Г. К. - Последнее время разыскиваю ветеранов, начинавших свой путь на войне еще в сорок первом году. Таких людей осталось очень мало. Вы начинали свой боевой путь в декабре сорок первого под Москвой. Расскажите о этих боях.
И. Л. -Мое пребывание на передовой было недолгим, всего пять месяцев, так что большого рассказа не получится.
Г. К. -Я видел немало людей, которые числились в действующей армии по два-три года, на врага не видели в лицо. Так что Ваши пять месяцев, стоят иных долгих лет. Давайте по порядку. Где Вас застало известие о начале войны?.
И. Л. - В сорок первом году я жил в Славянске Донецкой области. Еще до окончания школы-десятилетки подал заявление на поступление в 1-е Киевское артиллерийское училище, готовившее командиров для дивизионной артиллерии. Обычно экзамены в это училище проходили в сентябре, но вдруг, получаю телеграмму прибыть на экзамены 19 июня. С моим одноклассником Толей Гороховым прибыли в училище.
Всех разместили в казармах. За два дня мы сдали все экзамены. В воскресенье, зачитали в восемь утра список зачисленных в училище, и «счастливчикам», приказали прибыть в канцелярию начальника училища. Ночную бомбардировку Киева мы даже не заметили. По одному человеку заходили в кабинет начальника КАУ полковника Волкенштейна, он поздравлял каждого лично и желал успехов в учебе. Когда я зашел к нему, то машинально посмотрел на часы висящие на стене. Было ровно десять часов утра. Волкенштейн как раз говорил мне напутственные слова, и вдруг на его столе зазвенел телефон. После короткого разговора, начальник училища вызвал своего адъютанта и приказал обеспечить в двенадцать часов дня прослушивание личным составом важного правительственного сообщения по радио. После обернулся ко мне и сказал -«Успешной вам учебы курсант, надеюсь что не подведете». Я вышел из здания штаба. По списку собрали в отдельную шеренгу сорок человек. Появился лейтенант - артиллерист : «Я командир вашего курсантского взвода Архипов». И повел нас обмундировываться и стричься. Парикмахерская находилась на втором этаже. Напротив ее окна висела «тарелка» репродуктора. Когда начали передавать речь Молотова, парикмахер как раз стриг меня. Помню, успел мне обрить пол-головы и тут сообщение о начале войны...
Через два дня меня поставили в наряд, на пост по охране знамени и канцелярии училища. Как раз началась бомбежка. Стекла и штукатурка сыпется, стены здания дрожат. Появился какой-то командир. Я спросил его -«Наверное все училище разбомбили?». «Не переживай- ответил он- это зенитные орудия стоят на крыше и стреляют по немцам. А училище наше цело, что ему сделается?». Уже через две недели училище подняли по тревоге и бросили на дальние подступы к Киеву, в район Крюковщина, если я правильно помню. На все училище было четыре боевых орудия, и несколько десятков винтовок. Все остальное вооружение было учебным. Мы готовили оборонительный рубеж, и что самое интересное, там же, в окопах, с нами проводили занятия преподаватели училища. Нас несколько раз солидно пробомбили, но настоящего боевого столкновения с немцами нам не довелось испытать. Уже увидели на горизонте немецкие танки, как пришел приказ, передать позиции кадровой дивизии. Все училище было эвакуировано в Красноярск.
Г. К. - В Красноярск прибыло четыре училища эвакуированных из Киева. Сколько времени Вы успели проучиться
И. Л. - Сначала мы строили конюшню и ремонтировали здание отведенное под казармы. Вытаскивали из Енисея сплав, и из этих бревен строили. Артиллерия наша была на конной тяге. Учиться толком начали в начале сентября, но месяца через полтора меня отправили на фронт. Октябрьским утром, по тревоге, выстроили училище на плацу. Начальник штаба вышел, указал рукой на наш батальон, и сказал -«Первые две шеренги, пять шагов вперед! . Остальным- разойтись! ». Такой же приказ был дан второму батальону. Нас построили отдельно и объявили, что мы, выпускаемся из училища досрочно и отправляемся на фронт. Самым обидным было для нас тогда, это сам факт, что нас заставили сдать курсантское обмундирование, а взамен давали рванные гимнастерки и шинели, пошитые наверное еще для русско-японской войны. Вот и поехал я таким «оборванцем», в обносках, свежеиспеченным командиром РККА в Среднюю Азию, в город Катта-Курган на формирование 37-й отдельной стрелковой бригады. В училище из 75-мм пушки я несколько раз успел выстрелить. Вот такая была ускоренная подготовка осенью 1941 года.
