Каменецкий Иван Феофанович

Я родился 25 сентября 1924 года в г. Малая Виска Кировоградской области. Отец работал машинистом, а мать была домохозяйкой. В семье имелось трое детей, мой брат Александр также воевал в годы Великой Отечественной войны, а сестра Надежда еще была маленькой, и когда я приехал домой после войны в отпуск, она меня даже не узнала. Окончив семь классов, я поехал в Одессу, где поступил в школу фабрично-заводского обучения. После ее окончания работал на буровых скважинах электриком, продолжал учебу на энергетика. Потом началась война.

22 июня 1941-го года по радио объявили о начале Великой Отечественной войны. Я жил в общежитии, местные пацаны прибежали и сразу же всем нам рассказали о том, что немцы напали на Советский Союз. Поднялись разговоры: «Война! Война!» Стало неприятно на душе, Нас, молодежь, в скором времени эвакуировали в тыл, потому что немцы стремительно наступали. В августе мой родной край был уже оккупирован, а в это время нас отводили в тыл, до Николаева мы шли пешком в черной форме воспитанников училища. Вещей с собой никаких не было, только запасные трусы и майка. Единственное – у меня в кармане лежало свидетельство о рождении. Потом из Николаева нас на военных машинах привезли в Крым, в Джанкой, где посадили в вагоны и отвезли в Астрахань. И здесь нами перестали заниматься, мы как неприкаянные бродили по городу, продуктов никаких, никто не кормил. Хоть то было хорошо, что привезли на семнадцатую пристань и устроили в какое-то большое здание, но спали мы на полу, нар или кроватей не было. Утром ходили на рынок, на Татар-базар, воровали для пропитания хлеб, различные настойки у торговок, яблоки. А потом я как-то шатался по пристани, разговаривал о чем-то с товарищами, а у меня был акцент не такой, как у одесситов или беспризорников, а чистый украинский, и тут проходящий мимо мужчина видит, что я по говору хохол, и подзывает к себе. Я подхожу к нему, он начинает расспрашивать: «Ты откуда?» Отвечаю, что из Кировоградской области. Оказались мы с ним земляками, мужчина был родом из города Знаменка. И он мне говорит: «Слушай, с этой шпаной не связывайся, потому что прибьют где-нибудь. Пойдем, я тебе помогу устроиться в военное училище». Ну, куда мне идти, я же еще малолетка, и семнадцати лет тогда не было. Но земляк меня научил: «Прибежишь к караульным, скажешь им, что отец на фронте, а самого забрали из родных мест, привезли сюда, и ты тоже хочешь воевать». Тут я сразу же размечтался, что вот окончу военное училище, стану офицером, и мне как раз исполнится семнадцать лет, ведь не знал, сколько нужно учиться.

Мужчина подвел меня к Астраханской крепости, в которой в то время располагалось Астраханское стрелково-пулеметное училище. На воротах стояли часовые, мужчина мне сказал, что по мальчишке они стрелять не будут, мне надо бежать и проситься к начальнику. Я так и сделал, на воротах кричат: «Пацан, стой!» провели по внутренний двор, а там офицеры ходят по училищу, спрашивают, чего я тут делаю. Тогда прошу отвести меня к самому главному командиру. Старший лейтенант с тремя квадратами в петлицах повел меня к начальнику училища. Заводит в кабинет, я там заплакал, и попросил зачислить меня курсантом. Командира мои слезы растрогали, и он приказал зачислить меня в первую пулеметную роту к тому самому старшему лейтенанту, что меня привел. Сдал экзамены, мне дали задачку по математике, потом по географии, истории, спросили, знаю ли я, кто такие Сталин и Ленин. И все, зачислили меня, даже пошили форму, потому что стандартная была мне велика. Начал я учиться, по малолетству записали в училище как «сына полка». Нас готовили на командира пулеметного взвода, я изучал все виды пулеметов, системы Дегтярева и «Максим», частично учили артиллерийскому делу, показывали 45-мм, 76-мм орудия и даже 122-мм гаубицы.

