Корсаков Евгений Петрович

Я, Корсаков Евгений Петрович. Родился 26 февраля 1922 года в Москве. Мой отец работал инженером на московской окружной железной дороге. Мама по профессии бухгалтер, но после того, как у неё родились двое сыновей, она стала домохозяйкой. Жили мы в Даевом переулке рядом с улицей под названием Сретенка. Говорят, что сейчас этот переулок ликвидирован и на его месте проложен какой-то проспект. Наша квартира находилась в двухэтажном, деревянном доме. Как и все тогдашние дети, я ходил в школу, был пионером. А вот комсомольцем не был. Я любил побольше почитать книги, а наши комсомольцы собирались, допоздна дискутировали. ... Ну, не тянуло меня, почему-то. Но это небыли, какие-то антисоветские настроения, нет.

Так я в 1940 году окончил 282-ю школу Рассохинского района города Москвы.

Рядом с нами жил поляк с женой и двумя детьми. Он где- то работал, кажется слесарем. Мы знали, что его арестовали, что жена ходила, носила передачи. Больше мы ничего не знали. Почему его арестовали, как, за что. По политической статье или по уголовной. Этих "чёрных воронов" мы тоже не видели. Теперь говорят, что они ездили по ночам. Но всё это проходило мимо нас.

Шестого ноября того же года меня призвали в армию. 19 суток мы ехали в теплушках, и прибыли в город Хабаровск. Первое время у нас был стройбат. Строили для офицеров дома. В батальоне было две роты: Первая рота специалистов. В неё входили каменщики, плотники. ... Вторая рота состояла из разнорабочих. В неё зачислили солдат со средним и высшим образованием. Нас посылали копать ямы, работать на складах, что-то таскать, поднимать. ... Потом меня перевели в артиллерийскую часть.

Когда началась война, нас построили и говорят: "Кто имеет среднее и высшее образование, пять шагов вперёд. На право. Остальные - налево". Всех нас направили в артиллерийские училища Дальневосточного фронта. Наша дивизия под номером кажется, 87 отправилась на фронт под Москву. О том, что она воевала под Москвой, я узнал из сводки Совинформ бюро. Однажды было сообщено, что боевой расчет в составе таких-то и таких-то подбил танк или там ещё что то. И я вижу, что фамилии то знакомые, наши ребята. Те, с которыми мы раньше служили.

Училище располагалось, кажется в Свободном или в Ворошилове. Сейчас уже не помню. Нас несколько раз переводили. Окончив эти шестимесячные курсы, мы получили, кто по одному кубарю, кто по два.

В начале учёбы нас кормили по третьей группе. Это очень и очень голодный паёк. В основном это щи из квашеной капусты, каши, макароны, маленькая порция хлеба и так далее. Обмундирование нам выдали "б/у" (бывшее в употреблении). То есть если вы шинель посмотрите на свет, она просвечивает, как мешковина. Надо честно сказать состояние наше было трудное. Мы голодали. Помню, бегали на поля, выкапывали оставшуюся картошку. ... Потом нас сразу перевели на курсантский паёк. А это совсем другое дело. По курсантскому пайку полагалась каждый день порция сливочного масла, кусок мяса и так далее. Переодели нас в другую форму: шерстяную гимнастёрку, шерстяные брюки темно-синего цвета. Выдали новые шинели. Началась совершенно другая жизнь.

Учили нас, как говорится в условиях приближенных к боевым. На занятия тактикой выводили в поле и там нам объясняли задачу, где противник, где наши, как мы передвигаемся и так далее. Так же проходила и огневая подготовка, т.е. выкатывали на поле пушку и проводили с ней всякие манипуляции. Я бы сказал, что в таких условиях учёба была не особо продуктивная. Народ то мёрз. Уже через час начинали собирать всякие кустики, что бы развести костёр. Около него мы грелись 10 минут, и потом преподаватель продолжал свою лекцию. Большие орудия в поле не выкатишь по этому изучали в основном 45-и и 76-и мм. пушки. Была и математическая подготовка, там знаете стрельба со смещением. ... В общем, это сложная наука. Вот боевых стрельб у нас кажется небыло.

Всё же, по моему мнению, учили нас хорошо. Но когда человек попадает в боевые условия, то там многое оказывается совсем не так. Часть знаний на первый взгляд, оказывается, не нужна. Ставятся совершенно другие задачи и так далее.

Окончили мы этот курс весной 1942 года. Послали нас в часть, стоявшую на границе с Китаем. Это была застава в местечке под названием Андреев Камень. Тут мы стали получать боевой состав, то есть солдат. Мы их обучали. Солдаты были в основном сибиряки разных возрастов. Фронтовиков среди нас не было. Формировался противотанковый дивизион. Он состоял из трёх батарей по три орудия в каждой. Орудия были на механической тяге. К полуторке прицеплялась сорокапятка в кузове снаряды, наверху расчет. Командовал дивизионом майор Смирнов. Начальником штаба был Бурцев. Я был в третьей батарее. Ею командовал капитан Максименко. Такой, маленького роста белорус. Он погиб во время рекогносцировки, когда ползал по нейтральной полосе. Подорвался на мине. Но это было уже после моего ранения. Командиром первой батареи был Дмитрий Даценко. Второй командовал Беляев. Я был назначен заместителем командира по строевой части.

Где то в мае наш 448-й Отдельный Истребительный Противотанковый дивизион, вооруженный 45-и мм орудиями отправили на фронт.

Когда в 1940-м году нас везли на Дальний Восток то, по сторонам дороги была сплошная тайга, тайга. А тут едим обратно, смотришь, вдруг просека, а в конце просеки стоит завод, труба дымит. И столько было этих заводов ...

Дивизион ехал двумя эшелонами. Когда проезжали в районе Воронежа, то первый эшелон немцы разбомбили. Были жертвы. Причём в первом эшелоне ехал весь штаб дивизиона. Мы ехали во втором эшелоне и как-то ночью увидели, что бросают сигнальные ракеты, что бы навести на нас немецкую авиацию. Эшелон остановился, и нас всех послали в степь искать ракетчика. Нашли, какого-то старика. Как будто пастуха. Конечно - при нём никаких ракетниц не обнаружили. Отправили его в спецчасть, ну а сами сели в эшелон и благополучно доехали до места назначения. Высадили нас, кажется на станции Фролово Воронежской области. Сосредоточились мы на берегу Дона у села Поварино. На другом берегу Дона находились немецкие части. Наш дивизион придали, по-моему, 51-й стрелковой дивизии.

