Я родился 31 октября 1919 в деревне Федюнинцы Слободского района Вятского уезда. Тогда город Вятка еще не был переименован в Киров. Мой отец, Максим Андреевич, был крестьянином, и семью имел большую. Кроме меня в ней было еще шесть братьев и сестра. Все старшие дети были от первой жены, которая умерла. После чего мой отец женился повторно на Марии Алексеевне, которая была значительно моложе его, это моя мать. На такую большую семью (хотя в то время семья считалась средней, были семьи, имеющие по 12 – 14 детей) и хозяйство было большое: лошадь, две коровы, птица. Поэтому, когда пришла пора коллективизации, моего отца Максима сначала хотели записать в кулаки. Все село смеялось - “Максима в кулаки определили потому что у него детей много”! В конце концов порешили что он середняк. У меня, правда, есть подозрение, что отца моего в кулаки пытались определить потому что он был избран церковным старостой.
Церковный староста – это должность выборная, избиралась из прихожан прихода на общем собрании. Его обязанностью было следить за казной церкви, учитывать приход и расход и смотреть чтобы деньги тратились только на церковные нужды, а не уходили в личные карманы. Отец Максим был человек исключительной честности, за что односельчанами уважался. А вот два его предшественника не удержались, запустили лапу в церковную кассу, за что и были наказаны – пустили им во двор “красного петуха”. На деревне ведь ничего не утаишь. Церковь находилась в соседнем селе Шестаково, километров в пяти от Федюнинец. Следующий раз неприятности в связи с должностью своего отца Максима я имел при вступлении в комсомол. Тогда меня назвали “сыном священника”. Пришлось отстаивать свою правоту и даже плакать, но комсомольцем я все-таки стал. Может помогло что моя мать, Мария Алексеевна, тогда уже входила в правление колхоза, а отец при ней, иногда, выполнял роль извозчика.
Свое детство я тяжелым назвать не могу. Шесть старших братьев – это шесть пар рабочих рук. Поэтому семья не нуждалась, да и запросы тогда были небольшие, не то что сейчас. Всегда были обуты, одеты и сыты, а что еще надо? Работать меня много не заставляли, подростком сам ходил работать на молотилку к более зажиточному соседу. Молотилка была на конной тяге. Надо было следить чтобы лошадь не останавливалась, а равномерно ходила по кругу. Целый день на ней верхом катаешься, получишь свой пятачок, купишь конфет – тягучек и счастлив. Деревня стояла на берегу р. Вятка, и значит самое первое занятие – рыбалка. И развлечение и к столу подспорье. Рыбы было много, ловил ее и на удочку, и на перетяги, а стерлядь на самоловы. Потом, во время войны, мне эти навыки пригодились. А еще сбор грибов, мы их на весь год бочками солили.
В начальную школу я пошел церковно – приходскую, которая затем была преобразована в среднюю. От Федюнинец до Шестаково было 5 км., туда – обратно 10. Каждый день, летом пешком, зимой на лыжах. Вот такая ежедневная тренировка была. Отец хотел, чтобы я получил высшее образование, поэтому я отучился все десять лет, в отличии от сверстников, которые больше 8 классов не заканчивали (а многие и меньше). А после школы я поступил в сельскохозяйственный институт в Кирове. Оказался в чужом городе один, без жилья, без родственников и почти без денег. Родители много присылать не могли, хватало только на еду, и то не всегда. Жил на чердаках, иногда ночевал на вокзале. Домой стыдно было возвращаться. Так мыкался почти год, но потом не выдержал.
В армию призвали сразу, как отчислился из института, в сентябре 1939 года. Призывников посадили в теплушки и повезли на восток, за Урал. Тогда с японцами были напряженные отношения, шел военный конфликт на Халхин-Голе. Состав двигался медленно, с остановками. На очередной станции всех призывников построили в шеренгу и приказали выйти из строя всем, у кого было образование десять классов. Так я оказался в Ачинском артиллерийском училище, на курсах младших лейтенантов. Желания у меня никто не спрашивал. Десятилетку в то время заканчивали далеко не все, и по приказу Сталина, всех имеющих среднее образование, отправляли в военные училища. Моим одногодкам повезло меньше, многие попали на финскую войну и не вернулись.
В училище больше всего запомнились занятий верховой ездой. Артиллерия в то время была еще на конной тяге, и любой офицер, по мнению командования, должен был в совершенстве владеть вольтижировкой. Тренировки были каждый день. Даже у деревенских парней, с детства привыкшим к лошадям, не сходили мозоли на ягодицах, а городские, после этих занятий, ходили с трудом. Верхом, за всю войну так и не поездил. Занятия по математике тоже были каждый день. И хотя я математику в школе любил, но было тяжело. Дня на усвоение материала не хватало, таблицы зубрил ночами, пока не начинали сниться. Выпустили нас досрочно, в связи с началом войны. Всем присвоили звание младший лейтенант.
