Орищенко Николай Николаевич

Когда началась война, я успел окончить 9 классов. Жил я во Владикавказе, в Северной Осетии. И вот война, а мне 16 лет. Считай, еще ребенок совсем. Что я мог знать о вооруженных конфликтах... Совсем незрелым умом мог прикинуть, что очередная война закончится, ну самое большее, через месяц. Это уже потом стало понятно, что происходит нечто иное, нежели я себе представлял…

В сентябре я начал учиться в 10-м классе. Немножко поучимся, и нас снимают на работы в пригородном хозяйстве, на уборку, прополку... Потом мы вернулись, и по радио, по тону средств массовой информации почувствовали, что уже точно что-то не то: мы отступаем, сдаем города, немцы под Москвой, началась блокада Ленинграда. Перед Новым годом парней сняли с учебы копать противотанковые рвы, дзоты и прочие укрепления. Помню, было очень холодно. Когда мы вернулись, нашу школу закрыли, а нас перевели в другую, где мы учились в третью смену. В нашей школе разместился госпиталь. А потом пошли такие разговоры: чей-то отец ранен, кто-то погиб… стали приходить повестки из военкомата.

С горем пополам мы окончили 10 классов. В августе 42-го мне пришла повестка. Пешочком, в компании с такими же новобранцами как я, дошли до Махачкалы, где формировалась 319-я стрелковая дивизия. Кого определили в стрелковые полки, кого-то в пулеметную роту, в противотанковую 45-мм артиллерию, минометчики и так далее… меня определили в роту ПТР.

В 70 метрах от нас поставили вагонный буфер. Один или два раза я выстрелил в него из противотанкового ружья. Вот и вся военная подготовка. Автоматов практически не было, только карабины и винтовки. Потом приняли присягу. А когда стемнело, нас повели на железнодорожную станцию, на погрузку. А по дороге показали, что произойдет, если присяге изменить…

Нас привезли прямо в Орджоникидзе. Мы выгрузились на железнодорожном вокзале, и пошли по городу строем. За нами бежали малолетние мальчишки. Взрослые люди попадались редко. У прохожих был очень озабоченный вид. Мы еще не знали, что немец уже приближается. На улице Орд…ой осталась моя мамаша и мой младший брат. Мы пересекли эту улицу, прошли мимо частного дома, где мы снимали комнатку. Хочу сказать, что ни у меня, ни у моих друзей не возникло мысли увильнуть или уйти. Прошел слух, что идем село Гизель, там будет ночной привал. Мамаши собрались было повидать своих сыновей, пойти в это село, но мы за ночь сделали не семь километров, а где-то 25, если не больше, и оказались под Алагирем.

На следующий день над нами пролетели немецкие самолеты. Но нас они пока не тронули, видимо, летели бомбить Орджоникидзе. Это довольно важный стратегически важный пункт, начало военно-грузинской дороги. Потом очередь дошла и до нас, мы попали под бомбежку. К вечеру где-то далеко послышались пулеметные очереди, артиллерийская канонада. К нам изредка долетали снаряды.

Часть нашего полка осталась в Алагире. Мы же двинулись в сторону Орджоникидзе по дороге Нальчик – Алагирь – Орджоникидзе. Встали так: слева, примерно в ста метрах начало больших Кавказские гор, справа в метрах 50 шла дорога, о которой я сказал ранее. С горы течет ручеек. Где-то там расположился командир взвода, с несколькими пехотинцами. Я в расчет был первым номером, и подносчик патронов соответственно – вторым. Наша задача, если пойдут немцы, бить из противотанкового ружья. Ночью мы услышали, что мимо идут танки. Своим детским умом мы обдумывали, как с ними бороться. Оказалось, что эти танки наши. Они вышли из окружения. Хорошо, мы вовремя расслышали русскую речь.

