ВЗГЛЯД НА ВОЙНУ ИЗ ОКОПА 1941 - 1945

1941 год

Автор (1922-2001) прошел Отечественную войну с тремя ранениями от первого до последнего дня.

Начинал сержантом-связистом в Белостоке, командовал стрелковым отделением, 45-миллиметровым орудием, был помкомвзвода в конной артиллерии. Закончил войну за Эльбой старшим сержантом, командуя взводом управления противотанковой батареи.

В предлагаемых заметках описываются только те события, в которых он участвовал сам.

1. БЕЛОСТОКСКАЯ ЗАГАДКА

Ленинград, 3 октября 1940 года. На товарной платформе Витебского вокзала за Обводным каналом очередная команда призывников грузится в эшелон. Это был один из первых наборов юношей со средним образованием после выхода закона о службе студентов в армии. В начале лета я успешно закончил первый курс машфака Ленинградского кораблестроительного института, многие в эшелоне были такими же недоучившимися студентами. Наконец, погрузка закончена. Располагаемся в пульмановском вагоне с двухъярусными нарами, на всех два чайника, кружки, и никакой еды. За трое суток пути нас покормили всего раз в гарнизонной столовой Витебска. Никто не знал, куда нас везут, но не было уныния, велись бесконечные разговоры, звенели песни, а впереди, казалось, ожидала новая интересная жизнь. В глубине души все же присутствовало тревожное ожидание неизбежности войны с Германией. Переиначивая известные слова, мы уже тогда пели "уходили комсомольцы на германскую войну". Больше года шла вторая мировая война, немцы оккупировали многие страны Европы. Только что закончилась тяжелая, с большими потерями для СССР финская кампания. Несмотря на договор 1939 года с Германией и лояльную, порой даже дружественную фашизму официальную пропаганду, наш народ интуитивно чувствовал в национал-социализме врага. Однако вряд ли кто-либо представлял себе историческую грандиозность предстоящих сражений, тем более масштабы будущих людских потерь. Кто мог знать, что мы, призывники 1920-22 года рождения, обречены, и лишь немногие из непосредственно участвовавших в боях останутся живы.

Олимпиев Всеволод Иванович

После долгого пути эшелон прибыл в Белосток - крупный центр текстильной промышленности довоенной Польши, где нам предстояло нести службу. С 1939 года он был включен в состав Белорусской ССР, но нам казался чужим заграничным городом с довольно недружественным преимущественно польским населением.

Новобранцев зачислили в расположенную на белостокском военном аэродроме школу, готовящую специалистов по радио- и проводной связи. Через несколько месяцев, после присвоения сержантских званий, мы были распределены по авиационным частям Особого Белорусского военного округа.

Многие из питерцев попали в роту связи штаба 9-й Смешанной авиационной дивизии, где я был назначен командиром отделения телефонистов. Дивизия, включающая истребительные и бомбардировочные полки, составляла ядро боевой авиации ОБВО. Обстановка в штабе была тревожной. Уже зимой на политзанятиях начали изучать структуру и вооружения вермахта, типы и силуэты немецких самолетов. Частыми стали ночные выходы по тревоге на железнодорожную станцию для разгрузки эшелонов с первыми нашими скоростными истребителями МИГ-3. Нередко при этом рядом разгружались платформы с новыми танками. К лету возросла напряженность на границе. Как связисты штаба мы знали о многочисленных ее нарушениях немецкой стороной по воздуху и на земле. Но никто из нас, рядовых сержантов, не предполагал, что война так близка. Почему-то считалось, что она начнется не ранее 1942 года.

Штаб 9-й САД размещался на главной улице города в окруженном просторным двором особняке с башенкой. В полуподвале дома - казарма роты связи. Вернувшись с дежурства в казарму поздно вечером 21 июня 1941 года с увольнительной в кармане на воскресенье, я уже задремал, когда сквозь сон услышал громкую команду дневального "в ружье". Взглянул на часы - около двух ночи. Рота быстро построилась во дворе штаба. Боевая тревога нас не удивила, так как ожидались очередные войсковые учения. Неординарные команды - выставить на башенке штабного здания наблюдение за воздухом, получить боевые патроны и гранаты, погрузить на машину неприкосновенный запас кабеля воспринималась нами как часть входивших тогда в моду учений в обстановке, максимально приближенной к реальным боевым условиям. Мысли о самом худшем по молодости отбрасывались. Оставив конец кабеля в штабе, мое отделение начало в темноте безлунной ночи привычную работу - прокладку полевой телефонной линии на запасной командный пункт, расположенный на хуторе в нескольких километрах за городом. Почти рассвело, когда наш спецгрузовик, предназначенный для размотки и намотки кабеля, достиг военного аэродрома на окраине города. Все было тихо. Бросились в глаза замаскированные в капонирах вдоль летного поля 37 - миллиметровые орудия, вооруженные карабинами расчеты которых были в касках. Такие зенитные полуавтоматы были тогда новинкой и только начали поступать в подразделения противовоздушной обороны. Наша машина отъехала от аэродрома не более километра, когда послышались взрывы и пушечно-пулеметные очереди. Обернувшись, мы увидели пикирующие на аэродром самолеты, светящиеся трассы снарядов и пуль, разрывы бомб. Однако страшная действительность дошла до нас лишь тогда, когда на выходящем над нами из пике бомбардировщике ясно обозначились черные кресты.

Первую половину дня 22 июня я дежурил у телефона на ЗКП командира 9-й САД Героя Советского Союза генерала-майора Черных. Телефонная связь с авиаполками, расположенными в различных населенных пунктах Белостокской области и на полевых аэродромах вдоль границы, была прервана. Она непродуманно осуществлялась через городскую почту, в которой на рассвете еще до начала бомбардировок прогремел взрыв, разрушивший коммутатор. С некоторыми полками наладили связь по радио. Судя по мрачному лицу генерала, известия были плохими. Постепенно вырисовывалась неожиданная и ужасающая реальность: большинство наших самолетов погибало на земле от бомбежек или обстрела с воздуха и даже от артогня. Но и в таких условиях над Белостоком весь день шли воздушные бои, дрались дежурные звенья и все те, кто сумел подняться в воздух.

Вторую половину этого трагического дня я просидел в кювете шоссе на окраине города у телефонного аппарата промежуточно-контрольной точки. Мимо на запад прошла крупная бронетанковая часть, порвавшая кабель в нескольких местах. С большим трудом удалось восстановить связь со штабом дивизии, что, возможно, спасло мою жизнь. В конце дня я получил по телефону приказ бросить все и как можно быстрее вернуться в штаб. Здесь меня ожидали два драматических известия. Все авиационные части получили приказ немедленно покинуть город и уходить на Восток. Такое решение было, без сомнения, оправдано не только огромными потерями самолетов, но и уже обозначившимся быстрым продвижением немецких танковых колон, стремившихся охватить Белосток с севера и юга. Вторая новость была не менее ошеломляющей: в конце дня застрелился командующий авиацией ОБВО генерал Копец. Я встречал его в штабе дивизии. В памяти остался высокий молодой генерал в кожаном пальто. По-видимому, он являлся одним из тех, кто понимал свою ответственность за разгром авиации округа, последствия которого роковым образом сказались на наших военных неудачах лета осни 1941 года.

Поздним вечером 22 июня длинная колонна покинула Белосток и уже ранним утром понедельника была далеко за городом. В машинах находились только военные с голубыми петлицами - оставшиеся без самолетов летчики, авиационные техники, связисты, интенданты. Так для меня начались долгие дороги войны.

Судьба оставшихся в Белостоке воинских частей была трагичной. Через два дня кольцо вокруг города замкнулось. Только отдельные группы из окруженных двух наших армий смогли пробиться к своим.

Для меня до сих пор являются загадкой причины произошедшего в то памятное воскресенье с авиацией ОБВО и в частности 9-й САД. Очевидной серьезной ошибкой являлось размещение взлетных площадок слишком близко к границе, что не давало возможности своевременно поднять нашу авиацию в воздух из-за малого подлетного времени для самолетов противника и, кроме того, ставило ее под угрозу удара немецкой артиллерии. Но тогда почему не встретили наши истребители с белостокского аэродрома армаду люфтвафе в воздухе? В этом случае подлетное время для тогдашних немецких бомбардировщиков составляло не менее четверти часа. Буквально за несколько минут до начала бомбардировки на летном поле, как мы убедились сами было тихо, не раздавался рев разогреваемых моторов и вообще ничто не говорило о готовности к взлету хотя бы дежурного звена. Похоже, летчиков даже не оповестили о том, что воздушные эскадры противника уже пересекли нашу границу. Такое трудно объяснить плохой работой связистов. Это был несомненный успех немецкой разведки, сумевшей разрушить на рассвете 22 июня систему проводной связи не только 9-й САД, но и всей приграничной зоны.

Что касается 9-й САД, то возможно определенную роль сыграла неопытность ее командира. Генерал Черных был совсем молодым человеком. Мне приходилось наблюдать, как он вместе с нами, простыми красноармейцами, "гонял" футбольный мяч во дворе штаба. Говорили, что ему 26 лет, "Золотую Звезду" получил в Испании, затем быстро поднялся, как многие в то время, от старшего лейтенанта до генерал-майора. Его заместитель по политчасти, полковой комиссар Юхимчук, был, наверное, вдвое старше своего командира, но это мало помогло в критический момент. События развивались уже независимо от их воли. Генерал Черных покинул Белосток на второй день войны. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.

Можно назвать еще одно обстоятельство, возможно способствовавшее большим потерям нашей авиации. Весной 1941 года начались полеты на новых истребителях МИГ-3, которые по скорости не уступали немецким Ме-109. Обучение полетам проходило трудно, часто возникали аварийные ситуации. Циркулировали слухи, что под предлогом более безопасного и быстрого освоения на МИГ-3 перед самой войной было снято вооружение.

2. ПО ДОРОГАМ БЕЛОРУССИИ

На рассвете 23 июня, когда автоколонна авиационных частей двигалась по шоссе на Барановичи, отказал двигатель нашего спецгрузовика. Колонна ушла вперед, а нам, пятерым сержантам и рядовым, пришлось продолжать путь на восток пешком в надежде, что нас подберут отставшие машины. Внезапно со стороны восходящего солнца из-за леса на бреющем полете появились два двухмоторных самолета с черными крестами (потом я понял, что это были истребители-бомбардировщики Ме-110, у них позади пилота находился стрелок-радист). Помогло нам то, что они уже где-то отбомбились и имели лишь пулеметный боекомплект. Самолеты начали обстрел нашей небольшой группы с высоты 10-15 метров. Делая заход за заходом., они вели огонь из турельных пулеметов все время, пока мы бежали до леса. Возможно, летчики просто забавлялись, поскольку никто из нас не был даже ранен. Но мы впервые почувствовали, что значит не иметь прикрытия с воздуха. К сожалению, мы не имели его по-настоящему еще долго, можно сказать до 1944 года.

Постепенно движение по шоссе оживилось. Мимо проносились, не обращая на нас внимания, грузовики, бензовозы, легковушки. Неожиданно груженный с верхом трехтонный ЗИС притормозил метрах в пятидесяти впереди. Вылезшая из кабины молодая женщина с грудным ребенком на руках направилась в окружавший дорогу лес, видимо, по нужде. В это время грузовик тронулся с места. Женщина с плачем выбежала на шоссе, но ЗИС продолжал набирать ход. Поняв, что ее просто бросили, я не долго думая вскинул свою трехлинейку и дважды выстрелил по удалявшемуся грузовику. Не знаю, попал или нет, но он остановился и подобрал несчастную пассажирку. Сколько таких плачущих офицерских жен с младенцами на руках мы встречали потом...Так мои первые выстрелы на войне были сделаны по своим.

Наконец, нас взяла какая-то автомашина, на которой признали по голубым петлицам нашу принадлежность к авиации. К полудню начались интенсивные бомбежки. Стояла жаркая безоблачная погода. Пикирующие бомбардировщики Ю-87, не встречая противодействия, как коршуны носились над дорогами. Вокруг горели созревающие хлеба, на шоссе дымились разбитые грузовики, пылали бензовозы. Повсюду стоял резкий запах пролитого авиационного бензина. За Барановичами нам опять не повезло с машиной. Мост на шоссе разбомбили, и автоколонна двинулась переправляться по железнодорожному мосту. На середине реки у нашего грузовика заклинило двигатель. Тут же подбежали люди с идущих сзади машин и, не обращая внимания на наши протесты, опрокинули тяжелую трехтонку с тридцатиметровой высоты в воду. После этого мне и моему товарищу, питерцу Сергею Шамбраеву, пришлось целую ночь ехать стоя на подножке прицепленной к грузовику полевой кухни.

Днем 24 июня мы продолжали движение на восток. Этот вторник был фактически концом 9-й САД. Очевидцы говорили, что оставшиеся после воскресного побоища самолеты перегнали на аэродром Волковыска. Не обеспеченные прикрытием с воздуха, они были утром уничтожены немецкими пикировщиками.

Так, на второй или третий день войны среди отступающих частей распространилась якобы достоверная информация о том, что в Германии революция, а наши сбросили на Берлин воздушный десант из десяти тысяч человек. Многие из нас, воспитанных в тридцатые годы на вере в немецких рабочих, компартию Германии и товарища Тельмана, воспринимали это вполне серьезно. Но реальность была такова, что всем хотелось как можно быстрее пересечь нашу старую государственную границу 1939 года. Почему-то казалось, что за ней будет безопаснее, так как немцы не рискнут продвигаться дальше.

Старую границу наша группа машин пересекла, даже не заметив ее, и обойдя Минск, направилась к Орше. На рассвете 25 июня мы увидели в низине затемненный город. В это время послышался характерный для немецких самолетов завывающий звук моторов, и бомбардировщики прямо над нами начали боевой заход. Через несколько мгновений Орша запылала многочисленными пожарами. Автомашины остановились, не рискуя ехать по горящим улицам. Неожиданно, когда уже почти рассвело, из придорожного леса раздались винтовочные выстрелы. Чувствуя, что стреляют по нам, быстро выпрыгнули из кузова и скатились в кювет. Переждав несколько минут, решили выяснить, кто стреляет. Я и Сергей Шамбраев проползли по кювету и, сделав крюк по лощине, вышли к тому месту, откуда раздавались выстрелы. Спиной к нам лежал человек в милицейской форме с винтовкой и наганом. Быстро обезоружили его и пытались допросить, но на вопросы он не отвечал. При обыске нашли у него гражданский паспорт, выданный в Горьковской области. Являлся ли этот человек русским или немцем, мы так и не установили. Без сомнения, это был вражеский агент, застигнутый на месте преступления. Сдали его в комендатуру Орши, но, боюсь, в суматохе после бомбежки там было не до него.

Из Орши наши машины направились в Брянск, но уже к середине июля перебазировались в Новое Село, что семь километров севернее Вязьмы. Здесь был главный аэродром Западного фронта весь период боев под Смоленском, вплоть до октября 1941 года.

3. АЭРОДРОМ НОВОЕ СЕЛО

В Новом Селе наша рота связи вошла в состав батальона аэродромного обслуживания. Вскоре сюда прибыла авиационная дивизия с Дальнего Востока, в которой было всего семь или девять истребителей И-16. Но эта воинская часть прошла бои на Халхин-Голе, а ее летчики были профессионалы, закаленные в воздушных схватках с японцами. Особенно запомнился один из них - немолодой, седовласый, с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Он первым подбил прямо над Новым Селом двухмоторный бомбардировщик Ю-88, который был вынужден приземлиться в нескольких километрах от нашего аэродрома. Экипаж самолета, четырех голубоглазых блондинов, мы взяли в плен и привезли в штаб, где накормили обедом. Их раненый командир в чине майора люфтвафе все просил показать летчика, который так умело действовал в воздухе. Это были первые увиденные нами пленные немцы. Тогда еще присутствовала какая-то уважительность к ним как представителям цивилизованного европейского народа. Но пройдет немного времени, и вместо нее возникнет беспощадная ненависть.

Вскоре дальневосточники коллективно продемонстрировали свой высокий класс, хотя летали на истребителях И-16, которые значительно уступали в скорости немецким Ме-109. Солнечным утром я сидел у телефона в щели на краю летного поля, когда внезапно появилась десятка Ме-109 и попыталась штурмовать стоящие на аэродроме самолеты. Но не тут-то было. Несколько И-16 сумели взлететь и завязать воздушный бой. Небо заполнилось ревом моторов и пушечно-пулеметными очередями. Вскоре "мессерам" уже было не до штурмовки. Они заняли круговую оборону, образовав кольцо, в котором каждый охранял хвост другого от атаковавших их со всех сторон наших "ишаков". Не разрывая кольца, фашистские самолеты стали уходить на запад. Потерь не было ни с той, ни с другой стороны, но тактическое превосходство наших летчиков в этом бою не вызывало сомнения.

