Максимов Владимир Петрович

Родился я 27-го июля 1924 года. Всю жизнь считаю себя коренным сибиряком, хотя родился в Коканде. Это длинная история.

Так мы вроде никуда не спешим.

Ну ладно, слушайте… Отец мой – Петр Иванович родом из Тюмени. Еще до революции он с отличием окончил приходское, затем ремесленное училища, экстерном выдержал экзамен за Высшее начальное городское училище, что по-современному соответствует техникуму. Окончил его также с аттестатом отличника, и в 1916 году поступил учеником на Тюменский телеграф. С июня 1917 года по август 1918 года работал монтёром телеграфа Омутинской почтово-телеграфной конторы. А 24-го августа 1918 года его мобилизовали в армию Колчака и отправили служить в Омск, телефонистом в телеграфную роту. Но в декабре 1918 года их роту перевели в Семипалатинск, и там в октябре 1919 года отец вступил в подпольную организацию. В ночь на 1-е декабря он участвовал в восстании по свержению власти Колчака в Семипалатинске. У меня до сих пор хранится оригинал справки об этом. В январе 1920 года восставшие соединились с частями Красной Армии, и отца зачислили в батальон связи 59-й Московской рабочей дивизии. В октябре 1921 года командование дивизии поручило ему создать склад связи дивизии, телефонно-телеграфные мастерские и назначило их начальником. В этой должности в составе 59-й московской рабочей дивизии он участвовал в боевых действиях на Семиреченском фронте.

В 1920 году дивизия была переименована в 3-ю Туркестанскую стрелковую дивизию Туркестанского Фронта, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе. В период с декабря 1920 года по 1923 год дивизия принимала активное участие в ликвидации басмаческих банд в Средней Азии. Отец в это время уже командовал телефонно-телеграфной ротой, и на телеграфном аппарате «Бодо» по азбуке «Морзе» принимал телеграммы от верховного командования. Видели такой в кино? Лента идет, на ней знаки азбуки морзе, и телеграфист с нее вслух читает командующему. Вот так мой отец читал донесения Фрунзе.

Вот там в Коканде отец познакомился с моей мамой - лаборанткой коконо-прядильной фабрики. Ее предки попали в те края с армией Скобелева. 9-го сентября 1923 года сыграли свадьбу, на которой присутствовал Фрунзе и его боевые друзья. Вот так судьбе было угодно, чтобы я родился в Коканде.

Потом меня решили крестить. Но командиру Красной Армии не пристало пользоваться услугами церкви, поэтому нашли попика, и уговорили его на тайное крещение. Но во время «уговоров» его чересчур напоили, и когда он погрузил меня в купель, я выскользнул из его рук. Он стал меня судорожно ловить, наконец, ему удалось схватить меня за горло, но настолько крепко, что порвал мне на шее, то ли какой-то сосудик, то ли лимфоузел, из которого до настоящего времени вытекает бесцветная липкая жидкость. В течение всей службы мне приходилось часто менять подворотнички, подмоченные этой жидкостью.

Родители – Надежда Васильевна и Петр Иванович

Когда мне исполнился год, отец решил уволиться в запас. Предстояло возвращение на его родину в Тюмень. Поскольку туркестано-сибирской железной дороги еще не было, то от Коканда до Оренбурга через пустыню Кара-Кум добирались с попутным караваном верблюдов. Мама любила рассказывать, как в пустыне их настиг смерч: «Помню, как сей час… Когда сарты, - узбеков раньше сартами называли, - заметили признаки надвигающейся песчаной бури, караван сразу остановился. Верблюдов уложили кругом, в средине его расстелили кошму, всех уложили на нее и накрыли. После того как смерч пронесся, вылезли из-под кошмы, и караван продолжил свой путь».

Добрались в Тюмень, но родители отца встретили нас неласково. По рассказам мамы, они её называли «басурманкой», хоть её семья и православной веры, а мы, их внуки были для них «пасынками». Места в большом родительском доме для нас не нашлось… Видимо, поэтому отец устроился счетоводом в сельскохозяйственное кредитно-кооперативное производственное товарищество в селе Заводо-Успенское Тугулымского района. И только в 1928 году состоялось примирение, и мы вернулись в «отчий дом». Вот так и получилось, что родился я в Коканде, но все мое детство прошло в Тюмени. Это моя настоящая Родина. Там я рос, учился, оттуда и в армию ушёл.

Расскажите, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Своё детство я вспоминаю как прекрасное и счастливое время. Наша компания друзей, наши игры, увлечения, школа, всё это я вспоминаю самым светлым образом… А сколько чудесных книг было прочитано… С 1-го по 7-й класс я учился во 2-й неполной средней школе на углу Водопроводной и Советской, и там у меня появилась «первая любовь» – отличница Женя Левашкина. Она носила такие длинные косы, но имела неосторожность сидеть впереди меня, они всегда на мою парту падали, и нервировали меня. И как-то я их связал через спинку стула, и когда она встала отвечать, раз, и её дернуло назад. Ну, меня, конечно, призвали к ответу (смеется). А она отомстила мне тем, что дала интересную книгу почитать, приключенческую, потом другую, третью, и я втянулся в чтение книг. Хотя и мама всегда делала всё возможное, чтобы приучить нас с сестренками к чтению. Общительная, весьма начитанная, она собрала много интересных книг лирического и приключенческого жанра, которыми мы буквально зачитывались до 2-3 часов ночи. К тому же она обладала даром интересного рассказчика. Особенно много рассказывала о своих детских приключениях, как побывала в плену у хана Бухарского, о нравах и обычаях узбеков. Довольно хорошо знала их язык, весьма схожий с татарским, и на тюменском рынке это знание оказывало ей неоценимую услугу при покупке продуктов у татар.

На эти ходули я забирался с ворот Сережиного (Башкирова) дома

В 4-м классе я подружился с Беспаловым Гесей и его друзьями с Елецкой улицы. Здесь были иные игры: футбол с тряпичным мячом, хождение на «ходулях», игры в лапту, городки, пешки и шахматы. А Гесина мама работала в городской библиотеке и стала приносить нам так называемые «авантюрные романы» дореволюционного издания: «Гарибальди», «Палач города Берлина», «Пещера Лихвейса» и им подобные. Раньше они выпускались для небогатых людей, серией из многих книжечек, размером равным половине листа формата А-4. И когда в 5-м классе мы увлеклись чтением, то обычно собиралось нас 4-5 друзей и эстафетным методом начиналось чтение принесенной серии из 40-50 книжечек до 2-3 часов ночи. Так незаметно мы увлеклись чтением. Нашими любимыми авторами, я бы даже сказал домашними учителями, стали Фенимор Купер, Джек Лондон, Жюль Верн, Стивенсон, Конан Дойль, Майн Рид и, конечно же, Александр Дюма. Так же как его мушкетёры, мы хотели быть храбрыми, честными, верными товарищеской дружбе. Впоследствии я собрал многие из тех книг, что прочитал в детстве, в надежде, что мои потомки их прочтут. Но увы, молодежь сейчас только к компьютеру и телевизору тянется… А ведь книгу когда читаешь, там и размышляешь, и фантазируешь, представляешь, как это всё происходило. Помню, как начитавшись «Трёх мушкетеров», мы яростно сражались на «шпагах». Одна группа по жребию являлась мушкетерами, другая - гвардейцами кардинала. Эти сражения происходили или во дворе или за городом на Албачевской заимке, в двух километрах от города.

«Три мушкетера»: Валентин Овечкин, Виктор Новоселов и Алеха скрестили «шпаги»

А в телевизоре что?! В одно ухо влетело, в другое вылетело, и никакого осадка, один вред… Поэтому я когда перед ребятами выступаю, чуть ли не криком кричу: «Читайте! Читайте книги!» Информацию можно почерпнуть из Интернета или из школьных учебников. Но только книга даёт нравственное начало, воспитывает порядочность, любовь к Родине, гражданский и военный патриотизм. Человек, который в детстве не приучил себя к чтению, не сделал его привычкой, без которой не может жить, человек, путешествующий по жизни без книги – потерянный человек. Это моё глубокое убеждение. Потому, что в его духовном воспитании не участвовали великие педагоги - писатели. С большой уверенностью могу утверждать, что в Великую Отечественную войну мы победили благодаря тому, что советские люди были самыми читающими людьми в современном мире. «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Разгром» Александра Фадеева, «Чапаев» Дмитрия Фурманова, «Тихий дон» и «Поднятая целина» Михаила Шолохова и многие другие прекрасные книги воспитали моё поколение в духе любви к Родине, чувстве высокого патриотизма. А поколение, которое не прочтёт ни Чехова, ни Толстого, ни Пикуля, ни Фадеева, ни Островского и многих других, вырастет жестоким, циничным, расчетливым. Такие понятия, как честь и достоинство, не будут иметь для них никакого значения. Как сказал Максим Горький «Всем лучшим во мне я обязан книгам» и вслед за ним я могу повторять эти слова многократно.

В 30-е годы в Тюмень почти каждое лето приезжали на гастроли то Московский, то Ленинградский театры оперетт. Выступали они в летнем саду «имени Шверника», принадлежащем Дому инженерно-технических работников (ДИТР). Папа, будучи членом правления ДИТРа, мог пользоваться служебной ложей, поэтому мы с мамой стали ее завсегдатаями. Оперетты «Весёлая вдова», «Сильва», «Холопка», «Шельменко - денщик», «Сто мужчин и одна женщина», «Черный принц» и многие другие навсегда сделали меня любителем этого театрального жанра.

С 9-го класса я увлёкся электротехникой и радиоделом. Изучил азбуку Морзе, сам изготовил, благо отец бывший телеграфист, телеграфный ключ. В то время по радио вели курсы радиотелеграфистов, так мы с моим лучшим другом детства Сергеем Башкировым тоже записались. И в начале 1941 года закончили сборку своих 9-ламповых радиоприемников.

А ещё в 1935 году меня мама записала в ДТС (детская техническая станция), и я ее прошел полностью, что называется, от и до. Вначале я там окончил столярный кружок. Тем более дед мой был плотником-универсалом. В предбаннике у него была столярная мастерская, где я получил первые уроки обращения со столярными инструментами: рубанками, фуганками, стамесками. Так что в столярном кружке я быстро достиг вершины - изготовил педальный автомобиль, и перешёл в слесарный. А там, когда шерхебелем все детали сделал, и ключи к велосипеду, то перешел в фотокружок и увлёкся фотографией. Именно поэтому у меня есть столько детских фотографий. Занимаясь вместе в фотокружке, мы с Сергеем из подручных средств сами собрали фотоаппараты. По образцу и подобию знаменитой «лейки», такой же формы. Дермантин нашёл, обернул его, к объективу очень долго подбирал фокусное расстояние. А катушки там и остальное, всё самодельное.

Вы прямо какие-то удивительные вещи рассказываете. Ведь даже сейчас принято считать, что в России в провинции жизни нет. Мол, сплошная скука, преступность и пьянство. А тут Тюмень, как говорится, столица деревень…

До войны это был обычный провинциальный город, где люди жили мирной и тихой жизнью. Но я на Даудельной жил, и попал в хорошую компанию, где книжки любили читать, заниматься делом. А по соседству была и плохая компания, как сейчас говорят, ребята из неблагополучных семей. У них Чека такой заправлял, жулик не жулик, не знаю. Но я их не касался и они нас не гоняли, по-соседски жили.

А с пьянством как тогда обстояло?

Это тоже мимо меня прошло. Потому как отец у нас почти непьющий, только по праздникам принимал. Дядя Федя тоже. Дед тем более, он набожным человеком был.

Репрессии в предвоенные годы как-то затронули вашу семью?

Никак не задели. И вообще, я не помню, чтобы у нас хоть кого-то арестовали. Даже не слышал о таком. Единственное, подозреваю, что дед мой, когда почувствовал, что дело пахнет керосином, пошел работать плотником. Он же у нас был зажиточным крестьянином из села Бешкильское, но году в 1908-м переехал в Тюмень и примерно до 1930 года занимался извозом. Имел карету с колесами на резиновом ходу и двух лошадей. Даже помню, что одну, серую в яблоках, звали «Орёл», другую «Гнедок». Такси в те времена не было, и днём дед дежурил на железнодорожном вокзале, а вечерами развозил по домам загулявших в ресторане «кутил». Но когда НЭП стали сворачивать, и взялись за богатых, он всё продал и устроился плотником. Их бригада строила первые каменные дома по центральной улице, в квартале между Водопроводной и Челюскинцев. Эти старинные дома стоят до сих пор. А так, ни у моих знакомых, ни у друзей, никого не арестовали.

Арестовать может и не арестовали, но вы, например, не чувствовали у родителей страха или скрытого напряжения? Мне один ваш ровесник рассказывал, что в эти годы его отец постоянно ждал ареста, и у двери стоял чемоданчик с самыми необходимыми вещами. «На всякий случай»...

Нет, никакого напряжения я у отца не помню. Коллектив у них был очень дружный, охотничий коллектив. Вместе выезжали на охоту на Андреевские озера, на Чапкуль. И я всегда с ними, и чтоб кто-то что-то… Нет, не было такого.

Вы еще ко всему и охотник?

Это меня отец пристрастил. Он был страстным рыбаком и охотником. С ним, за время моего детства, я обходил и объездил все «клёвые» и охотничьи места на реках Тура и Пышма, на озерах Чапкуль, Кирчым, Андреевское, Тараскуль и многих других. Это именно он воспитал во мне любовь к природе, привил основы домоводства, трудолюбие, упорство в достижении поставленной цели. По его рассказам, его дед также был страстным охотником, ловил тетеревов и глухарей силками, сделанными из конского волоса, ставил капканы на лисиц, зайцев, «хаживал» с рогатиной на медведя. Так что я потомственный рыбак и охотник до мозга костей. Как сезон начинался, я сразу на природу. Зимой на зайцев промышлял. Это было подспорье семье, особенно в войну. Утки, зайцы, ставил на них петли. И уже в 10 лет довелось убить медведя.

Ничего себе. И как это случилось?

У деда была берданка – переделанная под охотничье ружье японская винтовка, и когда мне исполнилось семь лет, он научил меня стрелять. А ежегодно в пору сенокоса, мы выезжали в деревню для заготовки сена лошадкам. И вот однажды в 1934 году, мне уже исполнилось десять лет, когда дед засобирался и стал укладывать на телегу вилы, грабли, припасы. Догадавшись, куда он собирается, я уговорил его взять меня с собой. Поворчав, что-то в бороду, а она у него была огромная, в народе говорят – «как лопата», он смилостивился: «Садись, едем!»

Но когда приехали в деревню, встретившиеся крестьяне пожаловались ему, что медведь «надысь» (накануне), «зарезал» у них корову, и она лежит на «поскотине». Поскотина - это огороженное жердями место при выезде из деревни, куда утром крестьяне выгоняли своих коров. Оттуда пастух выгонял стадо в поле, на кормовые луга, а вечером загонял коров сюда же для разбора их хозяевами.

Придя на поскотину, нашли корову, забросанную ветками. Дед занялся сооружением места для засады. Вблизи росли три березы, соединив их жердями, он устроил нечто вроде полатей. И когда рано утром он засобирался, я уговорил его взять меня с собой. Чуть свет, мы уже лежали на полатях. Медведь появился внезапно. Покрутил мордой, обнюхал всё вокруг себя и принялся раскидывать ветки с коровы. И тут я потянул берданку на себя, давая деду понять, что стрелять буду я. Видя, мои решительные намерения, изобразив на бородатом лице свирепость, он показал, что целиться надо в голову, в ухо.

Я выстрелил, медведь встал на дыбы и бросился к нашим березам. С испугу я выпустил из рук берданку и вмиг взлетел на самую верхушку березы. Дед, огласив округу отборными словами, достал из-за кушака топор. Как только медведь вытянул лапу, чтобы зацепиться за дерево он рубанул по ней, затем по второй перехваченной лапе. Взял лежащую на полатях жердь, уперся в грудь медведя и столкнул его с дерева. Медведь упал и больше не шевелился…

Мы слезли с дерева, посмотрели, оказалось, что пуля попала ему в шею. Рана оказалось смертельной, однако медведь имел ещё силы, чтобы наказать своего врага. Вот такой случилась моя первая встреча с медведем.

Но главным увлечением в течение всей моей жизни была охота на уток. Первый выстрел по уткам я сделал из дедовской берданки, ещё в семь лет. А уже с восьми мой отец, отправляясь на охоту со своими друзьями, стал брать с собой и меня. Вначале я «скромно» сидел с ним в охотничьем шалаше. Но когда мне исполнилось 14 лет, он купил мне одноствольное ружьё 20-го калибра. С этого времени я стал самостоятельно ходить на охоту на «казачьи луга» в 5-6 километрах от дома. В них, из стариц реки Тура образовались озёра: Кривое, Обросшее, Песьянка, Круглое. В те годы это было настоящее утиное царство. Зимой же, кусты вокруг этих озер буквально кишели зайцами.

Если бы не война, то чем бы вы занимались? Может, была какая-то мечта?

Я думал поступать в свердловский политехнический институт на электротехнический факультет. Но война, конечно, все планы спутала.

А вы не помните, перед войной ходили какие-то слухи о её скором начале?

То, что к войне мы готовились, это факт. Патриотическая работа шла большая. И песни пели разные: «Если завтра война…», и военное дело изучали. Я, например, ещё до войны сдал все нормативы: и ГТО, и ВСО, и БГТО, и заработал значок «Ворошиловский стрелок» 1-й степени, так что к войне готовились. Но таких прямых слухов, чтобы люди, например, кинулись скупать керосин и соль, такого не было.