Г. К. -Из кого формировался личный состав бригады?. Каким было ваше вооружение?.
И. Л. - Прибыли в Узбекистан. Нас, прибывших курсантов- артиллеристов КАУ собрали, и начали распределять. Кого в артиллерию, кого в минометчики, а большинство назначили командирами стрелковых взводов. Тут же объявили приказ по округу о присвоении нам лейтенантских званий. Я попал командиром минометного взвода в отдельный минбат бригады.
Комбат, старший лейтенант Масько, подвел меня к шеренге солдат, и сказал: «Эти двадцать пять человек, твои солдаты. За месяц, ты обязан подготовить этих людей к войне». Я говорю ему шепотом - «Товарищ комбат, я же миномета в глаза сам еще не видел, чему я их научу?». В ответ- «Не дрейфь, вот тебе инструкция, ознакомься сам и научи людей. Минометы прибудут в течении недели. А пока изучайте матчасть по брошюре ».
Взвод состоял из четырех расчетов - мы получили два 82-мм миномета и два 50-мм миномета, которые у нас назывались «чижиками».
Личный состав взвода был довольно пестрым : рабочие ташкентских заводов , несколько бывших уголовников, преподаватель математики, бухгалтер, несколько узбеков и казахов из дальних аулов и кишлаков, местные русские крестьяне. И вот, я, 18-летний мальчишка, без малейшего жизненного опыта, должен был командовать этими людьми.
Национальный состав был неоднородным, кроме славян, у нас было еще много нацменов, формировались то мы в Азии. Например : комбат Масько - украинец, комиссар батальона Ярхо - еврей, начальник штаба Таскариев - казах, ротный командир Лой- русский.
Стрелкового оружия у минометчиков не было, мы его получали уже на передовой. Да и в стрелковых батальонах, на формировке, винтовки были только у половины солдат.
Форму, нам, командирам, выдали нормальную, хоть это утешало. На фронт я прибыл без командирского удостоверения, без пистолета. Из всех документов только и был - комсомольский билет. Любой патруль мог задержать как «самозванца»... Незадолго до отправки на фрон, суьба была милостива ко мне, я должен был погибнуть, но...
Вели стрельбы из минометов. Вдруг прибежал ординарец комбата -«Товарищ лейтенант, вас комбат к себе срочно требует! ». Ротный Лой мне говорит -«Иди, я вместо тебя покомандую». Прибежал к Масько, он спросил какую-то мелочь, и получив ответ, приказал мне -«Возвращайтесь в роту». Развернулся, бегу назад к роте, и вдруг - взрыв. Ошибка расчета. Миномет разорвало, видимо, - сунули в ствол две мины сразу. Восемь человек было убито и ранено. Лейтенант Лой, стоявший на моем месте, был убит осколками наповал...
В конце ноября, нас погрузили в эшелоны и по «зеленой улице» повезли на запад. Через пять дней мы были уже под Москвой.
Г. К. - Свой первый бой хорошо помните?
И. Л. - Бригада заняла позиции 3-го декабря, и уже через два дня, например, в моем минбате, в строю находилось только половина солдат и уже оставалось всего четыре целых миномета. Такие были потери... Стали мы простой пехотой.
Еще в эшелоне ехали, как меня назначили связным командиром штаба бригады, но 6-го декабря, сразу после начала наступления под Москвой, меня отпустили назад в батальон. Пришел в какую-то деревушку, в уцелевшей избе находился штаб батальона. Комиссар Ярхо встретил меня. Вытащил чекушку водки, положил на печку согреть кусок колбасы. Говорит «Выпей, закуси, и отправляйся вон в тот лесок - показывает рукой в сторону окна- Кого соберешь там, теми и командуй. Через час идем в атаку». Я отвечаю -«Товарищ комиссар, у меня даже оружия нет». Комиссарский ответ был простым -«Вон сколько убитых лежит, хочешь у них винтовку возьми, хочешь у раненого». Тогда я впервые в жизни попробовал спиртное.
