Родился я в Москве, 19 марта 1925 года. Семья у нас была большая - семь человек детей. В 1941 году мой старший брат заканчивал десятый класс 605-й школы в Марьиной Роще, - а я учился в 8-м классе 241-й школы, находившейся рядом, на Шереметевской улице. Выпускной вечер у брата должен был состояться в ночь с 21 на 22 июня. А так как мы дружили с этими ребятами-десятиклассниками, то нас тоже пригласили к ним на праздник. Гуляли до шести утра - здорово было! Пришли домой, легли спать, нас будят: "Ребята, вставайте, война началась".
Что изменилось в Москве с началом войны? Все изменилось. Все продукты исчезли. Раньше в магазинах икра стояла в бочках, на полках были засиженные мухами крабовые консервы, хлеб - пожалуйста, мясо - тоже. Через месяц ничего не стало, ввели карточную систему. Цена буханки хлеба, как и бутылки водки на "черном рынке" дошла до 1000 рублей.
Когда начались налеты на город, нас старшеклассников заставляли лезть на крыши, сбрасывать зажигалки. Запомнилась конечно и паника 16-го октября. Вся Москва не работала, все брошено, начали грабить мастерские, склады, магазины… помню еще кипы сброшенных немецких листовок, в которых они призывали сдаваться в плен…
Надо было как-то выживать, и я пошел на работу в прокуратуру СССР, рабочим. Грязную работу делать, - таскать всякие грузы, и прочее. Зато я получил рабочую карточку, на которую давали 800 граммов хлеба. Служащим на карточку - 600 грамм, а детям - 400. Зимой 1941/42 года голодно было. Все подтянулись, худые стали, суровые, но не озлобленные - понимали, что идет война. Тогда действительно был общий патриотический настрой у людей.
В конце октября, когда немец уже подходил к Москве, по линии домоуправления собрали всех, подростков и направили на Северо-западный фронт в район Дмитрова, - строить заградительные противотанковые сооружения. Два месяца валили лес, делали противотанковые завалы. Фронт был недалеко: летали "Рамы", обстреливали нас, мы прятались. Условия, конечно, были дикие. С нашего Дзержинского района было тридцать человек, и мы все жили в школе. Снег рано выпал, в ноябре месяце уже морозы ударили. И вот, встав в пять часов утра, мы на лыжах семь километров шли на место работы. Суточная норма на бригаду из 5 человек (2 пилы и 1 топор) 125 орней, и чтобы корень был не меньше 25 сантиметров. Сделаешь, - тогда пайку получишь. Никаких там обедов! Только хлеб давали черный, замерзший. Потом идёшь обратно, возвращаешься в темноте. Вот так мы жили в этой школе: ни бани, ничего не было. Обовшивели все. А когда наши пошли в наступление, то примерно десятого декабря нас отпустили домой.
Меня призвали 2 января 1943 года. Сначала хотели направить в училище, но почему-то направили учебное подразделение первой запасной горьковской стрелковой бригады. Погрузили примерно сорок человек москвичей в телячьи вагоны, которые не отапливались, ничего и повезли. Эшелон от Москвы до Горького шел четверо суток. Проедем 100 километров, дров нет. Бригада в лес - чурбаки в тендер. В Горьком нас и еще примерно шестьдесят человек призывников из Ярославской области разместили в Красных казармах.
Я попал в учебную батарею 45-мм пушек. Занятия шли по 12 часов в сутки - давали общевойсковую, артиллерийскую, огневую подготовку... Зима 1943 года, январь месяц. Едем через Волгу на полигон в Бор. Командиром взвода у нас был лейтенант Притуляк - . боевой офицер, комиссованный после ранения. Вот он нас гонял: "Танки справа, орудия к бою!", - развернулись - "Отбой!" - проедем немного - "Танки справа!... Танки с тыла!.... Танки слева!". Пока доедем до полигона - умаемся. А кормили! По третьей норме - 600 грамм хлеба, баланда, ведро мерзлой картошки на 16 человек… Хлеб веревочкой делили. Все хотели горбушку... Я за один месяц похудел сразу на 13 килограмм.