22-е июня запомнилось?

Это я хорошо помню… У нас в Тюмени по воскресеньям было принято проводить так называемые маёвки. И в то воскресенье очередную маёвку планировалось провести в Гилёвской роще. Очень красивая роща, она тогда располагалась в пяти километрах от Тюмени. И мы с ребятами пошли на это гуляние. Там озеро – покупались, позагорали и в шесть вечера вернулись. А уже объявили, что на центральной площади будет важное правительственное сообщение по радио. И вот тогда я впервые услышал…

Многие ветераны признаются, что молодежь эту новость с таким душевным подъемом встретила, чуть ли не с радостью.

Подъём был, и мы, все мои друзья, прямо-таки рвались на фронт. Могу даже такой эпизод рассказать.

В начале января 42-го мы втроём из класса решили стать лётчиками. В военкомате узнали, что в Новосибирске есть училище лётчиков-истребителей, и диким способом, на товарняке, туда махнули. Приехали, прошли медкомиссию, но на мандатной всех троих зарубили – «Вам же ещё нет 18 лет!» Но подсказали, что с 17 лет принимают в Курганской школе авиамехаников. Поехали в Курган, там у нас с радостью приняли документы. Но на нашу беду, или на счастье, туда зашел старшина: «Вы же хотели истребителями стать, так какой черт вас сюда занесло?! Вы же будете всё время стоять, дрожать, переживать за своего летчика, как там шасси открылось, не открылось?» И так на нас его слова подействовали, что ночью мы оделись в свое, нас же в форму переодели, но своё мы ещё не сдали, и через окошко драпанули домой. А в Тюмени нас вызвали в военкомат, и там на нас гром и молнии – «Дезертиры! Да мы вас на фронт, в пехоту…»

А вас что, не искали?

Деталей я уже не помню. Письмо, наверное, родителям написали. Но это же случилось в зимние каникулы, тем более всё так стремительно получилось.

Сильно изменилась жизнь с началом войны?

41-й год мне запомнился тем, что учеников 10-х классов привлекали к разгрузке эшелонов прибывающих из Ленинграда. Помню, на Тюменском вокзале мы разгружали один эшелон с ленинградцами. Там и трупы были, и запах такой стоял… Выносили, грузили в машины, и вот тут я впервые почувствовал дыхание войны…

Не помните, когда немец так быстро попёр, не было момента, когда бы подумали, а что если проиграем?

Нет, таких мыслей точно не было. Но мне же всего 18 лет, пацан совсем, какие у меня могли быть мысли? В эти годы я бы и задумался, а мальчишка восемнадцати лет... А контры я нигде не встречал, так что на такие мысли навести меня было некому.

Эвакуированных много было?

Много, правда, к нам никого не подселяли, просто некуда было. Но, например, в классе у нас училось двое ребят – Костя и Аркашка Гальберг. Обрусевшие немцы из Кингисеппа они жили с подселением на квартире у моего друга Коли Кузьмичева на Советской, и я с ними подружился. С Костей мы даже на охоту ходили. Помню, как-то пошли на уток. У меня лодка была на озере, поплыли, вдруг он увидел сети: «Давай проверим!» У него были такие замашки, чужое взять. - «Ты что, - говорю, - березовой каши захотел?!» Ведь по негласному сибирскому закону в чужие сети запрещено лазить. И всё-таки он настоял, тряханули рыбу оттуда, но хозяин увидел, навстречу побежал, и нашу лодку попутали. - «Костя, спасаемся!» Наступаю на борт, опрокидываемся и драпаем, как можем. Утопили ружья, понимаешь… Ночью пришли, поныряли, ружья достали, и я его спрашиваю: «Ну что, получил урок?»

На снимке ребята «нашего двора» (слева направо): Сережа Башкиров, Аркадий Гальберг, я, Геся, Виктор Новоселов, Костя Гальберг

И, кстати, по поводу «брать чужое» была ещё одна неприятная история.

Если можно, расскажите, пожалуйста.

В сентябре 41-го мы как обычно пошли в школу, но для начала нас, учеников двух 10-х классов, отправили помогать собирать урожай в знакомые мне Ямбаевские Юрты. Нас устроили в колхозном клубе и … благополучно забыли. День не кормят, два, а и без того скудные домашние запасы уже съедены. Тут ребята из параллельного класса обнаружили невдалеке колхозную пасеку. Начались «медовые походы». Но дело вскрылось, и весной председатель колхоза возбудил уголовное дело против восьми ребят из обоих классов. А среди нас оказались и сын председателя облисполкома, и сын секретаря горкома ВКП(б), и сын прокурора города... Родители предложили председателю колхоза денежное возмещение убытка, но он не согласился и настоял на судебном процессе. Уже перед самыми выпускными экзаменами начался «медовый процесс». Шестеро из нас получили по году «условно», но при призыве в армию судимость сняли. И я для себя сделал вывод, что это всё было условно разыграно. Чтобы дать нам урок на всю жизнь.

Война как-то сказалась, на процессе обучения в школе?

Был, например, такой момент. Всё-таки то наше правительство настолько дальновидное было, оно понимало, что на фронт ушло много работников сельского хозяйства, поэтому вскоре после начала войны факультативно 6-м или 7-м уроком нас стали готовить на комбайнёров. А всех девочек учили на агрономов. И в начале июля 42-го, после окончания выпускных экзаменов, я окончил эти курсы комбайнеров при Тюменской школе механизации сельского хозяйства, и уже через два дня по комсомольской путевке, хотя ещё даже комсомольцем не был, меня направили в Исетский район. Там мне достался комбайн «Коммунар» в почти разукомплектованном виде, но за короткое время мы его восстановили и с 25-го июля со своей помошницей Екатериной мы с рассвета и до заката убирали хлеб. Но успел проработать недолго, всего недели две, а 8-го августа смотрю, вестовой скачет. Повестку мне вручил – «явиться в тюменский горвоенкомат». А осенью, когда я уже в училище учился, маме привезли из этого колхоза два мешка пшеницы: «Ваш сын заработал!»

И куда вас призвали?

Я когда в военкомат явился, а там как раз представитель Одесского артучилища ведёт разговор с десятиклассниками и предлагает всем поступать к ним. Не уговаривал, просто рассказывал: «У нас учат на орудия большой мощности, а там надо знать математику, физику, поэтому мы набираем не меньше 10 классов. Вы нам подходите! Если надумаете, пишите рапорт». Ну, я подумал, и написал. Когда в училище провожали, мама с сестренками всплакнули…

Что-то вам дали на память? Многие ветераны признаются, что мама или бабушка давали им крестик, например, или святое письмо.

Нет, и мама, и папа у нас неверующие были, так что ничего такого не давали. И я сам такую жизнь прожил, но до сих пор убежденный атеист. Хотя и Библию читал, изучал, и разную литературу, но я не верю ни в какие высшие силы. Я материалист до мозга костей.

А с каким чувством уходили в армию? Верили, что вернетесь живым?

И когда уходил, и на фронте, я совсем не думал, что меня ранит или убьет. Почему-то был уверен, что меня ничего не тронет. Тем более случай был.

Уже в первые дни войны в нашей 21-школе развернули госпиталь для лечения раненых, и 10-е классы, перевели в школу №6. Но заниматься нам приходилось аж в 3-ю смену. Уроки заканчивались в девять вечера, а уже в 21-30, мой друг Ваня Решетников из смежного класса, подкатывал к моему дому коляску на велосипедных колесах. В неё мы загружали 20 утиных чучельев и совершали 20-киллометровый марш-бросок к озеру Чапкуль. И только чуть загоралась заря, мы выплывали по своим шалашам, опускали в воду чучелья. Начиналась охота… А уже в одиннадцать часов, перекусив, мы совершали обратный марш, и к 16-00 снова были в школе.

Так вот, когда мы однажды возвращались с охоты, то проходили мимо цыганского табора. Я по обыкновению катил коляску, а Ваня, держась за нее, спал на ходу. И тут ко мне вдруг привязалась молоденькая цыганка: «Молодой, симпатичный, давай погадаю! Всего только за одну уточку!» И если у Пушкина оракул нагадал Вещему Олегу смерть «от коня своего», то мне она нагадала, что свою погибель я найду в воде. И действительно, трижды это вполне могло случиться, но как видите, до сих пор живой…

А не знаете, допустим, сколько ребят из вашего класса воевало и сколько погибло?

В нашем классе учились чуть больше двадцати девчат и всего восемь ребят. Но из них я знаю лишь про двух. Калашников, как звать уже не помню, окончил вместе со мной Одесское артучилище, но сразу после войны уволился и быстро спился. Когда я в отпуск приехал, заходил к нему…

И случайно встретил ещё одного одноклассника. В первый отпуск в 46-м году я полетел к отцу в Ханты-Мансийск. А в аэропорту там девушка оформляла какую-то стенгазету к празднику, но так некрасиво у неё получалось, что я предложил ей: «Давай помогу!» Я же геодезист. И помог ей всё оформить, нарисовать, в общем, сделать всё, как следует. Тут летчики проходят: «Чего ты тут застрял?» - «Так самолетов нет!» - «Как нет? Вон же амфибия летит!» И за мои заслуги меня на нее устроили. Подхожу к амфибии, мать честная, это же Костя Адамович. Он оказывается, в войну летал штурманом на бомбардировщике, и вот уволился и летал на амфибии. И с ним я долетел в Ханты-Мансийск и первый отпуск отдыхал там.

А про остальных друзей детства хоть что-то знаете? Про того же Башкирова, например?

Про Серёгу я всё знаю. В 46-м отпуске во время отпуска, я зашел к его родителям, и его сестра Зина мне всё рассказала... Он же был старше меня на год, и его призвали в армию в июле 41-го. Там учли его увлечение радиотехникой, и он попал в радисты. И первый выброс – к партизанам под Смоленск. Но там то ли предательство случилось, в общем, он приземлился неудачно – прямо на вилы… Попал в плен. Но при освобождении Белгорода его освободили из концлагеря. К тому времени он уже находился в полной степени дистрофии - «кожа да кости»… Полгода его приводили в порядок. Вроде пришёл в себя, и снова на фронт разведчиком. И всё, как в бездну канул, ни похоронки, ничего… Только получили сообщение «пропал безвести»… Но память о «Серибаше», моём друге-наставнике, всю жизнь в моем сердце и останется со мной до конца…(По данным ОБД-Мемориал сержант Башкиров Сергей Иванович 1922 г.р. числится пропавшим безвести с февраля 1944 года – прим.ред.)

А второй мой друг детства «Гисюра» – Беспалов Геся, с ним мы долго переписывались. Вначале он попал водителем в Иран, потом на фронте получил ранение - осколок в легкое. Причем хирурги отказались вынимать осколок, так он и прожил с ним. Только года два назад умер. (Выдержка из наградного листа, по которому Беспалов Георгий Николаевич 1924 г.р. был награжден орденом «Красной Звезды»: «Гвардии старший сержант Беспалов, являясь командиром отделения 53-й Краснознаменной Бригады 29-го Гвардейского Корпуса 5-й Гвардейской Танковой Армии в боях под городом Вильно был тяжело ранен осколком в грудную клетку 11-го июля 1944 года» - http://podvignaroda.mil.ru )

Лучшие друзья детства: Сергей Башкиров и Георгий Беспалов

Перед самой войной на почве страсти охоты на зайцев я сдружился с Колей Кузьмичевым. Он по делу считался «крупным» специалистом в установке петель на зайцев, и именно он научил меня этой хитрой науке. Коля был старше меня на год, и его призвали в армию осенью 41-го. В боях под Ленинградом при форсировании реки Малая Невка, раненый, он долго пролежал на льду и обморозил ноги. Домой вернулся инвалидом. (Выдержка из наградного листа, по которому Кузьмичев Николай Иосифович 1923 г.р. был награжден медалью «За отвагу»: «Рядовой Кузьмичев Н.И. проходил службу в кадрах Красной Армии с октября 1941 года по декабрь 1942-го, из них участвовал в боях на фронтах Отечественной войны в составе 30-го Отдельного лыжного батальона 23-й стрелковой дивизии – 4 месяца. 5-го марта 1942 года во время выполнения боевого задания получил отморожение всех пальцев левой стопы с ампутацией последних…» - http://podvignaroda.mil.ru )Продолжилась наша дружба и после войны. В пору моих отпусков вместе рыбачили, а в 1961 году мы с Колей и вовсе породнились – он женился на моей сестре Иде.

Николай Кузьмичев

А из вашей семьи кто-нибудь погиб?

Под Смоленском пропал безвести мой дядя – Максимов Федор Иванович 1911 г.р. До войны дядя Федя занимался в драматическом кружке завода «Механик». И особенно мне запомнилось, что он очень любил голубей. На чердаке оборудовал целую голубятню, всё время их гонял, а я же пацан, и вместе с ним лазил. После войны я неоднократно пытался хоть что-то узнать о нем, хоть где похоронен, но ничего узнать так и не удалось. Это можно сказать, единственная «боевая» потеря нашей семьи в войну. Но ведь война убивала не только на фронте. У меня в войну, например, умерла младшая сестра…

Отец до войны длительное время работал в «Обллесхимпромсоюзе», который он шутливо называл «Лапоть, лукошко, союз» и «Облпотребкооперации». С началом войны он, находясь на брони, работал начальником планово-производственного отдела управления бытового обслуживания Тюмени. А в 1943 году его как отличного специалиста направили в Ханты-Мансийск для организации окружного многопромыслового союза. В целях организации для нужд фронта лесохимического производства он объездил на оленях, на собаках, водными путями все населенные пункты Ханты-Мансийского национального округа. Мама, конечно, поехала с ним, но там случилась трагедия. Моя сестрёнка Люся, она была на год младше меня, заболела менингитом и умерла... И получается, что если бы не война, мама с сестрёнками не поехали бы в Ханты-Мансийск, и этой трагедии, скорее всего не случилось…

Родители с сестрами (1944 г.)

Давайте вернемся к училищу.

Ну что. 12-го августа приехал в городок Сухой Лог, училище там располагалось, и за два дня сдал все экзамены. Физику и математику сдал на отлично, написал диктант, и меня сразу зачислили. Вот так я стал курсантом Одесского Высшего Краснознаменного артиллерийского училища большой мощности «имени Михаила Васильевича Фрунзе». Училище имело в своем составе три дивизиона. Два огневых, которые готовили командиров огневых взводов, батарей, и один дивизион АИР – артиллерийской инструментальной разведки. Вот в это дивизион, в котором готовили командиров топовзводов, звоковзводов, оптической разведки, и где особенно требовались хорошие знания математики и физики, я и попал. В 8-ю батарею.

23-го августа 1942 года принял присягу. До сих пор помню всех своих командиров. Начальником училища был генерал-лейтенант Полянский. Командиром нашего дивизиона АИР был майор Янковский. Прямым моим начальником был командир батареи АИР - Дульнев. Непосредственным начальником, который преподавал общевойсковые дисциплины - командир учебного взвода лейтенант Попов, строгий и справедливый офицер. Тактику преподавал капитан Тарутин.

Как сами считаете, вас хорошо подготовили?

Считаю, что да. Во-первых, этому поспособствовало что. Изначально предполагалось, что мы будем учиться шесть месяцев, но обстановка позволила, чтобы мы проучились почти год – 11 месяцев. Поэтому с точки зрения геодезии мы получили хорошую подготовку. Могли планировкой заниматься, нивелиры, теодолиты досконально изучили. И когда после войны на севере началось строительство военно-морской базы, то мою батарею привлекли к планировке будущего города. Мы проводили геодезическую съёмку под строящийся рыбозавод. Командир полка меня просил: «Тяни резину как можно дольше!», потому что по договору, пока мы работали, они снабжали рыбой наш полк. И мы на всё лето уезжали туда и жили полевой жизнью. Так что главным оружием и на фронте и в послевоенной службе у меня был теодолит ТТ-30 и 5-значные системы логарифмов. Вот чем я воевал.

Во-вторых, повезло, что основной предмет - топогеодезию нам преподавал полковник Путилов Иван Николаевич. Он был уже довольно пожилой, очевидно призван из запаса, но на редкость грамотный специалист, с большим опытом работы в топогеодезических отрядах. Можно сказать, истинный геодезист, который учил нас очень добросовестно.

На полевых занятиях. В центре группы стоит полковник Путилов

А учились мы очень напряжённо. Ежедневно по восемь часов занятий, плюс два часа самоподготовки. Мне к тому же пришлось ещё и навёрстывать. Потому что в сентябре, в порядке оказания помощи, пришлось поработать в близлежащем колхозе. Молотил комбайном на стационаре сжатые снопы ржи и пшеницы. В итоге отстал в учебе почти на месяц, и пришлось навёрстывать в редкие часы личного времени.

А в декабре началось самое тяжелое - полевые занятия. Урал есть Урал, иногда морозы под сорок градусов, но, невзирая на это надо работать на кипрегеле. Это такой прибор на планшете устанавливается - труба с 4-кратным увеличением. К окуляру прильнешь, но пока найдешь, наведешь, а глаза на ветру слезятся, и ты ресницами к нему прилипаешь. Так что бы при смене позиции не отдирать каждый раз с ресницами, приноровились переносить кипрегель на другую точку, не отрывая от глаза, а помошник несет штатив. И так с точки на точку… Но главная опасность – для зрения.

Сразу после войны я служил Кольском полуострове, а там летом яркое заполярное солнце целыми днями маячит. Обледенелый снег, как сплошное зеркало отражает, а мне надо навести, чтобы измерения снять. И естественно, глаза я подпортил. Одно время даже очки носил. Но потом в силу физических законов мой хрусталик стал более плоским, дальнозорким, и уже так приспособился, что очки мне стали не нужны.

