Овецкий Борис Моисеевич

Б.О.- Родился в 1922 году. Рос в городе Киеве, учился в 35-й образцовой средней школе, находившейся в самом центре города, рядом со стадионом, позади Театра музыкальной комедии. В нашей школьной компании было семь ребят, и после окончания школы, мы, почти все решили связать свою судьбу с армией. На комиссии в Кагановическом военкомате города Киева, меня признали годным к службе в Красной Армии с моим зрением минус три, только я постоянно должен был носить очки, с которыми я и так не расставался, начиная с первого класса. Вот видите фотография, этот снимок мы сделали сразу после окончания 10-го класса. На этом фото нас всего шесть человек, один товарищ опоздал на съемку. Почти все мои друзья разъехались по военным училищам : Арон ( Леня) Мень - был принят в Лениградское зенитное училище, Володя Рудаков - в авиационное, Борис Мельцер - в пехотное, Соломон (Саша) Бродский и Нехемия Салганик были зачислены в Московское авиационно - техническое училище, выпускавшее сержантов, а меня ждала служба в артиллерийской части. А седьмой наш товарищ, Давид Фельдман, не был призван в армию из-за плохого зрения, и поступил учиться в Киевский Университет, но с началом войны ушел в киевское ополчение.

В Красную Армию меня призвали в ноябре 1940 года, 18- летним юношей, вчерашним десятиклассником. 6-го ноября 1940 года со станции Киев - Товарная отправился эшелон новобранцев, в котором был и я. Шумных проводов тогда никто не делал, все было скромно, и ушедших в армию никто заранее не оплакивал. Провожал меня в армию отец, и несколько товарищей, которым также предстояло на днях призваться в РККА.

Наш путь лежал в 75-ю Стрелковую Дивизию, которая входила в состав 4-й Армии Белорусского Особого Военного Округа. В Мозыре часть состава разгрузили, а нас направили дальше, в 235-й ГАП, стоявший в военном городке рядом со станцией Козинки. Всех новобранцев выстроили на плацу и первым делом приказали выйти из строя тем, кто имеет десятиклассное образование. Их направляли на службу в 1-ю батарею 1-го дивизиона, в ней нужно было служить три года вместо двух лет, и с этой батареи демобилизация происходила только после получения звания «младший лейтенант». Об этом мы уже прознали, и я решил не выходить из строя.

Из всех прибывшихтолько я один был «очкарик», и считал, что с моим плохим зрением, я буду слабым командиром, и, поэтому, вообще серьезно себя не готовил к кадровой службе. Когда в казарму ушли бойцы 1-й батареи, начался набор в другие.

Вдоль строя ходили командиры батарей со старшинами и набирали бойцов для себя.

Один из командиров, младший лейтенант, спросил меня - «кто я, и что я?», и, взяв грех на душу, я ответил, что имею образование только 9 классов, но хорошо знаю математику.

Командир обернулся к старшине и сказал, - «Этого надо забрать к нам, пойдет во взвод управления». Я был направлен в 3-ю батарею 1-й дивизиона 235-го гаубичного полка (235-й ГАП) стрелковой дивизии, которая имела по штатному расписанию в своем составе также 68-й легкопушечный артиллерийский полк. В нашем гаубичном полку были на вооружении 122-мм гаубицы, образца 1910-1930 годов.

В дивизионах по три батареи из четырех орудий в каждой. Батареи во 2-м и 3-м дивизионах были на механизированной тяге - тракторах «Комсомолец».

А в нашем, 1-м дивизионе, орудия были на конной тяге.

Как я уже сказал, попал служить на третью батарею, командиром которой был младший лейтенант Воробьев, кавалер ордена Красной Звезды за Финскую войну.

Я служил в топо- вычислительном отделении во взводе управления.

Наша дивизия была дислоцирована в южной части Белоруссии, штаб ее находился в Мозыре, в 400-х километрах на восток от границы, а полки и дивизионы располагались рядом, в местечках и селах. 235-й ГАП стоял в гарнизоне села Козинки, в военном городке, в нескольких километрах от Мозыря. Армейская жизнь нашего дивизиона отличалась от жизни всего остального полка. Забота о лошадях и уход за ними занимали львиную долю нашего армейского времени. Но иногда было и «вознаграждение» - так, именно наш, 1-й дивизион, получив новое обмундирование, был удостоен права участвовать в военном параде 1-го мая в Мозыре, а 2-го мая весь личный состав дивизиона получил увольнительные в город. Тогда я и сфотографировался, вот, посмотрите на этот снимок. Армия сразу сильно повлияла на мой образ жизни и мыслей. Помню, что первое время постоянно чувствовал легкое ощущение голода, хотя паек был нормальный. Сразу начал курить.- это первое, что я запомнил.

Второе, это то, что надо было привыкать к лошадям, постоянно за ними ухаживать, водить на водопой, задавать корм, запрягать и распрягать, чистить саму лошадь, убирать стойло, содержать в порядке упряжь и так далее - это же было настоящее искусство, и мне, крепкому городскому мальчишке небольшого роста - познать «всю эту науку» было нелегко. Каждую неделю командир батареи проводил выводку - боец с лошадью проходил мимо него, комбат сначала проверял внешний вид лошади, а затем вынимал из кармана чистый носовой платок и проводил им по крупу или по любому другому месту лошади. И если на платке что-то оставалось, боец сразу получал наряд вне очереди - для доведения состояния лошади до требуемой кондиции. Выводку, время от времени, проводил лично и командир дивизиона, и тогда мы уже «сидели» на конюшне днем и ночью, все свободное и несвободное время. Те, кто служил на батареях на механической тяге, над нами посмеивались, но когда началась война, наши лошадки нас здорово выручили: на них можно было перемещаться практически бесшумно, даже по лесному бездорожью да и «горючее» всегда было под ногами.

Кроме ухода за лошадьми, остальное время отводилось учениям.

Учились воевать в основном в поле, в любую погоду, выходили с полной выкладкой : карабин, стереотруба на плечах, тренога для буссоли и прочее. Моим первым командиром отделения был Николай Миронов, родом из Вологды, где он закончил педагогический техникум и работал учителем математики. За его плечами была школа младших командиров и опыт Финской войны . Миронов был очень требовательным, тренировал нас в решении задач для стрельбы до автоматизма, учил читать карты, обучал другим премудростям солдатской жизни. Он никогда не перегибал палку в своих требованиях, как это часто бывает в армии у некоторых командиров, дорвавшихся до власти хотя бы над одним бойцом, Миронов был умным человеком и настоящим товарищем.

В апреле сорок первого его перевели служить командиром отделения полковой школы нашего артполка. Я стал командовать топо-вычислительным отделением вместо него.

Армейская жизнь тогда была тяжелой, и это нередко отражалось на моральном состоянии красноармейцев, дисциплина падала. Сначала у нас один из бойцов прострелил себе палец на ноге, находясь в карауле на посту. Его отправили в госпиталь.

Потом судили радиста из нашего взвода. Он как-то забрался на крышу двухэтажной казармы и бросился головой вниз. Но попал на козырек над входом в казарму, который амортизировал падение, этот парень сильно разбился, но остался жив. И тут ему стали приписывать связи с польскими девушками, работавшими на нашей кухне, что они, якобы подосланы к нам немецкой разведкой, и заявляли, что этот радист предатель, и, вообще, «не наш человек» и т.п., и т.д, и что ему не месту в армии. На войне он так и не был, лежал в госпитале. И надо сказать, что после войны я его встретил в Киеве, поговорили и разошлись. Вся наша батарея погибла и сгинула без вести в сорок первом, а этот радист «спикировал» разок с крыши по своей воле, и остался в итоге жив..

Служба в Белоруссии шла своим чередом, пока 5-го мая 1941 года всю нашу дивизию подняли по боевой тревоге.

Г.К. - Почему объявили боевую тревогу?

Б.О. - Был получен приказ о выходе на запад, к государственной границе. К границе выдвигались все три стрелковых полка дивизии - 28-й, 34-й и 115-й, наш 235-й ГАП и 68-й ЛАП. В первые же дни похода нам выдали боекомплект, приказали всем заполнить «смертные» медальоны, зашить их в карманы гимнастерок, чтобы они всегда были с собой. К границе части дивизии перемещались разными способами и путями.

Дивизионы полка, которые были на тракторной тяге, загрузили на платформы и отправили по железной дороге, а нашему дивизиону пришлось следовать своим ходом, на конной тяге. Шли мы только ночью, в обход населенных пунктов.

Днем делали остановки в лесах или в болотах с высоким кустарником, занимались обычными делами, а с наступлением темноты продвигались ускоренным маршем, пройдя, так сказать, «на рысях» Житковичи, Лунинец, Пинск. Несмотря на кое -какие возможности вздремнуть днем, все же ночью хотелось спать неимоверно, и мы научились спать на ходу, главное - чтобы было за что держаться - за повозку, двуколку, орудие, так можно было спать долго. Но ночные переходы выматывали и людей, и лошадей.

Ночи в мае уже короткие, за пять - шесть часов надо было пройти по 25-30 километров, да еще в предрассветном сумраке подыскать удобное место для дневки.

Всю ночь мы думали о дневном привале, чтобы выспаться, но надо было еще позаботиться о лошадях : накормить напоить, почистить, да и самим надо было поесть, привести себя в порядок, просушить портянки, и когда уже доходило до отдыха, то наступало время обязательной в армии политбеседы. Тут начинались мои дополнительные хлопоты, поскольку меня назначили ( совмещая с командованием отделением) на должность замполитрука батареи (я носил в петлицах четыре треугольника и комиссарскую звездочку на рукаве). Ежедневно я проводил политбеседы с личным составом батареи. Нас же, тех кто проводил политбеседы в подразделениях, также ежедневно собирал на инструктаж комиссар полка майор Разумейко, который сопровождал дивизион на марше. В начале похода основная тема и содержание бесед сводились к одному : «Наше наступление на сосредоточение немецких войск в Польше», перед нами ставилась задача уничтожить эту немецкую групировку.

Наступление предполагалось начать «с марша», и этим нам объясняли скрытность нашего передвижения, мы должны были незаметно сосредоточиться на границе для последующего удара. Такие беседы с комиссаром держали нас в постоянном напряжении и тревоге, в ожидании близкого начала войны. Причем, все красноармейцы и политработники свято верили, что мы не собираемся захватывать польскую территорию, что Красная Армия призвана только освободить соседний польский братский народ, порабощенный немцами. При этом, будет предотвращена угроза нападения Германии на нашу страну. Война будет на чужой территории и победа будет за нами.

По мере того как мы приближались к границе, темы бесед изменялись. О наступлении на немцев уже никто не говорил, никто о такой поставленной задаче и не упоминал.

На политзанятиях обсуждался только текущий момент, но опять таки, не у нас, а где-то далеко в Европе, в Англии, Франции. Мотивация скрытности нашего передвижения тоже изменилась - по новой версии, мы вроде бы опасались дать немецкому командованию основание считать, что наши силы где-то сосредотачиваются и мы, таким образом, выказываем недоверие Пакту о ненападении. Все должно было выглядеть как в обычной обстановке... Почему вдруг произошли такие изменения - мы тогда не задумывались, во всяком случае не обсуждали, а если кто-то и анализировал происходящие «метаморфозы», то предпочитал держать язык за зубами...

Наш длительный поход закончился в селе Черск, в шести километрах от новой советско -польской границы, и мы приняли участие в сооружении лагерного городка.

Штаб дивизии, штаб нашего ГАП и других полков, вместе с 115-й Стрелковым Полком остались в райцентре Малорите, это южнее Бреста, в 40 километрах от границы.

И только наш 1-й дивизион был выдвинут вплотную к границе. Построили свой лагерь по всем правилам. Поставили большие палатки - 4*4 м, сделали « линейки», посыпали дорожки гравием. О какой- либо маскировке мы не беспокоились . Этот палаточный военный лагерь стали называть Домачевским. В нем мы переночевали всего одну ночь, а утром, 2-я и 3-я батареи сделали последний бросок к границе и расположились на окраине небольшого пограничного местечка(городка) Домачево, которое находилось на пограничной реке Буг. Население Домачева было почти чисто еврейским.

От Бреста к этому местечку проходила железнодорожная ветка, проложенная дальше через железнодорожный мост в Польшу. Буг в этом месте неширокий, всего метров тридцать, река спокойна текла на юг в обычных для этой части Белоруссии низменных и кое-где заболоченных берегах.

Г.К.- Две батареи Вашего дивизиона вышли к границе. Какая задача была перед ними поставлена? Что происходило на этом участке в последний мирный месяц? Как Вы лично относились к разговорам о скором военном противостоянии с немцами?

Б.О. - Встали рядом с пограничной полосой, на довольно обширной поляне в сосновом лесу, в 800 метрах от Буга. Здесь мы разбили лагерь возле старого немецкого кладбища. Растянули плащ- палатки побатарейно, постороили коновязь, установили орудия на подставки. Огневые позиции для гаубиц и наблюдательные пункты мы почему-то не сооружали, видимо, такой приказ не был отдан. Никаких разговоров о наступлении уже не было. Перед нами была поставлена задача - сооружать ДЗОТы. Работали в две смены, огневые взвода вручную копали котлованы, весь дивизион трудился от подъема до отбоя. Там грунт песчаный, котлованы осыпались, все время приходилось подновлять.

По инструкции нам должны были поставить лес- толстомер, бревна диаметром 20-25 сантиметров, но таких бревен не привезли, и мы сами заготавливали в соседнем молодом сосновом лесу тонкий лес. Из него и делали перекрытия, так что, вы сами понимаете, каким было качество нашего строительства. В конце мая 1941 года в армии отменили должности политработников. Я снял петлицы замполитрука, и, мне, без обучения в полковой школе, присвоили звание младшего сержанта и еще раз новым приказом подтвердили мое назначение командиром топо - вычислительного отделения 3-й батареи.

В моем подчинении и на моей ответственности были : один боец - Николай Сова, бывший студент Киевского геологического техникума, родом из села в Сумской области, и имущество - верховой конь, кобыла с повозкой -двуколкой, две стереотрубы, буссоль, саперные лопатки, противогазы и карабины.

В мае-июне граница жила очень тревожно. Днем на той стороне было спокойно, сплошная сельская пасторальная идиллия, как на картине художника - мирно паслось стадо, зеленели засеяные полоски полей, в бинокль были хорошо видны красные черепичные крыши польского села. А ночью мы не могли элементарно выспаться : непрерывное движение немецкого транспорта - автомобилей, тягачей, танков - создавало на той стороне реки сплошной гул. Мы иногда отчетливо слышали немецкие команды и разговоры. Ежедневно над нами летали «мессршмитты», с каждым днем, как нам казалось, залетая все дальше и дальше вглубь нашей территории. И на нашей стороне по ночам разгружались эшелоны с частями, по болотистым дорогам подвозили уйму войск, они «расползались», готовили себе жилье, размещали оружие, оборудовали лагеря.

Где-то на границе что-то строили, где-то запрещали...

А мы продолжали строить ДЗОТы на нашемучастке, делая это довольно небрежно.

Топо-вычислительное отделение отвечало за маскировку ДЗОТов, за нанесение их месторасположения на планшет, и за определение секторов обстрела. Нам часто придавали красноармейцев из других отделений. Они копали и привозили дерн для покрытий, но завершающая часть работы была нашей. Отвечал за нее лично я.

Мы нередко слышали одиночные артиллерийские выстрелы в нашу сторону.

И хоть разрывы снарядов были где-то далеко в поле, и нам, артиллеристам, было ясно, что идет систематическая пристрелка целей на нашей территории.

Пограничники каждый день бывали у нас, предупреждали, чтобы бойцы не передвигались по одиночке, они чуть ли не пересчитывали нас по головам, и постоянно нам повторяли - что в последнее время на нашу сторону часто проникают лазутчики, и уже несколько красноармейцев на участке погранотряда бесследно исчезли, видимо - выкрадены. А тем временем на каждой батарее по два орудия из четырех забрали на ремонт, а десять рядовых бойцов и сержантов, имевших образование 8-10 классов, отправили на учебу в военное училище... Многих оставшихся это удивило, ведь граница совсем рядом, а у нас забирают людей и орудия... Учебных стрельб мы не проводили, огневые позиции не сооружали. Наши пушки вообще стояли на колодках после перехода к границе. К наступлению или к отражению нападения немцев мы явно не готовились.

Я вообще не понимал, для чего мы там, и к чему готовимся...

И эти мысли вызывали возрастающее беспокойство. Из Домачева и окрестных селений к нам приходили гражданские жители, и спрашивали -«Что с нами будет? С нашими детьми? Немцы скоро начнут наступать, а нам запрещают выезжать отсюда».

Только в Домачево жили 4.000 евреев, и их тревога была сильной. В скором начале войны никто из местных жителей не сомневался, в магазинах уже давно расхватали муку, керосин, соль, сахар...Но среди наших командиров разговоров о войне мы не слышали, хотя они чувствовали тоже, что и мы, простые красноармейцы. Но так уж был приучен советский человек - лишний раз рта не раскрывать - дорого заплатить придется... Некоторое успокоение принесло Заявление ТАСС от 14-го июня, которое уже на следующий день напечатали в газете «Правда». Суть заявления сводилась к тому, что всякие разговоры о близком нападении Германии - это провокация...

В заявлении говорилось : - Германия неуклонно соблюдает условия советско - германского пакта о ненападении, и все слухи о намерении Германии разорвать этот пакт и напасть на СССР лишены всякой основы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся после операции на Балканах, в восточные и северо- восточные районы Германии связана, надо полагать с другими мотивами, не имеющими касательства к советско- германским отношениям...

Этим «промывка мозгов» не ограничилась. Передвижение же наших войск и предстоящие маневры объяснялось целью обучения запасных частей и проверки работы железнодорожного аппарата, а «операции» немцев на той стороне - тем, что они готовят свои войска, например, к наступлению через Ла - Манш. Я не знаю, верили ли сами те, кто сочинял текст заявления, в то, что в нем говорилось, но мы, простые красноармейцы, почти поверили, наше настроение немного улучшилось. Мы были приучены верить «верхам». И хоть с 15 -го июня начали приезжать молодые лейтенанты( по - моему, у нас до их приезда, не было ни одного взводного командира), и чувствовалось, все-таки, что какая-то реорганизация в армии предполагалась, но... на границе спокойней не стало.

Мы кропотливо продолжали строить ДЗОТы, но огневых позиций для орудий нашего дивизиона так и не готовили.

Г.К - Первый день войны... Расскажите максимально подробно.

Б.О . - Трудно будет рассказать детально, подробно и систематично, ... слова тяжело подобрать... Наверное, стрессовое состояние первого дня войны выбило напрочь из памяти многие эпизоды. Все..., «по лоскуткам»... В субботу 21-го июня, вечером, к нам приехал командир полка Захар Терентьевич Бабаскин, тогда майор, и, на общем построении дивизиона, приказал завершить все работы, так как с 23-го июня наше расположение займет 2-й дивизион полка, который уже вышел из Малориты, а наш, 1-й, туда передислоцируется. Услышав слова комполка, бойцы были очень довольны.

Кормили нас под Домачево не очень хорошо, и мы думали, что в Малорите с едой будет получше. День после построения был очень тяжелым : замаскировали последний ДЗОТ, готовили к походу орудия, укладывали амуницию и так далее. Я вернулся в свою палатку после полуночи, что-то еще делал с планшетом. А в три часа утра 22-го июня началось...

Что запомнил... Проснулись мы от сильного и непрерывного гула в небе - и на высоте и низко над нами летели самолеты, и тут загрохотали без умолку дальнобойные орудия.

В воздухе «шуршали» их снаряды, вокруг рвались бомбы, где-то совсем рядом слышалась непрерывная пулеметная и автоматная пальба, но бывает же на белом свете невероятное везение - в наше расположение не упал ни один снаряд( а может быть, немцы, или не успели хорошо разведать точное расположение дивизиона, или не придали ему никакого существенного значения?). Поэтому, наверное, мы сначала и не поняли, что происходит, еще не верили, что началась война...Спросонок, схватив карабины, начали выполнять предыдущее распоряжение - готовиться к маршу на передислокацию. Успели одеться, запрячь лошадей в орудия, повозки и двуколки, погрузить боекомплект и вытянуть на дорогу. Благо, еще накануне, мы упаковали значительную часть снаряжения.

Рано утром, в предрассветном тумане, наша колонна с орудиями и повозками вытянулась на проселочной дорогое вдоль кладбища. Помню расстроенное лицо командира дивизиона Макаренко, боевого и опытного командира. Почему-то врезались в память услышанные тогда его слова: «... это маневры, это точно, какие-то учения...».

Связи у нас ни с кем не было. Никто не знал, что делать. И тут мы увидели людей, бегущих с криками со стороны Домачево, он добежали до нас, и с плачем, наперебой, что-то кричали нам на польском и на идиш. Меня, знавшего идиш, позвали разобраться с ними . Оказалось, что в Домачево уже вошли немцы. Все сомнения рассеялись - это была война... На дороге вновь показались бегущие к нам люди, а сзади, им в спину стреляли догонявшие их мотоциклисты. Мы сразу опомнились, и все бойцы стали беспорядочно стрелять по мотоциклистам из карабинов, и тут я впервые осознал, что стреляю в человека. Мотоциклисты повернули назад, скорее всего, наша проселочная дорога их просто не интересовала. Это была первая отраженная нами на той войне атака.

Но я до сих пор вижу расширенные от ужаса глаза жителей Домачева и испытываю угрызения совести за то, что мы их невольно предали. Обманули. Ведь они все попали в западню и погибли. Выходит, что и по нашей вине - прямой или косвенной...

Сразу после этой перестрелки вся наша колонна галопом устремилась в лес.

На ближайшей поляне заняли огневую позицию и стали работать. Мы, топографисты, - (нас было два -три человека) - «привязывали» орудия к целям, координировали, куда стрелять. Всю дорогу мы следили по карте, куда движемся, чтобы было легче привязать огневую позицию и корректировать. Напряжение было большим, мы оторвались от немцев. Командир батареи, младший лейтенант Воробьев, взял с собой двух артразведчиков и радиста и ушел на наблюдательный пункт. Какой-то час мы вели огонь по его командам... Больше я с ним не встречался.