На следующий день стрельба приблизилась. Все начало проявляться более интенсивно. Командир взвода отправил меня в штаб полка к командиру батареи. Требовалось доложить о том, что двух солдат посылали в Алагирь, но они не дошли, потому что Алагирь уже в руках немцев. Дали мне перепуганную лошадь, усадили на нее. Я, конечно, попытался, хотя и никогда не ездил без седла. Заехал по тропинке в лес. Смотрю –солдатик с проводным кабелем, связист. Спрашиваю его: «Ты не скажешь, где штаб полка?» Тот отвечает: «Примерно две катушки отсюда». Так я узнал, что длинна катушки составляет 500 метров. Пока я добрался, штаб отошел еще дальше.

На обратном пути надо мной проскочил самолет и сбросил бомбы. Лошадь испугалась окончательно, выкинула меня из седла и убежала. Сижу, думаю: «Надо же довести ее обратно! Кому она здесь нужна, если она без пользы бегает по полю». Поймал ее кое-как, приехал… докладываю. А уже стрельба вокруг. Неподалеку лесопосадка – ничего не видно. И может быть, метров сто… автоматная и пулеметная стрельба. По звуку явно чувствуется, что все это дело приближается. Начинают посвистывать пули... Стрельба ближе, ближе. И я вижу, как по дороге идет солдатик. Мимо него летят пули. Мы сидим в окопчике, а он продолжает идти по этой дороге. Думаю: «Что же ты так идешь?! Ну, пробеги! Вот же здесь кукуруза! Иди же быстрей к этой кукурузе! Потом отдохнешь…» А он идет, и не обращает внимания… потом остановился, снял с себя и бросил на землю противогаз, и снова пошел. Похоже, дошел и физически, и психологически.

Затем появляется двуколка. Солдат держит под уздцы лошадь, везет офицера. Увидел нас, кричит: «Что вы здесь делаете?», – «Держим оборону», – «Да там почти уже никого нет...» Тут командир взвода окончательно прочувствовал обстановку, скомандовал отход: «По одному в кукурузу!» Мы схватили ПТР, побежали – по нам тут же открыли огонь. Мы слышим свист пуль, которые теперь уже летят в нас! Упал я вместе со своим напарником, повернулся назад… лежит котел, который оставил наш старшина. В этом котле он для нас варил кашу и борщ. Смотрю – немец сидит прямо в котле и стреляет. Что делать? Мы пробежали еще чуть-чуть, снова упали. Из рук вырвались гранаты. Как они только не взорвались, не знаю. Потом опять сильная стрельба, уже сбоку. Повернулся в эту сторону.

А там цепочка немцев, человек 8-10. Кое-как добрались до кукурузы. Немцы приближаются… Пули щелкают, сбивают стебли кукурузы. Впереди небольшой обрыв, и какой-то сарайчик. Мой напарник спрятался за него. А у меня уже не хватало сил. Когда мы с ним вышли из этой кукурузы к прогалине, кто-то дал очередь из автомата. Пули угодили в пенек возле меня. Полетели щепки, дерево начал крошиться. Я инстинктивно нырнул в балку, и покатился. Потом возникла какая-то пауза, стрельба поутихла. И мы с напарником шмыгнули в лес. Что самое интересное, ПТР мы не бросили, так и несли его на себе. Так суматошно прошел мой первый бой.

Командир взвода пропал. К вечеру в лесу собралось несколько десятков человек. Один встал, говорит: «Я вижу, что я здесь самый старший по званию. Принимаю на себя командование. Наступает вечер. Немцы в горы вряд ли пойдут, значит, привал до утра. Утром продолжаем двигаться навстречу к своим». Назначил часовых, приказал меняться. Кроме меня с напарником из знакомых здесь оказались писарь и ездовой. Эти распрягли лошадей, и к тому же где-то по дороге поймали корову. Оба были уже в возрасте, и знали, что это может пригодиться.