Каменецкий Иван Феофанович (справа) с сослуживцем. 1945-й год

В 1942-м году немцы перешли Дон и двинулись к Волге. Тогда наши училища бросили на фронт, наш сводный батальон привезли под Сталинград. Я попал в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию, находившуюся под командованием генерал-майора Александра Ильича Родимцева. Определили меня в 34-й гвардейский полк, пулеметчиком в стрелковую роту, командиром расчета «Максима». В сентябре 1942-го года мы отправились к Сталинграду. Причем сначала нас отвезли в Камышин, тогда думали, что немцы будут окружать город, мы там трое суток в лесу побыли, потом нас обратно посадили на машины и перебросили ночью под Сталинград. На Волге стояли в великом множестве катера и мелкие лодки. Я попал на один из катеров, а они не могли подойти к противоположному берегу, причала нет, и в метрах десяти до берега нас всех бросили в воду, неважно, кто плавал, а кто и не умел плавать. Вот таким образом нас переправили, и мы стали держать оборону в районе какой-то бани. Мы заняли соседний с ней дом, немцы по ту сторону постройки, а мы по эту, и друг в друга стреляем, в результате боев немцы оказались на втором этаже, а мы на первом. В Сталинграде не было такого понятия как фронт или передовая, уличные бои – это страшное дело. Все мы знали о приказе № 227 «Ни шагу назад!» Перед высадкой на берег нас прямо так и предупреждали, что паникеров будут на месте расстреливать. Так что куда отступать – некуда. Ждешь, пока тебя или убьют, или ранят. В боях активно использовали гранаты, причем мы бросали назад немецкие гранаты, имевших длинный запал, а они бросали нам наши РГД-33. Кстати, после первых же боев мы стали опасаться использовать Ф-1, потому что они давали множество осколок, и если немцы успевали их нам обратно перебросить, то пиши пропало. Бои были тяжелейшие, у нас не было питания, никакой полевой кухни и близко не находилось. Потом наша часть оказалась в районе Мамаева Кургана, где меня ранили. Каким образом меня ранило? Немцы планировали атаковать наши позиции и устроили сильную артподготовку, а мы били по ним из минометов. Обработка переднего края проходила, мы ждали вражескую пехоту в гости, а я сидел со своим пулеметом под одноэтажным зданием, от которого остались одни стены и несколько перекрытий. Осколки рикошетом падали в наши траншеи, побоялся, что меня зацепит. Неподалеку располагалась площадь перед зданием пожарной части, и я решил перебежать в подготовленный заранее окоп, только поднялся, как неподалеку разорвался снаряд, и осколок попал мне в подбородок, прошел через горло, и остановился в верхней части груди. Он до сих пор там сидит. Я упал на колени, пополз в находившийся неподалеку блиндаж, а там сидел гражданский мальчик, он меня перевязал. Кстати, далеко не все мирные сталинградцы эвакуировались, ведь причал был уничтожен, и берег находился под постоянным обстрелом. Так что люди остались в разрушенном городе из-за невозможности переправиться, и у нас в блиндажах и землянках ютилось много жителей.

Благодарственная грамота гвардии сержанту Каменецкому Ивану Феофановичу

Переправили меня через Волгу, лежал в госпитале, расположенном в Энгельсе. Там до войны жили немцы, но их отправили в тыл, остались только русские, и нас, раненых в Сталинграде, сначала привезли в церковь, мы вповалку лежали на полу, а через день всех перенесли в школу, в которой сделали нары, на которых мы и лежали. Потом выписали, и отправили обратно в Сталинград. Сначала был запасной стрелковый полк в районе Капустиного Яра, а оттуда на передовую.

