Э.М.- Родился в феврале 1923 года в Кисловодске. В 1930 года от туберкулеза умерла моя мама, и отец уехал со мной в Баку. Папа работал бухгалтером на нефтепромыслах в рабочем поселке имени Кирова, который находился в 4-х километрах от города.
В 1941 году я окончил с отличием среднюю школу и готовился к поступлению в ВУЗ на архитектурный факультет, стать архитектором было моей мечтой. Вскоре после начала войны я пришел в военкомат, и меня направили в Тбилисское артиллерийское училище -ТАУ. Мой друг Олег Привалов был зачислен в пехотное училище, и после ускоренного курса обучения, оказался на фронте и погиб в первом же бою....
Я приехал в Тбилиси, сдал экзамены в училище: математику, физику и сочинение. На медицинской комиссии врач-грузин вдруг заявляет - "Мне не нравится ваше сердце", и отправил меня на рентгенснимок. На снимке у меня оказалось увеличенным левое предсердие и мне написали заключение - "Не годен к строевой", все мои мечты стать артиллерийским офицером в один момент разлетелись в пух и прах.
Из училища меня "турнули" в местечко Вазиани, где в гористой безлесной местности находилась окружная армейская пересылка. Палящее солнце, вокруг все голо, как в пустыне, и только один источник воды, который исполнял функцию слабительного лекарства. Народу собрали в Вазиани, великое множество, и в основном это были пожилые люди, представители народов Кавказа, все еще в гражданской одежде.
Жили мы в маленьких брезентовых палатках, в которые набивали по десять человек. Большинство людей находящихся в Вазиани имели заключение армейских медкомиссий "К строевой службе не годен", но это не мешало командирам устраивать нам почти ежедневно переходы по горам на 20 -25 километров, и по возращении в наш палаточный лагерь люди с трудом волочили ноги. Кормили перловкой и пшенкой, и в каше иногда попадали кусочки мяса. Еду приносили в ведрах, по одному на каждую палатку.
Я с детства "страдал брезгливостью", и не мог видеть, как орава голодных бушующих стариков одновременно сует свои немытые руки в ведро, вылавливая оттуда куски мяса. Спасало, что мачеха дала мне перед уходом в армию большую кружку, и я успевал ей зачерпнуть для себя еду из ведра и удалиться в сторону, еще до того как там начиналось "пиршество". Уже наступила осень, нас продолжали держать в Вазиани, никого не комиссуя и не отправляя домой или по частям. Вдруг пошел слух, что к нам в лагерь прибыла большая группа студентов 2-го курса Бакинского нефтяного института.
Я еще не успел с ними увидеться, как из ТАУ прибыла комиссия, и всех имеющих среднее образование вернули в Тбилиси, для учебы в артучилище, и туда же забрали бакинских студентов-нефтяников. Тбилисское артиллерийское училище находилось в центре города, на проспекте Плеханова и занимало здание в котором до революции было юнкерское училище или кадетский корпус. Курсанты жили в трехэтажных домах и эти спальные корпуса мало чем напоминали казармы. Прекрасный плац, богатейшие конюшни. Кони были лучше всадников, знали и выполняли все необходимые команды. Великолепные классы для обучения, библиотека, кинотеатр, везде ковры и паркетные полы, висят громадные зеркала,... словом, все это, для меня, бывшего жителя рабочего поселка, было в диковинку. Я попал в дивизион, где готовили командиров батарей.
До войны срок обучения в училище составлял три года, осенью сорок первого обучение сократили до одного года, да еще нам "немцы помогли" своим стремительным наступлением, и наш набор прошел только ускоренный шестимесячный курс подготовки. Но кое-чему нас научить успели... Те, кто сдал выпускные экзамены "на отлично"- получили при выпуске звания лейтенантов, остальным присвоили звания младших лейтенантов. В конце зимы 1942 года наш курс отправили в Армению, в город Ленинакан, где завершала свою формировку армянская национальная стрелковая дивизия. Вероятность того, что Турция нападет на Советскую Армению, была высокой, турки только и ждали, когда немцы придут в Закавказье. Туркам было мало того, что Ленин, разоряя Россию, и так отдал Ататюркам лучшие земли и города Армении, несмотря на геноцид армянского народа.