Шел октябрь месяц. Стало холодать. Мы ушли в горы и действовали фактически, как партизанский отряд. Понемножку пришли в себя, начали тренироваться. Проводились учебные занятия – бросание боевой гранаты: как выдернуть чеку, как ее бросить. Пару раз нас водили на немцев, попугать их немножко, дать им понять, что мы живы, и держать их в напряжении. По-настоящему немцев снова я увидел, когда в первый раз осмысленно стрельнул во фрица. Довелось побывать и под обстрелом. В горах очень сильное эхо. Впечатления очень яркие: разрывается над головой, огонь, пламя, падают деревья... С гор мы спустились 31 декабря уже не юношами, а солдатами. Побывали и под обстрелом, и сами немножко постреляли. 4 января 1943 года под Нальчиком мне удалось подбить танк. Надо признаться, это был какой-то устаревший, я бы даже сказал – музейный танк. 4 января взяли Нальчик.

Когда мы спустились с гор, мало осталось тех, кто участвовал в первом бою 319-й стрелковой дивизии. Где-то в районе Пятигорска дивизию расформировали. Командиры получили назначение в другие части. Ко мне подошел командир роты ПТР: «Ты хочешь со мной пойти во 2-ю Гвардейскую дивизию?» Там я попал в расчет 45-ки. А когда первый раз пришли отбирать в горах, на меня никто и не смотрит – не вышел ростом. А 11 января мы уже были в Пятигорске. Потом Черкесск, Армавир, Краснодар. За Краснодаром километров 70-80, так называемая «Голубая линия», солидная оборона немцев от Новороссийска до Темрюка. Там я был ранен. Побывал в госпитале и умудрился вернуться случайно прямо в свою часть.

Когда я выписался из госпиталя в Пятигорске, попал в запасной полк. Там сделали маршевую роту, в которой набралось нас тысячи под две, и отправили на фронт. Иду и вижу, места примерно те же, где я воевал. Остановились у опушки рощи. Офицер объявил перекур, сам пошел представляться: «Товарищ полковник, доставил в ваше распоряжение пополнение». А лето, хорошо, тепло… Смотрю – вдали в кустиках пушка. Внимательно присмотрелся, увидел знакомых солдатиков. Подошел, давай обниматься. Приходит командир взвода, старший лейтенант: «Ух, Орищенко! А ведь тебя наградили орденом Отечественной войны первой степени!»

На следующий день нас выстраивают. Меня поздравили с награждением. Одним из первых солдат я был награжден орденом Отечественной войны. Этот орден носился еще на планке! Вторую «отечку» я получил уже с винтом. Так вот построились, и начальник артиллерии полка Франк Лазаревич Розенкранц говорит: «Товарищ Орищенко, нам нужно 18 человек пополнения. Вы с ними шли, знаете людей. Помогите отобрать хороших ребят». Я вернулся к ребятам из запасного полка и сказал примерно так: «Ребята, я попал в свою батарею, где был до ранения. Могу по блату устроить в батарею 45-мм пушек. Кто желает?» Ни один не вышел! Понятное дело, все, как и я, уже побыли на фронте, вернулись на фронт после ранений и госпиталей. Потом Тарасенко, а за ним осетин Задров: «Коля, мы с тобой от Краснодара топаем, вместе кашу варили. Мы с тобой!» Вернулся я назад, обратился к капитану Фролкину: «Извините, но я не смог уговорить. Записалось только два человека». Тогда Фролкин выстроил всех и отобрал сам: «Выходи ты, выходи ты…» Набрал 18 человек – один лишний. Командует: «Выйти из строя!» А это оказался Тарасенко:

– Товарищ капитан, хочу воевать с Орищенко!
– Ну, ладно, становись обратно в строй.

Подходит Франц Лазаревич, начарт:

– Товарищ Фролкин, отобрали?
– Так точно. Можно одного лишнего человека?
– Нет. Только 18 человек. Остальные пойдут в пулеметную и так далее. Одного назад.

Потом я несколько раз говорил, и комбату, и Розенкранцу: «Ну, как воюют Тарасенко и Задров?» Ни разу не пожалели, оба были страшно довольны. Парни очень хорошие. Но оба погибли в Литве. Я уже уехал в училище, переписывался с ребятами. Они написали о боях, в которых погиб комбат Фролкин, и командиры взводов Тарасенко и Задров. До сих пор жалею, что не сохранил ту маленькую переписку.

