видишь, что летят девятки Илов и эрэсами штурмуют, штурмуют, штурмуют… И когда началось наступление, то после полуторачасовой артподготовки там все оказалось смешано с землей… Ясско-Кишиневская операция началась 20-го августа, а уже 27-го мы были в Галаце, а 29-го в Брэила. Тут Румыния вышла из войны, и мы по ней прошли относительно спокойно.

Иванов М.Н., 1949 год

9-го сентября форсировали Дунай и вошли в Болгарию. Готовились к боям, потому что царские войска формально были на стороне немцев, но когда переправились, оказались в объятиях. Болгарские войска вышли нам навстречу со знаменами, с оркестрами. Хлеб-соль и сплошное братание…

Недели полторы там побыли, потом нас обратно в Румынию и через Крайову в Югославию. Но в Югославии серьезные бои шли только при освобождении Белграда и на подступах к нему. Потом нас опять перебросили в Румынию, и, начиная с Трансильвании опять пошли серьезные бои.

А уж в Венгрии бои были не просто страшные, а жесточайшие! Там у нас тылы отстали, подкреплений нет, и когда под Секешфехерваром немцы кинули на нас свои последние резервы: танки, авиацию, то нам даже пришлось отступить. Но через пару дней нам подкинули подкреплений, и тогда все, даже тяжелые орудия стреляли по танкам. Я лично видел, что когда 152-мм били прямой наводкой, то при попадании башня летела на пятьдесят-шестьдесят метров… Очень тяжелые бои шли и за Будапешт, но и его за два месяца взяли. И за все эти бои в Венгрии, в которых наш 10-й Гвардейский Корпус принимал самое активное участие, ему присвоили почетное наименование «Будапештского».

Все ветераны, которым пришлось воевать в Венгрии, признают, что венгры сражались также упорно, как и немцы.

Неправда! Они сражались еще более ожесточенно! Прямо с лютой ненавистью к нам. Когда мы под Секешфехерваром через четыре-пять дней вернулись на прежние позиции, то оказалось, что в госпиталях, которые не успели уйти, всех наших раненых вырезали до единого… И говорили, что первыми их кинулись резать именно гражданские венгры…

А уж какая ненависть между мадьярами и румынами, это что-то неописуемое. Одно время в Трансильвании нашему полку пришлось поддерживать румынскую дивизию. Так мы их там не столько поддерживали, сколько держали, чтобы они местных венгров не грабили, не резали и все что хочешь… Там творилось что-то страшное, у них же между собой вековая жесточайшая ненависть. Правда, румыны нас очень боялись и в нашем присутствии ничего такого себе не позволяли.

Из Венгрии мы вошли в Австрию. Там тоже бывали тяжелые бои, но после Венгрии и Будапешта, они нам дались полегче. Оттуда в Чехословакию и потом нас опять направили в Австрию. И войну мы окончили только 16-го мая, потому что нам пришлось преследовать отборные эсэсовские и власовские части, которые хотели уйти к союзникам. А с американцами мы встретились у города Линц, где  командир 49-й гвардейской дивизии из нашего Корпуса Василий Маргелов, будущий легендарный командующий войсками ВДВ, принял самое активное участие в принуждении их к сдаче. Вот такой у меня боевой путь.

Победу вы как-то отметили?

У нас ее не отмечали, потому что пришел приказ догонять эсэсовцев, поэтому нам было не до отмечаний. Но и когда уже все окончательно закончилось, тоже не отмечали, потому что сложилась довольно напряженная обстановка с американцами. Поначалу непонятно было, как с ними будем. Но, по-моему, еще 8-го мая со мной произошел довольно забавный случай.

В те дни мы стояли в Чехословакии, если не ошибаюсь в Ческе-Будеевицы. Настроение у всех прекрасное, вот-вот объявят о Победе. И девчонка, дочка хозяев, у которых мы остановились, не помню уже, как ее звали, пригласила меня на танцы. Танцевали, все хорошо. Но когда я стал танцевать с ее подругой постарше, Мартой что ли, она вдруг подходит: «Ты Марту милуешь?! Я буду ей власы рваты!» Думаю, прости господи, тут еще скандала не хватало.

Утром выхожу из дома, смотрю, а все наши офицеры: начальник разведки, начальник связи, врач, артехник дивизиона, начальник штаба, все сидят за столом в полисадничке у невысокого заборчика и выпивают. Увидели меня: «Миша, иди сюда!» А эта девчушка пришла с чайником и полотенцем, чтобы я помылся. Стала за заборчиком, а я подошел к ним. И они мне говорят: «Вот это спирт, а это вода - запьешь. Ну, давай выпей за Победу!» Набрался духом, выпил этот спирт, запил, а там тоже спирт… От неожиданности я даже упал, а они хохочут. Тут она перескакивает через забор и чайником одного по голове, других водой из него обливает… Но потом так получилось, что нас подняли ночью и мы уехали, а с ней я даже не попрощался.

А где лучше всего встречали наши войска?

Так хорошо и так душевно, как нас встречали югославы, такого больше нигде не было. Даже на нашей территории. Помню, освободили Николаев, а люди боятся идти нас встречать, потому что перед уходом немцы пустили слух: «Сейчас пойдут переодетые в форму красноармейцев бандиты, и они будут вас расстреливать!» В Одессе все нормально, молдаване тоже хорошо встречали, но как югославы – никто! Например, в городе Била-Цырква, в который мы прибыли, жители испекли для нас 16-килограммовую булку хлеба – целый пуд! Встречали нас с радостными криками: «Живео Червона Армия! Живео Тито! Живео Сталин! Живео Червона Армия!» Помню, на подступах к Белграду, зашли в одно село и остались на ночь. Так к нашему командиру стали приходить сербы: «Дайте нам солдата, пусть он у нас в доме поспит!» Посрезали и поснимали с нас на память все пуговички и звездочки. А километров за пятьдесят до Белграда случился такой эпизод. На подходе к одной деревне, вдруг вылетает всадник, и на полном ходу врывается в нашу колонну с криками: «Живео Червона Армия! Живео Партизаны! Живео Тито и Сталин!» Проскакал и умчался обратно. Через полчаса мы заходим в эту деревню, а прямо на улице накрыт длиннющий стол, накрытый всевозможными яствами. Так что такой встречи больше не было нигде.

Румыны – это цыгане и попрошайки! А мадьяры – это лютые враги и ненавистники! Правда, и там случались приятные встречи. Помню, в селе Пилишморот, что на Дунае недалеко от Эстергома, одна мадьярка Этушка, относилась к нам с удивительной добротой и теплотой, словно ангел. Чехи мне показались надменными и высокомерными! Австрийцы – добропорядочные труженики. Вот болгары – это наши братушки, но и там такой встречи как в Югославии не было. А я вам рассказывал, как нас там встречали русские офицеры царской армии?

Нет, расскажите пожалуйста.

Это случилось во время нашего пребывания в Билой Цыркве. Как-то мы со старшиной Зеленцовым зашли в парикмахерскую. Подстриглись, выходим, стоят парень и девушка. И они вдруг по-русски обращаются к нам: «Папа и мама очень просили, чтобы вы зашли к нам в гости!» Но дисциплина у нас была очень строгая, и пойти к ним без разрешения мы не могли. Поэтому вначале вернулись в казармы кадетского училища, и пошли просить разрешения у командира. Он с ними поговорил, они ведь по-русски очень чисто говорили, и разрешил: «Ладно, идите, но будьте осторожны!»

Приходим к красивому дому, и у калитки нас встречает человек. Начали общаться, и оказалось, что это бывший штабс-капитан царской армии. Дочь у них родилась в Италии, сын в Албании, живут в Югославии, а в семье разговаривают по-русски… Болеют за русскую армию и за русскую победу над фашизмом! Такая теплая встреча была, это что-то… Дети начали нам рассказывать, что очень хотят вернуться на родину – в Крым. Мы удивились: «Так вы же где родились?» – «Нет, наша Родина там…»

А по уровню жизни вам где больше всего понравилось?

Самая бедная - это Румыния. Потом, наверное, Болгария, Венгрия, Австрия, а самой богатой мне показалась Чехия. Конечно, бросалось в глаза, какие там красивые сады и виноградники, какой красивый и ухоженный скот, как интересно обустроены многие моменты, но я не могу сказать, что меня там прямо что-то так уж восхитило и изумило. Да и не было на все это времени, мы ведь там не на экскурсии были.

Иванов М.Н. в кругу семьи

В последнее время стало модным говорить и писать, что за границей солдаты и офицеры Красной Армии чуть ли не поголовно занимались мародерством и насилием.

Ну, то, что это полная чушь понимают все, кто хоть немного занимался этим вопросом. Кто и зачем это делает, это другой вопрос, но мы не будем сейчас его обсуждать. Скажу только про наш полк.

Я считаю, что наш полк – это образец близкой к идеалу части Красной Армии. Так вот у нас было так. 27-го августа, как только мы пересекли границу с Румынией, то в одном месте в районе Галаца собрали и построили весь полк. Всех до единого, до последнего человека! И командир полка Коннов  обратился ко всем примерно с такими словами: «Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Мы находимся на территории врага! Но мы пришли сюда не как мстители, а как освободители народа от фашизма! А посему приказываю - не допустить в отношении мирных жителей случаев мародерства, насилия и т.д. и т.п. В случае же нарушения будем беспощадно судить по законам военного времени!» И все до единого расписались, что им разъяснили этот приказ. Так вот за все время нашего пребывания за границей, т.е. с августа 44-го по сентябрь 45-го я ни разу не слышал, и не знаю, чтобы в полку хоть что-то приключилось. Может, и были какие-то вывихи, но не у нас. Например, в Венгрии случился такой эпизод.