После выпуска мне опять повезло. В сентябре 1941 года я был назначен командиром полукапонира на Советско–Японской границе. Все конечно хотели на западный фронт, биться с фашистами, но из тех, кто попал туда в 41 году выжило мало. Граница между Японией и Советским Союзов в те времена проходила по берегу Амура. Полукапонир представлял из себя две железобетонные башни, частично закопанные в землю. В башнях находились орудие и пулемет. Еще глубже под землей были помещения для расчета и хранилища для боезапаса. Впереди нас были только пограничные заставы. Кругом была тайга, а за Амуром японцы, готовые начать боевые действия в любую минуту. Любые передвижения в погранзоне были запрещены.
Находится постоянно в капонире и ожидать наступления японцев было тяжело. Питание тоже было не особенно хорошее, поэтому разнообразили меню как могли. В основном это была рыба. Еще в детстве, на Вятке рыбалка была моим любимым занятием. С крючком и леской не расставался я и в армии. Летом ловили на перемет, пока вода была теплая. Ставить его приходилось вплавь, лодки на границе запрещены. Зимой ходили на рыбалку с топором. Ротан, который родом с Амура, зимовал на мелководье, собравшись в кучу и вмерзая в лед. Вот со льдом мы его и вырубали. Дичи кругом было много, но охотится нельзя – стрельба на границе расценивалась как преступление. Но мы научились и этот запрет обходить. Я шел на охоту с карабином и стрелял в дичь, чаще в птицу. На звук выстрела сразу прибывал наряд пограничников, но к этому моменту я уже был в капонире. Не пойман – не вор! Через какое-то время мои подчиненные, уже без оружия шли искать подстреленную птицу. Чаще конечно ее пограничники забирали, но иногда и нам перепадало.
В начале 44-го года меня опять отправили на учебу, осваивать новое 100 мм. орудие, а затем я оказался командиром взвода этих самых орудий в бригаде Резерва Главного Командования 2 Полькой Армии. В это время на территории Советского Союза формировалось Вторая армия Войска Польского. Первая армия к тому моменту уже воевала. Но эта была не первая попытка сформировать польскую армию. Первую дивизию (или 2 польский корпус) начали формировать еще в 1941 г., по соглашению с польским правительством в изгнании и под командованием генерала Андерса. С этой цель было реабилитировано большое количество военнослужащих, находившихся в советских лагерях для военнопленных. Однако большинство офицеров было настроено антисоветски, и во главе со своим командующим саботировало отправку на фронт. Содержать и вооружать целую армию, не желавшую воевать было невозможно и по соглашению с англичанами корпус был переправлен в Иран, где они (англичане) и продолжили его обучение и вооружение. Чтобы не повторять ошибки в новом Войске Польском большинство офицеров было русскими, но в целях конспирации все мы по документам были поляками. Поэтому в моем личном деле появилась запись, что я нахожусь в заграничной командировке, а по документам, выданным мне на руки, я был поручиком Войска Польского Александром Князевским. Имя Дмитрий у поляков нет, так временно пришлось с национальность и имя поменять пришлось.
В нашей батарее был только один офицер поляк, начальник мед. службы, а вот рядовой состав состоял поначалу из поляков полностью. По-русски они не говорили и не понимали, поэтому приходилось общаться через словарь. Проводишь, например, с личным составом строевые занятия, дал команду идти вперед, а впереди забор, пока в словаре ищешь как на право повернуть, отделение в забор уперлось и марширует на месте. А другой раз во время учебных стрельб на полигон кабан выскочил, ну думаю, будет у нас на ужин каша со свининой. Приказываю зарядить орудие осколочным снарядом и командую “огонь”. Только то ли я неправильно на польском команду подал, толи наводчик меня не понял, но снаряд в одну сторону улетел, а кабан в другую убежал. Зато потом надо мной вся бригада смеялась: ”Князев, это который по кабану из пушки стрелял и не попал?” Но польский к славянским языкам относится, поэтому учился быстро. К началу боевых действий мы все на одном языке говорили.
