Островерхов Иван Федорович

Я родился 19 января 1923 года в г.Топки Кемеровской области.

Все родственники у меня были железнодорожники, преданные Советской власти люди, коммунисты. Дядя мой, старший брат матери имел даже орден Боевого Красного Знамени, за Гражданскую войну. Воевал на бронепоезде. Его первого в 1936 году и взяли, как врага народа. А потом и остальных родственников. Всех перестреляли, я остался с матерью и сестрой.

Друзья ко мне нормально относились, а в школе учительница, Зоя Ефимовна, говорит: "дорогие дети, а вы знаете, что у нас в классе учится сын врага народа". Как так можно? 14 лет мне было. Ну, я книжки собрал и домой, говорю матери: я в школу больше не пойду. Пошел в ФЗУ, там тоже брать не хотели, но мать сходила в горком партии, поговорила, взяли все-таки.

В Топках был большой железнодорожный транспортный узел и после ФЗУ я отправился работать в вагонное депо слесарем - автоматчиком. В 39-м году Каганович, министр НКПС дал команду все вагоны, приходящие на ремонт, оборудовать тормозом Матросова. Раньше ведь автоматических тормозов на вагонах не было, человек десять ребят по команде машиниста вручную тормоза отжимали. Вот мы и ставили тормоза. Что-то дорого по тем расценкам стоило оборудовать вагон - рублей 40-50. А мы, пацаны 16 - 17 лет, придем зарплату получать, и у нас больше выходит, чем у бородатых мужиков. В 40-м пришел приказ из НКПС - всех детей врагов народа и раскулаченных уволить с железнодорожного транспорта. Мастер говорит: - я за Ивана двоих уволю, а его оставлю. А начальник цеха ему: - знаешь кто у него отец? Ну и пошел я. Устроился на инкубатор, там механичал, а потом началась война.

В августе 1941 инкубация закончилась, и я пошел в "Заготзерно". Прихожу к директору, говорю - механик, такой-то опыт, там-то работал. Слушай, я никогда не забуду, как он подскочил ко мне, давай обнимать. Дорогой - говорит, - тебя мне сам Бог послал. У меня один механик остался, и тот одноглазый. Бегом домой, неси документы и завтра выходи на работу! Война-то уже в разгаре была, всех на фронт позабирали. Ну и вот 41-й, начало 42-го я там проработал. Возраст служить уже подошел. Два раза повестка приходила, директор - в военкомат, как-то там договаривался, мне отсрочку давали. А тут он в командировку уехал или заболел, не помню, в общем мобилизовали. Собрали нас таких ненадежных - детей врагов народа, раскулаченных, и определили в стройбат. Человек 30-40 группа была. Вначале повезли на шахту Южная Чугуновка. Начальник шахты, когда узнал, кто мы такие, говорит: - Не, мне такие не нужны, они шахту взорвут, разнесут на хрен. Ну, нас тогда на лесокомбинат, а там, конечно, приняли с удовольствием, такие кадры. Самых крепких в Барзасский район отправили, на валку леса, крепеж для шахт делать. До марта 43-го там работал. Условия были жуткие. Мороз. Жили в землянках с одним окном, вместо кроватей - земляной выступ с подстилкой из соломы, сверху - брезент, и печка железная. Издевались над нами, как только могли. Колючей проволоки и охраны только не было. Кормили мало, плохо, а нам лес валить. Обувь была галоши с брезентовым верхом, назывались чуни. К весне лопнули у меня галоши, пришел к бригадиру, мол, заменить надо. А он мне - если ты сейчас на пикет не пойдешь, я тебя упрячу, куда твоего отца упрятали. Сам поддатый, морда пьяная, противная. Тут я не стерпел, кинулся на него, головой об стену его ударил. Он как из конторы выскочил, бежит, кричит: убивают! Я за ним, у крыльца багор стоял, я его схватил, наверное, заколол бы, сволочь такую. Догнать не смог, кто-то за багор задержал меня, смотрю - начальник лесосплава. Я ему рассказал, он записку на склад написал. Прихожу, мне кладовщик в угол показывает - там чуни старые лежат. Все перебрал, ни одного годного не нашел. Ну, я пошел к себе в землянку, так обидно стало. Взял багор, думаю, будут приходить за мной, буду их колоть и в угол складывать.