В каком-то месте рядом с нами оказалась Артиллерийская Бригада Особого Назначения. Но они даже не успели повоевать, их только сформировали и прислали с Урала.  И вот однажды я стою на посту, как часа в два ночи вдруг прибегает одна мадьярка. Плачет и что-то лопочет на своем языке. Я тут же доложил командиру, и он быстро разобрался в чем дело. Оказывается, солдаты из этой бригады насиловали венгерок. И что вы думаете? Побежали туда с автоматами и поразгоняли всех к чертям. А утром местные жители собрались, и одна женщина им показывает на меня, вот этот мол поднял всех. Потом подходит ко мне: «Пуцик! Пуцик!», мол, хочу поцеловать тебя. И это не где-нибудь, а в Венгрии, где в целом нас встречали ужасно.

А в Корнейбурге, это недалеко от Вены, в конце апреля произошел такой неприятный случай. Идем как-то впятером нашей компанией, и вдруг слышим из одного подвала шум. Зашли туда, а там какой-то солдат насилует австриячку. Мы его оттаскиваем, а он орет: «Подождите, дайте я кончу, а потом уже вы!» Этот гаденыш подумал, что мы тоже хотим поучаствовать… Вытащили его оттуда на кладбище: «Ты что же сука делаешь?! Становись, сейчас расстреляем тебя!» И видимо по нашим лицам он понял, что мы не шутим, потому что упал, и не знаю, поверите вы или нет, но я в жизни больше не видел, чтобы человек полз не касаясь земли руками и ногами… Так он подполз к нам и начал целовать сапоги Ваське Романенко… А на Ваське были немецкие сапоги с заостренными подковками на носках, и он до того разозлился, что как ударил ногой, и у того отлетел кусок уха. И поверите ли, мы бы его точно расстреляли, и никто бы об этом даже не узнал, но эта кровь моментально отрезвила нас… Сказали ему: «Иди отсюда, мразь!», так он через эти ограды и могилы, чуть ли не полетел… Но уже потом я задумался, и вот о чем. Ведь этот мразеныш когда умолял его пощадить, кричал, что он сибиряк. И я все думаю, а ведь он когда вернулся в родные места небось говорил, что это фронтовая рана… Оформил небось себе боевое ранение и получал пенсию… Понимаете?!  Вот я, почему вам отказывал в интервью два года?

Четыре.

Тем более. Во-первых, вроде как расскажешь и все, считай можно помирать. Хотя меня мой сын буквально терроризирует уже несколько лет: «Папа, напиши, хоть что-нибудь, ты ведь прожил такую насыщенную жизнь!» Но главное, другое. Просто я не хотел себя выпячивать. Ведь работая в совете ветеранов, я столько подлости увидел, столько нездорового желания покрасоваться, что мне просто тошно. Терпеть всего этого не могу!

Я твердо придерживаюсь мысли, что если человек попал на фронт, то он может и через час погибнуть, а может и всю войну пройти и остаться невредимым. Это у кого какая судьба. Но выставляться, кичиться этим, по-моему, это недопустимо. Но вы бы только знали, сколько сейчас развелось разных проходимцев, это что-то страшное. Вот есть, например, у нас один ветеран, действительно заслуженный, два ордена «Славы» имеет, но в последнее время он себя так некрасиво повел и столько на себя взял, что его даже исключили из совета ветеранов родной дивизии…

Или приходит человек 1932 г.р. и начинает мне доказывать, что он на фронте был… Да, если ты работал в Бийске на заводе, это одно. Но зачем же нас за дураков держать?! Другая была призвана на фронт в мае 42-го, но сейчас добивается того, чтобы ей вручили медаль «За оборону Москвы». Так я ей задал всего один вопрос: «А вы случайно в 36-м году в Испании не были?!» А эти все приравнивания к ветеранам и инвалидам войны?! Ну, как кого-то можно приравнять к человеку, которому на фронте оторвало ногу?!

А у вас самого, кстати, какие награды?

У меня за войну только медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Белграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены» и «За победу над Германией».

За что вам вручили медали «За отвагу» и «За боевые заслуги»?

Медаль «За боевые заслуги» я получил за бои на Днепре. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Михаил Николаевич был награжден медалью «За боевые заслуги»: «… за то, что в бою 31.01.44 у хутора Завадовка, находясь на наблюдательном пункте гвардии рядовой Иванов М.Н. своей четкой и внимательной работой обнаружил четыре самоходных орудия противника и восемь пулеметных точек, благодаря чему пулеметные точки были своевременно уничтожены огнем батареи» - прим.Н.Ч.) А за бои под Николаевом меня представили к ордену «Красной Звезды», но вручили «За отвагу». (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Михаил Николаевич был награжден медалью «За отвагу»: «В боях за город Николаев в период с 20 по 28.03.44 гвардии рядовой Иванов М.Н. своевременно обнаружил пять огневых точек противника, которые были уничтожены огнем батареи. Под сильным минометно-артиллерийским огнем противника исправил два порыва линии связи. Кроме того, под огнем противника оказал помощь двум раненым бойцам и откопал из-под земли раненого телефониста, чем спас ему жизнь»  –  прим.Н.Ч.) Но тут я бы, что хотел сказать.

Вот я начал воевать 26-го сентября 1943 года, а уже в апреле-мае 44-го получил сразу две медали. И после этого все, как отрезало. А ведь я воевал до конца войны и лично вытащил с поля боя троих раненых офицеров. В Молдавии - командира дивизиона Тимофеева, а в Венгрии сразу двоих – старшего лейтенанта Алишейхова и лейтенанта Рахтиенко – командира взвода управления 2-й батареи.

Давайте тогда расскажем подробнее об этих эпизодах.

Когда на Днестре в районе Дороцкого и Оницкан немцы крепко ударили с двух сторон, и создалась реальная угроза полного окружения, то я находился на НП с капитаном Тимофеевым, который командовал нашим дивизионом после Агеева. А немцы бомбили и обстреливали нас просто неимоверно! В какой-то момент рядом с нами разорвалась бомба, и я увидел, что Толю Третьяка засыпало. Откопал его, привел в чувство и отправил в тыл. Телефонисты ушли исправлять обрыв линии, в общем, остались мы только вдвоем с Тимофеевым. Он красавец был такой. И вдруг смотрю, мимо нас бегут где-то пять немцев. Метров сто-сто пятьдесят до них, не больше. Причем, двое прямо на ходу строчили из пулеметов, а остальные несли коробки с лентами. Кричу Тимофееву: «Товарищ капитан, немцы!» А он в это время пытался вызвать по телефону батареи, но как увидел их, скомандовал мне: «Прикрывай! Прикрывай!» И я из своего немецкого автомата как выпорол по ним сразу весь рожок... Я не говорю, что их убил, не знаю. Но в ответ от них не последовало ни одного выстрела. Тут Тимофеев снимает шинель, достает пистолет, и побежал, но не из окружения, а вниз, спасать две наши батареи, которые могли остаться в окружении. Я, конечно, за ним.

Иванов М.Н.

Прибегаем на батарею, а там паника. Самая настоящая паника! Потому что пехота так драпанула, что аж глаза лезут на лоб, а куда бегут и сами не знают… И тут же замполит дивизиона капитан Попов в фуражке надетой задом наперед, бегает туда-сюда, суетится. Тимофеев как зарычит мне: «Михаил, держать пехоту! Держать! Пусть возле орудий ложатся!» Тут же подал команду: «Орудиям открыть огонь прямой наводкой шрапнелью!» И обе батареи как начали бить… Немцев у нас на глазах, прямо в куски рвало: головы, руки и ноги так и летели… Они аж завыли, закричали и повернули назад. Тут Тимофеев скомандовал: «Уходим! Все уходим!» Но «студебеккер» одного из орудий 4-й батареи, где водителем был старшина Тягнирядно, бывший моряк, вдруг заглох. А немцы все наседают. Тогда выстрелили по ним прямо не отцепляя орудия и от отдачи выстрела машина дернулась и завелась… Такого захочешь, не придумаешь, а в жизни оказывается, случается! (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому гвардии старшина 92-го ГКАП Тягнирядно Иван Борисович 1917 г.р. призванный из Келлеровского района Казахской ССР был награжден медалью «За отвагу»: «В бою 15.05.1944 у дер.Кошница, оказавшись в двадцати метрах от противника, и несмотря на сильный артиллерийско-минометный и ружейно-пулеметный огонь, старшина Тягнирядно вывел свою автомашину в безопасное место» - прим.Н.Ч.) Все это происходило часов в двенадцать дня, а уже часа в четыре Тимофеева ранило. Я его лично перевязал, потому что санинструктора Шарафутдинова тоже ранило. Доставил его в штаб дивизиона, и он в моем присутствии сказал начальнику штаба дивизиона капитану Маркину: «Остаешься за меня! А Иванова представь к ордену «Славы»! И спрашивается, где он?! Ведь одно из положений в статуте ордена гласит - «за спасение командира в бою». А я спас троих, причем вынес их с поля боя… Но в этом случае я грешу на замполита Попова. Думаю, что его обида укусила, ведь у меня уже было две медали, а у него самого всего одна. Сейчас, конечно, можно сказать, что я обижен на кого-то там. Но обижен не в плане наград, я ведь не за награды воевал. Просто эти штабные и особисты, все-таки не считали нас, переживших оккупацию, за полноценных людей. Вот за это было действительно обидно… И не только меня, а всех нас, кто пережил оккупацию награждали очень скупо, это факт. Да и наш командир полка подполковник Коннов в этом вопросе очень плохо себя проявил. У нас ходили такие разговоры, что из-за того, что по какой-то причине его самого почти не награждали, он в свою очередь тоже не представлял к наградам своих подчиненных.