Нас, несколько выпускников ТАУ, армян по национальности, отправили в 964-й артиллерийский полк 409-й Армянской СД, находившийся в старой крепости за каменными стенами. Начальником артиллерии дивизии был полковник Саркисян, человек высокообразованный и интеллигентный. У него при штабе артиллерии дивизии было три взвода: связи, топографический и конной разведки, и Саркисян забрал меня из полка на должность командира взвода конной разведки.
Г.К. - Чем Вам пришлось заниматься, в период, когда 409-я СД стояла в Армении?
Э.М. - Ведением разведки. Крепость располагалась вблизи советско-турецкой границы, и вдоль границы с нашей стороны шла железнодорожная линия на две коллеи. Прямо под рельсами был сооружен подземный наблюдательный пункт. Во время ведения разведки произошел курьезный случай. Я с одним артразведчиком и стереотрубой вел наблюдение за сопредельной стороной и заносил в специальный журнал все увиденное. Приходилось наблюдать, как турки почти каждый день кого-то хоронят на мусульманском кладбище, расположенном вплотную к госгранице. Через пару недель из штаба армии приехал с проверкой какой-то капитан. Он посмотрел на турецкую сторону и стал крыть меня отборным матом, потом успокоился и спросил - "Ты что, идиот? Ничего не видишь!? Они же не хоронят, а мины ставят у границы!". Я ответил - "Виноват товарищ капитан. В этой яме пару недель просидишь, так точно идиотом станешь". Полковника Саркисяна мой доклад о случившемся сильно развеселил и он приказал убрать меня из этого "подземелья"... Стояли мы в крепости и выход из нее разрешался только по специальным документам с особым штампом в виде пятиконечной звезды. Охраняли вход в крепость пожилые солдаты-армяне, не понимавшие русского языка. Так мы, командиры, сами дорисовывали на бланках звезду и спокойно выходили из крепости в город, и один раз я даже попал на спектакль театра оперетты, гастролировавшего в округе.
Я занимался подготовкой своих разведчиков, но произошел один случай, последствия которого могли мне дорого обойтись, и только отправка дивизии на фронт спасла меня от суда трибунала. Как-то вызывают меня на полковой оружейный склад, и требуют, чтобы я сдал свой хорошо пристрелянный пистолет ТТ для нового начштаба, майора, прибывшего в полк накануне. Взамен мне выдали старый револьвер "наган". Я сказал, что "наган" пусть милиционеры носят, а я этот револьвер таскать не намерен, не в милиции служу.
Я забросил кобуру с "наганом" в тумбочку, и на вопрос - почему без личного оружия? всегда "отбрехивался". Как-то утром, в командирской столовой, слышу разговор за соседним столом. Оказывается, наш постоянный дневальный, который не только убирал командирскую казарму, но и выходил в город за письмами и газетами, дезертировал сутками раньше. Меня сразу бросило в пот, а вдруг он мой револьвер с собой прихватил? Так оно и вышло. Уже через час мне старшие товарищи советовали, явиться в Особый Отдел и доложить об утрате личного оружия, что я и сделал. А потом мне "особисты" сообщают, что мое дело готовится к передаче в трибунал... Намекнули, чтобы я заранее готовился к отправке в штрафбат и к лишению звания, мол, за такое ЧП меньшим наказанием я не отделаюсь, ничто другое мне не светит. Но я, "молодой недоумок", надеялся, что все обойдется. И помощь пришла "извне", да еще какая... В конце октября нас подняли по боевой тревоге, и стали грузить в эшелоны. Сначала погрузили технику и лошадей, а затем и личный состав. Прибыли мы в Моздок, в проклятое место, где через несколько дней стрелковые полки нашей дивизии погибли почти в полном составе.