Я давно уже хотел на фронт сбежать, а тут, как раз, по радиотрансляции передают сообщение о формировании Сталинского Сибирского добровольческого корпуса. Ну и решился. Вечером с пикета пришел друг мой Валентин Летников, я ему рассказал все, и он со мной бежать собрался.

Утром встали затемно, и пошли пешком до Кемерово. В тайге шли по телефонным столбам, в двух местах телефонный провод обрезали, чтобы не сообщили про нас. Шли весь день и ночью пришли в военкомат, он круглые сутки работал. Пришли и все наврали, что мы слесаря с коксохимзавода, услышали Сталинский призыв о формировании корпуса сибиряков - добровольцев, в общем, мы пришли на фронт. Ну, военком сильно не разбирался, анкеты нам выдал, мы заполнили. Повестки дал, талоны на питание. Пошли на вокзал, там покушали, поспали, а утром погрузились в вагоны и во второй половине дня прибыли в Новосибирск, а оттуда в Бердские военные лагеря.

В лагере 10 000 новобранцев было. После бани выдали форму б/у. На другой день зачислили нас с Валькой во взвод 120 мм минометов. До конца апреля учили нас. Кормили неплохо, правда, вместо тарелок, на каждые шесть человек был тазик, куда наливали похлебку. Садились по трое с каждой стороны. Ложка у каждого была своя.

А что ты хочешь, 10 тысяч человек. Только завтрак был с 8 до 11 по очереди.

Однажды Вальку после отбоя вызвали в Особый отдел. Я переживал, думал, раскрыли наш побег из трудового лагеря. Он через час явился, залез на нары и молчит. Я расспрашиваю, а он говорит, что не имеет права ничего рассказывать. Потом шепотом все-таки рассказал, что его завербовали осведомителем, он вызвал доверие особистов тем, что имел при себе комсомольский билет. Тут я успокоился - раз Валя стукач, нам пока ничего не грозит.

Ну и потом в маршевую роту. Выдали новое обмундирование, погрузили в вагоны и поехали. Эшелон шел по "зеленой улице" почти без остановок, через неделю были в Москве. Там покормили, в баню отвели и ночью вывезли на какую-то станцию. Построили нас, пять или шесть сот человек. Вышли покупатели. Капитан кричит: - сибиряки есть? Три шага вперед!

Мы вышли, тут повезло нам, оказалось, покупатель из 83 - го гвардейского гаубичного полка. Если б в пехоту попали, мы б с тобой сейчас не разговаривали. Видел я пехоту, там один - два раза в атаку сходил и все - убит или ранен.

Командир полка В.П. Сурьянинов

Поехали в полк, в это время он находился после выхода из окружения на формировании под Гжатском (сейчас Гагарин). До нас в полку были минометы, 76-мм пушки, такой разброс был. А тут на формировании грамотно сделали - все отобрали и дали 122-мм гаубицы. Хорошие пушки. 24 орудия в полку. И полк стал гвардейским гаубичным полком РГК. Командовал полком с формирования в августе 1942-го в Коломне и до 1944 года Сурьянинов Василий Петрович.

На следующий день по прибытии в полк, командир полковой разведки капитан Зуев - Иванов начал набирать пополнение. Брали тех, у кого образование не ниже 7 классов. Попал в эту группу и я. Два месяца нас учили работать с топографическими картами и ориентироваться на местности. Изучали стереотрубу - главный инструмент артиллерийского разведчика. Мы ее в шутку называли "стерва труба".