А при каких обстоятельствах вам пришлось вытаскивать Алишейхова и Рахтиенко?

В одном бою в Венгрии мы поддерживали пехоту. Помню оборудовали себе наблюдательные пункты в длинном господском доме. На одной стороне дома наш, а на другой - 2-й батареи капитана Лашуна. Шел бой, перестрелка, но в какой-то момент пехота дрогнула, побежала и бросила нас. Немецкие танки уже обстреливали крыши домов, ударили по расположению 2-й батареи, в общем, они тоже побежали за пехотой.

И так получилось, что мы с Васькой Николаенко остались самыми последними. Но когда пробегали у дальней части дома, то увидели, что там лежит лейтенант Рахтиенко - командир взвода управления.  Подбежал к нему, осмотрел и кричу Васе: «Лейтенант жив!» А его свои бросили, подумали, что он убит. Взвалили его на плащ-палатку, забежали в виноградник. И лощинкой за сопочку, где стояла тачанка командира стрелкового батальона. Подбегаем к возчику: «Давай быстрее вези лейтенанта в санбат!» – «Не могу, я жду комбата!» Мы на него: «Дурак, твой батальон уже весь драпанул!» Короче, чуть ли не силой заставили его поехать и отвезли Рахтиенко в медсанбат. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому гвардии лейтенант Рахтиенко Василий Михайлович 1924 г.р. был награжден орденом Отечественной войны II–й степени: «Студент 1-го курса горного техникума тов.Рахтиенко участвовал в боях с немецкими оккупантами с 17-го октября 1941 года по 11-е ноября 1944 года. Принимал участие в боях под Москвой, Старой Руссой, Сталинградом, Будапештом. За время войны был четырежды ранен: дважды тяжело и два раза легко. Инвалид войны 2-й группы» - прим.Н.Ч.)

А где-то через неделю мы опять оказались в километрах десяти-пятнадцати от этого же городка. Если не ошибаюсь, Пилиш он назывался. Но там сложилось так, что передовой как таковой не было. Ни окопов, ничего, и сразу не поймешь кто где. И тут старший лейтенант Алишейхов Магомед Гротович берет меня и Зеленцова, и пошли с ним уточнить расположение наших частей. Прошли одну посадку, вторую, и оттуда заметили, что на бугре, где-то в километре от нас бегают какие-то люди. Но наши или немцы, непонятно. А надо сказать, что в то время у нас из-за нехватки обмундирования все были одеты кто во что. У меня даже где-то была фотография из Билой Цырквы, на которой я стою в нашей пилотке и в немецком френче, наподобие морского. Тут Алишейхов нам говорит: «Вы пока оставайтесь здесь, а я сам выдвинусь чуть вперед!» Но только он пошел, как вдруг они пах-пах и возле нас начали рваться мины, оказывается, там стояла немецкая минометная батарея, и одна из мин разорвалась недалеко от Алишейхова, и мы его потеряли из виду.

Только все затихло, мы ползком-ползком туда. Подползаем, и видим, что он лежит в окопчике весь окровавленный… Ранен в лоб, грудь, руку, но живой. А он красивый был парень, здоровый, некурящий и непьющий. Мы его перевязали, сначала дотащили до посадки, потом до какого-то дома и говорим венгру: «Хозяин, запрягай быстрей лошадей, повезем раненого!» Привезли его на 3-ю батарею, которая стояла недалеко, а там стоял «студебеккер» нагруженный боеприпасами. Мы его на машину, и в Пилиш. Приезжаем туда, в медсанбат занесли, и его сразу при нас положили на стол. И тут я ему на прощание подарил отличную дорогую ручку с золотым пером, которую где-то подобрал. Но он мне потом рассказывал, что ничего этого не помнит.

Это случилось где-то в ноябре. Пока он лечился в госпитале, переписывались с ним, и уже где-то в марте он вернулся в полк. Правда, часть кости черепа со лба у него была вырезана, и только кожа прикрывала это место… Прямо было видно, как под кожей пульсирует вена…

Закончили войну вместе с ним, вместе служили  в Кишиневе, тут он женился на молдаванке. Но потом его из-за этого ранения все-таки комиссовали, и он уехал в родной Дагестан, где работал заведующим районо в своем Сергокалинском районе. Даже помню название его родной деревни - Аямахи. Там они жили, там он и умер. Но я вам скажу, что это был человек высочайшей преданности. Высочайшей! Ведь на тот курган до нас пытались пробраться три группы, в том числе ребята из 2-го дивизиона, но так и не смогли этого сделать. Только мы дошли. Потому что это был такой человек, которому если сказать «Нужно сделать!», то он сделает любой ценой! (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержки из наградных листов, по которым старший лейтенант Алишейхов Магомет Гротович 1917 г.р. был награжден двумя орденами «Отечественной войны» и орденом «Красной звезды». Вот что в частности говорится в наградном листе на орден «Отечественной войны» I-й степени: «10-го апреля 1945 г. в боях за город Дойчваграм (Австрия) гвардии старший лейтенант Алишейхов при отражении контратаки противника огнем батареи уничтожил три пулеметные точки и рассеял до двух взводов пехоты противника, тем самым обеспечив успешное продвижение пехоты и общий успех боя.

В боях за город Корнейбург 14-16 апреля 1945г. огнем своей батареи уничтожил одну противотанковую пушку, одну пулеметную точку и подавил огонь одной минометной батареи, тем самым, расчистил путь для продвижения пехоты, которая стремительным броском окружила и уничтожила до двух батальонов вражеской пехоты» - прим.Н.Ч.)

Мне показалось, что вы без особой теплоты отозвались о политработниках и особистах.

Честно говоря, с фронта я по фамилии помню всего одного замполита, этого самого Попова. А вы же видите, память у меня еще хорошая. Поэтому должен признаться, что на фронте замполиты мне попадались хреноватые. Но разве можно по отдельным политработникам судить обо всех? Я считаю нельзя! Да, были такие, сякие, разные, и некоторые наверняка перегибали в чем-то.

Но я точно знаю одно! Что когда в декабре 43-го в хуторе Среднем нас приняли в комсомол и в час ночи вручали комсомольские билеты, а уже утром мы должны были идти на форсирование Днепра. Так пока мы шли с хутора, то доставали из потайных внутренних карманчиков комсомольские билеты, и ждали пока выйдет луна, чтобы еще хоть разок посмотреть на них, настолько были горды – мы комсомольцы! Понятно вам?! Так разве можно переносить отношение к партии, к идее, с какого-то заштатного замполита?! Просто мы прекрасно понимали, что они занимали роль …  где-то там. А многие из них, особенно это касается, комсомольских работников, всю жизнь только языком трепали, но при этом умудрились достигнуть высоких постов, некоторые даже президентами успели стать. Но вот я смотрю на них и не понимаю, за что же им государство пенсию платит, если они по существу никогда и не работали…

А про особистов что можете сказать?

С позиции солдата и с высоты прожитых лет могу сказать, что среди особистов было много проходимцев и тварей! С одной стороны задача СМЕРШа - искать среди бойцов шпионов, вполне понятна. Но ведь все это происходило очень тенденциозно и с позиции силы. Причем, особенно привлекательными для них были те несчастные люди, кому довелось пережить оккупацию. Я только одного не мог принять. Ведь все они родились вполне нормальными людьми, и уже только потом, в особых обстоятельствах господства права многие из них стали просто ненормальными… Но на фронте я с особистами дел не имел, слишком маленькая пешка для них, а вот после войны дважды пересекался.

Например, возьмем 1952 год. Лейтенант Иванов приезжает в отпуск в свое родное село. Конечно, как положено, всех угощаю. И среди прочих встречаюсь и с Ванькой Барановым, которому после бойни на Молочной отрезали ногу. А он уже стал начальником учетного стола в сельсовете, харя такая наетая. И я его, конечно, тоже угощал. Так один раз, второй, а в третий раз приехал, и не приглашаю его. И вот как-то иду по парку, у нас в селе был красивый парк, а Ваня сидит на траве: «Миша, шо же ты меня не приглашаешь?» Он ведь знал, что я приехал и с другими ребятами уже встречался. Но я ему задал встречный вопрос: «А ты меня Ваня чего не приглашаешь? Ты меня хоть раз пригласил когда-нибудь? Или я тебе чем-то обязан?» Так он чуть не зашипел от злости: «Ну, ты попомнишь меня!»

Возвращаюсь в полк, и знаю, что вскоре должен получить партийный билет. Но после общего построения нашей бригады, наш особист, майор Степанов вдруг мне говорит: «Зайди ко мне после развода!» Прихожу, и тут он меня огорошил: «Товарищ Иванов, на вас поступили компрометирующие материалы с Родины!» - «Какие?» А сам сразу догадался, кто мне мог такую пакость сделать: «Так это Ванька Баранов наклепал, мой школьный «друг». И Нюська Бондарева, которая с немцами шмаровалась!» Но ты же видишь, я прямая сволочь и всю жизнь был такой. Достаю свою кандидатскую карточку, кладу ему на стол и говорю: «Товарищ майор! Меня, семнадцатилетнего парня, двадцать месяцев на фронте проверяли! Где я мог тысячу раз стать изменником и предателем. Но меня проверили и поверили, так чего вы меня опять проверяете?!» Кладу ему на стол свою кандидатскую карточку: «Вот вам моя карточка, а я сейчас пойду к майору Савину, это был председатель партийной комиссии бригады, - и скажу, что не стану вступать!» Так вы бы видели, как он сразу засуетился: «Иванов, стой, ты чего?! Ну что же ты? Я ведь совсем не это имел в виду!» Вот вам и особисты! Понятно?!