На всю жизнь запомнилось еще ряд эпизодов.

В течение всей ночи с 21 на 22 июля, когда я дежурил на коммутаторе, посты воздушного наблюдения, оповещения и связи (ВНОС), расположенные западнее Вязьмы в Духовщине, Ярцево, Сафоново и других населенных пунктах, передавали однотипные сообщения: слышен шум моторов, высота такая-то, курс-восток. Вражеские бомбардировщики шли небольшими группами на разных высотах с довольно значительной сдвижкой по времени, но в одном направлении. Мелькнула мысль ѕ это на Москву. Утром радио сообщило о первом налете фашистов на столицу СССР.

Удручающее впечатление осталось от публичного расстрела немолодого солдата, ранившего себе руку, чтобы не попасть на передовую. Нас, как и военнослужащих других частей, построили вокруг уже отрытой могилы. Несчастного застрелил из нагана командир с двумя "кубиками" на петлицах.

Во время очередного обострения боев под Смоленском из подразделений, обслуживающих аэродром Новое Село, был образован пехотный батальон, в который попали многие мои сослуживцы. Меня в пехоту не отпустило начальство, так как я был старшим на коммутаторе, обеспечивающем телефонную связь не только на аэродроме, но и с постами ВНОС. Этот батальон был с ходу брошен в атаку и понес большие потери, о чем сообщил один из вернувшихся к нам легкораненый. Погиб мой товарищ Фархад Тагиев, сын министра в правительстве Азербайджанской ССР, получил тяжелое ранение и остался инвалидом питерец Михаил Хованов. Вышел живым из того боя, но впоследствии пропал без вести Толя Клочков, в прошлом студент одного из ленинградских вузов. Многие тогда попали в плен и пробыли там до конца войны. Трагична судьба питерца Д., сына профессора. В нашей роте Д. держался замкнуто и высокомерно, из-за чего его недолюбливали. Попав в плен, как рассказывали сидевшие с ним в лагере, он добровольно стал полицейским, выслуживался перед фашистами. После освобождения лагеря нашими войсками был тут же повешен.

4. ОТ ВЯЗЬМЫ ДО МОСКВЫ

В конце сентября немцы прорвали фронт и начали быстро продвигаться к Вязьме. Получив приказ, мы ночью с 3 на 4 октября покидали обжитой аэродром. Днем накануне бомбардировщикам противника после нескольких попыток удалось поджечь элеватор на железнодорожной станции Вязьма. Он пылал яркой, почти бездымной свечой, освещающей в темноте осенней ночи окрестности на десятки километров вокруг. Неожиданным источником света воспользовалась авиация немцев, беспрерывно обстреливая с бреющего полета отступающие колонны. Передовые отряды фашистов уже вплотную подошли к Вязьме, о чем свидетельствовали хорошо видные трассы снарядов танковых пушек. Очень холодно, температура воздуха близка к нулю. Этой почти апокалипсической картине соответствовало наше тревожно-подавленное настроение. Что ждет нас, нашу страну?

На автомашинах мы добрались до Бородино, откуда наша рота связи пешком направилась на юго-восток в сторону Верии. Цели похода никто из рядовых не знал, но судя по тому, как часто менялось направление движения, командир роты, по-видимому, искал штаб Западного фронта, не имея достоверных данных о его местопребывании. Все десять дней похода питались в основном выкопанной тайком на огородах картошкой и мерзлой капустой. Сельские жители в этих местах Подмосковья относились к отступающей армии довольно неприветливо, редко кто-либо сам предлагал еду.

Так случилось, что я и мои сослуживцы, Николай Кубасов и питерец Георгий Богданов, отстали от роты и, не зная куда идти, добрались до ближайшего города Наро-Фоминска. В горвоенкомате нас направили в дорожный полк, в поисках которого мы вышли на западную окраину Наро-Фоминска. Здесь увидели картину, которую трудно забыть. Небольшими группам и поодиночке к городу беспрерывно подходили грязные, закопченные у костров вооруженные люди. Это были остатки отступающих или вырвавшихся из окружения в районе Вязьмы частей. Больше всего меня поразил сержант-артиллерист, который подъехал на гусеничном тракторе, тянувшим тяжелую 152-миллиметровую пушку. Приняв меня за какого-то начальника, он подошел и представился. Оказалось, это все, что осталось от их артполка. Является загадкой, как ему и двум его товарищам удалось по бездорожью и без горючего протащить почти 200 километров такой груз.

Не найдя дорожного полка, мы на пригородном поезде доехали до Москвы, рассчитывая там определить свое положение. Первым делом зашли в булочную, но там нам хлеба не продали. Женщины из очереди, наверняка сами жившие впроголодь, стали наперебой предлагать свои хлебные карточки, от которых мы, естественно, отказались.

Отец Коли Кубасова , военнослужащий, учился на курсах при Военно-инженерной академии и имел небольшую комнату в центре города, куда мы и заявились. Утром сосед по квартире, старик-еврей, беженец из Польши, сообщил, что Москва якобы окружена и власти ее покидают. Мы это не восприняли всерьез и вышли в город, чтобы приобрести еды. На улицах было полно людей, ощущалась какая-то непонятная нам нервозная суета. На удивление в большом гастрономе, в отличие от вчерашнего дня, все продавалось без карточек. Вернувшись с тремя потрошеными утками и плитками шоколада, мы целый день отъедались. Вечером узнали от отца нашего товарища, что в Москве введено осадное положение. Наутро пошли в комендатуру Москвы, располагавшуюся тогда рядом с Кремлем в здании манежа. Сдав оружие и зарегистрировавшись, вскоре уже шагали строем в команде таких же как мы по улицам столицы. Тротуары, трамваи и троллейбусы были заполнены куда-то спешащими людьми с чемоданами и узлами. На проезжей части - вереницы движущихся грузовиков, доверху наполненных тюками. Пройдя через площадь у трех вокзалов, наша команда прибыла на сборный пункт, помещающийся в огромном студенческом общежитии на Стромынке 32. Вечером уже в составе другой команды мы стояли в ожидании поезда на платформе Ярославского вокзала. Его так и не подали, и мы ночью вернулись на Стромынку. На следующий вечер в паузе между налетами немецких бомбардировщиков уехали поездом с Рижского вокзала в Дедовск, откуда пешком попали в запасной полк Западного фронта. Этот полк представлял собой огражденную забором площадку на опушке сосновой рощи, где в нескольких зданиях размещались тысячи рядовых, сержантов и старшин, отставших от своих частей при отступлении или вышедших из многочисленных в то время окружений. Сюда же направлялись выздоровевшие раненые из госпиталей. Из полка шло пополнение частей действующей армии. Вавилонское столпотворение представителей всех родов войск разных фронтов создавало благоприятную обстановку для интенсивного обмена информацией и распространения слухов. Бесконечные разговоры о том кто, где и как воевал, происходили в основном в долгих стояниях за едой. В шесть утра надо было занимать очередь на завтрак, а позавтракав к одиннадцати, сразу же становиться в очередь на обед. Ужина вообще не было. Плохо было тому, кто не имел своего котелка, но его можно было заменить консервной банкой. В худшем положении оказывался тот, кто потерял ложку, и ее нужно было каждый раз выпрашивать у товарище. Чрез несколько дней наша тройка попала в команду, направленную в Истру для пополнения 518-го стрелкового полка 129-й стрелковой дивизии. При распределении мои два приятеля получили должности по своей специальности связистов, а я из-за отсутствия вакансии телефониста стал командиром стрелкового отделения.

5. ВОЛОКОЛАМСКОЕ ШОССЕ

В начале ноября наш 518 СП перебросили под Звенигород для строительства укреплений. Рыть окопы, валить лес, сооружать долговременные земляные огневые точки на морозе, хотя и небольшом, труд не легкий. От постоянного холода и недоедания на моей пояснице образовались незаживающие часто лопающиеся чирьи. Но вскоре началось последнее наступление немцев на Москву, и наши трудовые будни закончились. Днем 15 ноября все подразделения по боевой тревоге отозвали в Звенигород, раздали неприкосновенный запас еды, пополнили боекомплект патронов и гранат. Вечером того же дня полк выступил на Истру. Мороз ослабел, все двадцать километров грунтовой дороги превратились в месиво. Утром пришли в Истру, уставшие до предела. После нескольких часов отдыха на полу в залах тогда еще не разрушенного собора снова марш уже по Волокаламскому шоссе на запад. Пройдя километров 25, глубокой ночью добрались до покинутого жителями поселка Румянцево, в котором шоссе пересекала железная дорога. Еще на подходе к поселку стали попадаться бредущие на восток красноармейцы, говорившие, что впереди наших войск нет, а наступающий противник находиться совсем близко. К несчастью, это оказалось правдой. Полк никого не сменял, нами просто закрывали брешь в обороне. Под утро еще в темноте перед построенными прямо на шоссе ротами командиры поставили задачу: перешедшие в наступление немцы прорвали фронт и сейчас заняли деревню в двух километрах от Румянцево, задача полка - овладеть ею и к вечеру выбить противника из крупного населенного пункта Ново-Петровское, расположенного в четырех километрах далее на запад. Сразу же после впечатляющего залпа тогда уже знаменитых "катюш", сделанного откуда-то из тыла, мы начали выдвигаться на исходные позиции. Пробираясь по поросшему лесом оврагу, рота вышла на опушку метрах в двухстах севернее Волоколамского шоссе. На таком же расстоянии южнее шоссе и параллельно ему располагался ряд деревенских домов, занятых немцами.

Перед нами стоял сильный и хорошо вооруженный противник, уже имеющий опыт ведения современной войны. С чем его встречала наша пехота? Батальон, в котором я служил, был полностью укомплектован по штатам военного времени разношерстным народом и по тогдашним советским меркам неплохо вооружен. В моем отделении, как и в других, у каждого из десяти бойцов имелись трехлинейная винтовка со штыком и ручные гранаты, у одного - ручной пулемет Дегтярева. Но по оснащенности автоматическим оружием мы не шли ни в какое сравнение с пехотой вермахта. Большинство солдат в ней было вооружено пистолет-пулеметом (автоматом). В нашей роте автоматом ППД владел только заместитель командира роты. Имевшиеся у некоторых самозарядные (полуавтоматические) винтовки Токарева - СВТ - оказались малопригодными для окопных условий: при попадании малейшей песчинки затвор не досылал патрон. Такие винтовки при первой же возможности меняли на обычные трехлинейки. Всеобщее недоумение вызывали полученные нами станковые пулеметы, хранившиеся на складе, наверное, еще со времен русско-японской войны. Они были какой-то необычной конструкции, на треногах, которые после первой же очереди расползались по мерзлой земле, не позволяя вести прицельный огонь. Наши штатные пулеметы "Максим", конструкция которых не менялась со времен гражданской войны, были намного тяжелее и сложнее в обращении, чем немецкие пулеметы МГ. Для борьбы с танками у нас имелись только противотанковые гранаты, которые из-за большого веса трудно было бросить дальше 15-20 метров, да приданное роте со специально обученным расчетом тогдашняя новинка - противотанковое ружье (ПТР).

Одеты мы были сравнительно неплохо для несильных ноябрьских морозов: телогрейка, ватные брюки, шинель, шапка-ушанка, теплые перчатки. Кожаная обувь, правда, промокала, что серьезно затрудняло окопную жизнь. Немецкие солдаты были фактически в летнем обмундировании.

Вспоминая потом бои на Волоколамском шоссе, я удивлялся легкомысленности или, вернее, военной неграмотности не только рядовых, но в особенности командиров. Выйдя на исходную позицию и вступив в огневой контакт с противником, который долго не реагировал на наши пулеметные очереди, рота ничего не сделала для собственной защиты. Не были отрыты даже простые щели, не говоря уже о полнопрофильных окопах. Расплата наступила при первом же минометном налете, который спровоцировал командир нашего взвода. Мальчишка-лейтенант, только что из училища, загорелся желанием испытать ПТР. Он приказал оружейному расчету открыть огонь по немецкому танку, одиноко стоявшему на левом краю деревни в трехстах метрах от нас. Стрелявшие, видимо, плохо знали тактико-технические свойства своего оружия - на таком расстоянии пуля ПТР не могла пробить броню танка. Тем не менее после нескольких наших выстрелов противник забеспокоился. Его минометчики быстро засекли цель и третьей миной накрыли. Погибли сам лейтенант и два бойца расчета ПТР, тяжело ранен помкомвзвода старший сержант - казах. В результате уже через два часа после выхода на исходную позицию мне фактически пришлось исполнять обязанности командира взвода.

День 17 ноября закончился нашей попыткой взять лежавшую за шоссе деревушку. Под вечер старшина привез термосы с едой и раздал полуторную порцию водки. Мы сутки почти не ели, а четверть котелка жидкой баланды из горохового концентрата - не закуска. В зимних сумерках охмелевшая рота поднялась и пошла в полный рост в атаку. Стоял сплошной мат, ругался кто как мог. Недалеко от меня шагал спотыкаясь с наганом в руке политрук роты, беспрерывно выкрикивавший "Вперед,.... вашу мать, на фашизм!" Цепь атакующих, более похожая на толпу, не ложась пересекла шоссе и продолжала двигаться к занятой противником деревне. Многие дома в ней горели, подожженные нашей артиллерией. Видно было, как немцы метались между домами, слышались громкие команды на чужом языке. До деревни оставалось совсем немного, когда стоявший на левом фланге танк (по нему днем стреляло наше ПТР) открыл пулеметный огонь. Сноп трассирующих пуль ударил по цепи, красиво рикошетируя от мерзлого грунта. Почти одновременно с правого фланга деревни застрочили два пулемета, ведя самый страшный для атакующих огонь вдоль цепи. Падали убитые и раненые. Наш хмель быстро испарился, цепь залегла. Мне повезло - я свалился сверху на кого-то в одну из щелей, нарытых вблизи шоссе для укрытия от самолетов. Через несколько минут стрельба прекратилась. Слышался лишь треск горевших бревен, да раздавались стоны и негромкие призывы раненых о помощи. Но ни санитаров, ни санинструкторов не было видно. Вскоре подполз связной и передал приказ собраться всем у шоссе для подготовки новой атаки. Пробираясь к указанному месту, я наткнулся на лежавшего в кювете убитого бойца. Расстегнул ему телогрейку с намерением взять красноармейскую книжку, но в руках оказался окровавленный гражданский паспорт. Несчастный был послан в бой прямо от заводского станка или из аудитории московского вуза.

Остатки роты собрались в лощине, прикрытой от противника шоссейной насыпью. Наш командир послал связного в тыл с просьбой об артиллерийской поддержке. Ее выполнили, но как! Первый же залп накрыл не деревню с немцами, а нашу небольшую группу, после чего атака была отменена, и мы вернулись на исходную позицию. Здесь нас ждал старшина, однако не с горячим ужином, как мы надеялись, а всего лишь с вещмешком кускового сахара . Раздав бойцам сахар, я увидел что от взвода осталась ровно половина. Не вернулся и политрук роты, немолодой сугубо штатский человек, в недавнем учитель из Белоруссии. В атакующей цепи он рисковал больше любого из нас. У попавшего в плен рядового или командира оставалась какая-то надежда выжить, комиссара-коммуниста, к тому же еврея, ожидал неминуемый расстрел.

На этом наши ночные злоключения не кончились. Глубокой ночью, когда я задремал (больше чем на полчаса это не удавалось сделать - замерзали ноги), нас накрыл залп на этот раз собственны тяелых минометов. Снова появились убитые и раненые, и нам пришлось отойти еще метров на триста в тыл.