Командир дивизиона Макаренко был самымопытным из всех командиров, он имел опыт Финской войны. Макаренко оставался с огневыми взводами, пытался установить связь с пехотными подразделенияи и со штабами, но безрезультатно.

Г.К.- А как немцам удалось сразу в первые минуты форсировать реку, пересечь границу и ворваться в город ? Что произошло с пограничниками и пехотой, находившейся в Домачево? Я знаю, что за последние годы Вы собрали обширный материал и воспоминания очевидцев по первым дням войны на Брестском направлении?

Что случилось в то утро на Вашем участке? В мемуарной литературе об этом подробно написал только генерал Сандалов, еще немного о боях 75-й СД под Брестом упомянуто в мемуарах А.И.Еременко, да еще в шестидесятые годы была издана правдивая книга «Буг в огне», которую сейчас уже нигде не найти. Как все происходило?

Б.О.- Как выяснилось впоследствии, уже за 5-10 минут до начала первого артобстрела немцы захватили переправы через Буг, напротив расположения всей нашей армии.

Таких переправ было на границе от Бреста до Домачева всего шесть: два железнодорожных моста и четыре автомобильно - гужевых. В самом Бресте железнодорожный мост был захвачен десантом высаженным из бронепоезда .

У Коденя мост был захвачен немецкой диверсионной группой после короткого боя с пограничниками, несшими охрану моста. А что произошло во время захвата моста у Домачева так никто и не знает, восстановить картину не удалось, живых свидетелей не осталось. Кстати, в своей книге генерал Л.М.Сандалов пишет, что ни один из этих мостов через Буг, кроме моста в Бресте, так и не был заминирован, видимо не хотели «проявить бестактность» по отношению к немцам, с которыми был подписан мирный договор... Немцы в то утро ударные подразделения своей пехоты переправили на лодках, плотах, и через броды, и что произошло дальше мы с вами уже знаем.

Нападение действительно получилось внезапным и застало нас врасплох..

Я приведу вам просто несколько примеров, информацию, которую я лично услышал о своих товарищей, встретивших 22- го июня 1941 года прямо на границе.

Мой товарищ Илья Деревицкий служил радистом в 246-м отдельном зенитном артиллерийском дивизионе в Северном военном городке города Бреста, всего в полутора километрах от границы. Начиная с 15-го июня немецкие самолеты летали над Брестом почти на бреющем полете, а с сопредельной стороны беспрерывно слышался гул моторов, это немцы подтягивали к границе свои мехчасти. Когда в присутствии Деревицкого командир дивизиона обратился по связи в штаб 6-й Стрелковой Дивизии и попросил разрешения открыть огонь по немецкой «раме», ему приказали -«Не поддаваться на провокации!». Когда бойцы дивизиона обратились с вопросами к политруку, мол, что это такое непонятное творится на границе, то услышали в ответ - Это крестьяне тракторами пашут... Рядом с ними стоял гаубичный полк- 32 пушки калибра 152-мм. Все пушки этого артполка и трактора - тягачи «ЧТЗ» находились на плацу без маскировки, и были разбиты уже в первые минуты войны. Одна батарея зенитного дивизиона находилась прямо на линии границы, и погибла вместе с орудиями сразу после нападения. Зенитчики спали в казармах раздетыми, на двухярусных нарах, и первый же немецкий снаряд попал точно в казарму, и те, кто смог, схватив свои карабины ( патроны к которым были сданы на склад за неделю до войны), выскочить из загоревшейся казармы, сразу попали под бомбардировку авиации, которая буквально зависла над Северным военным городком. Деревицкий мне рассказывал, что самое страшное потрясение в жизни он испытал именно в эти минуты, - возле домов комсостава раненая женщина собирала свои кишки из разорванного осколком живота, а рядом лежал ее убитый ребенок с оторванной головой, а сверху, после очередной партии бомб, посыпались листовки -«Бей жидов -комиссаров»...

А насчет пограничников, я вот что вам расскажу. Им тоже иногда «руки связывали»....

Когда я служил в 1943 году в 356-м артиллерийском полку 102-й Дальневосточной стрелковой дивизии, сформированной из пограничников, то у меня на 8-й батарее служил старшина Петр Аркадьевич Гусаров, призванный в 1940 году в погранвойска из Москвы. Перед началом войны он был курсантом сержантской школы пограничных войск во Львове, и эту школу под командованием майора Погребняка в конце апреля 1941 года вывели прямо на границу, в район села Высоцкое. За короткое время было задержано несколько диверсантов, через курсантов прошли границу несколько перебежчиков с той стороны, и по их показаниям, и по результам наблюдения пограничников с наших застав, стало ясно, что надо готовиться к худшему. За три дня до начала войны майор Погребняк отдал приказ вырыть по ночам новые окопы прямо на границе, тщательно их замаскировать, и даже землю увезти подальше . А 21-го июня в расположение пограншколы прибыл военный следователь, с целью арестовать начальника школы и провести расследование его «незаконной деятельности». Когда Погребняк узнал, с какой целью к немцу явился следователь, то приказал своим пограничникам разоружить и арестовать его, сказав ему прямо -«Завтра война! Если она не начнется, то я готов предстать перед судом военного трибунала. Если начнется - ты возмешь винтовку и станешь в строй рядом со мной!». В том же день, вечером, Погребняк поднял курсантов пограншколы по тревоге, и они заняли тайно вырытые окопы. 22-го июня, в три часа утра, немецкая артиллерия внезапным артналетом разнесла в щепки лагерь в котором размещалась пограншкола, кто-то хорошо корректировал огонь. Но пограничников там не было, они, готовые к бою, с ночи находились на позициях, и курсанты школы за два первых военных дня отразили больше двадцати атак немцев, но не отошли от границы ни на метр. Их сменили на позициях в ночь на 24-го июня . Следователь погиб в рукопашном бою, а Погребняк, уже в звании полковника, в 1943 году стал командиром нашей 102-й Дальневосточной СД.

Г.К.- А что происходило дальше в то утро, на позициях Вашего дивизиона?

Б.О.- Как я уже сказал, что заняв закрытую огневую позицию на поляне, мы стали вести огонь, который корректировал командир батареи.

Но уже через час выяснилось, что мы не сумели забрать весь боекомплект, погрузить на подводы успели только половину снарядов. А наш «склад боеприпасов» уже оказался на территории занятой гитлеровцами. Мы начали использовать снаряды, которые были на передках орудий, но их было немного, и пришлось стрелять очень экономно. Когда мы занимали позиции, над нами все время летели на восток большие группы немецких самолетов, но после того как мы открыли огонь, прошло совсем немного времени, как нас засекла «рама». Мы впервые увидели тогда этот самолет-разведчик странной конфигурации. «Рама» спокойно летала над нами на небольшой высоте, иногда стреляла по нам, и как мы тогда поняли, корректировала огонь немецкой дальнобойной батареи.

Именно тогда осколком снаряда был убит наш боец Иван Полуэктов, первый погибший на нашей батарее. И Макаренко приказал дивизиону поменять огневые. Наша батарея выехала на дорогу, ища новые позиции, и как только мы оказались на поляне, несколько снарядов крупного калибра упали рядом с нами . Погибло четыре человека, были убиты лошади. «Рама» как хвост, висела над нами. И тут сразу несколько десятков снарядов одномоментно разорвались в нашем расположении. И с этого момента, примерно с шести часов утра, немецкая артиллерия методично обстреливала наш дивизион. Мы много раз меняли позиции, но это не спасало, нас снова засекали и густо накрывали артогнем. Появились еще потери, бой был жестоким. Трудно передать, что мы чувствовали в этот день: где же те войска, которые « не отдадут ни пяди советской земли», где та сила, которая остановит немцев и « мы будем воевать на чужой территории», «... и на ржьей земле мы врага разобьем, малой кровью, могучим ударом...»? При звуке самолетов, мы все время поднимали головы вверх, надеясь увидеть свои, советские... Их не было...

Мы не понимали, что происходит, гадали, где же наша авиация, где танки, где они находятся, и что вообще делают те войска, которые были подведены к границе?...

Я лично втайне надеялся, что 2-й дивизион нашего полка, о котором мы знали еще со вчерашнего дня, уже дошел до границы, и вот-вот нам поможет. Но к вечеру, с востока прибежал красноармеец и сказал, что немцы уже под Малоритой, и мы поняли, что окружены. Из всего нашего дивизиона остались неповрежденными только четыре орудия. Кроме того, сама по себе первая ночь войны была физически и психически для нас очень тяжелой. Вокруг стрельба, канонада на севере в районе Бреста, канонада за нашей спиной на востоке, зарево пожаров южнее нас.

И автоматные и пулеметные очереди вокруг, да еще все время в воздухе появлялись осветительные ракеты, и у нас возникало ощущение, что нас сдавливают со всех сторон, автоматные очереди приближаются к нам и скоро мы будем ими прошиты.

А у нас только были пятизарядные карабины и по десять патронов в подсумках.

В ночь на 23-е июня мы практически не спали от нервного напряжения, понимая, что живыми, из этого котла,нам, наверное, не выбраться. Не знаю, правильно ли будет так выразиться, но каждый из нас чувствовал себя как с петлей на шее. Мы тогда еще не знали, что немцы ночью не воюют, а только по утрам, хорошо выспавшись, умывшись и поев, закатывают рукава и идут на войну как на работу. На кровавую работу...

Второе утро войны мы встретили морально раздавленными, разбитыми, голодными.

И кажется, утром, кухня нас покормила. Рассвело, мы больше не видели сигнальных ракет, но по всему горизонту на востоке появились столбы дыма. Стрельба и канонада вокруг не прекращались, как бы требуя от нас принятия решения. Мы ждали развития дальнейших событий, и ровно в восемь утра по нам начался прицельный артобстрел.

В этот день мы еще несколько поменяли позиции, но все попытки укрыться от огня были тщетными, нас снова засекали и преследовали. На все четыре орудия осталось всего несколько снарядов. Командование дивизиона искало пути организованного выхода из окружения, но таких путей, как видно, уже не было. К вечеру второго дня прямым попаданием у нас разбило еще одно орудие. Никакой связи с полком и с дивизией не было, в рациях сели батареи, я смотрел, как наши радисты, охрипшими голосами продолжали взывать в эфир, но никто не отзывался. Вечером к нам пробрался боец из 2-го дивизиона и рассказал, что дивизион уничтожен на марше немецкими танками, когда двигался к Домачеву. И бойцам и командирам стало ясно, что помощи не будет, что «воевать на чужой территории» нам пока не придется, а свою мы уже начали отдавать.

Это очень угнетало, но желание дать отпор врагу и победить в нас не было убито.

Веру мы не теряли, несмотря ни на что Вечером 23-го июня, капитан Макаренко приказал топо-вычислителям привязать точку, где мы к тому моменту находились, к Домачевскому вокзалу, он преполагал, что там уже скопилось немало немецкой техники и живой силы, и хотел последним десятком снарядов сделать залпы по ним. Вторая ночь прошла в тревоге, а в шесть часов утра 24-го июня капитан Макаренко подал команду «К орудиям!», и по вокзалу выпустили последние снаряды. Затем из орудий вынули затворы и закопали их в лесу в разных местах, чтобы гитлеровцы не смогли бы их найти и воспользоваться нашими орудиями. Лошадей распустили, отогнали в лес, чтобы они нас не выдали.

Кухня покормила нас в последний раз, между бойцами были поделены остатки продовольствия, и Макаренко объявил общее построение дивизиона. Он сказал, что мы находимся в окружении, и будем выходить к своим небольшими группами.

Он назвал фамилии людей, тех у кого есть компас, предложил подобрать группы не более чем по пять человек в каждой, и сказал, что мы обязаны выходить на соединение с частями дивизии. Никто не спрашивал, кто дал приказ нашему командиру Макаренко разогнать целую часть, но наше душевное состояние было тяжелым...

Но так в немецком тылу расформировывались целые полки...

За все послевоенные годы у меня не было встреч с бывшими сослуживцами из 1-го дивизиона 235-го ГАП... А как хотелось бы найти хоть кого-нибудь из них!

Так мы стали «окруженцами из Домачева». Это выражение - «Окруженец из Домачева» - не мое. Он, фактически, литературное. Синцов, герой книги Константина Симонова «Живые и мертвые», выходя из окружения осенью 1941, встретил «окруженцев из Домачева» - синоним глубочайшего тыла противника. Только тот окруженец пошел на северо-восток, а я шел на юго -восток, навстречу пинским болотам..

Вообще, мы стали окруженцами еще тогда, когда прибыли на границу...

Я предложил Николаю Сове выходить из окружения вместе, он отказался, сказал, что будет выбираться сам. Пути наши разошлись, и больше мы с ним не встречались.

И хоть с Совой мы не были большими друзьями, но его отказ неприятно на меня подействовал, сразу стало тоскливо. Разваливалась армия, исчезала и дружба народов, каждый начинал думать и действовать по-своему. С первого дня немцы засыпали нас листовками, в которых было написано, что Красную Армию толкают на смерть «жиды - большевистские комиссары». Я тогда еще не знал, как немцы относятся к пленным, и что первой командой для попавших в плен была - «Комиссары и евреи, выходи из строя!», и их судьба решалась на месте, они были обречены, их обычно расстреливали прямо перед строем пленных красноармейцев. Но прошло всего несколько дней, и от встреченных в лесу окруженцев, уже сбежавших из плена, я узнал и об этом. Это меня конечно потрясло, потому что я был и комиссаром ( хоть и бывшим), и евреем. Правда, круглолицый и курносый, я на еврея не походил, обычно во мне еврея не узнавали.

Но очки, как мне тогда казалось, очки выдавали! И тем не менее, я твердо решил для себя - в плен ни в коем случае не сдаваться. И если что - последний патрон в карабине оставить для себя. Единственная надежда была на пять патронов в магазине карабина и десяток в патронташе.. Было страшно и другое. Вроде вся надежда была на компас, но для меня, городского парня, не знавшего элементарных вещей, как выжить в неординарных условиях, как не потеряться в лесу, в незнакомой местности, компас представлял огромную ценность, я надеялся, что именно он укажет правильное направление и выведет к своим. Но и для других компас являлся не менее ценной вещью, и его могли отобрать, пригрозив застрелить. Вот с такими мыслями и чувствами, с группой из четырех человек, я, углубляясь в лес, уходил на восток.

Г.К -Как выходили из окружения?

Б.О. - Выходил к своим из немецкого тыла десять дней. Я, конечно, мучительно думал, как мне выжить в этих обстоятельствах, небольшому человечку с небольшими силами, и только злость и понимание, что немцы не пощадят, и что я ответственен за четырех идущих рядом сомной красноармейцев, - заставили вынести все испытания.

Мы еще не забыли армейскую выучку, подчинялись субординации, и я, как младший сержант, оказался командиром нашей группы. В первое время мы не знали отношения немцев к командирам, никто из нас не срывал знаки различия. В лесах еще не было карателей и полицаев, немцы не прочесывали местность, и мы, не особо опасались встречных, хотя настороженно все у них выспрашивали и оценивали возможность двигаться дальше в той или иной «компании». В густых белорусских лесах, порою почти непроходимых, двигалось тогда много народу. Были и такие, кто не хотел воевать - недавно призванные местные жители Западной Белоруссии, которые пробирались к своим деревням, рассчитывая, что война скоро закончится, и они ее переждут дома.

Нашей советской закалки у них не было, это ведь была территория ставшая чатю Советского Союза всего два года тому назад.

Они шли, сторонясь остальных, по только им известным направлениям, к немцам они не хотели попадать, чтобы не забрали в плен. Их, «западников», легко было узнать - у них не было оружия( возможно не успели получить, а может, просто боялись его и выбросили), шли они обычно босиком, бережно неся сапоги за плечами. Шинелей у них не было.

И у нас шинелей не было, они остались в обозе, мы несли только оружие, небольшие вещмешки, и малый запас продовольствия, который получили перед выходом с последних огневых позиций. Но вслед за «местными», нам, «кадровикам» -окруженцам, было выгодно идти, более безопасно, если они двигались на юг или на юго-восток.

Стоит ли считать их предателями? Не знаю, ... возможно... Мы не пошли на восток, где не прекращалась канонада, а двинулись на юг, где стрельбы было меньше. Не потому что мы бежали от войны. Просто здравый смысл подсказывал, что там где меньше стреляют, там меньше врагов и больше шансов перейти линию фронта, а то попадешь на передовой при переходе в такую «кашу», что и не поймешь, кто тебя ухлопает - свои или чужие.

Мы пошли по направлению к Ковелю, украинскому городу, расположенному примерно в ста километрах на юго -восток от Домачева. Канонада из Брестской крепости была для нас хорошим ориентиром. Мы становились к ней спиной и ориентировались на восход солнца. Старались идти по пинским болотам, инстинктивно понимая, что немцы в них не поспешат войти. А канонада на востоке слышалась все слабее и слабее. Самым трудным для нас был переход через большие дороги. И днем и ночью на них было очень интенсивное движение, немцы ломились вперед, не укрепляя фланги и тылы, невзирая ни на какие препятствия. Одну большую дорогу, возможно это было шоссе Брест -Ковель, мы переходили очень долго. Несколько часов сидели в кустах и ждали - едва успевала пройти одна колонна машин или мотоциклистов, как уже показывалась следующая. Наконец-то появился момент, мы перебежали дорогу и сразу попали в топкое болото. Попали в трясину, но как-то удачно остановились и стали думать, что дальше делать. Веревок или шестов у нас не было, но были штыки. Один из бойцов немного знал эти места, а главное - как по ним передвигаться. Отойдя немного от болота мы устроили привал, и стали готовить снаряжение для перехода через болота: вырубили штыками несколько палок, сняли ремни, связали их, потом отрезали нижнюю часть гимнастерок и нательных рубашек, скрутили, связали и увеличили длину ремней. Так и переходили, пока не попали в серьезное болото, и там я провалился глубоко, в топь, по грудь.

Мне кинули на помощь палку, потом ремни, и вытащили. День был жаркий и обсох я быстро. Поели сухарей, в лесу еще выручали ягоды. Двинулись дальше.

И тут нас подстерегала главная, после немцев и болот, опасность. На восток лесами и болотами шли десятки различных групп. Одни под командованием кадровых командиров и сержантов РККА, а другие состояли, Бог весть из кого. Уже в лесах появились уголовники, и просто группы красноармейцев, которые следуя своим убеждениям или обидам на Советскую власть, выбирали удачный безопасный момент, чтобы сдаться немцам в плен без «проишествий». С одной из таких групп у нас произошла стычка.

Они нас обстреляли, и мы были вынуждены обороняться, так и не зная, что им от нас надо. Но когда мы отошли, и убедились, что нас не преследуют, то обнаружилось, что у нас осталось по одному -два- три патрона. У меня вообще остался только один патрон, и в голове мелькнула мысль - этот, последний - будет для меня...

Мы шли дальше, по «свободной зоне», немцам было пока не до нас, и сотни окруженцев, раненых, или просто дезертирующих по домам, двигались без особых препятствий.

Но видимо, на каких-то участках окруженцы обстреливали немцев, и через 3-4- дня, немцы стали бомбить «свободные зоны» и обстреливать их по площадям.

Однажды, к концу дня, мы подходили к селу, где намеревались заночевать, и тут попали под артиллерийский обстрел. Снаряды рвались совсем рядом. Вдруг я почуствовал сильный удар сзади по голове и потерял сознание. Вероятно, это ударило взрывной волной или большим комом земли. Очнулся уже под утро - один в лесу, в кустах. Отбросило меня туда, или затащили мои спутники, я, конечно, не знаю.

Сильно болела голова, очки лежали где-то рядом. Осмотрелся, у меня остались карабин с одним патроном, помятый компас, а часов на руке уже не было.

Но главное - никого кругом - я остался совершенно один, все, кто был со мной из нашего дивизиона, ушли, убежали, может быть даже и не заметили, что меня нет.

Меня охватил страх, гнев... Ощущение ужаса происшедшего,... но вдруг наступило полное безразличие ко всему вокруг. Болела голова, ноги не хотели двигаться...

Эта контузия мне крепко «аукнулась» в будущем, я постоянно мучился сильными головными болями . Хорошо, хоть во фляге оставалсь вода, я немного попил, успокоился, и понял, что оставаться на месте - верная погибель. Нашел удобную палку. И я опираясь на палку, с карабином на плече дулом вниз и одним патроном, в обрезанной гимнастерке, с худым вещмешком, в очках, двинулся в неизвестность. Я знал, что недалеко село, шел по звукам, заранее обдумывая, как я там буду разговаривать. Кроме очков, меня ничего не смущало - очки могли выдать городского человека, они в те времена на селе были редкостью, и мне казалось, что очки сразу выдают мое еврейское происхождение, хоть внешне я выглядел славянином. Снял очки, и решив, что,наверное, я уже нахожусь на территории Украины, и надо говорить с сельчанами по -украински, этот язык знал отлично, поскольку закончил десять классов в украинской школе. А население тогда относилось к окруженцам неплохо. Немцев и полицаев в лесных селах еще не было. Зашел в крайнюю хату, поздоровался, и сердобольная старушка вынесла мне кусок хлеба и кружку молока. Потом дала на дорогу еще краюху хлеба и поскорее выпроводила из хаты, как она сказала - от греха подальше... Весь следующий день я шел один, без компаса, прислушиваясь к звукам стрельбы, и вспоминая все, чему учили в школе - как ориентироваться - по солнцу, по тому, с какой стороны дерева растет больше мха.

Шел на юг, надеясь на чудо, которое меня спасет. На рассвете пробрался к дороге, и увидел, как по ней непрерывно на транспорте и пешим ходом проходят немецкие войска.. Грохота фронта на востоке я уже не слышал.... В лесах шло немало таких как и я, одиночек, из разных родов войск, которые ни с кем не хотели объединяться и шли сами по себе, кто с оружием, кто без него. И когда двое одиночек сталкивались в лесу, то относились друг к другу насторожено, кое-что спрашивали, кое -что рассказывали, но мнения, куда лучше продвигаться - были у всех свои. Попадались и редкие группы, состоявшие из обстреляных красноармейцев или пограничников, это были люди, уже понюхавшие пороха, пережившие ужасы первого боя, видевшие первых убитых товарищей. Я, наверное, не очень внушал доверие своим внешним видом - в очках, заросший, без пилотки, в наполовину оборванной гимнастерке, но столкнувшись с двумя пограничниками с 19-й заставы, я пошел с ними вместе. Мы сдружились, выяснилось, что еще до войны они бывали у нас в дивизионе, застава находилась рядом с Домачево.