А с Ванькой мы потом, кстати, помирились. Когда он понял, чего натворил, то сильно извинялся, и когда у него родилась девочка, попросил меня стать ее крестным отцом. И Оленька меня всегда называла только – папа.

А когда я в 60-х годах служил под Уссурийском, там произошел такой эпизод. Как-то утром подхожу к штабу, а я уже был начштаба полка, соответственно тут кто-то скомандовал: «Смирно!» Все вскакивают, а наш гарнизонный особист - лейтенант Скоморох сидит и продолжает курить. Представляете?! Щенок… Командую всем: «Вольно!», и подхожу к нему: «Лейтенант, встать!» Он вскочил, но я уже завелся: «Неправильно руку поднял! Еще раз! Сесть! Встать! Сесть! Встать!» И так в присутствии всех я его помотал, а напоследок предупредил: «Товарищ лейтенант, если мне только станет известно, что вы не отдали честь старшему по званию, то я вас арестую! Идите!» Через сутки приезжает полковник, начальник особого отдела дивизии: «Вот приехал извиниться за Скомороха». - «Товарищ полковник, если вы будете извиняться за всех своих подчиненных, то вас надолго не хватит…» А уже через две недели этого гаденыша от нас перевели, а взамен него приехал новый особист – старший лейтенант Окуньков, который оказался вполне нормальным человеком. Когда в 69-м случился Даманский, и наш полк подняли и на месяц увели из гарнизона, то он остался там и проводил беседы с нашими женами, спасая их от паники. Вот видите, какие диаметрально разные люди. Но надо признать, что в этой системе очень много испорченных людей.

Почти все ветераны признаются, что им хоть раз пришлось присутствовать при показательном расстреле.

И мне однажды довелось. Как-то перед нашим строем расстреляли двух солдат. За то, что во время боя прострелили друг другу руки… Но у меня жалости к «самострелам» не было. И считаю, что тут жалости и не может быть, потому что эти люди нарушили присягу, и по сути для чего? Чтобы ты остался воевать, а они ушли?! Вот как мы рассуждали.

А уже после войны в Австрии произошел трагический случай. Это, кстати, тоже к вашему вопросу о мародерстве. Мы расположились в каком-то доме. С той стороны здания находились караульные помещения, а с этой находился вход в комнату хозяев и комнату, в которой расположились командир дивизиона капитан Полянчик с замполитом майором Хохличем. И однажды вечером произошло ЧП. Как потом оказалось, какой-то солдат, не из наших, забрался в комнату к хозяевам австрийцам и ограбил их. А потом прошел в комнату, где были  Полянчик с Хохличем.

А я как разведчик, как раз их охранял на веранде. И вдруг, часов в десять вечера слышу крики из их комнаты: «Лежать! Лежать!» Кинулся к ним, смотрю, они оба лежат на полу, а этот мародер наставил на меня пистолет. Я на него: «Ты что?!», но тут меня Хохлич свалил и этот маленький гаденыш рванул в окно… Тут же подняли караул в ружье, но два часовых побежали с разных сторон дома, и когда выбежали друг на друга, один от испуга и неожиданности выстрелил, и застрелил второго… А того мерзавца в конце-концов поймали и через неделю перед строем расстреляли…

А вот допустим, конфликты между солдатами случались? Некоторые ветераны признаются, что иногда даже стрельбой дело кончалось.

Честно говоря, я даже не помню, чтобы у нас кто-то подрался, уж не говоря о том, чтобы с оружием. В батареях может, и случались какие-то скандалы, но я о них не слышал. А про наше отделение разведки и говорить нечего. Какие конфликты могут быть при штатном составе в шесть-семь человек? Всегда только дружба-дружба, и никогда никакой дедовщиной и не пахло. Ни на фронте, ни после. Наоборот, старшие со всей душой приняли нас, а мы в свою очередь потом хорошо приняли молодых.

Вот, например, история с Женей Шиловым, которого ранило 16 мая 45-го. Вначале он служил у нас связистом, но когда у него испортились отношения с командиром отделения, то я упросил старшего лейтенанта Алишейхова забрать его к нам в разведчики. У нас как раз людей не хватало, и я попросил: «Давайте возьмем его, я его сам учить буду!», и он у нас отлично служил.

А вы не можете сказать, какие потери понесло ваше отделение?

При мне, т.е. за двадцать месяцев на фронте у нас тринадцать человек были ранены, и семеро погибло: Витя Германович, Коля Погорелов, Вася Пронин, Иван Фоменко, Саша Коровин, кто-то еще.

Расскажите, пожалуйста, о структуре вашего полка.

Полк имел два дивизиона. Наш 1-й дивизион состоял из четырех батарей 76-мм орудий, по четыре орудия в батарее, т.е. всего примерно 260-300 человек в дивизионе. А 2-й дивизион состоял из трех батарей 122-мм гаубиц. Еще были батареи управления, артвооружения, технического обеспечения, тыла. Каждая батарея имела по семь тягачей – «студебеккеры», и еще по три грузовые машины  «Опель-блиц».

Я, кстати, до сих пор помню позывные нашего дивизиона: КП - «Грач», 1-я батарея – «Лебедь», 2-я – «Воробей», 3-я – «Соловей», а 4-я – «Ворон». 1-й батареей командовал – капитан Лебедев. 2-й  -  капитан Лашун, 4-й  - Терентьев, а вот в 3-й при мне аж четыре комбата сменилось. Сначала был  Андрианов, после его ранения старший лейтенант Синковенко, потом и его ранило, потом кто-то еще. Но как-то так складывалось обстоятельства, что ей больше всего и доставалось. Уже под Веной, например, налетела немецкая авиация, и им крепко досталось. А еще в 44-м под Кошницей 3-я батарея вообще была полностью разгромлена, так ее восстановили прямо по ходу боев. Зато Лебедев и Лашун все время при мне командовали своими батареями бессменно.

Хотелось бы узнать ваше мнение о 76-мм орудии.

Считаю, что оно было просто отличное – чрезвычайно надежное, фактически безотказное и очень мобильное. И 122-мм гаубица, кстати, тоже была на редкость удачным орудием.

Люди каких национальностей воевали в вашем дивизионе, и обращался ли на этот момент какое-то внимание?

Абсолютно никакого! Об этом разговоров абсолютно не было. Ни на фронте, ни после войны. Ну, могли сказать в запале «ты – чурка», но это же не всерьез. А когда после войны я в Унгенах командовал батареей, то у меня на шестьдесят пять человек было аж шестнадцать национальностей. Шестнадцать! Нас в шутку так и называли – «интернациональная батарея Иванова», и никогда никаких вопросов не возникало. И на фронте тоже, боже упаси!

Для многих ветеранов довольно болезненной является тема евреев на передовой.

Еврей всегда останется евреем! Вот еще на Днепре мы как-то шли втроем: Ваня Фоменко, я и Боря Соколов. У него хоть и была русская фамилия, но он был еврей, это совершенно точно. Боря работал на кухне, но тут почему-то оказался с нами. Идем и видим, что наши штурмовики пошли через Днепр, штурмуют там что-то, лупят эрэсами, и вдруг один Ил отворачивает от своих и на нас. Вжих-вжих, но мимо… Мы, конечно, попадали в кювет. Потом с Иваном поднимаемся, а Боря все лежит. А у Фоменко была ракетница, но он не смог из нее выстрелить, чтобы обозначить, что мы свои. Стоит, рассматривает ее, почему же она не выстрелила, и вдруг что-то нажал, цык, выстрел, и ракета скользнула по голове Борьки… Так что вы думаете? Он и в санчасти полежал, и ранение себе оформил, хотя ракета прошла по нему лишь вскользь.

Но надо признать, что за все время на фронте я евреев почти не видел. Вот на Дальнем Востоке у нас командиром полка был Вайсфельд Аркадий Михайлович. За войну он имел семь орденов, и я вам скажу, что это был математик, это был дьявол, это был человек с большой буквы!

А на фронте я из евреев помню только комсорга нашего полка Семена Штипельмана, который сейчас живет в Копенгагене, и воспоминания которого есть на вашем сайте. Вначале он воевал наводчиком орудия, и самым первым во всем полку подбил немецкий танк, за что его наградили орденом «Красной Звезды». (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Штипельман Семен Давидович  был награжден этим орденом: «17.09.1942 г. противник предпринял попытку танковой атаки, и немецким танкам с десантом удалось прорваться к позициям 2-й батареи. Находясь под сильным огнем вражеской авиации и артиллерии, наводчик 1-го орудия красноармеец Штипельман первым открыл огонь по врагу. В результате боя два вражеских танка были уничтожены, а остальные рассеяны» - прим.Н.Ч.) Семен был хорошим парнем, и даже став политработником, воевал как все. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Штипельман Семен Давидович  был награжден орденом «Отечественной войны» II-й степени: «Гвардии лейтенант Штипельман находясь в полку с момента его формирования (сентябрь 1942 г.) неоднократно проявлял в боях образцы мужества и отваги. Так в бою 12.01.1945 г. в районе Кирва (западнее Будапешта) противник, намереваясь прорваться к окруженной Будапештской группировке, бросил в контратаку крупные силы пехоты и танков. В сложившейся непростой обстановке командование полка направило тов.Штипельмана в расположение 7-й батареи, где он личным примером храбрости и ободряющим словом воодушевлял личный состав батареи на подвиг. Комсомольцы Девяткин и Спасивенко, оставшиеся без прикрытия на передовом НП, воодушевленные лейтенантом Штипельманом не дрогнули, продолжили корректировать огонь батареи, а когда их НП оказался почти полностью окружен, вызвали огонь батареи на себя, в результате чего контратака противника была отбита. В этом бою было уничтожено свыше 150 немецких солдат и офицеров.