Наконец, наступил рассвет после этой тяжелой, кровавой ночи. Рота вернулась на старую позицию, откуда начинала атаку накануне вечером. В занятой противником деревне было тихо, и мы приступили к тому, что надо было делать еще вчера - зарываться в землю. Каждый готовил себе окоп сам. В большинстве это была простая щель, которую можно быстро соорудить малой саперной лопаткой ( больших лопат рота не имела). Начиная рыть со стороны оврага, мы были не видны противнику, но и он исчезал из нашего поля зрения. Увлекшись работой, я поздно заметил, как бойцы справа и слева один за другим стали убегать по оврагу. Оставшись в одиночестве и еще не понимая, что происходит, я поднялся и увидел как в нашу сторону, уже перевалив через шоссе, двигался вчера казавшийся неисправным танк, который немцы, по-видимому, ночью отремонтировали. Рядом, развернувшись в цепь, шло до взвода пехотинцев с автоматами. Бросился в глаза шагавший около танка с пулеметом наперевес солдат, голова которого была замотана белым женским платком. Атакующие не стреляли, видимо, ожидая, когда мы первыми откроем стрельбу и обнаружим свои огневые точки. Присев в щель, я попытался подготовить к бою противотанковую гранату, но запал не входил в забитое землей отверстие. Мне было стыдно убегать, не сделав выстрела по фашистам. Отбросив бесполезную гранату, я поднялся и увидел противника уже метрах в семидесяти. Стоя выстрелил в немца-пулеметчика, после чего стал быстро уходить вниз по оврагу. Через пару минут догнал командира роты. Оказалось, что я последним из роты покинул позицию. Немцы, увидев пустые окопы, немного постреляв, вернулись в деревню. Вскоре и мы возвратились на прежнее место. Этот неприглядный эпизод показал, что рота была не готова вести бой даже с малочисленным противником. Бойцы просто не знали, что и как надо делать, а командиры не давали нужных распоряжений.

На вторые сутки роту отвели от шоссе еще метров на двести, где мы более основательно зарылись в землю. Противник больше не атаковал. По непонятным причинам его передовые части, продолжая движение к Москве, обошли наш участок Волоколамского шоссе южнее. Но легче нам не стало. Начались и почти не прекращались массированные минометные обстрелы, от которых рота несла значительные потери. Появилось какое-то притупление чувств, равнодушие к окружающим. Убитых никто не хоронил, и они лежали в окопах вперемежку с живыми. Я снял с одного мертвеца телогрейку, которой закутывал ночью ноги, что позволяло хоть как-то согреться и подремать. Горячей пищи практически не привозили, кормили в основном квашеной капустой и сухарями. За неделю такой жизни нас только раз ночью отвели на несколько часов в тыл, накормили горячим ужином и дали поспать в теплой избе.

Утром 23 ноября во время завтрака меня ранило в правое плечо осколком мины, задевшей стоявшую рядом с окопом сосну. В дом, где располагался медпункт, я добрался сам, не выпуская из руки драгоценную ложку, и после перевязки стал дожидаться отправки в тыл. Наступил вечер, а об эвакуации не было слышно. Пожилой старшина-санинструктор сказал, что Румянцево, в двух километрах по шоссе восточнее, занято немцами и как будто они уже в Истре. Он предложил всем, кто может передвигаться самостоятельно, идти по лесу на север, где еще оставались наши войска. Так я вместе с группой раненых попал в санчасть соседней дивизии, которая доставила нас окружным путем в Москву.

Самое холодное время той необычно суровой зимы я пролежал в госпитале, размещавшемся в одной из школ города Вязники. Здесь узнал о начавшемся 5 декабря нашем контрнаступлении под Москвой. Незадолго до выписки из госпиталя в очередном номере газеты Западного фронта обнаружил среди списка воинских частей, награжденных за оборону Москвы, и мой 518 СП. К моему выздоровлению наступление уже завершилось, но его впечатляющие результаты вскоре довелось увидеть своими глазами.

После госпиталя я попал в конную артиллерию 1-го Гвардейского кавалерийского корпуса, стоявшего на формировке под Калугой вблизи железнодорожной станции "Тихонова Пустынь". Наш артдивизион располагался в деревне недалеко от Калужского шоссе, обочины которого на всем протяжении от Москвы были сплошь завалены брошенными немецкими танками, машинами, пушками, повозками. Но самая потрясающая картина открылась в конце марта, когда необычно высокие в ту зиму снега растаяли. Оказалось, что сосновый лесок вблизи шоссе, в который мы ходили на полевые занятия, заполнен не только немецким оружием и боеприпасами. Постепенно из-под сугробов стали проступать трупы фашистских солдат без видимых признаков насильственной смерти. Почти все они были в летних зеленых шинелях, без сапог, снятых скорее всего местными жителями. Мертвые тела заполняли маломальские углубления, ямки, ложбины. По-видимому, здесь в 40-градусные холода прошедшей зимы замерз целый отряд оккупантов. Это зрелище невозможно забыть. Невольно вспоминалась судьба армии Наполеона, отступавшей в этих местах в 1812 году.

В сражении под Москвой фашисты не просто потерпели поражение, а были разгромлены. В блокаде и голоде выстоял Ленинград. Мы почувствовали, что эту войну уже не проиграем, но для победы нужно научиться хорошо воевать. Схватка будет беспощадной, замирение исключается.

1942 год

1. ВЕСЕННЕЕ ЗАТИШЬЕ

После полученного в ноябре 1941 года ранения я попал в госпиталь, расположенный в здании школы на окраине города Вязники. Залечил рану и свои до этого не заживавшие чирьи, отдохнул и, несмотря на скудное питание, поправился. После крови, холода, голода и грязи в окопах любой госпиталь кажется фронтовику раем, особенно, когда за окнами сорокаградусный мороз. Но все кончается, и уже через полтора месяца я снова в Москве, в батальоне выздоравливающих. Здесь долго не задерживаюсь и через пару дней попадаю в команду, направлявшуюся на формировку очередного кавалерийского корпуса в Крылатское, которое в то время было большой деревней вблизи Москвы. На войне не спрашивают, куда ты хотел бы пойти, интересуются, и то не всегда, лишь твоей военной специальностью, а она у меня ѕ телефонист, с которой можно служить в любом роде войск. Пехотинцам я себя не мог считать, так как командовал стрелковым отделением всего месяц. И вот мне, исконному городскому жителю, пришлось осваивать премудрости кавалерийской жизни. Когда в свое первое дежурство на конюшне я повел на водопой 16 коней, они у меня разбежались, собрать их без посторонней помощи под всеобщий смех мне не удалось. Но я довольно быстро научился всему, что было нужно, и в первую очередь азам верховой езды. Надо было привыкнуть приподниматься и опускаться на стременах в такт ходу коня таким образом, чтобы не натереть себе мягкое место ниже пояса, а карабин или автомат не набил синяков на твоей спине. Важно было правильно заседлать коня и подтянуть подпругу, в противном случае на его спине возникали кровавые намины, надолго выводившие лошадь из строя. Очень много времени требовала чистка лошадей и уход за ними, но зато никаких пеших переходов и маршей.

В конце февраля 1942 года наш 4-й отдельный конно-артиллерийский дивизион (4-й ОКАД) без лошадей и оружия передали в состав 1-го Гвардейского кавалерийского корпуса, который формировался в районе станции "Тихонова Пустынь" Калужской железной дороги. Это были места, где проходил один из путей отступления немецкой армии после поражения под Москвой только что закончившейся зимой, которое более правильно назвать разгромом. Корпус был одним из тех немногих соединений, которым присвоили Гвардейское звание еще в первый период войны. Он пользовался заслуженной славой, о нем много писали в газетах. Был у него даже собственный гимн, припев которого начинался словами: "Первый коныйкорпус, легендарный корпус, сталинская гвардия смело в бой идет". Но в марте 1942 г. он начал формироваться фактически заново. Большие потери в прошедшую осенне-зимнюю компанию привели к тому, что в кавполках почти не оставалось людей, лошадей, матчасти.

До середины мая наш 4-й ОКАД располагался в деревне, личный состав занимался рутинной учебой и бытом. С наступлением тепла мы перебрались в лес, где жили в шалашах из лапника. Вскоре получили лошадей, амуницию, оружие, стали осваивать верховую езду и даже элементы вольтажировки.

В середине июня 1-й Гв.Кавкорпус начали перебрасывать на участок Юго-Западного фронта между притоками Жиздры ѕ Вытебеть и Рессета. Конные полки шли только по ночам, днем отсыпались в лесах или населенных пунктах. Неописуема была красота здешней природы и особенно плесов реки Жиздры. Странно и не совсем понятно звучали древние славянские названия речушек и деревень. В конце этого похода наш артдивизион занял противотанковою оборону на открытом пространстве километрах в пятнадцати от передовой. Выкопав капониры и поставив в них свои двенадцать 76-миллиметровых орудий образца 1939 года, дивизион целый месяц вел почти что мирную воинскую жизнь. На нашем участке фронта было тихо, немцы особой активности не проявляли, чего нельзя сказать об их пропагандистской деятельности. Весь июль почти постоянно висевший над нами двухфюзеляжный самолет-разведчик противника, окрещенный бойцами "рамой", разбрасывал бесчисленное количество листовок с рекламой Русской освободительной армии (РОА) Власова. Все они кончались призывом переходить на сторону РОА, назывался пароль "штык в землю". Возможно, это было во многом блефом. Генерал Власов сдался в плен под Ленинградом, как я узнал после войны, в середине июня 1942 года. Трудно поверить, что он мог за две-три недели создать и организовать для серьезных военных действий такой огромный и сложный механизм как армия.

76-мм дивизионная пушка Ф-22 УСВ, принадлежащая 368 СД 17 А

По-видимому, в июле 1942 года это были отдельные подразделения типа батальонов или полков. Но факт таков, что в конце июля противник на нашем участке перешел в наступление без артподготовки и быстро прорвал оборону. Прошел слух, что переодетая в красноармейское обмундирование большая группа власовцев просочилась в наш тыл и вырезала державший оборону батальон, открыв дорогу для прохода немецких танков. Так начались августовские бои 1942 года на Жиздре.

2. АВГУСТОВСКОЕ СРАЖЕНИЕ НА ЖИЗДРЕ. ПРИКАЗ "НИ ШАГУ НАЗАД"

Немцы ввели в бой большое количество танков и пехоты, нанося удар на север к Жиздре с явным стремлением двигаться в направлении Калуга-Москва. Было очевидно, что это отвлекающий маневр, цель которого не допустить переброску наших резервов к Сталинграду, где уже завязались бои на улицах города.

Лето 1942 года было не похоже на лето 1941-го, но также по-своему трагично. Южный фланг огромного фронта от Черного до Баренцева моря оказался разгромлен. Потеря Сталинграда неизбежно повлекла бы полную утрату Украины и Кавказа со всеми тяжелейшими стратегическими последствиями. По-прежнему ощущалась острая нехватка танков, самолетов, орудий. Перестройка эвакуированной на Урал и в Сибирь военной промышленности еще не была завершена. Народ фактически голодал, даже во фронтовых частях чувствовалась нехватка продовольствия. Во время боев на Жиздре наша еда временами состояла из сухарей да конины без соли (благо убитых лошадей хватало). В стране и армии распространилось ощущение неопределенности - что же дальше?

В первых числах августа 1942 года, когда 1-й Гв.Кавкорпус уже ввязался в тяжелые бои с наступающим противником, в частях зачитали приказ Верховного Главнокомандующего № 227, который бойцы окрестили приказом "ни шагу назад". Это был, безусловно, исторический документ, появившийся в нужное время с целью создать в армии психологический перелом. В необычном по содержанию приказе впервые многие вещи назывались своими именами, от чего наш народ давно был отучен. Уже первая фраза ѕ "Войска Южного фронта покрыли позором свои знамена, оставив без боя Ростов и Новочеркасск..." вводила в шок. Далее говорилось, что армия отступает, бросая на произвол своих матерей и отцов, братьев и сестер, в ней господствуют настроения, что Россия велика, и отступать можно еще далеко. Сталин приказывал железной рукой навести порядок, создать заградотряды и штрафные роты с целью не допускать неконтролируемого отхода войск. Необычным было и то, что методом наведения порядка он призывал учиться у Гитлера, который сумел предотвратить полный разгром немецкой армии под Москвой зимой 1941-42 года. После выхода приказа № 227 мы почти физически начали ощущать, как в армии заворачиваются гайки.

Сталин был безусловно палачом, пролившем море крови своего народа, диктатором, привыкшем действовать по старым азиатским канонам. Но, обладая незаурядным умом и организаторскими способностями, он умел жестко управлять огромным государством. Хотя ошибочные оценки Сталиным возможностей и намерений Гитлера дорого обошлись стране в 1941 году, трудно себе представить нашу победу в Отечественной войне, если бы в Советском Союзе у власти тогда стоял другой человек, более либеральный и демократичный. В этой связи нельзя согласиться с господствующей в современной печати абсолютно негативной оценкой пакта Молотова-Риббентропа, заключенного в 1939 году. Отодвигая границы СССР на 500 километров на запад, этот пакт действительно игнорировал интересы Польши и Прибалтийских республик, но в тех конкретных исторических условиях он оказался спасительным для России. Стоит только поставить вопрос, как протекала бы война с Германией, если бы вермахт начал наступление не с линии Молотова-Риббентропа, а со старой границы СССР. Москва и Ленинград, скорее всего, попали бы в руки немцев уже к началу осени 1941 года, а в конечном итоге СССР превратился бы во второстепенное государство в лучшем случае за Волгой, а то и за Уралом. В этом смысле пакт Молотова-Риббентропа можно считать исторической ошибкой Гитлера.

Весь август 1942 года немцы продолжали рваться к Жиздре. Почти беспрерывными стали налеты пикирующих бомбардировщиков Ю-87, в тактике которых по-прежнему была значительная доля психологического фактора. Выбрав цель, группа пикировщиков делала над ней несколько кругов. Затем, включив для испуга специальные сирены, самолеты по очереди пикировали в центр круга, повторяя такие заходы по нескольку раз. При этом они себя чувствовали в полной безопасности, так как специализированное зенитное прикрытие наших боевых порядков, как правило, отсутствовало. Вместе с тем в воздухе начали появляться наши истребители, но не старые тупорылые И-16, а новые остроносые машины типа "Як" или "Ла". В небе регулярно завязывались воздушные бои. Особенно запомнился один из них, развернувшийся прямо над нашими головами. На барражировавшую пару наших самолетов напал внезапно вынырнувший из облака "Ме-109", второй "мессер" прикрывал его с хвоста. В действиях немца чувствовался профессионал высокого класса. Первой же очередью он подбил наш истребитель, который камнем пошел к земле. Выпрыгнувший из кабины летчик раскрыл парашют и стал медленно снижаться. Но здесь немецкая пара повела себя не по-джентельменски, пытаясь расстрелять его из пулеметов. Напарник нашего летчика действовал достойно. Кружась вокруг парашютиста он короткими очередями отгонял вражеские самолеты пока тот не приземлился. Потом я прочитал в газетах, что в августовских боях на Жиздре действовала берлинская школа ассов.

От больших потерь при отступлении нас спасали густые леса по берегам Жиздры, но не всегда. Как-то командир одной из батарей дивизиона (несмотря на свои девятнадцать лет он уже был старшим лейтенантом) взял меня в качестве коновода на передовую. Оседлав лошадей, мы быстро добрались до занявшего оборону эскадрона и провели там в окопах беспокойную ночь. Почи бспрерывно раздавались пулеметные очереди, огненные трассы пуль проносились среди сосен над нашими головами. Но оказалось, что нам повезло. Как раз в эту ночь противник нанес мощный артиллерийско-минометный удар по огневым позициям нашего дивизиона. Вернувшись, мы не узнали знакомого места: сплошные воронки от снарядов и бомб, поваленные деревья, разбитые и перевернутые пушки.

Полки 1-го Гв.Кавкорпуса в течение августа отошли всего на 30-40 километров и остановились на Жиздре. Батареи дивизиона ночью заняли огневые позиции на северном берегу реки, тщательно замаскировав орудия в лесу. Сверху пришел строгий приказ: открывать огонь только по танкам. Утром на противоположном берегу Жиздры из опушки леса появилась пехота противника и начала атаку на прижатых к берегу кавалеристов. Орудийным расчетам хорошо было видно, как немецкие солдаты с засученными рукавами мундиров шли в полный рост не стреляя и не ложась. Эскадрон не выдержал психической атаки и начал отходить. Командир одной из батарей дивизиона, нарушив приказ, открыл двумя орудиями огонь прямой наводкой через реку, быстро заставив атакующих залечь. Ободренные поддержкой кавалеристы поднялись в контратаку и на плечах противника ворвались в лес. Через полчаса звено пикирующих бомбардировщиков Ю-87 разбомбило огневые позиции этой батареи, нанеся ей немалые потери.

В начале сентября части вермахта форсировали Жиздру и создали небольшой плацдарм на ее северном берегу. На этом их наступательный порыв иссяк, фронт стабилизировался.

Наш корпус снова был отведен на формировку.