Тогда все красноармейцы были вооружены винтовками. Единственный автомат был у заместителя командира дивизии по политической подготовке. Это был интересный грузин, который был немножко похож на Сталина. Он и усики себе подбривал таким образом. Вот он ходил у нас с автоматом на плече и говорил: "Если появятся немецкие самолёты, я буду сбивать их из автомата".

Встали мы в некотором удалении от берега. Ближе к реке было выставлено охранение. Ночью вдруг слышим дикий крик. Побегали, походили. Нигде ничего. Утром оказалось, что трое наших разведчиков залегли в овражке, а ночью до них добралась немецкая разведка. Двоих зарезали, а одного "языка" утащили с собой. Как я потом слышал именно в этом месте, у Поварино, впоследствии немцы форсировали Дон. И началось их наступление по степям. Ну, а Сталинградские степи голые. На Дальнем Востоке нас кругом окружали сопки и горизонта не было видно. А тут, наоборот, кругом горизонт. Очень мало растительности. Так где-нибудь кустики, а в основном голая степь. И вот в этой голой степи воевать было очень трудно. По тому, что немецкие самолёты летали очень интенсивно и когда они видели какое- то движение, то конечно пикировали, стреляли... В одном месте мы спрятались, где-то в кустах. Самолёт пролетел один разочек, прострекотал, улетел... А мы двоих уже не досчитались. Помню, один был молодой, а другой, такой из сибирских звероловов.

У Поварино мы простояли не долго. Начались наши передвижения по Сталинградской степи. Наши задачи были такие: Например, вот тут танкоопасное направление значит здесь надо поставить пушки или в другом направлении танки могут вот так пройти значит тут тоже надо поставить пушки. Замаскировать их и так далее. Для пушки выкапывался капонир. Рядом ровики для солдат. Когда надо стрелять. Расчет выкатывал пушку наверх и производил стрельбу. Из капонира стрелять было невозможно. По тому, что сорокапятка в нём находилась практически на уровне земли.

Бывало, что пушки придавали пехоте. Для наступления. Один случай я расскажу подробнее. Наша пехота пыталась завоевать одну высоту. Высота была не большая, но немцы за неё держались. У них были танки. Днём они эти танки ставили за высоту, то есть их небыло видно. В светлое время суток производился огонь из орудий и миномётов, а ночью танки выводились перед высотой. Когда наша пехота начинала наступать, из этих танков вёлся по ней огонь. Меня с одной пушкой послали на поддержку пехоты. Мы приехали поздно ночью. Полуторку поставили в овраге не далеко от нас. Выкопали укрытие для пушки и окопчики для себя. Утром прилетел самолёт-разведчик. Двух- фюзеляжный самолёт "Фоккевульф" Прилетел, посмотрел. И по нашей машине немцы стали вести огонь. Подожгли ее, и мы только слышали, как рвутся снаряды и пули тра-та-та-та и так далее. Стреляли и по нашей пушке. Мы сразу в свои окопчики - поглубже. Тогда они нам вреда не смогли причинить. Ну, а как ночь так мы выкатывали пушку и вместе с пехотой продвигали её вперёд и пытались стрелять по этим танкам или по немецкой пехоте. Немцы тоже стреляли. Именно тогда они применили против нас "Ванюшу". Это их шестиствольный миномёт, который стрелял в глубину. То есть как бы шашечная стрельба. Раз, два. Потом раз, два глубже. Раз, два ещё глубже. Вот так, в глубину. В отличии от нашей "катюши" бившей вдоль по фронту.

Так мы пытались наступать несколько ночей подряд. Днём всякое движение прекращалось, по тому, что вёлся непрерывный артиллерийский обстрел. Постоянно крутились немецкие самолёты.

Не далеко от нас находился колодец. Вокруг него было полно лошадиных трупов. По ночам коней приводили поить. Немцы знали расположение колодца и ночью били по этому участку. Не смотря на обстрел, солдаты бегали на этот колодец, что бы у нас была хотя бы вода. Питания у нас никакого не было. Кто же его к нам привезёт туда?

Тогда я ещё курил и помню, что в планшетке наскрёб просыпавшегося табака на две цигарки. И вот мы по кругу курили эту цигарку. Больше ничего небыло.

На третьи сутки немцы всё же подбили нашу пушку. Осколком была сбита панорама. Больше ничем мы помочь пехоте не могли. Надо было, как-то выбираться. Нашли раненую лошадь. К ней как-то прикрепили нашу пушку и ночью уехали на позицию дивизиона.

Во время передвижений по этим степям, наше продовольственное снабжение было очень плохое. Помню, как-то из горящего элеватора мы набрали зерна. И вот из этого полусгоревшего зерна варили, какую-то кашу.

Однажды мы проезжали хутор Вертячий. В нём произошел такой инцидент: Когда мы там остановились, то у одного дома сидел старичок. У него была фасоль. Он её то ли перебирал, то ли просто перебрасывал с одной руки в другую. Голодные солдаты к нему: "Дедушка, дай немножко". Он говорит: "Да, пожалуйста, сынок. Вот тебе, вот тебе ..".. Некоторые солдаты хорошо этой "фасоли" поели. Ночью мы двигаемся дальше, и вдруг у ребят, которые наелись "фасоли" начинается рвота. Что делать? Кругом темнота, солдат рвёт. Мой командир орудия говорит: "Вон видите справой стороны, светится огонёк. Это наверно деревня. Давайте я схожу. Может там дадут молока. Молоком отпоим". Отправился он туда и принёс два котелка молока. Тех, кого здорово рвало, напоили и поехали дальше. Потом я выяснил, что этот дедушка раздавал ребятам не фасоль, а клещевину. Её в медицине употребляют, как рвотное вещество. Вот так.

В это время наша вторая батарея соприкоснулась с немецкими танками. Когда те, кто уцелел, вернулись, то они рассказывали, что наши бронебойные снаряды не пробивают броню немецких танков, а отскакивают от неё.

В конце концов, после всех этих перемещений мы оказались у станции Гумрак. Это уже не далеко от Сталинграда. С нашей позиции мы наблюдали в бинокли, как один наш лёгкий танк всё время выскакивал с разных сторон из оврагов и обстреливал немцев. В конце концов, этот одинокий танк немцы подожгли и мы думали, что танкисты все погибли.

