Лазарев Вениамин Андрианович

Лазарев Вениамин Андрианович (далее по тексту Л.В.А.) - Вот такой черный ребенок был. Я по всем врачам, по всему городу его вывозил. Все! Порок сердца, порок сердца. А я в Талице, еще там жил. Баню истопил, под девяносто с лишним градусов нагнал. Ну, давай его сюда! И на верхний полог, да и прогрел. Завернул, и говорю: «Давай, иди, несите». И каждую неделю я его, значит, это дело, в бане парил. Под девяносто градусов. Потом ему годик стал, так, приходим в баню. А он показывает так: «Дед, дед, наверх, на верхнюю полку». И до сих пор мы с ним паримся. Ему уже двадцать два года, а мы вот и паримся. Так, что это дело. Премию надо дать, тому, кто баню эту изобрел. Это точно все баня. Вон, Маресьева-то, тоже ведь в бане, смотри, отпарили.

Бровцин Александр Викторович (далее по тексту Б.А.В.) - Да, есть там такой эпизод.

Л.В.А. - Там не эпизод, а целая история. Там его парили, и ноги отморожены были, и отпарили все-таки мужика. А где? Кто заболеет, раньше в лесу ведь работали, так как заболеешь - в баню! Так. Никогда с микрофоном не разговаривали со мной.

Кощеев Олег Геннадьевич (далее по тексту К.О.Г.) - Все когда-то бывает в первый раз.

Л.В.А. - Да, это точно.

К.О.Г - Давайте начнем, тогда. Можно ли сначала назваться, Вениамин Андрианович. Как Вас зовут, где Вы родились…

Л.В.А. - Какая семья ?

К.О.Г - Да, кто родители, когда родились, где родились.

Л.В.А. - Да. Родился я зимним ранним утром в четыре часа утра двадцать шестого января тысяча девятьсот двадцать пятого года. В семье я был уже пятый ребенок. Родился в семье крестьянина деревни Игошинской, Вымского сельсовета, Лальского, в то время, района.

К.О.Г - Это север Кировской области?

Л.В.А. - Да, Кировской области. В семье Лазарева Андриана Васильевича. У отца которого было девять детей, и все живы были, у деда моего. Жили, значит, до тридцатого года были единоличниками. Потом появились ТОЗы. ТОЗ - товарищеская обработка земли, в который отец первый и вступил. А он у меня тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения, отец. Был в деревне чуть ли не самый грамотный, окончил три класса Церковно-приходской школы. И в тридцатом году он вступил в ТОЗ. А в тридцать первом году образовались колхозы. Коллективное хозяйство такое. Вот и работали, и он работал в колхозе, и вся наша семья. Семья наша состояла из восьми человек. Шестеро ребенков, и двое, отец с матерью. Мать больная, но ребенков носила. Да. Работал отец один, а поэтому в колхозе работали мы за палки, за трудодни. Это значит, как поработаешь, там, на сколько, ставят пол палки, или палку. Трудодень, считалось, значит, палка. Я, говорит, сегодня заработал палку. Что давали на палку ? На палку давали, на трудодень давали горсть зерна. Если причиталось, значит. А неурожай, то и того меньше. Остальной хлеб все забирали государству. Потом образовались МТС. МТС поработает, зерно уберет, государство тоже заберет. А колхознику, что остатки осталось, какие-нибудь отходы, вот им и давали. Вот, знаете мы отходами в тридцатые годы и жили. Пусть это знают все, что действительно очень было трудно, и приходилось работать, он только на ноги становится, уже в деревне приучали его работать. В семь лет я уже работал, возил копны на лошадях, боронил. А в десять лет я уже начинал пахать. Уже пахать, потому что надо хлеб зарабатывать. Чем-то жить! Был в третьем классе, учился, пришел домой. Смотрю, половина пола, значит, дом большой был, вымыта, а вторая нет, в грязи. А мать лежит на лавке. Я спрашиваю: «Что такое?» - «А не могу!» А на печи сидят еще трое ребятишек, братьев.

К.О.Г - Маленькие?

Л.В.А. - Маленькие. Братья еще и в школу не ходили. Отец в лесу. А я посмотрел, ни куска хлеба нет. Мать от голода не может встать, на лавке лежит. Я сумку в угол, забираю лучковку, такая есть пила, и пошел к пекарне. В деревне была пекарня. Там напилил дров, наколол, мне дали пол буханки хлеба. Вот эти пол буханки хлеба, как вспомню, так в слезы… Ну и вот, я принес, и разделил всем поровну. По кусочку съели, мать кусочек съела, поднялась. А я снимаю обувь, штаны заворачиваю, и давай драить пол. С матерью домыли пол, вот так и жили в деревне. С куска на лебеду, да на куколь перебивались. Ну а потом в тридцать восьмом году родилась девочка, сестра. И в тридцать же восьмом году в деревне у нас появилась эпидемия дизентерии. А тогда против дизентерии ничего не было, один чай и сухари. Двадцать восемь ребенков нас в деревне умерло, в том числе и у меня братишка, шести лет, тоже. И остались мы впятером, ребенки. Ну, после окончания семи классов, а ходить было за четырнадцать километров в школу с пятого по седьмой класс, в лаптях. Зимой и осенью. Осенью идешь, там грязи полные лапти начерпаешь, придешь, портянки снимешь, отряхнешь в квартире, подсушишь, и на следующий день снова пошел в школу. Это значит, на квартире я жил там. После окончания семи классов, а закончил я с хорошими оценками, семи классов - куда ? Старший брат учился в средней школе, в Лальске, за шестьдесят километров. Двоих учить там нет возможности, одного кое-как, да и то с моей помощью. Пришлось идти в лес работать, зарабатывать деньги, чтобы ему помогать закончить среднюю школу. И, работа в лесу, а потом летом в колхозе. Зимой в лесу, а летом, значит, в колхозе. Брата взяли в армию с десятью классами в сороковом году.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, а в лесу тоже от колхоза работали или как?

Л.В.А. - Это по принудиловке, так называемая. Мы звали принудиловка. Потому, что дадут задание колхозу. Вот нас было около восьмидесяти с лишним домов, в каждом доме по пять-шесть ребенков было. А рабочих - два. Там, муж с женой, родители работали. А жить то надо! Где-то в колхозе копейку то не давали ничего. Так вот, на колхоз давали задание, десять тысяч кубов заготовить леса. Вот вам участок. Вы, со своими лошадьми, со своими людьми, лошадьми, с транспортом. Его вывезти километров за шесть - за восемь, к речке, чтобы сплавить этот лес и вот. Если нет, председателя колхоза за шкирку, забирают и давай, это…

К.О.Г - На проработку?

Л.В.А. - На проработку. ОГПУ тогда было. На проработку и за симуляцию, если не выполнишь, за симуляцию еще забирали, и председателя колхоза садили. Вот такая вещь. И, поэтому приходилось, воля-неволя, идти заработать копейку, купить себе какую-то одежонку, чтобы не в домотканом. Все ведь в домотканом ходили. Знаете, дома вечерами женщины пряли, потом зимой ткали, и вот такой, свои мастерили штаны. Значит, штаны, рубаха. Я семь классов закончил в домотканых штанах и домотканой рубахе, и в лаптях. Так что, надо было копейку заработать, приходилось в лесу. Вот так, и выполнять план. От этого, еще, как ты участвуешь, в колхозе. Если ты плохо там работаешь, и лошадь тебе не дадут дров привезти. Со всех сторон сжали, и государственный колхоз. Все! Бедного крестьянина. Ну а чего, большая семья, имели одну корову. А от коровы сдай государству триста литров молока.

К.О.Г - Это обязательно, да?

Л.В.А. - Обязательная поставка.

Б.А.В. - Это налог был?

Л.В.А. - Да, налог. Около тридцати штук яиц, сдать надо шерсть, надо сдать мясо, определенное количество, кожу, если ты забил, значит. Теленка контрактуют, знаете что это? Забирают в колхоз, значит, чтобы выращивать, не давали. И ничего, значит, в хозяйстве молока, если стакана два останется, так маленьким давали, оставалось. А больше ничего, никому. Поэтому и приходилсь. Н одного чтобы не было шатающегося, такое чтобы. Семь лет исполнилось - он уже работает: то колоски собирает, то полет, то еще что-нибудь делает, то… Все в работе, все в работе в колхозе. Иначе не выжить было, такой период, так, не выжить было, и никуда не убежишь. Паспортов не давали никаких там. Ни паспортов, никуда, чтобы мы в отъезд. Вот тебе есть, вот тебе, работай, гни спину - и никуда не беги.