В ноябре 1942-го года я уже попал в другую дивизию – в 204-ю стрелковую дивизию, которая с марта 1943-го года стала 78-й гвардейской стрелковой дивизией. Был определен в 730-й стрелковый полк, позднее переименованный в 228-й гвардейский. Попал я в роту автоматчиков рядовым бойцом. В Сталинграде продолжались оборонительные бои. Сражения были тяжелые, в сильнейший мороз мы лежали на снегу целый день, а вечером шли в овраг, находивший в 300-400 метрах от передовой, туда уже подъезжала кухня, и мы ели из котелков что-то горячее, после чего возвращались обратно в снег. Хорошо хоть, что мы были в бушлатах, валенках и ватных брюках, в рукавицах с одним пальцем. Немцам приходилось куда хуже. Хорошо помню один случай. Мы держали оборону в каком-то доме, в котором было разбито окно. До Волги оставалось не более 150 метров, а ближе к набережной улицы в Сталинграде были узкие, и одноэтажные гражданские домики стояли вплотную друг к другу, это уже вглубь города шли многоэтажные дома. И мы засели в здании, рядом с нами стоит

ПТР. Вдруг утром видим, как какой-то немец выглядывает в окно, и спрятался, потом обратно вылез, уже и за стенку посмотрел, видит, что нет наших, осмелел. И тут я его из автомата подстрелил, немец упал. Там сидели еще враги, мне видно было, как трое немцев выскочили во двор и куда-то побежали, а куда, мы не видим. Тогда зашли в этот дом, смотрим, а мой раненый немец стоит на коленях, руки поднял над головой, что я с ним буду делать, автоматной очередью по нему полоснул. И тут мы видим, что противники приготовились к завтраку, с правой стороны домика на столике стоит горячее кофе и открытые консервы, рядом хлеб. Конечно же, сразу не будешь ты рядом с врагом кушать, так что мы все похватали, и обратно к себе в дом побежали. Едим, к нам прибегают, спрашивают, где мы столько разносолов взяли, а я показываю в сторону немцев: «Вот там!» Затем противник нас окружил, бои были сильные, мы сражались в цехах заводов «Красный Октябрь» и артиллерийского завода «Баррикады». К тому времени немцы вышли на Волгу, мы же сидели в баках на берегу, до Волги было метров 50, не больше. И смотрим, как рядом с нами находился какой-то овраг, вместе с ним отстойник, и в нем сидели немцы. Они уже не прятались, но из автомата было не достать, но мы хорошо видели, как они в бинокли смотрели на реку. И мы ночью выходили из окружения через заводские цеха. До того мы несколько дней ничего не ели, и когда мы отступали, то увидели конину – по всей видимости, летом артиллерией побило лошадей, так что мы подползали к ним с ножами, вырезали куски мяса, за шиворот его клали, после чего, согрев его теплом своих тел, грызли это мясо, и ползли дальше. Через некоторое время я остался один, другие хлопцы – кто замерз, кто отстал где-то. Был настолько обессиленным, что уже даже не полз, а просто карабкался. Думал, что уже не выживу. Меня спасла Надя Кривошеева, она тогда была снайпером в нашем полку. Посмотрела на рассвете в бинокль, видит, что-то в кирпичах шевелится, и она нашим солдатам говорит: «Ребята, там кто-то двигается!» Подползли ко мне, вытащили оттуда, Надя ко мне подошла и накормила. Я ее потом называл второй матерью, а она меня сыном. Сама была из Сталинградской области. Мой сослуживец Юрка Шаповалов, родом из Днепропетровской области, из Верхнеднепровска, поженился с Надей в Германии. Когда я приезжал после войны на встречи ветеранов нашей дивизии, то мы всегда вспоминали с Надей, как она меня спасла.

Солдаты 228-го гвардейского стрелкового полка вместе с новобранцами, которых полевой военкомат только что призвал в состав действующей армии и они еще не успели получить военную форму. Каменецкий Иван Феофанович в верхнем ряду крайний справа. 1943-й год

Затем началось долгожданное контрнаступление наших войск, и немцы попали в окружение. По счастью, на нашем участке передовой враги не сильно атаковали, они больше пытались вырваться в ту сторону, где наступали их части на подмогу. Мы же атаковали их позиции, и при этом несли немалые потери, противник сопротивлялся отчаянно, потому что немцы ждали помощи со стороны группировки Манштейна. Затем стало понятно, что подмоги врагу не будет, и кольцо окружения стало постепенно сужаться.

