Пашков Иван Федорович

Я родился 24 июля 1919 года в деревне Здоровец Ливенского района Орловской области. В нашей крестьянской семье было трое детей, две сестры и я. Отец работал забойщиком на разных шахтах Ростовской области, высылал маме деньги, а в 1925 г. мы все переехали к нему на шахту «им.Горького». Там я закончил в школе 8 классов и поступил в областное политпросветучилище. За отличную учебу я получал повышенную стипендию 270 рублей. В 1939 меня призвали в армию, я попал в артполк в г.Смоленск, и мне очень понравилось служить артиллеристом. Но в том же 1939 году Смоленское артиллерийское училище осуществляло дополнительный набор, к нам в часть пришли его представители, и я успешно сдав экзамены, стал курсантом этого училища. Причем наш набор стал первым, срок обучения которого составлял два года, вместо обычных трех. Вначале нас, правда, отправили в Ленинградское артиллерийское училище, но там нам сказали: «Что же Вы приехали, если у Вас в Смоленске училище лучше нашего?», и через три дня мы уехали обратно.

Н.Ч. - Как Вы оцениваете подготовку, полученную в училище?

П.И.Ф. - На основе своего боевого опыта могу утверждать, что подготовили нас отлично. Правда, и график был у нас очень напряженный, восемь часов занятий плюс два часа самоподготовки ежедневно, но мне лично учеба давалась легко, да и от других курсантов я жалоб не слышал. Училище располагалось в районе Чернушки, в его составе было четыре дивизиона, т.е. двенадцать учебных батарей, и оно готовило артиллеристов для 122-мм., и 152-мм гаубиц. Причем училище начало свою работу, кажется, еще в 1934 году, но курсантскую форму впервые выдали лишь в январе 1940 года, а до этого курсанты ходили в обычной форме красноармейцев. И когда курсанты в этой новой форме впервые появились в городе, то горожане очень удивились, откуда мол, такие появились? Условия в училище были хорошие, например, даже койки у нас были не двухъярусные, и запомнилось то, что забора вокруг училища вообще не было, но, несмотря на это в самоволки мы не ходили, и вообще дисциплина была «железная». В училище учились люди самых разных национальностей, много, например, было татар и удмуртов, был даже один еврей - Яша Гринштейн, но основу составляли славяне. Несмотря на весьма пестрый национальный состав, коллектив у нас был очень дружный. Основной упор в подготовке, конечно, уделялся артиллерийско-стрелковой подготовке, тактике, изучению материальной части. Много внимания уделялось и физической подготовке, мы много занимались на разных гимнастических снарядах, регулярно выезжали на полевые сборы на Дорогобужский полигон. Правда, участвовать в боевых стрельбах доверяли только тем, кто хорошо учился. Стипендия была 70 рублей, и один раз круглым отличникам, всего нас было пять человек на все училище, за отличную учебу от командующего округа Павлова выдали премию - по 100 рублей. Кормили нас отлично, и в увольнительные отпускали регулярно.

Изучения боевого опыта на основе войны с японцами, финнами я не помню, но командир батареи к нам пришел с финской войны, он меня звал сынок, и кое-что нам рассказывал. С ним у меня, кстати, был интересный эпизод: уже в 1944 году на реке Прут мы с ним встретились, причем он меня узнал первым. Приятная была встреча, тогда он уже был командующим артиллерии 48-го корпуса, полковник Глазырин.

Пашков И.Ф. (в нижнем ряду слева) с друзьями по Смоленскому артиллерийскому училищу: стоят слева направо: Курешов, Долгорукий сидят слева направо: Пашков, Сидоренко, Корчагин

В апреле 1941 были проведены госэкзамены, собрали из лучших курсантов отдельную батарею, и мы сдали за весь курс боевую стрельбу. Я был круглым отличником, поэтому был в составе этой сводной батареи. Первого мая 1941 наша сводная батарея участвовала в праздничном параде в Смоленске, и спустя всего несколько дней лучших выпускников, и меня, в том числе отправили в Горьковское артиллерийское училище для переподготовки на офицеров-зенитчиков. Я не особо хотел становиться зенитчиком, т.к. уже отлично изучил гаубицы, и мне казалось, что поддерживать пехоту - это более «боевая» работа, чем стрелять по самолетам, но нашего желания никто и не спрашивал. К сожалению, связь с однокашниками по Смоленскому училищу у меня оборвалась, и как сложилась их дальнейшая судьба, сколько человек пережило войну, я не знаю.

Переучиваться на зенитчика мне было несложно, т.к. отличия были только в том, что орудия и приборы другие. Запомнилось, например, что мы изучали новый японский прибор для наведения зенитных орудий, который обслуживали четырнадцать человек.

Н.Ч. - Вы знали, что приближается война?

П.И.Ф. -Никто прямо не говорил, что будет война, но мы чувствовали, что война неизбежна, особенно по тому, как интенсивно нас обучали.

Н.Ч. - Как вы узнали, что началась война?