Мы трое были полны решимости воевать дальше, и, обсудив маршрут, прикрывая друг друга, двинулись дальше. По пути к нам присоединилось еще три человека, пехотинцы, один из них был старшина из 28-го стрелкового полка нашей 75-й СД.

Шли долго, пробираясь по лесам и болотам, в лесу никто из нас грмо не разговаривал, не перекликались, шли чуть рассыпавшись, но держали своих в поле зрения, разговаривали на расстоянии жестами, а собравшись - вполголоса. Старались не нарушать тишину леса, чтобы не выдать себя и вовремя обнаружить кого-либо чужого.

Немцы тогда еще в леса глубоко не заходили, прочесывания местности не было, но кто его знает? Береженого Бог бережет. Трудно сказать сколько километров мы прошли от Домачева за эти дни, но если «выпрямить» по карте наш путь - выйдет километров 80-90. На какой-то день, в сумерках, нас неожиданно кто-то окликнул.

Оказалось, что мы вышли на замаскированную заставу из двух танкеток.

Это был фланг 5-й Армии, самой правофланговой на Юго -Западном фронте.

Она стыковалалсь с нашей, самой левофланговой, с 4-й Армией Западного фронта. Экипажи танкеток, видели, что мы окруженцы, из разных частей, и мы им рассказали, что происходило с нами с первого дня войны, и убедили в том, что если они будут оставаться на этом месте, то не успеют оглянуться, как сами окажутся в немецком тылу и станут окруженцами. Они посадили нас на танкетки и поехали в сторону своего штаба.

Мы ехали по ночным дорогам несколько часов и отмахав километров 50-60, оказались в воинской части, стоявшей на какой-то железнодорожной станции восточнее Ковеля.

Г.К.-Как встретили вышедших из окружения?

Б.О. - Когда мы пришли в штаб и сказали, кто мы такие, нас сразу арестовали и посадили под охраной в добротный сарай, из которого не выберешься . А потом пришли с нами разбираться представители Особого Отдела. Каждого из нас вызывали на допрос по отдельности, дотошно расспрашивали, угрожали, не брезговали рукоприкладством. Сильно не били, но допрос сопровождался оплеухами, постоянно кулаком тыкали в лицо и материли, почем зря. Молоденький «особист» с двумя «кубарями» в петлицах называл меня трусом и дезертиром, и почему-то требовал, чтобы именно я ответил ему на вопрос - почему мы были не готовы к войне? Два дня непрерывных вопросов поодиночке.

Нам все время угрожали расстрелом перед строем, «за предательство и дезертирство». Такое могло случиться..., и все для нас так позорно бы и закончилось.

Обиднее всего было, что нам не хотели верить, ни единому слову.

Но наш «конфликт с особистами» разрешил старшина из 28-го полка.

Два дня он пытался объяснить, что произошло с ним и с его товарищами, что немцы прорвали оборону и «оседлали» все дороги, но в ответ только слышал обещания, что его «падлу, поставят, как гада и изменника, к стенке, еще сегодня». Тогда во время допроса он молча снял с себя гимнастерку и нательную рубаху, и оказалось, что его тело обмотано знаменем полка... Отношение к нам моментально изменилось. Нас выпустили из под ареста, хорошо покормили, дали махорки, сухой паек, но наше оружие нам не вернули. Нам сказали -«Идите на станцию, скоро будет «вертушка», несколько вагонов идут на Сарны, там сейчас находится штаб вашей 75-й СД». Мы со старшиной очень обрадовались, что недалеко родная дивизия и вместе с еще одним красноармейцем из нашей 75-й стрелковой, сидели в ожидании поезда возле сарая, в котором нас продержали двое суток. Мы расслабились, и благодушно посматривали на окружающую нас тихую мирную жизнь... В Брестском военном музее сейчас экспонируется знамя 28-го СП 75-й СД ( бывшего Вышневолоцкого 144-го полка Чапаевской дивизии), которое было - то ли вынесено старшиной из 28-го полка, то ли закопано в лесу около деревни Замшаны Малоритского района Брестской области.

Мне так и не удалось выяснить, было ли это то самое знамя, что «спасло» нас, поскольку в музее нет никаких данных о том, кто это знамя вынес и сохранил. А я не помню или не знал фамилию того старшины, что был с нами в одной группе, выходящей из окружения. Пытался воспроизвести наш точный путь из окружения - не получается, ведь мы шли без карты, обходя населенные пункты, а названия села, где старушка дала мне хлеба, я не спрашивал, не до того было. Я даже не смог узнать в каком точно месте нас допрашивали и откуда направили в Сарны, не говоря уже о том месте, где мы наткнулись на танкетки. Когда все еще было живо в памяти, не было времени и настроения этим заниматься, а сейчас восстановить все попросту невозможно.

Г.К.- А что происходило с Вашей дивизией в первые дни войны?

Б.О.- Материала о первых боях нашей дивизии я собрал немало, но я не думаю, что формат интервью позволит все рассказать, постараюсь ответить коротко, по основным вехам. Уже утром 22-го июня 28-й( командир майор Бондаренко) и 34-й(командир майор Бардеев) стрелковые полки и артиллеристы нашего 235-го ГАП и 68-го ЛАП оказались в окружении, из которого мало кто вышел. Чуть больше повезло 115-му стрелковому полку(командир майор Лобанов), который принял бой ранним утром первого дня войны, развернувшись в боевые прядки под Малоритой, в 40 километрах от границы. Вдумайтесь, что я сейчас сказал, и поймите, каким стремительным был темп немецкого продвижения вглубь нашей территории. А 28-й и 35-й полки уже на следующий день, истекая кровью, соединились со 115 -м полком и вместе держали оборону, находясь в окружении до 28-го июня, и не отступили от Малориты ни на шаг, сражаясь с частями двух немецких пехотных дивизий. А 2-го июля, дивизия, не имея связи с высшим командованием, по своей инициативе, начала отход лесными дорогами южнее Днепровско- Бугского канала к Пинску, где наш командир дивизии генерал Недвигин объединил под своим командованием остатки 6-й Стрелковой Дивизии генерала Попсуй -Шапко и разного рода склоченные отряды из разбитых частей, и организовал оборону Пинска вместе с моряками Пинской флотилии, но 5-го июля, из -за отстутствия боеприпасов, наши части были вынуждены оставить город.

Из свидетелей тех боев до конца войны очень мало кто дожил, но уцелевшие, все же, рассказали о тех страшных днях лета сорок первого года

Из 115-го полка, например, выжил бывший командир 1-й стрелковой роты капитан Коровченко. Мы встречались с ним после войны. А в 1973 году я познакомился с Вениамином Григорьевичем Куделиным, который молодым лейтенантом прибыл в 115-й полк накануне войны, и был назначен командиром минометного взвода.

Куделин не смог выйти из окружения под Киевом, воевал в партизанах. Отмечен многими боевыми орденами. А после войны он стал председателем Совета ветеранов 75-й Стрелковой Дивизии и был директором музея «Брестская крепость - герой».

Он мне прислал несколько больших писем - воспоминаний, я могу вам их передать, публикуйте вместе с интервью. Там все подробно рассказывается., что происходило со стрелковыми подразделениями дивизии в 1941 году.

А я расскажу о судьбе артиллеристов 75-й СД, и вы получите полную картину.

Г.К.- Каким для Вас было возвращение в полк?

Б.О. - На «вертушке» поехали в Сарны, узловая станция и город Ковель уже были захвачены немцами, и железодорожники старались угнать порожняк в стороны Сарн. Иногда над нами появлялись немецкие самолеты, и, если у летчика возникало желание, то нас бомбили и обстреливали из пулеметов. Но наш немолодой машинист был опытным, он то тормозил эшелон, то устремлял его вперед. И мы, шесть человек, лежа на соломе в одном из вагонов и покуривая самокрутки, благодарили в душе этого машиниста, что он нас спасает и на этот раз от возможной смерти. Лежали. Разговаривали. После громких угроз «особистов», их зуботычин и матерной брани, после чуть ли не чтения приговора о нашем расстреле, как дезертиров, после одиночных допросов и очных ставок - мы отходили от всего этого. Сарны для нас были спасением, если не сказать большего.

И хоть мы мало знали друг друга, но наш разговор был откровенным.

Мы старались понять, почему нас разбили на границе... Никто из нас не верил во внезапность нападения, каждый считал то все что произошло, было страшным предательством со стороны нашего начальства, но имен вслух мы не называли, не смели.... Кто-то уповал, что скоро подойдут свежие войска из глубины страны, остановят Гитлера и погонят его обратно, и война будет только на чужой территории.

Куда ехали - мы знали, но кто и как нас встретят? - это был вопрос. Доехали до Сарн, маленького украинского городка и большой узловой станции, сошли с эшелона.

Каждый из нас спрашивал встречных бойцов, где находится штаб или его часть, я искал свой гаубичный полк. Осмотрелись, узнали где комендант города и где находится остальное начальство . Дежурный комендант проверил наши бумаги, выданные «особистами», поинтересовался наличием у нас продовольственных аттестатов, и сказал - «Повезло вам, успели, части вашей дивизии еще в Сарнах». Пограничников отправили на одну улицу, пехотинцев на другую, где собирался 115-й полк, а мне сказали -«Походи по саду, поспрашивай полковую школу 235-го ГАП». Услышав это я очень обрадовался, что наш полк не только жив, но и находится где-то рядом. И вот, я, в обрезанной гимнастерке и с пустым вещмешком, пошел искать артиллеристов.

Сад был изрыт окопами, и тут и там сидели солдаты с эмблемами полковой школы(будущие сержанты). Я прошел несколько метров, и вдруг кто-то меня схватил в охапку, начал тискать, обнимать, кричать что-то вроде «Ура»...

Это был мой бывший командир отделения Николай Миронов, с которым мы уже пуд соли съели, и который учил меня армейской жизни. Прибежал его друг, Иван Тихонов, тоже старший сержант, собралось еще несколько человек, которые знали меня раньше...Миронов приказал мне никуда не ходить и никому не представляться- он сам доложит в штаб полка, чтобы меня зачислили в полковую школу и поставили на довольствие. Оказалось, что он временно исполняет обязанности заместителя начальника школы. А что солдату надо?, главное - довольствие. И тут налетели немецкие бомбардировщики и принялись бомбить станцию и вагоны, стоящие на железнодорожных путях . Все попрыгали в ровики, ребята мне сказали, что к авианалетам все давно привыкли, станцию бомбят ежедневно по несколько раз. Миронов доложил в штаб о моем прибытии, мне выдали новую гимнастерку. Потом приказали явиться в штаб полка, и Миронов пошел со мной. В штабе я долго беседовал с разными должностными лицами, с каждым по очереди. Выяснилось, что из всего 1-го дивизиона, из окружения вышел только я один... Потом разместился с Мироновым и Тихоновым в небольшом блиндаже, оборудованном рядом с одноэтажным зданием станционного вокзала.

Тихонов с Мироновым были старыми товарищами, вместе росли в одном районе Вологодской области, учились в Вологодском педагогическом техникуме, оба стали учителями математики, вместе призывались в Красную Армию и воевали в 75-й дивизии на финском фронте. На несколько дней я стал «местной знаменитостью», ко мне подходили бойцы и расспрашивали, что произошло на границе в первые дни войны, хотели узнать о земляках и друзьях, служивших вместе со мной, в погибшем и пропавшем в окружении 1-м артиллерийском дивизионе. Потом интересовались окружением во всех подробностях, так получился некий «инструктаж», как выбираться из немецкого тыла. Эти мои рассказы о выходе из окружения, и как надо выживать в таких условиях, казалось вроде никому не нужны. Но они пригодились...

Г.К. - Остатки 75-й дивизии в начале июля держали оборону в районе Сарн?

Б.О. - Нет. Там собирались уцелевшие части дивизии, а, конкретно, из артиллеристов : полковая школа в полном составе, (которая не принимала активного участия в первых боях), остатки 3-го дивизиона, и 1-я «учебная» батарея. Я не помню, чтобы там, в Сарнах, находились артиллеристы из 68-го ЛАП. Наш командир 235-го ГАП майор Бабаскин постарался собрать и сохранить почти 300 человек, артиллеристов, которые были ценными военными кадрами, специалистами. Не так просто, да и не всякого можно было быстро обучить науке и искусству стрельбы, тут нужны были грамотные образованные бойцы. Уже 6-го июля артиллеристов 235-го ГАП посадили в эшелоны и повезли на восток, дивизия получила приказ вернуться в место прежней дислокации.

Третий дивизион грузился без орудий, и мне кажется, что и личное оружие артиллеристов - карабины, также были оставлены в Сарнах, для передачи частям, стоящим в обороне. Ехали до станции Калинковичи дней пять, вернее, большую часть времени мы стояли на полустанках, на запасных путях. И только в Калинковичах мы вышли из вагонов, как налетела немецкая авиация и стала бомбить. Бомбы попали точно в вагоны с боеприпасами, стоящие на путях. И начался кромешный ад. Этот день мне запомнился на всю жизнь... Разрывы снарядов были практически беспрерывными, нам приказали искать укрытие и оставаться в них до особого распоряжения, но, даже перебежками, выйти из зоны поражения было невозможно, нас окружали - грохот, взрывы, дым, крики раненых о помощи. Только к вечеру, когда все затихло, командиры собрали живых и в пешем строю мы двинулись в деревню Козинки, где раньше в военном городке размещался наш 235-й ГАП. Военный городок был забит приписниками, призванными из запаса и новобранцами Встретили нас как героев, все -таки большинство побывало в боях, а некоторые и в окружении.. Расспросам не было конца. В столовой для нас сделали отдельные столы, нас кормили лучше чем других, мы могли получить сколько хотели порций борща или супа, и по две порции второго. Заночевали мы в своих старых казармах. Там, я, от одного товарища, Павла Беличенко, услышал об одном случае произошедшем в первый день войны. Случай достойный того, чтобы о нем узнали, он врезался в память своей отчаяностью и находчивостью . Из одного из артдивизионов, стоявшего километрах в двадцати на северо -восток от Бреста, вечером 21-го июня четыре машины выехали на свою базу в Кобрин за горючим. Уже было поздно, обратно пришлось бы ехать ночью, и командир, молодой лейтенант, решил дать водителям отдых, и вернуться в часть на рассвете. Рано утром они проснулись от рева самолетов в воздухе, а в Кобрине, за их спиной рвались бомбы и полыхали пожары. Раздумывал лейтенант и его бойцы - маневры это, или война? - не знаю, но лейтенант сел в головную машину рядом с шофером, с которым они вместе были на финской войне. На одном из поворотов шоссе увидели впереди в лучах восходящего солнца колонну немецких танков с крестами на башнях. Куда деваться? Ни в сторону свернуть, ни назад поехать...

«Попробуем врезаться машиной в головной танк - закричал шофер -Откройте дверцы, товарищ лейтенант! И прыгайте по моему сигналу! Иначе, не проскочим!». Таран удался. Водитель разогнал машину, и за несколько метров до танка они с лейтенантом выскочили из нее. Машина, нагруженная бочками с бензином, врезалась в головной танк и взорвалась. Танк загорелся, и от неожиданности в колонне танков возник переполох, они сползли на обочину. Лейтенант и шофер вскочили в следующую автомашину и на большой скорости промчались мимо танков, и свернули на лесную дорогу, ведущую прямо к штабу. О дальнейшей судьбе этих героических ребят я ничего не знаю, Беличенко тогда называл их фамилии, да мне сейчас их уже и не вспомнить.

В Козинках, как я уже сказал, было много приписников, резервистов, людей в возрасте, забранных в армию по общей мобилизации. Утром на построении нам объявили приказ о переформировке полка, и о назначения комсостава. Командный состав и штабы дивизионов были укомплектованы «запасникам», а батареи в основном сержантским составом. Потом в штаб вызвали Николая Миронова и назначили, как опытного боевого старшего сержанта, исполняющим обязанности командира 3-й батареи, и предложили ему подобрать для себя штат. Он назвал : старшим на батарее - Ивана Тихонова, командиром взвода управления - меня, а других - командирами огневых взводов- (фамилий сейчас уже не помню). Были в батарее и курсанты, которые стали командирами орудий и наводчиками. Мы сразу приступииналаживать дело в нашей 3-й батарее. Разобрались, где наши места в казарме и каких лошадей выделили в конюшне. Орудий, к большому сожалению, еще не было. Все наше имущество состояло из одноконных подвод и лошадей, собранных по окрестным селам. Но взвод управления был частично укомплетован - разведчик, радист, телефонист и командир. Огневики нашли 76-мм орудие, правда с дырками, но на пушке были панорама и затвор. Мы раздобыли старую стереотрубу и буссоль. Личного оружия не хватало. Начали готовить личный состав, и если для подготовки бойцов взвода управления еще было какое-то оборудование, топо-вычислительные приборы, то для огневиков, кроме поломанного орудия - ничего не было. Но учеба шла, раздавались команды, наводчики по очереди смотрели в панораму, заряжающие подавали болванки, иммитирующие снаряды. Особенно донимала строевая подготовка, которая для нас, артиллеристов, была особенно сложна, так как мы выходили на нее не только с полной выкладкой, но еще и со своим оборудованием за плечами и в руках. Нам сказали, что скоро привезут орудия и мы опять выйдем к границе, а пока, периодически, повзводно, да и побатарейно, артиллеристы «выезжали на практику» в Петриковский укрепрайон, где стрелковые полки дивизии вели постоянные и ожесточенные бои с немцами. Мне дважды пришлось так выезжать «на боевое дежурство». Первый раз все было довольно спокойно, а второй раз, нам приказали вернуться в Козинки уже через несколько часов, поскольку возникла угроза окружения. Да мы и так жили, как в окружении, ночью, вокруг казарм на горизонте что-то горело, совсем рядом слышалась стрельба со всех сторон, нам выматывали все нервы постоянные бомбежки и пулеметные обстрелы. Небо было полностью немецким.

Пришлось в Козинках увидеть и расстрел перед строем так называемых «дезертиров». Говорю - «так называемых», потому что это клеймо при выходе из «Домачевского окружения» пережил и я . Построили весь гарнизон, народу собрали много, а дезертиров было всего двое и один из них еврей. И я думал, что никак не пойму, ни за что не поверю, что евреи могут быть дезертирами! Это был второй месяц войны...

В августе месяце, все три стрелковых полка нашей дивизии и сводный полк пограничников, при поддержке бронепоезда выбили немцев из города Петриков, и заняли оборону на новых рубежах. Штаб 75-й СД находился в деревне Махневичи, недалеко от военного городка Мышанка( где раньше располагался 68-й артполк).

А 235-й артполк продолжал жить своей тыловой, но напряженной жизнью в Козинках. Был набран полный штат личного состава, к кадровому костяку добавили мобилизованных из Мозыря и его окрестностей, но не хватало командиров. И тут до нас дошли сведения, что немцы обошли части дивизии, и севернее Петриковского укрепрайона переправились через реку Птичь. Но приказ о выходе из образующегося «мешка», по видимому, «сверху» не поступал. 12-13-го августа нас всех подняли по тревоге, и мы начали готовиться к длительному скрытному переходу.

Прошел слух, что немцы заняли город Гомель и угроза окружения стала реальной. Орудий по -прежнему у нас не было, а что делать с боекомплектом - мы не знали, брать снаряды с собой было бессмысленно. Мы сложили на повозки патроны, некоторые приборы для ведения огня, радиостанцию, имущество связистов. Перед тем как выйти в поход густо обмазали оси колес, некоторым лошадям обмотали ноги тряпками.

«На прощание» немцы несколько раз пробомбили Козинки, и мы двинулись в путь еще и с двумя подводами с легкоранеными бойцами . Приказ был получен на переход к Лоеву, это 100-120 километров на восток от Козинок. Дороги проселочные, проходили мы по лесистой местности, иногда по болотам, далеко от больших трасс. В основном двигались ночью, спокойно шли три-четыре дня, старались идти бесшумно, громко не разговаривали, не курили, команды подавали тихо. Слухи о том, что впереди нас немцы высадили десант, сопровождали нас всю дорогу. Последний наш ночной бросок и переправу через реку - я помню четко и по сей день. Это действительно был бросок.

Ночь была безлунной, темной. С левой и с правой стороны дороги то и дело раздавались автоматные очереди и пули долетали до нашей дороги, а в небе взлетали осветительные ракеты, и нам казалось, что они совсем близко.

Часто раздавались команды «Бегом!», иногда «Ложись!». Громадная колонна в несколько тысяч человек бежала, сопела, кряхтела, падала по команде «Ложись!», подгоняемая несколькими немецкими автоматчиками с обеих сторон дороги. И так продолжалось километров 15-20. Надо было до рассвета успеть к переправе через Днепр, и с ходу перейти через реку, еще ночью, и хотя немцы бомбили переправу круглосуточно, но ночью не было такого прицельного огня. Через Днепр саперами был наведен понтонный мост, но немцы его разбомбили, и ходил на восточный берег только один паром по канату, но были еще лодки, бревна и плоты. Мы пробежали последние несколько километров до реки и сосредоточились в прибрежных кустарниках. Начало светать, и артиллеристам приказали двигаться на посадку на паром, который уже подходил к берегу.

Считалось, что мы идем с орудиями, и артиллеристов переправляли только на пароме. Оставалось совсем чуть -чуть до левого берега, как прилетели три немецких самолета и стали бомбить переправу. У нас сразу было убито несколько человек, погибли и лошади. И все, у кого было личное оружие, стали стрелять по самолетам,.

Быстро разгрузив паром, мы, подобрав раненых и убрав убитых, двинулись на восток.

Задача для нас была следующей - достичь шоссе Гомель -Чернигов и занять там оборону, не пустить немцев к Киеву.

Г.К. - К тому времени 4-я Армия уже была расформирована?