15.04.1945 в бою за город Корнейбург тов.Штипельман находился во 2-й батарее, которая во время наступательного боя вырвалась вперед боевых порядков пехоты и оказалась под сильным огнем противника. Тогда лейтенант Штипельман лично встал к панораме 2-го орудия и, открыв огонь, лично уничтожил два пулемета и до взвода вражеской пехоты. Остальные расчеты воодушевленные примером комсорга полка тоже открыли сильный огонь, в результате чего в этом бою батарея рассеяла до батальона пехоты, чем обеспечила взятие г.Корнейбург.

А в своей повседневной работе в качестве комсорга полка лейтенант Штипельман добился того, что во всех боях комсомольцы находятся в самых первых рядах и проявляют образцы мужества и отваги. Так из 98 комсомольцев полка все сто процентов награждены орденами и медалями, а половина имеет по две и более правительственных наград.

За неоднократно проявленные в боях храбрость и мужество, за отлично поставленную работу комсомольской организации полка, за воспитание в комсомольцах геройства и отваги, тов.Штипельман достоин правительственной награды» - прим.Н.Ч.) Это очень приличный человек, про которого я могу сказать только хорошее. А с другой стороны, среди хохлов что, разве все герои?!

А вам самому случаи трусости приходилось видеть?

По большому счету у нас такого не было, потому что мы почти не оказывались в критическом положении. Но вот когда под Кошницей пехота побежала, с налитыми, как у раненого быка глазами, и кругом творилось полное сумасшествие, то тут уже дошло до того, что приходилось стрелять перед ними, чтобы их остановить… А потом поднимали их, шли вперед и радовались этому.

Немцев как солдат можете оценить?

Они были очень подготовленные, особенно в техническом плане, но тут нужно понимать и учитывать, на каком уровне была цивилизация у них и на каком у нас. Но постепенно мы выросли и не уступали им ни в чем.

В начале войны не было момента, когда бы вы подумали, что все, война проиграна?

Насколько я помню, такого момента не было. Но, конечно, такое лавинное нападение это же был страшнейший удар… Поэтому я восхищаюсь руководством страны и Сталиным прежде всего. Ведь страны фактически уже не было, но переправить на восток столько заводов, фабрик, институтов, столько вывезти людей, и в конце-концов развернуть ход войны… Это невообразимо!

А ведь вначале войны такого уж патриотического восторга и подъема не было. Не было! И я объясню почему. Дело в том, что слишком многие были обижены советской властью, этими репрессиями, коллективизацией. Но когда люди немного пожили под немцами и почувствовали полное пренебрежение к себе и угрозу полного уничтожения, то вот тут  народ стал подниматься. Вот тут уже в народе проснулся дух Александра Невского и Дмитрия Пожарского. Я же вам уже рассказывал, как немцы к нам в первый раз приехали. Сразу разделись, искупались и без всякой охраны легли спать. А вот когда их стали щупать, как следует, они даже в туалет боялись ходить. Сначала стреляли в темноту, и только потом шли ссать…

Вам приходилось видеть случаи жестокого обращения с пленными?

В принципе отношение к ним было нормальное. Но вот был, например, такой эпизод. Когда мы в Молдавии пошли в прорыв на Талмаз, вышли на какой-то перекресток, и вдруг вжик-вжик, кто-то по нам прицельно стреляет… Я сразу кинулся в обход, подкрался незаметно. А там воронка, и в ней лежит раненый в обе ноги немец и стреляет по нам... Смотрю, а на бруствере лежит его каска и кинжал от карабина. Я схватил этот кинжал и как начал бить его по голове… Бил, бил, бил, причем не ручкой, а лезвием прямо по голове, пока он не выронил оружие. Тут как раз ребята подоспели и пристрелили его сразу… А на меня такая ненависть напала, как же так думаю, уже никто не сражается, наши санинструкторы перевязывают раненых немцев, а этот раненый… Но с другой стороны не понимаю, почему я его сразу не заколол, не знаю…

А в Венгрии был такой эпизод. Как-то капитан Маркин дал мне пакет и приказал отнести на полустанок Чев. Отнес, уже иду на лыжах обратно, как вдруг мне дорогу перебегает немец. А это было время, когда сами немцы поняли, что все, Будапешту капут, и стали вырываться из него мелкими группами. Кричу ему: «Хальт! Хальт! Стоять!» Он остановился, но только я проявил какую-то неосторожность, как он бросился на меня. Но я его быстро утихомирил и привел в штаб дивизиона. Там с него шинель сняли, а у него регалий… Оказался какой-то заслуженный эсэсовец. Рассказал ли он что-то или нет, не знаю. Знаю лишь, что потом его отвели за дом и расстреляли…

А вам самому лично приходилось убивать?

Ну, в плане артиллерии мне довелось очень многих убить, а вот чтобы так лично, я не знаю. Хотя под Кошницей, когда я поранул по немцам из автомата, и в ответ ничего не получил, наверное, кого-то и положил.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Я не могу сказать о нем ни одного плохого слова. Не только потому, что после выхода его статьи об исправлении перегибов коллективизации допущенных на местах отца восстановили во всех правах, и он до самой смерти жил человеком. Я считаю, что Сталин был величайший руководитель, который признан всем миром. Даже такой наипервейший и заклятый враг коммунизма и нашего народа как Черчилль признавал его выдающиеся заслуги. Просто нужно понимать одну простую вещь – нельзя судить о том времени с позиции сегодняшнего дня! Другое время было тогда, совсем другое… Поэтому я категорически против того, чтобы представлять Сталина таким ненасытным кровавым тираном, это на редкость примитивный взгляд. Ведь Сталин, он же не был тупой враг всему. Вот, допустим, взять маршала Шапошникова. Это же был самый, что ни на есть царский генерал, но почему-то Сталин его настолько уважал, что только ему разрешал курить в своем кабинете и называл его исключительно по имени отчеству. А Рокоссовский кто, Василевский?! Это ведь тоже царские прапорщики! Так что извините. Ну а то, что перегибы на местах были, этого никто не отрицает, но в большей мере это делалось не по его приказу, а под его именем.

А уж если говорить о жестокости… Вот взять, например, Жукова. Да, безусловно – великий полководец, но ведь он погоны с нерадивых офицеров срывал будь здоров и говорят даже, хотя я в это не верю, что и собственноручно расстреливал… И про Чуйкова я такое слышал, а вот сам Сталин никого не убивал.

Почти все ветераны мне говорят, что без Сталина мы бы в войне не победили.

И я тоже считаю, что без Сталина мы бы не победили! Ни за что!

А на фронте вам приходилось видеть кого-то из наших знаменитых полководцев?

Когда мы в конце апреля стояли в Корнейбурге, командир дивизиона капитан Полянчик собрал нас, и говорит: «Раз уж мы освобождали Вену, не могу допустить, чтобы вы ее не посмотрели!» Сели на «студебеккер» и поехали. А Виктор Константинович был человеком исключительной культуры, такта и образования. После войны он жил в Ростове и стал там доктором наук. В общем, он как  образованный человек, хорошо знал достопримечательности Вены и много чего нам рассказывал о них. И вот, помню, идем в Шенбрунском парке, мне запомнилось, что там лежала большая неразорвавшаяся американская авиабомба и вдруг подъезжает бронетранспортер, «виллисы» и из них выходят маршалы Малиновский и Толбухин. А вокруг них, свита, свита, в основном из старших офицеров и генералов. А с нами поехал Костя Войтецкий. Парень двухметрового роста, и на него не было нормального обмундирования, все перешитое из трофейного. А шинель на нем вообще была немецкая. И вот мы идем по этому парку, а один генерал-лейтенант из свиты маршалов подходит и как начал Костю распекать: «Что это за липсердак одел?! А ну марш отсюда с глаз долой! Скажи командиру полка, чтобы пошили тебе форму из нашего обмундирования!» Ухали оттуда в другое место, какой-то замок или музей, не помню уже. Погуляли там, только выходим, опять они! Так что в течение дня нам довелось дважды увидеть двух маршалов.

А уже во время службы в Молдавии однажды произошел такой случай. Как-то мы выехали на боевые стрельбы на тарутинский полигон, и туда к нам приехал маршал Василевский – очень интеллигентный, исключительного воспитания человек. А я, скажу не хвастаясь, был очень сильный стрелок, даже имел звание – «мастер артиллерийского огня». И в один момент, когда стрельбы начались, сижу, готовлю данные, и уже по звуку летящего снаряда понял, что будет перелет, и сказал вслух: «Будет перелет метров на пятьдесят». Какой-то генерал рядом возразил: «Посмотрим-посмотрим!» В это время снаряд разрывается, и я слышу, как Василевский говорит: «Ну что, смотреть нечего!», и пожал мне руку.