К.О.Г - А если кто-то хотел уехать?

Л.В.А. - А никуда не уедешь без документов. И поймают, и вернут, и еще шесть месяцев дадут. Если даже сбежал, в ФЗО же брали. Из ФЗО убежал, его забирают из дома, и на шесть месяцев в тюрьму садят. У меня двоюродного брата, вот так вот отсидел шесть месяцев в тюрьме, потому что сбежал из ФЗО. А там тоже не очень сладко было. Ну а в сороковом году уже мне было пятнадцать лет. Я уже тогда был неспокойный товарищ. Я уже тогда мог лес валить, и в лесу работал на валке леса.

К.О.Г - А много ли Вам платили за эту валку?

Л.В.А. - А тоже гроши платили. Я не знаю, тогда рубль был, так это если рублей семьдесят-восемьдесят заработаешь в месяц. Сахар стоил, сахарный песок стоил девяносто копеек, что-то вроде этого. Печенье рубль с чем-то, десять, что ли. Хлеб стоил, и то, не продавали, редко. Это только в лесу, кто работал, работягам продавали, так и то, пол кило хлеба. Остальное, как хочешь ты, хоть на картошке проживешь. Потом я скажу это дальше, как на картошке-то, есть частушка. Ну и так вот жили. Ну, в общем, все-таки что-то зарабатывал для себя. Но даже за зиму я себе на костюм не заработал. На валке леса. А костюм стоил тогда где-то сто пятьдесят рублей. А мне парень, уже шестнадцатый год пошел. Вот так. Что было, так у меня отец забирал деньги, потому что надо семью кормить. А там, на колхозные то копейки. Вот так и жили. Ну а потом…

К.О.Г - Вы говорили, что брата у Вас забрали в сороковом году в армию.

Л.В.А. - Да, брата забрали в сороковом году в армию.

К.О.Г - Старшего, да?

Л.В.А. - Да, старшего. Двадцать второго года рождения. Десять классов окончил. Я его и возил в районный центр, там, на лошадке, в армию. И его отправили в Мурманскую область, на Кольский полуостров. Там он был до марта месяца, а в марте месяце его отправили в Ленинград, и в военное училище. Это уже сорок первый год пошел. И одиннадцатого августа сорок первого года он погиб под Ленинградом в Волосовском районе. Волосовский район, одиннадцатого августа он погиб.

К.О.Г - На него похоронка пришла?

Л.В.А. - Да, пришла похоронка на него. Но мы матери не говорили целый год. Все скрывали, что, вроде что-то не пишет. Погиб? Не обязательно, может все и хорошо с ним. Вот так. А я снова стал работать в лесу, зарабатывать. И из лесу пошли двадцать, по-моему, пятого августа. Надоело мне все это, как мозоль от ошейника. Добровольцем, с двадцать четвертым годом, и ушел в армию. В Горький, в Марьину рощу, попал, в противотанковый дивизион. Двадцать восьмой противотанковый дивизион. И там я проучился, сколько, девять месяцев. После девяти месяцев отправили наш состав дивизиона на фронт. А меня оставили, хотя я тоже просился. А как, тебе еще ? То ли посчитали, как малолетку, потому что раньше я ушел. То ли потому, что я действительно прилежный был. Любил технику, и все это. Мне присвоили звание сержанта и оставили для подготовки молодежи двадцать шестого года рождения. И вот я значит с октября сорок третьего по, чуть ли не июль, сорок четвертого года занимался. Был командиром отделения. Отделения противотанковых орудий. У нас была «сорокопятка». Были и 76-ти, тогда появились, тоже знакомились. Вот я вел занятия с этими. Командиром отделения был, взвода противотанковых орудий. Целых девять месяцев, даже десять. Я сейчас не помню. Готовили артиллеристов противотанковых. После этого, выпуск тоже двадцать шестой год отправили, а нас снова оставили. Как сержантский состав, для подготовки следующего состава, призыва. Ну, тут небольшое время, пожилых призвали, мы готовили. Но, что удивительно, простите меня, что в этом составе был один еврей. Рядовой. Ну а потом тоже, подготовку сделали, их тоже отправили. Опять сержантский и офицерский состав остался. Нас передислоцировали из Дзержинска, уже в Дзержинске мы были, под Невель. Станция Пустошка есть. Это было где-то в сорок четвертом году, где-то чуть ли не под конец сорок четвертого года. Стали разгружаться, там уже были какие-то бараки. Значит, в эти бараки, чтобы наша часть, состав, который, и налетела авиация, для бомбежки. Стали они бомбить. Ясное дело, что от состава побежали все. А там метров через сто такой лес. В лесу эти были бараки. Ну, так называемые казармы. И я тоже побежал. Ну, и , разрыв бомбы, меня завалило землей, и я когда очухался то, встал, и нога у меня подвернулась, вывернулась. Оказывается, что нога у меня, малую берцовую кость, перебило. Но закрытый перелом оказался. И я когда наступил, она, кости сошлись. Ну, меня после этого на носилки, и в полевой госпиталь, тут в Невеле был. Там я и откантовался два месяца на костылях, и пришел, но меня из части не выписали, из состава. В списочном составе части я так и остался. Восемнадцатый артиллерийский полк, уже был, ну и туда же я и вернулся на костылях. Ну а что, раз на костылях, мне и предложили. У меня подчерк был хороший, русский язык, ну вятский, у меня вятское наречие, конечно, никуда его не денешь. Мне сразу начальник штаба говорит: «Ну, зайди-ка! Товарищ сержант, ну-ка, попиши-ка вот тут». Я написал. «У! Да у тебя почерк хороший! Раз хороший почерк, вот тебе, иди ПНШ-3». А ПНШ-3, это помощник начальника штаба по секретной части. Ну и меня туда писарем. Сиди, да пиши там. Взяли подписку о неразглашении столько-то лет. Не разглашать ничего лишнего. А я сидел и в окошечко глядел, вдруг придут полковники, подполковники, то попросят, это. И вот, вся почта секретная приходила в секретную часть, надо было каждую бумажку зарегистрировать, отмечать, кому и когда доложено. Все, чтобы он расписался там, вот это все делал я. Значит, этим и занимался. А потом, сформирована, считай, часть, восемнадцатый запасной артиллерийский полк. И где-то в сорок пятом отправили нас в Опочку. И там пятый гвардейский стрелковый полк. В Опочке пятый гвардейский стрелковый полк, и меня снова туда, в секретную часть, писарем. Вот я там и дослужил, в секретной части, до демобилизации в сорок седьмом году. Вот моя тут служба в армии кончилась, началась гражданская.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, скажите, пожалуйста, если к началу возвращаться. Скажите, в деревне чувствовалось приближение войны?

Л.В.А. - Конечно. Я даже учился когда, так у на с учитель-историк, хороший был, Зарубин Иван Павлович. Ну, он так не говорил, что так значит, не положено. Тогда как-то кто-то из учеников, тогда Сталин был на обложке, взял, да ткнул циркулем. Так его чуть не посадили. А обложка Бубнова была, тетради фабрики имени Бубнова. Его признали, Бубнова, врагом народа, и все обложки ободрали с тетрадей. Тогда нельзя было ничего лишнего слова сказать. Если сказал лишнее слово, придет «Черный ворон» ночью, заберет и увезет, и ни пены, ни пузырей. Уже не знают, где человек. Нет его, нет. У меня дядю так вот забрали, отца таскали, хоть он был, то же самое. Один печник в деревне у нас жил, у него шестеро ребенков было, мал-мала меньше. Жена не работала, больная была. Пришел в сельсовет в фуфайке, в которой он в рабочей, ну она дырявая, глиной замазана. Секретарь и спрашивает: «Ты что, Василий Федорович, в таком костюме пришел к нам?» А он: «А на мне Сталинский костюм». За этот «Сталинский костюм» через неделю пришел «Черный ворон», увез, десять лет, и пять лет лишение прав. И ребенков, так вот, всей деревней кормили. А потом, чуть они подрастут, куда-нибудь столкают, чтобы работать. И один из них остался только живой ребенок. А он пришел уже где-то в пятидесятых годах, после смерти Сталина сгорбленным стариком, уже немощным, был в лагерях. Так что тут нельзя было ни одного слова лишнего сказать.