В середине сентября части корпуса разместились в глухих лесах вблизи города Сухиничи. Здесь мы вырыли землянки для жилья, построили конюшни для лошадей и с началом зимы стали заниматься обычной для кавалеристов работой ѕ переходом с колесного транспорта на санный. Сани-розвальни пришлось делать самостоятельно. Поразительно было виртуозное умение бывших владимирских и ивановских колхозников с помощью одного топора изготовить любое, даже самое сложное изделие из дерева.

В дальнейшем зимние будни были заполнены уходом за лошадьми (не менее трех часов в день) и матчастью, учебой.

После окружения группировки Паулюса в Сталинграде (ноябрь 1943 года) настроение в армии поднялось, чувствовалась близость больших перемен. Да и с питанием стало получше, начали поступать американские продукты, в основном консервы в виде свиной тушенки и сухой яичный порошок. Запомнился приезд руководителя Монголии маршала Чойболсана, который подарил нашему корпусу эшелон монгольских полушубков розового дубления и отличных меховых рукавиц, а также несколько эшелонов диковатых низкорослых монгольских лошадок. Маршалу дали возможность выпустить очередь из 37-миллиметровой зенитной полуавтоматической пушки, чем он остался очень доволен.

В конце года пошли слухи о новом вооружении, поступающем с Урала, в частности о тяжелых самоходных артиллерийских установках, сокрушающих любой танк, противотанковых так называемых подкалиберных снарядах, прошивающих любую броню.

Но и вермахт перевооружался. В январе 1943 года под Ленинградом был подбит супертяжелый танк "Тигр" с броней небывалой толщины. Листовка, быстро составленная и распространенная нашим командованием, давала описание танка с указанием его слабых мест. Почти одновременно появилась листовка, обобщающая Сталинградский опыт борьбы штурмовых групп с противником в условиях большого города.

Все это способствовало росту боевого духа армии, увидевшей наконец реальные признаки приближения перелома в ходе войны.

1943 год

1. ВЕСЕННЕЕ СРАЖЕНИЕ ЗА ХАРЬКОВ

Зиму 1942-43 года 1-й Гв. Кавкорпус провел в лесах на юго-западе Калужской области. В феврале, после завершения разгрома армии Паулюса в Сталинграде, корпус получил приказ о перебазировании. Погрузившись на станции Сухиничи в товарные вагоны вместе с конями и орудиями, наш 4-й отдельный конартдивизион (ОКАД) медленно, с частыми, иногда по несколько дней остановками, начал движение к Москве. Обойдя столицу с юга по окружной дороге, эшелон повернул на Воронеж. Дальше мы начали движение ускоренным темпом, нигде по долгу не задерживаясь. На недавно освобожденной от оккупантов территории составы следовали по только что восстановленной железнодорожной колее в одном направлении ѕ на юг с интервалами, задаваемыми прямой видимостью впереди идущего эшелона. Было очевидно, что происходит наращивание наших сил в районе Харькова. Разгрузившись в начале марта вблизи Купянска, артдивизион своим ходом двинулся к Балаклее, небольшому городку на восточном берегу Северского Донца южнее Харькова. Вся эта местность была освобождена от немцев в феврале. По дороге встречаем остановившуюся колонну крытых брезентом трофейных грузовиков со спящими в кабинах пьяными водителями. Быстро выясняем, что машины загружены ящиками с немецкой можжевеловой водкой. Тут же, не слезая с коней, пробуем отдающее хвоей спиртное, в результате чего прибываем в Балаклею навеселе. На западном берегу Донца против города оставался наш небольшой плацдарм, остальную часть берега уже вновь заняли фашисты. В Бакалее узнаем о драматической судьбе двух кавалерийских дивизий нашего корпуса, отправленных из-под Москвы за две недели до нас и успевших совершить рейд почти до Днепра. Там они попали под известный контрудар двенадцати немецких танковых дивизий, были окружены в открытой степи и разгромлены. Отдельным группам кавалеристам удалось прорваться к Донцу. Из 1-й гвардейской кавдивизии вернулся отряд майора Дзюбы, бывшего командира нашего дивизиона. Я был знаком с его ординарцем (каждому кавалерийскому офицеру полагался ординарец, он же коновод, ухаживающий за лошадью командира), который рассказал мне о трагических подробностях неудачного рейда. У них на глазах (он с майором спрятались в овраге и наблюдали издали) немецкие танкисты собрали более сотни разогнанных по снежному полю красноармейцев и, построив в шеренгу перед танком, расстреляли из пулемета.

В середине марта остатки 1-й Гв. КК перебросили ближе к Харькову. Кавалеристы, в том числе и наш артдивизион, заняли оборону вокруг большого наполовину сожженного села Непокрытое, раскинувшегося на холмах между Харьковом и Донцом. Огневые позиции дивизиона разместились на западной окраине села вдоль спускавшейся с холма улицы с расчетом держать под прицелом широкую речную пойму. За поймой в двух километрах западнее располагался наблюдательный пункт, куда мы протянули полевую телефонную линию. В стереотрубу, которую артразведчики поставили на чердаке какого-то большого строения, были видны окраины Харькова. Нашими соседями здесь оказались наблюдатели полка тяжелых самоходных артиллерийских установок. Такие САУ только начали поступать на вооружение, и мы их видели впервые. Из разговоров с соседями узнаем, что их полк на днях прибыл прямо с Урала по железной дороге, комплектовался наспех преимущественно рабочими от станка. Полк САУ вместе с частями нашего корпуса уже на следующее утро попал под удар танков дивизии СС "Мертвая голова", которая обошла Харьков с севера и повернула на юг для завершения окружения города. Что произошло с этим полком, не известно. Его великолепных пушек мы не видели и не слышали ни во время боев за Непокрытое, ни после. В тот день события развивались с возрастающим накалом. На рассвете я получил по телефону приказ срочно снять связь и вернуться в Непокрытое. Тотчас связисты начали намотку кабеля на катушки, которые укладывались в двуколку (двухколесную повозку, запряженную одной лошадью), я ехал рядом верхом. На середине поймы у небольшой речки стоял брошенный еще в 1942 году наш легкий танк. Когда мы с ним поравнялись, перед моей лошадью взметнулся фонтан снега, затем второй. Это был верный признак падения в мягкий болотистый грунт "болванок" - немецких не разрывающихся при ударе о землю противотанковых снарядов. Я оглянулся и увидел, как с севера примерно в километре от нас из-за заснеженных холмов в шахматном порядке выползали вражеские танки, ведя огонь на ходу. Их число быстро нарастало, и мы вскоре сбились со счета. Нашей небольшой группе досталось попутно: видимо, брошенный танк немцы посчитали важной мишенью. Мы ускорили темп работы и без потерь вернулись в штаб дивизиона. Огонь прямй нводкой, открытый батареями по танкам, длился недолго, так как на каждое орудие имелось всего по четыре снаряда. Артиллеристы попытались снять пушки с огневой позиции, но тянувшие орудия шестерки коней-тяжеловесов, попарно запряженных цугом, были слишком заметной целью и быстро расстреливались противником. Между тем бой за Непокрытое разгорался, немцы уже частично заняли село. Несколько наших "тридцатьчетверок" медленно пятились по сожженной сельской улице, изредка останавливаясь для орудийного выстрела. То и дело раздавались необычные быстро затухающие звуки, как будто кто-то натягивал и отпускал гигантскую тугую струну - так рикошетировали от мерзлого грунта вражеские "болванки". Свернув связь, мы, телефонисты, на время остались без работы и направились пообедать. Полевая кухня, как нам казалось, стояла далеко в тылу на юго-восточной окраине села под большим обрывом, прикрывающим ее с севера. Только принялись за еду, как прямо над нашими головами к обрыву вышел вражеский танк. К счастью, кухня была в мертвой зоне и поэтому недосягаема для его пуль и снарядов. Танк по каким-то причинам не стал спускаться вниз и, сделав пару выстрелов из пушки по мостику внизу, убрался восвояси.

Вернулись в штабную хату, я увидел командира дивизиона, майора Калашникова, сидящим на стуле в межоконном пролете спиной к стене. За окнами во дворе беспрерывно рвались снаряды, но этот храбрый и хладнокровный человек как будто не обращал внимания на них. Положение дивизиона становилось критическим. Почти все Непокрытое уже было в руках противника, орудия вывозить было нечем, а приказ об отступлении не поступал. Узнав от меня, что телефонная связь с прикрывавшими село кавалеристами прервана, майор приказал послать к ним связного. Вскоре тот вернулся и доложил, что кавполк покидает позиции, после чего командир самостоятельно отдал приказ об отходе.

Проведя ночь в лесу, мы на следующее утро были уже в четырех километрах от Непокрытого в районном центре Старый Салтов. Это было большое селение, протянувшееся вдоль западного берега Донца, через которое к деревянному мосту на реке проходило шоссе из Харькова. Части корпуса заняли оборону на северной и западной окраинах Старого Салтова, но уже через несколько дней поступил приказ об отходе за Донец.

Я не помню более неудачно проведенной операции.

Солнечным утром 19-го марта остатки 1-го Кавкорпуса начали вытягиваться к мосту по длинному земляному пандусу. Неожиданно появилась большая группа пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и, не встречая огневого противодействия, сбросила с одного захода весь бомбовый груз на мост и подходы к нему. Не имея возможности свернуть с узкой дороги, повозки, пушки, пулеметные тачанки, машины скатывались переворачиваясь с крутых склонов насыпи. Почти одновременно с севера вдоль Донца, смяв слабое прикрытие, к мосту прорвались танки с десантом автоматчиков все той же дивизии СС "Мертвая голова". Прижатые к реке и дезорганизованные бомбежкой, наши части не смогли оказать серьезного сопротивления и хаотично пытались переправиться через реку кто по льду, кто по стропилам разрушенного моста.

Мне, можно сказать, повезло. Снимая свою телефонную технику, я задержался в штабной хате и покинул ее, когда наш дивизион уже подходил к мосту. Через несколько минут после бомбежки у пандуса началась непрерывающаяся пулеметно-автоматная стрельба. Идти туда уже не имело смысла, и я вместе с несколькими бойцами двинулись по сельской улице на юг, надеясь отыскать безопасную переправу. В километре ниже моста наша небольшая группа перешла по нетронутому льду на восточный берег Донца. Оказавшись в безопасности, мы решили досмотреть чем закончится бой. Тут произошел эпизод, который хоть немного порадовал нас в тот тяжелый день. С запада снова появилась группа Ю-87-х и легла на боевой курс, нацелившись на центральную часть Старого Салтова. Вступившая уже сюда вражеская пехота пускала одну ракету за другой, обозначая свое присутствие. Но, видимо, у противника произошел какой-то сбой, и его бомбардировщики, не обращая внимания на сигналы, отбомбились по своим.

После долгих ночных хождений от села к селу мы в конце концов нашли свой дивизион и затем отсыпались целый день. К вечеру меня и еще нескольких человек вызвал командир дивизиона. Дело оказалось в следующем. Накануне в бою на западном берегу у моста погиб помначштаба дивизиона гвардии старший лейтенант Валерий Петрович Алхазов. Он ехал верхом, держа на седле перед собой металлический ящик со штабными документами. Сраженный пулей в грудь Алхазов, свалившись с коня, успев лишь сказать своему ординарцу: "Фомин, спасайся..." Перебравшись на восточный берег по стропилам моста, Фомин доложил об этом командиру дивизиона, который решил послать добровольцев для спасения документов. Вызвался идти на западный берег и я. Мне хотелось достойно похоронить В.П. Алхазова, который был моим другом. Вечером мы на санях подъехали к берегу Донца, где уже окопались кавалеристы. У них выяснили, что на другом берегу тихо, немцы ничем себя не проявляют, а по льду можно перебраться, если взять с собой доски для перекрытия полыней. Добровольцы разделились на две группы по четыре-пять человек, одна из которых решила искать переправу южнее моста, а вторая пошла вдоль восточного пандуса, захватив с собой несколько досок. Ко второй группе присоединился и я.

Была светлая лунная ночь, слегка подморозило. Мы осторожно крались вдоль тянувшейся к мосту насыпи, напряженно ожидая встретить пулеметную очередь. Но было тихо, что придало нам смелость. Удачно перешли по льду на западный берег. При мертвенном лунном свете перед нами предстала картина побоища, которую я до сих пор не могу забыть. Разбросанные по заснеженному полю повозки, сани, пушки, некоторые из них опрокинуты, застывшие в разных позах убитые солдаты, труппы коней и бродящие среди всего этого бесхозные лошади. Особенно нас потрясла пулеметная тачанка, запряженная четверкой лошадей, три из которых были убиты, а раненая левая пристяжная безостановочно, как маятник, через одинаковые промежутки времени то вставала, то ложилась. Видимо, кони тоже могут терять рассудок... Операция завершилась благополучно, без стрельбы. Нашли труп Алхазова, ящик с документами, все это погрузили в розвальни, запрягли в них одну из прибившихся к нам лошадей и переправились на восточный берег по нетронутому льду в полукилометре южнее моста. Успех операции объяснялся благоприятным для нас непредвиденным обстоятельством. Отбросившие нас за Донец немцы были на пределе своих сил и отдыхали в теплых домах Старого Салтова в полукилометре от моста, не выставив на берегу даже наблюдателей.

Гвардии старшего лейтенанта В.П. Алхазова похоронили с воинскими почестями на площади у школы в деревне Шевченково-2 Валуйского района Курской области.

Несмотря на весенние неудачи, в армии росла уверенность в том, что перелом в ходе войны уже наступил, и мы обязательно будем в Берлине.

2. ОТ БЕЛГОРОДА К ДНЕПРУ

В начале апреля 1943 года 1-й Гв.Кавкорпус отвели на переформировку в тыл вблизи крупной узловой станции Валуйки. Как раз в это время началась серьезная перестройка армии, учитывающая полуторагодичный опыт военных действий. Была введена новая форма одежды, напоминающая форму царской армии, произведено почти полное перевооружение новой боевой техникой. Наш 4-й Отдельный конно-артиллерийский дивизион (ОКАД) преобразовали в пятибатарейный 143-й Гв.Истребительно-противотанковый артиллерийский полк (ИПТАП). Мы получили двадцать новейших 76-миллимитровых орудий ЗИС-3 с автомобилями-тягачами. Хотя теперь в полку полностью отсутствовали лошади, он остался в составе 1-го Гв.Кавкорпуса, огневая мощь которого была существенно увеличена за счет так называемых штатных частей усиления. К ним, кроме нашего ИПТАПа, относились артиллерийско-минометный полк, полк гвардейских минометов ("катюш") и танковый полк, вооруженный английскими танками "Валентайн" (нечто среднее между нашими Т-34 и Т-70).

Во время Курской битвы летом 1943 года 1-й Гв.Кавкорпус находился в резерве вблизи района боев и, по-видимому, был предназначен для развития предполагаемого контрнаступления. Сразу же после взятия нашими войсками Белгорода 5 августа мы уже двигались по его улицам на запад. Наступление к Днепру развивалось медленно, но неуклонно. В освобожденных селах левобережной Украины бросалась в глаза непривычная для российских деревень картина ѕ много разгуливающих по улицам молодых мужчин призывного возраста. Как только в селе восстанавливалась советская власть, проводилась немедленная мобилизация этих молодых людей в армию. Из них создавались целые воинские части, которые армейская молва прозвала "сумскими дивизиями" из-за того, что солдаты в них ходили в гражданской одежде с огромными деревенскими сумками за спиной, наполненными домашней снедью. В таком виде без должного вооружения и необходимой подготовки этих людей часто бросали в бой.

Во время наступления к Днепру немецкие самолеты, как всегда, забрасывали нас листовками. Запомнилась одна из них необычогосодержания. В ней фашистские пропагандисты, подчеркивая мощь вермахта, приводили цитату из приказа Верховного главнокомандующего нашей армии № 227, в которой Сталин призывал учиться у Гитлера наведению порядка на фронте на примере того, как было остановлено отступление немецкой армии под Москвой зимой 1941-42 года.