А когда в 46-м Жукова назначили командовать Одесским Военным Округом, я был еще сержантом, старшиной батареи. И однажды Жуков приехал в Кишинев. Все старшие офицеры во главе с командиром нашего Корпуса дважды ГСС генерал-лейтенантом Козаком уехали встречать его на вокзал, а Жуков поступил хитро. Разгрузил свои машины еще в Реваке и прибыл в штаб Корпуса, который располагался на углу Лазо и Фрунзе. И пока все офицеры ждали его на вокзале, он уже прибыл в городок. Побывал в столовой, потом его повели по казармам, а дежурным по казарме был я, и меня недели две до этого готовили, как нужно правильно доложить маршалу Победы. Чеканя шаг подходил к столбу: «Товарищ маршал Советского Союза, 1-й дивизион 92-го Гвардейского корпусного артиллерийского Николаевского ордена «Суворова» полка находится на занятиях. Дежурный по дивизиону старший сержант Иванов». И вот Жуков заходит в казарму, а там только я и еще один дневальный. Чувствуем себя спокойно, потому что порядок навели, клопов с потолка убрали, в общем, все хорошо. Как увидел, его подал команду: «Смирно!» Строевым шагом подхожу и начинаю его приветствовать: «Товарищ маршал Советского Союза!» Он, было, начал опускать руку, а я продолжаю: «Товарищ трижды Герой Советского Союза!», он опять прикладывает руку. «1-й дивизион 92-го Гвардейского корпусного артиллерийского Николаевского ордена «Суворова» полка находится на занятиях. Дежурный по дивизиону старший сержант Иванов». И когда я, наконец, закончил, он мне говорит: «Ну, ты молодец, три раза меня заставил приложить руку». Вот такой случай.

Хотелось бы задать вам один из важнейших вопросов нашего проекта. Как вы считаете, мы могли победить с меньшими потерями?

Вы понимаете, этот вопрос сложнейший. И очень противоречивый, поэтому однозначного ответа на него у меня нет. Но я считаю, что в этом вопросе, как, кстати, и в вопросе о репрессиях, очень многое зависело от людей на местах, т.е. командиров всех уровней. Вот взять, например, даже моих командиров: майора Агеева, старшего лейтенанта Алишейхова. Ну, как их можно не вспоминать добрым словом? Но вместе с тем, когда мы бывали в пехоте, а там мы находились постоянно, то видели и понимали, что командиры рот и взводов были просто вынуждены принимать жесткие меры… Потому что нельзя было допустить ни малейшей расслабленности и расхлябанности, а иначе по вине кого-то могли погибнуть многие люди.

Но я хочу вам сказать такую вещь, что у всех у нас была всего одна мысль – воевать за нашу Родину-мать до полной Победы! Особенно у нас, тех, кто пережил унижения оккупации. И если нам сказали надо, то подгонять уже не приходилось.

Вам столько всего на фронте довелось пережить, испытать. Как вы считаете, что вам помогло остаться живым?

Конечно, я и сам понимаю и признаю, и очень благодарен судьбе, что мне в жизни везло. Здорово везло! С самого детства. Но как человек, проживший большую жизнь, я вам отвечу так - если Бог есть, то только он! Я не знаю, как эта сила называется, но без влияния извне ничего не происходит. Какая-то высшая сила все-таки есть. Точно есть, а вот как ее назвать я не знаю. Но не верить нельзя! А раз веришь во что-то светлое, значит, и делаешь что-то хорошее.

Кстати, такая история. Мой сын родился в 1960 году, я тогда служил в Унгенах, а моя жена поехала в Бухарест в гости  к своей сестре. Сама она из семьи бессарабцев, но так сложилось, что ее сестра и брат всю жизнь прожили в Румынии. Уехала туда и однажды во время телефонного разговора спрашивает так осторожно: «Миша, можно Колю окрестить?» Так что вы думаете, я ответил? «Не то что нельзя, а обязательно покрестить!!!» А ведь я был и остаюсь убежденным коммунистом, в то время был заместителем секретаря парткома полка, но понимал и понимаю, что детей нужно крестить, чтобы пока они маленькие, какая-то высшая сила их оберегала. И она покрестила сына, поэтому в нашей семье все крещеные.

А в селе нашей маме односельчане сразу сказали, что я вернусь живым. Потому что когда я уходил на фронт, то положил ложку определенным образом. А, оказывается, есть такое поверье, положишь ее так – погибнешь! Эдак – гроб будет открытым, чуть по другому - закрытым и не пустит… Но я всего этого и не знал никогда, и не помню.

А вы можете выделить, чью гибель переживали тяжелее всего?

Видите ли, как на передовой можно сильно переживать, когда кругом бесконечные смерти? Когда такая массовость смертей вокруг, то нельзя кого-то выделять. Конечно, гибель близких, например, Витьки Германовича, Коли Погорелова, с которыми я только пару минут назад сидел плечо к плечу в одном окопчике, воспринималась намного острее. До сих пор голос Кольки в ушах стоит: «Пусть убивают, спать хочу!», а уже через несколько минут Витьке голову оторвало, а у Коли мозги вылезли… Или гибель Васи Пронина, с которым мы летели на мотоцикле и хохотали, а через десять минут он лежал без головы… Конечно, переживал ужасно за них. Но и это проходило так, потому что кругом постоянно, постоянно гибли люди… А взять смерть Вани Фоменко?! Вы хоть понимаете, что это такое? Ведь мы же с ним только сидели и кушали, и потом вдруг эта херня… Или как погиб в Венгрии самый молодой из нас Саша Коровин, который был у нас самый вроде как «сын полка». Где-то, уже не помню где, мы его подобрали, и он служил в нашем отделении, хотя был года на три моложе меня. Погода была гадкая, поэтому чтобы не месить грязь он сел на повозку к Мухину. И когда задним колесом наехали на мину, то Мухин, сидевший спереди, остался жив, а Саша, ехавший сзади, погиб…

Нет, это такие ужасы, которые если не пережить, просто невозможно себе представить… Но и к этим ужасам люди привыкают. Я, например, потом настолько уже обвык, что готов был мертвого немца целовать, лишь бы тебя за ним не заметили…

Хотелось бы задать ряд «бытовых» вопросов. Как, например, кормили на фронте?

Разведчики обеспечивались пищей сверхнормы. Командир дивизиона старшину Стахевича строго предупредил: «Если не накормишь, будешь приносить днем!», а днем к нам пробраться нельзя… Нет, кормили нас нормально, правда, иногда по объективным обстоятельствам с питанием бывали сложности.

Например, у хутора Средний получилось так. Все колодцы в округе, кроме одного, немцы или отравили или засыпали. С той целью, чтобы только у него собирались и скапливались войска. И время от времени обстреливали это место. Помню, осень, грязь, кругом лошади убитые лежат, а мы приходили, от туш топором отрубали куски, варили, ели и ничего.

И по пути к Николаеву из-за страшной распутицы тоже очень тяжко пришлось, хотя тоже не могу сказать, что пришлось голодать. Мы же очень мобильные были, всегда чего-нибудь да раздобудем.

Свои «наркомовские» сто граммов пили?

Лично я на фронте почти не пил и уж тем более не позволял себе напиваться. Во-первых, пацан еще совсем был, да и как-то не тянуло тогда к пьянке. Я ведь даже курить тогда бросил. Дома лет с пятнадцати курил, а на фронте бросил.

Но у нас у каждого была фляжка, и свои сто граммов я всегда собирал и менял эту водку у офицеров на доппаек. Им же выдавали то печенье, то еще что-то. Да, но в самом конце войны я из-за спиртного чуть не утонул.

Расскажите, пожалуйста, об этом.

В самом конце апреля, когда мы стояли в Корнейбурге, командир дивизиона Полянчик вызвал командира разведки Зеленцова и попросил: «Надо бы что-то раздобыть к 1-му мая!» А где там раздобудешь спиртное, когда прошла и немецкая армия, и наша. Это же сотни тысяч человек, которые и съедают все и выпивают, так что после них ничего не найдешь. Но в трех километрах от нас протекал Дунай, а на том берегу были многочисленные пригородные дачи, и мы решили попытать счастья там.

Вдвоем с Зеленцовым на лодочке переправились через Дунай. Вышли на берег, а там во всех этих пансионатах и дачах никого нет. Ходим туда-сюда, смотрим во все глаза, ведь по нашим понятиям в то время они все были как дворцы. Зашли в один двор, никого нет. На кухню прошли, шкаф открываем, а там красивые бутылки и я одну из них положил в карман. Выходим на улицу, а там идут австриец и австрийка: «Гутен таг!» - «Гутен таг!» Открываем бутылку и только хотим отпить, как она запричитала: «О майн гот! О майн гот! Капут кран! Капут кран!» Насколько я понял, в этой бутылке была серная кислота… Тогда ее муж сам принес бутылку вина, открыли, разлили. А он все заладил: «Русский - добрый! Русский - гут!» И я так понял, что далеко не все австрийцы, и даже не все немцы были оголтелыми фашистами. Иногда бывало так. Окликнешь гражданского на улице: «Немец, иди сюда!» Он подходит и с такой гордостью в голосе говорит: «Их нихт немец, их австриец!» Выпили, потом он ушел, а я за ним, решил посмотреть, откуда же он достал бутылку. Прошел за ним, оказывается, он в подвал ходил. Я к Зеленцову: «Товарищ старшина, там есть один подвал!» А у нас с собой было аж полвещмешка австрийских денег. Показываем австрийцу и объясняем, мол, купить вина хотим. А он их увидел и чуть не задрожал: «О майн гот!» А нам на что их деньги? Мы разве разбирались в них? Зашли в подвал, а там и бочки и ящики. В общем, выбрали штук шесть ящиков и несколько бочонков. Причем не простого вина, а 30-х годов. Заплатили, австриец запряг повозку быками, и отвез нас на берег Дуная.