Я участвовал в пленении Паулюса 31 января 1943-го года, тогда бойцы 38-й мотострелковой бригады окружили здание ЦУМа, в подвале которого находился немецкий фельдмаршал. Прибыла наша группа на усиление частей, которые охраняли внешнее кольцо окружения. Приехали мы с политработником, который тогда много времени проводил в нашем полку, подполковником Борисом Ильичом Мутовиным. Он позже стал начальником политотдела нашей дивизии и рассказывал нам, как проходило пленение Фридриха Паулюса, он знал немецкий язык и помогал в переводе. Так вот, он говорило: «Немецкий фельдмаршал сказал, что все показания военного характера он будет давать только кому-то из командующих, а не пленившим его офицерам и держался довольно-таки важно. Мы вывели его из здания и посадили на «виллис» его штаб, состоявший из немецких офицеров, всего семь человек». Затем пошло пленение тех, кто держался возле штаба командующего 6-й немецкой армии. Кстати, я лично видел там несколько румын и итальянцев. Итальянцы меня поразили тем, что они все были в шортах и чулках, это на морозе-то, и имели какие-то интересные пилотки, из которых торчали перья, а румыны носили длинные шинели до пят и теплые шапки.

Из-под Сталинграда потом нас направили на станцию Воропоново, где в марте 1943-го года мы начали разгружаться, и шли 100 с лишним километров на Курскую дугу. Сосредоточились в селе Доброе Шебекинского района. Почему такой длинный марш прошли? Дело в том, что поезда близко к передовой не подходили, потому что их немецкие самолеты тут же обстреливали. Здесь мы стали готовить оборону и ждать, когда немцы перейдут в наступление. Проводили учебу в частях, даже мы, пехотинцы, вырывали по две огневых позиции для орудия.

Удостоверение о награждении Каменецкого Ивана Феофановича медалью «За оборону Сталинграда»

5 июля 1943-го года началась Курская битва. Бои были тяжелейшие, вскоре мы начали отступать, а потом была дана команда взорвать орудия, чтобы артиллерия не осталась в руках врага, и прорываться к своим, потому что немецкие танки двигались вперед и окружили нас. Мы вышли из окружения, нас наспех формируют и бросают в район будущего наступления 5-й гвардейской танковой армии. Собрали в каком-то лесу всех, пехотинцев, саперов и даже артиллеристов, и здесь я увидел, как вдруг на утро идут наши танки. Я такого количества танков за всю войну не видел, даже под Берлином, мне кажется, их было меньше. И нас посадили по 4-5 человек на каждый танк, они идут в атаку, мы в качестве десанта, я за башней сидел и автомат держал наизготовку. И тут нам навстречу вышли немецкие танки, открыли огонь противотанковые орудия врага, которые поражали наши Т-34 один за другим. Нас же высадили, и вдруг один наш танк ударил тараном в немецкого стального монстра. Я увидел, как из вражеского танка через люки выскакивали танкисты, и бежали к своим, а мы их пристреливали. Это было действительно страшно, настоящее побоище. Все-таки мы сумели остановить противника, и дальше двинулись в наступление.

Ранило меня за Харьковом. Мы наступали, шел дождь, по дороге повсюду встречались дома, подожженные немцами. Вокруг слякоть, мы все мокрые, и подходили к домам, у которых грелись. После чего дальше атаковали отступающего врага, и топали до Харькова, здесь мы воевали в районе Тракторного Завода. После освобождения города двинулись к городу Мерефа, и здесь меня как раз и ранило, по правой ноге дали очередь из пулемета, две пули насквозь прошли. Полежал немного в госпитале, там же долго не лежишь, это сейчас можно, сколько захочешь, а тогда зашили мне рану, кровь не течет, мне сняли бинты, и отправили назад в мой родной 228-й гвардейский стрелковый полк. Попал в полковую батарею 76-мм орудий. Как я оказался в артиллерии? Грамотных артиллеристов нужно хорошенько учить, а этого делать не успевали, меня же в госпитале спросили биографию, я рассказал, что учился в училище, имею семь классов, орудия немного знаю. Так что меня направили в батарею, стал я сначала слесарем мастерской боепитания, затем водителем, а потом командиром орудия. Еще в мастерской изучил водительское дело, о чем в 1943-м году получил справку, я вообще был любителем техники. И когда убивало шофера, то садился за руль. Кстати, среди шоферов были немалые потери, потому что немцы активно стреляли по машинам, ведь это хороший способ вывести орудия из строя – оно банально не сможет двигаться с позиции на позицию.