В 1943 году я лежал в госпитале. Там же лечился обожженный танкист. Он нам показывал свою карточку. Ну, гарный хлопец, красивый, но то, что у него на лице было, теперь фотографии не соответствовало. У него часто бывали конвульсии. Бывало по ночам, вдруг он падает. Мы стараемся его удержать, чтобы он не разбился. Через некоторое время он затихает, потом засыпает. Как-то я с ним стал разговаривать и он рассказывает: "Вот под Гумраком меня подбили. Я пытался, насколько возможно вести огонь по немцам, но что я мог один сделать?" Это оказался тот самый танкист, танк которого мы видели.

Приказ Сталина №227 зачитал, по-моему, замполит. Кажется, зачитали только командирам. Какое отношение было к этому приказу, я не запомнил. Мы ведь бежать не собирались, поэтому спокойно отнеслись. И в том, что мы победим, конечно, никакого сомнения небыло. Когда очень сильно наступали немцы, мы ждали, когда же, в конце концов, появятся наши самолёты, когда появятся наши танки, и так далее. Но потом, в конце концов, мы же дождались всего этого.

С заградотрядами лично мне сталкиваться не приходилось. Но об их существовании было известно. Поэтому мы знали, что проходивших мимо нас солдат всё равно в тылу остановят. Показательных расстрелов у нас небыло. За всё моё пребывание на фронте, произошел всего один печальный случай. Я вам о нём расскажу, но это не для публикации. ...

Под Гумраком немцы начали своё новое наступление. Чтобы не попасть в окружение нам пришлось сняться с позиций и отступать. Под Гумрак нас привезли, а увозить то нас никто не увёз. Пришлось пушки оставить. Подмышкой же их не унесёшь. Вынули только замки. Мой сержант Пугачёв таскал замок с собой, чтобы можно было учить других солдат, как разбирается, как собирается этот замок. Понимаете? Вот так ...

Уже близко от города мы проходили мимо наших зенитных орудий. Зенитчики вывели их из строя и бросили. В это время налетели немецкие пикировщики. Они видимо подумали, что мы это расчёты этих орудий и стали на нас пикировать. Несколько раз пролетали так низко, что видно было даже лётчика. В кожаном шлеме и очках. Два раза пролетели они над нами. ... Ну, остался жив. Дальше мы проходили место, где был обстрел. Надо было из одного оврага перейти в другой. Для этого нужно было, где-то метров двадцать пройти по открытому месту. Немцы, откуда-то со стороны, вели огонь как раз по этому промежутку. Сперва пробежали мои солдаты. Потом побежал я. Вижу, у меня под ногами струйки песка. Я думаю: "Ну, пожалуй, он меня сейчас добьёт". Я инстинктивно бросился на землю. Он перестал по мне стрелять. Тут я вскочил и добежал до укрытия. Мои солдаты мне говорят: "Ой, мы думали, что уже вас подбил немец". Я говорю: "Нет. В этот раз не удалось".

Сталинград был сильно разрушен. На окраине многие деревянные дома были сожжены. Ближе к центру стояли в основном одни коробки многоэтажных домов. Тут мы остановились на отдых, в каких-то окопах. Только расположились, как приходит майор и говорит: "Кто здесь располагается? Мы сейчас здесь будем занимать оборону. Освободить". Ну, мы вышли на дорогу, и пошли дальше в центр города. Расположились в одном из оврагов. По краям которого вырыли себе ячейки. В это время принесли газеты. Я читаю "Известия": "Москва. Большой театр, спектакль "Борис Годунов". В театре Вахтангова идёт ..".. В это время по нам ведётся обстрел. Представляете себе? Два совершенно различных мира. Тут обстрел, а там идут спектакли.

В этом овраге пряталось много мирных жителей. Была пестрота. Сушились разные одеяла, цветные подушки и так далее. Был попросту сплошной цыганский табор. Потом я узнал, что через несколько дней немцы разбомбили все эти овраги. Вот так.

Ещё немцы постоянно разбрасывали листовки. В которых писали, что вот эта листовка- пропуск. Вы пройдите к нам безболезненно, что у нас, вас никто не тронет, и так далее. Только не воюйте на стороне большевиков. Но я скажу, что листовки были до того примитивными, что даже не знаю, кто там их сочинял. Наши использовали их по "назначению".

Тут нам пришло распоряжение: передать солдат в пехотные части для обороны города, а командный состав отправить на формировку.

Нас переправили через Волгу. На другой стороне находилась Ахтуба, такое место. Мы расположились фактически на берегу в кусточках. Был август месяц. Солнышко светит. Накрылся шинелью и спи себе.

Тут, с того берега к нам переправили человек пятьдесят девушек. Это были зенитчицы. Им было по 16-17 лет. На фронте их задача была, готовить данные для зенитных орудий. Мы пришли к ним, стали расспрашивать, что, откуда, как вы оказались здесь? Оказывается, был приказ Сталина убрать с передовой этих девушек зенитчиц. По тому, что среди этих девушек было очень много потерь. Когда налетали немецкие самолеты, то опытные солдаты забирались поглубже в окопы. А девочки? А девочки бежали в поле и кричали: "Мама!" Тут то их и косили с самолётов. Сутки они пробыли с нами и отправились дальше в тыл.

На западном берегу Волги, у самой воды, стояли три огромных серебристых цистерны с нефтью. Седьмого или восьмого августа. То ли наши подорвали их, чтобы не достались врагу, то ли немцы попали. Ну, в общем, они загорелись, и вся горящая нефть вылилась в реку. И Волга горела. Дня два было темно, как ночью. Потому, что когда горит нефть, летит сажа. Зрелище было очень тяжелое.

На формировку нас отправили в район города Балашово. Это в бывшей республике немцев Поволжья. Там находились селения с немецкими названиями: Фрезенталь, Визенфельд ... В одном из этих селений мы и расположились. К нам стали присылать солдат.

Солдаты были разных национальностей и разного качества, если можно так сказать. Например, татары, очень воинственный народ. Хорошо воевали украинцы и белорусы. Но вот эти южные народы. ... Им, конечно, было очень трудно. Например, зимой на переходах они очень мёрзли. Никакой национальной розни не было.