Однажды я был дежурным по батарее, сменился и отдыхал. Меня вызывает дежурный по части: "Товарищ Марков, вот вам тридцать два человека штрафников, которые судом осуждены в штрафные роты. Их требуется отвезти в Моховые Горы". А там, в Моховых Горах, были землянки, где штрафников собирали в маршевые роты, и направляли на фронт. А я же пацан был, я не знал, что такое конвоирование: "А как?" - "Ты возьмешь своих солдат, вот вам винтовки, вот вам патроны. И ведите их туда". А ведь эта деревня была на другой стороне Волги и чтобы перебраться надо было плыть на речном трамвайчике. В общем, взял я еще троих солдат, построил штрафников, положил в сумку их дела, скомандовал: "Шагом марш!" и мы пошли. Один солдат идет впереди, два сбоку, и я сзади. Конвоировать так конвоировать! Пришли к реке, - а там народу полно: бабки приехали в Горький с той стороны Бора на базар, что-то продать, что-то купить. Я вошел на дебаркадер: "Прошу всех покинуть дебаркадер, стрелять буду!" Подошел к капитану корабля, говорю: "Куда он идет? До Бора довезет?" - "Довезет", - "У меня 32 человека штрафников", - "Сажай их в трюм". Посадил их в трюм, поставил солдат на верхней палубе, бабки расселись - и поплыли мы.
Дошли мы до места, торговки вышли. Высадили мы наших подопечных. Один говорит: "Старшой, дай нам барахло, что на нас продать. Нас все равно переоденут. Мы сейчас на свои вещи лепешек у бабок наменяем", - "Пожалуйста, но через 15 минут чтобы все стояли здесь". Им некуда бежать - место открытое, песок везде: с одной стороны Волга, верху на обрыве сосны стоят. Они там с бабками поторговали, поторговали, те набрали кто пиджак, кто брюки, кто рубашку - все обменяли, потому что нечего было носить, это же было дикое время. "Становись! Пошли!". И мы 3 километра шли 3 часа! "Старшой, мы поссать хотим", - "Ну, поссыте, ребята", - "Кушать хотим", - "Давайте, кушайте". Что тут скажешь, - прикладом же бить не будешь. Они все мужики опытные, с 10-го, с 15-го годов, уже были на войне. Некоторые ведь по глупости попали в эту штрафную роту. Я же посмотрел их личные дела. Отстал от поезда: суд решил - 10 лет с заменой на 3 месяца в штрафной роте. Вот так! Но были и те кто был осужден за бандитизм, воровство и прочие преступления.
Привез я их туда, там стоит палатка, и дежурный у палатки: а остальное землянки. Пока я с дежурным разговаривал, они тут, - раз, разбежались, и нет моих солдат. Они растворились в этой массе, друзей-приятелей там встретили, - а там уже тысяча человек. "А где твои? Ну ладно, найдем…" Я отдал документы и уехал. Господи, вот наказание было!
В Горьком я познакомился с одним парнишкой из города Углич, Костей Конахистовым. Мы с ним спали на одной двухъярусной кровати. Все курсанты страдали недержанием мочи от недоедания. Поэтому менялись местами: то я внизу - он меня обоссыт, то я наверху - его обоссу.
Из Горького, в июне месяце 1943 года, нас направили на Курскую Дугу. Я попал в пехоту. В 5-ый Гвардейский воздушно-десантный полк 2-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Так что воевать я начал пехотинцем. А командир взвода Притуляк, взял Костю к себе на батарею 45-мм пушек. И вот на фронте Костя был в батарее, а я рядом в пехоте: "Костя, как дела?" - "Да нормально". Потом из одного боя выхожу, у ребят спрашиваю: "А где мой брат Костя?" - "Он ранен в живот…". Я прихожу в роту, говорю: "Ребята, Костю убили. Давай помянем его, выпьем по 100 грамм". Выпили мы по 100 грамм, - и вперед, на Запад. Я уже и забыл о Косте. Война закончилась, прошло 35 лет, - и вот в сентябре 1978 года совершенно случайно мы встретились… Смотрю, - он седой. Мы обнялись, заплакали. Оказывается, его ранило, он попал в госпиталь, а 1944 году его комиссовали.