Зато при проведении ночных занятий по топографической привязке огневых позиций и сгущению артиллерийской опорной геодезической сети мы имели возможность схитрить. Полковник Путилов, поставив задачу, уходил в казарму погреться. А от курсантов предыдущего выпуска мы получили координаты этих огневых позиций и точек опорной геодезической сети (ОГС), и стали халтурить. С разрешения доброго деда-котельщика, забирались в котельную бумажной фабрики. Там двое из нас, наносили на планшет огневые позиции, пункты ОГС, вымышленные промежуточные точки теодолитного хода, измерив ученическим транспортиром измерив, мнимые углы теодолитного хода, записывали их в полевой журнал с точностью до секунд, и производили «вычисления». Остальные курсанты отсыпались под тёплым боком парового котла…

На всю жизнь запомнил, как в день Рабоче-Крестьянской Красной Армии 23-го февраля 1943 года, я впервые стоял у тумбочки дневального по батарее. В этот день от командира учебного взвода мы узнали, что время нашего обучения продлили ещё на четыре месяца. 19-го апреля, находясь в карауле, стоял на почетном посту №1 - у боевого знамени училища, секретной комнаты и денежного ящика.

Кормили как?

Курсантская норма была приличная, но нам, конечно, не хватало. Поэтому когда нас привлекали к полевым работам, собирали свеклу или турнепс, то брали и себе немного, и в печке в казарме готовили. Ну а так, посещение столовой было для всех нас самым желанным элементом в распорядке дня. До столовой от нашей батареи надо было идти километра полтора, так, когда возвращались строем, пели «кони сытые, бьют копытами…» А вот когда туда шли, то пели разные песни. Обычно «Там, где пехота не пройдет и бронепоезд не промчится…», а бывало, что и одесские песни запевали. Например, про Софушку, Софию Павловну. Этой шуточной песне нас одесситы научили.

Как-то раз на карнавале,
Должен Вам сказать,
Познакомился я с Софой,
и не мог отстать.

Как-то Софушка упала,
не могли поднять.
Целой ротой поднимали -
Не могли поднять.

Рот у Софы, как корыто,
правый глаз косой,
она ходит неумытой,
словно бес лесной.

На балы она ходила,
танцевала, очень мило,
извиняюсь, девушкой была...

А после каждого куплета припев, который дружно подхватывает весь строй.

Эх, Софушка, София Павловна!
Софья Павловна, где Вы теперь?
Софа, я не стану врать,
Готов полжизни Вам отдать,
чтобы тебя, Софа, увидать...

Так пока туда идем, за нами целая толпа девушек соберётся, чтобы про Софию Павловну послушать. Вот так мы проучились до июля 1943 года. Сдали госэкзамены и десять дней томились в ожидании приказа об окончании училища. Наконец, 24-го июля на общем построении личного состава дивизиона, нам зачитали долгожданный Приказ № 517 по Уральскому Военному Округу. Этим приказом мне и еще пяти курсантам взвода, сдавшим госэкзамены на «отлично», было присвоено воинское звание «лейтенант». Остальные получили младших лейтенантов.

А вы не знаете, судьбы ваших сокурсников? Сколько из них выжило, сколько погибло?

Вот этого я, к сожалению, не знаю, потому что ни с кем потом больше не встречался. Все разлетелись кто куда. Лишь случайно встретился в запасном полку с командиром нашего курсантского отделения сержантом Голубевым, а больше никого не встречал. А после войны связь я поддерживал лишь со своими однополчанами.

Куда вы попали служить?

На фронт я попал не сразу, с полгода еще скитался по запасным частям. Сразу после училища получил направление для прохождения дальнейшей службы в 43-й офицерский полк Коломенского учебного центра Московского Военного Округа. Этот полк был создан в июне 1943 года для боевых действий на внутреннем кольце обороны Москвы, в случае прорыва фашистских войск с Курского направления. Там 29-го июля меня назначили командиром огневого взвода 76-мм орудий истребительно-противотанковой бригады. Орудийные расчеты состояли из моих однокурсников, младших лейтенантов. Несколько суток провели в маленьком уютном городке Озерецк, на берегу Оки, а затем нас устроили в лесу, для проведения практических занятий с техникой. Запомнилось, что там кто-то из наших острословов окрестил эти 76-мм пушки - «пистолетами на колесах», поскольку это затрагивало нашу артиллерийскую гордость. Всё же мы окончили училище артиллерии большой мощности - 203-мм, 152-мм пушек и гаубиц.

К счастью недолго нам пришлось быть противотанкистами. После разгрома немцев на Курской дуге угроза их прорыва к Москве миновала, и этот 43-й офицерский полк расформировали. Тут я получил назначение в 9-й запасной разведывательный артиллерийский полк, дислоцированный в Саранске. Могу вам прочитать записи из дневника:

«12-е октября. Наши войска форсировали Днепр, стоят у ворот Киева, Чернигова и др.городов Украины. А я в резерве. Продолжаю учебу с такими же резервистами, как и я. В основном провожу практические занятия по топографической привязке элементов боевого порядка артиллерии в окрестностях Саранска. Во время ночного дежурства вздремнул, сидя за столом, в «наказание» украли редкостный в войсках учебник по топогеодезии, именитого автора Холкина Т.И.

22-е октября. Утром командир полка вручил мне предписание: «Направляетесь в распоряжение начальника управления Рыбинскими учебными лагерями».

25-е октября. Москва! В 22-00 наблюдал с крыши дома, как Москва салютовала доблестным войскам, взявшим Днепропетровск и Днепродзержинск. Замечательное зрелище! Живу уже четвертый день у своего товарища по 9-му ЗРАП. Посетили выставку трофейного оружия в парке «имени Горького», был в музее Ленина на Красной площади.

30-го октября выехал в Рыбинск. 31-го в Рыбинском управлении артиллерийскими лагерями узнал, что попал сюда по ошибке. Определили в 30-й отдельный дивизион резерва офицерского состава и поселили в общежитии для офицерского состава. Здесь встретил своего однокашника по училищу, бывшего сержанта, ныне лейтенанта Голубева В.А. Он здесь уже давно и заведует библиотекой. Меня определили «экспедитором» части.

29-е ноября. Назначили преподавателем военной топографии. Преподаю в пяти учебных группах офицеров резерва.

20-е декабря. Чертовски надоело скитаться по резервам. Душа рвется на фронт. Чувствую себя виноватым перед теми, кто воюет и очищает нашу Родину от фашистской нечисти...»

И только в январе 44-го наступил долгожданный день в моей жизни. Я получил назначение на должность командира взвода топографической разведки отдельной разведывательной батареи в 149-й Корпусной Артиллерийский Полк. Очевидно, номер полку присвоили по калибру орудий. Дело в том, что на вооружение полк получил трофейные немецкие 149,5-мм гаубицы. И формировался полк тоже по немецкому образцу – 4-батарейного состава, в батарее два взвода по три орудия в каждом, т.е. всего в полку - 24 орудия.

Формирование этого полка ставшего мне родным, началось еще 27-го июля 1943 года вблизи населенного пункта Чертищево что в 30 километрах от Рыбинска. Личный состав, солдаты и сержанты, размещались в землянках «барачного» типа по 60 человек. А мы разместились вчетвером в офицерской землянке: командир батареи - капитан Владимир Михалец, командир взвода звуковой разведки Иван Мурмантов, старшина батареи Бормотов и я.

Наконец 25-го января 1944 года на общем построении всего личного состава полка представитель Рыбинского управления артиллерийскими лагерями генерал-майор Шаманский вручил полку боевое знамя, с этого момента полк стал полноправной боевой единицей Красной Армии, и отправили на фронт.

12-го марта 1944 года мы прибыли на Карельский Фронт. Вот что я записал в дневник, в первые дни на фронте: «…в ночь на 14-е марта прибыли в район развертывания в боевой порядок. При приближении к переднему краю были поражены фейерверком из световых ракет, выпущенных над передним краем. Одна за другой в небо врезались световые ракеты на парашютиках, освещая передний край обороны и окружающую местность.

14-го марта во время рекогносцировки для выбора мест расположения наблюдательных пунктов, «засветились» и впервые попали под минометный огневой налет противника. Но все закончилось благополучно, никто не пострадал. Из этого эпизода были сделаны соответствующие выводы».

Я всегда особо отмечаю, что нельзя забывать и принижать роль Карельского Фронта. Ведь он был самый протяженный – до 1 600 километров переднего края. От «хладных» вод Баренца до «серых» вод Балтийского моря. Правда, сплошной линии обороны здесь не было, поскольку основная часть территорий это непроходимые болота, леса и сопки, и боевые действия велись по пяти дорожным направлениям: Мурманском, Кандалакшском, Ухтинском, Петрозаводском и Свирьском. И вначале наш полк получил направление на Кандалакшское направление. На Кандалакшском и Мурманском направлениях нашим противником были «герои Нарвика и Крита» - 20-я Лапландская Армия немцев, в составе трех горно-егерских корпусов: 18-го, 19-го и 36-го. А на Свирьском – 2-й Армейский Корпус финнов.

Поначалу я очень переживал, что попал не на горячий участок центрального фронта, а на «тихий» Карельский Фронт. Хотя только на Кандалакшском направлении за три года боев положили 40 тысяч фрицев. И характерно, что на Карельском фронте фашисты на севере продвинулись всего на 50 километров. На юге, правда, захватили Петрозаводск, но через Кировскую железную дорогу они так и не перешагнули. Войска твердо удерживали линию фронта. А через какое-то время я уже полностью освоился, и знал, что нахожусь на своем месте. Понимал, что без нашей отдельной разведбатареи вся артиллерия на нашем участке словно слепая. Мы были ее глаза и уши

Наша батарея обеспечивала полк и артиллерийскую группировку 31-го Стрелкового Корпуса 19-й Армии, координатами стреляющих артиллерийских и минометных батарей противника на этом участке фронта. Также она вела активную разведку огневых точек и наблюдательных пунктов противника на переднем крае. Поэтому когда мне доводится выступать перед старшеклассниками, у меня с ними всегда особый разговор. Чтобы не разочаровать их словами – «в танке я не горел, в атаку не ходил, а был артиллерийским инструментальным разведчиком», я обычно сразу начинаю с такого примера. Всего за два с половиной месяца боевых действий на Кандалакшском направлении нашей отдельной разведывательной батареей разведано, и огнем полка было подавлено и уничтожено 18 артиллерийских батарей противника. Много это или мало? Давайте посчитаем. 18 батарей по 6 орудий в каждой, это получается 108 орудий. На каждое орудие приходилось по 6 солдат орудийной прислуги, следовательно 108 х 6 = 648. А если разделить эти 648 на 35 человек нашей батареи, то получится, что каждый из нас помог вывести из строя по 18 фашистов. И вот после этого уже подробно рассказываю подросткам о специфике нашей работы.

Батарея состояла из трех взводов. Взвод оптической разведки вел визуальное наблюдение за передним краем противника. Взвод звуковой разведки засекал расположение артиллерийских и минометных батарей по звуку. А на мой взвод топографической разведки возлагалась топогеодизическая привязка всего элемента боевого порядка полка: его огневых позиций, наблюдательных пунктов, звуковых постов, привязка их к государственной системе координат. И вот здесь я обычно возвращаюсь к геометрии и тригонометрии. Объясняю ребятам, что на фронте эти науки пригодились мне прежде всего. Геометрия пригодилась, потому что теорема о равенстве двух углов с взаимно перпендикулярными сторонами – это основа основ метода решения задач по определению координат батарей противника. Во-вторых, для производства вычислений используются геодезические формулы с использованием 5-значных таблиц логарифмов. Надо знать все тригонометрические функции, что такое теорема синусов, косинусов, ибо они заложены в те формулы, по которым я рассчитываю координаты целей и боевого порядка. У меня, кстати, до сих пор сохранились фронтовые бланки расчетов.

Фронтовые бланки расчетов

И обычно в школе я развертываю схему, которую специально нарисовал, чтобы показать, что такое разведывательная батарея. По ней четко видно, как применяется теорема о равенстве двух углов с взаимно перпендикулярными сторонами в артиллерии. Звукопост – звукопост, (показывает по схеме), на каждом стояли такие звукоприемники, похожие на довоенные репродукторы. Черные такие. Они ведут запись звуков на ленту, а дальше уже с помощью тригонометрии определяются координаты. По разнице времени путем решения прямоугольного треугольника определяется длина вот этой стороны. А зная две стороны, вычисляется вот этот угол, но поскольку эта сторона перпендикулярна этой, так и получаем направление на цель. В их пересечении и получаем координаты немецкой батареи. Вот такая работа у артиллерийских инструментальных разведчиков.

Cхема определения координат вражеской батареи

Сколько по времени занимало определение координат?

С моменты выстрела, дешифрирования, процесс длился около пяти минут. Уже через пять минут мы передавали координаты на огневую позицию.

А за это время разве нельзя покинуть позицию?

Конечно, и финны, и немцы, и мы, после того как отстреляются, старались поменять позиции. Но часто их менять было сложно и трудоемко. Условия там для этого очень неподходящие. Там же не земля, а гранит, и попробуй там закопайся. Поэтому чаще всего баратеи стояли стационарно, и позиций не меняли. А если видят, что ответная стрельба начинается, то после пристрелочных снарядов, умотали куда-нибудь.

А у немцев работала подобная звуковая разведка?

Работала, но я считаю, что у них она была более примитивная, чем у нас. Дело в том, что у нас была чернильная запись на звуколенте, а у них фотозапись. А значит, плёнку надо еще проявить, обработать и только потом дешифрировать. А мы получаем и сразу же дешифрируем. Так что наша станция с чернильной записью 1936 года - СЗМ-36 оказалась лучше немецкой и была значительно надёжнее.

Но немцы тоже накрывали наши батареи. Сколько угодно случаев. Помню, в одной батарее даже случилось прямое попадание в орудие. Выбило всю откатывающую систему. Но благодаря тому, что наш полк был оснащен трофейными крупповскими гаубицами, это давало нам определенные преимущества. В частности, возможность пополнять израсходованные снаряды в ходе наступления. Благодаря точной засечке батарей противника, зная их калибр, а его определяли после измерения осколков, мы в ходе наступления без особого труда отыскивали уцелевшие огневые позиции 149,5 мм гаубиц и пополняли свой боезапас. А в тот раз просто взяли с немецкой батареи орудие и вперёд.

Результаты стрельбы по вашим данным приходилось видеть?

Приходилось. В середине июня нас перебросили на юг. Вот, что я записал в дневнике в те дни:

«12-е июня 1944 года. Трое суток находимся в пути. Вчера Совинформбюро сообщило, что наши войска прорвали долговременную оборону противника на Карельском перешейке по фронту на 40 километров и в глубину на 25. По всей вероятности едем в этом направлении. Итак, моя фронтовая деятельность, начавшись на севере, постепенно начинает опускаться по меридиану, как по веревке, к югу.

В ночь на 19-е июня выгрузились на железнодорожной станции Тихвин. Станция представляет собой печальное зрелище: сплошные руины – целы и невредимы только одни рельсы да печные трубы сгоревших домов… Совершили марш и заняли боевой порядок 4-5 км, юго-западнее г. Лодейное Поле по левому берегу реки Свирь. На этот раз нашим противником являются части и соединения 2-го Армейского Корпуса и группы «Олонец» финнов. Благодаря тому, что точки звуковых постов были выбраны вдоль шоссейной дороги, идущей параллельно линии фронта, их привязку удалось провести в рекордно короткие сроки, за два с половиной часа. До конца дня была закончена привязка наблюдательных пунктов и огневых позиций полка.

21-го июня в 3-00 началась артиллерийская подготовка, которая длилась три часа. Стоит сплошной гул. В небе нескончаемыми волнами, одна за другой летят волны наших самолетов. При активной поддержке огнем нашей артиллерии началось форсирование Свири. Сломив, сопротивление финнов наши войска в течение ночи продвинулись на 27 километров».

Там, кстати, интересный момент был. На нашем участке решили финнов обмануть. С НП вижу, солдатики начали плоты делать. Потом на них устанавливают чучела, набивают гимнастерку травой – ложный десант делают. А потом мне рассказали, что это отобрали комсомольцев из числа добровольцев, которые должны были помочь имитировать форсирование Свири на этом участке. По команде они стали на этих плотиках выдвигаться. У финнов полное впечатление, что русские начали форсирование. С севера снимают две дивизии, но только они на колеса встали и в нашу сторону поехали, как наши на севере нанесли главный удар и почти без потерь форсировали реку и совершили бросок вперед. Но на нашем-то участке финны стреляют вовсю. Пока до них дошло, стали драпать.

Карта участка на Свирьском направлении

На следующий день мне мой комбат предложил: «Пойдем, посмотрим, как финны жили на тех батареях, которые мы подавляли». На какой-то дырявой лодке переправились, прошли через минное поле и оказались в финских траншеях. По ним вышли на батарею, огонь по которой был поручен 4-й батарее полка капитана Липовецкого. Зрелище нам открылось впечатляющее: почти все шесть орудий повреждены или разрушены, кругом валяются трупы солдат орудийной прислуги… А земля вокруг орудий была буквально «перепахана» разрывами наших снарядов. И могу сразу дать вам справку:согласно «Правилам стрельбы» для уничтожения одной батареи противника требовалось, в зависимости от дальности стрельбы, 140-160 снарядов. Вот тут мы убедились, что дело своё хорошо знаем, и вносим весомый вклад в разгром оккупантов. Но все-таки результаты своей стрельбы мы редко видели. Чаще всего нам как-то сообщали.

