Крайнюк Степан Михайлович

Я родился 9 мая 1923 г. в селе Ивановка Чаплынского района Николаевской области Украинской ССР. Родители мои крестьяне, выходцы из-под г. Измаила Бессарабской губернии. Мой прадед переехал в село Ивановка в середине XIX века, после Крымской войны. Он перевозил солдат, фураж, увидел, что на юге есть здесь свободные земли и пастбища для скота, решил переехать. В селе прадед получил надел в 9 десятин. Эта земля переходила от старшего к старшему в роду, ею же владел и мой отец. Кроме того, отец брал в аренду 20 гектаров земли у хозяина Аскания-Нова барона Фальц-фейна. Крестьянский труд нелегкий, выбивались кое-как, отец на арендованную землю ездил за 20 км. В Первую Мировую войну он был капралом, воевал под Бродами, участвовал в Брусиловском прорыве, в Гражданскую войну был комвзвода в Красной Армии. В хозяйстве было 3-4 коровы, 5 лошадей, в том числе племенной жеребец по кличке "Люстик", овцы. Также у нашей семьи было подворье около десятины, свой зерноток во дворе. Дом был сделан из самана, смеси глина с соломой, покрыт соломой, так было принято в степях, дерева же не было. Помню, как часов в 9-10 утра отец уже привозил две мажары, нагруженные хлебной массой, мать выходила, распрягала лошадей, отца кормила, и начинался процесс дальше. Труд тяжелый, но люди были крепкие, отец мой дожил до 104 лет, мать до 95 лет. Крестьянская жизнь моего отца закончилась с началом коллективизации в сельском хозяйстве, его раскулачили последним по списку, видимо, не хватало человек, положенных к раскулачиванию. Его сослали на три года в Архангельск, а нас с матерью осталось трое, послали по миру, куда хочешь, туда и иди. Приютили нас соседи, а все остальное забрали. Отец выполнял все налоговые обязательства, старался быть законопослушным человеком, видимо, поэтому нас и не выслали, а вот дядю моего выслали со всей семьей на Урал. Недавно свозил меня сын в село, а там вместо нашего дома какие-то развалины.

После возвращения из ссылки в 1935 г. отцу удалось по знакомству устроиться работником американской фирмы "Агроджойт", которая занималась размещением в Крыму еврейских переселенцев из Винницкой области и других краев. В 1936 г. отец меня забрал в Симферополь. В городе военные пользовались исключительным уважением, особенно летчики. Когда мы, дети, видели, как идет летчик в синей форме - это для нас герой. Матросов тоже уважали, у них брюки клеш красивые были. Вообще, считалось почетным служить в Армии, особенно в летных и морских частях. О танкистах мы тогда и не думали, т.к. танковых частей в Крыму не было, в Симферополе располагалась только артиллерийская часть. После войны я узнал, что как раз у нас испытывали пушку калибра 45-мм, ее везли на Ангарский перевал всю зачехленную, чтобы не увидел никто, такой секретной считалась.

Особенно формировали уважение к военным фильмы, мы только и знали фильм "Чапаев", для нас Чапай был герой. Когда меня сегодня спрашивают, что я привез с фронта, я отвечаю: во-первых я привез Победу, во-вторых живым вернулся, в-третьих - усы а-ля Чапаев, которые завел на фронте в 23 года. Мы выросли на этой теплой и доброй пропаганде. Хотя как-то я у отца спросил, кто во время Гражданской войны на слуху был, ожидал услышать имена Чапаева, Буденного, Ворошилова, но он мне ответил: "Троцкий!"