Помню ли я свой первый бой? Помню, конечно, - это был ночной бой под Курском. Мы пошли в атаку, и немец положил нас огнем. Мы залегли, темнота кругом. Командир батальона кричит: "Вперед, вперед!" Пули свистят, трассирующие пули летят. Такое состояние было... Идти на огонь никто не хочет, - все лежат, закопались. А у меня не было лопаты. Хоть носом копай землю! Я решил, что коли жив останусь, лопту сбе найду. Потом в одной деревне я нашел здоровую совковую лопату. Черенок пополам сломал и первое время так и носил совковую лопату, пока не нашел нормальную малую саперную. После этого я лопату никогда не бросал, потому что это была твоя жизнь - идешь, она у тебя к вещмешку прицеплена, как только остановились, так сразу окапывайся. Это закон. Только так: у тебя должна быть лопатка, винтовка в порядке, и ты должен четко знать свою задачу, а остальное - судьба. Так вот возвращаясь к первому бою, командир взвода говорит: "Марков, иди к командиру роты. Скажи, что мы не можем идти вперед, потому что немец накрыл нас огнем". Я ползу назад по-пластунски, смотрю, - лежит солдат. В свете немецкой ракеты я вижу, что у него осколком всю грудь распороло. Он ничего не говорит, только мычит. Я его перебинтовал, а он так и лежит, ничего не говорит… Вообще я крови боялся с детства. А в пехоте настолько привык… Там сидишь в окопе, кушаешь. Снаряд рядом разорвался, земля тебе в котелок - так ложкой откинул её, и дальше ешь. Все грязное, руки помыть негде. Перевязываешь товарища - всё в крови, сплошная антисанитария. По возможности мы, конечно, пытались содержать себя в чистоте, но не всегда удавалось….
Я выполнил задание, вернулся, и всю ночь мы пролежали под этим огнем. Кое-как окопались (мне дали лопату). Потом включилась артиллерия, побила их огневые точки, и мы пошли вперед.
Освободили Орел, Белгород, Курск, а потом вошли на Украину. В 43-ем году воевать уже умели. Прежде чем послать пехоту вперед, сначала передний край обработают всеми видами оружия. И артиллерия, и авиация, и танки пойдут. Не то, что 1941 или 1942 года, когда пехотой закрывали дырки! Да и пехота была уже подготовлена, уже научились командиры воевать. Если стояли долго в обороне, то делали так: вот наш передний край, а вот немецкий передний край. С помощью аэрофотосъемки, с помощью разведчиков, определяли где огневые точки, где минные поля и прочее. Подразделения, которые должны были прорывать оборону, отводили в тыл, создавали им примерно такую же обстановку, - и командиры на местности отрабатывали вопросы боя. Уже было не просто так: "Давай, вперед!" Хотя и самодуров , гнавших людей: "Давай, вперед, поднимайся!" хватало…
Оружие какое у меня было? Сначала с винтовкой воевал, а потом был ППШ и пистолет ТТ. Как-то раз у меня автомат отказал, и я взял винтовку. Стреляю, а пуля клюет около носа. Что такое? Не пойму. Посмотрел в канал ствола, а он дугой. Я эту винтовку, конечно, выбросил, нашел новую. С этим проблем не было. Гранаты у нас были, но в основном мы ими рыбу глушили. Ведь что такое гранаты? Это тяжесть. Ночью, когда ты совершаешь 30 километровый марш, ты идешь и спишь. Остановилась колонна - ты падаешь. Для того, чтобы поднять солдат, командиры бегали, пинали их ногами: "Поднимайся!" На пределе возможностей люди воевали. Так что гранаты хороши в обороне, а так их таскать с собой не будешь - выкидывали их - у тебя ведь и так запас патронов, паёк, запасное белье, котелок, лопата. Тяжело…
Если говорить какое оружие мне нравилось, то конечно наша мосинская винтовка 1890/30. Она была безотказной. Если затвор в песке, его вытащил, прочистил и дальше стреляй. У неё пуля сохраняет убойную силу на 5 километров, а у ППШ, ППС - 400-500 метров, да и прицельная дальность - 150 метров. К тому же ППШ и ППС, - это оружие очень капризное. Когда мы только ехали в эшелоне на фронт, мы потеряли двенадцать человек из-за неправильного обращения с оружием или случайных выстрелов.
Всего я участвовал в 13 атаках. Тогда как было? Немцы отступают, но в деревнях создают заслон. Чтобы выбить его, посылают роту или батальон. Мы наступаем, а он тебя сечет. Движение вперед и ведение огня было плохо организовано. Солдат бежал, "ура" кричал, но не стрелял. Вот это было плохо. Сколько мы людей-то потеряли! Пошли 50 человек, а вышло 20. Раненые, убитые... Война это… не спрашивай! К сентябрю в моем взводе не осталось тех, с кем я начинал. Все время шло обновление, ротация. И я не могу сказать, что была какая-то группа "долгожителей". Нет, не было.