Б.А.В. - А учитель по истории то вам говорил?

Л.В.А. - А он так, завуалировано. Не все ученики понимали, что идет такое время тяжелое и прочее. Он умный очень был, историк Зарубин Иван Павлович. Так вот, тогда Ливаневский пропал, кто выше? Водопьянов высоко, а Алексеев выше. Наши пропагандировали, что все у нас хорошо, и все прочее. А на самом деле это дело такое, что, лапотная Россия была.

Б.А.В. - То есть, вы только от учителя знали, что война будет?

Л.В.А. - А иначе никто там грамотный в деревне не был, у всех были прижаты языки, или прикушены. Если, попробуй-ка скажи, что война там или чего, или это не правильно, или это не правильно, ОГПУ ночью приедет и заберет.

К.О.Г - То есть, даже и оттуда, из деревни забирали?

Л.В.А. - Так у нас из деревни трех человек забрали, и ни пены, ни пузырей из деревни.

К.О.Г - А вообще, большая деревня была?

Л.В.А. - У нас восемьдесят с лишним домов, и около пятисот человек населения. Потому что в каждой семье было, пять, шесть, семь. А у одной даже восемь детей. Что в деревне? Хрен, да редька, да длинная ночь. И, что, ребенок выходит. Так что это, знаете, в деревне очень много было населения. Поэтому каждый, ведь что еще было, были и такие в деревне прохвосты, которые не хотели работать. Но чтобы соврать, скажи ему что-нибудь, так он и посадит. Напишет в НКВД, а тогда ОГПУ было, и моментально уберут. Поэтому языки держали за зубами и прикусывали, и лишнего ничего не говорили. Рассмеяться, лишний раз пошутить, и то нельзя было. Вы понимаете, что, как жизнь была?

Б.А.В. - А вот Вы говорили, что рублей семьдесят в леспромхозе заработали?

Л.В.А. - Да.

Б.А.В. - А какой объем работы за это надо было выполнить?

Л.В.А. - О, это большой. Там норма была. Знаете, если подтоварник, то полтора кубометра в день надо. Если это пиловочник или строевой, то там два с половиной кубометра норма была. Так это что. Что надо сделать? Повалить, спилить, обработать все сучки, распилить, да еще и сгуртовать. Все скатать в гурт, в кучу, как говорят. И все это сделать. Это адский труд.

К.О.Г - Это на человека было, полтора или два с половиной куба?

Л.В.А. - Да, да. На человека.

К.О.Г - И все вручную, то есть пилы и топоры?

Л.В.А. - Весь инструмент были пила и топор. А больше инструмента у нас не было никакого. Да, еще вага. Знаете, что такое вага?

Б.А.В. - Да, знаем.

Л.В.А. - Это палка, которой складывали, скатывали в кучу. Вот и весь инструмент был. Так одних рукавиц не наберешься на это, что изорвешь на неделю. Как их называли в деревне, шейды. А сейчас, как это… На руки то одевать.

Б.А.В. - Рукавицы.

Л.В.А. - Да, рукавицы. Из холщовой тряпки.

К.О.Г - Из портянок, да ?

Л.В.А. - Да, вроде портянок. В деревне какую тряпку найдут, сошьют рукавицы. Лишь бы только не голые. А так то оцарапаешь все руки, и зимой тридцать градусов мороз, хоть бы что идет, работаешь.

К.О.Г - В одних рукавицах, и больше ничего не поддевали

Л.В.А. - Ну, иногда, если есть у кого шерсть, то свяжут. Из шерсти шерстяные рукавицы оденут они. Варежки, как, не варежки, шейды у нас назывались. Вот эта шейда надевается на рукавицу. Вот и все. Ну, и рукавиц не хватает на зиму. А шерсть, значит, если семья восемь - десять человек, то ведь каждому надо валенки. Зимой то ведь надо как-то ходить!

К.О.Г - Вениамин Андрианович, а валенки сами катали?

Л.В.А. - Валенки в деревнях катали. Есть хорошие катальщики, а есть такие, всякие.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, а еще подскажите, а вытаскивали из леса как? На лошадях?

Л.В.А. - Да, на лошадях трелевали. Называлось так: трелевка. Они трелевали, подвозили к дороге. Там была ледяная дорога проложена. И потом уже, на таких санях со стойками, и отсюда трелеванный лес. Кубов шесть-семь нагрузят и везут туда, к реке.

К.О.Г - Тоже на лошадях?

Л.В.А. - Тоже на лошадях.

К.О.Г - А сколько лошадей туда надо было впрягать? Две, три?

Л.В.А. - Нет, одну. Она под горку шла. Да ледяная то, по ледяной то скользит. Там же были металлические пластины на полозьях сделаны. Вот и туда под уклон, шесть километров или больше ты и везешь. Привозишь к речке, там уже свальщики, здоровые мужики. Или такой свальщик, он сам здоровый, вот и говорит. Я привез, пятнадцатилетний парень. Он за вершину выкатывает, а штабель вот может и такой быть. А тебя заставляет катить за комель туда. Так вот, пупок надрывается, через всякую силу, стараешься туда закатить. До того дозакатываешь, что придешь, так на ногах еле стоишь! В бараке то. В бараке ведь там жили.

К.О.Г - Просто лесовоз сейчас везет восемнадцать - двадцать кубов. А если лошадь шесть - семь кубов везла, то это уму не постижимо.

Л.В.А. - Это по ледянке.

К.О.Г - Все равно. Я понимаю, что по ледянке.

Л.В.А. - Знаете, вот такой наложен этот. Там же стараются так, чтобы меньше ассортимента положить, скажем, пиловочник, или шпальник. А подтоварник там отдельно, чтобы было лучше сваливать на скатке. Вот, на складе. Это так склад назывался. Вот там десять-пятнадцать тысяч кубов, все это по берегу речки разложим, накатаем. А потом весной скатываем, тоже рычагом сюда, в реку. И молем сплавляем.

Б.А.В. - А бытовые условия там, какие были?

Л.В.А. - А вы не говорите. Это не спрашивайте.

Б.А.В. - А почему?

Л.В.А. - А какие? Если валенок нет, так в лаптях ведь там работали зимой в лесу.

К.О.Г - Это в тридцать градусов?

Л.В.А. - Конечно! Вы что думали, если есть, я в лапти портянки там накручу. Если носки шерстяные есть, то это хорошо. Надеваются шерстяные носки, портянкой домотканой обмотаешь, в лапоть затолкаешь, привяжешь, чтобы он в снегу не оборвался. А то бывает и в снегу оборвется, вот тогда прыгаешь на одной ноге.

Б.А.В. - Ищешь?

Л.В.А. - Да, где это найти, да как, да выколотишь его от снега то, освободишь, а потом одеваешь. А надо чем- то привязывать, а веревка то оборвалась. Может и потеряться. Вот и прыгаешь, ищешь. Ну, чего, придешь, раздеваешься в бараке. Там две печки были, большой барак, там человек, наверно, полсотни в этом бараке жило.

К.О.Г - Железные печки?

Л.В.А. - Нет, какие железные!

К.О.Г - Русские?

Л.В.А. - Нет, не русские. Просто печки четырехугольные кирпичные, из кирпича сложены. И вот, их натопят, около печки веревок навешают. Там приедут, что-то ведь надо поесть, столовой то нет. Даже столовой нет! Если есть кусок хлеба - вот хорошо, да кипятку, да кипяток. Сахара не было, ничего, чая не было. А был чай, вот плиточный такой, из малины, спрессованный. Малина там и прочее, фруктовый. Вот если есть он, хорошо его заваришь, да вот кусок хлеба, и все поешь. А лапти снимешь да подвесишь, и ходишь в носках или в портянках по бараку. А утром схватишь, да побыстрей, чтобы, надо первому лошадь запрячь, первому выехать, первому и в барак приехать, потому что послед шли. Вот и ешь на ходу, и все, и пеал дальше.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, вы говорите, что два барак было, по пятьдесят человек?