Б.О. - Да. Конечно, в 1941 году я лично не знал, что происходит вокруг, но, вот, архивные документы, в которых описано, как нашу дивизию под своим номером передали в 21-ю Армию в 66-й Стрелковый Корпус.

Генерал -майор Недвигин, наш комдив, был отозван командовать курсами «Выстрел», и через Днепр мы уже переправлялись с новым командиром дивизии полковником М.Ф.Пировым. Стрелковые полки нашей 75-й СД с конца августа и до начала сентября держали оборону на шоссе Гомель -Чернигов и по линии железной дороги Чернигов -Нежин. Здесь шли тяжелейшие бои, в атаку с гранатами на танки нашу пехоту поднимал лично начальник штаба дивизии полковник Мартыненко, который был убит.

Подвергаясь танковым атакам немцев, после трех суток ожесточенных боев, полки дивизии были отрезаны друг от друга. 29-го августа бойцы оставили за своей спиной горящий Чернигов, а 115-й Стрелковый Полк не дошел до города 10-15 километров и был вынужден повернуть налево, обойти город с севера и снова повернуть на юг, оставаясь от Киева на расстоянии 120-150 километров.

Бывший лейтенант 115-го СП Куделин в своем письме мне написал, как с частыми и отчаянными боями, бойцы полка через село Борзна, станции Ичня и Мена, город Прилуки Черниговской области, город Пирятин Полтавской области и Золотоношский район Черкасской области пытались вырваться из этого страшного «Киевского окружения». К этому времени в полку в строю было 70 человек...

А вот теперь я хочу остановиться...Понимаете, этот полк, который отступал от Петрикова, в начале сентября был пополнен резервистами и имел численность почти 3.000 бойцов и командиров. А к семнадцатому сентября от него осталось всего 70 человек.. Подумайте об этом... Давайте, помянем...

Г.К. - А что происходило в эти дни с артиллеристами 235-го полка?

Б.О.- Районный центр Борзня мы, артиллеристы без орудий, проскочили, чтобы не быть отрезанными от своих. Многие подразделения, шедшие параллельно с нами, как единая боевая часть перестали существовать, все шли дальше на восток ротами, батареями и взводами. Большое «Киевское окружение» завершалось, но малые окружения вырастали повсеместно. Причем огневые окружения, «мешки» на уничтожение.

Мы хорошо понимали, что в такой обстановке орудия нам не доставят, и чувствовали себя от этого очень плохо. Ждали, что в любую минуту нам прикажут: стать пехотинцами и занять рубеж обороны. А в пехоту, которая несла колоссальные потери, по своей воле мало кто шел. Но на небольшой станции Ичня мы наткнулись на высокую железнодорожную насыпь, а на ней стояли замаскированные орудия, калибра 107 -мм. По обеим сторонам насыпи были вырыты несколько индивидуальных окопчиков .

Сразу по прекращении движения, Николай Миронов собрал командиров взводов и приказал сделать для орудий дополнительную маскировку, вырыть отдельные окопы- ячейки для каждого бойца батареи и приготовиться к бою. Взяв с собой трех разведчиков и двух связистов он ушел на НП 115-го Стрелкового Полка. Мне было поручено «привязать» огневые позиции, как говорится, к карте, и по ней провести подготовку данных для стрельбы по некоторым пунктам, с учетом, что мы занимаем круговую оборону. Огневики под командой Ивана Тихонова начали готовить орудия к стрельбе. Работали так, как голодный нападет на пищу, злоба и мат перемешивались, создавалась такая обстановка, которая бывает у тех людей, которые идут в атаку со штыком наперевес... Когда я закончил подготовку данных для стрельбы, то еще раз посмотрел на карту, и тут до меня дошло, в каком отчаяном положении мы находимся.

Цели были впереди с запада и сзади с востока. Мы тогда не знали полную обстаоку на фронте, да простым солдатам и сержантам ее знать не положено.

У нас была простая задача - остановить немцев, не дать им прорваться в Прилуки.

Через некоторое время меня вызвал к телефону Миронов, сверились с ним, уточнили команды для стрельбы, закодировали их. И он отдал приказ, что делать, если связь будет отсутствовать. В насыпях бойцы вырыли для себя окопчики с двух сторон, ведь обстрелы были и с противоположной стороны. В этих окопчиках можно было сидеть, в них спали сидя, подстелив под себя сухой травы или соломы. Со стороны это выглядело, как здание в несколько этажей. Канонада гремела вокруг и нас это угнетало, значит, мы окружены.

У каждого в голове была только одна мысль - выйдем ли мы из окружения?...

Снаряды нам подвозили на дрезине, и тогда все, кто был на батарее, занимались выгрузкой и складированием боезапаса, для чего в той же насыпи были сделаны специальные ниши. Жили, как на пороховой бочке.

А когда снаряды подвозили на подводах, то на помощь приходила пехота и местное население - те выстраивались цепочкой и шла подача снарядов из рук в руки.

Всегда руководил этой работой по -хозяйски спокойный, Иван Тихонов, рыжий мужик с горбатым носом. Он был добрый человек, неторопливый, и его степенность и неторопливость очень помогли нам в дальнейшем в окружении...

И на этих позициях мы держались, отбивая немецкие атаки. В воздухе появлялась «рама», которая корректировала огонь немецких батарей, а однажды нас разбомбила немецкая авиация. Потери у нас были большими, мы с трудом спасались в крохотных окопчиках, вырытых возле орудий. А потом мы отходили на Прилуки, несколько раз занимая позиции и вступая в бой. Бои шли непрерывно уже десятые сутки.

Как-то Миронов объявил нам, что мы охраняем командный пункт большого начальника, ( позже я узнал, что это был КП командующего ЮЗФ генерал -полковника Кирпоноса). Миронов в этот момент был очень суров, он больше всех нас знал обстановку и понимал, что проход на восток заблокирован... Мы вели напрерывный заградительный огонь (НЗО) и подвижный заградительный огонь(ПЗО) по направлениям на Лохвицы, Лубны, Пирятин. Практически и фактически - круговая оборона. Настроение у всех тяжелое, подавленное. Старшина еще откуда -то привозил кухню с горячей пищей, но и это не прибавляло нам надежд. Людей на батарее осталось мало, я выполнял обязанности и разведчика, и топо-вычислителя, и подносчика снарядов. Все это происходило примерно в период 18-20 сентября. Последний день на огневой позиции был для нас самым тягостным и тревожным. Мы ожидали лобовой атаки немецких танков, прямо на нас, но они не появились, обошли стороной, в воздухе « рама» висела над нами, иногда удаляясь, наверное, этот самолет -разведчик, заметив наши приготовления к отражению атаки, и направил свои танки в обход.. Через какое-то время по проволочной связи мы получили команду открыть огонь по схемам НЗО и ПЗО, расстрелять все снаряды и сниматься с позиций. Но израсходовать снаряды нам не удалось Только мы открыли огонь, как по нашим позициям стали бить из тяжелых минометов, минометный налет продолжался долго.. После этого обстрела нас собралось всего 15 человек.

Двоих раненых мы положили на повозки, а сами направились к «Великому хутору», согласно приказа из штаба, который получил комбат старший сержант Миронов.

«Великий хутор» - возможно это условное название, но как мне после войны написал Куделин, это место находилось в нескольких километрах от железнодорожной станции Золотоноша Черкасской области, а у меня в памяти «числился» район города Лубны. (После войны я не нашел такого названия на карте - «Большой хутор» или «Великий хутор», на ней были отмечены Великие крынки, Великая Буромка, и так далее, изменило карту и Кременчугское водохранилище, потопив под собой следы той кровавой трагедии).

Большинство оставшихся бойцов, как и Миронов с Тихоновым, были вологодцы.

Среди нас был еще один солдат -украинец, и Миша, бывший вор - домушник, который вышел из тюрьмы когда подходили немцы и добровольно пошел воевать против гитлеровцев. Миша был незаурядным человеком, сидел до войны за воровство и квартирные кражи, и на батарее он служил разведчиком в моем взводе управления, стал для нас незаменимым человеком, отличался особой преданностью взводу, батарее, и его «специфический профессионализм» очень помогал нам. В тяжелые дни боев на Украине, когда снабжение прекратилось, лучшего доставалы, чем он, не было.

Был случай, что он пригнал на батарею полуторку, на ней была почти полная бочка спирта. Миша научил нас, как пользоваться таким спиртом.

Украинец, фамилии не помню, заявил, что его дом где-то рядом в Киевской области, и он уходит домой, чтобы защищать своих стариков. Реакция на эти слова была разная, некоторые даже сказали, что его надо отдать под трибунал. Но трибуналов уже не было и мы сами были судьями. Потом отпустили его домой, даже с карабином и несколькими десятками патронов... Нужно сказать, что наше положение было просто отчаяное, мы чувствовали себя как смертники, согнанные к месту бойни. Мозг искал выхода, но выхода нельзя было найти... И мы пошли к «Великому хутору», так называлось большое длинное село в лощине. Туда шли пешком, ехали на подводах и машинах многие тысячи красноармейцев, людская река, которая надеялась на команды, на спасение, на прорыв из окружения к своим. Многие из них были одиночки, которые потеряли свои части и командиров, и, в основном, именно они, распускали слухи, что в этом селе нас покормят, там все будет хорошо. Шли и более или менее организованные части.

А немцы как-будто забыли про этой район, они даже не заходили в близлежащие села. Кругом гремела канонада, а в этом районе было относительно тихо, спокойно .

Сентябрь месяц, урожай не собран, жито в копнах... И в это село вошли десятки тысяч бойцов и командиров ЮЗФ. Наша батарея - 14 человек, двигалась к «Великому хутору» не спеша, мы давали себя обгнать непрерывному потоку повозок и пеших.

Некоторые подразделения сворачивали с большака и уходили в неизвестность по проселочным дорогам. Каждая отдельная группа держалась обособленно, иногда переговаривались, советовались, какой путь следования надежный. Многие поглядывали на наши подводы, нет ли у нас там патронов или автоматов, предлагали обмен. Но нам практически нечего было менять, наш уход с последней огневой позиции был настолько поспешным, что мы сами себе искали оружие и патроны. До этого «Хутора» оставалось киометров 10-12, как наша батарея свернула на проселок. У нас было четыре подводы. Выехали мы на бугор на окраину большого поля, хлеб скошен, все поле в копнах. Эти копны и стали для нас убежищем на ближайшие 10-12 дней. Долго судили - рядили, идти ли нам в этот «Хутор»...Но какая-то подозрительная тишина была вокруг этой местности. Очень подозрительная. Миронов часто меня спрашивал - как быть?, ведь я один из всех раньше был в окружении. И весь мой опыт подсказывал, в это село идти нельзя.

Меня поддержал Миша, он также считал, что здесь что-то странное происходит.

Он пообещал, что смотается в ближайшее село, раздобудет нам пищу, и исчез. Так было принято решение, остаться в этих копнах. Хоть наша группа была и малочисленна, но мы готовились к какой-то обороне: выставили дозор, приготовили карабины для стрельбы, раздобыли ручной пулемет. А лошадей и повозки мы вскоре обменяли на питание. Запаслись водой во флягах. В копнах разместились по два человека. Миша вернулся, сказал, что поле большое, несколько киометров по периметру, до села далековато.

Когда он ходил, то наблюдал движение к большой деревне, куда шло начальство и рядовые бойцы, и даже проехало несколько танков. Он снова сказал - «Наопереждать, пока все не прояснится». У нас было два артиллерийских бинокля - обзор был хороший. «Дежурство» и наблюдение велось беспрерывно, хорошо, что у нас были карты района, мы изучали и пути возможного отхода. Паники не было, но в сердцах щемило, не было никакой уверенности в том, что мы когда- нибудь выберемся из этого «котла», из «мешка» окружения, который завязывался все туже и туже. Так мы просидели в копнах два -три дня, жевали зерна пшеницы, закусывали арбузами, рядом была бахча. Немец в эти дни молчал. Канонада слышалась только на востоке и на западе, обстановка была такой, что казалось, уже нигде не воюют. А на следующий день на рассвете немцы обрушили на «Великий хутор» шквальный огонь из всевозможных видов оружия, которые они подтянули к этому месту за время затишья. Потом по дороге пошли танки, а за ними пехота в машинах .Сама артподготовка длилась минут тридцать. К десяти часам утра все было закончено, только редкие винтовочные и автоматные выстрелы доносились из этого «Хутора». А еще через несколько часов, на запад погнали колонну пленных, и казалось что этим рядам красноармейцев,, попавших в плен, нет конца. Колонна за колонной.

Мы молча лежали, горем и страхом вдавленные в землю. Тот, кто был с биноклем, шепотом передавал, что делается на дороге. Несколько верховых и колонна пленных, несколько верховых и тысяча безоружных людей. Было это все где-то между 23-25 сентября 1941 года. Ночью тогда немец не воевал, и колонны пленных регулярно выходили из села, начиная с шести утра и до вечера... Мы снова стали совещаться, что делать, как выйти из окружения. Я считал, что надо еще немного переждать, а потом двигаться на север. Все бойцы нашей группы, вологодские ребята, понимали, что мы обязаны воевать дальше, и честно, до конца, выполнять свой долг перед Родиной, никто о сдаче в плен и не заикался, а я был солдатом, который на плен не имел права.

Отсидев несколько дней в копнах на голодном пайке, мы по ночам стали двигаться на север .Собирая все данные, куда нам лучше идти, в итоге, мы отправились в сторону Лохвицы. Нам часто помогали немецкие дорожные указатели, немцы, где побывали, там сразу устанавливали дорожные знаки. Окружение имело свои законы и правила. Двигаться можно было только ночью. Был еще один знак, который нас здорово выручал. Немцы, находясь в каком-то населенном пункте, серьезно заботились об охране своих подразделений, почти непрерывно в воздух взлетали осветительные ракеты, и, не жалея патронов, немцы из пулеметов периодически обстреливали окрестности, заботясь о безопасности ночующих частей. Мы это учитывали, и ракеты в небе стали для нас ориентиром - куда не надо идти, там точно расположены немецкие части.

Особая забота была с питанием, мы долго наблюдали, что делается в селах, и если все казалось спокойным, заходили в село, нас приглашали в хаты, давали еду на дорогу.

Разные были встречи. Где-то в районе большого села Сенча ночью мы нарвались на группу гитлеровцев и вступили с ними в перестрелку. Немцы, после того как «затарабанил» наш ручной пулемет, решили отойти, но в этой стычке мы потратили много патронов, и весь дальнейший свой путь искали возможность пополнить запас боеприпасов.. Я когда после войны прочел воспоминания маршала Советского Союза И.Х. Баграмяна «Так начиналась война», где на страницах 354-361 он описывает выход его группы(больше тысячи вооруженых бойцов) из «Киевского окружения», то был удивлен. Оказывается, наша группа шла по немецким тылам тем же маршрутом, что и бойцы Баграмяна. Шел ли он впереди нашей группы, или мы шли вслед за ними - я не могу сказать. На Лохвицу Баграмян идти не захотел, пошел южнее, взял Сенчу штурмом, напал на немецкую засаду. Речку Сулу переплыли на лодках, а через реку Хорол перешли вброд. И на рубеже реки Псел, Баграмян вышел на «ничейную полосу», нашел разрыв между немецкими частями и соединился в районе города Гадяч, (который не был занят немцами), с частями Красной Армии, вне кольца окружения. И когда я сверил наш путь, то получилось, что наш маленький отряд продвигался практически параллельно сводной группой штаба ЮЗФ, которую вел, будущий маршал, а тогда полковник Баграмян.

Наш поход по немецким тылам длился где-то дней двадцать, начиная примерно с 14-15 -го сентября и до 4-5- октября. Однажды нас встретила группа вооруженных людей в гражданской одежде. Они окружили нас, и, назвав себя партизанами, предложили нам сдать оружие. Мы отказались. Разговор перешел на угрозы, и мы с трудом убедили их, что нет никакого смысла в том, что сейчас мы перебьем друг друга. Я сказал «старшему из партизан», что когда выходил из первого окружения, то нас спасло, что мы пришли к своим с личным оружием в руках, а иначе, нас свои давно бы расстреляли.

Благодаря железной руке Миронова и Тихонова, весь путь мы были собраны и дисциплинированы. Благодаря их выдержке, мужеству и доброжелательности, мы - грязные, вшивые, голодные, не бросили свое оружие, и вышли к своим, готовые продолжать сражаться за свою Родину. Самым трудным, был наш переход через реки, на водных рубежах немцы устраивали засады по обеим берегах. Переход через эти реки был почти так же тяжел, как и поход по пинским топким болотам. Через Удай мы переплыли на лодках, помогли местные жители. Не доходя до Лохвицы, несмотря что знали, что далее на север больше значимых речных преград не предвидется, мы все же решили свернуть на восток, в обход Лохвицы, ориентируясь по вспышкам ракет.

Периодически мы встречались с небольшими группами красноармейцев, также стремящимися на прорыв из окружения . Они сказали, что где-то есть выход.

Осень была теплой и ясной, ночи стояли не холодные. Речку Сулу мы перешли по неохраняемому пешеходному мостику, а Хорол пересекли на небольшом паромчике. Дошли до последней речки -Псел. Местные украинцы предложили днем нам отсидеться в камышах, а ночью, приехали за нами на трех лодках -плоскодонках, и перевезли на левый берег Псела. Сразу же на берегу, как из под земли, выросли несколько красноармейцев, мы кинулись с ними обниматься.

Нас построили, отвели от берега. Среди нас было двое легкораненых и им требовалась перевязка. Привели на сборный пункт и Миронов доложил начальнику, кто мы такие и какое оружие с нами. Потом с каждым из нас беседовали по одиночке политработники, «особистов» на этом сборном пункте я не припомню. Когда вызвали меня, то сразу спросили : - Фамилия и звание командира артполка вашей дивизии? Я ответил :- Майор Бабаскин Захарий Терентьевич. Мне сказали, что майор Бабаскин день тому назад также прошел через этот сборный пункт. После этого нас послали на кухню, а потом привели в канцелярию 176-го запасного стрелкового полка. Это было уже 10- 12-го октября 1941 года. Гарнизон Гадяча, являлся единственной воинской частью, которая на участке в несколько десятков километров преграждала путь продвижения противника на восток.

Этот гарнизон оказал неоценимую помощь выходившим из окружения.

Сколько людей, оборванных, голодных и израненых они одели, обули, накормили...

Г.К. - А что произошло с другими частями 75-й дивизии? Сколько людей уцелело в Киевском окружении? Смогли ли вынести знамена частей 75-й СД?

Б.О. - Осенью 1941 года знамя дивизии не вынесли из окружения, и нашу 75-ю дивизию на время «вычеркнули» из рядов РККА, она прекратила свое существование. Но уже зимой 1941-1942 года под номером нашей дивизии и ее стрелковых полков в Азербайджане была сформирована новая 75-я Стрелковая Дивизия, затем ее перебросили в Группу советских войск в Иране. Но знамя нашей дивизии не исчезло бесследно. Знаменоносцем 75-й СД был курсант полковой школы 115-го СП Михаил Кирилович Трубчанинов, который хранил наш стяг на протяжении всех боев в окружении. В самый критический момент схваток с противником, он сумел 17-го сентября 1941 года закопать знамя в саду деревни Малоселецкое Оржицкого района Полтавской области, именно тогда части дивизии вели ожесточенные бои по выходу из окружения на реке Сула.

В 1944 году Трубчанинов, блаполучно вышедший к своим, воевал в 266-й СД Действующей Армии, в 1008-м СП, и с разрешения командования приехал в Малоселецкое и нашел закопанное знамя. К сожалению, оно находилось в очень плохом состоянии и реставрации не подлежало. Трубчанинова наградили за спасение знамени орденом Славы 3-й степени, и он после войны приезжал на наши встречи однополчан.

Куделин выходил из окружения в составе группы из 70 человек, о которой я уже вам говорил, это все что оставалось от 115-го полка, которым командовал капитан Горячковский, заменивший раненого комполка майора Лобанова. К тому времени уже был убит новый комдив полковник Пиров. Но этот отряд был рассеян немцами, и лейтенант Вениамин Куделин вместе с еще одним однополчанином Василием Ивановым ушли в Полесскую область Белоруссии, где перешли к партизанской войне.

Вот его письма - воспоминания, я вам их передам для публикации. Когда после войны, я стал искать своих однополчан, то тех, кто уцелел в этой четырехлетней бойне, я просил лично написать о пережитом в 1941 году. Вот еще воспоминания командира роты 115-го СП капитана Григория Коровченко, письма ПНШ 68-го ЛАП лейтенанта Давида Каца, и воспоминания Захара Терентьевича Бабаскина. Здесь, в основном, они рассказывают о первых днях войны для нашей 75-й СД, стоявшей насмерть. Опубликуйте, не пожалеете... А вот про «Киевское окружение» многие категорически вспоминать не хотели, отказывались, потому что вспоминать весь этот кошмар было выше их душевных сил.

Вообще, люди, пережившие это окружение, молчаливые...

Кадровиков из 75-й СД( формирования 1927- го года) уцелело очень мало.

У нас в семидесятые годы появился свой совет ветеранов, первым председателем которого был генерал - полковник Козьмин, бывший ПНШ-3 в 28-м полку. После него председателем стал Вениамин Григорьевич Куделин, бывший командир минометного взвода 115-го СП, работавший после войны директором музея «Бресткая крепость-герой».

В 1979 году, после нескольких лет интенсивного розыска однополчан по всей стране, мы собрались на нашу первую встречу в Бресте, бывшие кадровые командиры и красноармейцы из 75-й СД, начинавшие войну в июне1941 года.

Как мало нас осталось в живых... По памяти сейчас приведу частично фамилии тех, кто тогда приехал в Белоруссию на встречу, и простите, если многих в данную минуту не назову. Из 235-го ГАП были: я и Барабаш, из 115-го СП - Куделин, Орлов, Коровченко,Трубчанинов, из 28-го СП - Беличенко, Дубровский, Жилицкий, из 34-го СП - Брайко, Гриханов, Шведков, из 68-го ЛАП - Кац, из штабных и специальных подразделений дивизии - Коцаренко, Черников, Бурденко. Еще нашлись несколько десятков человек, включая тех, кто пополнил ряды дивизии в июле сорок первого в районе Мозыря и Петрикова. Выжили на войне: и наш комполка майор Бабаскин и комиссар Разумейко. Это люди, принявшие на себя первый удар врага, и сражавшиеся до последнего патрона, оставшиеся верные долгу и присяге.