Мы были в 30 километров от Киева, в районе Бровары, когда я пошел в свою 13-ю атаку. В ней меня ранило. Пуля попала в пах слева. Я очутился в госпитале. Там меня подлечили и снова направили на фронт. Причем нас сначала направили на пересыльный пункт в районе Житомира в батальон выздоравливающих и там ещё лечили немножко (у кого рука не зажила, у кого нога, то-сё, пятое-десятое)... Нас было сто сорок семь человек в батальоне выздоравливающих. Как-то мы сидели на пригорке. Рядом церковь. Солнце греет.... Видим - закончилась обедня, старушки все вышли, и выходит батюшка: "Во славу русского оружия я вам отслужу обедню". И мы зашли, все 147 человек, всех национальностей, - и узбеки, и грузины, и евреи. Поп как закатил нам проповедь! Вот это была действительно пропаганда! Никакого политработника не надо, - а надо такого попа! Я до сих пор помню, как он выступал: "Этого супостата надо гнать! Он осквернил нашу землю!.".
На этот пункт приехали "покупатели" с армии, говорят: "Нужны солдаты для пополнения полка". Я думаю: "Хватит. Я в пехоту не пойду, только в артиллерию". Почему? Потому что я потопал в пехоте от Курска и почти до Киева! Там было ясное ощущение, что тебя рано или поздно либо убьют, либо ранят. А потом… Ну невозможно уже было! Ноги все в крови. Всё на себе тащишь. Палаток не было: дождик идет, мокрый, некуда спрятаться. Ты в поле, и никуда не уйдешь, а если уйдешь, - дезертир. Это было очень тяжело. Зато все работали на пехоту: пехота - царица полей…
Мы в учебном полку прошли хорошую артиллерийскую подготовку, так что я знал и типы снарядов и мог подготовить данные для стрельбы.. И вот сидят два старших лейтенанта и капитан: "ВУС какой у тебя?" - "ВУС седьмой. Артиллерист", - "Отметка 28, где батарея?", - "Слева-спереди", - "Какие ты знаешь снаряды?", - "Бронебойный, осколочно-фугасный, подкалиберный", - "Хорошо, будешь служить в истребительно-противотанковом полку". Ёп! Я думал хоть немного подальше от передовой повоевать…
Направили меня в 3-ю батарею 163-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского полка заряжающим орудия. Полк был разбит под Винницей, потерял всю материальную часть и почти 90% личного состава. Ребята, что остались в живых и пришли на формирование, говорили, что там шли очень тяжелые бои. Переформировывались в Житомире. Получили личный состав, материальную часть (пушки ЗИС-3 и грузовики "Студебеккер") и вскоре своим ходом поехали на фронт. Двигались мы колонной. Впереди ехали разведчики и командир полка. Вдруг на встречу нам выбежал мужик. Колонна остановилась. Он представился как секретарь сарненского райкома: "Бандеровцы меня хотели поймать, но я убежал и три дня по болотам скитался. У них здесь в полтора километрах лагерь". Его задержали, командир полка приказал командиру батареи: "Капитан Басаргин, давай туда разведчиков, выясни, что там". Этот Басаргин был подполковником, командиром бронепоезда. Где-то он проштрафился, его разжаловали до капитана, направили в полк командиром батареи. Отчаянный мужик! Слышим: "Та-та-та" - наших обстреляли. Басаргин развернул батарею, пристрелял орудия и беглым огнем накрыл этот лагерь. Оказалось, что в нем находилось почти сто пятьдесят человек бендеровцев. Там у них были артиллерийские склады, жилые блиндажи, 37-мм и 45-мм пушки, продукты, спирт, - после боя мы всё это быстренько "приватизировали", и поехали дальше.
С февраля по июнь 44-го мы стояли в обороне под Ковелем. А в обороне что? Каждый день копай! Только заняли огневые позиции, сразу надо вырыть окоп для орудия - шесть кубометров, потом для себя окоп, для наводчика, для заряжающего, ход сообщения. Сколько мы земли перекидали! Под Ковелем к нам пришли ребята с Западной Украины. Помню один из этих новобранцев хороший такой украинец, высокого роста, симпатичный, лет тридцати пяти, нелепо погиб. Мы стояли у орудия. Слышим - мина летит. Крикнули: "Ложись!" А он побоялся испачкать шинель, - там такая грязь была... В последний момент он всё же стал падать, но осколок мины попал ему в грудь...