Вот вспомнился такой случай: На станции Капустин Яр мы выгружали из вагонов снаряды. Был ноябрь или уже декабрь. Холодно, метёт позёмка. Закончили разгрузку. Мы уморились вовсю. Пристроились возле вагона. Вдруг мой Заращенко затянул: "... Приезжали до дивчины три казака в гости. ..". Кто знал, подхватили. Спели эту песню, спели другую. Народ как-то расшевелился. Усталость стала проходить. Потом командир орудия старший сержант Шинкаренко сорвал с себя шапку, махнул и пошел приплясывать: "Тыж меня пидманула. Тыж меня пидвила и такого молодого с ума, разума свела ..".. Народ отошел, усталость прошла, а вскоре за нами пришла машина. Вот такие вещи были.

Тогда же начали получать материальную часть. Причём, надо сказать, что вооружение поступало более современное. Например, снаряды стали поступать уже кумулятивные. Это не просто бронебойные болванки. Это уже совсем другое дело. При попадании кумулятивного снаряда возникает такая высокая температура, что он прожигает броню.

За всё время, что я находился на фронте, мы получали только три разновидности снарядов: осколочно-фугасные, бронебойные и с 1943 года кумулятивные.

Свои пушки мы не перекрашивали. Они так и оставались защитного цвета. А вот наши танки, которые я видел, были покрашены в белый цвет.

Обмундировали нас хорошо. Хоть маскхалаты нам не полагались, а полушубков и валенок небыло, но под шинели выдали ватные телогрейки. Противогазы мы выбросили ещё в начале летних боёв. Оставили только сумки, в которые клали, на пример буханку хлеба. Наши "славяне" догадались, что в противоипритных пакетах, которые нам выдавали, есть, как сейчас говорят спиртосодержащие медикаменты. И они каким-то образом научились этот спирт извлекать и пить. Народ ведь у нас хитрый и талантливый. Каски мы, какое-то время носили, но потом избавились и от них.

Пока мы получали вооружение, и обучали солдат, была, окружена группировка Паулюса. 330 тысяч солдат.

27-го ноября нас погрузили на баржи и под обстрелом перевезли на правый берег Волги. Южнее Сталинграда. В это время Гитлер послал целую танковую армию Манштейна, что бы прорвать окружение.

Тут ночью нам поступил приказ прорваться с пехотой к станции. Послали меня и заместителя командира батареи по политчасти с двумя пушками на полуторках. Когда нас направляли в это наступление, то мы сказали майору Смирнову, что для этого нам нужны полные баки бензина, но он ответил: "Бензина нет". Залили пол бака в одну машину и пол бака в другую. И это потом сказалось. Стали мы ночью наступать, поддерживая пехоту. Тут мой опытный сержант Заращенко говорит: "Товарищ лейтенант. Вообще-то, честно говоря, мы, по-моему, попали в окружение". Я говорю: "Почему Вы это думаете?" Он говорит: "Вот видите трассирующие пули с лева. Налево, налево. Теперь смотрите с этой стороны тоже. Ну, в общем, видите, круг. Значит мы в окружении". Тут машины остановились по тому, что у нас кончилось горючее. Организовали круговую оборону. Появился наш начальник разведки и говорит: "Надо выяснить, какое положение". Послали разведку. Ночью к нам пыталась прорваться немецкая пехота на грузовиках. Мы открыли огонь, и они отступили, решив вероятно разобраться с нами днём. Когда стало рассветать, снова пришел начальник разведки и сказал, что мы посмотрели. Между танков есть проходы. По оврагам можно выбраться. Давайте выходить. Уже рассвело, и мы увидели вереницу немецких танков, которые открыли по нам огонь трассирующими снарядами. То есть снаряд летит, а за ним желтый след, зелёный или красный след. Зрелище конечно красивое ... Мы сняли с пушек замки и по пояс в снегу пытались выбраться. Конечно, вышли не все. Кто-то остался. Начальник штаба дивизиона попал к немцам, но потом вырвался от них, убежал. Позже вышел к нам ещё один наш лейтенант.

Оказались мы на высоком берегу реки Гнилой Аксай. Тут мы увидели, как по тому берегу двигалась эта танковая армада. Длинная змея буквально до горизонта. Они шли так: Два танка рядом, за ними две крытые машины с пехотой. Потом опять два танка, две машины с пехотой... Вот такая длинная змея медленно, медленно двигалась. Мы наблюдали за этим в бинокли. На нашем берегу слева и справа стояли замаскированные наши орудия, но приказа открывать огонь не было. Командир дивизиона Смирнов говорит: "Нет. Я должен выстрелить. Я должен выстрелить". Конечно, если бы рядом было начальство повыше, оно бы дало ему по шапке, но начальства по близости не было. Рядом под маскировочной сетью стояла сорокапятка. Он подошел к ней отстранил стоявшего рядом солдата, зарядил пушку. Навёл прямой наводкой и выстрелил. Кругом стояла полная тишина. Только слышалось гудение танков. И вдруг выстрел нашей сорокапятки, такой: "Бек"! И всё. Мы внимательно смотрим. Попал он в одну машину с пехотой. Немцы моментально стали из неё выпрыгивать. Быстро спихнули подбитую машину на обочину. Расселись по другим, и движение продолжалось.

Потом произошла знаменитая битва, описанная Юрием Бондаревым в романе "Горячий Снег". Нашим пришлось там очень тяжело. Но мы в этом сражении не участвовали, а были отведены в другое место. В итоге армия Манштейна была разбита, и началось наше зимнее наступление. В результате, которого наши войска дошли почти до Таганрога. Пройдя по зимним степям тысячу километров. Мы тоже участвовали в этих боях. Наступая вместе с пехотой. Теперь наш дивизион был переведён на конскую тягу.

Было конечно много эпизодов интересных, и печальных ...

Помню, в ночь на новый 1943-й год мы неожиданно для противника ворвались в одно село. Там стояли румынские части. Командовавший ими полковник убежал, оставив нам свой китель со всеми орденами. Наш налёт был настолько внезапный, что даже вражеские танкисты убежали, оставив на улице села 8 или10 средних танков. "Славяне" очень любопытный народ, сразу полезли шуровать в брошенных машинах. Когда я подошел к одному танку, из него вылез солдат, держа в руке металлическую коробочку. Он рассматривает её, как бы к чему её приспособить? Наверно под табачок хорошо было бы.... К счастью рядом оказался, какой то пехотный офицер, который вырвал её у солдата и забросил далеко в овраг.... Раздался взрыв. После чего он стал с солдатом "по-русски" разговаривать: "Что ты такое делаешь? Так тебя растак. Это же румынская граната ближнего боя". А может, он говорил, что граната венгерская, я уже не помню.