Какие задачи решала разведка: недалеко от переднего края оборудуем два наблюдательных пункта между ними - полтора - два километра. Точно определяем и наносим на карту свои координаты и передний край противника. Затем круглосуточно ведем наблюдение. Цель - выявить огневые точки: артиллерийские и минометные батареи, доты и командные пункты. С двух точек одновременно наводимся на выявленную цель и считываем с лимбов стереотруб направления на цель в угловых градусах. Потом на карте наносим линии в направлении цели от обоих НП, соответственно этим значениям. Точка пересечения линий - наша цель. Засекали четко, с точностью 3-5 метров. После прорыва обороны смотрели свою работу - пушки перевернутые, трупы. Связь была только проводная. Командир полка у нас всегда недалеко находился, в блиндаже, он уже дает команду на батареи открыть огонь. Один-два снаряда на пристрелку давали. Снаряды дорогие были, двести пятьдесят рублей по тем деньгам один снаряд. А за время артподготовки только наш полк делал около полутора тысяч выстрелов.

Так и шли, через каждые 20-30 километров - опять укрепрайон, опять разведка, артподготовка, наступление. Позиции полка располагались где-то в трех километрах от переднего края, а наши НП не дальше километра. Пехота, танки оборону прорвут - мы сворачиваем НП, идем за ними. Потери у нас были, конечно, не такие, как в пехоте, но состав разведроты полка за время моей службы сменился почти полностью три раза. Человек пять нас "заговоренных" осталось от первоначального состава.

Про отца я себе вбил в голову: если он действительно враг народа, значит, меня убьют, а если нет - жив останусь. Так и вышло.

Стояли под Вязьмой. Месяца три прошло, как я попал на фронт - вызывают в штаб полка. Ну, все, думаю, нашли, отвоевался. Пришел в штаб, в карабин патрон загнал, хотел, если разоблачили, застрелиться. Начальник штаба спрашивает анкетные данные, что-то записывает, еще какие-то вопросы задает, потом расписаться попросил. У меня руки дрожат, я спрашиваю: куда это и зачем? Он отвечает, что меня и еще пятнадцать человек из полка представляют к медали "За боевые заслуги". Я не помню, как оттуда вышел. Патрон выкинул из ствола, слезы как хлынули! Думал стреляться, а тут награда! Полчаса по лесу ходил, пока успокоился. Медали обмыли потом. От нарядов нас освободили. Почет был в полку большой, потому что мы были первые награжденные. До моего появления полк из окружения выходил, формировался потом, не до того было. Вообще наградами не баловали.

Под Спас-Деменском ворвались в офицерский блиндаж, смотрю - фотоаппарат "Кодак". А для меня фотография секретом не была. Я с двенадцати лет фотографировал. Расскажу, как научился. В детстве мы все голубятники были, если у парня голубей нет, он неполноценным считался. Один раз я на крышу за голубями полез и сорвался. Не очень сильно ушибся вроде, ничего не сломал, и сотрясения не было, но два дня в больнице подержали. Домой прихожу - ни клетки, ни голубей. Отец говорит: чтоб дурью не занимался, пошли в книжный. Там фотоаппарат продавался "Фотокор". Коробка картонная, там аппарат, штатив, инструкция. И вот я этим делом увлекся. Такого альбома ни у одного рядового нет. В том же блиндаже нашел кое-какие реактивы, бумагу. Сфотографировал наших ребят разведчиков, контактным способом напечатал, то есть без увеличителя, фонариком посветил сквозь негатив. Показал в полку, все удивились. Говорят: - как, в таких условиях?! Потом много фотографировал ребят и офицеров наших, все домой фотографии посылали.

Наш комполка Сурьянинов меня выделял, если куда ехать надо, с собой брал. Поручения разные давал. Хороший мужик, ленинградец. В 44-м его при обстреле ранило, а после госпиталя он к нам не вернулся.

Поехали с ним однажды смотреть место прорыва. Там тяжелый участок был, собрали старших офицеров дивизии, сделали макет местности десять на восемьдесят метров. Но что-то нужно было уточнить, комдив приказал штрафникам взять языка. Нейтралка на этом месте была всего сто метров. Ровно в двенадцать у немцев обед, а наша артиллерия открыла огонь по небольшому участку переднего края. Подорвали минные поля, разбили проволочные заграждения. Штрафники в эту брешь побежали, пока немцы опомнились, и огонь открыли, они уже вернулись, все целые. Схватили троих немцев. Один офицер, лет сорока и двое молодых солдат. Дрожат, перепугались, один обмочился со страху, а офицер возмущался, что у него обед пропал. Тут немцы обстрел начали. Пленных сразу в машину и в штаб армии.