В 1941 г. я окончил 10 классов 33-ей школы в г. Симферополе. 30 мая при сдаче выпускных экзаменов, играя на летней площадке в волейбол, заскочил в школу, там были брусья, подтянулся на них, сделал стойку, и упал. Поломал правую ключицу. Моя судьба в этом случае переломилась, так как у меня был вызов в Военно-морскую медицинскую академию в г. Ленинград. Но в связи с переломом, справка до сих пор есть, ехать я уже никуда не мог. А 22 июня началась война. Был солнечный теплый день, ничего не предвещавший, только утром слышались какие-то звуки, вроде грома, возможно Севастополь бомбили, хотя до него 70 км, но рельеф в Крыму сложный, а Симферополь на высоте находится по сравнению с побережьем. Недалеко от нашего дома на столбе размещалось радио, и вдруг по нему в 12 часов объявили о начале войны. Ну что ж, жаль, обида, что так случилось. Но мы, комсомольцы, были сильно подготовлены морально и психологически, кроме того, нас обучали военному делу, рядом стоял погранотряд, и лейтенант нас учил. Мы участвовали в полевых учениях, стрельбах, штурме высотки и так далее.

Война началась, но меня в армию из-за перелома не взяли, а уже перед приходом немцев в Крым эвакуироваться мы не смогли, не каждый мог уехать из Крыма, паника была сильная. Хоть на Перекопе и стояли наши 3 месяца, но все равно ворвались немцы. Так что я остался в оккупации, в этом у меня был один из минусов в моей дальнейшей жизни. Перед тем, как немцы заняли г. Симферополь, я с больной рукой и мои школьные товарищи в связи с тем, что наш директор школы был в штабе обороны, дежурили, копали противотанковые рвы, готовили город к обороне. Мы участвовали все, молодые люди, комсомольцы. Выкопанный нами ров шел по территории нынешнего учхоза Агроуниверситета, огромный, глубиной 4 м и шириной 8-10 м. Но оказалось так, что подготовленные нами позиции никто не занял.

Во время оккупации работал слесарем, молотобойцем, полгода учился в авторемонтной школе, затем два года в зубоврачебной школе. Здесь помогли мне родители моего товарища, устроили в школу. Годы прошли, легко не было, воспоминания тяжелые. В Крымском драматическом театре действовала группа подпольщиков, в которую входила артистка Перегонец. Она набирала молодых людей в балетные группы, чтобы хоть какую-то часть из них не угнали в Германию. И я участвовал в сдаче экзаменов в этот балет, но так как я высокого роста и кости у меня толстые, видимо, не прошел. Хотя для меня угон в Германию не страшен был, так как я учился в школе, а многих моих товарищей угнали. Одно лишь было страшно и обидно, что буквально в декабре 1941 г. немцы расстреляли всех евреев г. Симферополя, в том числе и моего классного руководителя, математика Берту Ароновну и двоих одноклассников. Вы думаете что, просто было в партизаны попасть? Загодя готовились. Кормили что на работе, что в школе ужасно, горелым хлебом. И кто-что, кто как мог, ничего за работу не выдавали, ни карточек, ничего не было. Отец же мой крестьянин, так он где-то нашел раненную лошадь и бричку, поехал в село на заработки, убирать, помогать, кое-что привез. Этим мы и спаслись, зерно уложили под крышей, под черепицей, потихоньку питались. Там же я, во время оккупации, хранил свой комсомольский билет. И когда Симферополь был освобожден, я вытащил этот билет, в военкомат шел с комсомольским билетом. За все просроченные годы мне начислили взносы, я их оплатил из своей солдатской зарплаты, а на фронте был членом комсомольского бюро стрелкового полка.

13 апреля 1944 г. по нынешней ул. Куйбышева со стороны Красной Горки прошел первый советский танк. Мы все поняли, что Красная Армия освободила Симферополь. Уже 14 апреля везде увидели расклеенные объявления с приказом таким-то возрастам явиться на призывной пункт, и 15-го я туда отправился. Зашел, не признался, что у меня два года медицинского образования, считал это зазорным, ведь в оккупации получил. И меня взяли в 561-й стрелковый полк 91-й Мелитопольской Краснознаменной стрелковой дивизии 51-й армии. Зачислили меня в роту автоматчиков, на второй день выдали форму, мы в ней друг друга не узнавали. Через пять дней, рано, в 9 часов утра нас построили, занимаемся, женщины приходят к части: "А вы не видели таких-то?" Смотрю, среди них и мама моя. Они нас в форме не узнали. Обучения серьезного не было, нам выдали автоматы в руки и отправили на учебный штурм высотки, стрельб никаких не было, но мы же в школе готовились.