Возле штаба стояла «полуторка», с кузова которой раздавали валенки. Я сел на снег, снял свои сапоги, получил взамен валенки, подобрал чью-то винтовку с примкнутым штыком, и пошел к передовой. В лесочке было примерно сорок человек солдат : двадцать «минбатовских», остальные из стрелковых рот, но не из нашей бригады. Вот такой стрелковой ротой я и стал командовать. Наступали в районе Павловской слободы. Была такая деревушка Захаркино, иногда пишут ее название Захарьино.
Пришел Масько с комиссаром, легли в цепь. В руках у каждого винтовка. Комбат крикнул -«Вперед! ». Белых маскировочных халатов у нас не было. Пошли по колено в снегу.
Чуть не забыл. Где-то справа от нас прогремел залп «Катюш». Как выглядит залп реактивных установок вы в кинохронике видели. Изумленные таким невиданным доселе для нас феерическим зрелищем, мы, на минуту, просто застыли. Шок прошел, двинулись дальше.
Страха в тот момент я не испытывал, только ощущение азарта и желание убить побыстрее первого врага. В деревне был немецкий заслон, основная часть немцев уже успела отойти. Но два пулемета, несколько раз, своим прицельным огнем укладывали нашу поредевшую цепь в снег. К околице подобрались. Лежавший рядом со мной в цепи боец, крикнул : «Товарищ лейтенант, немец с чердака стреляет, пятый раз в него попасть не могу! ». Стрелял я еще до войны хорошо, был «ворошиловским стрелком», как и многие мои сверстники. Прицелился, выстрелил - готов немец! . После боя пошел посмотреть на него. Здоровый дядька, лет тридцати, в кармане мундира пачка фотографий- он с семьей. Жалости к нему, или шока, от самого факта, что застрелил человека, я не испытывал. Врага убил, оккупанта, и точка! ...
Вот так мое поколение воспитали - фанатики, патриоты и максималисты.
Когда пошли с боем по деревне, добивать остатки заслона, подошли к какому-то сараю. Боец мне кричит- «Внутри немец! ». Ни малейшего понятия о правилах ведении стрелкового боя в населенном пункте у меня не было, и у других тоже. Говорю бойцу- «Сейчас, выкурим гада! ». Открываю дверь сарая, стою в проеме, и слышу выстрел из стога сена. Думаю, убил меня... Опешил на мгновение... Но не в меня немец стрелял... Он застрелился сам...
А далее, как в стихотворении Семена Гудзенко - «Был бой короткий, а потом, глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из под ногтей я кровь чужую».
Г. К. - Вчера говорил с ветераном-пулеметчиком, воевавшим в декабре сорок первого тоже на Истринском направлении. Он рассказывает, что когда встречали упорное сопротивление немцев засевших в каком-нибудь строении, то такой дом просто поджигали вместе с находившимся в нем противником.
И. Л. - И такое бывало... Я в декабрьских боях дважды нарывался на немецких пулеметчиков прикованных цепью! к пулемету. Были ли они «штрафниками», или попросили сами себя приковать -никто не знал. Нас подобная картина тогда сильно потрясла...
Но пленных мы не трогали.
Это немцы колонны наших пленных под Вязьмой танками давили...
Помню, как мы увидели первого немца попавшего в плен. Он сидел в санях, в одном френче накинутом на голый торс. Я подошел к нему вплотную. Грязный, завшивленный, заросший немец, видно вшам мороз не страшен. Смотрел на меня ненавидящим взглядом. Кинули ему шинель с убитого накрыться. Самое смешное, что в тыл немца сопровождали три бойца с винтовками наперевес.
Весь декабрь прошел в постоянных боях. Немцы отходили, мы их преследовали. Холод жуткий, даже водка замерзала. Поначалу - полушубков не было, варежек тоже, только через месяц выдали комсоставу «меховые» безрукавки на овчине. Кухни полевые наши куда-то «испарились», ели сухари, или то, что находили у убитых немцев.
Был одни страшный бой. Нас «тридцатьчетвертки» поддерживали, но за пару минут боя немцы-артиллеристы наши танки сожгли. Лежим на снегу, по цепи передают приказ -«Ротного к комбату! ». Встал в полный рост и пошел. Вокруг снаряды рвутся, пулемет немецкий рядом бьет, аж «захлебывается»... У меня в голове одна, «детская» по своей сути, мысль -Если поползу, могут подумать, что я трус... Комбат меня сгреб, на снег положил, таких отборных матерков я от него наслушался. Мол, ты что... ... . . , смерти ищешь! ?...