С этим пополнением пришел к нам солдат по имени Петр Андреевич Перетятько, 13-го года рождения с хутора Дубровка, Черниговской области. Перед войной он командовал батареей, прошел финскую и польскую компании. В 1941 году он со своей батарей стоял на Буге. Их полк разбили, и они с одной пушкой стали выходить из окружения группой в 12 человек. Попали в плен. Сидел в Кошарах, в Польше. Бежал, но его поймали, повесили на дыбу, нарезали из кожи ремней и бросили. Военнопленные его выходили. Второй побег ему удался и он сумел добраться до своего дома. Когда Черниговскую область освободили в 1943 году, он пришёл к командиру полка и говорит: "Я такой-то, старший лейтенант, командир батареи. Был в плену, бежал", - "Ты знаешь что, пока некогда разбираться. Бери винтовку и становись в строй". Ему дали винтовку, он встал в строй и пошел в бой. После боя его вызвал командир полка и говорит: "Давай, подавай на восстановление звания". - "Я не хочу воевать офицером, хочу воевать рядовым!" Потом его ранило, и вот он после госпиталя попал к нам. Это был действительно вояка! Самый настоящий пушкарь! Он говорил мне: "Кацап ты! Я тебя научу, как воевать нао!raquo; И он действительно нас, пацанов, учил, как надо воевать. Когда Петя вставал к панораме, то всё - от нее он не отойдет, какой бы обстрел ни был. Мы все заберемся в окоп, а он стоит. Был такой случай. У Петрова, солдат из Горького, шустренького парнишки, сапоги посносились, а там немцев много побитых лежало. Он пошел, и снял с убитого немца сапоги. Приходит и говорит: "Сапоги нашел!" Петя его спрашивает: "Где ты взял?" - "С немца снял". И тогда Петя направил на него автомат: "Где ты взял, туда положи. Ты знаешь, как это называется? Мародерство! Ходи босиком, но не бери". Вот такой был мужик! Петя был у нас негласный командир взвода. Официальным командиром взвода был "шестимесячный" младший лейтенант Мухин. Он ему говорил: "Муха, куда ты пушки поставил? Ты же задачу не выполнишь, и людей погубишь. Надо одну пушку поставить здесь, а одну здесь. Понял?" - "Так точно", - "Так давай и делай!" Когда мы с ним воевали, у нас ни одной небоевой потери не было, а в других батареях были. Спали мы с ним вместе - шинель под себя, шинель на себя, вроде и не так холодно.
Как-то раз решили устроить баню. Заняли хату, воды нагрели. Гимнастерки на прожарку. Моемся, а тут налетают "мессера". И устроили нам… В соседнем доме размещался штаб полка. Как я понимаю, они по нему били. Мы голые повыскакивали и в разные стороны. Я забился в какой-то шалаш. Бомба попала в штаб полка, убила начальника связи полка, связистку и заместителя начальника штаба.
Там же, под Ковелем, у нас разбило пушку, и мы воевали как пулемётчики - у нас же каждому расчету полагался еще и пулемет "Максим". Как это произошло? Очень просто. Мы стоим на переднем крае в обороне, немец тоже в обороне. Стрелять нельзя, чтобы не раскрывать свои огневые позиции. Для того, чтобы нам дать немножко практики, нас вытащили стрелять с закрытых позиций километров за шесть от передовой. Командир батареи увидел готовую огневую позицию для 122-мм гаубиц. Четыре окопа, ходы сообщения - всё было сделано капитально. Он решил на нее поставить батарею. Выслал на передний край взвод разведки с рациями: они нашли цель, подготовили данные. Все расчеты у своих пушек, но стреляет только первое орудие. После того как оно пристреляло цель, мы ввели на всех орудиях необходимые поправки и беглым огнем пять снарядов на орудие по цели выпустили. Попали там, не попали... Отдыхаем. Май месяц, хорошая погода. Мы ведь в тылу! Ходить в полный рост можно! Не стреляют! А то ведь все время ползком, под огнем… Сидим в блиндаже, накрытом соломой. Вдруг слышим, у немцев такой звук: "пок!" потом шум снаряда, разрыв перед нашими позициями. Прошло какое-то время. Опять звук летящего снаряда - и взрыв за нашей огневой: "Ребята, вилка! Разбегайтесь!" Мы разбежались. Немец положил еще два снаряда точно по огневой, а потом их дивизион, как ударил по нам! У нас никого не убило, никого не ранило, но две пушки вышли из строя. У нашего орудия взрывом снаряда, разорвавшимся между станин, разбило казенную часть. У другой пушки был разбит дульный тормоз. Только сделали перекличку - опять налет. То есть, мы выбрали огневую позицию, которую немец уже пристрелял. Она стоила нам одной пушки: нашей, у которой была разбита казенная часть. С нее свернули дульный тормоз и поставили на другую пушку - она продолжала стрелять, а мы с пулеметом воевали.