Через неделю нас построили, подходит мл. лейтенант, вызывает 10 человек по-фамильно, в том числе и меня: "Забирайте вещи!" Мы собрались, нас увели в следующую деревушку, под Чистеньким, где перевели в полковую батарею 76-мм пушек, меня назначили заряжающим. В этом доля того, что я остался жив, так как стал артиллеристом. Батарея была на конной тяге, машин тогда было очень мало, только у специальных артиллерийских соединений. Мы передвигались исключительно пешком, только когда меня контузило, позволяли немножко на лафет сесть. Но когда двигались уже из Севастополя в Симферополь, моя правая нога попала под колесо пушки, получил сильную травму стопы правой ноги. Больше на лафет не садился, но с батареи не ушел.

А дальше пошла служба. Перебросили под Севастополь. В связи с тем, что наш полк пехоты понес сильные потери в боях за г. Мелитополь, мы не участвовали в штурме городе, но наша батарея вела обстрел Сапун-горы. Что в первый бой, что после на фронте мы пригибались, но не ползали, думали, пуля пролетит, но мимо. У Сапун-горы стояло очень много орудий, штурм шел два дня, оборона была сильная, и природные условия немцам помогали, и позиции хорошо оборудованные. Обстреливали мы интенсивно, настоящая лавина огня была, самолеты бомбили постоянно, ракетные установки били, мы их называли "Ванюшами". Прорвали наши немецкую оборону. Наша батарея следовала за пехотой, мы как артиллеристы приняли бой на последней точке немецкой обороны, на мысе Херсонес 10 мая: обстреливали отходящих немцев, их корабли по нам вели ответный огонь, в этом бою меня и контузило. После боя я увидел колонну пленных немцев, очень дисциплинированная колонна, человек по двадцать в шеренгу, с офицерами во главе. Шли они понуро, смутные, хмурые, головы опущенные. Но офицеров, видимо, слушались, не просто брели, а строем, четко шли. Хлопцы постарше к колонне кидались, часы забирали, но у меня характер не такой был, не стал я этого делать. Там, в Севастополе их взяли тысяч 80, я сам видел эту огромную массу пленных.

После взятия Севастополя нас направили обратно под Симферополь, мы простояли под городской ж/д станцией день или два, я как раз отпросился домой, когда нас повезли в баню, я оттуда недалеко жил. После погрузили на вагоны, помню, что вокзал был весь разбитый. Орудия поставили на платформу, лошадей завели в крытые вагоны, мы в товарных вагонах. Хлопцы постарше поют песню: "А чем, дева, плачешь? О чем слезы льешь?" А матери наши стоят на перроне и плачут. Окольными путями через Донбасс привезли в леса Гомельской области. Там случились странные события: нас переодели в чистое, новенькое, видимо, куда-то готовили. Недельку так постояли, нам вновь выдали старье, и пешком пошли в Прибалтику. Первым городом, который я увидел на марше, был Полоцк, через который идет глубокое русло реки Двина. Что я там запомнил: стояло два здания, тюрьма и церковь, все остальное было разрушено.

Началось наступление в Прибалтике, там я воевал до конца войны, бои были постоянно. Наша дивизия входила в состав 1-го Прибалтийского фронта, затем 2-го Прибалтийского. Первый бой в Прибалтике нашей части: штурм г. Митава (Елгава). Там протекала река, пехота нашей дивизии располагалась на плацдарме за рекой, мы же вели обстрел противника перед речкой. Наша пехота зашла в город, бои были очень тяжелые, командиру стрелкового батальона, как рассказывали, снесло голову, получилось, что он превратился во всадника без головы.