Л.В.А. - Да.

К.О.Г - То есть, сто человек в лесу работало, да?

Л.В.А. - Может и больше. Даже пригоняли с Лузы, так вот и больше. Натромбуют, так воздух такой сырой от этого, особенно осень и весной, когда сырое то все. Да и тут то, и зимой, придешь, так тоже надо. Была сушилочка там повесить. Так там и такие вещи случались, что повесишь и не найдешь на следующий день.

К.О.Г - Воровали, да?

Л.В.А. - Кто-то уже намотал себе на ногу. Так что, вот так получалось. Вот такие бытовые условия. Но баня была.

К.О.Г - А сколько? Один раз в неделю?

Л.В.А. - Да, где-то… Нет. Раз в десять дней. Это баня. Та истопят баню, вот и ходишь. Там и парни, и мужики, и девки, и бабы - все мылись вместе. Куда денешься? Вот так.

Б.А.В. - Так получается, что горячего Вы вообще там не ели, да?

Л.В.А. - А какое горячее? Если горячее есть что, так в котелке согреешь и там, или в сушилке, или сваришь картошки, или еще чего-то там. Картошка особо. Из деревни что привезешь? Картошку!

К.О.Г - Морковь?

Л.В.А. - Да не было у нас моркови, не садили. Не садили у нас ни морковку в деревне, ни свеклу. Ну, некоторые садили морковку, а все: картошка, капуста, голландка. Знаете, что такое голландка?

Б.А.В. - Нет.

Л.В.А. - Брюква. А брюкву знаете?

Б.А.В. - Да.

Л.В.А. - Мы звали голландка. Да все, да лук. Да все овощи: картошка, голландка да лук. Лук, ну и капуста. Главное капуста. Капусту в бочку по десять ведер солят, да и больше. Заготавливают осенью грибы, ягоды - вот и все. Вся еда. А в лесу тем более. Кусок да кипяток.

К.О.Г - То есть, мяса, практически, совсем не ели, да?

Л.В.А. - Какое там мясо, откуда? Это, там, в деревне такие анекдоты ходили. Но его не высказывали, про себя. Вот, говорит, государство: шерсть обреет с тебя, кожу снимут, яйца отрежут, мясо тоже. Мышцы, тоже ,снимут, и все это государству сдадут - останется один скелет. Но никто это вслух не высказывает, а так где-то в своей компании может где-то сказать, чтобы не продали.

К.О.Г - Там, где уже все свои?

Л.В.А. - Да, где уже все свои. А на самом деле так и есть ведь: мясо сдай, молоко триста литров сдай. А корова, сколько еще доить, так как накормишь. А кормить то в колхозе нам не давали. Тоже, украдешь, так, принесешь, так сено, вот так коровку и прокормишь. А то на соломе. А солому ржаную, да помнут, так, да дадут, так такое и молоко. Она еле качается, на веревках подвешивают корову то. До весны, чтобы выгнать хотя бы. Вот какая жизнь была.

Б.А.В. - А Вы говорили, что из куколя делали, ели. Куколь это что такое?

Л.В.А. - А это вот что. Лен сеют, а верхушка то, где семена есть. Так вот, семена то возьмут, а это оболочка то…

Б.А.В. - Шелуха?

Л.В.А. - Шелуха.

Б.А.В. - От льняного семени?

Л.В.А. - Вот это называется куколь. Вот этот куколь размалывали на…

Б.А.В. - На ручной мельнице, да?

Л.В.А. - На ручной мельнице, лебеду, для склеивания, если есть, мучки.

Б.А.В. - Немножко добавят?

Л.В.А. - Да. Добавят немножко мучки. Вот, на этом, значит и жили.

Б.А.В. - Это лепешка такая?

Л.В.А. - Да, лепешка. Мать то говорит: «Лепешки, у Алешки на картошке колосит». Так же тут.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, еще вопрос вот какой. Жили в таких условиях в этих бараках. А болели часто?

Л.В.А. - А почему-то редко болели. Не знаю, видимо так закаленные были, что все это переносили, так редко болели. Чаще умирали в возрасте, не дожив до шестидесяти лет. А так вот, только в тридцать восьмом году, эпидемия то была дизентерии, та вот тогда двадцать восемь человек в деревне у нас умерло. Ну, молодые ребенки до семнадцати лет, так, молодого возраста которые. Нечем! Не лечили! Только чай, если есть. Да где чай найти тогда, в то время! Чтобы чай где-то купить. Ну, и сухари. Так что, домашние. Сэкономят, да сделают, сухарей то, сделают, насушат.

К.О.Г - То есть, никакого медпункта, ни фельдшера не было в деревне, да?

Л.В.А. - В деревне то не было, а там, за пять километров, была участковая такая больница. Но туда не поместишь, потому что не брали. Да и некуда, да и лечить там нечем, в участковой то больнице. А что он сделает? Боялись ходить то в нашу деревню, ходили, карантин наложен был, так там это.

К.О.Г - А, карантин каким образом соблюдался?

Л.В.А. - А каким? Только соблюдался, что в деревню не заходили посторонние, никто. Вот и все. Да и из деревни не выпускали.

К.О.Г - А как не выпускали? Кого-то ставили?

Л.В.А. - Нет, не ставили. Кого, написано было, аншлаги написаны были, что карантин и все, обход туда-то. Ну а на полевые то работы, все работали ведь. И на сенокос, сено косить, скота кормить, урожай убирать. Я четырнадцать дней из-за этого карантина не ходил в школу. Не допускали. А потом уже сняли карантин, пришел в шестой класс. Там уже алгебру проходят, арифметику всю прошли, там А минус Б в квадрате, а я как баран на новые ворота. И первую четверть получил два. А потом уже, у меня напарник хороший Веня, был, Жуков. Так он: «Ну-ка Веня, ты мне расскажи, я ведь пропустил вот четырнадцать дней. Так это что, как, чего?», на следующую четверть уже четыре получил, немножко стал соображать.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, а кроме работы у Вас какие интересы в жизни были тогда?

Л.В.А. - А какие интересы! Интересы были, чтобы поесть. Бегаю, так чтобы только сытому быть. Вот интересы и есть. А в деревне, ну, деревня обычно еще на вечорки сходить. Ну, гармошка была, там две гармошки у нас деревне или три. Ну, вечером когда-то, если в такой выходной день, когда бывает. А выходные дни в сельском хозяйстве почти не бывает. Ну, там праздник бывает, скажем, что: Петров день, Ильин день. Вот это уже, не обращали ничего внимания на это, никакие председательские предупреждения, все равно отмечали.

К.О.Г - То есть, церковные праздники все-таки отмечали?

Л.В.А. - Да. Такие праздники, церковные. Вот церковные отмечали праздники. Ну а октябрьские, Вы знаете, мы их почти не считали , чего считать то их. Не было, да и отмечать то нечем. А к этому, скажем, что к Ильину дню готовятся уже, экономят там, сметанки хозяйка немножко, пару там, несколько яичек сэкономит, маслица, еще чего-нибудь, такое. Ты сидишь голодный, там на картошке, но она ведь скажет: «Как, это же праздник. Да ости придут, та хуже остальных, что ли. Надо ведь чем-то угостить». Вот она и экономит. А нам на стол не подает. Вот так. Ну, вот такие праздники. Но потом, все-таки, это в октябрьскую, редко и то встречали. А май вообще не встречали. На поле, если там, можно.

К.О.Г - Посевная.

Б.А.В. - Посевная же самая.

Л.В.А. - Да, посевная. Вот так. Вот так и жили, не тужили.К.О.Г - Вениамин Андрианович, скажите, вы на вечорки ходили, а выпивали? То есть, было ли у вас что-то, пили водку, или спирт, или что-то еще?

Л.В.А. - Этого ничего в деревнях не было. Потому что не на чего было пить. У нас один в деревне был сапожник, который сапог подправил, ему дали, так вот он выпил. А в праздники, если хозяин раздобудет бутылку водки, так эту бутылку водки два дня пьют. Вот по такой рюмке, по наперстку. Не на что было.