Загрузились в лодку, оттолкнулись, но только вышли на глубину, как лодка начала захлебываться. Один бочонок скинули, но все равно чувствую – тонем… Тогда я спрыгнул в воду, одной рукой вычерпываю воду, а другой держусь за лодку. И я не знаю, чем бы это закончилось. Плавать то я умел, но много ли там наплаваешь одетым, в сапогах да еще и в конце апреля… Но на наше счастье, под сплошными ивами на нашем берегу стояли катера Дунайской флотилии. Видно с них часовые увидели, что мы гибнем, подняли тревогу, и один катер подплыл к нам. Ну, а мы, конечно, в благодарность за спасение подарили им по одному бочонку и ящику.

Кстати, когда мы в Австрии встретились с американцами, то нас развели на двадцать километров. Но периодически мы с ними в этой зоне встречались, потому что лишь она оставалась еще необъеденной. Везде уже войска все пообжирали, а здесь еще нет. И когда мы ездили за продуктами к альпийским австрийцам и там встречались с американцами, то они нам сразу сказали: «Так вы неправильно делаете!» Ведь мы или платили, или на что-то меняли, а они поступали так. Приезжали с фляжкой, угощали хозяина стопочкой, консервами, а когда уже хозяин начинал угощать, то они смотрели, откуда он достает, и потом забирали все бесплатно и уезжали. Поэтому я уже тогда для себя понял, что за артисты эти американцы.

А ваши командиры не злоупотребляли этим делом? Спрашиваю, потому что некоторые ветераны признаются, что среди офицеров многие позволяли себе лишнего.

В этом плане у нас было все хорошо. Почти никто из офицеров спиртным не увлекались. Могу даже перечислить: начальник разведки дивизиона Алишейхов Магомет Гротович не пил. Начальник связи дивизиона старший лейтенант Хатиашвили Захар Николаевич тоже не пил. Артехник - Вася Головищенко не пил. Филипас Андрей – врач дивизиона, не пил, замполит тем более. А командир дивизиона Агеев это был самый настоящий Суворов! Отец солдатам и образец во всем! И начальника штаба дивизиона Маркина Ивана Ивановича, который потом жил в Анапе, я тоже никогда не видел выпивши. Вот Тимофеев Семен Иосифович, который командовал нашим дивизионом после Агеева, тот действительно любил выпить и иногда переступал грань дозволенного. И командир 2-го дивизиона Тисленко тоже. Хотя это был настоящий боевой офицер, заслуженный, награжденный, но в этом плане какой-то аномальный. А командир полка Коннов тоже был непьющий.

Если выдавалась передышка, то, как отдыхали?

Дело в том, я ведь уже говорил об этом, что наш полк с тех пор как я в него попал, все двадцать месяцев, ни разу не выходил на отдых или переформирование. И лишь изредка нас могли отвести в неглубокий тыл дня на три, чтобы мы могли хоть нормально помыться и прожарить белье от вшей. Их же столько было… Помню, когда мы вышли из-под Глиного и нас должны были отправить в другое место, нам уже заранее подготовили бочки. Прожарили все белье, все помылись, побрились, и что вы думаете? Через сутки опять они есть… А у немцев нет! Зато как стали их крепко бить, то у нас их не стало, а у немцев полно.

Когда под Кицканами пошли в прорыв, там столько немцев валялось набитых… Помню, за одной возвышенностью стояла батарея немцев, которую уничтожили наши Илы. Сколько немцев было, все там остались лежать… И когда мы пошли на второй день, а ведь август месяц, то эти трупы уже так раздулись, стали чуть ли не с метр высотой, а на лицах сплошные вши, вши, вши…

Вы упомянули, что у вас был немецкий автомат.

Да, хороший был автомат! К сожалению, наш ППШ был похуже. И тяжелее, и заклинивало часто. Поэтому у нас в отделении разведки, с декабря 43-го и до конца войны все воевали только с немецкими автоматами.

А другое немецкое оружие приходилось использовать?

Например, был такой случай. Не доходя до Николаева километров тридцать, мы освободили село Шкуриново-Загоряновка. А на окраине стояла немецкая батарея 75-мм орудий, которую там же и пленили. Пошли дальше, но когда из-за сильной распутицы наши тылы сильно отстали и мы остались почти без боеприпасов, то командир дивизиона Агеев вспомнил, что на той немецкой батарее оставалось много снарядов. Вызвал меня: «Ты помнишь батарею в Шкуриново-Загоряновке? Найдешь ее?» - «С картой найду!» Приказал выделить от каждой батареи по повозке, и мы оттуда привезли четыре полные повозки немецких снарядов, которыми потом много стреляли.

На фронте у вас были какие-то трофеи? Часы, например, или пистолет?

Часов у нас были десятки. Но штамповки, мы ими не дорожили и менялись «не глядя». И пистолеты немецкие многие имели. Например, «парабеллум» хороший пистолет был. Но с убитых я никогда ничего не брал и не снимал. И брезговал, да и какой-то особенной нужды у нас не было, все что нужно, мы и так имели.

В конце войны разрешалось отправлять домой вещевые посылки.

Да, помню, что посылали из Будапешта и из Корнейбурга. Но мы ведь не ходили грабить людей, а брали что-то на разрушенных фабриках и заводах, или в разбитых магазинах. Я, например, послал домой хорошее пальто.

Было такое понятие – «тыловая крыса»?

У нас не было и, на мой взгляд, все это преувеличено. Во всяком случае, так могли ругаться те, кого выводили на переформирование, и кто видел там в тылу какие-то неприятные вещи, несправедливость, а если мы все двадцать месяцев находились на передовой?

Такое явление как ППЖ было сильно распространено?

Нет, ППЖ были на более высоком уровне, в тылах, штабах. А в нашем дивизионе санинструктором была одна Тамара, так она была всем словно родная сестра. Настолько бережно мы к ней относились. Кстати, после войны она вышла замуж за капитана Маркина.

Вы случайно не знаете, сколько ваших односельчан забрали на фронт, и сколько из них там погибло?

Таких данных у меня нет, но по моим ощущениям где-то половина если не больше, не вернулась… Например, у нас в классе было тринадцать пацанов и где-то половина погибла на фронте… Петя Коленчук, Яшка Черный, Миша Дусенко, Алеша Раянов – все они погибли, а Ваня Гуц умер потом от последствий ранений…

А где и кем воевали ваши братья? Вообще, сколько ваших родственников было на фронте?

Вместе со мной уходили в армию мои двоюродные братья Павлик Белоусов и Петя Трамбаев. И Пашка Барило – троюродный брат по отцовской лини. И все трое погибли, причем почти сразу… Да еще племянник, сын моего троюродного брата тоже погиб…

Про брата Сашу я вам уже рассказывал. Он был тяжело ранен еще в начале войны, поэтому воевать ему не пришлось. А Ваня, самый старший брат, после службы на Дальнем Востоке остался там работать. Летом 41-го его направили на повышение квалификации в Новосибирск, а тут война… Потом его, конечно, призвали, он попал в сибирскую дивизию и их бросили под Сталинград, потом освобождал Украину. Но тогда, конечно, ничего этого мы не знали. А на западной Украине он был ранен - обе ноги ему прострелили бандеровцы… А Васю призвали в армию в 39-м, и в 1941-м он должен был демобилизоваться, а тут война… Он прошел всю войну шофером в артиллерии, дошел до Кенигсберга и демобилизовался только в 1946 году. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержки из наградных листов, по которым Иванов Василий Николаевич был награжден орденом «Красной звезды» и медалью «За боевые заслуги». Вот, что в частности говорится в представлении на орден «Красной звезды»: «В период наступательных боев в Восточной Пруссии гвардии ефрейтор Иванов содержал машины батареи в отличном состоянии, тем самым, обеспечивая бесперебойное выполнение боевых приказов командования. Лично восстанавливал поврежденные в бою автомашины в боевых порядках батареи.

13-го марта 1945 года во время прорыва немецкой обороны у местечка Баумгартен (Восточная Пруссия) разрывом вражеского снаряда была выведена из строя автомашина, тов.Иванов прямо на месте за 25 минут исправил повреждения, чем обеспечил бесперебойное выполнение боевых приказов командования.

22-го марта 1945 года в бою у деревни Штуттенен, в условиях большой распутицы под сильным обстрелом противника он первым вывез свое орудие на ПТО, чем обеспечил бесперебойную артподдержку наступающего стрелкового подразделения. Всего за время наступательных боев на счету тов.Иванова около пятнадцати случаев ремонта автомашин непосредственно на поле боя»).

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В сентябре 45-го наш полк из Австрии вывели в Кишинев и тут мы прослужили по май 46-го. А здесь ведь полная разруха была… Даже Кишинев тогда был как большая деревня, а уж молдавские села, по сравнению с моими родными местами, с нашими красивыми селами, эти домишки с камышовыми и соломенными крышами, без окон, без дверей, какие-то испуганные люди, все это поначалу произвело на меня угнетающее впечатление. Так что заново отстраивать город пришлось нам – солдатам. Лично я, например, участвовал в строительстве здания городского универмага по улице Пушкина, этих больших домов возле горсовета. А сколько всего построили на железной дороге, даже не перечесть.  Потом еще засуха 47-го, наводнение 48-го года – это ведь тоже все легло на плечи армии, поэтому армейская служба у нас здесь была тяжелейшая. Ведь мы служили как. Сразу после парада 9-го мая уезжали в летние лагеря под Тарутино и находились там вплоть до октября. А когда началось освоение целины, то мы шесть месяцев готовили машины, отправляли туда целые команды, и получали их обратно разбитыми напрочь. Так что служба была страшно тяжкая.