Г.К. - Как долго Вы с товарищами находились в запасном полку?

Б.О.- В 176-м ЗАПе нас собралось много, народа хватило бы на целую дивизию. Оружие мы сдали. Мы были страшно усталые, грязные и голодные люди, которые неделями не видели вареную пищу, не пили горячего чая. И тем не менее, прежде всего хотелось спать, повалиться и спать, спать, спать... Нас сразу распределили по подразделениям запасного полка, и я уже не помню, в какую роту мы попали, нас развели по домам, в которых на полу была растелена солома, и мы завалились спать... забыв про все...

Правда, перед этим, нас накормили вдоволь кашей, и дали по кружке чая с куском хлеба. Проспали мы до вечера, а потом нас подняли по тревоге, и отправили пешим ходом в Ахтырку, где обещали организовать баню. Начинались холода, и на этом длинном переходе нас размещали в клубах, в теплых складах и школьных зданиях. Мы были «голодными на информацию», в течение целого последнего месяца в окружении, мы читали только немецкие листовки, в которых немецкие пропагандисты писали, что Москва и Ленинград уже захвачены, и предлагали красноармейцам, перебив «сталинских командиров и жидов- комиссаров», сдаваться в плен. После выхода из окружения мы толпой накидывались на привезенные к нам старые и новые газеты, сотнями стояли вокруг репродуктора- громкоговорителя, внимая голосу Левитана, слушая сводки Информбюро. Шли к Ахтырке, почесываясь от замучивших нас вшей, и гадали, что дальше с нами будет. Мы находились в состоянии ожидания неизвестности, не зная - как будут развиваться дальнейшие события и в какой водоворот нас бросит указующий перст безжалостной солдатской судьбы. Кормили нас неплохо, в этот момент отступала вся страна, рядом с нами колхозники гнали скот на восток, и, часто, под расписку старшины роты мы получали живность от перегонщиков скота какого -нибудь колхоза, и эта скотина сразу «переправлялась» в котел нашей полевой кухни. А в ноябре 1941 года нам даже стали иногда выдавать по 100 грамм водки к обеду. Между Гадячем и Ахтыркой железной дороги не было и наш путь на восток в пешем строю длился больше месяца. Ахтырка была большой железнодорожной станцией, немцы ее часто бомбили. Здесь нас погрузили в эшелоны, в теплушки, которые шли порожняком на восток и отправили в город Шебекино, это уже в Белгородской олбласти России, примерно в 200 километрах на северо -восток от Харькова. Нас разместили в школе около механического завода.

Мы ждали там хорошей бани и вошебоек, но выяснилось, что котельная завода уже разгромлена, и нам пришлось еще 200 километров пройти маршем, до самых Валуек, где наконец-то мы помылись... В Россошь мы прибыли уже бритые и чистые, с белыми подворотничками, со знаками различия в петлицах. Город Россошь являлся конечным распределительным пунктом по частям ЮЗФ. От Гадяча - это где-то в четырехстах километрах. Здесь ежедневно для нас проводили политинформации, проводились строевые занятия, нас «загружали на полную катушку», вероятно, для того, чтобы мы о многом не задумывались. Взводы в 176-м запасном полку формировались по специальностям, и наша группа держалась вместе. Николай Миронов был назначен помкомвзвода, и он старался, чтобы все «наши», 12 человек, не были переведены в другие роты, надеясь, что «покупатели», которые приезжали из фронтовых частей, «купят» нас всех вместе. Пережитое в окружение сблизило нас, и все хотели идти в одну часть.

И когда прибыли «покупатели» мы вроде все попали в один полк - в 642-й ТПАП РГК, но, в разные дивизионы. Когда разбирали по командам, то я один из нашей бывшей батареи, попал в автомашину -фургон, где было почти тридцать человек, отправлявшихся в 1-й дивизион 642-го Тяжелого Пушечного Артиллерийского Полка, и больше машин в этот дивизион не было, а так как полк был частью РГК, то все дивизионы стояли друг от друга на большом расстоянии. Мы даже толком не попрощались, так война раскидала в разные стороны на всю оставшуюся жизнь. Сначала захлестнули фронтовые будни, потом - училище, снова фронт, госпиталя. После войны я несколько раз писал в Вологду, пытаясь разыскать Тихонова и Миронова, но так и не нашел своих фронтовых друзей. Очень и очень об этом сожалею... Прибыл в 1-й дивизион. И меня, младшего сержанта, на значили на должность начальника разведки дивизиона. Не удивляйтесь, после колоссальных потерь сорок первого года, была необходимость заполнять командирские должности по знаниям, невзирая на звания. Вот, смотрите, соответствующая запись в красноармейской книжке. И отслужил и отвоевал я в этой должности несколько месяцев.

Г.К.- На каком участке фронта воевал 642-й артполк?

Б.О. - Когда мы прибыли в полк, то он находился на марше. Тягачами были трактора, а взвода управления передвигались на машинах ЗИС. По прибытию на фронт полк был передан Ударной группе 13-й Армии, и переброшен в район Москвы, для участия в декабрьском наступлении. Я не помню детально обстоятельства своего прибытия в дивизион, запомнилось, что стояли сильные морозы, все ютились в землянках и погребах, кругом топились «буржуйки» или что-то подобное. Нам срочно выдали ватные штаны, фуфайки, шапки-ушанки, какие-то рукавицы. Снега было очень много, на огневых позицях долго вдалбливались в снеговой покров, все ходы сообщения были в снегу.

А потом пошли в наступление. В эти дни я все время находился на НП вместе с командиром 1-го дивизиона, шла обычная работа - наблюдение за передовой, часто переносили огонь по целям, которые мешали продвижению пехоты. Нас обстреливали, были убитые и раненые, очень напряженное стрессовое состояние. Дивизион имел на вооружении три батареи старых орудий 107 мм, но по своей мощности и силе залп этих «раритетов» был очень приличным. Воспоминания мои о том периоде очень туманные, сложные и тяжелые, в дни наступления мы почти не спали, сидели «привязанные» к стереотрубам, наши будни были холодными, зачастую стояли тридцатиградусные морозы. Но вскоре выдохлись и мы, и немцы. Мы часто меняли НП, а наши пушки находились в десяти километрах от передовой, и в основном вели контрбатарейную больбу с немецкими артиллеристами. Немцы постоянно контратаковали, особенно после потери горд Елец. У немцев была очень хорошо построенная оборона. С вкопанными танками и колючей проволокой, с хорошими блиндажами. Недостатка в боеприпасах они не испытывали и вели непрерывный огонь. Очень нас донимали отдельные группы немцев, которые остались в нашем тылу и пытались вырваться из окружения. Они резали провода, и связисты, выходившие на линию на порыв связи, часто попадали под стрелковый огонь таких блуждающих групп. Что еще запомнилось? Пехотинцам полка, который огнем поддерживал наш дивизион, на немецкое Рождество, приказали взять «языка» с передовой линии обороны. Меня, как артиллерийского разведчика, назначили к ним в сопровождение. Группа захвата состояла из семи человек, а в группе прикрытия были связист с рацией, артиллерист, санинструктор и еще несколько бойцов. Мы тщательно готовились к этому поиску, и после долгого наблюдения знали каждую кочку, знали где будем останавливаться, координаты всех основных огневых точек, где и в каких случаях вести ПЗО и НЗО. Когда нам выдали белые маскхалаты, забрали все документы, то в голове появилась мысль о «последнем новом годе». Но повезло, случилось так, что на соседнем участке бойцы взяли «языка» и наш поиск был отменен, поступила команда «отбой». Это был хороший новогодний подарок, а может и больше... Но в конце января у начальства снова возникла необходимость взять пленного на нашем участке, и нам дали на подготовку целых две недели. Изучали подходы, а меня назначили «сопровождать» разведку артогнем, в случае чего. В день поиска ударил мороз 35 градусов, нам выдали полушубки и новые мягкие валенки. Я находился в группе прикрытия, залег на «нейтралке», и когда разведчики достигли передовой немецкой траншеи то были обнаружены, сначала открыли огонь пулеметчики, а потом место нахождения нашей разведки точно нащупала немецкая минометная батарея. В этот момент я подал команду на НП и начал корректировать огонь дивизиона по пулеметным точкам и минометчикам противника. Огневики сработали точно, а проводная связь выдержала весь бой и не была прервана. Дали десять залпов и разведка смогла отойти на нейтралку, имея одного убитого, и одного раненого, которого санитар тут же перевязал. Ну, вот, скупыми словами об этом бое рассказал, но где найти слова, чтобы передать то напряжение, которое дало возможность выдержать такой бой. Холодный пот при сильном морозе, когда тебя так корежит, что ты даже не можешь выпить положенные тебе сто грамм...

И до самого конца марта 1942 года я провел на передовом НП дивизиона, рядом с НП стрелкового комбата. Наш НП не разрешали переносить в другое место, и было несколько раз, что из-за настойчивой атаки немцев, пехота отходила, а мы, артразведчики, оставались на месте, остреливались из личного оружия и держали позиции.

Раз в три дня с огневых позиций приходил старшина, приносил наш паек и по 300 граммов водки ( «наркомовские» за три дня), и жизнь на НП оживлялась. И как-то по телефонной связи мне передали указание, чтобы я прибыл в штаб «с вещами» к 14-00 утра . Это меня удивило и встревожило, вылезать из ровика или землянки белым днем у нас никому не хотелось, вся наша местность была насквозь простреливаемой, в некоторых местах дорога к штабу обстреливалась непрерывно, а в других - методически, через промежутки времени туда, «высыпались как из мешка» с десяток шальных мин. Взял в руки телефонный провод, и по нему, где бегом, где ползком, под обстрелом, двинулся в штаб. Хорошо что на пути попадались воронки, тогда все внутри успокаивалось, я верил в «неправильную» примету - в одну воронку снаряд два раза не попадает. Явился в штаб, который вместе с двумя батареями дивизиона располагался в полностью разрушенном селе. В одном из погребов, где разместился штаб дивизиона, меня принял капитан, начштаба. Когда я доложил о прибытии строго по -уставному, капитан сказал -«Вольно», и спросил - «Хочешь поехать учиться?» - «Куда?» -«В артучилище, в город Ачинск» - «Где такой город?» - «В Красноярском крае». Я дал согласие. Два дня ушло на оформление документов на выезд, получение пайка и частичное переобмундирование.

Из нашего 642-го ТПАП в училище отправляли шесть человек, все из разных подразделений, ранее не знакомые, и старшим над нашей командой назначили старшину -огневика, тоже будущего курсанта. Кроме меня, все будущие курсанты были на фронте командирами орудий, а один парень, украинец, как и я, носил очки. Сразу нашлись советчики, которые нам говорили : -«Все что сможете, меняйте на махорку». За махорку в пути можно было получить хлеб, вареное мясо, колбасу. Не отказывали мы себе и в водочке и в самогоне. Стресс после передовой надо было снимать. На третий день, нас на попутном грузовике отправили на станцию Елец, которая существовала «за гранью разумного». Эту станцию немцы бомбили ежедневно, когда была летная погода, и все станционные постройки были разрушены, но поезда шли до и от Ельца .

И, вот, 25-го марта 1942, мы прибыли на Белорусский вокзал, в своих валенках, по московской весенней слякоти перешли на Казанский вокзал, где, жуя сухари и попивая кипяток, мы провели больше суток, пока не попали в поезд Москва -Владивосток.

Вагон битком, мы спали по очереди на вторых и третьих (багажных) полках, сидели вплотную на нижних. В начале апреля мы выгрузились на станции Ачинск.

Г.К. -Какое артиллерийское училище дислоцировалось в Ачинске?

Б.О. -Сумское артучилище, эвакуированное с Украины, но сохранившее свое прежнее название. Училище для нас началось с карантина, мы проходили медкомиссию, заполняли различные анкеты, здесь проверяли наши знания по школьной программе и по военным специальностям. Набор в училище состоял в основном из выпускников школ -десятилеток, фронтовиков было мало. Приемная комиссия заседала каждый день и от ее решения зависело наше окончательное зачисление. Украинский парень, который был в очках, заявил на приемной комиссии, что в училище поступать отказывается, что он уже был на фронте, в очках воевать «тяжело» и он так больше не может.

Меня же постигла другая участь, - мне просто отказали в приеме, ссылаясь на мое плохое зрение, а может, были и другие соображения. Меня это возмутило, и я написал рапорт на имя начальника училища, указал в нем свой пройденный армейский боевой путь и предложил устроить мне контрольную на решение задач по подготовке к стрельбе.

Начальник учебной части, собрал несколько таких как я, «несогласных», провел зачет, и я был зачислен в училище. Попал в учебную батарею, где нас было всего два фронтовика, остальные - вчерашние школьники. Дисциплина в училище была жестокой, не было увольнительных в город, мы были полностью, «с головой», загнаны в армейские будни.

Материальную часть, то есть орудия, я изучал «спустя рукава», так как знал, что буду аттестован при выпуске командиром взвода управления. В училище изучали пушки -гаубицы 122-мм, которые благодаря удлиненному стволу могли стрелять и прямой наводкой, позже появились в единичных экземплярах для обучения и орудия калибра 76-мм . Кормили вроде неплохо, в столовую мы ходили строем, при этом обязательно должны были петь. Иногда в курсантской столовой обед проходил под музыку, играл училищный оркестр. Я сознательно не вступал в курсантские разговоры, ничего не рассказывал об окружениях, не «травил баек о фронтовых делах», о переделках в которых побывал, да и, вообще, мало с кем общался. В моем личном деле была запись «был в окружении», и вскоре меня вызвал «на прощупывание» наш училищный «особист», капитан, и задал следующий вопрос- А почему ты живой остался.?

Фронтовиков в училище было очень мало, и их старались использовать для обучения недавно пришедших в армию с «гражданки». Мне поручили проводить практические занятия по курсу «Подготовка данных для стрельбы», и я стал помощником преподавателя по двум батареям, и учил курсантов тому, чему меня научил Николай Миронов в 1940 году, и тому, чему меня научила война. В училище я нашел своих родных. Написал письмо с запросом в Бугуруслан, в Центр по учету эвакуированных, и незадолго до выпуска из училища, в сентябре 1942 года, пришел ответ, что моя мама Овецкая Нехама Файвишевна и брат Петр эвакуировались, и проживают в селе Святославовка, Саратовской области. А потом пришло письмо от мамы, в котором она рассказывала, как смогла с огронмым трудом выехать из Киева, спасаясь от немцев, и написала, что от отца почти год как нет писем. Отца мобилизовали стрелком в пехоту, в летних боях на подступах к Киеву он был ранен, лежал в харьковском госпитале, и в последнем письме написал, что едет на фронт под Вязьму... А что произошло осенью 1941 под Вязьмой все знают... Дело шло к окончанию ускоренного курса и к распределению по должностям, и тут произошло несчастье, я случайно раздавил свои очки, и я впал в отчаяние, как можно быть командиром взвода управления с моим зрением и без очков? Комиссия на распределении учла этот факт, и меня выпустили командиром огневого взвода. Выпуск состоялся 6-го ноября 1942 года, нам зачитали приказ о присвоении звания лейтенантов и приказ о служебном назначении. Как мне запомнилось, наш выпуск был вроде 11-й с начала войны, и всех нас отправили в артиллерийские полки дивизий, которые входили в формируемую 70-ю Армию, состоявшую из войск НКВД. С нашей учебной батареи, шесть человек : Зайцев, Антонов, Бабарыкин, Шварц, Шевченко и я - были направлены в 356-й Дальневосточный артиллерийский полк 102-й Дальневосточной Стрелковой Дивизии. В состав этой 70-й Армии входили именные дивизии погранвойск НКВД, если я сейчас не ошибаюсь, следующие дивизии: Уральская, Дальневосточная, Среднеазиатская, Забайкальская, Сталинградская..

Через несколько дней мы приехали в районный центр Верещагино Молотовской ( Пермской) области, где сосредотачивались все части 102-й Дивизии, начавшей свою формировку еще в октябре в городе Хабаровске. Формировали дивизию ее командир генерал -майор Андрей Матвеевич Андреев и начальник политотделаКнстантин Васильевич Овчинников . Оба они уже имели приличный фронтовой опыт, и пользовались большим авторитетом среди бойцов и командиров дивизии

9/12/1942 считается днем рождения дивизии, последний эшелон со строевым отделением прибыл в Верещагино с Дальнего Востока в ночь на 23-е декабря 1942 года.

Г.К. - Кто служил на батареях артполка дивизии НКВД?

Бывшие пограничники или прислали артиллеристов из госпиталей?

Как дивизия готовилась к боям?

Б.О.- Я был назначен командиром огневого взвода 6-й гаубичной батареи 356-го артполка. Все красноармейцы - орудийные расчеты, шофера, бойцы взвода управления - были пограничники - дальневосточники, мужественные люди, прослужившие на границе по несколько лет. Артиллерийской подготовки у них не было. Все пограничники были тепло одеты: валенки, полушубки, что было весьма немаловажно - начиналась зима. А мы, молодые лейтенанты, прибыли из училища в тонких английских шинелях, и даже ремни у нас были брезентовые, а из оружия нам выдали только клинки.

Командный состав батареи был следующим : командир батареи - старший лейтенант Чуйков, старший на батарее - лейтенант Ретенский, командир взвода управления - лейтенант Шевченко, командиры огневых взводов - лейтенанты Саша Зайцев и я.

Из всей батареи, кроме меня, побывать на фронте успел только Чуйков.

Пограничники были дисциплинированными бойцами, и артиллерийскую науку усваивали быстро. У меня начались свои личные проблемы, связанные с обучением, я никогда раньше не был «огневиком», и материальную часть орудий знал слабо, а мои подчиненные были толковыми и все хотели знать досконально. Нужно было время на самоподготовку, я стал рано уходить на батарею и поздно возвращаться к себе.

Полк получил новые орудия с завода, которые согласно инструкции назывались «122-мм пушки- гаубицы образца 1942 года». Верещагино был небольшим городком, но всех молодых офицеров определили по квартирам, для меня это было очень странным и непривычным. За два года службы в армии я ни дня не жил в гражданских условиях, забыл напрочь, что такое домашняя пища, но когда встал на постой на квартиру, то долго не мог привыкнуть к домашней тишине в свободный вечер. Денег у командиров было немного, уже начали насчитывать аттестат моей маме, снимали с офицерской получки и на военный заем, и на другие отчисления, но поскольку мы официально формировались как «Ударная армия войск НКВД», то нам паек и денежное содержание давали как в гвардейских частях, по повышенной норме. Паек я отдавал хозяйке квартиры, где был на постое. В паек входили : редко - американская тушенка, постоянно - крабовые консервы и папиросы. Папиросы сразу раскуривались вместе с бойцами( потом мы просили у старшины махорку), а паек и деньги я отдавал хозяйке Марии Григорьевне, у которой подрастали две дочки. В январе нас подняли по тревоге и на десять дней отправили в поле, на учения и стрельбище. И эти дни были очень сложными. Мороз сорок градусов, земля так промерзла, что вырубить в ней окоп было невозможно. Рубить лес -толстомер нам не разрешали, так мы из тонкомера устраивали шалаши, обтягивали плащ -палаткой и посередине разжигали костер, а для укрытия от ветра, делали траншеи из снега.

И вместо учений на полигоне, получилась сплошная война с холодом. В условиях полигона было легко привязать батарею к местности, и как только мороз немного пошел на убыль, мы провели боевые стрельбы, в общем, острелялись на твердую четверку. Обратный путь был тяжелым, у наших машин ЗИС-42, на задних колесах вместо шин были гусеничные траки, которые лопались, сходили с направляющих, и машины выходили из строя. Лошадей -тяжеловозов в дивизии не было, а верховые лошади с пограничных застав, долго тяжелую упряжь не выдерживали и дохли, а их требовалось беречь. В Верещагино мы вернулись злые, помороженные и голодные, и только привели себя в порядок, как в воздухе раздалась команда на погрузку в эшелоны. 9/2/1943 наша 102-я Дальневосточная двинулась на фронт. В 356-м полку при отправке не было автотранспорта и лошадей для орудий, а что стоят артиллеристы без тяги...