В крупных сражениях западнее Харькова наш корпус не участвовал и уже в середине сентября вышел к днепровским берегам южнее Киева в районе Переяслав-Хмельницкого. Незадолго до этого в наступающих частях был зачитан приказ Сталина о присвоении звания Героя Советскою Союза любому военнослужащему, который преодолеет Днепр и закрепится на его правом берегу. Этот приказ, безусловно, усилил наступательный порыв наших частей. Еще не видя днепровской воды, мы начали готовиться к форсированию реки с помощью подручных средств. Солдаты были мобилизованы на поиск бревен, досок, металлических скоб, веревок ѕ всего, что пригодно для изготовления плотов. Но уже через сутки полк был снова на марше. Двигаясь в северном направлении, он форсировал Десну, а затем в одну из ночей Днепр по уже наведенному понтонному мосту. Рассвет застал нас на безлесном плацдарме далеко севернее Киева. Не заставили себя долго ждать вражеские самолеты. Более десятка пикирующих бомбардировщиков Ю-87 начали бомбить наши батареи. Бросилось в глаза изменение тактики штурмовки с воздуха. Если в 1941-42 году эти самолеты выстраивались в кольцо вокруг одной выбранной мишени и затем по очереди пикировали на нее, то теперь

они разбивались на пары, каждая из которых обрабатывала свой определенный объект. Через несколько дней полк перебросили на другой плацдарм ближе к Киеву, затем на третий. Так прошел весь октябрь. В памяти осталось несколько эпизодов. Перебравшись через Днепр как обычно ночью на один из "пятачков", утром обнаружили, что находимся в роще среди многочисленных трупов немецких солдат. Рядом метрах в ста я наткнулся на полтора десятка лежащих в небольшом окопе обожженных тел в деревенской одежде явно из "сумской дивизии", умерщвленных непонятно каким оружием. На другом плацдарме поразила удручающая картина: два тяжелых английских танка "Черчиль" ѕ неуклюжих машин с короткоствольной пушкой ѕ стояли на опушке леса, подбитые прямой наводкой в правый бок. Заглянув через верхний люк одного из них, увидел обугленные тела наших танкистов, которые их товарищи по непонятным причинам не удосужились похоронить.

Завершились бои 1-го Гв.Кавкорпуса на днепровских плацдармах в начале ноября на бывшем артиллерийском полигоне неподалеку от северных пригородов Киева. Здесь было собрано огромное количество артиллерии, и не только полевой, но и зенитной. Почувствовав неладное, немцы попытались бомбить наши огневые позиции. Но не тут то было. Появившаяся двадцатка Ю-87-х встретила такой плотный зенитный огонь, что тут же повернула назад и змейкой ушла восвояси, не сбросив ни одной бомбы. Подобной мощи ПВО прежде мы не видели. Утром 3 ноября сотни пушечных стволов и "катюши" начали артподготовку, которая длилась более 40 минут. Так началась битва за столицу Украины.

В этот же день мне довелось быть свидетелем прискорбного, но не столь уж редкого эпизода. Через несколько часов после артподготовки наша пехота отбила у противника детский санаторий "Пуща-Водица", открыв дорогу танкам, колонна которых собралась для входа в прорыв. Я вышел из окопа наблюдательного пункта и следил в бинокль за ходом наступления. В это время из-за Днепра показалась большая группа наших штурмовиков ИЛ-ов, которые явно рано начали пикировать прямо над моей головой, одновременно открыв огонь из автоматических пушек и выпустив висевшие под крыльями РС (реактивные снаряды). Хорошо было видно, как снаряды разрывались вблизи наших танков.

Вечером части 1-го Гв.Кавкорпуса форсировали небольшую речку Ирпень и начали движение на запад. Ночью наши разведчики случайно наткнулись на отступавшую немецкую колонну, двигавшуюся рядом параллельно нам. Мы поняли, что начался общий отход немецких частей от Киева. Вскоре 1-й Гв.Кавкрпус получил приказ развивать успех в направлении Житомира.

3. ПРОРЫВ ИЗ ОКРУЖЕННОГО ЖИТОМИРА

Преодолев довольно вялое сопротивление противника, 1-й Гв. Кавкорпус 11 ноября 1943 года вступил в Житомир. Немцы, беспорядочно отступая, оставили в городе фронтовые склады обмундирования и продовольствия, в том числе большое количество офицерских новогодних посылок. Французский коньяк, португальские сардины, шоколад являлись для нас невиданными деликатесами. Все это было незамедлительно выпито и съедено. Как ни странно, в Житомире сохранились склады с армейским обмундированием, оставленные Красной Армией в 1941 году, что позволило многим из нас обновить свою поношенную и потрепанную одежду. Особенно хороши были довоенные артиллерийские фуражки с черным околышем, которыми мы заменили свои полинявшие пилотки.

Через несколько дней противник пришел в себя, собрал резервы и окружил Житомир. Расположенные в городе наши немногочисленные части заняли круговую оборону. Мне пришлось руководить телефонным коммутатором, обеспечивающим связь штаба полка с батареями, расположенными в различных местах города. Провода часто рвались, и моим шести-семи подчиненным работы было невпроворот. Совсем некстати рядом оказался совершенно целый спиртоводочный завод, что создавало весьма непростую для русской армии проблему. Пришлось принять, по-видимому, единственно правильное в тех условиях решение. Поставив канистру с водкой рядом с собой так, чтобы никто не мог ее открыть без разрешения, я во время завтрака наливал всем по стакану, то же самое делал за обедом и ужином. Все были довольны, в меру навеселе и работу выполняли исправно.

Между тем кольцо вокруг города сжималось. Батареи полка, периодически открывая огонь прямой наводкой, постепенно отходили на запад вдоль Киевского шоссе. К вечеру 18 ноября они оказались уже вблизи железнодорожного вокзала. Положение заметно обострилось. Около полуночи меня вызвал командир полка и приказал уточнить место, до которого дошел противник. Я и три моих бойца стали пробираться огородами вдоль домиков, стоявшим по обеим сторонам шоссе. Ночь была темная, скупо освещаемая лишь пламенем немногочисленных пожаров. Вскоре до нас донесся шум моторов, стала слышна немецкая речь. Когда мы попытались подойти ближе к шоссе, нас встретили винтовочные выстрелы в упор, легко ранившие одного из красноармейцев. Отпрянув за угол сарая, решили выждать. Через пару минут из кювета поднялись два немца и, видимо успокоившись, ушли на другую сторону дороги. Вернулась наша небольшая группа тем же путем, как и шла в разведку, не встретив ни единого русского солдата, ни немца. Стало ясно, что непрерывного фронта вокруг Житомира нет, есть лишь отдельные очаги обороны. Возникло тревожное чувство. Так же как мы, в город могла беспрепятственно проникнуть не только пехота противника, но и бронетехника. После доклада командиру полка я получил новый приказ ѕ снять телефонную линию, проложенную вдоль длинной улицы, ведущей от вокзала к центральной площади Житомира. Очевидно, уже было принято решение о выходе наших частей из города.

Отделение связистов начало привычную работу ѕ намотку на катушки полевого телефонного кабеля, лежавшего на земле или подвешенного на домах и деревьях. Мне пришлось снимать провод на последнем участке перед площадью. До нее оставалось метров сто, когда из боковой улицы на малом ходу выехал танк и остановился, как бы вежливо пропуская работающего солдата с катушкой на груди. В ночной темноте танк трудно было разглядеть. Мелькнула мысль, откуда вдруг в городе наши танки, до этого их никто не видел. Дойдя до площади и закончив работу, я свернул за угол. В этот момент медленно следовавший за мною танк (он оказался вражеским) остановился и внезапно открыл пулеметный огонь по скопившимся на площади обозам и машинам. Красивый пучок трассирующих пуль веером обходил площадь от края до края. Однако поскольку танк был один, паники не возникло, армия была уже не та, что в 1941 году ѕ сказывался опыт, да и отходить было некуда. Бойцы скрывались от пуль за домами, в подъездах и спокойно выжидали. Танк не решился выехать на площадь и, постреляв минут пятнадцать, ушел задним ходом.

На рассвете скопившиеся на площади воинские части начали покидать город. Образовалась длинная колонна, как вскоре выяснилось, без единого командования и надежной связи. Впереди шел кавполк, затем пехотные подразделения, какие-то партизаны, даже кто-то гнал стадо коров. Наш ИПТАП двигался в хвосте. Замыкал колонну "студебекер", груженый имуществом связи. На правой подножке грузовика стоял я с автоматом в руке, в кузове сидели несколько солдат. Так как ночь была холодной, накрапывал дождь, я надел поверх бушлата взятый прямо со склада новенький немецкий офицерский плащ. В кабине находились Ваня Иванченко, высококлассный кадровый водитель, только что побывавший в своем родном селе под Киевом, старший лейтенант ѕ парторг полка и мой непосредственный руководитель ѕ начальник связи полка, усатый капитан-кавалерист, воевавший еще в армии Буденного. С капитаном мне пришлось служить недолго, всего месяца три, но я многому научился у этого умнейшего человека. К большому сожалению, за давностью лет не могу вспомнить его начинавшейся на букву "К" фамилии. Всем троим в кабине оставалось жить не более двух часов. Но обо всем по порядку. День был пасмурный, из-за чего направление движения можно было определять лишь приблизительно. Сначала колонна пошла по грунтовой дороге примерно на северо-восток, но встретив танки противника, открывших по ней огонь, повернула на север, а затем на северо-запад. Двигались медленно, с частыми остановками. Проехав через небольшой лесок, увидели в полутора километрах идущие наперерез нам по шоссе крытые брезентом грузовики с пушками на прицепе. По колонне, начиная с головы, пошел слух: "это немцы". Наши орудийные расчеты быстро привели пушки в боевое положение и начали разгружать снаряды. Если бы в этот момент мы открыли огонь, то наверняка разметали бы не успевшего развернуться противника, обеспечив себе проход к своим с наименьшими потерями. Но вскоре по колонне передали, что по шоссе движутся наши войска. Батарейцы начали снова цеплять орудия к тягачам, грузить снаряды. Пустивший этот слух был явный провокатор, так как через несколько минут стало ясно, что впереди все-таки немцы. Воспользовавшись нашим замешательством, они успели развернуть свои орудия и открыть огонь прямой наводкой. Нам не оставалось иного выхода, как ринуться вперед напролом. Слева в упор стреляли немецкие пушки, справа из деревни неслись трассы пулеметных очередей. Впереди взлетает на воздух повозка, затем вторая. Мелькнула мысль о самом худшем. Но наш лихой шофер, делая немыслимые зигзаги, все-таки доводит машину до шоссе. Из кювета буквально из под колес выскакивают немцы и трусцой убегают. Стреляем по ним кто из чего может. Грузовик, преодолев шоссе, выходит наконец из зоны огня. Но тут возникает новое препятствие ѕ насыпь железнодорожного полотна Житомир-Коростень. Слева, в километре, небольшая кирпичная будка у перехода грунтовой дороги через рельсы. Справа ѕ двести метров бездорожья и перекрытый небольшим виадуком проем в насыпи. Мгновенно прикидываю: "студебекер" под мостом пройдет, хотя и срежет брезентовое покрытие кузова. Говорю об этом капитану через опущенное стекло кабины и добавляю, что будка хороший ориентир и наверняка пристрелена. Однако он, полагая, видимо, что все опасности позади, приказывает повернуть налево за идущей впереди грузовой полуторкой, которая через несколько мгновений вспыхивает от прямого попадания снаряда. Я снова обращаюсь к капитану: "Давайте повернем, пока не поздно, вы же видите, что у переезда не проскочить". Но пожилой офицер, казалось бы умудренный жизнью и войнами, неожиданно принимает, как часто бывает у русских, не оправданное, но броское решение: "прорвемся, где наша не пропадала..." Когда водитель, дав полный газ, начал правый поворот к будке, где-то совсем рядом раздался орудийный выстрел. Через мгновение я уже летел в воздухе, сброшенный с подножки взрывом, звука которого я даже не услышал. Снаряд пушки, стрелявшей прямой наводкой с близкого расстояния, попал, по-видимому, в левую дверцу, убив всех троих находившихся в кабине. Мне, продолжавшему в момент взрыва что-то говорить капитану через правую дверцу, достались осколки в голову и лицо. Сознание я потерял уже на земле от острой боли в ногах, по которым проехали задние колеса двигавшегося по инерции грузовика. Очнулся от громких команд на чужом языке, раздававшихся где-то рядом. Лоб и глаза залиты кровью, почти нечего не вижу, в ноге сильная боль, автомат куда-то отбросило взрывом. Решил попробовать встать на ноги. Чувствую, что хотя и больно, могу шагать. Подошел к остановившемуся "студебекеру", который почему-то не загорелся. У правой подножки на земле лежал мертвый капитан с разбитой головой. Вооружившись его пистолетом, пошел в полный рост к переезду. Пули свистят, но меня не задевают. За переездом было тихо, шагали несколько вырвавшихся из кольца бойцов. Подошел к одному из них, находившемуся до взрыва в кузове, Саше Веденееву. Узнав меня с трудом, он перебинтовал мою голову с помощью индивидуального пакета и усадил на чью-то подвернувшуюся пароконную повозку, наполненную катушками с телефонным кабелем. Уже за линией фронта нам стали попадаться группы бойцов, идущих к передовой. Один из них вдруг подошел к повозке и набросился на меня с криком: "А, фриц проклятый, наелся земли русской!". Через несколько минут в том же духе ко мне обратился другой солдат. Тут до меня дошло, что я в своем длинном прорезиненном плаще, накинутом поверх бушлата, без головного убора и с коротко остриженными волосами очень похож на раненного немецкого офицера. Этот плащ был одной из тех случайностей, которые на войне спасают человека или, наоборот, обрекают на смерть. Когда я, безоружный, с окровавленной головой без фуражки, в трофейном плаще шел к переезду на глазах вражеских солдат, они, по-видимому, приняли меня за попавшего в плен немца, который из-за ранения плохо видит и не способен ориентироваться. Второй случайностью оказалось то, что колеса грузовика сломали лишь малую берцовую кость моей ноги ( это показал рентген в госпитале), благодаря чему я сгоряча смог пройти 200-300 спасительных метров. Уже с повозки в госпиталь меня уносили на носилках. Мои глаза при взрыве остались целы, хотя нижнее веко правого глаза было рассечено, и я видел, куда следовало идти ѕ это можно считать третьей спасительной мелочью. Фортуна в тот день была явно на моей стороне.

1944 год

1. НЕДОЛГАЯ СЛУЖБА В 1-й Гв. ТАНКОВОЙ АРМИИ.

МАРТОВСКИЙ БРОСОК ТАНКОВ ЗА ДНЕСТР

После ранения в ноябре 1943 года при прорыве из окруженного Житомира я попал в Курск, где находился на излечении в госпитале. Но уже в конце января 1944 года я снова в направляющейся на фронт большой команде выздоравливающих. На пригородных поездах команда добралась через Льгов до Харькова, где три дня ожидала эшелона на Киев (регулярные поезда тогда еще не ходили). Здание центрального вокзала Харькова было полностью разрушено, и спали мы на полу в расположенном на привокзальной площади почтамте. Наконец нам предоставили три товарных вагона с нарами и печками, прицепленных к поезду на Киев. Общество в вагоне собралось живописное и веселое ѕ бывалые бойцы, прошедшие огонь и воду, многие были ранены еще прошлым летом на Курской дуге. Байки, анекдоты, песни лились рекой. Запомнился молодой парень интеллигентного вида с гитарой, который приятным голосом исполнял песню штрафников. "...По пыльной дороге устало рота штрафная идет... Лица нахмурены, брови суровые ѕ только вперед и вперед, искупленье нас ждет... Кто там, кто там захныкал, вспомнил жену или мать - ты не один, а нас целая рота, и каждый готов умирать..." Разговорились. Я спросил, за что он попал в штрафную роту. Оказывается, будучи радистом на одном из кораблей Черноморского флота, он находился в увольнении в Новороссийске и к несчастью попался на глаза коменданту города. Что между ними произошло, я не очень понял, но встреча закончилась тем, что молодой краснофлотец застрелил из пистолета офицера.

Перед отправлением поезда из Харькова к нашему вагону подошла женщина лет сорока с дочкой-подростком и попросила довезти до Киева, откуда они родом. На вопрос, не боится ли она ехать в такой компании, женщина ответила, что она опытная, жизнь знает и ее ничем не удивишь. Мы взяли их в свой вагон, где они забились в угол и тихо просидели всю дорогу. Ну а братва первые полчаса стеснялась, а потом забыла о них. В Киеве на прощанье она сказала: "Знаете, ребята, я в жизни всякое слыхала, но такого..."

Из Киева наша команда добралась до памятного мне Житомира, на окраине которого теперь располагался запасной полк 1-го Украинского фронта ѕ главный распределитель пополнения. В тот же день вечером я уже шагал в строю команды, направлявшейся, как вскоре выяснилось, в 21-ю Гв. Механизированную Краснознаменную бригаду 1-й Гв. Танковой Армии. У меня были артиллерийские погоны старшего сержанта и медаль "За отвагу" старого образца, которая в те времена встречалась не так уж часто. Наверное, поэтому меня сразу же назначили в мотострелковый батальон командиром противотанкового орудия и вручили новенькую 45-миллиметровую длинноствольную пушку, известную в армии под оптимистическим названием "прощай, родина".