Начали формировать вторую Польскую армию на территории Советского Союза, а в сентябре 1944 года отправили в Польшу в составе первого Украинского фронта. Часть Польши к тому моменту была освобождена от немцев, там меня, в районе Люблина, и зачислили в 78 истребительный артиллерийский полк 14 артиллеристской бригады РГК, командиром взвода. Разместили нас на территории помещичьей усадьбы. Усадьба была огромная, с прудом и старинным замком в центре. Местное население относилось к нам не враждебно, но особо не радовалось. Прислуга, живущая в усадьбе, своих хозяев боялась больше нас. Все пытались нам сказать, что когда хозяева вернуться, то накажут их за испорченное имущество. Специально конечно никто ничего не портил, да и приказ по фронту был жесткий, за любые насильственные действия против местного населения трибунал, а то и расстрел на месте, но случалось всякое. Все ценное, конечно, перед нашим приходом было спрятано, но на стенах замка висело старинное холодное оружие, мимо которого было тяжело пройти. Мне, например, приглянулась шпага, с ручкой из слоновьей кости в виде слоновьей головы. Уж больно ей было удобно зондировать подозрительные места в подвалах замка, где были спрятаны в земле запасы из винного погреба. Кое-что к нашему удовольствию удалось отыскать. Я эту шпагу всю войну с собой провозил, а по возвращению в Советский Союз ее конфисковали на границе, как произведение искусства.
Другой раз я решил карпов в помещичьем пруду половить. Их там много было непуганых. Леска с крючком, как я говорил всегда со мной, удочку сделать – пять минут. Управляющий поместьем с выпученными от страха глазами прибежал, все пытался сказать, что пан вернется и меня накажет. Но я как-то пана не очень боялся и несколько карпов оказались на офицерском столе. Иногда поляки сами к нам за помощью обращались. Так крестьяне попросили избавить их от кабанов, повадившихся кормиться на полях. По ночам картошку раньше хозяев выкапывать начали. Среди наших офицеров были настоящие охотники, которые с радостью откликнулись на просьбу. Охота была организована по всем правилам, и возмутитель спокойствия оказался на полевой кухне.
К началу Висло–Одерской операции наша бригада была оснащена и укомплектована полностью. Все таки 100 стволов, 25 батарей это большая сила. Наша бригада являлась резервом главного командования и подчинялась напрямую ему. На вооружение мы получили самые мощные на тот момент 100 мм пушки образца 44 года. Буксировали эти пушки очень хорошие американские тягачи Додж ¾, получаемые по ленд-лизу. А вот с обувью ленд-лиз подвел. Ботинки, которые выдали рядовому составу были не армейские, а модельные, завалявшиеся на складах, узкие и с длинным носком. Они с трудом налезали на широкую крестьянскую ногу и натирали пальцы. Поэтому некоторые рядовые этот узкий носок начали обрубать, так и ходили с торчащими вместо носка обмотками. Вообще обмундирование у нас было разношерстное. Кому-то досталась польская форма, с этими ленд-лизовскими ботинками, а кто-то ходил в советской, только с польскими знаками различия.
Перед отправкой на фронт всех офицеров бригады собрали и отвезли на экскурсию в Майданек. Это концлагерь на территории Польши, в котором немцы травили узников в газовых камерах. Тела потом сжигали, а золу использовали как удобрения. Нам там все показали, и газовые камеры, и склады где лежали волосы, остриженные с узников женщин, и выдранные золотые зубы и даже изделия из человеческой кожи. Причем кожа с татуировками больше ценилась. Это, наверное, что бы мы злее были. Позже, после первых боевых потерь, нам пополнение пришло. Ко мне в батарею наводчиком попал солдат, который в Освенциме сидел. Наших военнопленных, когда советские войска наступали, уже раздели и в газовые камеры загнали, но отравить не успели, потому что танкисты Рыбалко к ним прорвались. Охрана разбежалась, а их в газовых камерах бросила. Так он живого немца видеть не мог, а мы тогда уже на территорию германии вошли. Он как немца видит так за карабин хватается, а за террор против местного населения – расстрел, а командира части, этот террор допустивший – под трибунал. Я его предупредил, что если увижу, сам его расстреляю. Он после этого если немца встретит, так в развалины его подальше уведет и все равно пристрелит, но так, чтоб никто не видел. Но наводчик хороший был, и не боялся уже ничего, только немцам отомстить очень хотел.