Вначале у нас была пушка старая, еще начала XX века, короткоствольная, мы ее называли "катапульта". Потом нам выдали орудие обр. 1942 г., причем то, которое мы отбили у немцев, оно у них в плену было. И вот лейтенант техник пришел, в орудии поковырялся. А рано утром, в 5 часов, подняли наш расчет и вывезли на позицию для стрельбы прямой наводкой по огневой точке противника. Недалеко от позиции находился коровник, навоз вокруг, станины было трудно укрепить, но кое-как поставили. Впереди нас точка противника, которую надо было расстрелять. Прицельный выстрел нашего орудия через панораму увел снаряд мимо цели. Я кричу наводчику: "Стволом наводи!" Я подал второй снаряд, он навел, прямое попадание, огневая точка уничтожена, а уже сзади нас снаряд разорвался. Третий раз выстрелить не успели, уже впереди нас снаряд разорвался. Мы быстро откатили орудие в укрытие, после этого второй снаряд противника попал по нашей огневой точке, но личный состав не получил ранения и орудие было сохранено. Поняли так, что техник что-то не то сделал.

В конце января 1945 года, морозы до -30°С, Курляндская группировка немцев попыталась прорваться в Восточную Пруссию, наша задача была сдержать противника. Нас бросили под г. Кретинген, чтобы преградить немцам путь. Перед нашим расчетом поставили задачу уничтожить на прямой наводке боевую точку противника в конце лесной дороги. Мы подкатили орудие вручную на наиболее близкое расстояние к огневой точке противника, которая вела беспрерывный пулеметный огонь. Двумя выстрелами огневая точка была поражена. Но в этом бою впервые у нас были потери - один убит, один тяжело ранен.

Когда нас перебросили под г. Кретинген, мы за ночь прошли 60 км. Вообще переходы были по 70 км, в полной выкладке, тяжело. Когда объявляли привал, каждый моментально искал место, где бы прилечь, поднимал вверх ноги, чтобы кровь отошла. Так отходили. Спать хотелось страшно, во время маршей держались за щиток орудия и по двое минут по 20 так спали на ходу. Потом менялись. Однажды смотрим, на привале места одному в палатке не хватает, в палатке уже лежит кто-то. Разбудили, спрашиваем его: "Кто ты?" Молодой человек в очках, отвечает: "Я лейтенант пехоты, еле-еле шел, не могу, спать хочу". Мы поняли, что он уже доходяга был и хотел отдохнуть у нас. Во время ночных маршей всякие случаи происходили. Как-то идем всю ночь, уже рассветает, вдруг что-то зашумело по колонне. Оказывается, в нашей колонне шел немецкий бронетранспортер, когда к рассвету, решил вырваться, но его подбили.

В 1945 г. меня вызвали в штаб полка и предложили идти в военное училище, на трехмесячные пехотные курсы, в мою пользу работал тот факт, что имелось 10 классов образования, редкость для того времени. Я, недолго думая, отказался, посчитал, что лучше я буду солдатом в батарее, чем командиром взвода в пехоте. Бывало, в прорывах в стрелковых частях личный состав уменьшался, и меня брали на неделю в пехоту, давали ручной пулемет, и по ночам сидел в окопе, расстояние между нашими солдатами метров по 500, туман, один сидишь, и прислушиваешься, не ползет ли немец.

В Прибалтике я был контужен во второй раз. Шел за орудием, в каске, вдруг пулевой удар, касательный по каске, я сразу шлепнулся, контузило. Но меня не направили в медсанбат, я дней десять глухим да немым проходил, молодой был, 22 года. Видимо, стрелял снайпер. После этого я до конца войны каску не снимал.

Уже война к концу приближалась, а бои все равно шли постоянно, участвовал в боях под Тукумсом, Либавой, Ригой. Под Шауляем немцы пошли в прорыв и наш полк туда кинули, чтобы их остановить, они сильны были, один наш полк разбили, многих в плен взяли. Там мы отразили танковую атаку. Наша батарея и другие сильно били, остановили атаку. Немецкая пехота за танком шла, наши пехотинцы ее отсекали, а нам поставили задачу подбить танки, они с ходу стреляли, напролом шли. Но нам удалось остановить танки, сыграл еще тот факт, что, видимо, старые модели танков были, небольшого размера.