Принимал участие в форсировании Днепра. Немцы не думали, что мы сразу же после подхода к реке будем ее форсировать, ожидали, что станем дожидаться зимнего льда. Мы же быстро подготовили лодки и плоты, короче говоря, все, что можно. Немец обстреливал нас очень сильно, потому что правый берег был выше, чем наш левый, и они били по нам сверху вниз из артиллерии и минометов, самолеты бомбили, и ужас что творилось при переправе. Потери были огромные, множество лодок потонуло. Люди в шинелях оказывались в холодной воде и многие потонули. В итоге мы высадились сначала на какой-то остров, где выдержали несколько яростных контратак противника. К концу дня нас осталось на острове человек 12, не больше. И командир роты говорит: «Ребята, продержимся до ночи, ночью придет подкрепление». Мы закрепились на острове, затем форсировали реку и взяли город Верхнеднепровск, после которого пошли на Кировоград. Освобождал свой родной край. Мне до дома оставалось пройти всего 27 километров, но мы обошли г. Малая Виска стороной.

И тут началась теплая зима, грязь была по колено, снег прошел, а вот грязи осталось уйма. Участвовали в боях по окружению Корсунь-Шевченковской группировки противника. Немцы прорывались к своим, бои были сильные, везде сплошная грязь. После ликвидации окруженного врага мы пошли на Румынию.

По дороге проходили один спиртзавод. Движемся себе вперед, и тут нам сообщают, что впереди расположено здание спиртзавода, мы туда, несколько человек, побежали за спиртом, чтобы набрать его. А кранов нигде не было – везде стояли огромные баки со спиртом, имевшие люки. Мы их открыли и стали опускать вниз котелки. Но те не тонули, а плавали на спирту, попытки их перевернуть ничего не давали. Тогда мы спустились вниз и взялись за винтовки, потому что автоматная пуля мягкая, металлическую стену бака сразу не пробьешь. В результате выстрелами пробивали дырки и подставляли фляги. Кто-то даже ртом присасывался. В Румынии сильных боев не было, а местное население вскоре перешло на нашу сторону.

Затем нас перебросили в Польшу, по пути проходили Западную Украину. Причем с бандеровцами я там не сталкивался, они в то время сидели по лесам. Вот когда нас после окончания войны отправляли в отпуск, то предупреждали, что бандеровцы стреляют из-за угла в спину, так что нельзя выходить за территорию железнодорожного вокзала. А вот во время войны бандеровцы только в лесах они и стреляли наших, но больших войсковых колонн опасались.

Каменецкий Иван Феофанович (слева) с братом Александром на берегу Волги в Волгограде

Воевали в Польше, потом Германия. В Висло-Одерской операции пехоте тяжело приходилось на марше, мы же передвигались на автомобилях. До Курской битвы вся наша артиллерия передвигалась на лошадях, только перед Днепром мы все окончательно пересели на ГАЗ-АА и ЗИС-5, но в непогоду они быстро застревали. Вот американские ленд-лизовские «Студебеккеры» с полным приводом оказались гораздо более эффективными для перевозки орудий. Они были практически вездеходами того времени.

Итак, Германия. Первым городом, который мы освободили, был Розенберг, после чего новые бои и мы пошли на Берлин. Началось наступление, на нашем участке росли сильные леса, и негде было проехать, просунуться, столько войск скопилось на дорогах. Мы зашли в столицу фашизма с южной стороны, вскоре Берлинский гарнизон капитулировал, и нашу 78-ю гвардейскую стрелковую дивизию бросили на Чехословакию, и мы 9 мая 1945-го года освобождали Прагу. Там боев сильных не было, но мы до 14 мая все еще воевали, потому что эсесовцы и власовцы не сдавались, ведь они прекрасно понимали, что все равно жить не будут, в нашем плену им хана. В тех боях артиллерия также участвовала, мы подавляли огневые точки противника, если брали врагов живьем, то тут же расстреливали.