Рукопашных боев, вроде «стенка на стенку», не было. Бой в одной большой деревне шел, и тут, какой-то немец выскочил прямо на меня, из-за поворота, расстояние метр . Я как раз обойму менял. Штыком в него... Этот случай мне тяжко было осмыслить тогда...
Очень много ребят полегло в тех боях. Друга моего Горохова убило...
31/12/41 нас отвели в второй эшелон. От бригады мало что осталось. Бойцы вырыли землянку, нашли бревна для наката, соорудили печь из бочки, трубу приладили. Пол и стены выстлали парашютным шелком. Заснул. Снег растаял, проснулся - в воде лежу. Как раз, заходит к нам командование бригады поздравить с Новым Годом. Вот почему-то такие моменты в памяти держатся дольше всего.
Нас пополнили, мы снова получили минометы. Через несколько недель, ночью, подняли всю бригаду, и погнали пешим маршем на Калининский фронт. 200 километров мы шли по снежной целине, по льду реки Ловать. На привалах люди замерзали насмерть. Если бойцам давались какие-то часы для отдыха, то мы, командиры, могли об этом только мечтать. Объявляют привал, так сразу возглас -«Командиров в голову колонны». Инструктаж и прочее. Потом ходишь возле своих солдат и тормошишь их, чтобы не заснули и не замерзли. Этот переход был тяжелее иного боя... Попали мы под город Холм, добивать так называемую «таракановскую» группировку противника. Солдаты части, которую мы меняли, рассказали, что Холм был уже почти полностью в наших руках, но немцы перебросили на транспортных самолетах дивизию парашютистов из Европы. Я не знаю сколько тысяч немцев сидело в окруженном Холме, но сколько тысяч наших солдат там погибло только на моих глазах! ... Мы постоянно атаковали немцев со стороны аэродрома. Вся местность простреливалась немцами круглосуточно. Может продовольствия у них было мало, но вот боеприпасы на нас немцы не экономили. До немцев метров 600, открытое поле. Все минометы поставили в пехотные порядки. И атаки, атаки... Все время приходили новые бригады, лыжные батальоны, и вперед. .
На этом поле все и полегли...
Голод страшный, ели только черные сухари, да варили конину, зачастую вместе с кусками шкуры. С трепетом ждали немецкой бомбежки или хорошего артобстрела по нашим ближним тыла - может пару лошадей убьет, хоть поедим тогда! . . Но больше всего мы страдали от отсутствия соли. Кто это испытал, тот меня поймет. По передовой бродили фактически скелеты, одетые в красноармейскую форму.
22-го марта сорок второго года меня ранило.
Мина разорвалась рядом. Почувствовал, что что-то горячее попало мне в грудь с левой стороны и в плечо. Первая мысль -«В сердце?! Я убит?! ». Но осколок попавший в грудь только оцарапал меня, он торчал из под ребер, рукой за край потянул, осколок и упал в ладонь. Да и рана в плече показалась мне несерьезной. Комбат пришел в мою землянку, посмотрел как меня перевязывают, и приказал -«Лейтенант, давай дуй в санбат! ».
Я заартачился, мол ничего страшного, в госпиталь не пойду. Масько пообещал отправить меня к медикам чуть ли не под конвоем. Сейчас я понимаю, что он хотел сохранить мою жизнь, в батальоне я был самым молодым. В санбате врач сказал-«Еще денек, и гангрена бы началась. Тебе овчину в рану забило, а такие ранения всегда кончаются гангреной или ампутацией». Попал в московский госпиталь в Сокольниках, там провел три месяца, мое плечо зажило, и вскоре я был направлен под Гжатск, командиром взвода управления полковой батареи 90-го гвардейского стрелкового полка 29-й гв. СД.
Г. К. -После войны довелось кого-нибудь встретить из товарищей по минбату или по училищу?.
И. Л. -Прошло лет двадцать после войны. Был в командировке в Москве, и случайно, в ГУМе, столкнулся с моим бывшим начштаба батальона Таскариевым (Аскарьев). Он ничего не знал о судьбе наших товарищей. Его ранило на следующий день после меня, из госпиталя он попал в другую часть. Товарищей из училища я не нашел никого.
Только на фронте была короткая встреча с моим однокурсником Левиным. Он уже был командиром стрелкового батальона, орденоносцем. Невысокого роста, с типичной внешностью, девятнадцатилетний паренек - он был дерзким и толковым комбатом. Его бойцы смотрели на него с нескрываемым обожанием и уважением.