Восемь дней наш эшелон шел к фронту и остановился на станции Елец, с которой весной 1942 года я уезжал на учебу в училище. В Ельце мне запомнился следующий эпизод: после прибытия на станцию комбат старший лейтенант Чуйков вызвал к себе весь батарейный командный состав, и пока мы все находились в его вагоне, кто-то дал команду, и вагоны с нашей батареей, с личным составом и гаубицами, были отцеплены от состава и загнаны в какой-то тупик. Это вывело Чуйкова из себя, он выхватил клинок, и угрожая нам, лейтенантам, все время недвусмысленно крутя над головой клинком, приказал, срочно разыскать угнанную часть состава и начать выгрузку. Но все трудности и беды были еще впереди. Нам предстоял марш на расстояние 350 километров, в студенную зиму, по дороге занесенной снегом, к линии фронта. Это марш длился больше трех недель, бомбили нас по дороге почти ежедневно, и не имея никакого зенитного прикрытия, сначала мы падали в снег и рассыпались по полю, неся потери, а потом нам надоело бегать как зайцы, из досок и колес от телег, найденных в какой-то деревне, сколотили подобие поворотных турелей, и при появлении немецкой авиации на них быстро устанавливали ручные пулеметы и противотанковые ружья, и теперь навстречу немецким пикировщикам летели трассирующие и бронебойные пули. Однажды кто-то попал, самолет загорелся, и нашей радости не было предела, все поднялись в полный рост, презирая смертельную опасность, и радостно кричали. Стреляли по самолетам и из винтовок и автоматов. Наш артполк шел с огромными трудностями в нескольких километрах от «хвоста» 40-го СП . Вся артиллерия, в том числе и три гаубичные батареи, была на конной тяге. Но лошади, которые тянули гаубицы, были верховые, и они выдохлись уже на первых километрах перехода. Бойцы и командиры, в грязи, перемешанной с мокрым снегом, тянули на себе тяжелые пушки и повозки с боеприпасами, впрягшись в них, вместо лошадей.Особенно трудными были подъемы, так 75-мм орудия ЗИС с 3-ей и 4-ой батарей тащили на себе весь личный состав огневых взводов (24 человека) и приданная рота пехотинцев. Мы шли по недавно освобожденным районам Курской и Орловской областей, которые были опустошены и разграблены немцами. Мы страшно уставали за дневной переход, а вечером, на привалах, даже негде было нормально отдохнуть, все дома уже были забиты пехотой под завязку. Ближе к фронту мы стали двигаться только в ночное время, и днем удавалось немного поспать. Теплые армейские полушубки и валенки, выданные пограничникам еще на Дальнем Востоке, здесь, в Центральной России, в наступившую весеннюю ростепель под дождем и мокрым снегом быстро намокали. К тому же очень отставала доставка продовольствия, снабжения вообще не было. Конные обозы продвигались очень медленно, а своего автотранспорта дивизия не имела. Тылы отставали, нам урезали нормы питания. В Ельце бойцам выдали сухой паек на неделю, но у большинства этот паек закончился через три дня. Иногда нас подкармливали местные жители, делились, чем могли, из своих скудных запасов, а где населения не было, мы искали в разбитых домах,в погребах ямы с картошкой. Если под бомбежкой погибали лошади, то в солдатских котелках варилось мясо. Но лучше бы его не было, потому что вместо погибшей лошади в постромки впрягались солдаты и, обливаясь десятым потом, тащили на себе тяжелые пушки, колеса которых утопали в глубоких снежных колеях. Вот так, недосыпая, недоедая, то потея и кряхтя от натуги, то шутя и смеясь, то вдавливаясь в снег в минуты бомбежек и с замиранием сердца ожидая близкого разрыва авиабомбы, - пограничники двигали вперед. Пехотные части вышли к передовой намного раньше нас,и когда мы, артиллеристы, подошли к фронту, то имели всего по 10-15 снарядов на орудие. Снаряды были только в передках. 102-я дивизия втянулась в Куркй выступ, названный позже Курской дугой.

Г.К - Насколько я знаю из мемуарной литературы, Ваша дивизия вступила в бой прямо с марша?

Б.О. - Это действительно так. Стрелковые полки дивизии, не имея артиллерийской поддержки, атаковали села Ржавчик и Муравчик, и понесли большие потери. Через неделю дивизия атаковала село Трояново, и, потерпев неудачу, потеряв 50 % личного состава, перешла к обороне. Это было где-то 18-20 марта 1943 года.

Мы артиллеристы 6-й батареи, стали вкапываться в землю, подвозить снаряды, проводить пристрелку ориентиров, оборудовать укрытия для боекомплекта. На земляные работы уходило много сил и энергии, но провианта не было, на передовой начался откровенный голод. Без оговорок. Голодали все, и каждый только и думал, где раздобыть хоть что- нибудь съестное. Ели все : мерзлую картошку, которую находили в земле, конину ( если попадались убитые еще зимой лошади), жолуди, варили ремни...

На батарее начались ЧП, особенно в огневых взводах .

Сначала солдат, прибывший с пополнением, запалом оторвал себе фаланги пальцев. Гаубичные батареи в походе жили в немного лучшей ситуации, поскольку гаубицы, весящие в походном снаряжении свыше трех тонн, люди лямками не тянули по раскисшим дорогам. Для тяги собирали лошадей, компоновали две-три пары в упряжку - верховых лошадей и низкорослых «монголок», еле живых. Но главное преимущество -весь «падеж» был наш, мы даже выставляли караул, пока не забирали необходимое для артиллеристов батареи мясо, потом передавали другим. Научились хранить кости, когда не было мяса, ели наваристый, приготовленный на костях суп. Кроме того, наш старшина делал вылазки в сохранившиеся села, менял на хлеб, что мог. Когда мы занимали огневые позиции, обычно на опушках леса, то обследовали в округе брошенные огороды, в них, как правило, была мерзлая подгнившая картошка, ой как она нам помогала!... Один из бойцов моего взвода, пожилой человек, решил накопать картошки с такого «зимнего огорода», рванул гранату и ранил себя. Сразу « на ЧП» приехали из дивизии - начались допросы, построения, свидетели, каждому угрожали расстрелом... Но, голод не тетка. Пограничники - сельские хлопцы, находили в лесах жолуди, начали их жарить.

Нашлись и умельцы варить кожаные ремни. Организаторами всех этих работ были командиры орудий. Все что попадало во взвод, поровну делилось между расчетами орудий. На каждый расчет соорудили жаровню, картофельные «драники» получились «на славу». Как - то сварили ремень из хорошей дубленой кожи. Вкус его, еще и сейчас «стоит во рту». Но, всякие рапорты -«объяснения» перед «особистами» и политработниками, - необходимость защитить своих подчиненных- тяжелым бременем ложились на ту нелегкую жизнь . На всю жизнь мне запомнилась смерть командира 3-го орудия сержанта Соловьева, здорового высокого парня. Он прослужил шесть лет на пограничной заставе, имел несколько задержаний нарушителей границы, но Соловьев не выдержал этой пытки голодом, и, сидя на лафете орудия, прострелил себе руку из карабина. По приговору трибунала он был расстрелян, приказ объявили по всей дивизии... Крупному человеку тяжелее переносить голод, чем маленькому. Я бы таких людей не расстреливал. После всего пережитого, они бы дрались с врагом как звери. За этот «самострел» Соловьева, мне угрожали отправкой в штрафной батальон, поскольку в тот момент из офицеров, на огневой позиции, находился я один. Ретенский болел, находился в санбате, а лейтенант Зайцев, с момента выгрузки полка на станции Елец, там и оставался, неся караульную службу. Но в итоге, после этого «очередного» ЧП на батарее, был снят с должности командир нашей батареи Чуйков, человек крайне неуравновешенный, злой по натуре, нервировавший и озлоблявший своих подчиненных. Комбатом вместо него был назначен Ретенский, в то время получивший звание старшего лейтенанта..

Ретенский до войны был ветеринарным врачом, лейтенантом запаса, он был спокойный человек, мудрый крестьянин, и считал, что любое дело надо всегда делать на совесть, добротно. Избрали нового парторга, человек толкового, хозяйственного и умного, пограничника -сибиряка сержанта Захарова.

Через некоторое время ранило КВУ лейтенанта Шевченко, и Сашка Зайцев принял под команду его взвод управления, а я остался старшим на батарее, командовал огневыми взводами, так как из комсостава больше никого не было.

Саша Зайцев счастливо избежал мучений нашего 350-километрового перехода к фронту, он оставался на станции начальником караула, охранял имущество полка, которое не на чем было забрать. Когда он нас нагнал и прибыл на батарею, мы еще голодали!

Он знал наше положение и привез с собой килограмм пять муки. Мы напекли мучных лепешек на всю батарею и наелись...

Г.К. - К началу боев на Курской дуге положение в полку улучшилось?

Б.О. - Конечно, такое долго бы никто не терпел. Уже в середине апреля, когда снабжение к передовой наладилось, голод прекратился, и к тому же мы получили полные боекомплекты, и уже не дрожали над каждым снарядом.

Г.К. - В Курском сражении 102-я СД находилась на левом фланге 70-й Армии, но ведь немцы основной удар наносили на правом фланге, на стыке с 13-й Армией.

Б.О. - Насчет диспозиции войск вы не ошибаетесь, но и на нашем участке немцы очень интенсивно атаковали, иммитируя возможность нанесения главного удара через порядки нашей самой левофланговой 102 -й Дальневосточной дивизии. Наш 2-й дивизион 356-го артполка в этих боях поддерживал 30-й Хасанский Стрелковый Полк. Танки стеной на нас 5-го июля не шли, с танками мы столкнулись только через три дня, но велась тяжелая контрбатарейная борьба с немецкими артиллеристами. В первый же день сражения немецкая дальнобойная батарея накрыла наши огневые позиции, да так метко, что мы сразу поняли, что где -то рядом засел корректировщик огня, ведь «рама» над нами не летала. У нас было разбито второе орудие, которым командовал сержант Глухих, а двух раненых наш санинструктор Тамара Рязанова перевязала и отправила в тыл.

Во время этого обстрела Ретенский подал команду - «К бою!» . Оказывается, немецкий корректировщик преспокойно обосновался на куполе церкви в Дмитровске -Орловском. Наводчик первого орудия Петр Лянгавый по команде с нашего НП, несмотря на непрерывный немецкий обстрел, пристрелялся несколькими снарядами к церквушке. Потом мы дали залп, и корректировщик -наблюдатель перестал существовать.

Где-то 7-8- июля нас, артиллеристов - гаубичников, сняли по тревоге с наших хорошо оборудованных позиций, и загрузив боекомплект в «студера» мы целую ночь двигались на восток на правый фланг нашей 70-й Армии. Остановились ранним утром, небольшие кустарники укрывали наши орудия, а где-то совсем рядом шел бой : слышалась пулеметная стрельба и разрывы снарядов. И тут нам дают приказ -«Занять позиции на высоте!». Понимаете, поставить гаубичные батареи на высоте, на виду у противника...- такое случалось нечасто. Ретенский сказал, что ожидается танковая атака.

Лейтенант Зайцев, как КВУ, взял двух разведчиков и двух связистов, и отправился в стрелковый батальон, а мне комбат приказал принять все меры, чтобы закопаться и замаскироваться. С возвышенности хорошо была видна наша передовая, в двух километрах от нас, даже невооруженным взглядом мы видели окопы немцев, и окопы и ходы сообщений наших пехотинцев, но долго рассматривать передний край времени у нас не было. Мы уже привыкли все делать в темпе - укрыть снаряды, «построить веер» на батарее, уточнить координаты. А место, д батарея заняла позиции, было крайне «неуютное», с очень ненадежной защитой в виде маленьких кустиков. Вскоре поступила команда от комбата - «К бою!», нужно было пристреляться по рубежам, на танкоопасном направлении. Подал голос и наш КВУ Зайцев, сказав, что после комбата пристреляет один ориентир и свой НП, на случай,если немецкие танки дойдут до него.После его слов все поняли, что на карту поставлено все, чтобы танки противника через нас не прошли.

Саша Зайцев, мой добрый товарищ, хороший разведчик и отличный артиллерист, двумя снарядами пристрелял ориентир, потом- пристрелку «на себя» и дал соответствующую команду. Командир первого орудия Петр Лянгавый использовал для пристрелки минимальное количество снарядов, и всего мы пристреляли четыре рубежа : два на территории немцев, один на нейтральной полосе, потом просчитали рубеж и на нашей территории, и разрывы своих снарядов мы хорошо видели с огневой позиции.

Не успел старшина привезти завтрак, как начался бой. После небольшой, но мощной артподготовки в атаку пошли немецкие танки. Их было много. Издали, с нашей огневой, казалось, что непрерывно ползут «жуки», готовые раздавить все на своем пути.

Мы получили команду -«Зарядить!», все были у орудий. В это время на нашу высотку налетели немецкие самолеты, и я испытал гордость за своих ребят : артиллеристы, презирая смерть, несмотря на разрывы бомб, остались на своих местах.

Когда танки подошли к своему переднему краю, разадалась команда -«Огонь!», и сплошной шквал огня нескольких батарей обрушился на противника.

Сделали несколько залпов, но когда рассеялся дым и осела земля, мы увидели, что почти все немецкие танки продолжают двигаться на нас, что остановились лишь единицы. Тогда комбат передал командование Зайцеву, так как несколько танков уже подходили к его ориентиру. Зайцев скомандовал, мы сделали еще залп и услышали в телефонной трубке как Зайцев материт нас, так как танки продолжали идти вперед.

Александр спросил меня -«Ты танки видишь?» -«Вижу!» -«Так доверни сам, я вижу плохо. Если подобьешь- будет твой танк. Если не остановишь - то бей по моему НП!» - и снова я услышал Сашкину отборную ругань, а вместе с ней команда -«Два залпа!Огонь!», но я ее уже не слышал. Помню, как говорят артиллеристы, - «немного довернул», и мы дали все батареей два залпа. Подождали, посмотрели- два танка встали, а остальные рвут дальше к нашим позициям . НП Зайцева замолчал, команды стали поступать от Ретенского. Размышлять было некогда, команды поступали одна за одной, уже уменьшились прицелы и чувствовалось, что мы бьем по нашим позициям, уже захваченным немцами. Орудия накалились, мы просили передышку, а от нас требовали непрерывного огня, сержант Захватов неоднократно подбегал ко мне и спрашивал -«Что будем делать?». Начали стрелять из трех орудий, пока одно остывало.. Одновременно на батарею подвозили и разгружали снаряды. Нас обстреливали, снова над нами появились немецкие самолеты, но никто уже не обращал на это внимания, и к тому же, зенитчики из прикрытия не дали пикировщикам точно отбомбиться. У первого орудия разорвавшимся снарядом заклинило станину, ранило заряжающего, но бой не прекращался ни на мгновение, немцы теснили наши передовые части, мы получили сообщение, что наш комбат меняет НП, перемещается ближе к нам, и в это время стрельбой дивизиона руководил комбат с 8-й батареи, капитан Бережной. Позже узнали, что Зайцев ранен, а рядом с ним убиты связист и артразведчик. Потери были и на огневой...

Бой шел до вечера, мы продолжали отражать танковые атаки. И когда наступило затишье, то осмотревшись, мы увидели кругом одни воронки, кустиков - как не бывало...

Все живые повалились на землю, и думали только об одном, - успеть бы покурить, посидеть, и немного перевести дух. За этот бой Ретенскому, Зайцеву и мне были вручены ордена Красной Звезды, а бойцам расчетов - боевые медали.

Где-то числа 15-17-го июля нас вернули на старые огневые позиции, и тут мы узнали, что пока артиллерия билась с немецкими танками на другом направлении, стрелковые полки 102 -й СД за это время отбили несколько атак немецкой пехоты.

Прибыло пополнение, все нацмены из Средней Азии. Командирами и наводчиками орудий у нас были только бывшие пограничники.

В эти дни, вплоть до наступления на Новгород -Северский, мы вели огонь с закрытых позиций, тогда дивизия пыталась прорвать немецкую оборону в Комаричском районе Орловской области, и огневики толком о результатах своей стрельбы в основном не знали . Некоторые стрельбы были закодированы: НЗО, ПЗО, цель №1, цель №2, и так далее, но иногда давали точные команды : - По пулемету, два снаряда, огонь!. Происходили и неординарные случаи. В одной из стрельб одиночными снарядами, нам сообщили с НП, что мы попали по своему блиндажу, но на наше счастье в нем никого не было. Срочно на нашу 6-ю батарею приехало начальство, целая комиссия, стали выяснять что произошло, да мы и сами хотели узнать, как такое получилось.

И выяснилось, что нам привезли снаряды, лежавшие на складах еще с Первой Мировой, и у них отсырели заряды (мешочки с порохом), большая часть пороха была несгоревшей и разбросана перед орудием. Было много шума, угроз, но мы сумели доказать, что не виноваты. В начале сентября наша дивизия с тяжелыми боями вышла к реке Десна.

Г.К.- Штурмовали Новгород -Северский?

Б.О.- Да, штурм этого древнего русского города длился пять суток, немцы хорошо подготовились к обороне, и использовали, как крепость, стоящий в городе, на берегу реки, монастырь с высоким забором, стены которого были толщиной до метра.

Пять дней артиллеристы вели непрерывный огонь, а пехота воевала только по ночам, переправляясь на правый берег и захватывая небольшие плацдармы, которые пыталась расширить. Пехота наша понесла большие потери, так в полки пригнали только что мобилизованных, еще в гражданской одежде . На месте им вручали «трехлинейки»и гранаты, офицеры распределяли их по взводам, и ... айда, вперед, на штурм...

И как потом выглядело поле боя, после неудачной атаки - я запомнил на всю оставшуюся жизнь... Однажды возле огневых 6-й батареи остановилась повозка с ранеными, вдруг слышу кто-то кричит -«Борис!», я оглянулся, а на повозке лежит мой товарищ по курсантскому взводу Сумского училища лейтенант Шварц, командир взвода разведки штабной батареи нашего артполка. Он был ранен в руку и ноги. Шварц рассказал, что он с передовым батальоном переправился через реку, но у стен монастыря немцы предприняли контратаку, и утопили бы весь батальон в Десне, если бы Шварц не вызвал бы «огонь на себя». Сразу три батареи сосредоточили огонь по месту указанному Шварцем и немецкая атака захлебнулась. В середине сентября мы еще бились за деревню Семеновку, а 27-го сентября перешли границу с Белоруссией, в районе села Огородня -Гомельская, и стали наступать на Речицу и Гомель. Здесь всю артиллерию 102-й СД сняли с позиций и перебросили в район города Хвойники, леса и болота вокруг которого были партизанским краем, потом снова повернули на Гомель. В ноябре - декабре 1943 года мы вели затяжные бои в междуречье Днепра и Березины, и где-то 5-го декабря разгорелось настоящее сражение за большое село Ящецы. Многократные атаки, которые заканчивались захватом одной- двух линий немецких траншей, и сразу следовали мощные немецкие контратаки..., и наша пехота откатывалась на исходные позиции.

Все это повторялось с каким-то непостижимым упорством несколько дней, и напоминало дурной кровавый сон, все время одно и тоже. Потери страшные - результатов никаких. Артиллерия полка воевала почти круглые сутки, и тут появились трудности со снарядами, их не хватало... Отошли от села Ящецы, пытались прорваться в районе населенного пункта Шацилки (сейчас город Светлогорск) и железнодорожной станции Мормаль, на этом рубеже шли кровопролитные бои, и тут мы «застряли» надолго.

Новый сорок четвертый год мы встретили под немецким огнем, ровно в полночь меняя свои огневые позиции. Выпить за Новый год довелось только под утро.

Всредине января меня вызвали к подполковнику Петренко, заместителю командира полка по строевой части. Он расспросил меня о жизни, поинтересовался, есть ли у меня запас очков, а потом зачитал приказ о назначении меня командиром штабной батареи.

Это было для меня неожиданностью. Вернулся на батарею, устроил проводы, собрались командиры орудий, старшина батареи, накрыли стол, достали запас водки. Прибыл мой сменщик лейтенант Антонов, я передал ему свои обязанности старшего на батарее, мы с товарищами хорошо выпили, душевно простились, и я пошел в штаб полка, принимать батарею. По дороге меня перехватили начхим, начфин, другие офицеры штаба, которые меня поздравили с назначением и пошли оказывать помощь в приеме штабной батареи. Этот прием окончился распитием тройного одеколона, который оказался единственным спиртным напитком у «местного» старшины. И когда я пошел докладывать подполковнику Петренко, что дела принял, он, посмотрев на наше состояние, предупредил, что если еще раз пьяным увидит - то разжалует.

Г.К.- Что такое штабная батарея?

Б.О.- В штабной батарее орудий не было, а зато начальства надо мной было много...

Был взвод связи, где в основном служили девушки. Был взвод связных, которые непосредственно находились в подчинении начальника штаба артиллерии дивизии и обеспечивали связь от артполка с другими полками и подраделениями дивизии.

Этих связных поднимали в любое время суток, вручали секретные пакеты, и связной должен был доставить пакеты в назначенное место. Эти связные имели категорический приказ -« в случае чего - съесть пакет», и их служба была очень рискованной, так как с пакетом посылали по одному солдату, без сопровождающего, и связные нередко подрывались на минных полях. Был еще разведвзвод командира полка, радисты.

Штабная батарея была домом, приютом для многих солдат и офицеров, где их мыли, одевали, кормили, давали возможность отдохнуть. Все команды об их действиях получал я, как командир штабной батареи, и все надо было выполнять в срок, иногда бегом. Штабная батарея со всеми свободными людьми в это время окапывалась, материалов хватало, в белорусских лесах это было простым делом. Эта батарея обычно располагалась рядом со штабом командующего артиллерии дивизии. Схема была такая : НП командира полка, штаб полка, штабная батарея, штаб командующего артиллерией. Основная, то есть дивизионная артиллерия, восемь батарей из которой были в нашем артполку - обеспечивала 70 % артогня. На передовой стояло «относительное» спокойствие, но мы несли потери от внезапных налетов немецкой авиации. Так, в начале марта 1944 года, во время бомбежки на моих глазах погиб командующий артиллерии дивизии полковник Лавров. Вместе с ним был убит прямым попаданием артмастер нашего полка, всегда нужный всем человек, мой хороший знакомый старший лейтенант Чистов. Он часто бывал у меня на 6-й батарее, и когда появлялся к обеду, то всегда спрашивал, не конское ли мясо мы едим. И только когда убеждался, что конины у нас нет, садился кушать вместе с нами... В этот день засыпало в разбитой землянке штаба артиллерии и нашего комдива генерал - майора Погребняка, и мне с бойцами пришлось его откапывать, но слава Богу, все обошлось . Нашего комполка полковника Плехова назначили командовать артиллерией дивизии вместо похороненного в Речице полковника Лаврова, а артполк принял под свое командование подполковник Петренко.

Г.К - Вы говорите, что в начале 1944 года на передовой на участке 102-й СД стояло относительное спокойствие,, а по данным из книги Юрия Акивиса «От Ельца до Кенигсберга», за период с декабря 1943 по апрель 1944 года дивизия потеряла только убитыми 5.500 солдат и офицеров.

Б.О. - Бои в междуречье Днепра и Березины назывались в сводках «боями местного значения». Постоянно шла смертельная борьба за каждый клочок земли, но были периоды по 10-15 дней, когда накал борьбы ненадолго ослабевал, чтобы снова разгореться в упорный, тяжелый и кровопролитный бой. В одном из таких боев, за один час погибли все три комбата в одном из стрелковых полков, бывшие офицеры - пограничники :Горев, Глазов, Талаленко. И погибли почти в полном составе все три батальона, которыми командовали эти убитые офицеры. За сутки до этой трагедии, батальоны выбили немцев из первой и второй траншеи и закрепились в них, но последовала контратака, и к своим..., ... фактически никто живым назад не отошел. Пограничники держались до последнего патрона...В тот же день погибло четверо из восьми командиров артиллерийских батарей нашего 356-го артполка. После этих тяжелых событий в первой половине марта меня вызвал к себе комполка Петренко и приказал принять под командование 7-ю батарею, поскольку ее комбат Бабенко убит, и, поздравив с новым назначением, пожелал боевых успехов. Я передал штабную батарею старшему лейтенанту Орлову, пожилому офицеру, лет 35-40 от роду.