К.О.Г - А самогон сами не гнали?

Л.В.А. - Так не из чего гнать то было!

К.О.Г - Хлеба то не было, точно.

Л.В.А. - Да, хлеба не было. Картошки и то не хватало до весны. За зиму, картошка да капуста еды, да грибы еще, да ягоды. Вот и все. Живот набьешь, пока ходишь. Раз - два пукнешь - и все вылетело.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, давайте про учебу теперь поговорим. Про пушки Ваши. У вас какие пушки были сорока пяти миллиметровые, сорок второго года, или старые еще, сорок первого ?

Л.В.А. - Нет. «Сорокопятки» у нас были.

Б.А.В. - Ну, были, но там еще была модификация сорок второго года.

Л.В.А. - Там тридцать седьмого года тридцати семи миллиметровые были, так этого у нас уже не было. А были «сорокопятки», так мы их называли, противотанковые. А потом уже в сорок четвертом году семидесяти шести миллиметровые.

Б.А.В. - ЗИС-3, да?

Л.В.А. - Да. Вот эти, значит, пушки. Которые были на Курской дуге. Они там как раз, на Курской дуге, сыграли большую службу, на Курской дуге. Но не пробивали «Тигры».

К.О.Г - Не пробивали?

Л.В.А. - Не пробивали. Настолько, там же броня то у них же была очень толстая, и, при том, особая. Поэтому на десять-пятнадцать километров и вторглись они на Курской дуге.

Б.А.В. - Какая тяга была у вас в дивизионе, в полку?

Л.В.А. - Какая тяга? Сначала ручная. Таскали на себе пушки на стрельбище, когда на огневую позицию к себе. Потом, значит уже, «полуторки», самые были ходовые, Горьковского автозавода. А когда мы были в Марьиной роще, Горьковский же автозавод бомбили, и нас, на наши землянки тоже бомбили, рядом бомбы разрывались.

Б.А.В. - Расскажите, как проходило обучение?

Л.В.А. - Ну как Вам сказать! Распорядок дня был такой, что в шесть часов подъем, в одиннадцать отбой. Вот, до шести утра, завтрак там сходишь. Чего там, вот дадут суп первое. Вот у меня убрала листву от капусты. Вот эта первая то листва, зеленая, вот она собранная была с поля, промытая, и изрублена топором так, что там вот такие щепы были. И вот таких два бобочка колбасы. И все вот эта зелень. Нальют, там, черпак норма. Ну, и все это съешь, и ничего. Вот такой кусочек хлеба. При том он такой, что взял его и сжал, он как тесто. Вот это, значит, давали.

Б.А.В. - Так называемый, хлеб с приварком?

Л.В.А. - Не знаю. как он там называется. У нас вот так возьмешь, что, он нарежет там, буханку на десять человек, а буханочка такая. Там: «Кому!?», отвернешься, «Кому? Иванову, Петрову, Сидорову». Там он что, это нарежет, там значит. Ну и все, пошел на плац, где стоят пушки. Там материальную часть изучали. Потом, уже когда материальную часть подработали, на огневые позиции тащить эту пушку. Там, значит, сами вывели, огневую позицию оборудовали, еще что-то…

Б.А.В. - А расскажите, как оборудовалась огневая позиция?

Л.В.А. - А что, этой лопаткой саперной. Снимаешь дерн до, вот такой копаешь здесь, а тут траншеи, чтобы расчет бегал. В случае чего убегал, скрывался. Ну и пушку тут же оттащить с огневой позиции, если обстрел будет там, тоже для защиты дальше. Вот и тащишь. Это значит, расчет пять или шесть…, сейчас скажу. Командир орудия, наводчик, заряжающий, подносчик, два станочника. Ну это шесть человек .на «сорокопятку» то. А семидесяти шести миллиметровое орудие не утащишь. Там надо крепышей.

Б.А.В. - Ну, на фронте то ее таскали ведь.

Л.В.А. - Ну а как не таскали!

Б.А.В. - Огневую позицию менять то надо.

Л.В.А. - Огневую позицию надо менять. Будут бомбить, так убирайся, давай, тащи! С удвоенной силой, там появляется злость такая, что, знаете, зубами бы перегрыз кого угодно. Вот ведь что, злость.

Б.А.В. - То есть, я понял так, что запасную огневую позицию готовили, да?

Л.В.А. - Да, обязательно.

Б.А.В. - Одну?

Л.В.А. - Да, одну запасную позицию.

Б.А.В. - А как орудия в батарее и в дивизионе располагали? Этому учили, как располагать?

Л.В.А. - Ну, конечно, да.

Б.А.В. - Какой был порядок?

Л.В.А. - Порядок там, что специально у каждого взвода, а у взвода там три орудия. Это отдельно вот этот взвод, вот этот взвод, и там были этикетки. Не дай Бог не зачехлено, или грязно, еще что-нибудь. О ржавчине даже говорить не надо, потому что драили, как матрос палубу. Драили таким поршнем внутри, после стрельбы особенно. Иногда и произвольно на учебных занятиях каждый командир роты, командир взвода, выбирал свое место для своего взвода, для своих орудий. Он может быть и пятьдесят метров, а может быть и дальше, постановка одних орудий от других. Смотря как, чтобы, в случае, если бомбежка.

Б.А.В. - То есть, Вы этому не учили, да?

Л.В.А. - Почему не учили? Там все, зачем держать то. Ведь эта держится то основа, заложена как раз в учебных отделениях, где он учится. Если этого у него не будет, тогда он встретится на фронте с недругом, тогда он как, куда, что поступать!

Б.А.В. - Так вот, а какие правила были, как располагать орудия: во взводе, в батарее?

Л.В.А. - Да. Там без правил.

Б.А.В. - Без правил?

Л.В.А. - Да. Потому, что как лучше.

К.О.Г - Ни в линию, ни в каком то порядке?

Л.В.А. - Нет. Ни в какой линии, в порядке. Может, и, в шахматном, может и так, в линию, может и кто-то спереди, кто-то сзади. Кто как, что как удобнее. Потому, что там варианты. Как бомбежка, как еще что-нибудь будет. Вот эти все ситуации учитываются.

К.О.Г - Привязка к местности, наверное, тоже?

Л.В.А. - Да, да. И с местностью, все-все.

Б.А.В. - А фронтовики были среди преподавателей?

Л.В.А. - Фронтовики? Были. Были и фронтовики. У нас был помкомвзвод, один фронтовик. Потом фронтовики командиры взводов были.

Б.А.В. - Офицеры, да?

Л.В.А. - Да, офицеры. Ну, и нас, молодежь, натаскивали, учили работать со стерео трубой там, с буссолью, все чтобы знал, как. Это уже и мы преподавали, учили этому студентов, или как их...

Б.А.В. - Курсантов.

Л.В.А. - Курсантов.

Б.А.В. - И у Вас была должность командира орудия, расчета, да?

Л.В.А. - Да.

К.О.Г - А по времени сколько эти курсы длились?

Л.В.А. - А это длились девять месяцев. Все чтобы пройти, чтобы он был настоящий артиллерист, и чтобы он на полигоне, все это через полигон. Все пропускали, что надо, через полигон. А если ты не будешь, то как стрелять то будешь, как будешь наводить цель, п вижущейся, по стоячей, бронебойным, разрывным. Один генерал, стреляли мы на стрельбище, одного там спрашивает, тоже генерал командовал: «Разрешите мне, товарищ генерал», а сам генерал-майор, «выстрелить». - «Да». А там уже пристрелка то сделана была, настроен прицел и все. Так он навел, да нажал на кнопку. И попал сразу. Обычно для пристрелки дается три снаряда: перелет, недолет и центр. Там уже командую я, командир орудия, сразу: «Прицел такой-то, расстояние такое-то, все». А он выстрелил, и попал в щит, там, на полигоне. Как маленький ребенок он от этого дела, чуть не заплясал, этот генерал. Приезжал к нам генерал Кулик, бывший маршал. Не знаете такой период, тридцатые?

Б.А.В. - Знаем. Генерал-лейтенант он тогда уже был.

Л.В.А. - Генерал-майор он был.

Б.А.В. - Генерал-майор уже даже?