Г.К. - Два года тому назад на сайте было размещено интервью с бывшим командиром стрелковой роты из Вашей 409-й Армянской СД Авсеем Шварцбергом. Интервью сильное, и в нем он рассказывает о трагедии, постигшей дивизию в первых боях под Моздоком. Вот, к Вашему вниманию, выдержки из его интервью, в которых речь идет о боевом крещении дивизии.
Э.М. - Он правду рассказал. Так все и было. Но многих деталей в его интервью о первых боях 409- й СД не хватает. Например, два наших батальона почти полностью погибли не в бою, а потонули. Немцы взорвали какую-то дамбу, вода хлынула потоком в низину, на которой занимали позиции эти стрелки, и просто никто не успел спастись... Я сам с ужасом вспоминаю первые бои, хотя артиллеристам в них досталось намного меньше, чем стрелковым полкам дивизии.
Г.К. - А как для Вас лично начинался боевой путь?
М.Э. - Выгрузились в Моздоке. Заняли позиции сразу за стрелковыми порядками. Полковник Саркисян послал меня с 4-мя бойцами на разведку в немецкий тыл, чтобы выяснить дислокацию артиллерийских частей противника. Ночью мы изготовились в первой траншее переднего края, и тут появляется какой-то комбат или ротный и говорит мне - "Куда ты идешь, лейтенант? Жить надоело? Сам не вернешься и людей своих погубишь! Все позиции немецкой артиллерии нам давно известны. Наша разведка уже трижды к ним в тыл ходила, и многих потеряла. На, нанеси с моей карты всю дислокацию немецких батарей, и возвращайся к своему полковнику. Война, лейтенант, это не игра в казаки-разбойники". Ночью возвращались назад, кругом свистели шальные пули, но я не чувствовал страха. Потом бомбежка, гул авиационных моторов, разрывы бомб. Все легли на землю, а я стоял и наслаждался зрелищем - разрывы бомб в ночной степи... Я тогда многого не понимал и войны не знал, но еще долго не кланялся пулям и разрывам снарядов. Только после первого ранения, когда меня поранило осколками танкового снаряда, я стал бояться смерти... После Моздокской трагедии артиллерия дивизии действовала самостоятельно, из нас как бы сделали отдельный артполк под командованием Саркисяна, и меня назначили в нем начальником разведки.
Всю весну мы шли по Кубани, догоняя немцев, и там нам пришлось многое вынести и вытерпеть. Мы голодали, одно время у нас появился рис, но без соли и масла им не насытишься. Мы еле плелись по кубанским степям, и если бы не казаки, кормившие нас в станицах как своих родных, мы бы там с голоду околели. Лошади в своем большинстве в артполку были не кованы, так мы в переходах многих коней загубили.
Помню, как в феврале 1943 года, приехал к нам какой-то инспектор из штаба армии, но его не интересовало, когда и что мы последний раз ели, и что творится с нашей конной тягой, он сразу стал докладывать Саркисяну - "Безобразие! Командиры позволяют ходить без шашек! Это нарушение устава!"... Кретин штабного масштаба...
По моему мнению, никакого организованного наступления на Кубани не было, один хаос. А немцы отходили организованно, оставляли заслоны и заградотряды. У каждого крупного населенного пункта по нам долго и нещадно била артиллерия противника, немцы освобождались от снарядов, а ночью отходили назад, и так до самого Миллерово. Начинается немецкий артобстрел, их орудия бьют на 18 километров, а у нас в полку тогда были только старые, еще дореволюционного выпуска пушки, калибром то ли 105 мм, то ли 107 мм, сейчас уже точно не вспомню, еще на деревянных колесах с металлическими ободами, дальность стрельбы которых составляла всего шесть километров.