В марте 1944 года 1-ю Гв. ТА начали перебрасывать из района Бердичева на юг для наступления к Днестру. На украинском черноземе грязь была такая непролазная, что двигаться могла лишь техника на гусеничном ходу, да еще в какой-то мере двухприводные американские грузовики "студебекеры". Мое орудие на прицепе трехтонного ЗИС'а намертво засосало в грязь вблизи какой-то деревушки, где мы простояли почти две недели, пока дороги не просохли. Когда тронулись на юг вместе с двумя другими отставшими машинами догонять свою 1-ю Гв.ТА она уже была далеко за Днестром. Путь стремительного наступления танкистов был усеян множеством трофеев. Никогда я не видел столько брошенной немецкой военной техники. Тяжелые танки "Тигр", целые стада "Пантер", чем-то напоминавших наш танк Т-34, артиллерийские орудия ѕ все это было выкрашено буро-желтыми пятнами под цвета пустыни и, видимо, переброшено прямо из Африки. В середине апреля наша небольшая группа почти достигла линии фронта под Станиславом (Ивано-Франковском). Здесь произошел довольно странный случай, в достоверность которого трудно было поверить, если бы о нем рассказали другие. Заряжающий моего расчета девятнадцатилетний парень А., родом из Курска, считался опытным бойцом, так как прошел бои на Курской дуге. В праздничный пасхальный вечер мы остановились на ночевку в крестьянской хате вблизи дороги, рассчитывая уже на следующий день попасть в свою бригаду. Хозяин хаты хорошо угостил нас самогонкой и сельской закуской. Ранним утром следующего дня стали собираться в дорогу. Ни с того, ни с сего А. заявляет: "Ребята, я себя плохо чувствую, и вообще меня сегодня убьют!.." На наши уговоры, что это ерунда, надо опохмелиться, и все пройдет, он повторял свое. Стояла солнечная теплая почти летняя погода, шоссе было отличное. Но когда до передовой оставалось несколько километров, началась какая-то суматоха: слева и справа на холмах появились двигавшиеся в тыл артиллерия и обозы, а впереди, метрах в трехстах, на перекрестке дорог возник непонятный затор. Я вместе с А., оставив машины на шоссе, пошли выяснить, можно ли ехать дальше. На перекрестке какой-то генерал с пистолетом в руке пытался навести порядок. Картина в общем ординарная: противник перешел в контрнаступление и потеснил наши части. Нас это пока не касалось, и мы спокойно пошли назад к своим машинам. Увлеченные разговором, очнулись слишком поздно, когда увидели пикирующую на нас пару Ю-87-х и услышали свист уже летящих бомб. Следуя установленному опытом правилу, перепрыгнули через кювет и ринулись под бомбы, а не от них быстрым шагом, а затем и бегом. Но, видимо, реакция наша была запоздалой. Через мгновение взрывом меня бросило на землю, я почувствовал, что осколки впились в правую ногу и голову. Дополз до межи с водой, но в неё брезгливо не полез, а лег на спину и стал материться. Оказывается, самолетов было не менее десятка, и они попарно обрабатывали разные цели. Неподалеку упала бомба килограмм на сто, меня качнуло взрывной волной. Вдруг я увидел какой-то взрыв в воздухе и было обрадовался, что сбили немецкий самолет. Но оказалось, немцы "на закуску" бросили кассетную бомбу, называемую солдатами "картошкой". В воздухе довольно большой по размерам цилиндр вспомогательным зарядом разделяется на две половины, находящаяся внутри кассета с множеством небольших мин разворачивается потоком воздуха и рассеивает их на большой площади. После этого пикировщики оставили нас в покое, найдя себе неподалеку новую цель. Я стал звать на помощь. Меня подняли на руки, из переполненного кровью сапога лилась кровь, в пятке торчал длинный осколок. К счастью, в затылочную часть головы осколки впились по касательной. А., отставший от меня не более чем на метр-полтора, был убит. Совершенно не понятно, почему самолеты набросились на нас двоих, спокойно шагающих по шоссе, поблизости никого не было, а в ста метрах находилась гораздо более привлекательная цель ѕ три автомашины, причем одна из них с пушкой на прицепе. Как будто кто-то специально наводил пикировщика именно на А. После этого ранения авиация меня преследовала всю дорогу в госпиталь вплоть до самого Киева.

Уже через пару часов, когда меня обработали в ближайшем госпитале и погрузили на повозку рядом с другим таким же бедолагой, деревню, где располагался госпиталь, начали бомбить. В такой ситуации положению тяжело раненых не позавидуешь. Не способные самостоятельно передвигаться, они могут только смотреть на небо и слать проклятия летчикам. Но все обошлось, и пожилой ездовой повез нас, наконец, в тыл. Когда стемнело, повозка заехала к стоявшему вблизи шоссе одинокому домику, де роживала польская семья. С помощью ездового мы сползли с повозки и расположились на полу комнаты, освещаемой подвешенной к потолку керосиновой лампой. Сам ездовой вышел во двор и занялся лошадьми. В это время послышался звук одинокого самолета, который сбросил только одну бомбу, угодившую, к несчастью, прямо во двор. Взрывом выбило оконные стекла хаты. Я, несмотря на раненную ногу, умудрился сбросить лампу на пол и погасить её. Вскоре в комнату вполз несущий какой-то бред ездовой, явно потерявший рассудок из-за тяжелого ранения головы. Утром, вооружившись винтовкой ездового, я выполз на шоссе и стал дожидаться попутной машины. Винтовка в такой ситуации крайне необходима, поскольку в Советской Армии существовала сволочная традиция подбирать раненных только своего полка или своей дивизии (к медикам это не относится). Несколько грузовиков пронеслось мимо, не обратив на меня внимания. Тогда я стал имитировать готовность открыть огонь по колесам. Наконец, нас подобрали и довезли до большого госпиталя в каком-то городишке, откуда после ночной бомбежки утром на грузовике отправили дальше в тыл. Когда наша машина подошла к Днестру, оказалось, что понтонный мост разведен, а с обеих сторон переправы скопились тысячи повозок и автомобилей, большинство из которых на западном берегу были загружены раненными. В этот момент в небе появляются два "Мессершмитта-109", делают разворот и улетают. Все уже по опыту знают, что вслед за ними жди пикирующих бомбардировщиков и безжалостной бомбежки. Сотни способных хоть как-то двигаться раненных покидают грузовики и уползают как можно дальше в поле. На это надо было посмотреть... Но, к счастью, все обошлось. Самолеты почему-то не прилетели, переправу вскоре навели, и мы продолжили путь на восток.

На ближайшей железнодорожной станции за Днестром раненых погрузили в товарные вагоны санлетучки. Ночью её выгнали в открытое поле, так как станции почти беспрерывно бомбили. На следующий вечер эшелон прибывает в Киев. Раненых вносят в большой зал, где рядом стоят, наверное, около десятка операционных столов. Уколы, операция, перевязка, гипс, шины ѕ всё это делается быстро. У окон уже стоит эшелон пассажирских вагонов санитарного поезда дальнего следования, в которые нас вносят прямо с операционных столов. Глубокой ночью начался очередной налет немецкой авиации на Киев (потом говорили, что самолетов было около сотни). Оказалось, что совсем недалеко от нашего эшелона расположена зенитная батарея крупного калибра, которая беспрерывно вела огонь почти до рассвета. Сверлила одна мысль: сейчас бомбардировщики навалятся на батарею, а заодно и нас сотрут в порошок. Но нам опять повезло, так как вся воздушная армада атаковала в основном дарницкий железнодорожный узел на левом берегу Днепра, а мы находились на правом. Стоял 1944 год, и сил у противника для более масштабной бомбежки не хватало. Через двое суток было восстановлено движение через Днепр. Из окон вагонов было видно, как в Дарнице засыпают огромные воронки от крупнокалиберных бомб.

После Киева мы две недели ехали спокойно, удивляясь незатемненным станциям и городам. За это время с кем только не познакомишься, о чем только не переговоришь. Здесь я впервые встретил человека, который открыто ненавидел Сталина и не боялся об этом говорить. Это был уже немолодой солдат с перебитой миной рукой, подвешенной в гипсе горизонтально на "аэроплане" ѕ специальной проволочной решетке. Отец пятерых детей, член коммунистической партии, учитель по профессии говорил мне о том, что Сталин уничтожает партию. В Кузбассе эшелон начали постепенно разгружать, а я доехал до Ленинск-Кузнецка, откуда вскоре был переведен в Прокопьевск.

2. СНОВА 1-й Гв. КАВКОРПУС.

"ДОЛИНА СМЕРТИ" НА ДУКЕЛЬСКОМ ПЕРЕВАЛЕ

После более четырех месяцев пребывания в госпиталях, связанного с третьим ранением, мне удалось получить направление не в запасной полк, а непосредственно в 1-й Гв. Кавкорпус, где я проходил службу с марта 1942 года по ноябрь 1943 года. Участок, на котором действовал корпус, примерно был известен из писем сослуживцев ѕ Западная Украина, южный фланг 1-го Украинского фронта. В начале сентября я уже выходил на перрон вокзала в Киеве, куда пришлось добираться поездом с несколькими пересадками. Здесь на глаза мне попался лейтенант с фиолетовыми кавалерийскими погонами. Оказалось, что он тоже из 1-го Гв. Кавкорпуса. Искать свою часть решили вместе. До Львова ехали на товарных поездах, а одну ночь даже на крыше вагона санитарного поезда, следующего к фронту. Путь от Львова до передовой проделали на попутных грузовиках, что в то время было организованно довольно хорошо. Приходишь на дорожный КПП, предъявляешь документы, и тебя сажают на первую же попутную машину. Как раз в это время началось наступление 1-го Украинского фронта под польским городом Кросно, которое проходило не совсем гладко. Это ощущалось в какой-то суете и нервозности на дорогах. За несколько километров до передовой на очередном КПП пришлось расстаться со своим попутчиком. Но мне повезло, буквально через полчаса из остановившейся машины вылез сержант с артиллерийскими погонами, в котором я узнал знакомого командира орудия. Через час я уже был в штабе моего 143-го Гв. ИПТАП'а, располагавшегося на Дукельском (Дуклянском) перевале, по которому проходила граница между Польшей и Чехословакией. Незадолго до этого две кавдивизии 1-го Гв. Кавкорпуса прорвались через линию фронта в Восточную Словакию с задачей оказать помощь Словацкому национальному восстанию, поднявшемуся против фашистских оккупантов. Однако проход был быстро закрыт немецкими танками, из-за чего не успевшим войти в прорыв полкам пришлось занять оборону непосредственно на перевале в невыгодных условиях. Расположившийся с трех сторон на высотах противник вел почти беспрерывный артиллерийский огонь по нашим частям. Временами просто невозможно было выйти из окопа. Мы несли немалые потери, что давало солдатам основание называть Дукельский перевал "долиной смерти". Однако и наша артиллерия не оставалась в долгу, ведя интенсивный ответный огонь. Рядом со штабом полка одно время располагалась огневая позиция крупнокалиберной зенитной батареи, которая практически без пауз стреляла по наземным целям. Резкие, хлесткие выстрелы, связанные со сверхзвуковой скоростью зенитных снарядов, тяжело переносились даже опытными солдатами.

В полку еще оставалось немало моих старых товарищей, но было и много новичков. Несмотря на то, что я отсутствовал девять месяцев, меня помнили и сразу же назначили на прежнюю должность заместителя командира взвода управления полка. Уже через пару часов после моего прибытия при очередном сильном артналете телефонные линии связи с батареями были буквально разорваны на куски. Начальник связи полка приказал их немедленно восстановить, а если не удастся ѕ собрать остатки кабеля для последующего ремонта. Такую работу под непрестанными разрывами снарядов выполнить было нереально без серьезных людских потерь. Но мы её сделали, не потеряв ни одного человека, лишь благодаря непредвиденной паузе в артиллерийской дуэли. Однако в дальнейшем гибели солдат-телефонистов избежать не удавалось. Особенно меня расстроила смерть старого товарища Саши Веденеева, вышедшего в одиночестве на восстановление поврежденного кабеля. Это он помог мне, раненному, выбраться из Житомирского котла в ноябре 1943года.

Интенсивные обстрелы длились в течение двух недель. В какой-то момент немцы начали применять тяжелые реактивные минометы, разрывы мин которых буквально сотрясали землю как авиационные бомбы. Эти минометы производили одиночные выстрелы, чем отличались от немецких десятиствольных реактивных минометов, делавших за короткий промежуток времени десять пусков мин. Десятиствольные минометы среди солдат именовались "ишаками" за характерный звук при запуске мины, напоминавший рёв осла. Однажды во время работы на линии связи я и немолодой солдат П. попали под обстрел тяжелых минометов. Поблизости оказалась щель, в которую прыгнул П., сверху на него я. Положение было неприятное, мины ложились буквально вокруг окопа. Слышу, как П. начинает читать молитву: "отче наш, ижеси на небеси..." Пришлось сделать вид, что я ничего не слышал, в такой ситуации только и оставалось, что молиться.

На Дукельском перевале вместе с нашими войсками воевала чехословацкая бригада генерала Свободы. У бойцов этой бригады я впервые увидел новые автоматы, которые были короче самозарядной винтовки Токарева (СВТ) и напоминали первые послевоенные автоматические винтовки Калашникова. У наших войск такого оружия видеть не доводилось. Одно время рядом с нами располагался медпункт этой бригады, где производилась первичная обработка раненых и откуда их эвакуировали в тыл. Многие из них знали русский язык, объясняться с ними было легко. Все раненые чехи и словаки хотели попасть только в русский госпиталь, а не в свой, что подтверждало высокий авторитет, каким пользовались наши военные медики на той войне.

Вскоре после прибытия я узнал, что бывший командир 4-го ОКАД'а, а затем 143-го Гв. ИПТАП'а майор К. уже подполковник и назначен командующим артиллерией 1-го Гв. Кавкорпуса. На Дукельском перевале с ним произошла довольно странная история. Как-то из корпуса позвонили в штаб полка и сообщили, что подполковник К. вместе с ординарцем верхом выехали на передовую. Просили их встретить и передать приказ срочно вернуться в штаб корпуса. Порядком пьяный подполковник проигнорировал приказ и направился прямо в окопы занявшего оборону эскадрона. Взяв с собой лейтенанта, командира стоявшего здесь же танка, он вышел на нейтральную полосу. Раздалась пулеметная очередь, после которой в окопы приполз лейтенант-танкит. о его словам у подполковника были перебиты пулями ноги. Однако немедленно вышедшая на нейтральную полосу группа кавалеристов не смогла найти подполковника, он исчез.

В начале октября наш корпус вывели на переформировку. Остаток года мы провели в различных местах юго-восточной Польши. В небольшом городке Бжозув бойцы полка размещались в частных домах. Мне и нескольким бойцам выделили комнату в особняке местного ветеринарного врача, который был довольно богатым человеком. Его старший сын, всегда носивший американские ботинки на толстой подошве, являлся, по-видимому, офицером польской армии, держался замкнуто, но враждебности не проявлял. С младшим, гимназистом лет 17-18-ти, мы даже сдружились, я понимал почти все, что говорил он, а он неплохо понимал меня. Особенно ему понравилось то, что я читал (конечно, до войны и в русском переводе) поэмы Мицкевича "Пан Тадеуш" и "Конрад Валленрод".

Запомнился эпизод, происшедший в моем присутствии на другой квартире, где размещались солдаты взвода управления. В комнату постучался и вошел бедно одетый человек с седой до пояса бородой и длинными седыми волосами. По его словам, он еврей, хозяин этого дома, который конфисковали у него фашисты. Жизнь ему спасла польская семья, продержавшая несчастного в подвале несколько лет.

На улицах Бжозува мы часто проводили строевые занятия, маршировали, пели строевые песни. Одной из них была знаменитая "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой, с фашисткой силой тёмною, проклятою ордой..." Александрова. Эта песня особенно нравилась жителям города. Наверное, в ней было что-то неординарное, непостижимым способом мелодия отражала трагедию нашего народа и решимостью воевать до победного конца. Поляки, пробывшие сами в оккупации пять лет, это чувствовали.