На 10 мая мы готовились к наступлению, к нам пришло пополнение, подошли самоходки, СУ-100. Нужно было добить окруженные немецкие войска. 9 мая ночь на посту отстоял, утром проснулся: стрельба вверх, шум, гам, объявляют: "Победа!" Так я в 9 часов утра узнал о Победе. Бесконечная радость от этой новости, всеобщее ликование. И немцы уже сдались, мы на позициях видели колонны немецких пленных. И, к сожалению, видели колонну наших, русских, освобожденных из плена. Последние дни войны, а они в плен попали. Их часть была под Ригой полностью окружена и разбита.

После победы над Германией 51-я армия была направлена на войну с Японией, но в пути стало известно о капитуляции Японии. 91-я стрелковая дивизия была размещена в г. Молотов Пермской области, а 561-й стрелковый полк был преобразован в 170-й отдельный батальон. В декабре 1946 годе медицинской комиссией был признан годным к нестроевой службе и демобилизован. Так началась моя мирная жизнь.

- Кто определял цели для орудия?

- На прямой наводке цели определят командир взвода, а при стрельбе на закрытые позиции, там всем огнем руководил командир батареи.

- Сколько человек было в расчете? Как распределялись функции?

- В расчете нас было семь человек. Непосредственно у орудия в бою находились трое: наводчик, заряжающий и подносчик. Остальные, запасной и двое ездовых для 4 лошадей находились позади с лошадьми. Установкой орудия занимались заряжающий и подносчик, наводчик панораму готовил. Командир сам выбирал и занимал позицию невдалеке, подавал команды, определял цели. Сдружились мы крепко, до сих пор помню: в расчете наводчиком был россиянин, для него самый большой человек был полковник, он этот чин нараспев произносил, в соседнем расчете наводчиком был украинец Иван Тимофеевич Нестеренко, небольшого росточка, крепенький. У нашего орудия подносчиком был Довлет Михаил. Командир взвода - лейтенант Савелий Матаев, старше меня на 2 года, окончил Сумское артиллерийское училище, воевал под Сталинградом в Сальских степях, но почему-то так до конца войны и остался лейтенантом.

- Какие наиболее удачные и неудачные позиции орудия Вы могли бы выделить?

- Вы знаете, все зависело от того, как оборудуешь огневую. Я накопался их много, десятка три за войну, орудие вкапываешь чуть ли не полностью, только ствол торчит, бруствер готовишь, потом ходы сообщений роешь, в конце уже для себя окоп вырываешь. Одна беда: у нас лопаты были хилые, железные, а у немцев стальные. Когда нам попадала немецкая лопатка в руки, это была радость, ею можно было камни дробить. У нас в армии, к сожалению, к полковой артиллерии относились не особенно бережно. Когда мы как-то взяли немецкие позиции, я увидел, как были оборудованы огневые у немцев: деревянные обрубки, все выложено ими, опора под станины, они свою артиллерию оберегали и обучали. А у нас вон меня, необученного, взяли и поставили заряжающим. Ну что, стал заряжающим, после войны назначили наводчиком, перед демобилизацией поставили командиром орудия. И так обучения никакого и не было.

- Какие снаряды выдавались для боя на орудие? Нужно ли было разрешение на получение подкалиберных снарядов?

- У нас постоянно были и осколочные, и бронебойные, и фугасные, и кумулятивные снаряды. По команде взводного, подносчик передавал мне необходимый снаряд. Были и подкалиберные снаряды, но никаких разрешений на получение не надо было, просто стояла пометка на ящике. Недостатка в снарядах не было, но требовали все же экономить. Шрапнель не использовали, это сорокопяткам больше подходило, мы в основном осколочными били, зона поражения большая. Смазки на снарядах никакой не было, прямо из ящиков брали и вставляли в ствол,

- Окрашивали ли орудия? Наносили белую сетку "под снег"?

- Нет, летом большей частью маскировали под зелень травой и ветками, зимой оставались серые орудия, откуда столько краски взять.

- Катили ли 76-мм орудия вместе с пехотой?