Война уже шла к концу, и пришли директивы о наборе в военные училища. А у меня 10 классов образования. Можно писать целую книгу, как я собирался в училище. Мы уезжали на пару с моим другом Баклановым, который был старше меня 15 лет. Его дома ждала жена, двое детей.

Но вернемся к боям на «Голубой линии». Бои были очень серьезные. Мы начали наступать под станицей Крымской. 9 октября 1943 года Кубань была полностью освобождена от немцев. Они сидели по ту сторону Керченского пролива. Слева Черное море, справа Азовское море. Мы готовились к десанту. Я был командиром расчета. Имел звание младший сержант, но погоны никогда не носил. Только по документам узнал, что я уже младший сержант.

Понять, что готовится десант, было очень просто. Мы тренировались садиться на плоты, баржи, которые шли морем, и потом все выпрыгивали. Всем сказали, приготовить себе спасательный круг. Легко сказать… а из чего приготовить? Но мы придумали. На берегу Азовского моря стоял рыболовецкий колхоз. Ребята нашли неводы с поплавками. Приказ: «Поплавки обрезать!» Высаживать собираются тысячи человек, а лишь несколько человек сделали себе спасательный круг! Кто-то свернул солому в свою плащ-палатку. Мне не досталось ничего, морально я себя чувствовал довольно сложно. Плавать не умел, потому что с первого по восьмой класс жил в Азербайджане, где никакой речки нет. Думаю: «Как я буду плыть?» А уже холодно, шинель, ватный бушлат, обмотки – это все намокнет и сразу пойдешь камнем на дно. Сколько я там продержусь?.. И тут я совершил маленькое преступление. Надеюсь, за давностью лет меня не осудят. Около нас сделали временный причал: сваи, помост... К нему причалили два катера. На катерах висели спасательные круги. И у меня появилась мысль, что неплохо было бы один оставить себе… в общем, я это дело сообразил. Потом сижу и думаю своим солдатским умишком: «А если меня посадят на этот катер? А у меня круг с названием катера, то ли «Ястребок», то ли «Орленок». Не дай бог, меня на этот катер посадят, морячки тут же спросят, где я взял этот круг». Короче, я его завернул в свою солдатскую накидку. А когда доплыл до берега, пришлось этот круг подарить… в общем, высадились с боем…

Мы высаживались на рассвете 3 ноября, соседи на Эльтиген – 1 ноября. Они захватили кусочек земли. Справа и слева болота, впереди – немец. Чтобы расширить плацдарм, надо двигаться вперед… Они пошли, а немец высадился им в тыл. Пришлось им там держаться две суток. Мы десантировались, начали более-менее расширять свой плацдарм. Слышим – далеко гул, идет бой. Потом только узнали, что там отвлекающий десант, который высадился чуть раньше нас. Самолеты над нами летят, не бомбят немцев у нас, а идут куда-то дальше. Эльтиген держался долго и героически. В основном они почти все погибли. Когда стемнело, они решили прорываться в Керчь. Рассказывали, что ночью прошли по занятой немцами Керчи. И где-то уже в конце их обнаружили.

Не знаю, почему не было согласовано наступление с нашей стороны. Произошел интересный случай. Из Керчи прорвалась группа, прошла немецкую передовую, потом прошла нашу, и вышли на позиции артиллерии. Когда часовой закричал: «Стой, кто идет?!» – поняли, что оказались у нас на плацдарме.

На наш участок вышла другая группа. С боевого охранения закричали: «Стой! Буду стрелять!» А те боятся громко кричать, рядом немцы. Стихийно начался обстрел с нашей стороны. Немцы испугались, тоже стали стрелять…

Некоторые пробирались в порт Керчи, захватывали там какой-нибудь плавсредство и дальше добирались морем.

Наши отчаянно пытались расширить плацдарм, чтобы хоть как-то сдвинутся, и показать немцам, что мы способны на что-то. Но часто кончалось так: чуть-чуть продвинемся, и дальше никак не получается.