Погибший Бабенко пал смертью храбрых после седьмого ранения. Пошел на 7-ю батарею, занимавшую позиции возле села Восход, орудия были замаскированы в мелком сосняке. Пехоты перед огневыми позициями не было, и расчеты вместе с бойцами взвода управления занимали круговую оборону. Командовал остатками батареи командир огневого взвода гвардии лейтенант Мигирич, а связь работала благодаря радисту Веселкову, известному бойцу в дивизионе, смелейшему человеку, который в боях за Новгород -Северский, оставшись один, уничтожил в рукопашной схватке несколько немцев. Батарейцы остались без пищи и табака, так как старшина и ездовой были убиты. Подошел к первой землянке, откинул полог плащ - палатки, закрывавший «дверной» проем, увидел перед собой лейтенанта и нескольких бойцов схмурыми лицами, сказал им - «Разрешите погреться бедному еврею!? Здравствуйте! Я ваш новый командир батареи старший лейтенант Овецкий». Все сразу улыбнулись. Так я был принят личным составом батареи в свою семью. Доложил временно исполняющему обязанности командира дивизиона капитану Титаеву о своем прибытии, и стал знакомиться с людьми. Единственным офицером на батарее оставался гвардии лейтенант Филипп Дмитриевич Мигирич, 1921 года рождения, родом из села Голенки Черниговской области. Он уже был опытным знающим офицером, ранее дважды раненым в боях. Тут же познакомился с командиром 1-го орудия пограничником -дальневосточником Бурдинским, со знаменитым связистом Веселковым, с другими бойцами и командирами орудий. Рассказал о себе, о своем фронтовом пути. А на следующее утро мне пришлось принять тяжелый бой вместе с моей новой батареей. Немцы, провели сильную артподготовку, в которой помимо полевой артиллерии и шестиствольных минометов были задействованы два бронепоезда, и одним ударом выбили с позиций остатки нашей пехоты, занимавших только вторую линию своих траншей. Если говорить честно, то пехоты уже совсем не осталось и вся оборона у нас держалась на артиллеристах и минометчиках . Наша 7-я батарея и 5-я батарея старшего лейтенанта Зантарии отбивалась огнем с прямой наводки, а часть артиллеристов залегла перед орудиями и повела стрелковый бой. Подошло подкрепление, пехота из сводного батальона капитана Филиппа Юракова, и отбила наши траншеи, восстановив положение. Но после обеда, немцы поставили дымовые завесы, «ослепили» передовые НП и атаковали большими силами пехоты, при поддержке семи самоходок со стороны станции Мормаль и из района мормальских выселок, и снова выбили наши части из передовых траншей. И на этом участке передовой линия фронта уже оставалось неизменной вплоть до нашего летнего наступления.. Наступила относительная тишина, продолжалась только охота снайперов и вылазки разведгрупп. Все, и мы и немцы, после последнего штурма Мормаля закапывались в землю, и моя 7-я батарея находилась намного впереди гаубичных батарей.

Из госпиталя вернулся в дивизион его командир капитан Гриценко.

Вообще, 3-м дивизионом в разное время командовали капитан Белышев, майор Михаил Бут, капитан Дмитрий Титае,майор Сергей Федюшин, капитан Зайцев, но капитан (впоследствии майор) Николай Гриценко выделялся на фоне других смелых и достойных артиллеристов. Это был исключительно тактичный, энергичный и мужественный молодой двадцатитрехлетний человек, любое решение он принимал правильно и быстро, никогда не кричал на подчиненных, не разносил всех по поводу и без, как это позволяли себе другие командиры. Его уважали все, без исключения, и все его распоряжения выполнялись беспрекословно. Он страдал туберкулезом, но даже кашляя кровью, тщательно скрывал свою болезнь, чтобы остаться на передовой и бить гитлеровцев. Помню его первый визит на батарею. Он, одобрив все, что уже проделано, все- таки сделал несколько замечаний (что снаряды не укрыты, а машины стоят далеко от огневой, и так далее), и, внимательно выслушал мои просьбы. Он разрешил мне выбрать НП по моему усмотрению(на кроне дерева соорудили площадку с лестницей, и на высоте 5- метров, выше уровня крон деревьев были выдвинуты «ноги» стереотрубы, в окуляры которых хорошо просматривалась немецкая передовая и подъездные дороги к ней), и сделать отдельную позицию для одного из орудий. Эта позиция и орудие стали «снайперскими», мы хорошо пристреляли ориентиры на дороге ведущей из немецкого тыла к переднему краю, и имели возможность «гоняться» за каждой машиной, подводой или одиночным солдатом противника, появившимся на этом участке. Как всегда был недостаток снарядов, но наш новый старшина Барбосов получил указание менять все что может и захочет, на снаряды, создавая на батарее резерв беоприпасов. Гриценко сам приходил пострелять из этого «снайперского» орудия ЗИС-3, но не всем моя затея нравилась, и как-то командир полка Петренко минут двадцать продержал меня по стойке «смирно», отчитывая «за самодеятельность», и давая понять, что я «первый кандидат» на отправку в штрафную роту. Но конфликт не получил дальнейшего развития.

Дивизия готовилась к переброске на другой участок, и поскольку за время зимних и весенних боев автотранспорт полка - (машины марок «шевролле» и «студебеккер») - понес значительный урон, то мою батарею командование решило перевести на конную тягу, и этот выпавший жребий «обрекал на преимущество» - быть на прямой наводке, как мы тогда говорили - будем умирать стоя. В начале июня начались инспекторские проверки боевой подготовки и к нам приехал с проверкой лично командарм 48-й Армии генерал Романенко. На зачетных стрельбах моя 7-я батарея и батарея старшего лейтенанта Зантарии удачно отстрелялись, поразив цели уже вторым снарядом, без долгой пристрелки и вывода «на вилку», и Петренко нас похвалил.

Я на войне больше всего любил стрелять по картам, причем по картам немецким, которые всегда были качественнее и точнее наших. Я «гонял» свою батарею, обучая стрельбе с прямой наводки, и пока мы проделали 120- километровый марш в район Рогачева, то на каждой остановке, иммитровали отражение танковой атаки с ходу, и однажды, нам даже дали возможность провести стрельбы на каком-то полигоне, чтобы весь личный состав батареи убедился, что наши подкалиберные снаряды пробивают броню на «тиграх» и «фердинандах». Где-то 10 июня мы заняли позиции на западной окраине Рогачева, в нескольких километрах от передовой и стали готовиться к наступлению, изучали свой путь до реки Друть и возможности ее форсирования, после того, как пехота, дождавшись окончания трехчасовой артподготовки, займет первую траншею противника. На нашем левом фланге, якобы, саперы восстановили гужевой мост, а за ним вдали виднелся взорванный железнодорожный мост. А на западном берегу Друти, немцы, господствуя над заболоченной поймой реки, создали глубоко эшелонированную оборону : шесть рядов траншей полного профиля, мощные блиндажи, «бетонные колодцы» и бронированные капониры. Перед первой линией все пространство было густо нашпиговано минными полями и стояли три ряда колючей проволоки. Немцы, заранее пристреляв пойму реки, отвели в тыл свою тяжелую артиллерию. Нас готовили к отражению танковых атак и начбоепит загрузил батарею бронебойными снарядами, болванками, но снабженцы поскупились выделить для 7-й батареи подкалиберные и осколочные снаряды, отвечая на наши запросы, что делать нечего, мол, такой расклад...

Г.К. -Когда на Вашем участке началось наступление?

Б.О. -24-го июня 1944 года, в 3.55 утра залп гвардейских минометов стал сигналом для начала общей артподготовки, (потом я узнал, что на участке прорыва 102 й-СД средняя плотность артиллерийских и минометных стволов была доведена до 270 единиц на километр). С первых минут артподготовки стрелковые подразделения стали двигаться вперед, преодолевая заболоченную пойму реки, а саперы стали наводить через Друть штурмовые мостики. Я тоже двинул батарею вперед, чтобы, как было намечено раньше, добраться до нейтральной полосы, где в небольшом овраге хотел укрыть орудия. Учитывая важность задания, к нашей батарее прикрепили «наблюдателя», старшего лейтенанта из политотдела дивизии. И когда к шести часам утра огонь всей артиллерии был перемещен вглубь, я приготовил первое орудие к броску через реку по штурмовому мостку. Взвод управления вместе со мной и командиром этого взвода, лихим разведчиком Скориком, быстро и благополучно перебежал мост, но когда на него на рысях въехало первое орудие, то немецкая батарея накрыла мост одним залпом.

Прямым попаданием были убиты ездовые, лошади, покорежено орудие, а сам мост поврежден. Вернулся с управленцами к мосту, чтобы в промежутках между залпами сбросить убитых лошадей и разбитое орудие в речку. Помню, как радист Веселков, увидев, как крупный осколок разбил рацию на его спине, застыл на какое-то время от потрясения и не мог прийти в себя. У нас было несколько легкораненых во время «разгрузки». И тут ко мне подошел с претензиями «прикрепленный» политработник, и стал требовать, чтобы я немедленно перебросил три оставшихся орудия на правый берег. Я ответил, что пока не подавят немецкую батарею, ведущую прицельный огонь по мосту, я орудия под залпы не поведу. Политработник пытался мне приказать, орал, что он уполномоченный штаба дивизии, и что если я не выполню его приказ, то меня ожидает трибунал. Но я его «культурно направил в нужное ему направление», а сам связался с командиром полка и доложил обстановку. Петренко обещал помочь и принять меры.

И вскоре полковая артиллерия стала прикрывать наше переправу, по мостику пошла пехота, из воды вылезли мои связисты Елисеев и Шамко, связисты с 8-й батареи- Акивис и Пилипенко... Я снова перебежал мостик, а за мной галопом проехали три орудия, и батарея прибыла в стрелковый батальон Уссурийского полка, который мы должны были поддерживать. Но тут, на нейтралке, когда до первой, уже занятой нашей пехотой немецкой траншеи оставалось метров двести, нас прижал к земле оживший немецкий пулемет. Надо было поднимать людей. Вот тогда я вынул из кобуры свой двадцатизарядный трофейный пистолет, и как на картинке, поднял его, начал стрелять вверх, подавая команды и прося своих управленцев и часть огневиков, перебежками преодолеть эти «две стометровки». Нужно сказать правду, что и мне самому встать и сделать первый шаг под убийственным огнем было очень трудно. Земля притягивала к себе как магнит, чем больше к ней прижимаешься, тем больше надежды на жизнь. Первыми поднялись с земли смелые разведчики Скорик и Спирин, бывшие пограничники, а за ними по - разному потянулись остальные. Когда мы собрались вместе, то оставили лошадей в каком-то укрытии, и с орудиями «на руках пехоты» двинулись в ее порядки. Началась наша трудная ..., хотел сказать -«работа»..., но это была бойня. Разместились в немецком окопе, и тут появился наш старшина, принес 100 грамм «наркомовских» и что-то поесть. Напряжение было таким великим, что водка не пошла, так я запомнил эти «наркомовские». А через какие-то мгновения, двигавшийся из резерва батальон Уссурийского полка подхватил наши орудия без передков и выдвинул их на высотку, откуда была видна 3-я и 4-я линии траншей немецкой обороны, и так, по- орудийно, мы влились в пехотную цепь. Немецких танков не было, и мы, двумя орудиями, беглым огнем, стали бить по двум БТРам, из которых высаживалась немецкая пехота. Один БТР загорелся, а второй стоял неподвижно, но превратился в огневую точку, из него стрелял немецкий пулеметчик, не давая стрелковым ротам поднять головы.

Мы подавили этот пулемет, и пошли с пехотой дальше, потеряв в этой первой схватке одного человека убитым и троих ранеными. Бой длился несколько часов и всех его моментов я уже не помню, но хорошо запомнился фрагмент боя, когда с фланга по пехоте стал бить пулемет, несколько пехотинцев были убиты на месте, несколько ранено, а у нас почти кончились осколочные снаряды, и многим помочь стрелкам мы не могли. Пехотинцы рвали и метали, командир батальона кричал и умолял, а командир ближней к нам стрелковой роты матерился на всю Ивановскую. И тогда я решил использовать последние несколько осколочных снарядов, дали пару залпов, пулемет захлебнулся.

И когда мы с пехотой дошли до позиции этого пулемета, то увидели, что к пулемету цепью прикован пожилой немец, который был легко ранен. Не знаю, как объяснить свое состояние, и что на меня тогда нашло, но я застрелил этого пулеметчика из пистолета...

На третьи сутки наступления мы вышли к реке Добыска, и где вброд, а где и по захваченному Хасанским полком мосту, бойцы переправились на другой берег и завязался бой в районе села Воротынь. Помню как, они попросили нас, артиллеристов, уничтожить два немецки улемета, засевших в мельнице на пригорке. И таких просьб или приказов во время наступления было много. Порядки полков смешались, с нами вместе вперед продвигались и партизаны, которые вылавливали не успевших сбежать предателей и полицаев, тут же на месте зачитывали приговор и приводили его в исполнение - изменников вешали, посреди сел. Мы вышли к железнодорожному мосту на линии Жлобин -Бобруйск, и двинулись галопом вдоль железной дороги. Увидели два спаренных паровоза, разрушающих «плугом» железнодорожное полотно. Командир первого орудия Бурдынский прямой наводкой расстрелял эти паровозы, они окутались паром и остановились. К полудню взяли село Жеребцы, а к вечеру подошли к селу Телуша и переправились вместе с 16-м Уссурийским полком через реку Березина.

Сначала прошли 15-километровую гать, сооруженную саперами по сплошному болоту. Потом вместе с пехотой из батальона капитана Юракова, уничтожив несколько пулеметных точек, мы блокировали железобетонный ДОТ, и, пропустив перед собой наши танки с десантом на броне, и медленно двинулись за ними.

Правда, успели осмотреть немецкое укрепление на правом берегу Березины. Внутри этих ДОТов были все удобства, мебель, радиоприемники и так далее . ДОТ этот представлял из себя железобетонный куб со встроенными внутри огромными трубами, и такое сооружение не взяла бы никакая бомба, и слава Богу, что нам не пришлось брать его в лобовой атаке, ведь сколько бы народа тогда полегло бы...

В районе деревни Слободка нашему дивизиону приказали вместе с 3-м батальоном Амурского полка под командованием капитана Куганова и в сопровождении дивизиона САУ-122 выйти на минское шоссе. На двигаться по этой трассе было невозможно, так как все было забито и загромождено целыми и разбитыми машинами, повозками, и другим, по большей части исковерканным имуществом. По обочинами валялось невиданное количество трупов немецких солдат и лошадей, и весь воздух был наполнен приторным запахом разложения. Движение мы продолжили только после того, как появились два танка - тральщика со странным подобием плуга, предназначенного для растаскивания подбитой техники. Прошли немного по этому шоссе, повернули на Осиповичи, и только мы проехали через небольшую деревушку Якимовичи, как в сторону дороги из леса стала «выплывать» серая масса немецких солдат и два БТРа, а по дороге начала бить, с замаскированных в складках местности позиций, немецкая минометная батарея.

Танки встали, открыть огонь им мешал высокий завал, и сдать назад они не могли - мешал плуг. Взвод управления побежал занимать позици в обломках техники на обочине, а минометная рота старшего лейтенанта Дудникова спешно разворачивала огневые позиции, укрывшись за насыпью шоссе. А я развернул батарею прямо на дороге, чтобы ударить прямой наводкой через редкие «окна» в грудах разбитой технике. Была одна проблема : поскольку наша батарея имела основную задачу - отражение танковых атак, то у нас в боемкомплекте было мало осколочных снарядов, и все они уже были израсходованы. И я приказал -«Бронебойными ! Три снаряда беглым! Огонь!». Бронебойные болванки имели особый свист в полете, и, несмотря на общий гул, этот свист выделялся и сильно влиял на психику противника.

Первое орудие стало охотиться за бронетранспортерами, а два других садили бронебойными в «стену» пехоты, подходившей волной к шоссе.

Эта серая масса надвигалась молча, и выдержать такую психическую атаку было тяжело, казалось, что все идут именно на тебя. Эта «стена» заставила меня выпустить две обоймы из пистолета, хотя, на таком расстоянии я не мог бы попасть в немцев.

Немцы шли в полный рост, стреляя на ходу, и когда они подошли поближе, артиллерия, (мы и самоходчики) открыла огонь. Эта психическая атака разбилась о стену огня, а потом с фланга по немцам ударил подошедший стрелковый батальон из Хасанского полка... Сотни убитых и раненых врагов остались лежать на подступах к шоссе, некоторые сдались в плен, но большинство отстреливалось до последнего патрона.

Мы продвинулись еще километров на тридцать, по краям дороги были сплошные болота, поросшие осокой и камышами. Мы шли в авангарде, а перед нами уже не было никого, как пишут генералы - «образовалась оперативная пустота».

Изредка по сторонам вспыхивала автоматная стрельба, это наше боевое охранение прочесывало леса вдоль дороги, добивая мелкие группы деморализованных немцев. В составе дивизиона двигалось три трофейных грузовика набитых провиантом, и множество повозок с трофеями, тушенкой и шоколадом. Почти каждый боец обзавелся своей повозкой, в которой вез шнапс, трофейное продовольствие,, иногда аккордеон или гармошку, а то и радиоприемник. Трофеев было столько, что у некоторых захватывало дух. Наш повар Панченков уговаривал солдат отведать борща из полевой кухни, в которую он закинул тушу поросенка, но все питались трофеями, все солдаты на ходу что-то жевали. Впереди нашей колонны на красивых конях гарцевали - догнавший нас на марше командир дивизиона Гриценко, я, и начальник разведки дивизиона старший лейтенант Арацков, боевой офицер, красавец и весельчак.

Замыкал колонну 7-й батареи старинный дилижанс с восседающими на нем разведчиками из взвода управления и лейтенантом Мигиричем.

Первого июля мы освободили деревню Щитковичи, а на следующий день вышли на линию старой государственной границы 1939 года. И начиная с этого события, нас стали периодически выводить во второй эшелон. В эти дни началось награждение за форсирование Друти, и в нашей 7-й батарее в основном все получили награды, командирам орудий были вручены ордена ОВ 1-й степени, а мне вручили орден ОВ 2-й степени, и я сразу подумал, что словесная стычка с политотдельцем на переправе не прошла бесследно, но вслух подобной мыслью ни с кем не делился.

Мы отметили получение наград. Собрались все вместе. На батарее было всего два офицера, я и Мигирич. Присылали еще двоих офицеров на должность КВУ : первый, грузин - лейтенант(фамилию не помню) был ранен через неделю и убыл в госпиталь, а второй, только пришел, доложил о прибытии, и я его направил на НП командира стрелкового батальона, но по дороге он был убит, осколок снаряда попал ему в голову. Обязанности старшего на батарее исполнял старший сержант Бурдинский, Человек с большой буквы. Стали приводить себя в порядок, подсчитывали трофеи, ремонтировали орудия, завозили снаряды. После взятия Бобруйска из-за большого количества повозок с трофеями колонна седьмой батареи выглядела как цыганский табор или обоз отряда батьки Махно, правда, женщин не было, но гармошки иногда играли.

Солдаты набрали трофейного алкоголя - «хоть залейся», и я вызвал к себе командиров орудий и старшину, и натаскивал их, «инструктировал», чтобы объяснили личному составу - никто забирать трофеи у солдат не собирается, и чтобы солдаты пили в меру и хорошо закусывали, а то у нас один боец настолько спился, что, считай, был при смерти. Хорошо в одном селе нашелся доброй души мужик, и увидев наши мучения с этим бойцом, убедил меня оставить этого бойца в селе, и что он отпоит его кислым молоком и не даст помереть от перепоя. На радостях, мы «отстегнули» этому мужику одну лошадку, взяв с него расписку. Важной заботой было и сохранение трофеев для батареи, а главное - это были машины. Но начальство ничего знать не хотело, и начштаба полка Савенков лично пришел на батарею, он то хорошо знал, что на 7-й батарее, первой вошедшей с пехотой в Бобруйск, «навалом шикарных трофеев», и решил «наложить лапу» на трофейные машины, для которых мы уже подыскали шоферов на батарее, и создали запас горючего. Но никакие мои просьбы и увещевания не помогли, машины у нас забрали, и мы продолжали оставаться единственной батареей полка на конной тяге. Продолжили двигаться вперед и где-то на подходе к Белостоку, мы, выйдя из леса, пристроились в хвост к какой-то колонне . Мигирич с Акивисом и разведчиком Францевым обогнали несколько повозок идущих впереди. В повозках кто-то беседовал не по -русски, не обращая внимания на них. Моросил дождик и все были в трофейных непромокаемых плащ -палатках.. Вдруг, Францев придержал коня Мигирича за узду и когда они отстали и поровнялись с нашим первым орудием, сказал лейтенанту Мигиричу-«Впереди немцы!». Францев в начале войны попал в плен, из которого бежал пять раз, пока наконец -то попал в партизанский отряд, а затем уже к нам в дивизион. Мы знали, что по краям дороги болото, и немцам не развернуться. Сдержали коней, сделалирзрыв между орудиями и последней повозкой уходящей колонны, которая была хорошо видна в свете выглянувшей из-за туч луны. Сняли два орудия с передков,(больше на дороге было не развернуть), и покатили их вперед, на руках, артиллеристы разбирали снаряды, не снимая с них колпачков, чтобы поразить побольше повозок. Два других расчета и управленцы, с автоматами рассыпались по обе стороны дороги и изготовились к бою.

По команде Мигирича орудия дали первый залп и в воздух взлетела красная ракета. Мы дружно открыли огонь из автоматов.. Впереди стоны, визги, при каждом выстреле в воздух летят люди, колеса, обломки повозок, а те, кто разбегается по сторонам дороги, падают скошенные автоматным огнем, и только немногие, оставшиеся в живых скрываются в темноте. Через 15 минут все было кончено. Дорога забита трупами людей и лошадей, обломками колонны. Вперед пустили танк Т-34, который расчистил нам забитый путь. Через полкилометра стояла уже застывшая колонна целых повозок, дымились полевые кухни, но никто из немцев не стрелял, все удрали.