Кормили нас там пшенкой и американской тушенкой. Утром и вечером кто-нибудь из расчета ходил на кухню - днем уже не вылезешь. Три месяца пшенка и тушенка!! Это кошмар какой-то. Уже выворачивало. Желудком мучались... По ночам вылезали на поля, собирали невыбранную с осени картошку. По весне спасались зеленью.
Меня как-то послали за кашей. Одному на кухню скучно идти - все же почти пять километров и я зашел в соседний расчет, спросить, кто от них пойдет. Уже стало светать, я стоял на коленях и разговаривал со старшиной. Чуть-чуть приподнял голову и тут как бревном удар по затылку. Я как стоял на коленях, так и упал. Слышу, старшина говорит: "Ну, готов". Я приподнялся. Оказалось, что снайперская пуля пробила бруствер окопа и плашмя ударила меня по голове. Старшина ее поднял, еще тепленькую: "На, тебе на память".
В июне началось наступление. Стало более-менее нормально с питанием - трофеями разнообразили. Правда само население бедное было, да к тому же прижимистое. Поляки всё время говорили: "Курва его мать! Герман вшиско забрал!". Иногда заезжаем в какое-нибудь село: "Пани, дай воды", - "Нема", - "Воды, что ли, нет?", - "Вшиско герман забрал, остальное солдаты растащили". Уже ребята стали смеяться над ними. "Пани, триппер маешь?" - "Цо? Трохи было, герман взял, остальное солдаты на самоходах растащили".
На станции города Окунь стояли три эшелона, и в том числе один с трофейной техникой. Мы смотрим - на платформе стоят наши ЗИС-3, только перекрашенные в желтый немецкий цвет. На колесе одной из них написано: "Х…писал пленный такой-то". Мы ее скатили с платформы, пристреляли и опять стали артиллеристами.
В одном из боев, когда мы поддерживали наступающую пехоту, нам приказали продвинуться вперед. Мы подцепили пушку к "Студебеккеру", сами сели в кузов и поехали. Едем по открытой местности. Впереди деревня. Правее нас метров на сто идут два Т-34 и "Студебеккер". Мы сидим в машине, пули посвистывают. До деремни оставалось метров 600, когда из нее вышел "Фердинанд". Выстрел по "Т-34" - факел! Второй выстрел - второй факел! Третий выстрел - от "Студебеккера" только колеса вверх полетели. Все это на наших глазах. Понятно, что следующий выстрел по нам. Шофер развернул машину, мы соскочили, быстро отцепили пушку, два ящика снарядов выбросили и "Студебеккер" умчался. Расчет весь разбежался. Командир орудия сержант Нестеренко убежал метров за 100! Остались у орудия наводчик, я и Петя. Вот мы теперь цель для "Фердинанда" и жить нам осталось дай бог несколько минут. Наводчиком был трусоватый Кузнецов, с 18-го года, из Свердловска. Он встал к панораме, а у него руки трясутся. Я спрашиваю: "Ты чего дрожишь-то?" А у него психоз - он чувствует, что сейчас нам дадут. Петька подошел к нему, говорит: "Иди отсюда!" Как дал ему в ухо, тот через станину перелетел. Мне говорит: "Коля, давай бронебойный!" Выстрел! Я смотрю, куда трасса пошла, и говорю: "Петя, прямо по направлению хорошо, но выше". Тогда он говорит: "Ну-ка дай подкалиберный". Я дал подкалиберный. Он раз, - и этот "Фердинанд" загорелся! Мы с Петей сели на станину, смотрим друг на друга и молчим. Ведь мы знали, что сейчас нам капут будет! Вдруг кто-то спрашивает: "Кто стрелял?" Я поворачиваю голову, смотрю - майор, заместитель командира полка. Оказывается, он сидел рядом в окопе. Как он там оказался, я не знаю… фамилии его не знал, нам до начальства не интересно было ходить, у нас свой коллектив. Я молчу, Петя тоже. И вдруг сбоку голос: "Расчет сержанта Нестеренко" - "Товарищ Нестеренко, я вас представляю к ордену Отечественной Войны". Когда бои завершились, Нестеренко получил орден Отечественной Войны, а нам дали на расчет тысячу рублей за подбитый танк. Но мы не получили эти деньги, а только расписались, что сдали их в Фонд Обороны.
Больше за всю мою службу в ИПТАПе у меня встреч с танками не было. Нас все время гоняли по фронту 47-й Армии. За эти восемь месяцев девяносто шесть огневых я выкопал, но стрелять по танкам не пришлось. Приходилось ли нам сопровождать пехоту "огнем и колесами"? Нет. Иногда, правда стреляли по немецким огневым точкам, но редко. Мы были противотанковым резервом армии, нас ставили только на танкоопасных направлениях.