Начинают артподготовку. Какое-то время обрабатывают немцев. С окончанием артподготовки пехотинцы поднимаются… и по ним бьет немецкий пулемет. Мы стреляем по нему. Со второго снаряда я положил снаряд в гнездо. Наша пушка не столько с танками сражаться, сколько с пулеметами. Для нас пулемет – это хорошо. Как только пехотинцы будут только забираться на высоту, необходимо чтобы мы обязательно были там вместе с ними, потому что надо будет отбивать контратаку противника. Нам сказано, что должен подъехать танк, зацепить нашу пушку и утащить на высотку. Мы ждем, ждем… Командир взвода не выдержал, приказывает: «Товарищ Орищенко, вперед! Если мы эти приказания не выполним, наше дело табак». Дело в том, что один пулемет мы подавили, но начал бить другой. И чувствовалось, командиру взвода хочется определить, где он и подавить его. Выкатили пушку – танка нет. Покатили вниз по склону. Еле удержали, уж очень крутой спуск. И тут по нам пулеметная очередь. Одному из наших пуля попадает в пах. Наконец, появляется танк. Выглянул танкист: «Это вас я должен затащить на высотку?» Подцепили мы пушку, сами полезли на броню. А тот из пулемета бьет, не успокаивается. Возле башни наводчик весь в крови. Потом открывается люк, вылезает танкист украинец: «А ну отщипляйтесь отсюдова! А то из-за вас и мне достанется!» Пушку отцепили, развернули в сторону фрицев, ориентируемся. Стоим на открытом месте. Танк уехал…

В стороне каменоломня. На выходе из нее небольшой обрыв. Там очень удобно устроился наш минометчик. В стене ниши, в них он разложил мины. Выскочит из каменоломни, бросит несколько мин и быстро прячется обратно. И в каменоломне его не достать... Хорошо устроился, не то, что мы.

После небольшой артподготовки, десантники на нашем участке быстро прошли вперед, сбили боевое охранение немцев и вошли в траншею. Там взяли живыми 4 человека. Немцы очнулись, начали здорово обстреливать. Ребята откатились назад, хотели увести пленных в тыл. Но как только вышли из траншеи, потеряли одного из сопровождающих, и одного пленного. Тогда командир решил вернуться в траншею и ждать темноты. Нам же дали команду доставить нашу пушку ближе к пехотинцам, чтобы дать им возможность лучше обороняться. Немец явно собирался контратаковать.

Бой как таковой уже такой стих. Слева от нас стояли три наших танка. Вперед они не пошли, поддерживали огнем с места. Немецкая артиллерия, изредка постреливая, сначала подбила один, а затем второй. Позднее сгорел и третий.

Перед нами траншеи боевого охранения. Сбоку высотка, где сидят немцы. Итак, мы получили приказ выдвинуть пушку. Пленных немцев, как я уже сказал, доставили в траншею и ждали темноты. Постепенно все стихло. Расстояние до нашей передовой метров 300. Местность открытая, справа высотка. Тут я словно что-то почувствовал: «Товарищ старший лейтенант, разрешите, я туда выдвинусь сам! Схожу разведаю, как катить эту пушку. Проверю окопы, траншеи, и самое главное, воронки». Тот разрешил и я побежал. Бегу, и где-то на середине пути мне попался раненый. Сначала я думал, что он мертвый. Но потом смотрю – он переместится на несколько метров, полежит и опять переворачивается. Вытащил медицинский пакет, думаю, может, перебинтую его заодно. Выскочил, немножко пробежал под обстрелом, упал, по-пластунски, подползаю к нему. И что же я слышу? Он что там про себя напевает. «Солдат, – спрашиваю, – ты, чего тут делаешь? Беги к каменоломне, там есть сквозной проход!» А тот отвечает: «Видишь связь? Меня послали исправить обрыв. Вот только обрыв исправлю, так и пойду». Главное, спокойно так говорит. Ответил мне и продолжает петь. Вот пример, как выполнять свои обязанности! Елки-палки, для меня это было сильно…