Наутро мы узнали, что нагнали тылы крупной немецкой части. Прибыл комполка Петренко и наградил весь сержантский и рядовой состав 7-й батареи медалями «За боевые заслуги», а я получил устный «втык» и устную благодарность за благополучный исход этого боя. В это время заболел Гриценко, и по приказу комдива генерала Погребняка его отправляли в госпиталь. Нам бьыло очень тяжело расставаться с любимым командиром дивизиона, на прощание он сказал мне -«Береги 7-ую, с такими бойцами, как у тебя, можно любую войну выиграть». Нас на несколько дней отвели во второй эшелон, и мы встали в районе города Вольск ( Вельск) Белостокского края..

Стали отмечать свои успехи, довольно бурно, и наутро я имел очень тяжелую беседу с замполитом дивизиона капитаном Неутолимовым, который приказал изъять у 7-ой батареи все трофеи, кроме шоколада. А наша батарея давно заслужила право хорошо погулять, чтобы хотя бы чисто психологически снять с себя груз сильнейшего напряжения, от непрерывных боев в наступлении и серьезных потерь.

Иногда я думаю, что в тот вечер мы пили перед большой трагедией, которая нас ожидала. Я уже тогда предчуствовал что-то страшное, которое должно с нами вот-вот случиться.

И вот наступил наш последний день - 8-е августа 1944 года...

Г.К.- В этот день произошел последний бой для Вашей батареи?

Б.О.- Да... Мы подходили к селу Вильково, как прибыл связной и передал приказ командира дивизиона капитана Титаева занять огневую позицию на западной окраине села. Когда прибыли на место, я послал трех разведчиков в разных направлениях, чтобы найти пехотинцев и установить с ними связь. Обстановка была неясной.

Мы с Мигиричем рассмотрели карту, подыскивая место для установки своих оставшихся трех орудий. Впереди было ржаное поле, которое ограничивало видимость.

Выдвинулись с этого поля, и я принял решение : два орудия остаются со мной замаскированными у дороги, а третье орудие во главе с лейтенантом Мигиричем отходит в сторону и занимает огневую позицию правее дороги. Вернулись разведчики и доложили, что пехоты перед нами нет, видели только взвод из Уссурийского полка подполковника Тютикова, который остановился и ждет подкрепления.

Самым тяжелым вопросом было - как поделить снаряды?. У нас опять почти не было осколочных, зато были бронебойные болванки и несколько ящиков подкалиберных снарядов. Поделились по- братски, Мигиричу досталась треть, плюс еще два снаряда, и он на повозке со снарядами поехал к третьему орудию, где солдаты заканчивали оборудовать огневую. Помню, как я безбожно ругался, распекая старшину Барбосова из-за того, что где-то отстала от батареи одна повозка со снарядами.

Старшина стоял по стойке «смирно», знал, что виноват и возражать не стоит.

Когда я выговорился, он попросил разрешения выполнять приказ. В это время раздался первый залп немцев и больше я Барбосова не видал. Совсем рядом раздались взрывы, я оглянулся на второе орудие, которое было в десятке метров от меня. Расчет сержанта Дмитрия Смольникова был выбит полностью, не успев сделать ни одного выстрела. Колеса орудия были отбиты а ствол торчал вверх. Кто убит, кто ранен, я не знал, но увидел своих нескольких солдат копошившихся возле распластанных на земле окровавленных тел артиллеристов из расчета Смольникова. В 300-350-метрах от нас из-за ржи выползали немецкие самоходки «фердинанд». Сразу же мелькнуло в сознании, что первое орудие еще боеспособно, и тогда у меня вырвалась команда -«Первое орудие к бою! Все к первому орудию!». Был ли это предсмертный крик или команда..., я не знаю.. Но после последнего мата, я увидел, что к первому орудию выстроилась цепочка.

Я еще успел крикнуть, чтобы занялись ранеными и подбежал к первому орудию.

Рядом со мной были разведчики Скорик и Спирин. В воздухе все время визжали пули, слышен был гул самоходок, стоны и крики раненых о помощи. Но нужно было стрелять, оброняться, убивать., убивать и убивать. Я прильнул к прицелу орудия и зверски кричал -«Подкалиберными, заряжай!». В панораме увидел, как самоходка «фердинанд» появилась на небольшом бугре и стало видно ее днище. Вторым снарядом я попал в это днище, и самоходка остановилась. Все закричали «Ура!». Справа была слышна стрельба третьего орудия Мигирича и Бурдинского. Прилив неимоверных, сверхчеловеческих сил - вот что я почувствовал в это мгновение. Началась охота за второй самоходкой. Это была стрельба с помутнением сознания, и я затрудняюсь сказать, сколько снарядов мы выпустили, пока подбили вторую самоходку. Я еще успел услышать слабое «ура», и тут почуствовал сильнейший удар в левую ногу, правая нога была прикрыта щитом орудия. Комья земли сильно ударили в голову и я потерял сознание. Очнулся в кустах, уже с бинтом на ноге, и мне было непонятно, как я здесь оказался, и кто меня перевязал, ведь Скорик и Спирин уже, видимо, были убиты, но... я вернулся в сознание от того, что меня тормошил Мигирич. Да, да, лейтенант Мигирич- «Старшой, сейчас на огневой будут немцы, надо срочно уползать» . Я показал ему на левую ногу, которая была перебита ниже колена. Кровь уже запеклась, стопа неестественно развернута, и практически, нога держалась на голенище сапога. Мигирич не долго думая, взвалил меня на себя и пополз в сторону канавы, которую обычно выкапывали в селах по границе поля.

В канавах скапливалась вода, около них рос кустарник, деревья, высокая трава.

Ползти Мигиричу было тяжело, я хоть и небольшого веса и роста, но когда ползут и тянут раненого на плечах, вес, наверное, удваивается. Это была дорога жизни или смерти - никто из нас не знал. Когда доползли до канавы, то я почувствовал, что колено работает, что оно «живое», и сказал об этом Мигиричу. Он сразу нашел две ветки, две палочки, бинты у нас были, и, наложив палки на сапог, перемотал их бинтами, и получился так называемый «лангет». Все это длилось несколько минут, но они показались мне вечностью, надо было уходить в сторону от огневой позиции. Мигирич сказал, что слышит стоны с огневой, что, видимо, там кто-то из наших лежит раненый и надо его спасти. Сколько мы отползли не помню, со всех сторон были слышны громкие немецкие голоса и одиночные выстрелы, но к нашему месту они так и не подошли. Я отвинтил с гимнастерки два ордена, которые были на мне и, вместе с документами, закопал их в небольшой ямке рядом с собой. Был у меня 20- зарядный пистолет, который всегда висел на ремне . Я вытащил его из кобуры, загнал в ствол патрон, пожал Мигиричу руку, и мой спаситель, ушел от меня. Я следил взглядом, как лейтенант, где ползком, а где перебежками, двигался к огневой позиции. Вдруг прозвучали две автоматные очереди и лейтенант Мигирич упал... Это момент стоит перед моими глазами как фотография...

Я пролежал несколько часов, иногда впадая в небытие, и снова возвращался в сознание, ожидая своей последней минуты. С того места, где меня оставил Мигирич обзор был невелик, и я напряженно вглядывался в сторону огневой, когда ко мне подойдут немцы. Вдруг все вокруг зашевелилось, послшлись выстрелы, крики «Ура!», начала работать артиллерия...Появилась надежда на жизнь... Через какое-то время я услышал русскую речь, потом голоса показались знакомыми. Я собрал все, что закопал, растолкал по карманам гимнастерки и выполз на дорогу. Тут меня заметили разведчики с первого дивизиона, уложили на плащ -палатку и понесли в расположение нашего тыла...

Этот бой, кроме тяжелого ранения, обрек меня всю оставшуюся жизнь громко говорить, иногда просто кричать, так как я оглох на правое ухо, и еще потерял зрение на правый глаз. Но основное ранение было в ногу...

Г.К.- О последнем бое 7-й батареи написал в своей мемуарной книге « От первого мгновенья до последнего» генерал -полковник Андрей Матвеевич Андреев, первый командир 102-й СД, а позже командир Вашего стрелкового корпуса.

Об этой героической схватке пишут в своих воспоминаниях и бывший начштаба Вашего дивизиона В.А.Родин в книге «Это было», и заместитель командира 102-й Дальневосточной дивизии К.В.Овчинников в сборнике воспоминаний «Ты помнишь товарищ». Последние две книги изданы в Курске в начале девяностых годов.

Но наиболее полное описание этого трагического боя я встретил в книге Юрия Акивиса «От Ельца до Кенигсберга». Эта книга, если так можно выразиться, является подробной летописью боевого пути 356-го артполка. Юрий Михайлович Акивис родился в 1925 году в Москве, с 1937 по 1940 год был воспитанником детского дома. Осеню 1941 года, в возрасте 16- лет, Акивис вступил в ряды 201-й Латышской стрелковой дивизии и пулеметчиком воевал под Москвой, был ранен, и после госпиталя воевал в 255-й бригаде морской пехоты Черноморского Флота, снова ранение, позже - служба в 53-м Даурском погранотряде, и в январе 1944 года старший сержант Акивис снова прибыл на фронт, в 102 -ую СД, и был определен служить связистом 8-й батареи Вашего 3-го дивизиона 356-го АП. После войны окончил Николаевский кораблестроительный институт, последние годы жил в Литве, в Клайпеде. Фронтовая биография этого человека заслуживает огромного уважения. А его вклад в увековечивание памяти погибших солдат и офицеров 356-го полка просто трудно оценить. Акивис, со слов выживших свидетелей этого боя, полностью восстановил события того дня - 8-го августа 1944 года.

С Вашего разрешения, я, для читателей интервью, хочу поместить отрывки из газетной статьи Юрия Михайловича «Пограничники -артиллеристы», которая также подписана и другим ветераном 102-й СД А.Павловым. Дадим им слово...

--------«Утром следующего дня, 8-го августа 1944 года, на холме у деревни Годзебы расположился КП 30-го Хасанского полка, левее - боевые порядки 16-го Уссурийского полка. Ниже холма, на котором находился КП, раскинулась деревушка, утопающая в зелени, с примыкающим к ней полем спелой неубранной ржи. Вдали чернели лес и несколько холмов с редкими соснами. Впереди никого не было видно из-за высокой ржи, только торчали черепичные крыши деревенских домов. На КП находились : командир стрелкового полка подполковник П.И. Козьмин, командир 3-го дивизиона капитан Титаев, несколько разведчиков и радист Веселков. Стоял удивительный ясный солнечный день и мертвая тишина. Обе воюющие стороны огня не открывали. В полдень «хасанцы» при поддержке огня ОИПТД и 3-го артдивизиона должны были перейти в наступление. После недолгой артподготовки пехота устремилась вперед и «растворилась» во ржи.

Спустя несколько минут впереди стали слышны редкие разрывы немецких снарядов и удаляющаяся автоматная и пулеметная стрельба. Потом наступила полная тишина. Все полагали, что немцы отошли, не приняв боя.»--------

-------« По команде капитана Титаева, командир батареи старший лейтенант Овецкий повел батарею вниз по проселочной дороге через село, с задачей поддержать огнем и колесами наступление «хасанцев» в направлении на населенный пункт Пятково.

Из - за неясности обстановки и плохой видимости, комбат приказал за селом спешно оборудовать новые огневые позиции»------

Дальше, из статьи,---«....Рядом раздался взрыв вражеского снаряда. Его осколком был тяжело ранен в ногу командир батареи. Истекая кровью, старший лейтенант Овецкий успел еще сделать несколько выстрелов и упал возле орудия, потеряв сознание. Разведчики подхватили командира под руки и волоком оттащили в видневшиеся невдалеке кусты, где его перевязали индивидуальным пакетом.....

....У третьего орудия оставались еще живыми : командир взвода управления гвардии лейтенант Филипп Дмитриевич Мигирич, наводчик старший сержант Василий Иванович Долгов и командир орудия старшина Петр Семенович Бурдинский. Он последний продолжать вести огонь из третьего орудия. После очередного разрыва снаряда пущенного из самоходки «фердинанд», старшина Бурдинский был ранен в ногу, но все же успел подать снаряд ставшему к панораме Мигиричу. Лейтенант подкалиберным снарядом поджег самоходку с расстояния двести метров. Был ранен Долгов.

Бурдинский оттащил его в ровик, и прикрыв раненого своим телом, и огнем из автомата по показавшимся изо ржи немцам, стал прикрывать Мигирича, продолжавшего стрелять из орудия. Мигирич еще одним точным выстрелом подбил последнюю немецкую самоходку, и продолжал вести стрельбу осколочными снарядами по наступающей пехоте немцев, до которой оставалось немногим больше сотни метров. Немцы были уже рядом, когда за спиной Мигирич услышал очередь и крик Бурдинского - Отжился я, товарищ лейтенант!....»....--------

- Продолжаю рассказ Акивиса и Павлова -------«.... Простреленный крест накрест автоматными очередями Мигирич упал рядом с пушкой. Наступила зловещая тишина... Захватив батарею Овецкого, гитлеровцы прежде всего начали колоть штыками бойцов, подававших признаки жизни. Потерявшего сознание и залитого кровью Мигирича немцы посчитали убитым и к нему не подошли. Придя на короткий промежуток времени в чувство, Мигирич начал постепенно отползать по борозде в рожь, и снова потерял сознание. А пока батарея вела неравный бой, на НП полка прибежал запыхавшийся старшина батареи Н.К.Барбосов, который сообщил, что впереди гибнут наши ребята, атакованные «фердинандами» и автоматчиками. Он умолял Козьмина и Титаева что- нибудь немедленно предпринять. И тогда подполковник Козьмин собрал всех находившихся на НП солдат и офицеров, около тридцати человек, и под прикрытием артогня 2-го дивизиона и минометчиков капитанов Галкина и Прозорова, эта группа бросилась в контратаку. Впереди всех, навстречу свинцовому вихрю, бежал старшина Барбосов, рядом с ним командир дивизиона капитан Титаев, парторг дивизиона лейтенант Демочкин, начальник штаба старший лейтенант Родин, начальник разведки старший лейтенант Арацков, замполит Неутолимов, связисты Веселков, Пахомов, Битюцких, Синявский, Кичаев и другие. Упал раненый Демочкин, захромал Титаев, который продолжал бежать вперед. Вдруг стрельба прекратилась, и мы выскочили на поляну невдалеке от озерка. На поле боя мы увидели четыре догорающих «фердинанда».

Над самоходками поднимался удушливый дым и смрад от горящей резины и изоляции. Все пространство между орудиями батареи и самоходками, расстояние между которыми не превышало 200 метров, было завалено трупами гитлеровцев, лежащими группами и врассыпную. Возле орудий лежали тела наших артиллеристов, исколотых штыками, с обезображенными лицами, с вырезанными вместе с кусками гимнастерок орденами.

Из кустов к нам вышли навстречу разведчики, неся на плащ -палатке раненого комбата Овецкого. Собирая тела погибших товарищей, мы извлекли из окопчика мертвого старшину Бурдинского, под которым лежал тяжело раненый наводчик Долгов.

Спустя какое-то время польская старушка сообщила, что возле озера лежит раненый солдат. У берега мы увидели Мигирича, лежавшего лицом вниз, его руки закрывали поседевшую голову. А ведь Мигиричу было всего 23 года. По следам пулевых ранений на пробитой гимнастерке, отмеченных пятнами запекшейся крови и гари, мы установили, что гитлеровцы стреляли в него в упор, и наш лейтенант получил 8 дырок в теле. Погрузив на повозку всех раненых, мы отправили и санбат» ----

---------«Но почему отступил батальон немцев, не приняв боя, в то время, как шедших на них в контратаку было не более трех десятков солдат и офицеров? Как оказалось, в этот момент, командир 16-го Уссурийского полка подполковник А.И.Тютиков и командир 356-го Дальневосточного артполка А.Д.Петренко, вместе с адъютантом, лейтенантом А.М.Казахеянцем находились на НП полка, располагавшегося левее «хасанцев». Подполковник Козьмин сообщил им, что его бойцы продвинулись в направлении Пятково. И действительно, на какое-то время бой затих. Пересеченная местность, покрытая лесом и кустарником, не позволяла видеть, что делается на правом фланге у «хасанцев». Неожиданно они услышали стрельбу «фердинандов» и резкие хлопки выстрелов 76-мм пушек ЗИС-3. Петренко заволновался, и выяснив у Козьмина, что 7-я батарея атакована самоходками и пехотой противника, вместе с Тютиковым организовал контратаку. Они собрали связистов и разведчиков, находившихся вблизи НП, и в качестве десанта, вместе с Петренко и Казахеянцем, и вместе с начальником артиллерии «уссурийцев» майором Брежневым, на трех самоходках СУ-76, ринулись во фланг батальону немцев, прорвавшемуся в тыл наступающим «хасанцам». Немцы, лишенные огневой поддержки своих самоходок, сожженных артиллеристами 7-й батареи, были вынуждены отойти, не приняв боя. Во время этой контратаки подполковник Петренко получил очередное ранение,( кажется, двенадцатое ранение с начала войны), а его адъютант Арарат Казахеянц был убит...

Гвардии лейтенант Мигирич вернулся в полк из госпиталя три месяца спустя, а комбат Борис Овецкий пролечился в госпитале одиннадцать месяцев и вышел из него уже после войны. Орден Боевого Красного Знамени нашел старшего лейтенанта Овецкого уже в госпитале, спустя почти год после описанных событий.

7-я батарея потеряла в том бою 8-го августа : убитыми 4 сержанта и 20 рядовых....

Одно орудие было окончательно выведено из строя, а два другие в течение суток были восстановлены в артмастерских. Через два дня после освобождения хутора Годзебы, 7-я батарея, укомплектованная новыми людьми и орудиями, продолжила свой боевой путь под командование капитана Василия Максимовича Арацкова. Все участники этого неравного боя, как живые, так и погибшие, были награждены орденами и медалями»-------

Б. О.- Я бы хотел, еще, вот что добавить. Когда я лежал в госпитале, то получил письмо от Саши Зайцева, в котором он написал: - «7- ая батарея погибла вторично».

Эти слова болью врезались в мою память на всю жизнь. А потом начштаба дивизиона Родин, вместе с выпиской из приказа о моем награждении орденом Красного Знамени, прислал письмо, в котором говорилось, что 20-го января 1945 года наша дивизия перешла границу с Восточной Пруссией, и 26-го января наш 3-й дивизион, совершая марш с 40-м стрелковым полком, вошел в прорыв и занял немецкую дивизию Зоммерфельд.

Туда же прибыл и штаб артполка. И в ту же ночь, немцы нанесли сильный контрудар, наша часть попала в окружение, в котором сражалась пять дней. В этих боях погиб командир 8-й батареи капитан Бережной( последний комбат, служивший в полку еще с формировки дивизии). Погибли все орудийные расчеты 7-й и 8-й батарей. Фактически, наш 3-й дивизион был уничтожен полностью, но сражался до последнего снаряда и человека у орудий. В этих боях сгорело знамя полка, находившееся в штабной автомашине. Но учитывая героизм артиллеристов 356-го артполка, командующий 2-м БФ К.К. Рокоссовский приказал ограничиться выговором командиру полка подполковнику Петренко, а начштаба майору Савенкову задержать присвоение очередного звания на шесть месяцев, и лично ходатайствовал перед Президиумом Верховного Совета СССР о выдаче полку нового знамени. И это новое знамя полк получил в сентября 1945 года, уже дислоцируясь в городе Тихорецке Краснодарского края.

Г.К . - Где Вы лежали в госпиталях?

Б.О. - Из санбата меня отправили в госпиталь в Барановичи, где я оказался в одной палате с командиром нашего полка подполковником Петренко, получившим в том бою ранения в руку и ногу. Каждые два- три дня мне делали перевязки под общим наркозом, и когда я отходил от действия наркоза, то мы о многом говорили с Петренко. К нему приехали навестить из полка и спросили меня, что привезти?. Я попросил забрать у старшины из моего вещмешка две пары очков, отложенных мною «про запас». В последние дни августа Петренко вернулся в часть а меня перевели в госпиталь в Речицу. Мое состояние ухудшилось, у меня началась газовая гангрена, но главный хирург госпиталя вытащила меня из лап смерти в буквальном смысле слова. Мне сделали операцию, обошлось без ампутации ноги, и когда я очнулся после операции, то на моей тумбочке лежал завернутый в салфетку осколок от немецкого снаряда, величиной с мизинец, вытащенный из моей искалеченной ноги. Я постепенно начал отходить, вновь появился интерес к жизни, учился ходить на костылях, но раненая нога по прежнему была в гипсе и кость не срасталась. Рядом со мной лежал закованный в гипс веселый молодой парень, младший лейтенант Ваня Чугуев, и в декабре 1944 года нас двоих перевели в новый, развертывающийся в Речице госпиталь № 5350, который разместился на центральной городской улице Ленина в бывшем здании педагогического техникума. В нашей палате было семь коек, и три места были «переходящими» - их «заселяли» те, кто по прогнозам врачей должен был вылечиться за два месяца. А на остальных койках лежали «долгосрочники». Помню, как к нам привезли командира танкового взвода старшего лейтенанта Миргородского, которого в бою, уже раненого, переехал свой танк.

Хорошо, что танк был английский, а гусеничные траки резиновые, и танкист остался живым, получив множественные закрытые переломы руки, ноги, и ребер. Он был весь в гипсе, но лежа плашмя на кровати, отличный преферансист Миргородский обучил этой карточной игре всю палату, чем скрасил наше вынужденное безделье и поднял настроение. А в один из дней, к нам в палату зашла красивая женщина, медсестра, которую звали Софья Крупецкая. Мы полюбили друг друга и 3-го августа 1945 расписались с ней в ЗАГСе, прожив вместе 57 лет...Летом 1945 года я вышел из госпиталя на костылях и вместе с Софой мы поехали в Киев...

Так для меня закончилась война, которую мне довелось пройти - От Бреста до Бреста....

Наградные листы