Какие подвиги на войне? Про мои подвиги журналисты в газетах написали, у них лучше получается. Я ведь в атаку сам не ходил. 100 мм. пушка – орудие дальнобойное, хотя несколько раз приходилось участвовать в отражении танковых атак. Это страшно, мне это до сих пор это в кошмарах снится. Когда на тебя эти махины ползут – земля дрожит. Дрожит и со стен укрытия на тебя сыпется. А они ведь не молча ползут, а в тебя стреляют. И ты стреляешь. А самое страшное если танк на позицию батареи прорывается. Пушку в капонире вдоль фронта не развернешь. А танк разворачивается и начинает орудия гусеницами давить, а ты уже ничего сделать не можешь. Поэтому промахиваться нельзя, а нервы не железные. Я своим бойцам перед боем по 50 грамм спирта наливал, у меня для этого всегда канистра со спиртом была. Несколько раз были приказы танки на прямую наводку подпускать, вот тогда уже у некоторых бойцов нервы сдавали, если без спирта. Поляки, они только танцуют хорошо, а бойцы они не самые сильные. Один раз снаряд в капонир попал. Орудие цело осталось, а расчет сильно пострадал. Я туда фельдшера посылаю, а он не идет, боится. Пришлось пистолет к виску приставить, только тогда и пошел.
А чаще приходилось на расстоянии огонь вести. Артподготовку проводить или батареи и огневые точки противника подавлять. Тогда по координатам стреляешь, которые тебе командование дало, или которые корректировщик огня сообщает. Вот работа корректировщика опаснее. Я, когда командиром взвода был, часто корректировщиком работал. В таких случаях перед боем приходилось позицию на какой ни будь высотке занимать заранее. Закапываешься, маскируешься и только через перископическую трубу за обстановкой следишь. Иногда даже впереди пехоты оказываешься, потому что пехота на более удобные позиции отползла, а ты не можешь, потому что надо за противником следить и обо всех целях, которые заметил на батарею сообщать. Когда батарея получала приказ занять новые позиции, командирам приходилось вперед батареи выдвигаться, чтобы место под позиции выбрать. Один раз наша машина попала под огонь группы немцев, оставшейся в тылу. Пришлось выскакивать из машины и укрываться в канаве рядом с дорогой. А в канаве большая лужа, а на улице ранняя весна и лужа льдом была покрыта, пока я в нее не упал. Так несколько часов в ледяной воде проваляться пришлось, пока рота автоматчиков не подошла и пулеметчика из рощи не выкурила. У нас то никакого оружия, кроме личного не было.
Но главное оружие артиллериста, это не пушка а лопата. Нашу бригаду часто с одного участка фронта на другой перебрасывали. А на новых позициях первым делом надо окопаться. Стоящее на открытой позиции орудие слишком хорошая цель, особенно для авиации. Поэтому сначала окапывали орудие по самый ствол, а затем старались еще и перекрытие сделать и тоже землей забросать. Тогда и от осколков расчет защищен и с воздуха позиции не заметны. Бывало только окопаешься, а тут приказ на новые позиции перемещаться. А там снова все сначала. Во время интенсивных боев мозоли от лопаты на ладонях не сходили. А еще при частых сменах позиций нас иногда снабженцы теряли. Хуже всего, когда горючее вовремя не подвозили. Приходилось иногда технику на руках катить. А это тягач, передок и пушка вместе сцепленные. Хорошо у немцев дороги ровные были.
Когда был командиром взвода вместе с расчетами работать приходилось, а у командира батареи уже свои задачи. Меня командиром батареи в феврале 1945 г. назначили, когда нашего командира и моего друга, Славу ранили. У меня ранений не было, у меня как говорили на фронте – царапина. Мелкие осколки в мягкие ткани ноги попали. Что смогли – в медсанбате вытащили, а один, который между костей, оставили. Перевязки уже свой медик на батарее делал.
В разных частях потери были разные. Мы даже бравировали тем, что оказываемся на самых напряженных участках фронта. Пословицу сложили: ”Ствол длинный – жизнь короткая”. В некоторых батареях орудий к маю не осталось, из них сформировали вспомогательные пехотные подразделения. А я чуть пушку при форсировании Немана не потерял. Снаряд взорвался рядом с понтоном, понтон накренился и орудие начало сползать в воду. Хорошо наводчик не растерялся, и расцепил замок. В воду скатился только тягач, понтон выправился и орудие осталось цело, а значит потерь нет, значит молодец.
А вообще мы молодые были, о смерти не думали, жизнью иногда бездумно рисковали. Один раз стояли у небольшого городка, а в городке немцы. Немцев оттуда другие части выбить должны были, а мы отдыхали. Нашли (все офицеры) на занятых немецких позициях исправное орудие со снарядами. А в центре этого городка ратуша с башней, а на башне немецкий корректировщик. И вот мы поспорили кто из этого орудия эту башню собьет. Ну понятно, что сразу немецкая артиллерия по нам ответный огонь открыла. А мы забились недалеко в какой -то сарай, развели костер и картошку печем. А ведь одного снаряда бы случайного хватило, чтобы всех убить. А другой раз на нейтральной полосе, между нашими и немецкими позициями остатки винокурни оказались. Кто-то слух пустил, что в этой винокурне еще и продукция осталась. Так мы, опять все офицеры, решили соревнование по стрельбе из пистолета устроить. Повесили на дерево трофейные часы и начали по ним из личного оружия стрелять. Кто первым промахнется, тот ночью к винокурне и пойдет. Вот так развлекались, хотя за такие развлечения запросто в звании понизить могли. Но ничего не боялись!