Поговорил я с ним, и опять перебежками. Заскакиваю в траншею… елки-палки, сидит фриц! Поворачиваюсь – другой фриц. Куда я прибежал-то? Я побледнел, и тут мне говорят: «Артиллерия, не боись, это пленные!» Иду по траншее, а солдатик мне говорит: «Здесь беги быстрее. Здесь немец с высоты видит и простреливает!» И ведь никто его не посадил, он по своей инициативе сидит и предупреждает. Вот как к этому относится?! Прошел я еще немного, смотрю – 45-ка стоит. Колеса внизу, ствол на одной стороне траншеи, станина на другой… Где расчет, погиб ли, разбежались ли – не понятно. Но факт, что пушка немцам не оказывает никакого сопротивления. Считай, пушка у них тут есть, но она в таком интересном положении. А мы должны сюда катить нашу…

Возвращаюсь назад к своим, докладываю командиру взвода, что нашел место. Покатили пушку вперед. Место открытое, но надо выполнять приказ. Смотрю – связист там ползает, что-то делает, вокруг рвутся снаряды.

К вечеру немец закончился артподготовку, поднялся вперед, и занял нашу траншею. Мы с наводчиком постарались, чтобы он не продвинулся дальше. Когда немцы пошли вперед, мы провели неплохой такой бой, – изрядно так постреляли. Мне даже понравилось, как мы отработали. Как-то солидно, и убедительно, что ли… ну, не знаю. К сожалению, погиб мой наводчик. А про себя не очень хочу рассказывать...

Лежим. Слева тлеют подбитые танки. Все вокруг утихло. Середина дня. Изредка, лениво перестреливаемся. Нам сказали держать позицию, и если танк появится, немного пострелять. Кончается день, наступает вечер… Мы с наводчиком в окопчике, перекрытом дощечками из-под снарядов, сидим и играем в дурака. Не знаю, где они карты доставали.

К концу дня начинает темнеть, и я высунулся из окопа. Ты смотри, какую немец выпустил ракету. Чем мне запомнилось, ракета раскрылась и из нее еще штук пять разных цветов, как раскрывшийся бутон. А это оказывается сигнал для артподготовки. Начала стрелять немецкая артиллерия. Да еще пролетели немецкие мессера, кинули пару бомб. Короткая артподготовка, может, минут пять. И после нее немцы пошли в атаку. Это было довольно неожиданно, ведь уже стемнело, а вечером они редко ходили в атаку. Наши покатились, начали отходить. Хотелось бы и нам с ними, да приказа нет. Командира батареи рядом не видать, командира взвода – тоже. Отступать? Отходить? Короче говоря, я притворился офицером, взял командование на себя. Приняли бой. Немцы тогда подошли очень близко. Вернулись отступавшие, и мы с ними организовали неплохую оборону. Вернулось человек пятнадцать, автоматчики, да с ним еще пулемет да ПТР. В общем, остановили немцев. Немцы покричат-покричат, мы им забросим пару осколочных, они сразу замолкают.

На следующий день в каменоломне появился командир батареи: «Товарищ Орищенко, расскажите о вчерашнем бое подробно». Послушал меня и добавил: «Мы решили представить вас к званию Героя Советского Союза». Я промолчал…

Перед наступлением нам сказали так: «Начнется артподготовка, сидеть не высовываться! Потому как снаряды могут долететь до немцев, и своими снарядами можете быть поражены и так далее. Мы недавно ездили по местам боев. И я очень хотел найти место, где мы стояли с пушкой. И обязательно взял бы веревку, и дотянулся бы ей до этого места, где оборонялись фрицы. Мне тогда казалось, мы находились на расстоянии 100-120 метров. Сейчас вспоминая эпизоды, не могу сказать точно. В общем, сказали нам, что завтра будет артподготовка – всем спрятаться.