- Нет. Непосредственно с пехотой взаимодействовали 45-мм, мы шли уже после пехоты. Они, сорокопятки, очень эффективными в бою были. Потому что они буквально с пехотой в одном ряду, и командир батареи 45-мм капитан Зарубеев после каждого боя представлял к награждению, а наш командир батареи капитан Мещеряков был скуповатый на награды, но себя не забывал, получил звание майора и два ордена до конца войны. Но никто не беспокоился, за наградами не гнались у нас. За бои в январе 1945 г. я был представлен к ордену "Славы" 3-й степени, а получил медаль "За отвагу". Это уже в штабе решалось. Также в конце войны я был удостоен благодарности верховного главнокомандующего Советской армии генералиссимуса И.В.Сталина: за освобождение г. Севастополя; за взятие города Митава; за прорыв обороны противника юго-западнее города Шауляй.

- Как располагались позиции орудий друг от друга?

- Недалеко, в 5-10 метрах. Поэтому и средства связи у нас были исключительно звуковые, радиостанций в батарее не было, появились уже после войны.

- Как кормили?

- Я считаю, кормежка была нормальная. Каша пища наша, хлеб, курево, рубленую махорку в пачках, отдавал товарищам, не курящий же. Котелок, ложка при тебе. Иногда сахарок давали. Подошел к куховару, большой котел у него, тебе налили, поел. Даже при перевозке выдавали кашу, на платформах куховарили. Только однажды нас старшина потерял, единственный случай за войну был у нас перерыв с едой. А так даже в окопах пища на передовой была четко.

- Как мылись, стирались?

- Выдавали мыло, где могли, там сами и стирали. Как был такой случай, недалеко от позиции пробегала речушка, нам позволили помыться. Только мы намылились, как тут же команда: "Отбой!" Так, намыленные, и оделись. Ходили в чистом, где водичка есть, купались. Отец, когда я уходил на фронт, дал мне совет: "Идет дождь, скатку, шинель (она через плечо шла) не раскатывай, а на привале уже мокрое снял с себя, а шинель надел. Второе: всегда в вещмешке имей кусочек сала, придет такой момент, когда ты будешь в таком положении, что есть очень хочется, а тебе никто не подвезет хлеба. Эти советам я четко следовал, помогало.

- Женщины были в части?

- Одну в штабе полка видел, куда меня дважды вызывали: первый раз для того, чтобы предложить пойти на курсы офицеров, второй раз, чтобы присвоить звание мл. сержанта. Еще одна женщина в медсанбате была. Они ходили под защитой офицеров, жизнь есть жизнь, потребность есть потребность. В конце концов, им было нелегко, а, может, даже и похуже нашего, но они выполняли свои задачи. Видел их на КПП, постовыми. Под Севастополем нас в садах поставили, вечером слышу мамин голос: "Степа!" Я откликнулся, оказывается, мама решила меня найти, номер полевой почты же знала. Подошла к девушке на КПП, и та ей рассказала, что мы где-то в этом районе расположились, в саду пушки расположены. Видите, что такое женщины!

- Как строились взаимоотношения с мирным населением в Прибалтике?

- Мы в городах не особенно останавливались. Только в г. Поневежес заскочил как-то в дом, людей не увидел, взял немецкую бритву фирмы "Золленген", правда, не воспользовался, ее кто-то из моего мешка вытащил, и, видимо, домой отослал. Мы, солдаты, особенно с мирным населением не общались. Только один раз была у меня встреча с молодой девушкой у одной деревушки. Она в костел шла, босиком, у них так принято, обувь берегут, только при подходе к костелу обувают. Улыбнулись друг другу, понравились, правда, выяснилось, что она все же русская по национальности. Другой раз утром рано подошли к латвийскому фольварку, усадьбе, не успели остановиться, как из соседнего дома пулеметная очередь по нам. Командир орудия приказал немедленно развернуть орудие, дали выстрел. Все сразу затихло, пулемет замолк, не бьет. В обед хозяйка с маленькой девочкой нас в большом помещении в усадьбе угощают вареньем, мы спрашиваем: "А где же ваш отец?" Они отвечают, что ушел. Вдруг через полчаса заходит мужчина, девочка кинулась к нему, мы поняли, отец. Дело темное, подумали, не он ли по нам стрелял. Но ничего не сделали, не докажешь.