Вот ещё одна картина, запомнившаяся из тех боёв: На краю оврага стоит пулемёт Дегтярёва. Рядом лежат убитые трое молоденьких офицеров. В новенькой одёжке. Наверно, только что, прибывшие из училища, в часть. Вероятно, они поддерживали наступление, а их застрелил снайпер, засевший на крыше какого-то из домов. До сих пор у меня перед глазами стоят эти три наших лейтенантика. ... В руке у одного из них был "тт". Мой наводчик взял его из руки погибшего офицера. На войне существует такое поверье, что у убитых нельзя забирать оружие. На другой же день этот наводчик был ранен в руку.

Помню, нам говорили так: "Вот впереди на расстоянии десяти - пятнадцати километров село. Если вы возьмёте его с ходу, то будите ночевать в помещениях, в тепле, а не выбьете немцев, то будите в снегу находиться. Возле этого села". Однажды так у нас и было. Есть такое большое село: Зимовники. Сразу его взять не удалось, и мы трое суток ночевали в снегу. Знаете, как в снегу спят? Нет? Сейчас объясню. В сугробе делается отверстие, туда суёте голову. Хорошо, когда две головы. Вы и ещё напарник. Так лежите и дремлите. Когда начинают замерзать ноги, то встаёте и начинаете бегать, пока не согреетесь. Потом опять голову засунете в снежную нору, и продолжаете спать.

На третью ночь немцы отошли. Причём, как потом выяснилось, сделали это так: Уходя, расставили по периметру села несколько пулемётов. Оставили одного солдата, который на мотоцикле ездил от одного пулемёта к другому и стрелял. Создавая впечатление, что немцы не спят. К утру, он сел на свой мотоцикл и уехал. Тогда только мы вошли в Зимовники.

Помню, на одном длинном переходе я с двумя другими командирами шел впереди. Шли, разговаривали. Я оглядываюсь и от увиденного теряю дар речи. У меня был замечательный сержант Пугачёв. Он идёт за нами и, как Иисус Христос несёт на плече огромный крест. За ним тянутся все остальные. Представляете, такое шествие. Подходит он ко мне. Я спрашиваю: "Послушай. В чём дело то?" Он отвечает: "Вы же видите. Кругом не былинки, ни кустика, а нам надо обед готовить. Так вот я взял этот крест, что бы как следует раскадить наш костёр". Помню, что на кресте ещё была табличка с надписью на немецком языке. Вот так. В другое время для костров использовали взрывчатку, тротил. Он хоть и дымно горел, но давал довольно яркое пламя. Если нет детонатора, то тратил, в огне не взрывается.

В конце Сталинградской Битвы наша авиация принимала активное участие. Мы часто наблюдали воздушные бои. Радовались, когда наши самолёты налетали на немецкие и горевали, когда их подбивали. У нас там были "миги". Между прочим, на них были установлены "катюши". Он разворачивался, и сразу в сторону немецкого самолёта вылетали несколько снарядов.

Отступая, немцы методично взрывали полотно железной дороги. Чуть ли не через каждые десять шагов. Один рельс буквально в двух местах взрывали. И так методично, рельс за рельсом, рельс за рельсом. Нашим железнодорожным войскам приходилось привозить новые рельсы и, сметая взорванные, укладывать новый путь. Это было довольно трудное дело.

Так с боями мы прошли тысячу километров до Ростова. В город нам удалось войти, тоже не сразу. Дело в том, что у наших рек западный берег всегда крутой, а восточный пологий. Это связано с вращением земли. Мы вышли со стороны Аксая на наш пологий берег. Немцы закрепились - на западном. Залили свой крутой берег водой и заминировали подходы. Несколько дней наши войска штурмовали западный берег, но пехотинцы взобраться на этот лёд, ну не как не могли.

Тогда стояли мы в мазанке. Знаете, такие хаты, стены которых делаются из глины, соломы и навоза. Утром я проснулся и, решив умыться, разделся до пояса и попросил моего ординарца полить водички. В это время летит самолёт. Слышим, бомба свистит. Мы все бросились на пол. ... Бомба попала в угол нашего дома. Нас накрыло кизяком, там. Всем, что обрушилось. Стало светло, холодно. ... Я встаю, спрашиваю: "Ребята. Как вы?" А на них от взрыва даже стол свалился. Смотрю, выскакивают и бегом из этого дома. А чего бежать то? Самолёт улетел. Бомба разорвалась. К нам бегут из других домов, спрашивают: "Ну, как? ... А зачем вы раздеваетесь?" Я отвечаю: "Да ничего я не раздеваюсь. Наоборот, я одеваюсь. Я вымыться хотел".

Наша разведка поработала и в конечном счёте для нашей пехоты и танков нашли обходный путь. И мы с другой стороны вошли в город Ростов. Нам сапёры проложили дорожку через Дон. Она была очень узкая. Всего метра два шириной. Ни шагу в сторону. Иначе будут неприятности. Так и получилось. Не далеко от нас остановилась машина с пехотой. Один солдат спрыгнул. И попал на мину. Мина взорвалась, и он конечно погиб. Вот как опасно было двигаться по этой разминированной зоне.

Несколько дней мы пробыли в Ростове, а потом двинулись дальше. И дошли почти до Таганрога. Там был посёлок Первомайский. Где проходила немецкая оборона. По-моему она называлась миусская линия обороны. Дальше нам пройти не удалось. С той стороны стояли "власовцы". Было слышно, как они там разговаривали: "Васька, подай снаряд". Ещё чего-нибудь. Несколько раз наши пытались наступать, но безуспешно. Вражеская оборона была очень крепкая. Один раз наступали моряки. После этого там всё поле было усеяно чёрными бушлатами. (тяжело вздыхает) После этих атак, у нас оставалось очень мало солдат. Так, что даже всех писарей, поваров и так далее. Прислали на передовую. Все должны были дежурить в окопах. Так, что если бы немцы пошли в наступление. ... То у нас тут никакой обороны не было бы. Но вскоре пришли свежие части и сменили нас, заняв здесь оборону. А нас отправили на юг Украины.