Л.В.А. - Да. Его разжаловали. Тогда Тухачевского расстреляли, и прочих, это в тридцатые годы. И Кулик, все у меня. Отец то маршалов собирал, он был маршалом.

Б.А.В. - Пять маршалов было.

Л.В.А. - Да, и Кулик был. Так вот он приезжал в Дзержинск, как раз генерал-майором.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, а какие снаряды Вы знали для своих пушек?

Л.В.А. - Да я уже сейчас и забыл. Номера все, а бронебойные.

Б.А.В. - Бронебойные были.

Л.В.А. - Да.

Б.А.В. - А подкалиберные были у Вас?

Л.В.А. - Были.

Б.А.В. - А с какого времени они появились у вас, Вы не помните?

Л.В.А. - А я не помню, но, по-моему, чуть ли не сразу, в сорок третьем году.

Б.А.В. - В сорок третьем году они у вас были?

Л.В.А. - Да, были. В сорок третьем году были.

Б.А.В. - Или по крайней мере, в конце сорок третьего они были у вас?

Л.В.А. - Да, были. Подкалиберные. Это, значит, сильнейший.

Б.А.В. - А Вы не помните, в боекомплекте какое соотношение было вот этих снарядов?

Л.В.А. - А я не знаю, не помню. Там ящики бронебойные, ящики разрывные, осколочные. И бронебойными стреляли, и осколочными стреляли, поражали цели там. По движущимся. Движется там по траншее, в траншее сидят, двигают, вот, мы по этим и стреляем.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, скажите, пожалуйста, как Вы опишите взаимоотношения солдат и офицеров в дивизионе и в полку?

Л.В.А. - У нас были прекрасные. Тогда выполнение дисциплины было беспрекословное. И отношения офицеров, и сержантского состава, и рядового, тоже прекрасное. Чтобы там не обижали никого, редко наказывали. Что как сейчас это я смотрю по телевизору, да какой идет бардак, извините за выражение, так это бы я не завидовал. А тогда, в период войны, дисциплин была ой-ей-ей какая хорошая. Да, и мы не обижали один другого никогда. И всегда помогали, не взирая на личность. Там он рядовой, или, ну, конечно, Устав есть Устав. Выполняй, потому что Устав для всех. Он одинаков для рядового, для сержантского состава, для офицерского состава. Вот одного у нас старшину, так его отправили в штрафную роту.

К.О.Г - А за что в штрафную роту отправили, Вы не помните?

Л.В.А. - Я не знаю. Это не в нашей батарее, в соседней батарее. А в нашей батарее был порядок отличный.

Б.А.В. - А знакомо ли Вам понятие штабная или тыловая крыса? Вас так называли?

Л.В.А. - Это может назвать тот, кто не всегда может правильно оценить, то, что выполняет тыловая крыса. Были там такие. Но это очень было редко, остальные все трудились. Да еще в тылу, да еще при таком пайке там, так не то, что на фронт. Так они полуголодные ходили. Так тут убежишь скорее оттуда, из штаба. А кто же должен обеспечивать, кто же должен учить, кто же должен обслуживать? То же ведь надо. Без этого ведь, куда денешься. Если не накормишь солдата, вот он, призвали, я вам говорю такую чепуху, так чего? Ее тоже надо приготовить. Ну, может там кто у руля, у продуктов, так может и получше питался. А основной состав, то ведь он ходил полуголодный. А эти ботинки дали, американские, они на морозе в тридцать градусов как застынут! Так как колодки! Да одну портяночку байковую дадут, так вот попробуйте походить так, что тут и ноги отморозишь. Вот тут тыловая крыса и будет хороша. Убежит скорее на валенки, да на шубу.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, скажите, вот Вы пошли добровольцем.

Л.В.А. - Да.

К.О.Г - А много у Вас в деревне было тех, кто добровольцами ушли?

Л.В.А. - Нет. Да, я почему ушел, потому что погиб когда брат, я все считал, что надо отомстить за него. А так сложилось, что я практически не попал, только под бомбежку попал, да и ногу перебило мне. А там считали, что хороший сержант, хороший командир, хороший воспитатель. А где ? Ведь надо искать. И тоже выбирать потом кого-то. Ведь они тоже оставляли, начальство то. Ведь я просился, говорю: «Отправьте».- «Нет. А кто должен здесь работать? Кто должен учить, кто должен воспитывать, кто должен готовить?»

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, а скажите, Вы были хорошим командиром?

Л.В.А. - Ну как я, Александр, себя оценю? Это должны другие оценивать. Я и в детстве служил с ребятами, никогда не обижал, если меня не обижали. Но всегда сдачи сдавал, если меня обижают. А как я могу обидеть солдата в отделении, если он такой же молокосос, как и я? Чтобы его побить, он и так обиженный считается.

К.О.Г - А у Вас старше Вас много было в отделении?

Б.А.В. - И среди курсантов?

Л.В.А. - Это только одни пожилые были, один набор. А там остальные все молодежь. Двадцать шестой год, двадцать седьмой год, вот. А потом там уже, после войны, были пожилые. Да и я уже, когда отработал больше года в секретной части, с майорами да подполковниками, после войны все это в секретную часть приходит сразу: приказ о демобилизации, или что, так они бегают и интересуются. Один полковник, заместитель по политической части полка, документов целая папка, значит, он берет у меня, какой документ ему надо. «Распишись». Он расписывается за то, что берет, что получил, а потом сдавай. Он взял, расписался, да папку то по пьянке где-то и потерял. Он меня всяко уговаривает, то, другое, пятое. А я говорю: «Нет. Не буду».

К.О.Г - Свою голову подставлять…

Л.В.А. - Да. Свою голову за него подставлять не буду. Ищите. Собирайте, что у меня там зарегистрировано. Вот тогда я у Вас приму и все. Ходил где-то, собирал.

К.О.Г - Нашел?

Л.В.А. - Нашел, да.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, давайте мы вернемся еще к началу войны. Как Вы узнали о начале войны, о том, что война началась? Как вы в деревне об этом узнали?

Л.В.А. - А в деревне где-то узнали мы на второй день, по-моему. Или на третий ли, даже. Это из района позвонили, что началась война. Я помню. это было воскресенье. Сейчас надо вспомнить, где я был. А нет. А телефон то был. Вот из района и позвонили, и сказали, что началась война. Все заохали. А которые подлежат мобилизации, носы повесили. Собираться начали. Быстро повестки, приехала целая комиссия ветеринарная, лошадей там все отбраковывает, отбирает. Отобрали, забрали лошадей, наверно, пятнадцать у нас из деревни.

К.О.Г - А много по повесткам ушло?

Л.В.А. - Много у нас ушло. Много ушло, много не вернулось.

К.О.Г - А был ли какой-то митинг, собирал вас?

Л.В.А. - Нет. Никакого митинга не было, просто так. Сарафанное радио, моментально. Только в сельсовет там позвонили, что началась вона, в сельсовете, там был посыльный, и пробежал, одному сказал, а остальные уже. Знаете, там, в деревне сарафанное радио - раз! И началась война, ой-ой-ой-ой!

К.О.Г - Скажите, в начале войны у многих было такое настроение, что немцы не противник, шапками закидаем, война вот-вот зкнчится, да и все нормально будет?

Б.А.В. - Да. Видите ли, был такой наш строй, что нас начинали обрабатывать с детства. Что наша страна лучшая, что у нас все лучшее, войска самые лучшие. Там, Чкалов летал через Северный полюс, Ливаневский, там другие, Гризодубова. Вот какие у нас самолеты, нам не страшна ни война, ничего. И поэтому мы, пацаны. Да и другие, верили, что все это, вроде, не долго. Раз у нас шла такая пропаганда, что мы сильнее всех прочих. А потом. Когда я почитал все, так, что и Жуков убирал все эти сооружения, что не нужны они. А они бы вот и пригодились бы. Все укреп районы они и снесли.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, а тогда, в июне-июле сорок первого в деревне были добровольцы?

Л.В.А. - Ой, это очень редко. Почти нет. Ведь у каждого семья. Пять-шесть ребенков. Надо их кормить, а это основной кормилец был.

Б.А.В. - А ребята двадцать третьего, двадцать второго года?

Л.В.А. - Это были такие.

Б.А.В. - А среди них?