Помню, однажды с утра по штабу 19-й Армии начала пристрелку новая немецкая батарея. По осколкам определили калибр – 210 мм, но засечки у звукометристов не удавались. То записывалось отраженное эхо выстрела, то рвалась телефонная связь с каким-либо постом. Все свободные звукометристы вышли на линии и исправляли порванный телефонный кабель. При исправлении линии связи с 4-м постом тяжело ранило сержанта Степанова. А рядового Африкяна нашли на линии убитым. (По данным ОБД-Мемориал телефонист 149-го КАП красноармеец Африкян Арамайс Амбарсович 1925 г.р. погиб 27.4.44 г – прим.ред.) Связь со звукопостом удалось восстановить ефрейтору топослужбы Николаю Калинину. За это он одним из первых у нас получил награду - медаль «За отвагу». И всё-таки с большим трудом, но удалось засечь стрелявшую батарею. Полученные координаты были переданы артиллеристам, и уже через двадцать минут батарея была подавлена. Авиаразведкой было установлено, что огонь велся с ж-д установки из карьера. Отраженное от него эхо и усложняло дешифрирование.

Ещё запомнился такой случай. Под Питкярантой как-то сделали засечку батареи, и стараюсь привязать ее к местности, а для этого необходим трегопункт – точный ориентир, вкопанный в землю. Заметив его, я передаю своей артиллерии данные о противнике. Дали координаты нашим артиллеристам, а они лишь посмеялись над нами. На меня командир звуковзвода навалился: «Ты что координаты мне неправильные даешь?!» Оказывается, координаты, которые мы сообщили, приходятся как раз на центр озера, неподалеку от которого мы находимся. Я и все остальные в недоумении: как такое может быть? Тогда мой боевой друг Ваня Рыжков предложил, что надо понаблюдать за нашим ориентиром сутки без перерыва. Весь день и всю ночь через бинокль я наблюдал за трегопунктом. И вдруг вижу – он … движется. Оказывается, фашисты поставили его на лыжи и потихоньку перемещают. Именно поэтому полученные мной координаты оказались неточными. Вот такие хитрости тоже встречались на войне, и здесь я получил урок, который запомнил на всю жизнь. Ещё раз проверил - всё точно. Последующие засечки опять показали те же самые координаты – с середины озера. Мы бились, доказывали, что это может быть, но нам не поверили. И лишь когда пошли вперёд, мы с комбатом пошли искать эту батарею. Оказалось, что она стояла на острове посреди озера, ее туда по льду зимой закатили. Причем, эта батарея состояла из наших 152-мм орудий, захваченных ещё во время финской кампании.

Все ветераны говорят, что финны были намного более упорные и жестокие вояки, чем немцы.

Да, с финнами пришлось очень сложно. Во-первых, это родная для них природа, отлично ориентируются на местности. Могу, например, такой эпизод рассказать.

В середине мая 44-го, ещё, будучи на Кандалакшском направлении, мы поехали в Кандалакшу, в военный городок «Нива-3». Провели тактические учения для отработки взаимодействия командиров огневых батарей полка с командирами стрелковых батальонов в наступательной операции, а наутро выехали обратно. Однако доехать до «дому» не хватило бензина. Оставили машины в старых тылах, и пришлось идти пешком до своего блиндажа 15 километров. Усталые, едва добравшись до ночлега, завалились спать. Но, не успели заснуть, как услышали звук взрыва. Оказалось, что в руке рядового Казаринова, при выходе из землянки, разорвалась немецкая ручная граната. Взрывом ему оборвало кисть руки, множеством осколков поранило голову. Его перевязали, и отвели на медицинский пункт полка. Но не могли понять, как в его руках оказалась граната? И почему он ринулся к двери? Остаётся лишь предполагать, что, будучи дневальным и одновременно истопником печи, услышав подозрительный шум в трубе, он обнаружил в печке немецкую ручную гранату с деревянной ручкой. Сплошной же линии фронта на том участке не было, фланги обороны открыты, и финны, пользуясь этим, нередко в ночное время бродили по нашим тылам и опускали в печные трубы гранаты. И видимо, заинтересовавшись ее устройством, Казаринов потянул запальный шнур. А услышав щелчок взрывателя, ринулся к двери, дабы избежать взрыва внутри землянки. К счастью больше никто не пострадал, только Мише Солодухину осколок угодил в ягодицу. Запись в дневнике печально повествует: «15-е мая. Мерой наказания за «ЧП» явилось объявление мне пяти суток домашнего ареста за потерю бдительности. Впервые за недолгую службу в рядах Красной Армии я подвергся столь суровому наказанию».

А когда началось наступление, то финны сопротивлялись ожесточенно и старались любой ценой задержать нас. В своей звериной злобе они минировали всё подряд: брошенный транспорт, мотоциклы, легковые автомашины, продукты питания, оружие. Кругом были раскиданы мины-сюрпризы. То котелок или даже красивый портсигар лежит, но только возьмешь, сразу взрыв. В дом зайти нельзя, всё заминировано. Помню, наша колонна остановилась у строящейся переправы через реку Олонка. Вдруг на обочине дороги раздался взрыв. Подорвался связист с катушками кабеля... Поэтому если теодолитный ход для привязки тянешь, а там надо и расстояние замерить, и углы, то приходилось соблюдать предельную осторожность. Но каждый день там был подвержен опасности. Так что воевали финны грамотно, умело, а главное упорно и зло. И когда только началось наступление, мы чуть было не попали в котелок.

Войдя в прорыв, мы уже значительно продвинулись вперед. Но там финны отступали двумя маршрутами. По одному мы их гнали, а севернее другая дивизия наступала. И получилось, что наше направление чуть вырвалась вперед, а те чуть отстали. Но у финнов разведка тоже работает, и они решили нас отрезать. С яростью обреченных они начали контратаки с фронта на высоту с отметкой 150,0 у деревни Ковгозеро, где находился наблюдательный пункт командира 2-й батареи старшего лейтенанта Григоренченко. А с тыла на дорогу, где в общей колонне двигалась и наша отдельная разведывательная батарея, из леса вывалилось до двух рот финской пехоты. Пьяные, они, сняв мундиры, в одних разноцветных майках с автоматами на груди, через болото, в полный рост, атаковали нашу колонну и высоту, где находился НП-2. В итоге высота оказалась окружена, и Григоренченко пришлось вызвать огонь «на себя». А мы развернулись в цепь вдоль дороги, началась перестрелка, но было понятно, что бой предстоит тяжелый. И нас спасло что? В это время позади ехала батарея «катюш», и, развернувшись сходу, она дала залп прямой наводкой по атакующей цепи финнов, и всё там перемешала... А по лесу обрушила огонь артиллерия нашего полка. В итоге, атака была отбита, а подошедшие соседи справа довершили окончательный разгром. Но если бы не «Катюши» мы бы там попали серьезно. Здесь они нас здорово выручили.

Схема

Все, кому довелось воевать против финнов, непременно вспоминают их снайперов.

Вот когда после форсирования Свири мы стали наступать, так мало того, что вокруг всё заминировано, так ещё и «кукушек» полно. А моя первая встреча с «кукушкой» произошла у населенного пункта Видлица. У моста через речку Олонка начальник разведки нашего Артиллерийского Корпуса подполковник Григорьев собрал разведчиков, человек шесть нас было, и ставил нам задачи. Вдруг подполковник раз, обмяк и упал… Глянули, а у него дырка в голове… А здесь на берегу, метрах в шестидесяти, стояла одинокая сосна. Мы к ней кинулись, смотрим, на ней фигура. Разбираться не стали, что, чего, шуранули из автоматов, и оттуда упала финка-щюцкоровка. Причем, в годах, за пятьдесят точно. И ещё прошептала перед смертью, дескать, славно я вас положила… Ну тут ее, конечно, пристрелили…

Потом как-то впереди нас стояла танковая колонна, один танкист видимо по нужде вышел из танка, и тут же его «кукушка» грохнула… Все вывалились, стали искать, но «кукушки» уже и след простыл.

А как-то в августе, уже под вечер, с 3-го звукопоста, расположенного в глубине леса, в двух километрах от дороги вдруг сообщают, что их обстреливает «кукушка». Комбат Михалец командует мне: «Максимов, бери взвод, и вперёд – освобождать ребят!» Ринулись по этому лесу туда, искали на деревьях, но их уже и след простыл. Неуловимые были, и доставляли нам много хлопот.

Кроме того, могу вам предложить интересный эпизод, описанный в 80-х годах Семёном Липовецким.

Вспоминает бывший командир 4-й батареи, полковник в отставке Липовецкий Семён Борисович:

«1-я и 4-я батареи полка форсировали Свирь по паромной переправе и обеспечивали своим огнем бой нашей пехоты в глубине обороны финнов. Я с разведчиком и радистом продвигался вместе с командиром стрелкового полка, который моя батарея поддерживала огнем. Вдруг из леса навстречу нам вышел финн, держа в поднятой руке белый платок. Мы решили, что он идет сдаваться в плен, как вдруг разведчик из полковой разведки «срезал» его огнем из автомата. Оказалось, что он увидел в руке финна прикрытую платком гранату…

Вскоре после этого напоролись на засаду. Продолжая двигаться, на повороте дороги мы внезапно попали под огонь ДЗОТа. Ранены командир отделения полковой разведки старший сержант Сараев и радист Мокин. Я склонился над картой, подготавливая исходные данные для стрельбы моей батареи по ДЗОТу, и не заметил, как из него выскочил финский офицер и направил на меня свой пистолет. Но это увидел Коля Власов, разведчик батареи. В прыжке он успел заслонить меня. Упав, вместе с ним я увидел, как гимнастерка на его спине начала набухать кровью. Так погиб Николай Власов, закрыв собой командира... Колю и раненого Мокина вынесли на плащ-палатках разведчик Петросян и радист Киршин. Я нес рацию и автоматы. На могиле Коли Власова мы поклялись отомстить за него. Родом он из Сегежи, и было ему всего 19 лет…»

Некоторые ветераны вспоминают, что финны над пленными очень издевались.

Сам я такого не видел, но вот вам запись из дневника: «27 июня. С боем взяли село Ильинское на реке Олонка. Три года находилось оно в руках финнов. В районе этого села освободили из концлагеря наших людей, среди них много девушек, женщин». Мы с комбатом подошли к заграждению, а они с той стороны вышли все из бараков и смотрят на нас. А мы же в погонах, они думают, что мы белогвардейцы какие, не сразу разобрались, что мы свои. Внешний вид освобожденных женщин был неописуем... Со слезами радости они обнимали нас. Там же произошел один памятный случай.

Когда в 70-х годах ветеранское движение набрало силу, то в 80-м или в 82-м году мы, ветераны полка, тоже встретились в Москве. Причем, встречу нам организовали не где-нибудь, а в Центральном Музее Советской Армии. Человек восемьдесят приехало вместе с женами. Хорошо поговорили, поконтачили, и мне мои друзья предложили: «Слушай, Петрович, а напиши-ка книжку о нашем полку. Мы тебе вышлем свои самые запомнившиеся эпизоды, а ты уж там сочини что-нибудь». В общем, договорились, что создадим боевую летопись полка, и для этого каждый опишет самые запомнившиеся фронтовые эпизоды. И вот что написал командир 4-й батареи Липовецкий Семен Борисович про тот концлагерь: «Я с начальником штаба полка майором Вальковским подошли к воротам концлагеря. В глубине за колючей проволокой стояла толпа заключенных. Они не решались подойти к нам, т.к. не знали, что в Красной Армии введены погоны. Когда же поняли, что это свои, кинулись нам навстречу. Много слез радости и счастья пролилось. Рядом с нами стояли мужчина и женщина. Вдруг женщина вскрикнула и упала в обморок. Мужчина и я подхватили ее, а из строя, проходившей мимо пехоты, бросился к нам солдат. К счастью женщина быстро пришла в себя. Начались объятия и слезы радости. Оказалось, что этот паренек их сын. От радости плакали все вокруг, и мы всплакнули тоже…» Представляете, получается, сын освободил мать…

А под Киркинессом на большом аэродроме Хебухтен, откуда они нас всё время бомбили, там тоже концлагерь большой стоял. Я туда несколько раз ходил, там одни женщины, причем из-под Тулы, Орла или Курска. И в основном, молодые. Ну а мы же тоже все молодые, и нас естественно к ним тянуло. Вот мы их и навещали, но без всяких злых умыслов. Там бараки такие, в них 3-ярусные нары, как они бедолаги, истощенные, изможденные, туда залазили? Понарассказывали таких ужасов и страстей…

А в том первом концлагере мне одна девушка поведала, что помимо рабских условий жизни лагерное руководство раскрепляло их по отличившимся в бою солдатам и офицерам. За сопротивление и отказ – расстрел… Так что финны нас ненавидели, но эта их ненависть передалась и нам. Поэтому когда финское правительство приняло решение о выходе из войны, получилось что? 4-го сентября с 8-00 финские войска прекратили боевые действия. С их стороны ни одного выстрела. Однако наши войска приказа о прекращении боевых действий ещё не получили, и командир нашего полка майор Петров принял решение об избавлении от лишних снарядов, путем обрушения их на финские головы. Его инициатива была поддержана другими артиллерийскими частями. Всю ночь стоял невообразимый грохот от незапланированной артподготовки, своего рода это был прощальный салют в честь окончания финской кампании. Утром в 6-00 с финской стороны явился генерал. Навстречу ему с НП вышел командир взвода управления 1-й батареи Иван Рыжкин. На вопрос генерала: «Почему стреляете?» Ваня ответил: «Нет приказа о прекращении военных действий». Его мы получили только в 8-00 5-го сентября…

А к немцам какое отношение было?

Как к врагам, но всё-таки без такой уж лютой ненависти. Тем более, после того, как я их увидел вблизи, даже допрашивать довелось. Под Печенгой, возвращаясь с задания, мы захватили четырех «заблудившихся» фрицев. Перед тем, как отправить в полк, я их допросил. Они оказались солдатами 2-й роты 163-го пехотного полка. С первых же минут допроса пытались разжалобить рассказами о том, что они простые рабочие, стали показывать свои семейные фотокарточки. И был ещё случай. Очень интересный. Вот что я записал в дневнике:

«29-е апреля 1944 г. С приближением весны приближается роковой час нашего наступления. Гора Капройва. 600 метров над уровнем моря, геодезический пункт. Занимаюсь развитием опорной геодезической сети в глубине нашей обороны. А в небе идет воздушный бой. Вот «Мессер» пронесся над нашими головами, уходя из-под удара «Яка», каких-нибудь 10-15 метров от нас. Отчетливо был виден «Фриц» в кожаном шлеме и очках, нахально показавший нам кулак в крагах. А карабины оказались в стороне от нас. Жаль было упущенной нами возможности сбить нахального «Асса». Но уйти от «Яка» ему не удалось. Сраженный меткой очередью «Мессер» нашел свое успокоение в водах озера Нижний Верман, а неудачливый «асс» приземлился невдалеке на парашюте и был доставлен нами в штаб полка».

Лётчиком оказался молодой мужик, ядрёный, но когда мы его окружили, он совсем не сопротивлялся. Доставили его в штаб, и при обыске у него обнаружили записную книжку, а в ней стихи, много стихов. А у нас переводчиком в штабе был писарь полка, он же ведущий боевого формуляра и истории полка Володя Гофман, так он их потом мастерски перевёл на русский. Я себе в дневник несколько переписал. Вот, например, первое стихотворение:

«Что такое немецкий заполярный летчик»

Часто на Мурманск и Кандалакшу летающий,
солнечный свет забывающий,
могильные дни считающий,
женщин почти не знающий,
сивуху глотающий.
Вот сказ летчика-полярника,
живущего, как свинья в свинарнике.

Или другое.

Последняя песнь.

В диком лагере мы прозябаем,
живем и пьянствуем, сходим с ума.
Небо сделалось адом и раем,
и смертельной - полярная тьма.
Мы - убийцы, кровавое стадо,
лес и тундра нам стали тюрьмой.
Нам назад не вернуться из ада,
никогда не вернуться домой.
Как вонючая, тухлая туша,
что на мелях залива гниет,
на щеках у нас грязь и щетина -
мы не люди, а сволочь болот!
Безволосые, с черными ртами,
горько пьянствуем с ведьмой-цингой,
вши нас гложут и шепчут ночами:
«Никогда не вернетесь домой!»
Мы сраженья свои проиграли,
на позициях горы трупов лежат
но потомки вспомнят, едва ли,
имена этих павших солдат.
Те, кто жив остался, свихнутся,
окривеют на веки душой,
нам назад никогда не вернуться
никогда не вернуться домой…

Как потом оказалось, Володя еще и художник талантливый. Он создал целый альбом фронтовых рисунков, один из них до сих пор хранится у меня. Как-то мимо нас вели колонну пленных немцев, человек двести, и они на плечах несли носилки с раненным «оберстом» (полковником). Так Володя сделал отличный рисунок и подарил мне.

Рисунок Владимира Гофмана

А после войны, когда стало развиваться ветеранское движение, именно благодаря Володе удалось собрать воедино адреса ветеранов полка, живых и тех, кого уж нет давно. Он потратил много энергии и душевных сил к сплочению ветеранов, чтобы мы списались и встретились.

Вы уже не раз цитировали свои дневниковые записи, хотя принято считать, что на фронте их вести было строжайше запрещено. Чуть ли не подсудное дело.

Я как с детства привык вести дневник, так и продолжал.