- Что тяжелее переносилось, участие в боях с его нервным напряжением или беспрерывный труд?
- Конечно труд. Во-первых при смене огневой позиции машину приходилось оставлять далеко от передовой, чтобы немец не обстрелял и потерь не было. Это значит пушку весом больше тонны расчет ночью должен на лямках дотащить до будущей огневой. А потом на горбу еще и ящики со снарядами, каждый весом по 75 килограммов! Три человека копают окопы для пушки и расчета, трое эти ящики таскают, водитель с помощником в машине. А было, утром просыпаешься, смотришь - перед тобой стена кирпичного завода! Эти огневые позиции доставались кровью и потом.
Сколько человек было в расчете орудия?
Восемь: командир расчета, наводчик, заряжающий, первый станинный, второй станинный, подносчик, водитель, помощник водителя. Это была дружная семья. Копали мы как-то в Польше траншею, и откопали железный ящик. Открыли его, а там 50 тысяч злотых 36-го, 37-го, 39-го годов: "Что делать, ребята?" Разделили поровну на каждого, и ну в карты играть в очко. Потом решили на все эти деньги купить самогон. Быстренько договорились, - и на 50 тысяч купили 50 бутылок самогона. Это помогало нам после устатку. Когда я в пехоте воевал, нам давали водку. В артиллерии тоже давали, но очень редко. Здесь уже мы сами добывали самогонку.
Командир расчета работает вместе со всеми или он занимается другими делами?
-Вс зависит от человека. Конечно командир и наводчик на кухню не ходят, но работают со всеми вместе. Не было такого, что ты мол выкопай мне окоп, а я постою, посмотрю. Если ты повел себя неправильно, тебя могут запросто застрелить. Нет командира - нет проблемы. Там были совершенно другие отношения. Перед боем человек искренний. Он выкладывается, он чистый душой. Там уже не обманешь. Это совершенно другая психология!
Вот например я должен был очищать снаряды ветошью от смазки, но если делать было нечего, то весь расчет мне помогал. Правда, к нам снаряды редко в смазке приходили. Обычно они были чистые - с конвейера прямо на фронт, я так думаю.
- В чем особенность работы заряжающего?
- Вовремя подать снаряд и зарядить. Надо знать типы снарядов и быстро выполнить необходимые действия. Помню, что боекомплект был 135 снарядов, а вот в какой пропорции каие снаряды были не помню. Все зависит от того, как выдают… Нормативы есть, - но кто знал эти нормативы? Наше дело было стоять у пушки!
- В чем заключалось обслуживание орудий?
- Чистка после каждого марша. После стрельбы - обязательная чистка. Выверкой прицельной линии "по кресту" занимался наводчик. В случае каких-то неисправностей на батарее было два оружейных мастера, которые их устраняли. Но неисправности редко случались - пушка была надежная.
- Какое расстояние между орудиями?
В зависимости от местности примерно 50-150 метров. Так чтобы как в кино колесо к колесу стояли, такого не было. Так может быть только на салютах стреляют!
- Приметы или суеверия на были?
- Я человек не суеверный, но в судьбу верю. Перед уходом не фронт мне отец сказал: "Сынок, запомни - не бери чужого, своего больше потеряешь". Я никогда ничего не брал. Вот лежит немец, у него часы на руке. Никогда не возьму! Эту заповедь я запомнил на всю жизнь.
Мой брат с 1923 года, он был стрелком-радистом на бомбардировщике. Он очень хорошо играл на баяне, и его заметил командир дивизии. И вот они должны были лететь бомбить Севастополь, уже все на местах, - вдруг "Виллис". Адъютант командира дивизии: "Маркова с баяном в штаб дивизии". Вместо брата сел другой стрелок, - а самолет не вернулся. Вот такие случаи были!
Еще помню выбрались с передовой в тыл. Приходим, а у помощника водителя задница вся опухшая. Спрашиваем: "Что такое?" - ""Фердинанд" болванкой по жопе влепил!" Оказалось, что он сидел на ведре, чистил картошку. Случайная болванка на излете отрекошетировав от земли, долбанула его по заднице. Надо же, "господин случай" свел болванку с жопой!
- Какой был самый страшный эпизод на войне?