- Как кормили в войсках?

- Ну как, смотря по обстановке. Вот в военном училище нас хорошо кормили. В госпиталях тоже. А на передовой все зависело от условий. Вечером, если это было возможно, привозили кухню. В Сталинграде с кормежкой было совсем плохо, никто не знал точно, сколько людей осталось в живых и где мы находились. Сами понимаете, сидим в обороне в одном доме с немцами, кто туда подойдет с полевой кухней. Постоянный обстрел мешал, и мы только тем питались, что у немцев забирали.

- Как мылись, стирались на войне?

- Сидим в окопах, гимнастерки поснимаем, в гильзе тлеет кусок портянки для слабого света, а мы горстями выгребаем с тела вшей. Ходила такая шутка-прибаутка из книги «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» Ярослава Гашека: «Весь фронт во вшах. И с яростью скребется то нижний чин, то ротный командир. Сам генерал, как лев, со вшами бьется и, что ни миг, снимает свой мундир». Вшей было ужас как много. Бани для нас, конечно же, организовывали, но крайне редко. Так, после освобождения города Верхнеднепровска мы остановились в одном селе, где нам тыловики натопили баню в часовенке возле церкви, поставили для нас котел, и давай солдаты по очереди туда прыгать. Я пришел, посмотрел, белье у меня забрали, открыл двери и надо залазить в воду, а холодно же, мороз. Решил, да пошли они все с таким купанием, взял другое чистое белье и пошел себе немытым.

- Как бы вы оценили немцев как противника?

- Они были сильными солдатами, вот румыны – это цыгане, они не вояки, а итальянцы против немцев что небо и земля, совсем не то.

Справка о том, что Каменецкий Иван Феофанович за годы Великой Отечественной войны семнадцать раз удостаивался благодарности Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина

- Как относились к женщинам на передовой?

- Были у нас в полку и санитарки, в госпиталях почти одни женщины работали, связисток в штабах было много, вещевое фронтовое снабжение и продуктовое фронтовое снабжение состояло практически полностью из женщин. Как к ним относились, расскажу такой случай. Едем мы в отпуск после войны в первый раз, и вдруг видим, что напротив нашего эшелона стоит состав с женщинами, ведь после войны сразу же вышел приказ Сталина о том, чтобы демобилизовать всех женщин и отправить их в тыл. Вагоны-то товарные, только балка на входе стоит. Наши ребята любят пошутить, а над женщинами на передовой всегда смеялись, кричали: «Воздух!» что означает воздушную тревогу и надо падать на землю. В тот раз мы поздоровались, и вдруг кто-то из задних рядов кричит: «Ребята, воздух!» А одна из женщин, боевая, стояла в своем вагоне, подняла ногу и как заорет: «Прячься в щель!» Тут хохот покатился по всему составу.

- С власовцами лицом к лицу сталкивались?

- Да, а как же. Их в Чехии было особенно много. Они воевали, отстреливались до последнего. Бой шел, пока власовца или убьешь, или захватишь. Чтобы они сами поднимали руки, я такого не встречал.

- Как бы вы оценили наш пулемет «Максим»?

- Это был один из лучших пулеметов периода Великой Отечественной войны. Единственный недостаток «Максима» заключался в водяном охлаждении из кожуха. Если быстро стрелять, то вода закипала, поэтому, когда стали выпускать станковый пулемет Горюнова, имевший быстросменный ствол, он был в этом плане намного удобнее. Ведь если в «Максим» пуля попадет в кожух и вода вытечет, то он становился бесполезным, потому что просто выплевывает пули не больше чем на 30-40 метров.

- Щиток у «Максима» защищал или демаскировал позицию?

- Защищал, пулеметчик, он же сидит за щитком и прячется от осколков.