Конец войны выдался напряженным. 16 апреля началась Берлинская операция. Северная часть нашего фронта наносила удар на Берлин, а южная на Лейпциг, прикрывая фланги. Немцы продолжали упорно сопротивляться и контратаковали при первой возможности. Наш отдельный истребительный полк участвовал в наступлении на город Ротенбург. За бои под этим городом 16 по 28 апреля 1945 г. я был награжден орденом красной звезды Советским командованием, а еще раньше, Польское командование представило меня дважды к Кресту Храбрых и медали за ”Одер, Нису и Балтику”. Так как бригада наша была в двойном подчинении, то и награждали нас с двух сторон. Так медалей за победу у меня две, одна советская, другая польская. Непосредственно в Польше я получил только орден Красной Звезды, польские награды мне вручили гораздо позже. Окончательно все награды нашли меня только в 1982 году.
Конец войны мы встретили в Германии, недалеко от Эльбы. К нам в бригаду даже командующий фронтом приезжал, проинспектировал нас на предмет встречи с союзниками. Но вид у нас, после напряженных боев, был потрепанный. Во многих батареях оставалось по 2 -3 орудия, да еще некоторые с опиленными стволами. Иногда, во время интенсивной стрельбы, ствол у пушки не выдерживал и деформировался. Так расчет его ниже места деформации отпиливал, что бы не разорвало. Точность стрельбы, конечно, у такого орудия сильно падала, зато пушка оставалась в строю. А еще форма эта разношерстная и ботинки без носков. В общем командование только рукой махнуло и к союзникам нас не пустили. А в июне нашу армию передислоцировали на территорию Польши порядок поддерживать.
Цветами там нас не встречали. В Польше очень сложная политическая обстановка сложилась, сразу два правительства. С одной стороны, функционировало правительство в изгнании, которое находилось в Лондоне и не признавало послевоенные границы Польши и Советского Союза, с другой стороны, было создано просоветское Временное правительство национального единства, реально функционирующее. Генерал Андерс распустил своим приказом польские военные силы на западе и создал на их основе формирования в тылах красной армии. В их задачи входило создание подпольных групп, проведение диверсий, разведки и пропаганды среди населения Польши. В общем в военной форме на улицах Польских городов стало опасно появляться. Стреляли нам в спину и среди бела дня. Кругом развалины, пустующие дома, из них и стреляли. Пока комендантская рота приедет – уже никого и нет. По войскам приказ вышел – из части выходить только группами. Ну мы еще что бы не рисковать в гражданской одежде ходили. В Польше я опять встретил своего друга и бывшего командира Славу. Он был комендантом города, в котором стояла наша часть.
В сентябре 1945 года всех советских военнослужащих из нашей бригады отправили домой, но демобилизовался я не сразу. После двухмесячной переподготовки меня отправили в резервную часть, стоящую в Армении, рядом с Ленинаканом, недалеко от границы с Турцией. Прослужил я там до 1947 года, когда окончательно демобилизовался из армии и вернулся в родные Шестаки.
Вернувшись домой, Князев Дмитрий Максимович начал работать в качестве учителя в средней школе пос. Шестаки, которую сам закончил. Проработав несколько лет, поступил в Ленинградский институт имени Лесгафта. Окончив его в 1955 г., был распределен в школу пос. Волосово, Ленинградской области, где работал учителем физкультуры и начальной военной подготовки. В Волосово он женился на коллеге, Князевой Антонине Федоровне. Там же у них родился сын. В 1960 году Князев Дмитрий Максимович, вместе с семьей, переезжает на родину жены, в г. Уфу, где продолжает заниматься педагогической деятельностью. В 1967 году заочно заканчивает историко-филологический факультет Ульяновского государственного педагогического института. Продолжает работать в школе преподавателем истории и военного дела. На пенсию Князев Дмитрий Максимович ушел в 1979 г., но долго дома просидеть не смог. С 1980 г. по 1986 г. работает во вневедомственной охране РОВД г. Уфы. В 1987 г. Князев Дмитрий Максимович скоропостижно скончался.