За два дня до наступления к нам на высотку подходит солдатик с офицером. Офицер с трубкой, держит связь со своей батареей, корректирует огонь. Предвиделось наступление, и они пришли перенести передовой наблюдательный пункт. Их 76-мм батарея стояла двух в километрах от нас, на закрытых позициях. А мы стояли на обратном скате холма, пушка чуть-чуть возвышалась над гребнем. Позади нас овраг, низина. Мы там гоняли в футбол, если не падали мины и снаряды. Но чаще всего было так, что голову не высунешь. Целый день находишься в окопах. А если высунул голову, то сильно рискуешь. Побеседовали мы с этим солдатиком, угостили его чаем, и он ушел.

Сидим, ждем наступления. По лощине подходит пехотный капитан, говорит: «Ты Орищенко? Говорили, тебя представили к званию героя. На меня тоже представление было, но дали только орден Красного Знамени». И такой обиженный ушел. А я ему вдогонку крикнул: «Не переживайте так, мне, вообще, ничего не дали».

На следующий день 10 января мы взяли высоту. А дальше… нет никакого успеха. Во время этого боя меня ранило. Нужно было переправляться через Керченский пролив на ту сторону. Погрузился с другими ранеными в открытую грузовую машину. В кузове четыре человека сидят на скамейке, и четверо, которым совсем плохо, лежат на полу. Машина двинулась. Смотрю – безногий раненый на полу, что-то в нем знакомое. А он тоже на меня снизу смотрит. И тут я вспомнил, это же тот солдатик с батареи, с которым мы пили чай! Разговорились. И он так спокойно рассказывает, как все произошло.

Они лежали с офицером в каком-то окопе. Потом их накрыло, его завалило землей, и он потерял сознание. До сих пор меня поражает то, как он спокойно рассуждал о потере своих ног…

Переправились. Какое-то время ехали на машине. Потом везли на самолете У-2. В кабине сижу я, и один солдат у меня в ногах, больше там не помещается. Нас закрыли козырьком, а за штурвал садится девчонка, красавица. В свое время я насмотрелся, как «мессера» гоняют У-2. Как взлетели, я все оглядывался, не появится ли «мессер».

Пока лечился, получил письмо с фронта. Я переписывался со своими солдатиками, начальство знало. Командование оформило на имя начальника госпиталя письмо, с просьбой направить рядового Орищенко после окончания излечения обратно в часть. Госпиталь располагался в одной из школ Пятигорска. Нас лечила врач Ванда Викторовна, симпатичная молодая женщина. В школьном классе нас лежало человек 18, разного возраста, и с разных частей. Рассказывают анекдоты, фронтовые истории, шумят. Как только она заходит, тишина, все по своим местам.

У меня уже был орден Отечественной войны и медаль «За Отвагу». Перед выздоровлением за неделю до выписки из госпиталя обычно давали увольнение, можно было сфотографироваться, сходить в город, посмотреть. Многие у меня просили гимнастерку, сфотографироваться. Я не отказывал никому. Одному дал, он ее примерил, и кто-то ему сказал, чего ты будешь снимать, иди… и тот ушел… в общем, долго рассказывать…

Благодаря Ванде Викторовне я смог съездить на пару дней в Орджоникидзе. Потом самостоятельно добрался на товарняке до Краснодара. А оттуда на машине до переправы. Переправился, искал своих.

10 апреля страшно напряженный сумасшедший день. Немцы с утра и до вечера постоянно вели обстрел, потому что вынуждены были отходить. 4-й Украинский фронт с Перекопа прорвал оборону и двинулся на Симферополь. Наша Приморская армия шла на Севастополь.