Мы заняли оборону в большом селении, которое называлось: Красная Поляна. Немцы занимали станцию Луч. Это был уже май месяц. Не далеко в нашем тылу, находились селения, в которые можно было прейти, переночевать, а потом снова на передовую, где стояли наши пушки.

В это время, по ночам немцы пускали "пустышки". Они бросали мины, которые не взрывались. Вот летит мина. Слышно, как она свистит ... Должна бы разорваться. Нет, не разрывается. Это "пустышка". Попугать, чтобы мы не спали. Они много чего делали. Например, бросали цветные игрушки. Самолётики, ещё чего-нибудь. А поднять эти игрушки нельзя, по тому, что они взрывались. Я сам видел эти игрушки. Видел и солдата, которому оторвало руки и голову. Мы постоянно говорили солдатам: "Не трогайте их. Только не трогайте". Так, что много чем немцы развлекались.

Когда стояли в обороне, было много разных случаев. Помню, в нашем ближайшем тылу было поле, на котором стояли укрытия для самолётов. Такие высокие, как бы валы из земли и дёрна. Самолётов там небыло. Когда наша разведка устанавливала, что на станцию Луч приходили немецкие эшелоны, то приезжали "катюши" и давали, по этой станции, залп или два. Дав залп, они быстро уезжали по тому, что немцы сразу начинали бить по этому месту. Однажды я иду по полю. Подхожу к этому укрытию. ... А из-за него "катюша" даёт залп. ... Представьте себе. Меня, как пушинку сдуло, закрутило, и я покатился по этому полю. Такая сила была. Вот так я близко познакомился с "катюшей".

Другой раз было тоже интересно: Мы вышли на передовую, и пошли на наблюдательный пункт. Он стоял на опушке леса. Солнце заходило, и была освещена только наша сторона, а немецкая находилась в тени. Стоим мы по пояс в траншее, смотрим в сторону немцев. И вдруг слышим, раздался выстрел. У немцев был огромный миномёт. Мины весом 130 килограмм. Причём она летит с таким звуком, как бы верблюд кричит: "Аи, аи ..".. Слышим, летит в нашу сторону. Ударилась не далеко от наблюдательного пункта. Мы были буквально оглушены. Столбы пыли. ... Все бросились бежать по ходам сообщений. Выбрались. ... Но столько было пыли, песка. Набилось под гимнастёрку и повсюду. Даже в планшетку набралось. Так мы познакомились и с таким оружием.

Официально лошадь мне не полагалась, но на лошади я много ездил. Был у меня такой случай: (говорит, улыбаясь) Мне надо было побыстрее попасть на передовую. Попросил ординарца подседлать мне рыжего и вторую лошадь для себя. На мне была плащ-палатка, планшет. ... Ну, видно было, что офицер. Доехали мы почти до самой передовой. Там большое поле, потом противотанковый ров. Я соскочил и говорю ординарцу: "Спасибо. Ты поезжай обратно, а я сейчас..". И только я пошел по этому полю, как по мне застрочил пулемёт. И вот тут-то мне пришлось ползти, ползти и ползти. По тому, что только поднимешь голову, рядом раздаётся свист пуль.

Был май месяц и на окружавших нас деревьях заливались соловьи .. Они этих "пустышек" не боялись. .

Несколько месяцев мы стояли в обороне. А, что такое оборона? Это подготовка к наступлению. В стереотрубы, бинокли мы наблюдали за передвижениями немцев. Смотришь, ага, что-то они часто ходят в одно и то же место. Один прошел, другой. Обратно идут. Видимо у них там огневая точка. Смотришь, вот в другом месте они, что-то шебаршатся. Значит и там у них, что-то есть. Таким образом, мы составляли план расположения огневых точек противника. Это было надо для того, чтобы, когда начнётся наша огневая подготовка, подавить немецкие огневые точки.

В это же время мы получали пополнение. Солдаты поступали уже несколько другого качества. Вот помню, был у меня один дедушка. Ему было наверно лет 60. Он ко мне не обращался, как положено: товарищ старший лейтенант, а попросту называл меня сынком. Говорил примерно так: Ну что сынок, сделать надо? Дров наколоть? Ну, сейчас я это сделаю. Так, а что сынок сегодня варить будем? Сынок, а я, пожалуй, сейчас пойду" ... Другой солдат, молодой парень, но у него повреждена правая рука. Он тоже работал у нас на кухне. Летом, к нам поступили девочки. Лет по 17, 18. Они работали телефонистками, медсёстрами, делопроизводителями при штабе. Мужчины смотрели на них, как голодные волки на овец. Изголодались же за два года без женской ласки. Поближе к штабам начальство приказывало им. Что девочка может сделать, если командир дивизии говорит: "Приходи мне на ночь почитать книгу" ... Помню, наш командир дивизиона, майор Смирнов, тогда ездил на велосипеде за 12 километров в медсанбат к молодой женщине врачу. Правда, говорили, что её благосклонности он не добился.

У нас была медсестра. Она познакомилась с лейтенантом из роты противотанковых ружей. У них была любовь. Командир роты, грубый такой товарищ. Он тоже на неё поглядывал, а когда увидел, что у них там любовь, то добился, что бы этого лейтенанта перевели в другую часть. Первое время лейтенант прибегал, они общались. Но трудно же на такое расстояние. И вот так у них эта любовь закончилась. А по сколько этот капитан к ней приставал, ей надо было найти защитника. И она нашла такого защитника в лице старшины этой же роты.

Мой товарищ, командир второй батареи, Даценко познакомился с девочкой работавшей делопроизводителем. Как я потом узнал, он на ней женился, и вскоре она поехала в тыл рожать. После войны я их разыскал, и мы долго переписывались до самой их кончины. В общем, всякое было.

Как-то к нам на передовую приехал майор, замполит, дивизии. Со стороны передовой стали постреливать немцы. Мы то знали, что это далеко и не по нам, а он при каждом выстреле стал пригибаться к земле. Побелел в лице. Говорит: "До свидания, до свидания. Желаю вам успехов. Держитесь". И уехал. Вот... Замполит нашего дивизиона был, конечно, ближе к солдатам. Приходил чаще, что-то делал, чем-то помогал, проводил политинформации. Но, по моему мнению, можно было бы обойтись и без них. Отменили же должности заместителей командиров по строевой части.