До Орши дошли, а там напоролись на такое: Слева Западная Двина, справа болота торфяные, непроходимые, перед нами укрепления. Ходил слух, что было указание командования фронтом взять Оршу к празднику 7 ноября.

Три дня молотили мы немецкий передний край, а потом неделю штурмовали, столько народу там погибло!

Островерхов в центре

Говорят, Гитлер, увидев Оршанский укрепрайон, сказал, что нет такой армии в мире, которая могла бы взять этот рубеж. Забегая вперед, скажу, что когда мы увидели эти укрепления, я подумал: - что они больные, что ли. Навечно здесь остаться решили. Сколько денег, сил потрачено. Сделано все очень добротно. ДОТы человек на сто, бетон, сталь. Я таких укреплений никогда не видел.

В ноябре встали под Оршей в оборону. Зимы у нас практически не было: шел снег с дождем. В блиндаже на НП каждые два-три часа вода набиралась, вычерпывали котелком. Печку топили только ночью, боялись дымом демаскироваться. Командир полка дал команду нашему начпроду капитану Ленскому выдавать разведчикам по 100 грамм водки к ужину. А через пару дней полковник узнал, что водка не выдается. За невыполнение приказа Сурьянинов отправил Ленского к нам на десять дней рядовым разведчиком. Скоро капитан потерял свой бравый вид. На сердце стал жаловаться. Еще бы! Грязь, холод, и каждый день обстрелы. Когда Ленский свой срок отбыл, за ним машина пришла, а я его провожал около двух километров. Он по дороге говорит: "Я теперь вам свои сто грамм отдавать буду". После этого случая до мая 1944-го мы водку получали регулярно.

В 1949 - м случайно встретил Ленского на перроне в Барнауле. Он работал зам.директора по хозяйству в Свердловском оперном театре, и был в Барнауле на гастролях. Ох, и встреча была! Обнимались, целовались. В 1951 - м году я переехал с семьей в Свердловск, но Ленского уже не было: умер от сердечного приступа.

Только к лету 44-го на нашем участке сосредоточили до трехсот стволов артиллерии на километр фронта, да авиация, да "Катюши" и утром 24 июня 1944 года в 4 часа утра начали обрабатывать передний край и глубину обороны немцев. Четыре часа шла артподготовка. У нас земля ходуном ходила, разговаривать невозможно, а что там, у немцев было, страшно представить.

Когда заняли первую линию их обороны, немцы, что живыми остались, уже ничего не соображали. Дикими глазами на нас смотрели, как на пришельцев. Достреливали мы их, потому что, бесполезно уже в плен брать, сумасшедшие.

Бои в Белоруссии были тяжелейшие. Наш полк перебрасывали с одного участка фронта на другой, иногда за ночь проделывали по двести километров. Мы успели поучаствовать в операциях 5-й и 31-й армий. Наш полк был на автомобильной тяге. Вначале были "ЗИСы", позже получили "Студебеккеры". "Студебеккер" - очень хорошая машина, она будто создана для нашей гаубицы, и серьезных поломок практически не было. Наши водители забот с ними не знали. За "Ленд-лиз" спасибо американцам, но, всегда говорю, без нашего тыла, нам бы Победы не видать! На немцев ведь вся Европа работала! А сколько нам слали боеприпасов, оружия! Даже водки, посчитай, по сто грамм каждому, да всем фронтам, сколько нужно! Ее же надо произвести, доставить! Тем, кто работал в тылу, низкий поклон!