Через две недели полк покинул Бжозув и перебазировался в одну из польских деревень. Надо сказать, что и здесь наши солдаты не встречали явной враждебности. Более того, наши контакты с польским крестьянами всегда были дружескими и взаимно доброжелательными. Вспоминается один случай, над которым мы долго смеялись. Связисты полка располагались на небольшом хуторе, хозяин которого, по нашему понятию, был середняк. Он с женой и взрослой дочерью трудились всю неделю с утра до вечера, при этом, невзирая на осеннюю погоду, ходили босиком, но по воскресеньям одевались по парадному и шли в костел. Как раз в это время польское правительство в Люблине начало проводить земельную реформу. Наш хозяин забросил работу по дому и целыми днями пропадал на каких-то собраниях. На мой вопрос он ответил, что в деревне происходит передел земельных участков. После одного из таких собраний хозяин вернулся домой расстроенным и мрачным из-за того, что ему достался плохой участок земли. Он заявил, что собирается писать жалобу, но не в Люблин, а в Москву, товарищу Сталину, для чего попросил у меня чистой бумаги. Я дал ему вырванный из тетради двойной лист. На следующий день хозяин вернулся веселый и радостный, так как получил хороший участок. Для этого оказалось достаточным предъявить бумагу, полученную от "русского пана сержанта", и назвать адрес, куда он будет писать.

С октября по декабрь 1944 года полк занимался различными видами войсковой учебы и особенно отработкой тактики борьбы с танками. Собственными силами соорудили небольшой полигон с подвижной деревянной мишенью в форме силуэта танка "Тигр", которая передвигалась автомашиной на длинном тросе. На полигоне прошли тренировку все орудийные расчёты полка, при этом стрельба велась не холостыми, а реальными боевыми противотанковыми снарядами.

В первой половине января 1945 года 1-й Гв. Кавкорпус был переброшен на Сандомирский плацдарм за Вислой.

1945 год

1. ПРОРЫВ В СИЛЕЗИЮ

Середина января 1945 года. Сандомирский плацдарм на Западном берегу Вислы южнее Варшавы заполнен опытными, закаленными четырьмя годами войны, вооруженными новейшей боевой техникой войсками Советской Армии. Все ждут приказа о наступлении. Это был пик нашей военной мощи. Настроение приподнятое, ощущается близость победы, но немного грустно от того, что ты можешь не дожить до нее. Невольно вспоминается тревожно-подавленное состояние армии и народа осенью 1941 года, когда реальная угроза порабощения иноземцами нависла над страной, а обескровленная тяжелейшими боями пехота почти забыла, как выглядят наши танки и самолеты.

Наконец, дана команда "вперед". Немецкая оборона прорвана, танковые корпуса рванулись на Запад и юго-запад к границам ненавистного рейха. Непосредственно за танкистами вместе с пехотой и мотопехотой шел 1-й Гвардейский кавалерийский корпус, в состав которого входил наш 143-й Гвардейский истребительный противотанковый артиллерийский полк (ИПТАП). Все пять батарей полка вооружены новенькими 76-миллиметровыми пушками ЗИС-3 на прицепе у мощных "студебекеров", орудийные расчеты - опытные бойцы, обстрелянные во многих сражениях. (После 1945 года ЗИС-3 была признана лучшим артиллерийским орудием второй мировой войны).

Здесь необходимо пояснить, какова была роль кавалерии в те годы. В Отечественной войне участвовало более десятка кавкорпусов, внесших заметный вклад в разгром фашистской Германии. Безусловно, они оставались реликтовыми воинскими образованиями, построенными на традициях знаменитых конармий 1918 - 1921 годов. Почти все было, как в гражданскую войну: эскадроны всадников с карабинами (позднее с автоматами) за спиной и клинками на боку, запряженные четверкой лошадей тачанки с устаревшими пулеметами "максим", артиллерия на конной тяге, все воинские грузы на пароконных "ходах" (повозках) и одноконных двуколках. Но уже никто не скакал в атаку с клинками наголо, а сами клинки использовались, в основном, для рубки хвороста и вскрытия банок консервов. В бою эскадроны спешивались и действовали практически как обычные стрелковые подразделения. Вместе с тем сохранилась высокая маневренность и проходимость конницы по любым дорогам и при любой погоде, что позволяло успешно использовать ее в наступательных операциях и особенно в рейдах по тылам противника. В 1943 году во время модернизации вооруженных сил страны значительно увеличилась огневая мощь кавалерийских корпусов. Каждому были приданы части усиления на мехтяге: полк реактивных минометов ("катюш"), артиллерийско-минометный полк, ИПТАП, а также танковый полк. После войны конница как род войск исчезла, но кажется армия от этого что-то потеряла. 1-й Гвардейский кавкорпус являлся одним из наиболее известных в Советской Армии. Гвардейское звание он получил еще в 1941 году под командованием генерала Белова. Военная судьба корпуса была трудной и временами трагической. Вот основные вехи его пути. Рейд по тылам немцев и бои в окружении под Вязьмой осенью 1941 года. Тяжелые бои на всем протяжении от Каширы до Венёва во время нашего наступления под Москвой зимой 1941-42 года. Изматывающие оборонительные сражения на Жиздре в августе 1942 года, когда несколько танковых дивизий противника нанесли удар в направлении Москвы с явной целью отвлечь часть наших сил от Сталинграда. Очень насыщен боевыми операциями корпуса 1943 год. В феврале-марте, развивая успех нашего наступления после сталинградского разгрома армии Паулюса, дивизии корпуса прорвались в междуречье Днепра и Северского Донца южнее Харькова. Там они попали под известный контрудар двенадцати немецких танковых дивизий, были окружены на безлесной местности и понесли тяжёлые потери. Труднейшие бои под Харьковом с танковой дивизией СС "Мёртвая голова" в середине марта. Наступление от Белгорода до Переяслав-Хмельницкого в августе и бои на днепровских плацдармах севернее Киева в сентябре-октябре. Битва за Киев, захват Житомира, оборона окруженного города и прорыв из вражеского кольца в ноябре. Участие в наступлении на Западной Украине 1944 года, окружие и ликвидация бродской группы противника, выход через южную Польшу к границам Чехословакии в конце лета. "Долина смерти" на Дукельском перевале, прорыв кавдивизий корпуса через линию фронта в Восточную Словакию для помощи словацкому национальному восстанию и возвращение в Польшу в сентябре-октябре 1944 года. Наконец, памятный январь на Сандомирском плацдарме и наступление на Силезию.

Развивая наступление, мы освобождали город за городом юго-западной Польши и срывали повсюду знамена с паучьей свастикой. Приветствовавшее Советскую Армию население тотчас вывешивало свои красно-белые флаги.

В битве за Силезию, как во всех крупных сражениях, начиная со Сталинграда, наиболее трудная задача легла на танкистов. Вооруженные лучшими танками второй мировой войны - модернизированными Т-34 с длинноствольной 85-миллиметровой пушкой и поддерживаемые полками самоходных артиллерийских установок (САУ) разного калибра вплоть до 152 миллиметров наши танковые бригады и корпуса представляли грозную силу, сметающую все на своем пути. Но и потери у них были немалые. Почти у каждого опорного пункта противника можно было видеть обгоревшие или опрокинутые "тридцатьчетверки", часто без башни, сброшенной взрывом боеприпасов внутри и лежавшей рядом. Новичку лучше было не заглядывать в танковый люк, чтобы не видеть того, что осталось от сгоревшего экипажа. Немцы применяли новейшую противотанковую технику. Нередко попадались наши подбитые танки, лобовая броня которых была буквально прошита отверстиями диаметром несколько сантиметров. В населенных пунктах грозой для танкистов являлись тогда уже знаменитые "фауст-патроны"- немецкие ручные безоткатные гранатометы, стрелявшие миной направленного взрыва.

На подступах к Силезии наступающим войскам пришлось пройти через восточный сектор кольца противовоздушной обороны Германии. Крупнокалиберные длинноствольные зенитные орудия представляли серьезную угрозу для танков. Но напор танкистов не ослабевал. Характерной была такая картина. Одиноко стоящая подбитая "тридцатьчетверка", иногда две, метров двести- триста далее раздавленная немецкая зенитка, окруженная мертвыми телами вражеских солдат. Орудийный расчет выкатывал ее из капонира для стрельбы прямой наводкой, но не успевал сделать более одного-двух выстрелов.

Зато пушки нашего полка редко приходилось ставить на прямую наводку. Новых танков у противника было мало, немецкое командование бросало в бой все, что могло двигаться и стрелять. Запомнился подбитый на окраине одной из силезских деревень фашистский танк допотопной конструкции с круглой башней и небольшой пушкой. Из открытого бокового люка башни свешивался голый до пояса танкист без оторванной снарядом головы.

Хмурым февральским утром полк пересекал границу рейха. Стоявший на обочине шоссе генерал, командир кавалерийской дивизии, приветствовал проходящую колонну и призывал отомстить за наши разрушенные города и села, за страдания народа. Мы уже три года готовились мстить фашистам. Теперь возник вопрос: конкретно кому и как? Вот полк вошел в первый населенный пункт Силезии. Небольшой городок вокруг фабрики, все немцы бежали остались лишь немногие польские рабочие. Солдаты разбрелись по пустым домам, с интересом разглядывая богатые жилища. Многие простодушно спрашивали, зачем немцам при таком добре потребовалось завоевывать нищую по сравнению с ними Россию? Вечером пришлось использовать для подсветки зажигалки и свечи, в результате чего некоторые дома загорелись. Я не знаю случая, что кто-либо специально поджигал здания. То же самое повторилось и в других городах Силезии, большинство которых мы занимали фактически без боя.

Быстрый прорыв наших танков оказался неожиданным для немецкого командования, и оно не смогло заранее организовать эвакуацию населения. Подогретые фашистской пропагандой жители оставляли все свое имущество и панически бежали налегке, используя в качестве транспорта преимущественно велосипеды. Брошенных на дорогах велосипедов иногда было столько, что они создавали трудности для движения армейской техники и их просто давили гусеницами танков и колесами грузовиков. В тех случаях, когда немецкое население не успевало бежать, во всех окнах домов вывешивались белые флаги в знак того, что город сдается на милость победителя. Странное, непривычное для наших солдат зрелище. В России на милость победителя не сдавались.

Вопрос о мести фашистам как-то отпал сам собой. Не в традициях нашего народа отыгрываться на женщинах и детях, стариках и старухах. А невооруженных немцев-мужчин, пригодных для службы в армии, мне не приходилось встречать ни в городах Силезии, ни позже в апреле, в Саксонии. Отношение советских солдат к немецкому населению там, где оно оставалось, можно назвать равнодушно-нейтральным. Никто, по крайней мере из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой.

Вполне серьезной была проблема трофеев. Невозможно запретить солдату из разоренной фашистами страны взять в пустом вражеском городе часы, фотоаппарат или даже аккордеон. Что еще он мог положить в свой единственный "чемодан", каким являлся вещмешок под странным солдатским названием "сидор". Надо сказать, что наши ребята придерживались неписаного правила: трофеи брать только в брошенных домах, оставшихся немцев не трогать. Достававшиеся нам более серьезные трофеи делились на всех. В одном городке попался бесхозный галантерейный магазин, стеллажи которого были заполнены мужским шелковым бельем. Со стиркой было туговато, и мы надели эти кальсоны и рубашки. Затем сменили раз, еще раз. Оказалось, что шелковое белье и знаменитые платяные насекомые несовместимы. Так неожиданно была решена казалось непреодолимая при окопной жизни проблема педикулеза. Продуктовые трофеи, позволявшие значительно расширить наш рацион, иногда были довольно необычными. Как-то в покинутом хозяином кондитерском магазине солдаты обнаружили огромное количество круглых коробочек с плитками шоколада "шоко-кола", предназначавшихся, по-видимому, летчикам люфтваффе. На первых порах боялись, что шоколад отравлен, но потом разобрались, и полк месяц питался этим вкусным продуктом.

Проблема трофеев была вскоре поставлена на законную основу приказом командования, согласно которому разрешалось каждому военнослужащему собрать и отправить на родину восьмикилограммовую посылку. Одна из батарей полка заполнила посылками целый "студебекер". Но тут произошел драматический эпизод, после которого никто больше посылками не занимался. Эту батарею поставили на берегу Одера на открытые позиции для стрельбы прямой наводкой, причем одну, без поддержки кавалеристов или пехоты. Где находится противник, точно не было известно. Командир батареи был предупрежден, что ночью, возможно, подойдет наша пехота. В такой неопределенной обстановке полагалось проявить повышенную бдительность. Но опытный комбат, единственный в полку награжденный орденом Ленина, по непонятным причинам не принял никаких особых мер. Выставив для охраны огневой позиции двух часовых, один из которых тут же устроился спать в отрытой неподалеку щели, комбат с остальными батарейцами отправился отдыхать в полуподвал соседнего дома. Как рассказывал один из оставшихся в живых, ночью подошла группа лыжников в белых маскхалатах. На окрик постового ответили по-русски "свои". Ожидавший подхода наших часовой не поднял тревоги и был тут же схвачен. Лыжники, а это оказались собранные с кораблей немецкие моряки, бросили в полуподвал гранату и стали расстреливать из пулемета выбегавших оттуда артиллеристов. Комбат был убит одним из первых, но часть бойцов спаслась через боковые окна. Командир второго огневого взвода, разместившегося на отдельной позиции метров в четырехстах поодаль, обеспокоенный шумом и стрельбой, побежал к комбату выяснить, что случилос. Вбизи орудий первого взвода он увидел в ночной мгле шеренгу лыжников, перед которой стоял что-то говоривший командир, и только тут понял, что происходит. Но было поздно, немцы бросились на него и попытались скрутить. Рослый сибиряк-здоровяк разбросал вражеских солдат и, оборвав висевшие по-кавалерийски на сыромятине варежки и планшетку, которые остались у противника, скрылся в темноте. Вернувшись к орудиям, он все же не рискнул открыть огонь из-за боязни поразить своих. Под утро подошли наши самоходки и восстановили положение. Людские потери батареи оказались немалые, два орудия и тягачи к ним были выведены из строя, а грузовой "студебекер" с посылками сожжен из "фауст-патрона".

В начале марта полк поставили на противотанковую оборону вблизи окруженного нашими войсками города Бреслау рядом с автобаном, проходящим из Берлина через всю Силезию. До передовой было километров пятнадцать, и мы фактически отдыхали до середины апреля. Меня, старшего сержанта, как бывшего студента, воюющего с 1941 года, назначили по приказу командиром взвода управления 1-й батареи. Пришлось сдать свой верный ППШ и получить взамен наган с пятнадцатью патронами, о чем впоследствии пришлось очень сожалеть.

Как раз в это время стали заметны странные потери, когда люди гибли не от огня противника, а от своих. Солнечным мартовским утром офицеры полка во главе с его командиром, гвардии подполковником Болдыревым, отправились на полевые занятия. Перейдя автобан, группа вольным строем шагала по тропинке. С расположенного в нескольких километрах аэродрома поднялось звено наших штурмовиков, которые, как обычно, дали в воздухе пробную пушечную очередь. Мы это наблюдали ежедневно и уже не обращали внимания на стрельбу. Но тут привычный слух старых солдат уловил по звуку, что стая снарядов идет на нас. Реакция наша была мгновенной, все бросились на землю. Раздались близкие разрывы, запахло толом. Через несколько секунд мы поднялись отряхиваясь. Однако шедший последним остался лежать, поджав под грудь коленки. Когда офицера приподняли, из его солнечного сплетения фонтаном брызнула кровь. Через два часа старший лейтенант, мой товарищ по батареи, скончался, открыв вереницу небоевых потерь полка. К несчастью, они продолжались и потом.

В начале апреля по автобану в западном направлении началось интенсивное движение танков и другой военной техники. Чувствовалось, что скоро будем снова наступать.