Полковник Саркисян дает приказ - "Подавить артиллерию противника!", и батареи начинают "показуху", орудия ведут огонь "в белый свет как в копеечку", бьют на эти несчастные шесть километров, не имея ни малейшего представления, откуда стреляют по нам и где находится противник...
К голоду добавилось еще одно испытание. Мы в валенках, днем все тает, и мы идем по воде, а ночью морозы. Даже если выпадало заночевать в хате с печкой, то за ночь все равно не успевали просушить свои валенки. Все ходили больные, простуженные...
Остановился наш полк только выйдя на территорию Украины. Пошли слухи, что нас отправляют на переформировку в Баку, но вывели нас под Миллерово, в прекрасные леса, и там мы целых полтора месяца приводили себя в порядок, наконец-то получили новые орудия, наши "живопырки" заменили на отечественные 122-мм гаубицы, и главное, мы отъелись, у нас появилась американская тушенка и хлеб по положенной норме.
Меня перевели на должность командира взвода управления на батарею, которой командовал мой земляк, бакинец Филоян, бывший студент инженерного факультета Нефтяного института.. После того как полк получил новые гаубицы и был переведен с конной тяги " на механическую" - американские "студебеккеры" и "шевролеты", нас снова вернули на передовую, и провоевал я в своем полку до первого ранения. Двигались на запад, по украинским степям, в основном в ночное время, пока наконец не оказались на передовой, на окраине какого-то села, и нам поставили задачу: выбить немцев из этого села. Батарея должна была поддержать наступление пехоты, обеспечить захват села.
Г.К. - Как Вас ранило?
Э.М. - Восьмого сентября 1943 года. Батареи развернулись в низине, а село расположено на возвышенности, и перед ним кукурузное поле. Ждем с Филояном команды, в какой батальон нам идти, кого будем конкретно поддерживать огнем. Шел немецкий артобстрел, и мне пришлось пойти на порыв связи, больше некому уже было идти. Возвращаюсь, и мне говорят, что комбат Филоян ранен в руку и мне приказали прибыть на НП командира стрелкового батальона, который поддерживала наша батарея.
Взял с собой одного артразведчика и одного телефониста. Пришли на НП к стрелкам, комбат разместился прямо под большим деревом и я еще ему сказал - "Кто же командный пункт под деревом оборудует?!"... Он промолчал. И тут на нас из села пошли танки.
Я открыл огонь, но разрывы от первого залпа легли за танками. Снизил угол, снаряды ложатся на верхушки деревьев. Я был в бешенстве, ведь не могу ничего сделать. А немцы в это время не зевали. И вдруг какой-то треск, я почуствовал удар в левую ногу... Танковый снаряд попал в дерево, под которым мы находились, и срикошетил, накрыв нас своими осколками. Смотрю, пехотный комбат лежит мертвый, рядом его убитый ординарец и мой связист, а разведчик уже куда-то смылся с перепугу...
Встать не могу, нога одеревенела, развернулся, вдали лесок, и я к нему пополз. А в это время танки ворвались на позиции, и стали давить стрелковый батальон.
Прополз где-то полтора километра и только в сумерках, я смог выползти к своим, и попал на позиции к минометчикам, которые меня перевязали, а через два часа на подводе отвезли на огневые позиции нашего дивизиона.
Смотрю, а там мой комбат Филоян с перебитой рукой. Он говорит мне, что ночью мы никакой санбат не найдем. Пришел наш полковой врач, и стал настаивать на немедленной операции. Сунул мне какую-то бумажку - "Подпиши!", я согласился, меня положили на деревянный стол, вместо наркоза дали водку, несколько человек стали держать за руки и ноги, и при свете подвесной лампы врач засунул зонд в рану на 11 сантиметров и стал меня мучить, доставать осколок... Я решил остаться в полку и согласился на лечение при нашей санчасти, отказался от отправки в госпиталь.