На торжественном приеме в Москве по случаю 65-летию Победы в Великой Отечественной войне.  09.05.2010 г.

Зато когда я с 1956 по 1961 год служил в Унгенах, то это была настоящая сказка. Закрытый пограничный городок: чистейший, аккуратнейший, с отличным снабжением. И в полку у нас все было новое, красивое. Новейшие орудия Д-48 с ночными прицелами, новенькие тягачи прямо с харьковского завода, поэтому и служить было в радость. Мою «интернациональную» батарею трижды подряд признавали лучшей, а ведь в полку было одиннадцать батарей. Но я очень много занимался с солдатами, и постоянно искал стимулы, чтобы их заинтересовать. Однажды пошел к командиру полка: «Товарищ полковник, дайте нам как лучшей батарее не два, как всем, а четыре отпуска в год». И у меня ни один солдат не уволился, не побывав дома в отпуске. Ко мне молодые офицеры постоянно просились: «Товарищ капитан, а как бы к вам в батарею попасть?» Так что пять лет там пролетели как в раю, а потом пошло поехало.

А когда наш полк расформировали, то вначале я недолго прослужил в Запорожье, а оттуда меня направили на Дальний Восток. Там как раз предстояло решать 360 спорных вопросов по границе с Китаем… Семь лет прослужил на озере Ханка в пяти километрах от китайской границы, правда, в это время окончил Высшие Офицерские курсы в Ленинграде.

А вы, кстати, сами как стали офицером?

То ли в 1950-м, то ли в 1951-м году я окончил годичный курс Одесского артиллерийского училища. Мы проучились всего год, потому что у нас был спецнабор – сто два фронтовика, и у нас сняли из программы все лишнее: строевую и т.п. мы же не зеленые новобранцы, чтобы учить азы. Учился отлично, был старшиной батареи и потом мог бы поступать в академию, но я чего-то решил поступать в Ленинград на курсы усовершенствования командного состава. И не жалею, потому что вспоминаю эти полтора года просто прекрасно. Замечательный город, люди.

Ваш сын в разговоре со мной упомянул, что в Ленинграде вы чуть не арестовали знаменитого актера Сергея Филиппова.

Был такой эпизод. Во время учебы на этих курсах нас часто посылали патрулировать город, и обычно нашим участком был Невский проспект от набережной Невы до Московского вокзала. И как-то на 23-е февраля мы зашли с проверкой в ресторан «Прибалтийский». Я встретил знакомого, и пока разговаривал с ним, мой напарник – моряк, пошел вперед. Потом пошел за ним, смотрю, а там возле гардеробной стоит пьяный Филиппов и матерится, ну не знаю, как… Подхожу, по плечу его хлоп-хлоп, он обернулся и показывая на женщин вольного поведения мне говорит: «Я попрошу, арестуй этих проституток!» Кругом уже толпа собралась, а он продолжает ужасно материться. Я на него: «Вы, почему материтесь?! Я вас арестую!» - «Кого ты арестуешь? У меня друг начальник гарнизона!» На что я ему ответил: «Генерал не может быть другом конюху! Конюх вы!» Короче говоря, я его раздел, он это понял, и как начал хохотать, чуть ли не падал там. Начал обниматься, целовать полез: «Как тебя найти?» - «А чего меня искать? Воинова, 41. Иванов моя фамилия». – «Найду!», но не нашел.

А вы после этого случая фильмы с его участием можете смотреть? Не осталось неприятного воспоминания о нем?

Боже упаси. Это же не он матерился, а водка…

До какого года вы служили в армии?

Уволился в запас в 1969 году с должности начальника штаба артиллерийского полка. Формально из-за проблем со здоровьем, потому что у меня была страшная астма и, кроме того, просто замучил остеохондроз. До того дошло, что я не мог шинель одеть. Но по большому счету я уже и сам и не хотел служить. Хотя командующий нашей 5-й Армии генерал-лейтенант Ганеев Камиль Самигуллович грозился: «Уволышся толко через мой труп!» Но я просто дико устал… В несменяемом районе, где никаких перспектив, ничего… Правда, меня хотели направить командиром полка, но в такой гарнизон, где ничего не было и нужно было все поднимать с нуля. А этот гарнизон, который я так пестовал, достался бы кому-то другому. И решил уволиться, хотя потом и сам понимал, что уволился рано. Но с другой стороны, если бы я тогда не сделал этого, то и мы бы с вами сейчас точно не разговаривали.

Жена у меня из Молдавии, поэтому мы и приехали в Кишинев. Правда, если бы мне не написали в военном билете: «… уволен в запас и направлен в город Кишинев», то нас бы здесь никогда не приняли. У меня была хорошая военная пенсия, и я мог совсем не работать, да и не хотел поначалу. Но потом меня все-таки уговорили, и я пошел работать инженером по гражданской обороне в трест «Общепит». Пять с половиной лет там отработал, а потом меня переманили в райисполком Ленинского района (центрального в городе Кишиневе – прим.Н.Ч.) Год проработал инженером по текущему ремонту и благоустройству жилья, а потом меня перевели в инспекторы по учету и распределению жилья. И в общей сложности проработал в одном кабинете на этой «расстрельной» должности двадцать девять лет. Со временем стал ответственным секретарем в жилищной комиссии по распределению квартир. Вы себе хоть представляете, какие у меня были возможности?! Я мог бы иметь квартиры, дома, но я никогда не имел ни дачи, ни даже гаража! Потому что никогда не позволял себе брать чужое. Так меня родители воспитали. Но за то время что я проработал в райисполкоме, там сменилось восемь председателей, шестнадцать заместителей и семь секретарей. Некоторых даже посадили, а ко мне никогда никаких претензий. И когда в 1995 году всю претуру собрали и начали решать, кого выгнать, а кого оставить, один подполковник пришел к председателю райисполкома Хохлову: «Как же так, я сам молдаванин, а Иванов даже языка не знает». А тот ему ответил: «Потому что вы и впятером не сделаете того, что он один делает!» У нас было две с половиной тысячи очередников, а в год выдавали по 150-200 квартир. Очередь общая, но еще много категорий различных льготников, и я почти всех помнил по памяти и старался им помогать. Не хочу хвастаться, но, сколько мне люди писали благодарных писем, до сих пор на улицах здороваются, а я даже не помню кто это.

Но мое главное достижение - это наша прекрасная семья. Мне всю жизнь на людей везло, но с женой повезло просто невероятно. Евгения Тихоновна была чудесная женщина, с которой мы счастливо прожили пятьдесят два года. Это был совершенно особый человек, удивительной доброты, порядочности, преданности, настоящая декабристка. У нас замечательный сын, он, кстати, помимо основной работы является и учредителем благотворительного фонда «Единодушие», который помогает ветеранам войны. У него прекрасная жена, наша любимая невестка Наташа и ее мама – Элеонора Степановна, которые стали нам по настоящему родными. Есть три внука: Михаил, Кирилл и Иван - хорошие ребята, но у меня за них душа болит. Вообще, мне сейчас очень обидно за Молдавию. Я хоть и не местный, но ведь я впервые появился здесь 16-го апреля 1944 года, когда мне еще не исполнилось и восемнадцати лет. Получается, что вся моя юность, молодость и полжизни прошли в Молдавии. Здесь я женился, родил сына, а сейчас у меня душа просто разрывается. Не за себя, я то свой век доживаю, а за народ, за внуков. Ведь в стране нет никакой стабильности, работы, надежд ни на что хорошее… Тревожно мне за людей, за будущее народа…

Войну потом часто вспоминали?

Воспоминания о ней никогда не отпускали меня. И вспоминалась и снилась постоянно… Но, прежде всего, думаю о том, чтобы ее больше не было. Ведь даже учеными доказано, что ни одна война в общем итоге не приносила ничего положительного, а выигрывают от войн только какие-то кланы. Но я вспоминаю только хорошее, плохого не помню. Прежде всего, то, насколько наш народ сплотился и  показал всему миру свою настоящую силу, и победа в войне принесла гордость всему народу. И неслучайно мы на батарее пели такую песню:

«Мы солдаты армии советской,

мы сыны страны большевиков.

Над нами славы всемирный свет,

Сильней державы советской нет!

За край родной! За край родной!

Готовы в бой! Готовы в бой!

Сильней державы нашей нет!

Наша сила всюду победила!

Крепко бьем, пощады не даем!

Всем вражьим ордам – конец один!

Союз наш гордый непобедим!

За край родной! За край родной!

Готовы в бой! Готовы в бой!

Советский строй непобедим!»

Вот такие пели слова, а потом вдруг развал СССР – это ужас… Да, у нас были недостатки, во многих сферах очень серьезные, но я убежден, что они не были необратимыми. Но видите, что получилось, нашлись бесстыжие иуды… Вот если сейчас зайти в любую, абсолютно любую квартиру, то ведь в каждой можно найти что это не так, то, другое, третье. Но ведь это же совсем не значит, что там все плохо, ужасно и живут плохие люди…

Повторюсь, душа у меня болит не за себя, а за людей. Я то ухожу спокойно, потому что прожил хорошую, достойную жизнь. Любил по-настоящему, честно воевал, честно служил, работал, и главное, меня никто не может обвинить, что я поступал подло или несправедливо…