Страничка фронтового дневника

Ни от кого не прятался, и никто меня не предупреждал. Помню, вначале я всё карандашом писал, потом обнаружил, что в патронах от ракетниц такие таблетки. Если эту таблетку развести, сахару добавить, то получались красные чернила. И вот такими чернилами писал дневник, и всё сохранилось. Как-то Ванька Мурмантов залез, почитал, потом смеялся, дескать, такие мелочи я там пишу. И особист полка знал, что я веду дневники. Он мне земляк был – сибиряк. Тоже охотник оказался, и мы с ним иногда встречались за этим делом. У него будка была в отдельном прицепе, так мы её на буксире на «студебеккере» возили.

Когда после войны нас из Норвегии в Луостари вывели, оттуда до границы всего 800 метров и шпионы через неё прут, чуть ли не колоннами. Всё время, то там, то сям. Как-то я на охоту поехал, смотрю, лыжный след, хотя знаю, что из наших только у меня лыжи есть. Ну, я вернулся и к этому капитану Николашникову, его Колей звали: «Я лыжный след видел!» На следующий день устроили облаву: Николашников, я и четыре автоматчика из моего взвода. И этот след привел к нашему начальнику ГСМ… Оказывается, он взял автомат и пошёл на охоту.

Мы всех ветеранов спрашиваем – с особистами общались? И многие очень негативно их вспоминают.

Тогда я продолжу про Николашникова. Когда взяли Киркинесс, наш полк остановился в поселке Эвердаль, это в пяти километрах от города. А командир взвода оптической разведки Коля Торшин был любителем изучать английский язык. На звуколенте напишет английское слово, русское, на кровать ложится, над собой эту ленту повесит, и учит слова.

В общем, здесь в Киркинессе мы с ним как-то раз пришли в порт, а там у причала стоит корабль. Английский крейсер весь расцвеченный флагами. А как раз прилив, вода высоко, с борта только веревочные лестницы висят, и там матросня в этих береточках. Коля загорелся: «Вот повезло! Как же я хочу в английском поупражняться! Полезем?» - «Ну, полезем», говорю. И мы в своих фронтовых шинелях, где прогорело, где порвано, полезли к ним. Залезли, и он, пользуясь разговорником, что-то прошептал первому попавшемуся матросу. Спрашиваю: «Что ты ему сказал?» - «Хочу посмотреть ваши моторы». А тот подумал видимо, может, какая комиссия? Доложил вахтенному, и тот повел нас. Надо было пройти через офицерский кубрик, и английские офицеры нас увидели: «О, русские!» Они приняли наше посещение за визит дружбы. Сразу достали виски, нас угощают. Выпили за дружбу, за победу, ещё за что-то. А в этом вестибюле во всю ширину большое трюмо с овальным зеркалом. Подхожу, и верите, сам себя не узнал… Я же столько времени себя в зеркале не видел, а тут такой … небритый… Спрашиваю его: «Коля, кто это там, неужели я?» А он себя не узнает… Потом я Коле потихоньку говорю: «Ну, так что, моторы будем смотреть?» Ладно, пошли смотреть. Спустились туда к винтам. Коля чего-то там по-английски с этими щебечет. А я смотрю, там во всю длину корабля такой вал, толщиной чуть ли не в обхват, и медленно так крутится. Ну, тут я своим серым веществом пошевелил, почему он крутится, когда корабль стоит? - «Коля, спроси, а почему он крутится?» А те и отвечают: «Так мы плывем уже! В Англию…» Как мы ринулись оттуда бежать… Капитан нас увидел: «Стоп машина!» Оказалось, что мы проплыли по фьорду около десяти километров. На карте нам показал, где нас высадит, там примерно сутки пешком. Нас в шлюпку и на берег. В общем, вернулись мы только через двое суток… Я Николашкину сразу рассказал, какое безобразие случилось. Ну, он поругался, понимаешь, на чисто русском языке, но в конце сказал: «Я никуда докладывать не буду!» А если бы он поднял шум, то еще неизвестно чем бы дело закончилось. А на этом корабле, оказывается, приехал король Норвегии Хокон VII-й, свои северные владения смотреть, и мы чуть не попали к нему в попутчики.

Почти все ветераны признаются, что им хоть раз пришлось присутствовать на показательных расстрелах.

Видеть мне не приходилось, но слышать слышал. В Киркинессе на стадионе построили всю дивизию и перед строем расстреляли десять солдат. За мародёрство. Помню, один из них с норвежки воротник меховой содрал, другой там часы с кого-то снял. Вот на такой мелочи попались, и были расстреляны… Но, кстати, меня же самого грозились расстрелять за мародёрство.

Что еще за случай такой?

Я его прозвал «бараний процесс». После взятия Печенги мы пересекли границу с Норвегией, но на карте у меня ни одного населенного пункта нет. Ближайший только через 60 километров - Тарнет. Немцы там на какой-то речушке задержались, бой идет за передний край, и мы пошли на рекогносцировку, выбирать места, где расположить звукопосты, наблюдательные пункты. Нас целая группа была: я, командир взвода звуковой разведки Иван Мурмантов, сержанты, начальники акустических баз.

Поднимались на сопку в предрассветных сумерках, и вдруг сержант Ефремов увидел стадо баранов, голов восемь. Ванька Мурмантов с моим сержантом Солодухиным бросился за ними. Я же продолжил подъём. Внизу послышалась стрельба из автоматов, и вижу, что бараны несутся на меня. Ну, у меня как у охотника кровь сразу забурлила. Хватаю карабин у Базарова и завалил двух баранов. Остальные умчались наверх сопки. Поднялись на неё и видим, что пять баранов сгрудились под скалой в кучу, «как стадо баранов». Тут я воспользовался старым охотничьим приемом. Установил на «номера» Мурмантова, Солодухина, а Ефремова послал загонять баранов. И когда бараны набежали, я чик-чик «завалил» трёх, Ванька еще одного. В итоге, двух сержантов с баранами отправили на батарею, а сами пошли дальше. Возвращаемся в предвкушении, а там замполит полка подполковник Сальхин вовсю бушует. В гневе грозит нам расстрелом за учиненный факт мародёрства. А какое мародерство может быть, если мы там кругом ни одного населенного пункта даже не видели?

А как замполит ушёл, комбат рассказал нам, что когда принесли баранов на батарею, он одного барана отослал командиру полка Петрову, а одного пополам: начальнику штаба Вальковскому и замполиту. Но тот, что ли не захотел делить, в общем, замполит сразу пришел на батарею. Подходит к нашему повару Вадарьяну: «Что варишь?» - «Шюрпу, товарищ подполковник». Тот залезает, всунул половник в котёл и чуть не сломал его – там сплошная баранина. И как начал: «Мародёры! Да я вас всех расстреляю!» Надо признать, мы с Иваном изрядно струхнули. Думали, придется проститься с белым светом… А мы с Ванькой как раз подали заявление в партию и на первой же остановке собрали заседание партийного бюро по поводу «мародёрского» поступка. Но не успели закончить, как вперёд пошли. И так в течении всего наступления нас терзали, то стрелять, то не стрелять… По партийной линии влепили по строгому выговору. А по административной командир полка дал нам по восемь суток ареста с удержанием 50 процентов месячного жалованья. И только после того, как я на глазах у замполита переправился через фьорд, он успокоился: «Всё! Всё! Снимаю с тебя, хватит!», и снял с нас это взыскание. А так наступаем, понимаешь, а он нас вызовет, и давай мусолить: «Мародёры! Мародёры…»

Многие фронтовики не очень лестно отзываются и о политработниках.

Да, я тоже от некоторых слышал негативное отношение в их адрес. Но про наших в принципе ничего плохого сказать не могу. Ну вот Сальфин был такой, расстрелять меня хотел… Но когда я потом в Калининград перевёлся, то мы с ним в одном доме оказались. Частенько с ним вспоминали и этот случай, и как он видел, когда мы через фьорд переправлялись. Говорит: «Я с НП смотрел, когда вы там барахтались». Ждал, наверное, когда мы утонем…

Зато после войны, когда меня в отдельном разведдивизионе назначили комбатом, у меня был просто отличный замполит – Лисименко Александр Филиппович. И мы с ним, и наши семьи крепко дружили. Ведь в Луостари мы жили в двухкомнатной квартире, в одной комнате моя семья, в другой его. У него тоже дочь и сын, погодки с моими, вместе дружили. Моя дочь Ирина называла его Алипыч. И, конечно, я про него многое знал. У него вообще история интересная. Он постарше меня на несколько лет, и после войны сразу демобилизовался из армии. Но работая в Гомеле в Горкоме, стал неугодным 1-му секретарю. Потому что как настоящий коммунист проявлял принципиальность и настаивал на своем. И видимо так его допёк, что 1-й секретарь вызвал военкома: «Убери его от меня!» Тот ему устроил призыв в армию, и так он попал ко мне замполитом. Вместе мы служили по 1954 год, когда я по замене в Калининград попал, а он в Мариуполь. Но оказывается, он оттуда вскоре уволился и вернулся в свой родной город Клинцы.

И вот когда в 1966 году я уже преподавал на военной кафедре в Пермском политехе, то летом выехал со студентами на учебный сбор в лагерь как раз в Клинцы. Беру там местную газету, смотрю, а там передовая статья подписана – Лисименко А.Ф. Думаю, как же так, он же от меня майором ушёл в Мариуполь? В редакцию звоню: «Ваш Лисименко в Заполярье служил?» - «Служил!» - «Дайте мне его телефон!» Набираю, слышу родной голос… - «Филиппыч, это ты?» Какая была встреча…

И вот тогда он мне рассказал, кто и как на самом деле первым водрузил знамя над рейхстагом. Ведь когда мы вместе служили, тогда же все командиры были фронтовики, и таких разговоров, что, чего, где, не велось. А тут он мне подробно рассказал, как участвовал в штурме рейхстага, и о том, что первыми водрузили знамя вовсе не Егоров и Кантария. Это всё фикция. А на самом деле было так.

Перед штурмом учредили девять знамен. Но это только дивизионные, а ещё в каждой дивизии создали знаменные группы в полках, батальонах. И вот одной из таких групп назначили командовать капитана Макова – офицера связи штаба 79-го Стрелкового Корпуса. Тот построил разведдивизион, в котором Лисименко воевал артразведчиком (136-й Режецкой Краснознаменной Армейской Пушечной Артиллерийской Бригады – прим.ред.), и отобрал двадцать пять добровольцев. Проинструктировал: «Патронов много не берите, всего по диску, зато гранатами загрузитесь по полной. По моей команде все разом кидаем, и под разрывы бежим. Пока они прячутся, мы сколько-то метров пробежать успеем». И так рубеж за рубежом они прошли, но к дверям рейхстага добежало всего четыре человека: Минин, Бобров, Загитов и Лисименко (сержант Минин Михаил Петрович 1922 г.р., и старшие сержанты Бобров Алексей Петрович 1919 г.р. Загитов Гизия Казиханович 1921 г.р. и Лисименко Александр Филиппович 1922 г.р. - https://ru.wikipedia.org )

Двери закрыты, но там столб валялся, стали вышибать им. Дверь не вышибли, только фишку, и опять стали кидать гранаты. Так прошли этаж за этажом и вылезли на крышу Рейхстага. Там фигура на лошади – Богиня Победы, и они ей в корону установили своё знамя. Засекли время, это было 30-го апреля в 22-40.

Бойцы группы капитана Макова (слева направо): Михаил Минин, Гизия Загитов, Алексей Бобров и Александр Лисименко

Всю ночь охраняли подступы к знамени, под утро пришел приказ – покинуть рейхстаг. Стали спускаться, а там же бои ещё идут. Тут навстречу пробивается группа Егорова и Кантарии, и они их сопроводили на крышу. А когда они еще только знамя установили, сразу доложили командиру корпуса генералу Перевёрткину – знамя Корпуса водрузили! Тут же доложили Жукову, и он приказал – «Всем четверым Героя!» Борзописцы уже наградные заполнили и отправили, но бой же за Рейхстаг продолжается. Жуков возмутился, как так?! Получается, Перевёрткин обманул?! Ну, ему объяснили, что группа прорвалась, но бои ещё продолжаются. В итоге их четверых наградили орденами «Красного Знамени», а вот Героя целый год не могли никому присвоить. Всё разбирались, кто же первый? И только через год Егорову и Кантарии присвоили. Но этот капитан Маков такой настырный оказался. Он стал писать в разные инстанции, и в итоге в 1961 году в институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС состоялась научная конференция, посвященная штурму Рейхстага, на которую собрали участников из разных знамённых групп. Нарисовали схему и стали минута за минутой разбираться, кто, где находился. И в итоге всё замкнулось на группе Макова, что всё-таки они самые первые. Они в 22-40, а те только в три часа. И если в первом 6-томном издании «Великая Отечественная война» написано, что Егоров и Кантария первые водрузили, то во 2-м издании курсивом написано, что первой установила знамя группа капитана Макова. Я поразился. Ведь как мы с ним дружили, сколько разговоров вели, но Филиппыч всё это время молчал, и только здесь мне раскрылся, что он, оказывается, среди самых первых был.

Наградной лист на Лисименко А.Ф.

После войны судьба всех «маковцев» сложилась по-разному. Сержант Минин дослужился до подполковника. Загитов вернулся в родное село в Башкирии, работал председателем сельсовета, но в 1953 году погиб в автокатастрофе. Лисименко в звании майора в 1961 году по болезни был уволен в запас, но на партийной работе достиг больших успехов, был избран I-м секретарем Горкома города Клинцы. Не повезло только Алексею Боброву. Вернувшись в Ленинград в свою комнатёнку в сыром подвале, он стал хлопотать об улучшении квартирных условий. Пришел к какому-то чиновнику в жилуправление. Что произошло между ними точно неизвестно. Только Бобров запустил в голову бюрократа чернильницей. Ему дали шесть лет… В 1997 году всей пятерке Макова нелегитимно было присвоено звание Героев Советского Союза от Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР» за подписью Сажи Умалатовой, но к этому времени из них здравствовал только Михаил Петрович Минин.

На протяжении последующих трех лет во время прохождения учебных сборов в Клинцах я неоднократно встречался с Александром Филипповичем. Во время одного из визитов он рассказал мне о встрече в Клинцах с Юрием Гагариным, которому присвоили звание Почетного гражданина города.

Встреча Ю.А.Гагарина в Клинцах. На втором плане Александр Филиппович Лисименко

И в застольной беседе сам Гагарин признался, что узнал Лисименко. Оказывается, он после окончания училища служил летчиком на аэродроме в Луостари, и однажды его в составе группы офицеров их авиационного полка, на берегу Печенги задержал патруль в составе Филиппыча, меня и лейтенанта Шушанского. А среди задержанных нами любителей глушить семгу тогда оказался и первый космонавт человечества… Вот такие истории про моего друга, о Победе и не только.

А вы где встретили День Победы?

Мы тогда стояли в поселке Эвердаль, это пригород Киркинесса. Я как раз перед этим нашёл в сопках немецкий склад, а там каких только ракет нет. Всякие разноцветные и даже звуковые. Звуковая летит и визжит, точно, как мина падает. А разрывная – полная имитация взрыва. У меня была трофейная двуствольная ракетница. И когда вначале звуковую пускаешь, а следом разрывную, получалось, словно мина падает и взрывается. А я же был хулиганом и однажды решил посмеяться что ли. Во всяком случае, имел неосторожность обстрелять прицеп, в котором пировал наш зампотыл. Он пьяненький вывалился оттуда, пытался залезть под прицеп, но брюхатый был и не смог. Как все смеялись…

В общем, на день Победы, понятно, надо отмечать. И я начштаба Вальковскому предложил: «Салют можно сделать на общем построении полка!» - «Как?» - «Можно ракеты в ведро поставить, а под ними костёр разжечь». Ну, он парень-то тоже молодой, соблазнился. Хорошо кто-то посоветовал – только подальше от строя!

Подготовили три таких очага. В каждое ведро уложили по 20 ракет капсюлем вниз и для придания им устойчивости, засыпали песком. После ужина костёр запылал, и в небо начали взлетать сигнальные и осветительные ракеты на парашютиках под всеобщие крики «УРА!»

Два выстрелили, всё хорошо. А одно плохо закрепили, оно не устояло, завалилось на бок, и ракеты полетели прямо на строй… Командир полка хотел мне восемь суток ареста влепить, но начштаба отстоял. Вот так встретили… Потом ещё норвежцы нас на танцы пригласили.

Начштаба полка – майор Вальковский Александр Аксенович

Какие у вас фронтовые награды?

Два ордена «Красной Звезды», медали «За оборону Советского Заполярья», «За Победу над Германией», кроме того, имею четыре благодарности Верховного Главнокомандующего. Так что я не обижен, считаю, нормально получил. На фронте «Красную Звезду» давали солдату, за то, что танк подбил. Я два танка не подбил, но кое-что сделал. Всего за время действия на Карельском Фронте наша отдельная разведывательная батарея обнаружила 150 артиллерийских и минометных батарей противника, которые были либо уничтожены, либо частично подавлены артиллеристами полка. В немецкой артиллерийской и минометной батареях по шесть орудий и столько же орудийной прислуги на каждое орудие. В нашем 149-м Корпусном Артиллерийском Полку было 400 солдат и офицеров. Подсчитайте, сколько орудий и минометов, орудийной прислуги было подавлено и уничтожено из расчета на одного солдата и офицера полка. 150 х 6 = 900 орудий и минометов. 900 х 6 = 5 400 фашистских солдат. Разделив на 400 получаем 2-3 орудия и 13-14 солдат на долю каждого военнослужащего 149-го КАП, в том числе и на мою…А сейчас у меня единственного в Пермском крае знак – почетный ветеран Федерального Приволжского Округа. Больше ни у кого нет.

Как вы сами считаете, что вам помогло остаться живым на фронте?