На девятый день после ранения, на перевязке, я заметил, что лицо врача стало напряженным, а на следующий день у меня поднялась температура, меня "закинули" на подводу и поехали в непроглядной ночи искать ближайший санбат.
В санбате врач только посмотрел на мою ногу и сразу сказал - "Какой коновал делал тебе операцию? Немедленно на стол!". Дали анестезию - не берет, врач сказал, что сейчас мне дадут -"настоящее снотворное". Как в тумане слышу голос - "Меликов. Вы спите?"..., и отключился... Очнулся утром, рядом медсестра в слезах, говорит, что слышала, как врачи обсуждали мое состояние и решили, что если ночь без гангрены продержусь, то ногу мне отрезать не будут... Оказалось, что в ране остался кусок ткани от галифе, его вбило туда осколком и он спровоцировал инфекцию. Четыре дня держали меня в санбате, потом повезли в госпиталь, но там был нехирургический профиль, меня в санпоезд и отправили в тыл, в город Дзержинск, где была проведена еще одна операция. Пролежал там два месяца, меня уже по моей просьбе досрочно выписали, но снова гной, повторная операция на раненой ноге, и опять два месяца провалялся на госпитальной койке.
В госпитале мне какой-то генерал вручил первую награду, медаль "За Отвагу".
После выписки я в свою часть уже не попал, меня направили служить в 7-ую артиллерийскую дивизию РГК, в 25-ую гаубичную бригаду (ГАБР). Назначили на должность КВУ на батарею капитана Эрнста, но позже перевели на другую батарею, которой командовал капитан Мориц. И вновь мы шли с боями по земле Украины.
Запомнилась одна операция, под названием "Аппендицит". На нашем участке река делала "петлю", руслом вдавалась вглубь, и образовался - "Аппендицит", выступ, ширина "петли" - 6 километров, глубина участка -12 км. Вдоль берегов, по обе стороны густой высокий лес. На этом участке немцы держали оборону и был получен приказ выбить противника из "Аппендицита". Ранним утром началась часовая артподготовка, а потом в сторону немцев двинулась наша пехота и танки. Немцы просто покинули этот участок и отошли за реку. Командир батареи передает приказ по телефону: взять двух разведчиков, пойти к пехоте, найти стрелкового комбата, и обеспечить корректировку огня. Надели маскхалаты. Пошли напрямую, а там столько войска понагнали, ничего не разберешь. Колонна всех видов войск растянулась на километры и напоминала движущуюся "колбасу", и соваться туда в поисках нужного нам батальона было бессмысленно. Решил пойти вдоль другого берега реки, по которому была проложена менее широкая дорога к вершине "аппендицита", и с этой дороги мы хорошо видели свои войска, двигаясь параллельно. Дошли до конца "аппендицита", перед нами сплошной лес и я с трудом нашел нужный батальон. Доложил комбату, что прибыл в его распоряжение. Комбат стрелков - "Рация есть?" - "Мне не приказывали брать с собой радиста, я рассчитывал на вашу рацию" - "Тогда иди отсюда, на кой хрен ты мне без рации нужен! Ты что, на гулянку собрался!?". Пошли назад, в какой-то хате поели мамалыги.
Идем по полю, стрельба тут и там, вдруг окрик сбоку. Знакомый пехотный лейтенант, мы с ним вместе в госпитале с малярией лежали, он говорит - "Оставайтесь, у нас и жратва и водочка есть. А утром назад пойдете", - но мои разведчики отговорили меня. Они настояли на возвращении, сказав, что нашу бригаду в любой момент могут перебросить на другой участок, и так мы можем своих потерять. Я посчитал их доводы правильными, и мы, немного перекусив, двинулись дальше. По дороге пели, стреляли по зайцам. Прошли еще, увидели недалеко от наших разрывы от огня своих "катюш".