Л.В.А. - Ну, а среди них, значит, особенно такие, которые получили образование, что уже политизированы так. Вот те добровольцами шли.

Б.А.В. - А их много было?

Л.В.А. - Немного. Их немного.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, Вы говорили, что забирали лошадей на фронт. А я слышал, что забирали не только лошадей, но одно время и забирали коров. То есть, забирали. А потом коров на мясокомбинат, а мясо на фронт. Начинали. Но потом приостановили. У вас было такое?

Л.В.А. - Я не помню такого, чтобы коров забирали. Увеличивали поставку мяса с колхоза, так это вот , видимо, действительно такой забор был скота, что увеличение. Вот это, это было.

К.О.Г - То есть, нормы увеличивали?

Л.В.А. - Да, увеличили норму сдачи скота государству.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, расскажите, как изменилась жизнь в деревне с началом войны?

Л.В.А. - А чего говорить. Носы повесили, а руки не опустили. Неприятно то, что глава семьи уходит из одной семьи, а у нее ребенки там остались, надо их кормить, у другой, пятой, десятой. Настроение было, конечно, плохое. Но работать то надо, жить то надо. Как-то выживать. Поэтому, приходилось работать и за лошадей, лошадей то не было, и навоз то на носилках таскали, вручную разносили по полю, доносили. Что с удвоенной энергией надо работать, потому что отдай хлеб, отдай из колхоза, мясо отдай. Молоко давай, все это нужно государству. А ведь работать то надо. Да и жить надо! Так он дольше работал, основную часть на государство, а на себя то уже сверх всякой нормы времени. Что которым нужно помочь, что что-то надо себе заготовить. Вот как люди, двужильные. Надо сказать, что люди были двужильные. Тянули. Полуголодные, а работали. Женщины, вот чем они наедятся, вот этого же куколя, да живот большой от него. Надо косить, да вручную косить, да заготавливать, потому что сколько-то лошадей то осталось, да и коровы там есть, скот то, колхозный. Вот, дадут, чтобы столько-то было, и. хоть она на привязи стой, эта корова, но чтобы единица числилась. Вы понимаете, что значит, это было! Вот из райкома партии приедут, вот, такие сякие, считали их. Сосчитают, значит, что: точные ли дали сведения! Так она уже на веревках висит, корова то! Кормить то ее нечем. А весной с пастбища на санях привозят. Уже привозили, что головы то есть, а кормить то нечем. Вот ведь что значит было.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, скажите, а вот в первые дни войны, когда было наше отступление, особенно когда немцы подошли к Москве, какое настроение было тогда у народа?

Л.В.А. - Паническое.

Б.А.В. - Боялись, что немцы сюда придут?

Л.В.А. - Этого не боялись, но вообще, думали, что разгромят Россию. Что всех погубят. Вот что думали. Такое настроение было. А пропагандистов, которые, чтобы рассказывать истинную правду, не было. А вранье было. Что там наши то, другое, пятое, десятое…

Б.А.В. - То есть, имеются в виду слухи?

Л.В.А. - Да, слухи.

Б.А.В. - А слухи что говорили про положение на фронте?

Л.В.А. - А все, что, всякое говорили. Даже было, переселенцы эстонцы, так даже записки были, что так же подброшенные. Что Россию немцы, Германия победит, там все прочее, прочее. У нас были и поляки выселены. Потом, когда польскую армию создали, их тоже забрали в польскую армию. А в первое, мужиков то всех забрали, некому даже сено стоговать, женщины стоговали. Ну, вот поляков было у нас пять человек в деревне. Один Казимир, так он косая сажень в плечах. Он по корзинке еды, он у одной жил, так она его кормила, съедал, значит. Мы с ним стоговали, мне было шестнадцать лет, стоговали так, что он копну на вилы подденет, так как тяпнет с одной стороны. А, я, значит, что, полуголодный, не могу, там на вилы поддел клок сена, да туда. А он как у меня снова тяпнет, так у него все свалится, я только и прыгаю, бегаю, кладут это сено на стог, стогую. А у меня это сено, уже и живот поджало, и не могу поднимать то, не то, что класть это сено. Вот такая штука была.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, Вы начали говорить, эвакуированных много было?

Л.В.А. - Эвакуированных у нас не так много, семья эстонцев была, дальше, поляков было, только мужчин, пять мужчин. Так, ну, с Ленинграда, жильцы, которые как-то были связаны с деревней, они были несколько семей эвакуировано.

К.О.Г - а вот семья с Эстонии была. Не секрет, что в Прибалтийских республиках в то время к нам не очень хорошо относились. Мы же их присоединили как раз перед войной.

Л.В.А. - Да, да.

К.О.Г - А как отношения с этой эстонской семьей складывались? Нормально?

Л.В.А. - Так чего, в деревне они. Они же в деревне были тише воды, ниже травы. Потому что зависели, потому, что кто-то покормит, кто-то картошки даст, кто-чего, все-таки. и считали, что русский народ доброжелательный, Вы понимаете ? Доброжелательный, особенно в деревнях. Не то, что в городе, что он скажет, что он хрен тебе даст! А в деревне он, все равно, хоть картошку даст, или еще чего есть, поделится. Так ему деваться то некуда было. Делиться надо было.

Б.А.В. - А почему они в колхозе не работали?

Л.В.А. - Ну, я не знаю, я тогда в армии был, так…

Б.А.В. - А, так это было после того, как Вы ушли, да?

Л.В.А. - Да. Это было после того.

Б.А.В. - Давайте, про войну еще поговорим.

Л.В.А. - Ну, давайте говорить. Задавайте.

Б.А.В. - Каким было Ваше отношение к немцам в той войне, Вы помните, можете свои чувства описать?

Л.В.А. - Ну, а были разные немцы. Были сочувствующие, и которые против власти Гитлера. Они к нашей власти лояльно относились. Но были те, которые, так же, как и у нас, у русских бывает, что он какой-нибудь такой, упертый, что…Но я относился так, что: гонят их - гонят нас. Что надо что-то, все равно, делать. Против своей воли, но все равно, что-то надо делать. Стрелять и убивать. Но я против всякого убийства был, это я так воспитан. Так что, к простому немцу, они вот и сейчас относятся неплохо, которые понимают, что это такая политика, которая была, идеология, воспитание, что и наше воспитание. Все за Сталина, за Родину. Он с автоматом идет, а наши с трехлинейкой тысяча восемьсот девяносто первого года трехлинейка была, а потом уже ас автоматы появились. Так что простой народ, такой, он подневольный народ. Так что надо относиться к человеку, что природа создала, что он должен жить. Ну а что, как Хрущев, что на кукурузу. Ведь, все против были у нас! Я был заместителем председателя колхоза. Шестьсот гектаров заставил он, з…..ц посеять кукурузы в северном районе, где ничего не выросло. Самые лучшие земли заняли, выросли сорняки, а результата нет. Если бы на эти шестьсот гектаров посеять там, что, овес или ячмень, такую культуру, по десять центнеров бы собрали! Сколько мы могли бы получить мяса, молока, там все прочее. А тут угробили! Вот это меня никак, знаете, как крестьянина душа не выносит. И терпеть я не могу. И к Советской власти я тогда относился, знаете что, паршиво! Потому что, надо уметь управлять народом, надо прислушиваться к народу, надо им создавать какие-то условия. А тут такую, что вообще издевательство над народом. Так что я к Хрущеву относился как к человеку положительно, а как к руководителю, вот этот был, Краснодарский секретарь обкома. Мы с ним встречались, так кК-то он приехал к моему брату, председателю колхоза «Заря Коммунизма» Лузского района и начали его, это дело, критиковать. Он ему печать на стол. «Иди, сам работай» - говорит. «Я! Да ты что! Я секретарь обкома, да ты что!» А он говорит: «Мне по барабану, что Вы кто-то! А я тут председатель колхоза, и с людьми работаю». И колхоз он, действительно, восстановил так, что он в Лузском районе был передовой. А когда гнут, насилуют, и не знают, за что, лишь бы только выслужиться перед начальством, так это я терпеть не могу. Вот поэтому я и относился к Советской власти двояко. Что надо ставить умных людей, а не дураков. Половина обкомовских работников были дураки, это моя точка зрения. А остальное я не знаю, и остальные, кто-как пусть говорят. И пусть меня сейчас расстреляют, я свою линию гнул, гну, буду гнуть. Вот и все.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, как Вы относились к союзникам в той войне?