Ещё вспомнил такой случай: У нас там двое ходило за "языком" Взяли двух немцев и ведут. Уже на наших позициях их встречают другие и говорят: "Куда вы их ведёте?" Те отвечают: "Да вот, в штаб". Встречающие говорят: "Мы доведём, мы доведём. Не беспокойтесь. Мы доведём". Ну ладно доведём, так доведём. А потом в нашей газете увидели фотографии героев. Кого, как Вы думаете? ... Конечно тех, кто привёл пленных в штаб.

Перед наступлением давали по сто грамм водки. Но эти сто грамм иногда оказывались полулитрами. По тому, что мусульмане то не пьют. А водку дают на полное количество солдат. Значит, у старшины остаётся заначка. Ну а эту заначку кто будет просить? Конечно командир. Вот у нас так и получилось. Перед наступлением командир роты автоматчиков напился, и автоматчики пошли в наступление без него. Это мне писали уже потом после ранения. В отношении питья, между прочим. Столько наших солдат гибло, когда они нарывались на спирт заводы или стоявшие цистерны со спиртом. Они же не разбирались, что это за спирт, питьевой или технический. Были такие случаи и в нашей дивизии. Но ведь русского разве остановишь.

Как-то ночью нас вызвали по начальству и говорят: "Сегодня, рано утром в 5 часов начнётся артподготовка. Которая будет продолжаться ровно час. Потом полчаса перерыв и снова получасовая артподготовка. После этого начнётся наступление". Ну, так оно и началось. К этому времени я стал командиром батареи.

Наши пушки тоже участвовали в артподготовке. У нас были свои точки, где предполагалось нахождение пулемётов или там могли быть пушки. Всё это распределялось. Каждой пушке давался свой участок.

Когда закончилась артподготовка, мы стали перекатывать свои пушки вперёд. Надо было катить по открытому полю, потом была речка, а за ней уже немецкие позиции. Сперва, я послал вперёд две пушки, а потом с третьей пошел сам. В это время ожил один немецкий пулемёт, который стал стрелять по нам. Прячась за щит пушки, мы продолжали её катить, в это время он попал мне в ногу. В берцовую кость. ... Ну, что? В таких случаях говорят, что такой-то остаётся за меня. Они продолжали движение вперёд, а я остался на поле. Попытался, было ползти, но этот опять стал по мне стрелять. Пришлось лежать не двигаясь. Где-то через час-полтора прибежали мои солдаты и отнесли меня в землянку. Ночью пришла подвода и отвезла меня в медсанбат. Там увидела меня знакомая медсестра. Ахнула и вкатила мне в мягкое место огромную дозу противостолбнячной сыворотки. Потом повезли меня ещё на одну промежуточную инстанцию, а за тем погрузили в санитарный поезд и повезли в обратном направлении, к Волге. Когда мы проезжали места боёв у Сталинграда, то там было огромное количество разбитой техники. которую, собирали к железной дороге. Зрелище было впечатляющее. От одной остановки до другой на протяжении наверно пяти километров лежали разбитые пушки. Потом самолёты, а дальше танки. Всё это в таком огромном количестве, что просто ужас. Там были вперемешку и наши и немецкие орудия. Так же наши и немецкие самолёты. Всё было рассортировано только по родам оружия. Перевезли нас через Волгу и дальше до города Казани, где я и лежал в госпитале. Первое время мне ещё писали из части. Рассказывали, что дошли до Перекопа и Бахчисарая, но потом связь прервалась.

Когда я отлежался в госпитале, меня и ещё одного товарища направили в Куйбышев, где должны были направить в часть. От туда нас послали под Москву в город Коломну, где находился распределительный пункт. Пробыв, какое-то время на этом распределительном пункте, я обратился к начальству и говорю, что, мол, товарищи начальство. У меня в Москве мама. Я её не видел почти 4 года. Так как бы её увидеть. Они говорят: "Ну, ладно. Что-нибудь придумаем". Потом вызывают и говорят: "Вот вам пакет. Поедите в Москву, там, в комендатуре сдадите этот пакет. Потом в вашем распоряжении будет три дня. Отправляйтесь домой к вашей мамаше, а через три дня отметитесь, что вы уезжаете и приедете обратно". Я отправился в Москву. И тут произошла удивительная история. Как я уже говорил, жили мы в двухэтажном домике на первом этаже. Вот я стучу в окно. Думаю, что сейчас мамаша наверно подойдёт. ... И не верю своим глазам. Мой брат машет мне рукой. Причём он одет по-домашнему - в майку и трусы. Я ничего понять не могу. Он же был в той же армии, что и я до ранения. Оказывается вещь простая. Они были уже в Австрии. Находились в самой Вене. И его послали за новой радиоаппаратурой в Москву. Он, конечно, зашел домой. И вот тут-то мы с ним встретились. Это был уже 1945-й год. Для мамы мы сделали, что могли. Закупили дров. Напилили, накололи. Наложили полную сараюшку. Ещё, что могли, сделали и разъехались, кто куда.

Меня направили для повышения квалификации на Высшие Офицерские Курсы в город Лугу Ленинградской области. Рядом с Лугой находятся два артиллерийских полигона, где проводятся стрельбы. Вот, когда я находился на этих курсах, окончилась война. В этот день я был в Ленинграде. Народ вышел на улицу. Все радовались, обнимались, целовались. Женщины плакали.

За войну я был награждён двумя медалями: "За Оборону Сталинграда" и "За Победу над Германией". Кроме медалей я носил нашивку за ранение.

После этих курсов меня послали в Эстонию. В город Валгу. Этот город делится на две части: Валка это, кажется Латвия и Валга это уже Эстония. Наша часть стояла в эстонской Валге. Я командовал батареей 45-и мм пушек на конной тяге, входившей в состав стрелкового полка.