Островерхов и И. Насонов

Моя мама переехала к родственникам, в Барнаул, мы с ней списались. Через нее нашел своего лучшего школьного друга, Ивана Насонова. Нам показалось странным, что письма доходят за два-три дня, это значит, что мы находимся где-то рядом. Иван тоже был артиллерист, и я, чтобы обмануть цензуру написал ему, что встретил Королева, полевая почта такая-то, написал номер карты. Также встретил Харитонова и Ульянова, даю их полевые почты (мои координаты по Х и У). Следующим письмом намекнул ему, кто такие Харитонов и Ульянов. Оказалось, что мы находились в десяти километрах друг от друга. При первой возможности поехал к нему на мотоцикле. Вот это была встреча! Радостная и счастливая, ведь мы дружили с детства. К сожалению, наша встреча оказалась последней. При наступлении Иван был тяжело ранен в голову и умер в госпитале города Сувалки.

В Друскининкае полк должен был отправить пятерых в Ленинградское артиллерийское училище. Мне говорят - давай. Я уже повоевал, награды имел, командир хотел, чтобы я поехал. Но я подумал, что в училище будет серьезная проверка биографии, и, от греха, отказался. Уговорил командира полка меня не отправлять.

В августе 1944 освободили город Вишкавис, последний укрепленный пункт немцев на нашем пути в Восточную Пруссию. Город был сильно укреплен: минные поля, противотанковые рвы, доты. На артподготовку снарядов не пожалели и последующим штурмом оборона немцев была прорвана. В немецких блиндажах осталось много продуктов: консервы, печенье, коньяк в коробках. Мы подогнали машину и загрузили несколько коробок, а уже вечер был, нужно было возвращаться в расположение части. Мы все в машине сидим, а старший сержант Каторгин с последней коробкой решил срезать дорогу. Побежал не по тропинке, а напрямик по траве. Наступил на противопехотную мину, и ему оторвало ступню. Мы сразу повезли сержанта в полевой госпиталь. В госпитале раненых, после наступления было очень много. Нам попалась женщина - хирург, смертельно уставшая. Каторгину дали наркоз, и она меня спрашивает, умею ли я пользоваться пилой. Я сказал, что был слесарем 5-го разряда. Тогда хирург просит меня отпилить часть голени, говорит: - Я не смогу, сил нет. Показала место, где пилить, и я отпилил и вполне нормально себя чувствовал. Она потом кромку кости обработала, заткнула пробкой и кожу зашила.

Когда зашли в Восточную Пруссию, удивлялись, что никого из местных не было. Километров через тридцать начали встречать население. Оказывается, был приказ фюрера эвакуировать всех из приграничной зоны. Стоят богатейшие хутора, прекрасные скотные дворы, к каждому хутору дорога камнем вымощена, каштаны кругом. На скотном дворе - колодец, на нем насос стоит, вода в каждое стойло подается, корова копытом нажимает доску - вода течет. Богато жили они. Защищались немцы на своей земле, конечно, здорово. Она же небольшая Восточная Пруссия, но сплошь укрепрайоны, каждый хутор с боем брали. Говорят, есть статистика, что каждый третий наш солдат там погиб. Кенигсберг тоже наш полк обстреливал, когда вошли, весь Кенигсберг разрушен был. Укрепления там были посильней, чем под Оршей. В Кенигсберге пива попили, там был большой пивзавод, пива много оставалось. Потом нас сразу отвели в городок Гросс-Блюменау, недалеко от побережья Балтийского моря, в двадцати километрах от Кенигсберга. Ездили с офицерами на берег, увидели пляж весь заваленный немецкими трупами.

Ночью, около 5-00 наш телефонист первым узнал про окончание войны, на улицу выскочил, как заорал: - Войне конец! И давай из автомата в небо строчить! Мы все повыскакивали, тоже салютовать начали, из автоматов, ракеты запустили. Петька Чекалин, разведчик, помню, бегает в кальсонах, орет: - Я жив, я жив! Ребята артиллеристы из гаубицы холостыми постреляли. Немцы там на окраине жили, наверное, подумали, что русские с ума сошли. Спать уже не ложились, все ходили, обнимались, целовались, радовались, что война закончилась. Выпили на радостях немало, утром взяли спирта, поехали на берег отмечать.

Офицеры полка на берегу Балтийского моря

Вам приходилось применять личное оружие?