Л.В.А. - Я своим худым умом считал. Что это отношение союзников к России липовое отношение. Что они никогда не смирятся с существованием Советского Союза. Зная, что такая богатейшая страна, а такой богатейшей страной управляют, и не могут все ресурсы израсходовать на пользу человека, своего русского человека. Когда при Брежневе пачку сигарет надо было очередь выстаивать, или по талонам давали, или водку. Тогда как обкомовские работники жировали, что у них был специальный отдел, где отдельно им давали, что, и пакеты, и все. Пожалуйста, и колбаски, все, что угодно в буфете давали. А простому человеку - вот тебе ( показывает фигу). Меня всегда зло брало! Так что я, особенно Брежнева, не считал. Спросил, как-то, нарочно, специально, задал партийному руководителю вопрос: «Слушай, зачем Брежнева держат?» А он: «Так, надо сильную личность». Я выругался по-матерному: «Считайте, как хотите! Но, какая в п….. сильная личность, когда ничего нет, и народ голодает!»

Б.А.В. - А он что Вам ответил ?

Л.В.А. - А он промолчал, да по стакану мы водки тяпнули, и все. (смех)

К.О.Г - Вениамин Андрианович, мы начинали говорить об отношении к другим национальностям, и особенно об отношении к евреям в то время.

Л.В.А. - Ну, я с евреями…

К.О.Г - вы говорили, что у вас был один, рядовой…

Л.В.А. - Рядовой еврей. Но он, значит, еврей есть еврей. Скользкий, как мыло. Ой, ой, ой! Ты такой молодец, такой молодой, посмотри-ка, как ты все это доходчиво делаешь! А я думаю: «Мягко стелет, но жестко спать!» Не слыхали такую пословицу?

Б.А.В. - К.О.Г - (вместе) Слыхали. Это слыхали.

Л.В.А. - Ну вот. Так все прошло. Но потом у нас был еврей, командир соседнего взвода. Ну, ничего мужик, вроде, так. Хороший мужик. А они хитрые умные, и русского человека обведут вокруг пальца, вот так. Что хохол, что еврей. Так вот я за всю войну, которую прошел там, видел хохлов: или старшина на батарее; или завскладом; или зав ОВС; или зав ОПС, значит, такие все должности занимали. А русский Иван: метелит, гнет, все делает. А это такие хитрые народы, и возникает чувство, какое-то, недоброжелательное к этим нациям. Думаешь: «А за что же русский-то мужик спину то гнет!?»

Б.А.В. - Вопрос такой: За что Вы воевали в то войне?

Л.В.А. - За идею, за Сталина! Которую внушили с детства. Все: «Вперед! Вперед! За Сталина! За Родину!» И до самой смерти его, в райкоме комсомола я работал, в Арбаже, так то же самое было. Но подсознание то другое.

К.О.Г - А я слышал то, что многие люди, которые тогда жили, они Сталина не обвиняют. Они говорят, что виновато окружение, а не Сталин.

Л.В.А. - М-м. Окружение. Берия тут влиял. Он и уморил его, Сталина! Таково и окружение. И окружение было такое же. Так были настроены все карательные органы, что лишь бы утопить человека. Не поддержать его, а унизить русского мужика. Было такое их настроение в то время, такая политика была. Чтобы как раба эксплуатировать, только и всего было.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, скажите, пожалуйста, как Вы считаете, во время той войны от комиссаров и политработников было больше пользы, или вреда ?

Л.В.А. - Смотря какой был политработник. Если он умный, а я встречал такого политработника, что который лишь бы только насолить. Что там он вроде все, за власть. Но по человечески, чтобы там разъяснить, или сказать, кое-как то объяснить не может. И политработники были дураки. Но и были умные.

Б.А.В. - А как Вам, по Вашему опыту, каких было больше: дураков или умных?

Л.В.А. - Если бы было много дураков, конечно, мы бы не победили. А больше было все-таки умных, рассудительных.

Б.А.В. - Понятно.

К.О.Г - Как Вы узнали о победе?

Л.В.А. - А это было девятого мая сорок пятого года. Был я, работал уже в секретной части, и День Победы. И с ПНШ-3, с помощником начальника штаба по секретной части…

Б.А.В. - Ваш начальник, да?

Л.В.А. - Да. А мы так. Вятский мужик любит это дело, поболтать. Да я и примерный был, все-таки, дисциплинированный. Говорю: «Давай-ка мы лучше с тобой!» Самогона купили, да выпили бутылку. Вот и отметили день Победы.

К.О.Г - Вот Вы демобилизовались в сорок седьмом году.

Л.В.А. - Да.

К.О.Г - Как Вас встречали здесь. Вы ведь обратно вернулись сюда?

Л.В.А. - Да, я обратно вернулся в деревню после этого. Ну, это как обычно: «Здрасьте, здрасьте, здрасьте!». Ну и чего. Пришел, отец председателем колхоза работал, а хлеба нет. Есть нечего. И все. Собрались друзья, покурили «Дельту» папиросу, еще которые набивали. Ну, и надымили полную избу, да и все. Даже по рюмке водки не выпили. Не на что.

К.О.Г - А дальше?

Л.В.А. - А дальше? А дальше пошел вкалывать, работать в колхозе. Работать в колхозе - у-у-у, сила в колхоз пришла! Там уже сено косим. А потом уже, в конце года, организовалась школа, сельхоз школа по подготовке председателей колхозов. Не знаете такую еще?

Б.А.В. - Знаем. Сейчас она называется…

Л.В.А. - На Урицкого, 36. Там факультет механизации сельхоз академии. В мою бытность там была армейская конюшня, еще навоз убирали. А был директором, ой мужик такой хороший! Корсиков Сергей Яковлевич. А мы, почему-то, у меня жажда была такая учебы, что, На пятерки все учился. Диплом с отличием получил. Тогда двухгодичные закончил. С женой уехали мы в Арбаж. В Арбаже я агрономом поработал, где-то месяца три, и избрали меня в райком Комсомола. В райкоме Комсомола я проработал два года. А потом третий курс в сельхоз школе. И вот, кончил я эту сельхоз школу с отличием, младшего агронома заработал. И меня директор этой школы управляющим учебно-опытного хозяйства приглашает, говорит: «Давай!» И вот я там с пятьдесят второго года, с октября месяца и работал директором учебно-опытного хозяйства. А потом переименовали и дали совпартшкола на этой базе этой сельхоз. школы. Это хозяйство передали обкому. Вот я и работал директором подсобного хозяйства обкома. А в шестьдесят втором году меня Хрущев выгнал. Вот и все. А после этого я ушел в школу, я уже рассказывал. И в семидесятом году меня снова пригласили директором подсобного хозяйства обкома. И там семнадцать леи я и проработал.

Б.А.В. - Вениамин Андрианович, а как Вы относитесь сейчас к той войне, в которой Вы участвовали?

Л.В.А. - А если бы, я не знаю, моими мозгами, может, не правильно сужу я. Могло этой войны и не быть, если бы Молотов вел тогда правильную политику. А то ездили к ним умасливали: и зерно отправляли им, и хлеба, и все это. Как подлизы были. А не жесткие политики. И не готовились к войне. А они готовились. Не готовы наши были к этой войне. Болтали языками, что мы самая сильная страна, а фактически самая слабая оказалась. И только с помощью энтузиазма русского народа вынесли мы эту войну. Если бы не русский человек, то проиграли бы. Даже сам Сталин сказал «винтики русские», это не помните? Нет ? Что «русский винтик» сыграл большую роль в победе в Великой Отечественной войне.

К.О.Г - Вениамин Андрианович, Вы пришли, вы вернулись сюда, в деревню. А было ли какое то особое отношение к вам, к фронтовикам , к тем, кто вернулся с войны?

Л.В.А. - Нет. Нормально все. Хочешь - выживай.

К.О.Г - Только так, да?

Л.В.А. - Да. Не хочешь - не выживай.

К.О.Г - Спасибо Вам, Вениамин Андрианович.