В Эстонии отношение к нашим было очень не важное. Думаю, что виноваты в этом сами славяне. Мой знакомый эстонец, часовщик, сейчас расскажу о нём подробнее, говорил мне, что когда наши присоединили Прибалтику, относились хорошо, а вот когда после войны стали наши возвращаться обратно в Прибалтику, народ, то уже немножко другой стал. Чувствовали себя победителями и не очень считались с местным населением. Понимаете? Они могли прейти попросить ведро, и не вернуть. Ещё что нибудь забрать и не отдать. Это всё очень эстонцев раздражало. И вот когда я поступил в эту часть, то первое время ночевал в казарме на нарах. Мне сказали, что можно жить на частной квартире. И я пошел искать. И вы знаете, я ничего не смог найти. С ними разговариваешь, а они делают вид, что ничего не понимают. После двух дней поиска подошел к домику, где жили старичок со старушкой. Говорю им, что вот не могу найти квартиру. Они говорят: "Ну что же. Поможем вам. У нас есть проходная комнатка. Вот вам кроватка, вот столик". Хорошо. Вдруг прибегает к нам их сосед, часовщик. Петер его звали. Он говорит: "Товарищ начальник, помогите. Меня пришли грабить ваши солдаты".

Я велел ординарцу взять автомат, и мы пошли. Приходим, сидят два таких "товарища", с которыми встретиться не хотелось бы. Такие физиономии, такие морды, просто не знаю. Я спрашиваю: "Вы что здесь делаете?" Они отвечают: "Да вот, часы хотим починить". Я говорю: "Встать. Выходите. Пошли в комендатуру". Только вышли, как на встречу бегут офицеры. Им тоже наверно кто-то сообщил. Они спрашивают: "Что это? Кто это?" Я говорю, что так и так, хочу отвести их комендатуру. Они говорят: "Не беспокойтесь, мы сами доведём. Идите домой". Вечером приходит ко мне этот Петер и говорит: "Товарищ начальник. Вы так меня выручили, спасли. Я вам очень благодарен. Вы знаете, меня же один раз уже грабили ваши солдаты. А перед этим мне сосед принёс ремонтировать золотые часы, "луковицу", и эти часы украли. Я не знал, что делать, как буду расплачиваться. Вдруг приходит этот сосед и говорит: "Петер, я знаю, что у тебя несчастье. Не горюй. Вещи это вещи, а люди это люди. Давай-ка с тобой выпьем". Вынимает пол литра водки. Ну и это дело прошло. У меня от сердца отлегло, что мне не надо ничем восполнять. Ну, чем бы я мог золотые часы возместить". Потом он меня спрашивает: "А почему вы здесь? ... В такой комнате". Я рассказал ему, что искал, но нигде не мог найти. Он говорит: "Знаете, я вам устрою. Давайте встретимся завтра". На следующий день он приводит меня в дом на той же улице. В нём жила женщина с двумя дочерьми. Мне показали просторную комнату на втором этаже. Хозяйка сказала, что каждое утро и вечер она будет приносить мне горячий кофе. Я говорю: "Ну, что же хорошо. А, как я могу расплатиться?" Она отвечает: "Ну, вот у вас есть лошади. Так нам ну, может быть раз в месяц, если бы они привозили дров. Нам очень было бы хорошо". Так и договорились. Так что видите, всё зависело от наших товарищей. С Петером мы продолжали встречаться. Как-то он говорит: "У вас часы плохие. Вам бы хорошие достать. Знаете, тут у военнопленных немцев бывает, хорошие часы попадаются". Через некоторое время он мне достал, не шикарные, но хорошие часы.

Однажды зимой я переходил железнодорожные пути. Спотыкаюсь, падаю и об рельсу стукаю эти часы. Они у меня конечно остановились. Я к этому Петеру. Он говорит: "Упали? Стукнулись? Ну, вот теперь смотрите". Он открывает часы. А у часов есть такой волосок, знаете? Он приподнимает этот волосок, отпускает, закрывает часы и возвращает мне со словами: "Носите на здоровье". Я спрашиваю: "И это всё?" Он говорит: "Да. Просто сбился этот волосок. А если бы вы пошли в мастерскую и рассказали, что вы ударились часами об рельс. Вам бы сказали: "У вас погнулась ось, сломались два колеса" и так далее".

Командиром дивизиона у нас был молодой товарищ. Он устраивал нам выезды на лошадях. Мы там и галопом скакали и рысью и иноходью. Вот такие были у нас развлечения.

О "лесных братьях" поговаривали, но сам я их не видел. Не знаю.

Вообще эстонцы очень работящий народ. У них сады великолепно обработаны. Потом молодежь, как только суббота, воскресение они с чемоданчиками идут в спортивную школу. Дочь моей хозяйки, молодая девушка тоже ходила регулярно на занятия.

В 1946 году началась демобилизация. Я хотел уволиться, что бы пойти учиться. Приехала комиссия. Собрали нас таких человек 15-20 и говорят: "Мы вас уволить не можем. Вы ещё молодые должны послужить. Кто хочет поехать служить в южные республики?". Несколько человек согласилось. Но выяснилось, что там они не нужны и через некоторое время они снова появились у нас.

Опять приехала комиссия. Я снова говорю, что хочу демобилизоваться, что бы поступить на учёбу в институт. Они возражают: "У нас нет причины вас демобилизовать". Я говорю: "Так у меня же зрение плохое. -4 диоптрий. Я даже в бинокль плохо вижу". Они отвечают: "Так чего же вы молчали?" А откуда я знал. Мне никто не подсказывал. Послали меня на медицинскую комиссию, в Таллинн, и после этого демобилизовали. Это было в августе 1946 года.

Хоть при приёме в высшие учебные заведения фронтовикам делали скидки, но поступить было всё же трудно. Сперва попытался пойти, в театральный, но не получилось. Тогда я поступил в Ленинградский Институт Имени Герцена на иностранный факультет. Учился на вечернем отделении. Днём работал в охране. Там выдавали чёрную шинель, нижнее бельё и 470 рублей зарплаты. Время тогда было тяжелое. Буханка хлеба стоила 80 рублей. Ещё я подрабатывал на доставке подписных изданий. За каждую отнесённую книгу получал один рубль. Ну, как-то пережили всё это, в конце концов.

В 1950 году учась на третьем курсе, я поступил переводчиком, к немецким инженерам, работавшим у нас в городе. Их несколько групп привезли с условием наладить в Советском Союзе производство. Капроновое, там ещё какое то. Два года я проработал с ними. После окончания учёбы я поступил преподавателем в Технологический институт. И проработал там 40 лет.

Вот моя вся биография. Сейчас живу, стараюсь не унывать. У Александра Сергеевича Пушкина есть стихотворение, которое более всего отражает моё душевное состояние: (читает наизусть)

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Все мгновенно, все пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

Санкт Петербург 2010 г.