Только однажды, под Оршей, когда шли в наступление. Пехота дальше ушла, мы шли за ними, а в траншеях еще оставались несколько групп немцев, которых пехотинцы не заметили. Эти немцы были деморализованы, сопротивлялись вяло, мы их перестреляли.

Приходилось ли полку стрелять на прямой наводке?

В Пруссии был случай, на позицию одного орудия выскочил "тигр", наши выстрелили в него и не попали. Командир орудия увидел, что у "тигра" ствол уже вертикально наводится и успел скомандовать "в укрытие!". Первым выстрелом немец разнес гаубицу, а расчет весь остался жив. Потом "тигр" ушел. Командир полка матерился, но остался доволен, что все живы остались. Но обычно с закрытых позиций стреляли.

Какие взимоотношения были с местным населением.

В Белоруссии понятно, там нас с радостью встречали, а литовцы русских не любили. Мы, разведчики, форсировали Неман по понтонной переправе. Сразу после нас немцы эту переправу разбомбили, полк еще переправиться не успел, кухня тоже. Зашли к литовцам, попросили поесть, старуха хозяйка сначала делала вид, что не понимает, а потом стала на немцев все валить.

-Сало есть? - Немец забрал. - Хлеб есть? - Немец забрал. - Сортир есть? - Немец забрал.

Мы компас достали, говорим: - видишь прибор? Он сейчас покажет где, что спрятано, а когда найдем, дом сожгем. Сразу все нашлось, поели, ей оставили записку с благодарностью за помощь Советской армии.

В Кенигсберге идем по городу, слышим из дома немка кричит: "кранк, кранк!" это значит "больно". Заходим, а там пожилой уже солдат, лет пятидесяти, карабин в углу, на кровать ее завалил и шпиляет. Мешать ему не стали. Было это, солдаты всякие бывали. Немки потом что придумали, брали вату или марлю, кровью мазали и в трусы. Кто там полезет разбираться.

После Победы, когда стояли в Гросс-Блюменау отношения с немецкими семьями были хорошие. Мы их подкармливали. У нас было много гороха, обнаруженного на местном элеваторе, рыбу глушили фаустпатронами, и хлеб был.

Недалеко был небольшой детский дом, так с этими детишками мы подружились. Они по утрам прибегали к дому, где мы жили, кричали: "Гутен морген, рус Иван!". Старшей в этом детдоме была молодая немка. Однажды она стала меня жестами спрашивать, откуда я родом. Я, как мог, объяснил, что из Сибири. Она руками замахала: "Нис гут, нис гут", ушла в дом и вынесла открытку, там была нарисована русская изба, в которой сидел бородатый старик с рогами. Рассказала, что она думала, так должны выглядеть сибиряки. У меня сохранилось фото этой немки и детей.

Там же у меня приключился роман с польской девушкой, она жила с семьей в Пруссии. Потом вышел приказ, разрешающий полякам вернуться в Польшу и они уехали.

Историческая справка:

7 августа 1942 года по приказу народного комиссариата обороны СССР в городе Коломна был сформирован 83-й артиллерийский полк. В годы ВОВ он прошел боевой путь: Коломна-Москва-Торжок-Ржев-Вязьма-Смоленск-Орша-Минск-Гродно-Каунас-Кенигсберг.

Боевые действия с немецко-фашистскими захватчиками полк завершил в апреле 1945 года в Восточной Пруссии.

10.08.1943 г. за мужество и героизм в боях за освобождение Вязьмы полку было присвоено почетное наименование "гвардейский".

28.06.1944 г. за большой вклад в освобождении Оршы - почетное наименование "Оршанский".

25.07.1944 г. за образцовое выполнение заданий командования при освобождении Гродно и проявленные при этом доблесть и героизм полк был награжден орденом Александра Невского.

В августе 1944 года за инициативные боевые действия, героизм, мужество, стойкость, проявленные при форсировании Немана и удержание плацдарма, 83-й гвардейский гаубичный Оршанский ордена Александра Невского артиллерийский полк был награжден орденом Красного Знамени.