Ну, это дело обычное, на войне такое нередко случалось, свои били по своим. Мы посмеялись, ускорили шаг, вернулись на свой НП. Докладываю о прибытии. Комбат, смотрит на меня с недоверием и спрашивает: - "Ты где был?" - отвечаю - "Там, куда вы меня послали" - "Не ври", и я снова пытаюсь объяснить, почему мы вернулись. Комбат снова - "Да я не об этом! Как вы оттуда выбрались!?". Оказывается, что четыре часа тому назад, немцы, переправившись через реку в двух местах, перекрыли проходы в "аппендицит", и все кто там находился, попали в "мешок"...
Целую неделю наша пехота, при поддержки артиллерии и танков пыталась прорвать немецкое "кольцо" и пробиться к окруженным, но ничего не получалось. Нас и окруженных беспрерывно бомбили. Немцы постепенно перебили всех, кто там находился, включая стрелковый батальон, в котором мы должны были остаться.
На наших глазах гитлеровцы уводили к реке колонны пленных... Страшные были дни... Одним словом, из этого "аппендицита", кроме нас троих, никто к своим живым не выбрался. Если бы я был там один, то не миновать мне трибунала, но мои разведчики подтвердили, что мы спокойно прошли, и на нас смотрели, как на "вернувшихся с того света". Много ночей после этого я думал, но как мы, идя в полный рост, горланя песни и постреливая по зайцам, смогли выйти из этой "мышеловки"?
И вот для себя нашел ответ. Мы были в маскхалатах, шли не сгибаясь и не прячась. Немцы конечно издали нас видели, но они не могли подумать, что так свободно могут идти русские на уже захваченном участке и приняли нас за своих... Другого объяснения случившемуся, я не нашел
В мае 1944 года из района Одессы нас перебросили в Карелию, где нашей дивизии пришлось принять участие в летней наступательной операции.
Г.К. - Война на финском участке фронта сильно отличалась от боевых действий против немцев?
Э.М. - Как небо и земля. Когда нас привезли на Свирь и мы вышли в указанный район, то стали копать огневые позиции. Работаем, копаем, уже выбились из сил, но не темнеет. Смотрю на часы - 2.00 ночи. Нам говорят - "Ребята, вы что, не в курсе? Тут же белые ночи!"
Финские позиции на другом берегу реки, там высокий сплошной сосновый лес. Части, которые стояли здесь в обороне уже не первый год, с финнами "жили мирно", спокойно в полный рост спускались к реке за водой, и никто с противоположной стороны по ним не стрелял. На участке намеченного форсирования и прорыва собрали уйму войск и артиллерии, полевые реактивные установки БМ - стояли стеной. Со всей страны сюда собрали мощные силы. На одной из высоток я устроил свой НП. Куда не кинь взор, на нашем берегу за каждым кустом стояла боевая техника.
В ночь перед форсированием Свири, появился штабной офицер и показал мне место на карте, где я должен находиться в 6-00, приказал мне взять двух артразведчиков, отправиться в стрелковый батальон, который должен первым переправиться на вражеский берег, и вести корректировку огня с плацдарма. Вместе с разведчиками мы сели подшивать чистые подворотнички, готовясь к своей смерти.
Но через два часа, непосредственно перед самой переправой, этот офицер появился вновь, приказал мне остаться на НП мне приказали остаться, а разведчиков передать под команду капитану Смоляру. Такая замена перед самым форсированием была мне непонятной. На рассвете над нашими голова появилась целая орава самолетов, и началась бомбежка вражеского берега. Одна волна самолетов сменяла другую в течение целого часа. Противополжный берег "захлебнулся" в дыму и пыли. Самолеты улетели и несколько минут стояла ужасающая тишина.