Ну, во-первых, надо признать, что шансов остаться живым в артиллерии крупного калибра намного больше, чем в пехоте. В полку, конечно, были потери, но совсем небольшие. А в нашей разведбатарее за всё время погибло всего четыре человека. Двое со звуковзвода подорвалось на минах. Один понимаешь, связь тянул, и «кукушка» его стукнула… И единственная потеря в моем взводе – Валя Беляева.

Летом 44-го к нам в полк прибыли сразу три девушки, и её назначили ко мне солдатом топослужбы. Но чтоб соблазна у солдатиков не возникло, комбат решил: «Поварихой пусть будет!», и определил ее в помошницы к нашему повару Варданьяну. Но Валя погибла при бомбежке на марше перед взятием Печенги. Там на дороге случилась пробка, тут как раз «Юнкерсы» налетели, кромешная бомбёжка, все за камни попрятались, а у нее же котел топится, и она кинулась помешать, чтобы каша не подгорела. Только на ступеньку встала и осколок прямо в висок… (По данным ОБД-Мемориал боец 149-го КАП красноармеец Беляева Валентина Ивановна 1925 г.р. погибла 20.10.44 и похоронена на 31-м километре шоссе Петсамо – Киркенесс – прим.Н.Ч.)

А можете выделить самый явный случай, когда сами могли погибнуть?

Вся сложность в том, что геодезические работы нужно проводить на открытой местности. Ведь с теодолитом не будешь прятаться в лесу. Надо наблюдать или в открытом поле или на сопке, а немцы этого не прощали. Только заметят, сразу огневой налет. Так что не раз я попадал под крепкие обстрелы. Помню, однажды только прошел нашу батарею 122-мм орудий, и тут слышу залп с немецкой стороны. Только успел за камень лечь, как посыпались вокруг меня эти снаряды… Один прямо над головой шандарахнул, и камни на меня как полетели… Очнулся оттого, что кто-то меня пинает в бок. Глаза открываю, смотрю, солдат какой-то стоит, губами шевелит, а я не слышу. Контузило слегка. Потом постепенно начал его слышать, он говорит: «А я-то думал, ты уже всё…» НП привязывали – то же самое. Как-то раз вылезли с вехой, так ее сразу засекли и под обстрел попали. Вот запись из дневника: «20.10.44 г. Сегодня «привязывал» посты взвода звуковой разведки и НП полка. На высоте с отметкой «300» немец обстрелял нас сначала из пулеметов, затем закидал минами. Я, с рядовым Николаем Калининым, спрятался за каменным выступом. Снаряды рикошетировали от него с диким визгом, осыпая нас каменным дождем. Сержанты Матофанов и Солодухин, со своими записывающими, спрятались в близлежащем пехотном НП с генералом. В наблюдательный пункт были прямые попадания. Однако перекрытие НП из слоя камней выдержало разрывы мин. Все остались целы и невредимы». В общем, постоянно под таким давлением. Зато на Кандалакшском направлении другая напасть. Там местность лесистая и болотистая, а это для артразведчика хуже не придумаешь. Ничего же не видно толком.

На наблюдательном пункте

Ну а если вспоминать, сколько раз я заглянул смерти в глаза. Помните, я вам рассказывал, что мне цыганка нагадала, мол, я найду свою смерть в воде? И вот, например, такой случай могу вам рассказать.

После взятия незамерзающего норвежского порта Киркинесс, наши войска дошли до Найден-фьорда. Он длиннющий, на 180 километров в сушу врезается. Немцы драпанули на тот берег, а наши подошли и на берегу остановились в неведении. Закрепился немец на том берегу или нет? Я в это время как раз на НП находился, привязкой занимался. Тут командир полка меня вызывает: «Максимов, бери с собой двух автоматчиков, и плывите на тот берег. Зеленая ракета – нет немцев! Если есть – действуй по обстановке!»Ну что, приказ надо выполнять.

Командир полка – подполковник Петров Дмитрий Степанович

Взял с собой надёжных ребят: Евгения Базарова и Ивана Угольникова. Отыскали какую-то узкую лодчонку, сели в нее.Один гребёт, я на корме, а третий ведром воду вычерпывает. А надо иметь в виду, что там ширина фьорда пару километров и на дворе конец октября. К тому же в это время шел отлив, и нам навстречу дул очень сильный ветер, и поднимал волны. И не просто волны, а большие, на полтора-два метра… Нашу лодку швыряло из стороны в сторону как зернышко, успевали только воду вычерпывать.

Почти три часа боролись мы со стихией, с горем пополам переправились, уткнулись в берег, стали ползти от камня к камню. Но немцев в прибрежной полосе не оказалось. Смотрю по карте, а там в километре от берега поселок Стурбург. Пошли в этот поселок. Я решил зайти в крайний дом, узнать у местных, что им известно о немцах. Стучу в дверь, открывает пожилая женщина, и, в испуге, перед моим носом дверь захлопывает. Видимо, испугалась меня в таком виде: чёрт что ли? Мы же все насквозь мокрые, обледенелые, как рыцари в доспехах.

Снова стучу, открывает дверь уже молодая девушка. Спрашиваю ее по-немецки, в школе немного изучал: «Wo befinden sie deutschen truppen?» (Где немецкие солдаты?) Она отвечает тоже по-немецки: «30 Minuten speter sie drang nach Westen». (30 минут назад, как удрали на Запад).
Подав условную ракету, попросил разрешения зайти в дом: ««Нам бы погреться!» - «Пожалуйста, заходите!» Зашли, там железная печка топится. Мои солдатики разделись, начали сушить белье, вытащили из сидоров пайки, чтобы перекусить. Тут норвежка раздобрела, вытащила хлеб, масло, чай стала готовить. Сели мы пировать, и в разгар этого пиршества вдруг дверь открывается, и вваливаются шесть парней. Здоровенные, один здоровее другого, руки у всех в карманах… Ребята за автоматы схватились, а я палец в чеку гранаты засунул, на всякий случай, ждем, что же будет… И тут один из парней достает из кармана что-то темное, мне вначале показалось, что граната. Но те улыбаются, это оказалась фарфоровая бутылка. Один из них говорит: «Das ist Schnaps!» Я, в свою очередь, спрашиваю: «А вы кто?» - «Мы бойцы норвежского сопротивления. Рус! Камрад!» Ну, тут мы с ними выпили этот шнапс за встречу и боевое содружество. Короче, хорошо подзарядились. Я объяснил, что мы на лодчонке переправились, а они предложили: «Мы вам найдем хорошую лодку!» В общем, поговорили, мне на память даже фотографии Киркинесса подарили. Сели в шестивесельную большую лодку, и они нас быстро на ту сторону переправили. Я командиру полка обстановку доложил. И да, здесь я упустил ещё такой момент.

На этом задании мы могли погибнуть дважды. Первый – от волн. А второй – только отплыли метров на пятьсот, как по нас с нашего же берега стали вовсю палить из пулемета. Пулеметчики посчитали, что мы – недобитые немцы. Пули то чуть выше пройдут, то у борта лодки в волны падают… Хорошо, я оставил на сопке сержанта Матофанова наблюдать в теодолит за нашей переправой. Переплывем или нет. Тот как увидел, что по нам стреляют, сразу кинулся к пулеметчикам. Рассказал потом: «Подбегаю к пулемету, а там лейтенант солдата убирает – «Чего ты попасть не можешь? Дай я сам!» Хорошо он их остановил, а так бы еще от своих могли погибнуть… Вот такой эпизод. И ещё один могу рассказать.

В декабре 44-го наша отдельная разведывательная батарея «комфортно» расположилась на вершине сопки над аэродромом Хебухтен, в уцелевших щитовых домиках бывшей зенитной батареи немцев. В поисках острых ощущений мы с комбатом Михальцом решили «порыбачить». Погрузили в шлюпку три ящика немецких ручных гранат с длинными деревянными ручками. Отплыли метров на сто от берега. Володя сидел на веслах позади меня. А я, стоя на коленях перед ящиками, взял пять гранат, зажал их между коленями. Из ручки средней гранаты достал фарфоровый шарик на длинном шнуре, выдернул его и бросил их в воду. Но, одна граната, выпав, оказалась подо мной. Хорошо Михалец мгновенно среагировав, выбросил ее за борт лодки. Она взорвалась, едва коснувшись воды. Ну, а если бы он не успел… Через несколько минут стала всплывать оглушенная рыба, и улова хватило на всю батарею. Вот вам и второй случай на воде.

Командир отдельной разведывательной батареи – Владимир Михалец

Вы вроде упомянули, что таких случаев было три.

Третий раз это уже после войны, когда я служил в поселке Луостари. Там озеро такое есть богатое рыбой. Я там ставил сети. Но вместо лодки использовал армейскую лодочку, для вывоза с поля боя раненых. Где-то нашел такую, но они же маленькие такие. На них еле-еле можно сидеть, не крутясь, не вертясь. И с нее я начал ставить сетку. Но сетка зацепилась за соломинку, я к ней потянулся и опрокинулся. А сеть лежала у меня на коленях, только ногами дрыгнул и запутался. Вот тут я сразу вспомнил эту цыганку – ах, думаю, стерва… Но думаю, хрен тебе! А я же в телогрейке, на поясе пистолет, на ногах сапоги… Нырнул, один сапог отцепил. Нырнул еще – второй снял. Всё-таки отцепился от этой сетки и метров пятьдесят проплыл до берега. Там разделся и бегом домой. Вот тут я вспомнил эту цыганку тихим добрым словом…

А мог вполне и на суше погибнуть. Вот, например, прочитаю вам такую запись из дневника: «9-е декабря. Получил задание на развитие опорной геодезической сети. Третий день бродим по сопкам. Работать очень трудно. Кругом голые сопки с крутыми обледеневшими скатами. Не имея альпийского опыта и снаряжения, цепляясь за каждый выступ в скале, карабкаемся на вершину скалы с теодолитом и пиломатериалом для установки геодезического знака. Произведя наблюдения, начинается переход на другую точку (сопку) – спуск с сопки. С быстротой стрелы, выпущенной, из лука летишь по обледенелому скату. Порой, уцепившись за выступ скалы, висишь над пропастью. Рискуя, сорвавшись превратиться в мешок с костями...»

Хочу вам задать самый главный вопрос нашего проекта - могли мы победить с меньшими потерями?

В армии я заканчивал службу старшим офицером оперативного отдела штаба 18-й Гвардейской Армии. Той самой, в которой Брежнев воевал начальником политотдела. На мне была вся подготовка данных для наступательных операций и связь с артиллерией. И я должен сказать, что все те операции, которые штаб армии разрабатывал в мирное время, исходили из реального соотношения сил. Для проведения любой наступательной операции необходимо превосходство в живой силе не менее чем в пять раз. При этом китайский метод «людского вала» не проходит. Меньшими силами просто не возьмешь. А в войну был лишь единственный метод – живой силой… И у армейского руководства были даже такие присказки – «полчок туда кинуть…» Не полк - полчок, а это же полторы тысячи людей…

Но вам лично приходилось видеть случаи, когда людей бездумно клали?

Всего один эпизод вспоминается. Когда в начале июля 44-го на свирьском направлении началось наступление, то вначале оно развивалось успешно. Взяли городки Сальми, Погран-Кондаш, выбили финнов из Питкяранти. Но они перешли к обороне в трёх километрах западнее Питкяранти, на рубеже «линии Маннергейма» - сильно укрепленного оборонительного района, с дотами, дзотами, огневыми ловушками, минными полями. Попытка пробиться сходу, успеха не имела.

Но после перегруппировки 15-го июля в 9-30 началась массированная артиллерийская подготовка атаки и авиационная обработка переднего края обороны противника. Такого мощного удара я еще не видел и не слышал. Вперёд рванули танки. Прикрываясь ими, двинулась многострадальная матушка-пехота. Преодолевая упорное сопротивление, неся большие потери, наши части всё-таки смогли продвинуться вглубь обороны противника от одного до трех километров. В этот момент наша батарея снялась с боевого порядка и приготовилась к маршу. И тут наблюдатели обнаружили в небе армаду самолетов, штук сорок. От находившихся невдалеке зенитчиков прошел слух, что это английские самолеты «Бристоль» сквозного бомбометания. (Bristol Blenheim – британский скоростной лёгкий бомбардировщик – прим.ред.) Мы знали, что после бомбового удара по немецким тылам, они совершали посадку на наших аэродромах и, заправившись горючим и бомбами, летели обратно в свою Англию. Но вдруг в воздухе над нами на парашюте повисла сигнальная ракета, и началось пикирование по нашим боевым порядкам… Нам удалось спастись в заблаговременно вырытом окопе около центральной станции звукозаписи взвода звуковой разведки. Но получается, авиация ещё не получила новых данных и самолеты отбомбились по нашим же частям. Я был свидетелем тому, как оттуда вывозили на повозках раненых и убитых, и всё это из-за несвоевременной связи...

А с другой стороны, я же вам рассказывал уже, как при форсировании Свири была организована ложная переправа. Группу добровольцев фактически отправили на смерть, но ведь это позволило обмануть финнов, и на другом участке наши части практически без потерь форсировали реку и продвинулись за один день на 50-60 километров. У меня в дневнике сохранилась вырезка из газеты Карельского Фронта «В бой за Родину» о подвиге героев «тряпичного десанта». За совершенный подвиг им всем было присвоено звание Героев Советского Союза. С одним из этих двенадцати десантников я потом встретился в Перми. Это был полковник Маркелов - начальник политотдела Пермского Высшего инженерно-командного училища имени маршала Чуйкова. (21-го июня 1944 года около 11 часов утра, под конец артподготовки, группа из 12 бойцов-добровольцев 300-го стрелкового полка 99-й стрелковой дивизии на шести плотиках стали форсировать реку Свирь. Финны открыли по ним ураганный огонь, чем раскрыли свои уцелевшие огневые точки и отвлекли все свое внимание от северного участка, где и форсировали реку основные силы полка. Поразительно, что все 12 добровольцев под сильным огнем смогли форсировать реку и стремительным броском ворваться в прибрежную траншею. Все они остались живыми, были представлены к званию Героя Советского Союза, и после войны в городе Лодейное поле был установлен памятник «Двенадцати» - прим.ред.)

Наградной лист на Маркелова В.А.

В наших огромных потерях принято винить Сталина, мол, это он создал такую систему, при которой солдат у нас совсем не берегли, поэтому мы и «завалили немцев трупами». Хочу спросить, какое у вас сейчас отношение к Иосифу Виссарионовичу?

Я считал и считаю его мудрым государственным руководителем. Но ведь любой государственный деятель какие-то ошибки непременно допускает. Возьмите того же Петра I-го. Сколько им было погублено народу для достижения цели? Сталин тоже самое. Конечно, много пострадало и невинных людей, но в принципе он сделал главное – решил судьбу нашей России. Именно он решил! Именно благодаря ему мы победили в такой страшной войне! Иного я даже не мыслю. Он обладал удивительной способностью подбирать кадры. Как он разглядел и выдвинул Жукова. И сам Жуков дает Сталину самую высокую характеристику. А тем, кто клевещут на него, у меня прямо слов нет. Что это за люди такие…

Сталин был настоящий Верховный Главнокомандующий, который мог стратегически мыслить и претворять замыслы в жизнь. Конечно, случались и ошибки, но ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает. Поэтому я ему прощаю эти ошибки.Его смерть я очень тяжело переживал. Когда он умер, не только я, вся Россия плакала…

Один ветеран высказал мне такую мысль, что в войну мы потеряли самых лучших, самых смелых, честных людей, и на фоне этих потерь у власти оказались не самые достойные люди, и в результате наш народ потихоньку пошел на спад. Вы бы согласились с таким утверждением?

Как же пошёл на спад, если мы за пять лет восстановили все города, и заработала вся промышленность?! Сейчас это даже представить сложно, но всего за пять лет страна вернулась к довоенным показателям! А то, что у власти разные проходимцы оказались, так это проблема всех времён и народов.

Тогда что же по вашему привело к развалу Советского Союза?

Скорее всего, это случилось из-за того, что в руководстве страны оказались одни старики, которые жили прежними версиями. Если бы шло омоложение в руководстве, может этого бы и не случилось. А потом к власти дорвался этот кулацкий сынок, который благодаря своей харизме обладал талантом убеждать людей. Голосом, нахрапом, нахальством, вот и не удержались наши старики. Были бы молодые, они бы крепче боролись. Войны, как известно, выигрывает молодежь. А когда руководство стареет… Случай вам расскажу.

Когда я в начале 60-х годов уже в ГДР служил, там стояло восемь наших армий, и Хрущев вдруг решил сократить 18-ю Армию. Якобы «в целях экономии бюджетных средств», но как слухи ходили, чтобы насолить Брежневу, который в этой армии воевал. Но с ходу ведь ее не уберешь. Так вначале решили сократить управление одной армии, а части раздать по другим. С этой целью создали комиссию из четырех маршалов: Багрямяна, Москаленко, Гречко и Чуйкова. И вот эта комиссия стала проверять все армии, в том числе и нашу 18-ю.

В ходе проверки нам поставили задачу - спланировать и показать, как развертываются соединения и части в подвижном встречном бою. А это очень сложный вид боя. Незадолго до нас проводили такие учения в Прикарпатском Военном Округе, так у них ничего не получилось. Из-за топографической неграмотности стороны просто прошли параллельно друг другу. Поэтому командующий нашей 18-й Армии генерал-лейтенант Анищик говорит мне: «Максимов, ты же в прошлом топограф? Бери вертолет и состыкуй мне противоборствующие части!»