- Сталкивались ли с власовцами?

- Пришлось один раз в лесу столкнуть с ним. Особист и зам по политчасти полка в лесу его допрашивали. Русский человек, форма обычная, что с ним сделали, не знаю.

- Какое было отношение к немцам?

- Вы знаете, я немецкий язык неплохо знал, в оккупации довелось с немцами общаться. Я считаю, что они народ более организованный, целеустремленный, дисциплинированный. Они были вооружены получше нашего, буквально во всем. Только на нашу зиму не рассчитывали, у них шинель была тоненькая-тоненькая, у нас же ворсистая, толстая. И все равно, они не однажды к нам приходили, но всегда получали.

- Как хоронили наших убитых?

- Без всяких торжеств выкапывали ямку, укладывали туда, засыпали, ставили столбик, и из консервной банки вырезали звездочку, брали из снарядных ящиков гвозди, и прибивали шанцевым инструментом. Были потери и у нас в батарее: командир орудия был в запасе, т.е. его орудие разбили, он ждал новое, как-то пошел по нужде, разорвался снаряд, и опознали его только по ордену Отечественной войны. Второй случай: один из наших батарейцев пошел на пост к орудию, мы в землянке сидели, с поста вернулся, а на посту забыл рукавицы, возвращался за ними, в лесу мина разрывалась, и мы его по кусочкам собрали. Также в одном из боев ранило в живот подносчика снарядов, мы как раз перед боем только плотно поели конины, лошадь убило, мы мясо приготовили. Я ему помог, санинструктора вызвал, но думал, что уже конец, все-таки ранение в живот, да еще после еды. Через 3 месяца получаю письмо: "Друг, спасибо, ты меня выручил, вовремя передал санитарам". Мы ведь постоянно помогали друг другу, язык простой, лексика нетрадиционная, ведь бой, горячка. Шутки всякие были. Однажды нас отвели с передовой, завели в сарай, показывали кино "В шесть часов вечера после войны", простой, чудесный фильм. Вдруг слышим звук: "Вжы-ы-ы". Мы все аж присели, думаем, что снаряд летит, а из-за перегородки в сарае выходит армянин Джавришян. Оказывается, он пошутил так.

- Были ли Вы всегда уверены в нашей победе?

- Эта мысль никогда не покидала, идеологически подготовленные были.

- Какое отношение было к партии, Сталину?

- Был у нас в части партийный работник, одновременно санинструктор. Помню, раздавал брошюру о 10 Сталинских ударах, там чаще всего упоминалась о Верховном Главнокомандующем. Мы же были простые солдаты, для нас самым главным был приказ командира взвода или командира батареи. Что они скажут, то делаем, не задумывались о большой политике.

- Получали ли Вы какие-то деньги на руки?

- Нет, там копейки какие-то были, на фронте ничего не выдавали.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Вначале был карабин, потом выдали автоматы ППШ.

После демобилизации в 1947-1951 гг. обучался в Крымском сельскохозяйственном институте. Получил диплом с отличием по специальности ученый агроном. После окончания института с 1951 года по 2002 год занимался агрономической и педагогической работой: главный агроном Мичуринской машинно-тракторной станции (1951-1958 гг.), главный агроном Зуйского и Симферопольского районов (1958-1961 гг.), главный агроном учебно-опытного хозяйства "Коммунар" Крымского сельскохозяйственного института (1961-1989 гг.), доцент кафедры растениеводства Крымского с.-х. института, затем агроуниверситета (1989-2002 гг.). Общий стаж агрономической и преподавательской работы составил 52 года. Без отрыва от производства закончил аспирантуру по специальности "Общее земледелие", защитил кандидатскую диссертацию с присвоением ученой степени кандидата сельскохозяйственных наук (1965-1970 гг.). Удостоен звания заслуженного агронома Украинской ССР (1980 г.).