Подошли к Севастополю, хотели взять сходу, но не получилось. Подтянули тылы, и начался штурм Сапун-горы. Мы со своей 45-ки постреляли, начали двигаться вперед. Ранило командира расчета, потом он умер в санчасти. 7-го числа мы были у подножья, 8- го с утра уже на самой Сапун-горе, а 9-го зашли в Севастополь. Немец отошел на мыс Херсонес. Они держались на песчаной косе. Протянули до 11-го. А 12-го числа сдался последний фриц. Один участник тех боев мне рассказывал, что некоторые отказывались сдаваться, уходили в море и отстреливались. А мы тогда стояли на окраине Севастополя. Потом отдыхали в предгорьях. Сидим, греемся на солнышке. Кто-то толкает меня – смотри! Идет колонна пленных немцев. Говорили, что 21 тысячу немцев взяли в плен. Спустились поближе к ним. Впереди два генерала. Один без головного убора, другой в каске…

18 мая мы сидели, ждали своей очереди отправления на другие фронты. Война в Крыму закончилась. Высокое начальство решало, кого куда послать. Мы отправлялись на Первый Прибалтийский. Войск было очень много. Мы своей очереди ждали две недели. Старшина принес новость из штаба полка. Ему сказали, что Орищенко присвоили высокую награду. Он там выхватил газету и принес к нам. Все окружили его, ищем: «О награждении орденами офицерского состава советской армии… о присуждении званий… указ о присвоении звания Героя Советского Союза…» Смотрим по алфавиту – Орищенко нет. Ребята говорят: «Лучше не мог сострить». Начали расходиться, а я остался. Потом вижу – написано: «О присвоении звания Героя Советского Союза артиллерии». И наконец нашел свою фамилию! Получал награду в Кремле.

Когда нас в конце концов погрузили, довезли нас до Дрогобыча. Там выгрузились и пешком шли на фронт. Первый Прибалтийский под руководством Баграмяна… После войны я отдыхал в санатории. Там Жуков с Баграмяном фотографировались с желающими. Баграмян меня заинтересовался:

– Кем вы были на фронте?
– Таманская дивизия.
– Ох, хорошая дивизия.

Когда мы воевали в Литве, в войска разослали циркуляр – «Направлять отличившихся солдат в училище». Ну и меня вызвали и предложили… Надо сказать, после получения Героя меня уже вызывали несколько раз. И мамаша еще к тому же пишет: «Коля, почему ты не в училище? Астахов Вовка уже учится в Тбилиси». Я, правда, чтобы она успокоилась, писал ей, что меня не отпускают. Но потом меня еще раз вызывали в строевой отдел и уже конкретно так сказали: «Товарищ Орищенко, есть возможность поехать в училище! Убедительно предлагаю ей воспользоваться!» Я сижу и думаю: «Елки-палки, война не закончилась, а я в училище поеду. Как в глаза ребятам смотреть?» Не хочу сказать, что я был уж такой идейный, но определенное воспитание имелось. Короче говоря, вернулся к себе в окопы. А командир полка спрашивает: «Чего тебя вызывали?» Рассказал ему. А Бакланов, командир другого орудия сказал такую фразу: «А я бы согласился». Понятное дело, он так сказал с высоты своего возраста. Да и двое детей – это много значит. И добавил: «Тут еще до Восточной Пруссии километров 40, а там до Берлина. Еще десять раз голову оторвут, пока туда дойдем». И я очень сильно задумался. Потом попадается мне командир батареи, и я сказал ему, что не возражаю пойти в училище, но только вместе с Баклановым. Как-то жалко мне его стало. Тут же вызывают меня в штаб:

– Товарищ Орищенко, вы согласны?
– Да, но вместе с Баклановым!
– Так он же окончил пять или шесть классов, и к тому же очень давно. Не подходит он…

У Бакланова, кстати, тоже хватало орденов: Отечественной войны, Красное Знамя, только звездочки не имелось. В итоге, что они придумали… вот обратите внимание, какое отношение у офицеров к солдатам! Они выписали ему такую бумажку: «Старший сержант Бакланов в бою утратил личные документы, связанные с образованием. Данной справкой удостоверяем, что товарищ Бакланов закончил 8 классов». Пока ехали в училище, я пытался ему объяснить, что такое икс и что такое игрек – он не понимает. Сидит всю ночь при коптилке. Я ему подсказываю, все-таки 10 классов окончил в 1942 году. Он так тетрадь закрыл: «Нет, Коля, из меня ученик не получится!» И все на этом. Мы с ним немного протянули, а потом закончилась война. Его немножко подержали в училище и демобилизовали...