Ну, прилетел Ми-4, открытая кабина. Но вертолетчик вдруг заявляет: «Лететь мне запрещено - туман!» Я начальнику штаба генералу Иванову это сообщил, он говорит: «Дай лётчику трубку!» И он ему по-русски всё доходчиво объяснил… Наговорил очень крепко, и невзирая на погоду мы вылетели. Только я его попросил: «Перед населенными пунктами снижайся так, чтобы я видел названия!» Мне же ориентироваться как-то надо.

Ну, полетели на этом вертолётике, нашли одну наступающую группировку, сличил, ага, правильным курсом движется. Вторая тоже правильно идёт. Докладываю в штаб армии – «силы движутся в нужном направлении!»

Ну, разыгрался встречный бой, всё как по нотам разыграли. Потом ставят нам вторую задачу – атака танковой дивизии противника поспешно перешедшего к обороне, с применением ядерного оружия. На Альтенграбовском артиллерийском полигоне вышка наблюдательная, все маршалы с неё наблюдают, как дивизия будет прорывать передний край. Наш начхим сотворил ядерную бомбу – две бочки мазута с прочим, получился факел такой грибовидный и танковая дивизия из леса вырывается и сходу, не разворачиваясь в боевой порядок одной колонной, чтобы сразу прорваться, пройти зараженный участок и действовать в глубине. И вдруг мы, операторы, на первом этаже слышим со второго: «Мать вашу, да разве так русский солдат переднюю траншею берёт?! А где автоматчики?!» Я до сих пор не знаю, чей это был голос, но нас это так удивило. Как же так, такие генералы и такая глупость… Начопер спускается: «Максимов, срочно аллюром на склады, загрузи машину холостыми патронами и выдай полкам дивизии!» Приехал на эту базу, быстро загрузили всё, выдали. А те в это время уже, наверное, воодушевились по рюмочке, размякли, и смотрим дальше.

Дивизия вырвалась из леса, рассыпалась на ротные колонны, потом на взводные, с танков пехота на ходу спрыгнула и на ходу огонь ведет. Но спрашивается, по кому?! Если там ядерный боеприпас применили… Ну всё, прошло значит.

После этого командующий приглашает отобедать в палатке, столы уже накрыты. А меня в это время назначили оперативным дежурным по штабу. Слышу, как там повара суетятся, бегают. Вдруг командующий выходит: «Максимов, срочно езжай в Лейпциг, привези ящик армянского коньяку. А то Баграмян возмутился, почему ему грузинский поставили…» На машине летим 50 километров до Лейпцига, там к начальнику военторга: «Давай два ящика армянского!» Привозим. Спустя какое-то время Баграмян выходит ко мне с двумя полными рюмками: «Тебе за подвиг!» Вот так я с Баграмяном выпил рюмочку коньяку.

А Чуйков это был наш настоящий русский командир. Именно с русским характером. Мог и гавкнуть и втяхнуть, и где, что надо потребовать. Так же как и Жуков. А где надо и тросточкой ударить, и никто не обижался. Сейчас бы побольше таких, как Чуйков и Жуков!

Их-то как раз сейчас в этом и обвиняют, мол, с людьми грубые, мат-перемат.

Это болтают те, кто не то, что не воевал, но и в армии не служил, и жизни не знают. А я скажу, что на фронте без мата никак! А чем ещё свои чувства выразишь? Поцелуем ласковым что ли?! Когда кровь кругом рекой льется… А чем крепче слово - тем крепче удар!

Хотелось бы задать ряд «бытовых» вопросов. Как кормили на фронте?

Можно сказать, что мы стояли на довольствии у США. Даже хлеб и тот американский был. Вот такой высоты булка, но нажмешь и почти до конца сжимаешь, воздушный такой. Солдаты всё возмущались: «Хоть бы русского кусочек увидеть!» Но мы же молодые совсем и лупили, всё, что было. А мясные консервы солдаты называли «сёстры Мэрри и Кэрри». Это через моряков очевидно пошла такая присказка. Мол, на чикагских бойнях, где всё автоматизировано, работали две сестры, и вдруг одна из них что-то зевнула, её затянуло и перемололо на фарш… И с тех пор такие литровые банки с тушенкой называли «сёстры Мэрри и Кэрри».

Когда Киркинесс взяли, там в одном фьорде корабль затонул. Корма торчит, люк открыт, ну и русский человек понятное дело любопытный. Поплыли туда, багром подцепили ящик, оказался английский бекон. И длительное время питались с этого затонувшего корабля.

Но вообще у нашей батареи была своя отдельная полевая кухня и все 50 человек питались с нее. Тем более отличный повар – Варданьян. С ним случай был.

Когда Киркинесс взяли, батарея обустроилась в здании, где располагалась немецкая зенитная батарея. И решили, чтоб полевая кухня не на улице осталась, у одного щитового домика щит убрать, и её туда затащить. Всё сделали, но тогда вместо свечек использовали нитроглицериновые палочки из зенитных снарядов. Обычно одну гильзу разрядят, около колеса их сложат, а он ночью встанет и зажигает сколько нужно. А тут чего-то в приступе служебного рвения две гильзы распотрошили и положили. Варданьян пошёл смотреть как там каша, засмотрелся, и тут огонь дошел до пальца, обжегшись, он бросил эту пороховину, и прямо на эту кучу... Всё вспыхнуло, начался мощный пожар. Бросились всё выносить, даже кухню успели выкатить, сгорели только трофейные запасы. Так что с питанием всё нормально было, никто не жаловался.

Как часто выдавали «наркомовские»?

Если всем выдавали по сто граммов, то разведчикам положено по двести. Но некоторые меняли на сахар, на табак.

У многих фронтовиков есть истории связанные с выпивкой.

Я до армии никогда не пил, ни грамма, и первый раз спиртное хлебнул только в 1943 году на 23-е февраля. А накануне у нас случилось ЧП. Вот запись из дневника: «22 февраля. Заступил дежурным по полку. С часу ночи до 3-х проверял несение караульной службы караулом от отдельной разведывательной батареи. Нарушений, за исключением мелких недостатков, не обнаружил.

В 3 часа 30 минут начальник караула по телефону доложил о взломе дверного проема (одна створка двери снята с дверных петель), в складе ПФС (продовольственно-фуражного снабжения) и исчезновении часового этого поста. Скомандовал «Караул в ружье!» Организовал поиски исчезнувшего часового. Дезертировавшего часового не нашли. После смены с дежурства, в нашей землянке командир батареи устроил допрос двум часовым этого поста, как принято говорить «с пристрастием». Они подверглись страшному избиению старшиной и командиром батареи, до тех пор, пока не сознались в том, что сбежавший часовой уговаривал их сбежать вместе с ним. Виновные в сокрытии, кроме того, были наказаны в дисциплинарном порядке». И только недели через две в батарею пришло письмо от сбежавшего. Он сообщил, что покинул пост, чтобы вернуться в свою часть, где служил до ранения.

А на следующий день старшина достал четыре литра вина, ну и решили после всех невзгод такой праздник отметить. Вот тут мы все напились допьяна. Нас четверо в землянке жило: комбат Михалец, командир взвода звуковой разведки Слизнюк, старшина Бормотов, я. Ночью просыпаюсь, кто-то меня щупает. Думаю, что такое? Смотрю, старшина рядом стоит и на мне кальсоны считает: «Одна пара, две…», и пальцы загибает. - «Ты чего?» – «Кальсоны…» Ясно, перепил… Ну а так, ни я, ни комбат никогда никаких излишеств себе не позволяли. Правда, слухи шли, что командир полка у нас здорово закладывает. Даже якобы по пьянке где-то потерял орден «Красной Звезды». А так…

Помню, наутро после взятия Петсамо (ныне - Печенга) город представлял собой печальное зрелище - сплошные руины. Но уже прошел слух, что там горели продовольственные склады, и отдельные отчаянные головы отправились за трофеями. В том числе пошел и я с двумя своими разведчиками: Иваном Угольниковым и Володей Ячменевым. По уцелевшим конструкциям взорванного северного моста, переправились на противоположный берег Петсамо-Йоки (река Печенга). И вдруг слышим колокольный звон, который непривычно громко звучал среди окружающих сопок. На бугре у моста увидели сооружение вроде беседки с крестом и с подвешенным внутри большим колоколом. Подходим ближе, и видим, что рядом с «беседкой» стоит танк Т-34, а внутри неё «три танкиста, три веселых друга» отпраздновали победу. Двое, обнявшись, крепко спали. А третий до того уже «напраздновался», что к его ноге был привязан «язык» от колокола. И не владея собой, он, полулежа, двигая ногою то влево, то вправо, «языком» колокола, изливал свои чувства колокольным звоном. Как нам потом объяснили, это была открытая колокольня, сохранившаяся еще со времен монаха Трифона. А невдалеке мы увидели поле, размером примерно 100х100 метров. В конце его стоял громадный чугунный крест, а на самом поле березовые кресты с надетыми касками. Сколько фашистов нашли здесь своё успокоение… А этот монотонный звон звучал над сопками, как реквием о погибших…

Двигаясь, дальше подошли к горящему зданию, из подвала которого шло интенсивное извлечение картонных ящиков с бутылками. Не удержались от искушения и мы. С помощью обмотки Иван спустился в подвал и «выдал на гора» четыре ящика, как потом оказалось французского вина. И, кстати, Иван мне испортил день рождения. Вот что я записал в дневнике: «Живем в шалаше в одном километре от Питкяранти. 27-го июля была годовщина полка и мой день рождения. Исполнилось 20 лет! Но хорошее настроение было испорчено Иваном Угольниковым. Хватив лишнего, затеял дебош, а надо было заступать в караул. Расстроился так, как ни разу в жизни. Вынужден был использовать свою власть, арестовав его на трое суток сидения, за отсутствием гауптвахты в шалаше, но… под охраной».

А вот ещё запись на эту тему: «11-е января 1945 года. Наконец-то появились первые признаки окончания полярной ночи. Из-за горизонта иногда, лишь только на короткий миг, внезапно появляется косой луч Солнца, на мгновение, озарив унылую картину норвежского ландшафта. А за стенами заваленным снегом нашего временного пристанища беснуется злая полярная вьюга. Так же и в душе моей: то вспыхнет вдруг луч надежды на «смену пейзажа», то опять лечу я в пропасть. Увы! Кажется, я становлюсь «рабом» Бахуса. Приучился пить «ханжу, духи, одеколон». Да какое утешенье знать свет, когда темно, «вино дарит забвенье – так выпьем за вино!» Но утешенье действует лишь то время, пока «градусы» активно будоражат извилины моего мозга. Затем наступает горькое похмелье, и тоска с утроенной силой терзает мое сердце, давит на извилины моего мозга, гнетёт меня...»

Страничка из дневника

Были у вас какие-то трофеи? Многие ветераны рассказывают, что посылки домой посылали.

Нет, посылки не посылал, но отправлял домой половину зарплаты. Маме и сестре, она студенткой была. А трофеи были. Какое-то время даже «опель» имел. После взятия Печенги в сопках на бездорожье кинул взгляд, пехота не пройдёт. И вдруг вижу, «опель» стоит. Даже ключ есть. Завёлся, выехал оттуда. Но этот «опель» вначале понравился зампотеху, он у меня его прибрал. Потом у него кто-то также наверх забрал. Зато у меня остался немецкий фотоаппарат. Именно им я сделал все свои фронтовые снимки. Цейсовский, выдвижной, с гармошкой, как наш «Фотокор»-1. 6х9, с автоспуском. Была еще у меня немецкая «лейка», но где-то затерялась. А этот уцелел, я его внуку подарил. Компас финский у меня до сих пор хранится. Имел и хорошие немецкие часы в футляре, потом где-то потерял их. И ещё был трофейный ящик. На аэродроме, на высоте стояли немецкие зенитчики, и для своих приборов они сделали ящик. Культурный такой, герметично закрывающийся. И когда я его увидел, прикинул, что в нём хорошо теодолиты возить. Как раз три в него входило. Забрал его, и где бы потом ни ездил, всюду его возил. Потом в Заполярье замена подошла, надо бы переезжать, барахлишко в чем-то надо перевозить, и я вспомнил про него. Тем более память. Этот ящик со мной и по Германии путешествовал, потом вернулся сюда в Пермь и сейчас стоит на заднем дворе на даче. И был еще один смешной случай. Вот что я записал в дневнике: «22-июня 1944 г. «День сбора трофеев». Переплыв Свирь на дырявой лодке, я и командир батареи Михалец с помощью колышков от мерной ленты преодолели минное поле и оказались в траншее полного профиля, с аккуратно отделанными досками полом и стенами. Осторожно зашли в землянку, оборудованную нарами, столом и добротной печкой. На стенах землянки журнальные картинки голых и полуголых девиц. На столе ведро с еще горячей похлебкой и подозрительный предмет, напоминавший перевернутую ручкой кверху противотанковую гранату с круглой «дырочкой» в верхней части. Пока комбат рассматривал картинки и «шуровал» в финских рюкзаках, я, томимый любопытством, плюнул в «дырочку» и услышал странный шипящий звук. С криком, «Комбат, на столе мина!» ринулся из землянки, но был остановлен его громким смехом. Это оказалась всего-навсего карбидная горелка».

Какое впечатление на вас произвели Финляндия, Норвегия и Германия?

Если говорить про Финляндию, то вот какая запись есть в моем дневнике:

«12.08.44 г. На нашем, ладожском участке фронта всё без перемен. Идут артиллерийские дуэли. Вчера совершил экскурсию в Питкяранти. Город сожжен почти дотла, кругом торчат одни лишь печные трубы. В заводской трубе первые два дня после взятия города, сидел смертник - снайпер-кукушка, пока его не сняли. В городе ни одного аборигена, а до войны в нем проживало почти 32 тысячи человек. В результате осмотра уцелевших домов, пришел к выводу, что финны большие «аккуратисты», любители изящного. Несмотря на разрушения, город имеет дачный вид: много цветов, садов, придомовых розариев. Из города открывается чудесный вид на близлежащий остров, на котором уцелевшие от пожара небольшой заводик и красивые домики, с разноцветными крышами. Внутри уцелевшие дома отделаны различными изделиями из бумаги: абажуры, занавеси, полотенца, простыни и рубашки. «Всё бумага да бумага, впрямь бумажная страна». Но бумага и придает главным образом изящество всей обстановке». Но надо сказать, что самих финнов мы почти не видели. «6.7.44 г. сходу форсировав реку Тулома-Йоки, взяли город Сальми. Финны, яростно огрызаясь, отходят, цепляясь за каждый водный рубеж. Три дня, начиная от населенного пункта Погранкондуши, идем по финской земле. В отличие от нашей территории, здесь много населенных пунктов, почти через каждые 2-3 километра, много отдельных хуторов. Но за три дня наступления не увидели ни одного местного жителя. Все убрались восвояси, в свою родную Суоми…»

А в Норвегии природа, конечно, очень суровая, особенно зимой. Вот запись из дневника: «Длинными тенями бродят по сопкам норвежцы. Полярная ночь, по-видимому, повлияла на их рост. Бледные, как лук, проросший в темноте. Веселья искры нет в их взоре. Однако это очень трудолюбивый народ. Несмотря на трудные природные условия, вдоль фьордов располагаются сказочно красивые домики, преимущественно рыбаков». Когда мы там стояли на аэродроме, я как-то возвращался с лыжной прогулки, и смотрю, впереди кто-то сквозит на лыжах. Догнал, а это молодая девчушка. Спрашиваю: «Вис дайне наме?» - «Эстер Вальберг». – «А я Вольдемар». Слово за слово, рассказала, что еще учится в школе, а живет на берегу фьорда. Ну, проводил её. Катаюсь, опять она. Стали вместе кататься. Учила меня вальс на лыжах изображать. Крутой склон и мы вдвоем - парное катание… Но не могу сказать, что было какое-то чувство, скорее как дружба и вместе проводили время. Потом она пригласила познакомиться с родителями.

Стоит отдельный фольварк на берегу этого фьорда. Дальше на десятки километров кругом ни домика, ничего. А отец простой рыбак. Рыбу ловит, в Киркинесс отвозит, а там его жена в лавочке торгует. Дом – изящный такой коттедж, мне даже показалось, что он весь лаком покрыт. В доме обстановка идеальная, даже пианино стоит. За чашкой чая завязалась дружеская беседа. Когда я рассказал им о себе, что «сибиряк», при этом слове они ужаснулись: «О-о-о Сибирь…» Тут отец девушки говорит: «А я знаю айн лит» – одну песню. Сел за пианино и по-норвежски запел на мотив «Из-за острова на стрежень». Я потом записал слова и выучил:

«Френг фор юнес мюдель эдэль,
ут им Вольга преде фарн.
Стеннер ню по шонес нехтер
Стенька Разин столтебрю!
Вольга, Вольга, мюдер Вольга,
Вольга русслянд шенсте вар,
кюн ди аль ди даре,
Стенька Разин ховенс манн!»

Оказалось, что это его любимая песня… Так что в Норвегии меня поразила высокая культура норвежцев. И только потом я узнал, что у них уже тогда было обязательное 10-летнее образование в школах. Для всех. Так что народ грамотный, культурный, обходительный. Там нередко, а мы целый год в Норвегии стояли, смотришь, на этой магистральной дороге норвежка такая молоденькая, вроде как на самокате едет. Одной ногой стоит, а другой толкается. Догонишь, а это бабуля лет шестидесяти… С несколькими парнями тоже познакомился. Историю свою знают, всё хорошо.