- Они все страшные, но самое страшное это неизвестность. Вот тащишь ты ночью ящик со снарядами и не знаешь где передний край и не у немцев ли ты уже. Был еще страшный эпизод, когда мы налетели на минное поле. Ночью, повесив на спину простынь, чтобы водитель мог видеть куда он едет шли к передовой. За нами метрах в десяти ехал "Студебеккер" с прицепленным к нему орудием. Вдруг "бабах!" - "Студебеккер" наехал правым колесом на мину. Колесо вдрызг. В машине сидел водитель и санинструктор. Последнему взрывом "осушило" ногу. Он таким диким голосом орал, - а ранения никакого нет! Потом опять небольшой взрыв, - и опять крик. Подошли, - что такое? Наш солдат, который с Западной Украины, пришел на пополнение… Ведь есть закон войны: прошла машина, иди в колее, - а он в сторону отошел, и нарвался на мину. Все ребята шли за пушкой по колее, а он вышел справа от следа колеса, наступил на противопехотную мину, - и ему перебило ногу. Вызвали саперов. Они они столько мин вытащили, кошмар! Подошел еще один грузовик. Стали выезжать, и он подорвался. Второй раз прислали саперов, снова разминировали, опять мины вытащили. Потеряли две машины...
Страшно было, когда у "Студебеккера", на котором мы ехали к фронту поплавились подшипники. Полк ушел, а нас оставил в бендеровской деревни. Мы по двое круглосуточно по четыре часа стояли на посту, развернув пушку к бою, пока через несколько дней нам не прислали летучку, которая привела машину в порядок. Вот это было страшновато. Когда ты знаешь, что там впереди, это можно пережить, - кто кого. А когда ты не знаешь обстановку, неизвестность психологически напрягает...
- Какое было отношение к немцам?
Нормальное отношение, как к врагу. Ненависти у меня лично не было. Не видел я и того, чтобы пленных расстреливали.
- Как на фронте с туалетной бумагой?
- Какая там туалетная бумага, если вообще бумаги не было?! Не на чем было писать, писали на газетах! Летом трава, зимой снег - вот и все.
- Политработники у вас появлялись?
- Я отдаю должное этим людям. Это были инженеры человеческих душ. На войне человеку тяжело, ему надо поговорить. Эти ребята были культурные, вежливые. Они выполняли свою функцию по воспитанию человеческой души. Я сам наблюдал, как перед боем в Польше пехотинцев агитировал полковник, замполит. Мы стояли рядом с пехотой. Ударили "катюши" и не по немцам, а по нам. И вот когда дали команду "вперед", - он первым поднялся, и своим личным примером повел ребят в атаку. Это был пример, убеждение, это было то, что нужно. И когда я потом служил, то много сталкивался с политработниками. Это зависит от человека, - но в принципе, это нормальные ребята. Они воспитывали правильное отношение человека к человеку.
С 163-м полком я дошел до Варшавской Праги. Дело было в ноябре. Орудие мы поставили с западной стороны какого-то дома, а себе вырыли окоп с его восточной стороны, так чтобы при обстреле стены его создавали мертвое пространство для падающих снарядов и мин. Помню нас обстрелял немец из "Ванюши" - шестиствольного миномета. Я последним прыгал в окоп. Мина взорвалась на балконе. Черепками и осколками на мне посекло одежду, но самого не задело. Потом стало как-то тихо. Вдруг кричат: "Марков, к комбату!". Я пришел к нему: "Ты поедешь учиться на офицера", - "Я не хочу быть офицером. Я уже посмотрел на всю эту грязь войны, не хочу быть офицером", - "Ты знаешь закон военного времени?" - "Так точно, знаю", - "Вот тебе боевая характеристика. Давай, чеши в тыл, к старшине. Он знает, что делать". Я прихожу в расчет, говорю: "Петя, меня направляют в училище офицеров", - "Тебе же повезло. Пока еще до логова фашистов доберешься, знаешь, сколько еще будет боев? Сколько будет всяких испытаний? Поэтому ты бери все наши трофеи, все, что есть у нас, и чеши к старшине". А какие у нас были трофеи? Сало - вот и все трофеи. Чтобы добраться до старшины нужно было пробежать по открытому месту метров пятьсот до нашего подбитого танка. Под ним был вырыт окоп, называвшийся "пересадка". В этом окопе переждать, пока немцы успокоятся и перестанут стрелять и уже тогда пробежать еще метров триста до холмов, за которыми немцы ничего не видят. Я говорю: "Ребята, до свидания". Взял "сидор" и побежал. Слышу, стреляют я под танк залез. Обстрел прекратился я снова в рывок, - и ушел. Вот так я закончил войну.
| Интервью и лит.обработка: Артем Драбкин |