Узнал, что Левин воюет где-то рядом, пришел к нему в гости. Штаб его батальона находился в крестьянской избе. Левин организовал выпивку, закуску. Сидим, выпиваем, вспоминаем училище, наших ребят. Вдруг разрывается снаряд. Недолет. Следующий упал с перелетом. Мы интуитивно поняли, что третий снаряд точно наш. Мгновенно выскочили из избы. Третий снаряд разнес наш стол с закуской вдребезги. Допивали за встречу уже на развалинах дома. Но я не знаю, выжил ли Левин. После войны написал на довоенный адрес, ответа от него не было.
Скорее всего, все мои товарищи - курсанты погибли. Слишком долгая война еще ждала нас впереди. Уцелеть в той бойне на передовой было крайне сложно.
Г. К. -Летом сорок второго Вас снова ранило. Как это произошло?
И. Л. - В гвардейской дивизии я провоевал всего месяц с небольшим. Была очередная попытка наступления. 22-ое августа сорок второго года. Залез на высокое дерево, корректирую огонь. Немецкий снаряд разорвался в кроне.
Мне правую ногу разворотило. Сам слезть с дерева я уже не мог. Солдаты мои помогли. Боль страшная, весь в крови, лежу на повозке. Ребята подошли. Один накрыл меня своей шинелью. Другой тоже снял с себя шинель, скрутил в скатку и положил мне под голову. Простились.
Повозка двинулась, и тут я заплакал, впервые за войну.
Я из госпиталя еще писал им, но через полгода, все помнившие меня бойцы выбыли из строя. За тот бой дали медаль «За отвагу». Впереди меня ждали 15 месяцев госпиталей. Лежал в госпиталях в Саранске, Челябинске, Троицке. Несколько раз меня оперировали, но начались осложнения : остеомиелит, трофические язвы. Намучился я там здорово. Вылечили меня благодаря какому-то новому «испанскому методу», делали аппликации на ногу раствором марганца и еще чего-то. В конце сорок третьего года на медицинской комиссии хотели мне дать инвалидность. Я уперся и отказался. Председатель комиссии сказал -«Красная Армия в хромых командирах не нуждается». Но я им устроил «концерт без оркестра». В итоге признали «ограниченно годным первой степени». Но, когда я приехал в управление артиллерии за назначением, какой-то тыловой полковник, полистав мои медицинские документы и услышав мою просьбу о возвращении в Действующую армию, начал орать, что ему лучше знать куда кого направить, мол тут не базар, что я буду служить там, где это нужно Родине. Одним словом дал понять, что Родина - это он. И «загремел» я в 67-й запасной артполк, готовить молодое пополнение для фронта. Полк находился под Москвой на станции Алабино. Только после моего пятого рапорта с просьбой об отправке на фронт, уже в начале сорок пятого года, начальство отпустило меня из запасного полка. Попал я на формировку отдельного самоходно-артиллерийского дивизиона, командиром взвода управления. Вскоре нас посадили в эшелон, но отправили не на запад, а на Дальний Восток... В составе 292-й стрелковой дивизии Забайкальского фронта успел принять участие в войне с Японией.
Г. К. -Японская компания запомнилась чем-то неординарным?
И. Л. - О нашем переходе через Гоби и Хинган написаны книги и сняты фильмы. По настоящему тяжелые и кровавые бои были в районе города Хайлар. А по поводу неординарного...
Японка, вдова офицера императорской армии, в одиночку, вырезала наш медсанбат. Ножом «сняла» часовых, а дальше убивала спящих... Ее поймали. Когда «диверсантку» вели под охраной через наше расположение, запомнилось ее отрешенное, перекошенное злобной судорогой лицо, черные растрепанные волосы...
Ждала нас одна встреча с бывшими соотечественниками. По пути нашего следования было несколько станиц забайкальских казаков, заброшенных кровавым вихрем Гражданской войны в Маньчжурию. Контрразведчики обошли личный состав и предупредили -«Общение с казаками запрещено. Все они враги Советской власти и белобандиты». Вошли в станицу, а для нас столы накрыты в каждом дворе. Казаки плачут, обнимают нас -«Свои! Русские пришли! ». Никто уже не думал о «запретном» приказе. Началось братание. Сколько этим людям довелось испытать горя на чужбине! ... На следующий день мы пошли вперед...
Интервью: Григорий Койфман Лит. обработка: Григорий Койфман |