Потом началась трехчасовая сильнейшая артподготовка, и пока она длилась, я два раза засыпал, сидя за стереотрубой на своем НП. Однобразный вой снарядов и мин, противоположный берег полностью в дыму. Когда огонь прекратился, я посмотрел напротив, и увидел, что "вчерашнего" леса перед нами уже нет, все сосны были повалены как спички. Сразу появились саперы и понтонеры, был быстро наведен мост, по которому первыми пошли танки Т-34, а потом настала и наша очередь.
Мы переправились и прошли несколько километров, так и не увидев ни одного финского трупа, и я подумал, что, наверное, финны заранее отошли на вторую линию обороны, и вся наша трехчасовая огневая подготовка была напрасной...
Прошли еще немного и уперлись в болото. Передвигаться можно было только по узким дорогам, зажатым с двух сторон непроходимым лесом.
Мы вытянулись на дороге в многокилометровую "колбасу", напомнившую колонну наших войск во время взятия "аппендицита", над нами пару раз пролетели финские самолеты - разведчики, и все только и говорили, что наше счастье, что у финнов и немцев здесь нет достаточно авиации, если бы нас на этой узкой "тропе" стали бы бомбить, то потери бы исчислялись тысячами, всех бы в щепки разнесло.
Шли медленно, "черепашьим шагом", зажатые лесом с обеих сторон, как в "капкане". Впереди колонны капитан-сапер обнаружил закопанные в землю фугасы, и ему за это присвоили звание Героя. Потом нас развернули на Онегу, воевать нам там особо не пришлось, нас обстреливали "кукушки"-снайпера из засад, мы куда-то стреляли из орудий. На нашем пути стояли целыми финские поселки, с красивыми деревянными домами. Потом бригаду развернули назад к Свири.
За "финский поход" комбату Морицу дали орден Красного Знамени, а мне так ничего и не перепало "за Финляндию". Нас посадили в эшелоны и вернули в Бессарабию, где мы заняли оборону на Днестре, на плацдарме.
Г.К. - По Румынии шли без серьезных боев?
Э.М. - Когда бригада шла по Румынии, я снова попал в госпиталь с очередным обострением малярии. Ходил желтый и высохший, как китаец. Целый месяц лечили акрихином, я выписался и догнал свой полк уже на подходе к венгерской границе, потом были бои под Белградом, оттуда нас перебросили на соседний фронт и начались бои в Венгрии, где нам пришлось хлебнуть горя...
А румыны-"шантрапа", а не вояки, с ними не война была, а "маневры" с небольшими потерями. А в Венгрии... - это был настоящий кошмар, мадьяры нас здорово потрепали...
После Сегета мы подошли к первому венгерскому городу Кечкемету, и долго за него бились, отражали танковые атаки, и продвигались до Дуная с большим трудом и потерями.
Г.К. - В мемуарной литературе упоминается, что Ваш 877-й артполк попал прямо под немецкий танковый удар в районе озера Балатон.
Э.М. - На Балатоне наш полк имел колоссальные потери. На позиции нашей дивизии шли одномоментно 200 немецких танков, и наши гаубицы были выведены на прямую наводку... Это были очень тяжелые бои. Вообще, полк за всю войну не потерял столько личного состава, сколько в Венгрии. Еще перед Будапештом, в районе озера Велено, мы понесли страшные потери. Уже в том бою наш дивизион стоял со своим калибром 152-мм на прямой наводке, и как я тогда остался в живых? - до сих пор сам не пойму.
А сколько крови пролито под Секешфехерваром, прозванном солдатами "Секель ваш, хер наш"... Но были на венгерской земле и удачные для нас бои, которые остались в памяти.
Под Будапештом перед нами были высотки, и вдруг, в одно мгновение, вся высота покрылась людьми, как "огромный муравейник", это венгры лавиной пошли в атаку. Вся наша артиллерия вступила в бой, и венгерская пехота была просто сметена огневым ударом.