Потом я однажды после футбольного матча на Киркенесском стадионе на танцах случайно познакомился с очаровательной норвежкой Юлией из близлежащего норвежского поселка Бьёневанд. Провожая ее, предложил переписываться. Но приказами свыше нам категорически запрещалось общение с местным населением, поэтому в качестве почтового ящика я предложил использовать остов сгоревшего танка на развилке дорог, мимо которого она проезжает на велосипеде, отправляясь на работу в Киркенесс. Однажды, провожая её после танцев, я был «схвачен» офицерским патрулем, и по приказу коменданта Киркенесса получил наказание за «общение с норвежским населением» - четыре часа строевой подготовки на плацу перед комендатурой. Но плац - теннисные корты, находился против дома, в котором жила Юлия, и пока я усердно чеканил строевой шаг, она, стоя у открытого окна, посылала мне воздушные поцелуи. Комендант это заметил, и я досрочно был освобожден от этого «тяжкого» наказания… Наши встречи продолжались до самого возвращения полка на Родину, и память о них осталась на всю жизнь.

А про Германию я скажу так. Если бы у нас в России было как у них тогда, а я служил там в конце 50-х - начале 60-х годов, то можно было бы считать, что коммунизм мы построили… Меня поразило, что в Майссене зашел в магазин мелочей, ну чего там только нет. А у нас на Руси сами знаете... Вся мелочевка, которой сейчас всё заполнено, у них уже тогда была. Именно частный бизнес позволил им закрыть все бытовые нужды. Всё предусмотрено и всё есть. Но главное - до чего культурный народ. Всё культурно, вежливо, везде ухожено, прибрано. В лес зайдёшь, там такого лесоповала как у нас не видно. Каждая веточка убрана, прибрана. Из штаба армии выйдешь, так там белые грибы прямо россыпью. На охоту тоже ездили. Пиво пробовал, понравилось. Особенно чёрный «Шварцберг».

Неужели к немцам не было ненависти?

Никакой абсолютно, даже дружили с ними. В праздничные и предпраздничные дни у нас в полку проводились мероприятия под название «Фройндшафт», на которые непременно приглашали немцев. Они в свою очередь приглашают нас. А поскольку я несколько стихотворений Гейне и Гете знал наизусть, то меня просили выступить. Как начну читать «Лорелей» (читает по памяти):

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,
Dass ich so traurg bin;
Ein Märchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn…

все сразу хлопают: «Ура! Ура! Ура!»

Это вы в школе выучили?

Нет, уже после войны. В школе, как это ни странно, по своим любимым предметам, литературе и немецкому языку, я умудрился получить только «посредственно». По литературе меня, конечно, обидели. Потому что по тому времени я очень много читал и знал. Но именно заучивание стихов мне очень помогло выражаться в речевом виде. Хватало, чтобы объясниться и как-то разговаривать. Когда в Майссене служил, знаете Майссенский фарфор, голубые мечи, так там в школе работала учительница русского языка. У нее сын и дочка, муж – директор школы, и как-то летом они пригласили мою жену с детишками прокатиться на пароходе по Эльбе. Надолго им запомнилось это путешествие, особенно дочке. После этого Ира некоторое время вела переписку с их дочкой. Так что настоящая дружба была. А фашизм есть фашизм.

С какими людьми вам пришлось вместе воевать: по возрасту, национальности?

Ну, у нас специфика такая, что нужны люди образованные, поэтому в основном молодежь служила. Весь мой фронтовой взвод я до сих пор помню, и часто вспоминаю. Командир батареи - капитан Михалец Владимир Болеславович, командир взвода звуковой разведки - Мурмантов Иван Яковлевич, старшина батареи - Бормотов. Личный состав взвода топографической разведки: командир 1-го отделения - сержант Солодухин Михаил Савельевич 1922 г.р. Командир 2-го отделения - сержант Матофанов Яков Васильевич 1921 г.р. - профессиональный топограф-геодезист, имевший опыт работы на топографической съемке в Монголии. Водитель ГАЗ-АА - Шальнов. Вычислители: младшие сержанты Ячменев Владимир и Угольников Иван. Солдаты топографической службы: Черных Александр, Базаров Евгений, Шолохов Михаил, Маркин Алексей, Казаринов Павел.

Взвод топографической разведки. В 1-м ряду сидят: командиры топографических отделений старший сержант Солодухин, сержант Матофанов, рядовой Альперин. Во 2-м ряду: ефрейтор Калинин, рядовой Шолохов, ефрейтор Угольников, ефрейтор Ячменев, рядовой Чернов Саша, рядовой Маркин А., ефрейтор Базаров Е.

Знаете, как в песне поется – «мне часто снятся те ребята…» Такие все хорошие, родные! Хотя первое же знакомство в ходе занятий, показало слабую подготовку вычислителей, отсутствие слаженности в работе и низкую дисциплину. И самое первое впечатление, что это шайка бандитов. Почти все с 25-го года, и все саратовские, а саратовские всегда хулиганами считались. Чуть ли не на первом же полевом занятии по прокладке теодолитного хода по лесистой местности, я застал своих солдатиков у костра. На точку выхожу, а у них в котелке варится «беспризорная» курочка. Уже где-то раздобыли и предлагают мне: «Товарищ лейтенант, курочки не хотите?» Ну, я наказал, конечно, за это.

Другой раз иду, а сторож колхозный ведёт под берданкой моего Евгения Базарова. Он, оказывается, по вентиляционной трубе залез в колхозное овощехранилище, и набрал котелок соленой капусты. Я этому старику прочитал: «Солдату капусты пожалел?!» Тот возмущается: «Он бы хоть с ведром пришел, но ко мне, я бы сам ему дал!» Так что в первые дни командования взводом, я был растерян. Рушились мои курсантские представления об уставных взаимоотношениях командира с подчиненными. Моя излишняя сентиментальность потерпела поражение. В аттестациях это называлось «к подчиненным требователен недостаточно». Пришлось перестраиваться, резко повысить требовательность к подчиненным, искать пути подхода к душе каждого солдата, сержанта, а для этого больше находиться в солдатской среде.

А потом всё пришло в норму, очень дружные стали. И оказались среди них настоящие таланты. Художники, рисовали здорово. Вычислители Иван Угольников и Володя Ячменев без бланков, в которых дается последовательность вычисления, прямых и обратных засечек и теодолитных ходов, на память, быстро и без ошибок решали геодезические задачи. Солдаты топографической службы Женя Базаров, Алексей Маркин и Михаил Шолохов грамотно выбирали точки теодолитного хода и места установки вех на опорных точках. А вычислитель Сергей Гуськов так просто феномен. Всего семь классов образования, но почти наизусть знал большую часть пятизначных таблиц логарифмов, без специальных бланков, с использованием тригонометрических функций, решал сложные геодезические задачи. Даже свой Вася Тёркин имелся – Ваня Угольников. Он с гражданки гармошку привез, и на фронте лишь, где остановка, он на ней играет. Веселит душу солдатскую. Так что отличные мне попались ребята!

Владимир Максимов и Иван Угольников

А конфликты случались? Спрашиваю потому, что некоторые ветераны признаются, что иногда конфликты решались даже с помощью оружия.

Нет, ничего подобного у нас не было и быть не могло. Жили очень дружно, как одна семья. Только единственный неприятный случай могу вспомнить.

Уже после войны, когда в Луостари переехали, я в своем домике жил, а Михалец, начхим Васильев и Лёва, не стоит, наверное, называть его фамилию – старший по батарее, жили в отдельном домике. Все трое картежники – любили поиграть. Ну, один раз крепко поиграли, выпили, Лёва на свою кровать свалился, но у него выпала записная книжка. Ну, Михалец поднял её, стал читать, и нашел там и свою фамилию, и Васильева, кто, что, когда говорил, и, наверное, сообщал об этом наверх… Михалец мне потом рассказывал: «Я схватил ножовку и хотел ему отрезать голову. Раза два по шее двинул, тут Васильев меня схватил...» Но про этот случай почти никто не знал, только я. Также в футбол играли, Лёва был футболист в высшей степени.

Командиры артиллерийских батарей 149-го КАП во главе с его руководством. В 1-м ряду сидят слева направо: командир 2-й батареи Георгий Григоренченко, начальник штаба полка майор Вальковский, командир полка Петров, замполит - майор Федоренко, командир 4-й батареи Семен Липовецкий. Стоят: командир ОРБ Владимир Михалец, командир 1-й батареи Михаил Варламов, командир 3-й батареи Николай Томусяк, ПНШ по разведке Михаил Бухтин, начхим полка капитан Нестеровский, ПНШ по связи Иван Кайсаров, командир взвода управления ст.лейтенант Малкин (вскоре погиб под г.Питкяранта). (июль 1944 г.)

Вы упомянули, что у вас служило несколько девушек.

Да, еще на свирьском направлении в августе 44-го нам прислали трёх девушек. Валю Беляеву комбат Михалец зачислил в мой взвод на должность «солдата топографической службы» и по совместительству определил в помощники к повару Варданьяну. Как она погибла, я уже рассказал…

А Нину и Марию зачислили телефонистками во взвод звуковой разведки к Ивану Мурмантову. К началу 1945 года их судьба уже определилась. Нина влюбилась в заместителя командира взвода Бородина. У них любовь хорошая была. В итоге они вместе демобилизовались и, наверное, поженились. Бородин, кстати, и командир 1-й батареи Миша Варламов – два человека от нашего полка, которые участвовали в Параде Победы.

А третья девушка – Мария, оказалась почти моей землячкой из городка Ишим, что в 120 километрах от Тюмени. Она после многочисленных атак одного из офицеров, в том числе и нарядов вне очереди, «сдалась на милость победителю». Стала его ППЖ (походно-полевой женой)… Вот к ней-то у меня ещё под Питкярантой возникли симпатии, переросшие в дальнейшем в «чувства первой любви». Всё страдал, переживал, это в дневнике описано. Простая русская девчонка, но её образ был сравним для меня с образом пушкинской Татьяны. Но на моих глазах происходила её «военизация», она изменялась с каждым месяцем. Со временем она всё меньше и меньше напоминала прежнюю скромную девушку с голубыми, как небо, глазами… В итоге я заметил, что с некоторых пор моя любовь переходит в чувство жалости к обманутой девушке. А закончилось всё грустно. В конце 1945 года она забеременела, была комиссована из рядов Вооруженных Сил и отправлена на родину. А мой товарищ всего через месяц женился на девице из поселка, ныне города Никель…

Мария, Иван Мурмантов и его брат

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Так получилось, что война решила мою судьбу. Избавила меня от очень тяжелого выбора – кем мне быть? В августе 1946 года нас из Норвегии вывели в Ахмалахти. В этом поселке расположились вновь создаваемые: штаб 332-й корпусной артиллерийской бригады и наш 149-й КАП, преобразованный в артиллерийскую бригаду. На базе отдельной разведывательной батареи создавался 691-й отдельный разведывательный артиллерийский дивизион. Для его размещения было отведено место в сосновом лесочке в одном километре от штаба бригады. 28-го августа 1945 года я был назначен командиром батареи топогеодезической разведки. В аттестации так было написано: «Энергичный и инициативный офицер. Имеет хорошие волевые качества. При выполнении поставленных задач постоянно ищет пути простейшего их решения, с наименьшей затратой сил и энергии». Но там не было никаких условий. Пустырь, на котором мы должны были сами построить три казармы за два месяца. Здесь уже сплошная демобилизация пошла, всех девчонок уволили, пожилых солдат. У нас в разведбатарее санинструктор был как мой отец – 1894 г.р. Мы его за отца считали, и он с нами как с мальчиками обращался. И вот тогда я решил уволиться из армии. Предпринимал все возможные попытки. Думал, ну что сделать? И посчитал, что, прежде всего надо себя с отрицательной стороны проявить. В принципе командир дивизиона майор Волович хороший мужик был, но тут у меня с ним на первых порах возникали недоразумения. У меня в батарее 60 человек, и половина из них хорошие плотники. Надо строиться, а мне приказывают: «Отдай Мурмантову!» Даже такой эпизод могу рассказать.

Я же топограф, местность знал отлично, и как-то обнаружил в лесу трофейный лесосклад, который, как потом выяснилось, был передан Печенга-Никелевому комбинату. Там среди прочего шикарные 6-метровые бревна, а мы как раз строили казарму из расчета в шесть метров, чтобы без промежуточных столбов обойтись, чтобы одна балка перекрывала. Взял «студер» с тележкой и туда. Там сторож. Спрашиваю: «Кто командует?» – «Директор комбината». – «А он нас попросил возить 6-метровые бревна». – «Ну, грузи», говорит. Удалось благополучно сделать несколько рейсов. Но во время последнего, когда уже загрузились, на склад приехал сам директор… Вижу он со сторожем что-то говорит, тот в нашу сторону машет, я говорю водителю: «Гони вовсю!» И мы груженные брёвнами стали драпать, а он на газике за нами… Но там мостик был бревнами выложен, и мы на «студере» как пролетели, бревна после нас стоймя стали. В общем, вот так непросто нам достались брёвна, а командир дивизиона говорит: «Отдай Мурмантову!» Но я же рискуя привёз на свою казарму, а тут отдай… И я своим ребятам говорю: «Братцы, ситуация такая. Или за ночь все брёвна реализовать или…» И они как взялись, и за ночь всё построили. Отдавать нечего, так он мне восемь суток ареста впаял с удержанием 50 % заработной платы. Потом ещё что-то. Одним словом за первый месяц на родине я схватил целый месяц ареста… В личном деле у меня все эти взыскания есть. В результате меня вызывают на парткомиссию. Вопрос, чуть ли не исключать из партии. И вот там меня так обработали, дескать, ты что, такой сякой, Родину не любишь?! Кто её защищать будет?! Ведь нам сейчас именно такие грамотные специалисты, как ты, нужны. В общем, обработали, как следует, и я отказался от идеи уволиться. Прослужил в армии еще почти 20 лет и еще десять лет на военной кафедре в Пермском политехническом институте. Потом вышел в запас, но до 1993 года там же преподавал. (За свою преподавательскую деятельность Владимир Петрович отмечен массой наград. Среди них можно выделить: почетное звание Министерства образования СССР «Отличник Высшей школы», являлся неоднократным победителем ведомственного социалистического соревнования. Награжден почетным знаком «Ударник 9-й пятилетки» и бронзовой медалью участника Выставки достижений народного хозяйства СССР «За внедрение комплексного метода обучения студентов военной кафедры». За активное участие в организации военно-патриотического воспитания студенческой молодежи в Пермском политехническом институте был награжден четырьмя почетными знаками ЦК ДОСААФ СССР; Почетным знаком ЦК ВЛКСМ, тремя почетными знаками Советского комитета ветеранов Великой Отечественной войны, его фотография постоянно висела на Доске Почета института – прим.ред.)

Но в 1993 году военную кафедру в институте упразднили, и меня пригласили на работу в Учебно-методический центр ГО и ЧС Пермского края. Преподавал там спецдисциплины до недавнего времени. (За время работы в учебном центре Владимир Петрович был награжден Министром Российской федерации по чрезвычайным ситуациям и борьбе со стихийными бедствиями почетным знаком «За заслуги» и Министром безопасности Пермского края почетной медалью «За обеспечение безопасности». А Государственное Краевое автономное образовательное учреждение «Учебно-методический центр» присвоило ему звание «Почетный преподаватель учебного центра Главного управления МЧС России по Пермскому краю» - прим.ред.) Теперь, на закате моей активной трудовой и общественной деятельности можно подвести некоторые итоги. Мой общий трудовой стаж составляет около 70 лет. Из них 33 года службы в армии, в том числе 10 лет на военной кафедре Пермского политеха. Плюс 37 лет гражданская служба в системе гражданской обороны. Получается, что преподавательский стаж - 47 лет.

Только с 2011-го года начал я свое пенсионное житье. Живу сейчас, как на БАМЕ: больница, аптека, магазин…

Большая у вас семья?

В личной жизни я счастливый человек. Мы с моей Наденькой поженились 8-го сентября 1949 года и с тех пор вместе. У нас дочь и сын, трое внуков и четверо правнуков. Единственная внучка, кстати, балерина, танцует в Мариинском театре.

В кругу семьи

Каюсь, беззаветно служа государству, я, порой, забывал о не менее главном - о семье, о себе. Но где бы и кем бы я ни служил, работал, я всюду проявлял инициативу, которую зачастую самому же приходилось выполнять. Потому что всю жизнь я всегда придерживался принципа: «чем коптеть - лучше гореть!» В молодости даже считал себя фаталистом – «натура – дура, судьба - индейка и жизнь копейка». В одной из аттестаций так и было записано - «В случаях опасных для жизни – смел и решителен». Но на всех жизненных этапах путеводной звездой для меня была любовь к Родине, к любимой женщине.

«Вверху одна, горит звезда,
мой ум она манит всегда.
И с высоты мне радость шлет,
она одна».

На вопрос счастлив ли я, могу ответить - счастлив, что еще нужен людям, моим коллегам, правда уже только в качестве консультанта по наиболее сложным темам, особенно по организации и проведению групповых занятий. Счастлив тем, что на уральской земле я и Надя пустили крепкие корни. Что в нашей семье основой являются согласие и любовь. Что есть благополучие в семьях детей и внуков. Надеюсь это надолго. Вот для этого счастья я живу и работаю. И полагаю, что могу сделать самый главный вывод - жизнь мною прожита не зря. Выполнены основные мои жизненные девизы: «Если Я не за себя, то кто же за меня!? Но если Я, только для себя, то зачем же Я!?» И самый главный мой девиз – «Жизнь - Родине, сердце - женщине, честь - никому!»

В наши дни (фото Лейлы Туркиной)

За помощь в организации интервью автор сердечно благодарит председателя Дзержинского районного совета ветеранов г.Перми Веру Николаевну Седых.