- Вы использовали металлические или матерчатые пулеметные ленты?

- Матерчатые. Если патрон неправильно вогнан в ленту, это очень плохо, поэтому нужно было постоянно следить, чтобы патрон до самого конца заходил в ленту. А если нет – то затвор клинило, но даже в боевых условиях «Максим» можно было быстро разобрать. Еще опаснее для матерчатых пулеметных лент был дождь – мокрые ленты постоянно заклинивало.

- В полковой артиллерии, когда вы были назначены командиром орудия, больше стреляли по пехоте, или по танкам противника?

- И по пехоте, и по танкам. В основном мы проводили обработку переднего края противника, но несколько раз становились на танкоопасные направления и стреляли по вражеским танкам. Тогда по ним все били, и мы, и сорокапятки, и противотанковые ружья. Кстати, из ПТР стрелять было тяжело – надо бить в смотровые щели или между башней и корпусом танка, ведь если только пуля туда залетит, то она могла заклинить башню и ее нельзя повернуть. Но самым эффективным средством борьбы с танками противника оставалась артиллерия – если из 76-мм орудия бьешь подкалиберным снарядом, то эффект был настолько мощным, что башню могло снести.

- Окопы для орудия довелось часто вырывать?

- Как только остановка, сразу же роем окопы. Вот мы как-то наступали, весь день преследуем врага, а к вечеру тот отходил за подготовленные позиции, где нас уже ждали отряды прикрытия. Мы останавливались, всю ночь роем-роем-роем, утром еле встаем – а уже немцы отступают, только мы переходим в наступление, буквально после нескольких выстрелов. За войну земли пришлось перекопать много, и в пулеметчиках, и в пехоте, и в артиллерии.

Каменецкий Иван Феофанович, 22 сентября 2012-го года

- Что было самым страшным на войне?

- Знаете, я не думал о том, что останусь в живых, ведь участвовал в таких боях, что выжить казалось нереальным, так что не хотел бояться. А вот когда мы вступили в Германию, то тогда уже внутри сидел страх – как это так, очень хотелось, чтобы случайно не убило, и остаться живым.

- Как к вам относилось мирное население в освобождаемых странах?

- Хорошо. Румыны относились отлично, угощали нас в каждом доме вином. Первое время нас политработники строго-настрого предупреждали, мол, вино не пить, а то потравят, так что мы сначала кружки давали румынам, те пили, а потом мы начинали. Но все обошлось, и мы скоро подружились с бывшими противниками. Поляки тоже очень хорошо встречали.

- Посылки домой отправляли?

- Да. Я много отправил, у меня и сейчас есть пиджак от трофейного немецкого костюма, правда, на меня он уже маленький стал, держу его для памяти.

- Трофеи собирали?

- Да, у меня было столько часов, что от запястья по локоть на каждой руке находились. И мы ими менялись постоянно, хотя основная масса часов была дешевыми. Только и кричали друг другу: «Махнем?» И отвечали: «Давай!»

- Чем вы были награждены во время Великой Отечественной войны?

- Из боевых наград у меня Орден Красного Знамени, Орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Праги» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»

- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?

- Мы находились в Праге. Когда объявили о том, что война закончилась, радость была большая, все в воздух стреляли и кричали.

Сегодня я числюсь по паспорту 1921 года рождения, здесь была интересная история. Я уже съездил в отпуск после войны, и тут вызывает меня к себе гвардии полковник, командующий артиллерией 17-го гвардейского стрелкового корпуса Захарий Терентьевич Бабаскин. У него сидит майор Матвеев, начальник штаба нашего 228-го гвардейского стрелкового полка, кстати, меня часто называли «сын полка» из-за того, что я в малолетстве в армию пришел. Бабаскин говорит мне: «Уже война закончилась, и ты, Ваня, провоевал все время на фронте, а тут вышел приказ о демобилизации возрастов по 1921-й год рождения включительно». Поблагодарил меня, и приказал Матвееву записать мне в личном деле 1921-й год рождения и отправить по демобилизации домой. Так закончилась моя военная служба, и началась мирная жизнь.