Г.К. - Страх на войне. Находится КВУ лейтенант Меликов на передовом НП, намного впереди своих орудий. Идут немецкие танки напролом. Пехота может побежать, но КВУ оставить свой наблюдательный пункт не имеет права. Что испытывали в эти минуты?
Э.М. - Мне несколько раз на войне выпало такое "удовольствие", как оказаться между атакующих немецких танков. Что испытывал ? Страха особого не было, в бою все делается "на автомате", инстинкт самосохранения притупляется, и только после боя, осознаешь, в какой кровавой кутерьме ты сегодня побывал и каким чудом выжил...
Я на войне если и испытывал страх, то только перед форсированием водных преград, поскольку плохо плавал... У многих были свои "личные пунктики". Мой последний командир батареи, капитан Мориц, был смелым офицером, но он жутко, просто панически боялся авианалетов, а в любой другой боевой обстановке никогда не показывал какой-то слабинки...
Г.К. - После боев в Венгрии воевать стало полегче?
Э.М. - Намного. И наш настрой был иным, мы были полностью уверены, что конец войны уже совсем близко. Воевали с хорошим настроением, почти всегда навеселе. С собой всегда бочонок вина. Одни раз я даже "достал" для дивизиона полную бричку шампанского. За Будапештом находился огромный склад алкоголя, окруженный четырехметровой стеной. Кругом охрана, у ворот валяются в грязи наши пьяные солдаты. Заезжаем туда на бричке, спрашивают - "Пропуск?", а я в ответ что-то сочиняю - "Я по заданию полковника Майсурадзе!". Заехали на склад и глазам своим не поверили - 4 этажа алкоголя... Я решил набрать французского шампанского, пусть ребята попробуют, что это такое...
Г.К. - Как относились к нам венгры и австрийцы?
Э.М. - В разной местности по-разному. Обычно встречали как освободителей, кормили и поили, но были и места, где нам стреляли в спину "на каждом шагу".
В апреле 1945 года я снова оказался в санбате с обострением малярии и, возвращаясь в свою часть, оказался в недавно освобожденной Вене. Отметился в комендатуре, и меня определили на 2 дня на постой к одному австрийцу, в доме которого уже находилось восемь наших офицеров. Вечером офицеры сели за стол, напились, начали гонять хозяина - "Эй ты, гитлеровский прихвостень, неси еще выпивку, давай закуску", и дальше -"веди бл....", но я такого жлобства и хамства не любил, и ушел из-за стола. Хозяин - австриец обратил внимание, что я веду себя иначе, чем другие его "постояльцы", и поинтересовался - " Герр офицер, какая у вас национальность?". Я ответил, что я армянин. И австриец радостно воскликнул, сказал, что рядом в доме живет армянская семья. Он сразу познакомил меня с ними, и армяне забрали меня к себе. В Вене была небольшая эмигрантская армянская диаспора. Местные армяне мне говорили прямо - "Мы о Красной Армии лучше думали. Почему русские солдаты грабят нас на каждом шагу?". И что я мог ответить тогда...Это только потом мы узнали, сколько наших солдат и офицеров погибло ради того, чтобы Вена не была разрушена при взятии города.
Г.К. - Как складывалась Ваша судьба после войны?
Э.М. - После войны бригаду вывели под Одессу, в местечко под названием Париж. Мне предложили поступить на учебу в Артиллерийскую Академию, но я отказался.
В 1946 году я демобилизовался, вернулся в Баку и поступил в Политехнический институт, стал архитектором. В 1951 году по распределению попал в Казахстан, в город Караганда, где 40 лет проработал главным архитектором области, строил города Балхаш, Темиртау, Джезказган, стал заслуженным строителем республики, лауретом Государственной премии Казахстана. К фронтовым наградам добавился орден Трудового Красного Знамени. Преподавал в Политехническом институте, защитил диссертацию, и в 1987 году стал профессором архитектуры и членом правления Союза архитекторов СССР.
Так что, после войны я занимался любимым делом, нужным моему народу.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