2. НОЧНЫЕ МАРШИ К ЭЛЬБЕ

Наш 143-й Гв. ИПТАП в составе 1-го Гв. Кавкорпуса форсировал неширокую реку Нейсе перед рассветом 15 апреля по наведенному заранее понтонному мосту. Слева и справа переправу обрамляли красивые огненные стены из трассирующих пуль, но за мостом противника уже не оказалось. Колонна беспрепятственно двигалась в западном направлении до 10 часов утра, когда остановилась, чтобы накормить завтраком людей. Но тут же мы были наказаны за беспечность. Из леса в пятистах метрах восточнее неожиданно появились два тяжелых немецких танка "Тигр",отходившие, видимо, с берега Нейсе. Танки не мешкая открыли по нам огонь из орудий. Отцепить пушки от тягачей и привести в боевое положение уже не было возможности. От серьезных потерь полк спасло то, что среди сосен было много отрытых немцами щелей, в которых мы укрылись, ожидая развития событий. К счастью, "Тигры", не зная реально наших сил, вскоре вскоре предпочли уйти в лес. После этого мы по-настоящему почувствовали, что находимся в тылу противника. В дальнейшем до самой Эльбы немцы не оказывали серьезного сопротивления. Наш кавкорпус прикрывал левый фланг 1-го Украинского фронта, где у вермахта, судя по всему, не было крупных сил. Основной удар фронта был направлен на Берлин с юго-востока, и там развернулись главные сражения. Орудия нашего полка только изредка открывали огонь, да и то с закрытых позиций. Солдаты говорили: "Наконец немцы получили сорок первый год наоборот." Продвижению серьезно мешали лишь вражеские атаки с воздуха, из-за чего полк перешел на ночные марши, отдыхая днем в населенных пунктах. Для нападения противник использовал новые истребители-бомбардировщики "Фокке-Вульф-190", заменившие хорошо знакомые нам с 1941 года пикировщики Ю-87.

При очередном воздушном налете погиб мой ровесник ефрейтор Саша Г., крестьянин-охотник из-под Твери, с которым я воевал с 1942 года. От природы он был трусоват, панически боялся самолетов, но трудные обязанности телефониста исполнял добросовестно. Под любым огнем Саша, как зайчик, перебежками от ямки к ямке добирался до места обрыва кабеля и устранял неисправность. И вот нервы его сдали. Все знали правило: при налете пикировщиков замри в любой выемке или просто на земле, так как движущаяся мишень лучше видна с воздуха. Саша побежал и был сражен пулеметной очередью " Фокке- Вульфа".

С немецким населением повторилась картина прошедшей зимы. Как и в Силезии, запуганные фашистской пропагандой, люди бежали на запад, бросая все свое имущество. Мы входили в такие же покинутые безлюдные деревни и города, где иногда еще горело электричество. Если население не успевало эвакуироваться, то по-прежнему сдавалось на милость победителя, в знак чего изо всех окон вывешивались белые флаги.

Как-то утром полк вошел в очередной городок для отдыха. Повар батареи снял с грузовика кухонный котел и пошел искать место для его установки. Работавшие здесь девушки-украинки направили его к хозяину расположенного неподалеку дома. Пока повар поднимался в квартиру хозяина на четвертом этаже, тот выбросился из окна и разбился насмерть. Это был пожилой немец, член нацистской партии. Вскоре населению некуда было бежать, путь преграждала Эльба, к которой с запада приближались американцы. По всем признакам наступала агония гитлеровского режима. Фашистская верхушка объявила тотальную мобилизацию и стала бросать в бой даже стариков и несовершеннолетних мальчишек. Вспоминается эпизод, произошедший уже на подступах к Эльбе. Двигавшаяся по лесной дороге колонна полка остановилась, чтобы подтянуть отставшие машины. Я отдал обычную в такой ситуации команду одному из бойцов осмотреть подходивший вплотную с правой стороны дороги лес. Не успел тот отойти и десяти метров, как закричал "немцы" и сразу открыл огонь из ППШ. Я вскочил, противника не увидел, но определил направление стрельбы по отлетавшей от сосен коре. Мы бросились в лес и в метрах тридцати от дороги обнаружили лежавшего в крови раненого мальчишку лет 14-15-ти в немецкой военной форме. Напарники его успели скрыться в лесной чаще, бросив неподалеку пулемет. Засада была организована явно неграмотно, огонь сквозь ряды сосен вряд ли существенно навредил нам. Пулемет, установленный с противоположной стороны дороги и стреляющий через поляну, мог причинить колонне гораздо большие неприятности.

Обнаруживший засаду рядовой с довольно редкой фамилией Мершавка являлся среди нас одним из немногих, побывавших в немецком плену. По-видимому, он был незаурядным человеком и до плена носил офицерские погоны. Об этом свидетельствовал "боевичок" на его гимнастерке- орден Красного Знамени, который Мершавка сохранил даже в фашистском лагере. Такой орден редко давался рядовым красноармейцам. В штабе полка служил другой бывший военнопленный, в прошлом фотограф из Казани. Этот вызывался расстреливать любого пленного немца. Надо сказать, что во время наступления к Эльбе уже действовал приказ, согласно которому все освобожденные из плена должны были отправлены в тыл для проверки. С этим мы столкнулись, когда на рассвете части нашего корпуса освободили большой лагерь военнопленных в нескольких километрах от Эльбы. К нам подошел истощенный человек, который представился капитаном-артиллеристом, попавшим в плен совсем недавно- зимой на Одере. Он просил взять его любым номером орудийного расчета, хотя бы заряжающим, но мы вынуждены были ему отказать, несмотря на нехватку людей. В освобожденном лагере содежались н только пленные Советской Армии, но и союзные, в основном французы. Последние оказались наиболее организованными, быстро построились на лагерном плацу и подняли на флагштоке триколор Франции. Все пленные были истощены, но особенно наши, не получавшие, в отличие от французов, посылок Красного Креста. Одетые в поношенные зеленые немецкие шинели с белыми буквами на спине SU (Советский Союз), наши пленные как тени брели в тыл. Французы носили свою армейскую форму.

Утром я получил приказ подготовить наблюдательный пункт (НП) на перекрестке грунтовых дорог рядом с лагерем. Не успели мы приступить к работе, как на дороге с запада стали появляться одна за другой огромные телеги с наклонными решетчатыми бортами, запряженные попарно цугом четверкой лошадей. Это немецкие бауеры (крестьяне) бежали от возникшей на берегу Эльбы перестрелки. Телеги были загружены доверху различным добром и продовольствием. Наши истощенные голодом лагерники быстро сообразили, что здесь можно поживиться едой. Не трогая самих хозяев, они стали обыскивать фуры, забирая колбасы, окороки, хлеб, банки с компотами и прочую снедь. Все это происходило недалеко от меня, но я не стал вмешиваться. В конце концов, это был акт восстановления хоть какой-то справедливости. Здесь произошел небольшой, но характерный эпизод. Ко мне подошел довольно молодой военнопленный француз и обратился по-немецки. Из его слов удалось понять, что он офицер, очень голоден и просит поесть. Я показал рукой на очередную фуру, которую в тридцати метрах от нас потрошили двое русских пленных, давая тем самым разрешение взять там любую пищу. Он поблагодарил, но к повозке не подошел, а долго молча наблюдал. Стало ясно, что этот человек, даже умирая с голоду, не будет делать того, что совершали русские, для него чужая собственность, пусть и врага, священна. В конце концов, мы сжалились над французом. Отказываться от предложенного копченого окорока, только что отобранного у бауера, он все-таки не стал, взял его дрожащими руками и долго благодарил со слезами на глазах.

Вскоре рядом с лагерем заняла огневую позицию батарея реактивных минометов. После их мощного залпа за Эльбой поднялось облако красновато- кирпичной пыли. Напуганные пленные стали разбегаться, и лагерь быстро опустел.

В середине дня я отправился на берег Эльбы с заданием выбрать место для нового НП. На обратном пути в безлюдной сосновой роще близ лагеря увидел жуткую картину: на сосне висел с петлей на шее мертвый человек в поношенной зеленой шинели с четко видной на спине надписью SU. По- видимому, это был русский пленный, сотрудничавший с лагерной администрацией, над которым его товарищи после нашего прихода совершили самосуд.

Под вечер того же дня мне с двумя солдатами пришлось отправиться в штаб корпуса с пакетом. Проезжая на "додже" по улице близлежащего городка, мы обратили внимание на двух рослых мужчин в штатском, грабящих пустующий немецкий дом. Они говорили между собой по-русски, называя друг друга "полковник" и "майор". Выяснилось, что эти подозрительные типы являются попавшими в плен командирами Советской Армии из расположенного поблизости другого лагеря, где находились преимущественно офицеры. Судя по откормленным физиономиям "полковника" и "майора", там проблем с питанием не было. Говорили, что в этом лагере готовились кадры для армии Власова.

За время марша от Нейсе к Эльбе боевых потерь в полку было мало, но зато возросли случаи гибели по не всегда понятным причинам, не связанным с действием противника. Моего товарища и ровесника, полкового радиста, москвича Эмиля К. (его отец был большим начальником в системе снабжения Москвы), убили случайным выстрелом в затылок. Ночью, когда раздалась команда "в ружье", спавший рядом с ним солдат спросонку догнал патрон в патронник и нажал спусковой крючок. При неясных обстоятельствах погибла радистка москвичка Полина Ж. Другой странный случай произошел на моих глазах. После очередного дневного отдыха полк в сумерках выстраивался для ночного марша. Мой "студебекер" отъехал метров на тридцать и остановился, ожидая последнюю задержавшуюся почему-то машину батареи- газик с кухонным котлом. К кабине газика подошел старший лейтенант, командир огневого взвода, являвшийся в тот день дежурным по полку. На его обязанности было проследить, чтобы все машины вовремя присоединились к колонне. О чем он говорил с водителем, младшим сержантом с Украины, не было слышно. Внезапно тот выскочил из кабины с автоматом в руках и длинной очередью буквально перерезал старшего лейтенанта. Несколько человек бросилось на водителя, но он выхватил ручную гранату и, выдернув чеку, закричал, что взорвется вместе со всеми. Мы расступились, и преступник скрылся в уже почти наступившей темноте. Минут через пять где-то вдалеке раздался взрыв гранаты. Судьбы людей на войне непредсказуемы. Погибший был как раз тот старший лейтенант, о котором я рассказывал, как он в буквальном смысле вырвался из рук немцев прошедшей зимой на Одере.

2. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

В конце апреля основные силы 1-Украинского фронта подошли вплотную к столице рейха. Форсировав Эльбу севернее Дрездена, части 1-го Гв. Кавкорпуса заняли оборону фронтом на юг с целью предотвратить возможный прорыв противника в направлении Берлина.

Две батареи нашего ИПТАП'а расположились для стрельбы прямой наводкой на окраине раскинувшегося на холмах большого селения, которое оборонял кавполк. Задача была одна - не пропустить противника, собиравшего, по слухам, силы для удара. Днем 28-го апреля я с двумя бойцами, выполняя свои обязанности командира взвода управления 1-й батареи, произвел разведку ближайших окрестностей. Картина не вызывала оптимизма. Из-за недостатка сил сплошной линии обороны не было, кавалеристы располагались только в населенных пунктах и вряд ли смогли бы продержаться против крупных сил неприятеля. Наши опасения подтвердились уже на рассвете следующего дня. Еще было темно, когда немецкая пехота при поддержке двух самоходных орудий начала наступление. Почти тотчас же вступила в бой наша батарея, открыв огонь тремя орудиями (четвертое было неисправно). Признаюсь, я впервые наблюдал впечатляющую картину стрельбы прямой наводкой из трехдюймовых пушек по атакующей цепи. Но противник упорно шел вперед, и вскоре возникла угроза поражения орудийных расчетов разрывами собственных снарядов. Батарейцы продолжали бой, взяв в руки автоматы. В конце концов немцы выдохлись и отступили. Неожиданно наш комбат получает по радио из расположенного далеко в тылу штаба полка странное и непонятное распоряжение - отправить в тыл все автомашины, включая орудийные тягачи. Одновременно по приказу покидает боевые позиции соседняя 2-я батарея полка. Фактически это значило, что нашу батарею заранее обрекали на гибель. Вскоре противник, отказавшись от прямой атаки на орудия, усилил давление на кавполк, который вынужден был сдавать дом за домом. К полудню кавалеристы практически оставили всю деревню. Автоматчики противника появились в домах через дорогу от занимаемого комбатом и взводом управления трехэтажного здания небольшой гостиницы. Батарея оказалась в тяжелом положении. Орудия, которые нечем было вывозить, уже можно было считать потерянными. Промедление с отходом грозило гибелью орудийных расчетов. В тот момент никто из нас не знал, что мы уже несколько часов находились в окружении. Комбат, голубоглазый крепыш-сибиряк, старший лейтенант Фоминых, был человеком твердого характера и не отдавал приказ об отходе без разрешения сверху. Оно было дано по радио лишь после полудня. Артиллеристы быстро начали покидать огневые позиции. Не успел я взобраться на каменный бруствер, ограждающий двор гостиницы, как на другой стороне улицы взлетела сигнальная ракета, а из домов начали выбегать немецкие автоматчики, ведя стрельбу на ходу. Ситуация предельно обострилась. Чтобы уйти из-под огня, надо было пробежать метров триста вверх по вспаханноу склону до еревала холма. Боковым зрением вижу, как слева и справа бегут орудийные расчеты, на ходу сбрасывая с себя все, что мешает. Пришлось и мне пожертвовать болтавшимся на груди отличным трофейным биноклем. Добравшись до какого-то рудничка на перевале, я застал уже собравшуюся в довольно большой яме группу батарейцев и кавалеристов. Старшим по званию среди нас оказался старшина нашей батареи - высокий стройный молодой узбек Сеидов, который без колебаний принял на себя командование. На Сеидова, новичка в батарее, я обратил внимание еще во время боя на рассвете, когда он привез боеприпасы и еду. Казалось, мог тут же уехать в тыл (тогда еще была такая возможность), как сделал бы на его месте другой. Но он, взвалив на плечи тяжелый ящик снарядов, под огнем противника побежал к орудиям и затем действовал, как истинный джигит. Взял в руки автомат и помог расчетам отбить атаку, захватив при этом в плен немца, который почти вплотную подобрался с фауст-патроном к нашим пушкам. И вот теперь своей смелостью и расторопностью Сеидов помог выбраться нам из труднейшего положения. Немного отдышавшись, группа под его командованием решила пробиваться к своим. Когда мы спустились по противоположному склону холма, то увидели на дороге по другую сторону оврага наш грузовик, отправленный на рассвете в тыл с батарейной кухней. Два немца в коричнево-оранжевых куртках фольксштурма пытались рукояткой завести его мотор. Мы дали по ним залп из всех имевшихся видов оружия, после чего немцы спрыгнули в окоп и открыли огонь из пулемета. Пришлось нашему небольшому отряду свернуть с дороги в поле, где в полукилометре виднелись какие-то постройки, окруженные каменной стеной. Войдя в открытые ворота, отряд оказался внутри обширного хозяйственного двора размером с футбольное поле. Вторые ворота на противоположной стороне двора были закрыты, что, как мы быстро поняли, давало нам шанс на спасение. Я подбежал к ним одним из первых. Через щели между досками глаза запечатлели картину, которая до сих пор в моей памяти. Спиной к нам лежали в цепи до взвода занявших оборону солдат противника. Большинство из них было в форме вермахта, двое-трое в куртках фольксштурма и двое даже в наших русских шинелях. Растерявшись от такой неожиданности, мы отпрянули за сараи. Мелькнула мысль: попали в каменную ловушку, впереди вражеская цепь, сзади пулемет. Пришедший в себя первым Сеидов отдал короткий приказ- будем прорываться. Быстро распределил группу на тех, кто по его команде открывает ворота, кто ведет огонь из автоматов, кто бросает гранаты. Все получилось удачно. Ошарашенный плотным огнем в спину, противник растерялся. Часть немцев попыталась укрыться в подвале сарая, куда мы тотчас набросали гранат. Вот когда я пожалел, что в моих руках был только наган. После короткой схватки дорога к своим была открыта. Вражескому взводу дорого обошлась легкомысленность его командира, не поставившего наблюдателя за тылом. Это уже был не тот противник, который наступал в 1941 году, и даже не тот, кто оборонялся зимой на Одере.

В конце того же памятного дня, 29 апреля 1945 года, остатки батареи собрались уже в своем тылу, около шоссе на окраине большого раскинувшегося вдоль западного берега Эльбы селения. Настроение у всех подавленное- остались без пушек, а некоторые и без личного оружия. Неожиданно подъезжает "виллис", рядом с водителем в черной бурке и папахе с красным верхом полковник Мазин, командующий артиллерией корпуса. "Где комбат?"- первый его вопрос. Доклад комбата Фоминых полковник обрывает и густым матом начинает при всех поносить старшего лейтенанта: пушки бросили, немцев пропустили, пойдешь под трибунал. Мы совсем сникли, думали, что батарею теперь расформируют. Но как нередко бывает в армии на войне, произошло все с точностью до наоборот. Когда командование разобралось, то оказалось, что наша батарея дольше всех частей корпуса держала оборону, оставив позицию только по приказу. В результате комбат и многие батарейцы были награждены.

Немцы на нашем участке смогли продвинуться всего на несколько километров. Через три дня из Берлина подошли танки, которые быстро восстановили положение и двинулись на юго-восток, в Чехословакию.