П.И.Ф. - 22 июня мы находились в Гороховецких лагерях на тактических занятиях. Нас всех срочно отозвали в училище, где и объявили, что началась война. Не помню, чтобы я тогда задумывался, долго ли продлится эта война, но шапкозакидательского настроения у нас не было.

Пашков И.Ф. (в нижнем ряду в центре) с офицерами 350-го самоходного дивизиона Январь 1945 года, Сандомирский плацдарм. стоят слева направо: начальник связи дивизиона; начхим; Золотайко - к-р взвода (в ГСМ); нач.вооружения дивизиона сидят слева направо: зампотех; И.Пашков; начштаба - ГСС Н.Горбанев.

Где-то, наверное, в июле нас, восемнадцать отличников отправили в Москву для направления в части. Там нам присвоили звания лейтенантов, и десять человек, в том числе и меня, отправили в Орел. Запомнилось еще, что когда выезжали из Москвы, вдруг начали сильно стрелять зенитки, прожекторы освещали небо, а уже утром мы узнали, что это был первый налет немецкой авиации на Москву. Из Орла нас четверых направили в 294 стрелковую дивизию, которая находилась в Липецке. Меня назначили командиром взвода управления в 370-м (кажется) отдельном зенитном дивизионе. Где-то в начале августа нашу дивизию перебросили под Ленинград, получили орудия, и почти сразу мы вступили в бои, но в этих первых тяжелых боях я непосредственного участия не принимал. Ярко запомнилось, когда первый раз оказался под обстрелом при артналете, и хотя у нас никто не пострадал, но было, конечно, страшновато. Затем меня назначили командиром автовзвода, и нашей основной задачей было перевозить пехоту, а я потихоньку привыкал к боевой обстановке. Меня заметили, и предложили стать помошником начальника оперативного отдела дивизии. Я подумал, и согласился. А в штабе меня вдруг подозвал начальник артиллерии полковник Синонин и начал распекать: «У нас командовать батареями некому,а он тт на пехотную должность нацелился». И все это с матами, вдоль и поперек он меня тогда «причесал»…. Я пытался возразить, что меня как артиллериста все равно не используют, но куда там. Так в декабре 1941 года я оказался командиром взвода в артполку, чему был очень рад, но почти сразу меня назначили командиром 1-й батареи 76-мм полковых пушек 1-го дивизиона 849-го артполка, которой я командовал вплоть до второго ранения 30 сентября 1942 года.

Н.Ч. - Что-то запомнилось из боев 41-го года?

П.И.Ф. - Был один любопытный эпизод, еще, когда я был командиром взвода управления в зенитном дивизионе. Вообще на войне никаких примет у меня не было, но тогда мне единственный раз приснился необычный сон: за мной гонится собака и хочет меня укусить. А через пару дней набирали добровольцев пойти в разведку за «языком». Четыре бойца из моего взвода вызвались, а я думаю: «Как же я, их командир, не пойду с ними на задание?», и тоже записался. Но пошли мы вместе с дивизионными разведчиками, всего было человек четырнадцать. Успешно перешли линию фронта, обнаружили немецкую минометную батарею, но там оказалось несколько часовых и нас «засекли». Мы еле оторвались от погони, причем один мой боец вначале потерялся, я даже успел подумать, что он сдался немцам в плен, но вскоре он нас догнал, и вернулись мы в полном составе. Вот так мы сходили за «языком», да чуть свой не оставили…

А потом я недолгое время, дней 10-15, командовал стрелковой ротой. Получилось так, что немцы на одном участке нас потеснили, и тогда командование дивизии сформировало три взвода из зенитчиков, саперов и связистов, а командовать этой сводной ротой поручили мне. И через некоторое время нам удалось вернуть утраченные позиции.

Н.Ч. - Ваша первая награда?

П.И.Ф. - Медаль «За Отвагу». Еще когда я только-только был назначен командиром батареи, 23 февраля мы получили приказ вывести одно орудие на прямую наводку. Вывели, я остался с расчетом, начали стрелять. Уничтожили один ДЗОТ, причем тогда же меня впервые легко ранило. Немцы открыли ответный огонь, мы бросились по щелям, причем сверху на меня упал командир орудия, но все равно, осколок попал именно в меня, в левое бедро. Но из медсанбата я вернулся уже через месяц. Медаль мне вручили в торжественной обстановке, даже удалось обмыть ее, выпил 100 грамм.

Н.Ч. - При каких обстоятельствах Вас ранило?

Пашков И.Ф. с женой Галиной Емельяновной Крисько. Май 1943 год.

П.И.Ф. - Пытаясь прорвать блокаду Ленинграда, наша дивизия участвовала в августовском наступлении в районе Черной речки, и в числе многих частей оказалась в окружении. Перед самой попыткой прорыва лично мне командир дивизии поручил найти командные пункты 22-й, 28-й,32-й бригад 4-го гвардейского корпуса, и передать им позывные нашей радиостанции. Почему это задание поручили именно мне? Командир дивизии мне сам прямо сказал, что он мог бы послать и разведчиков, но там такие глухие леса, что нужен был человек, который очень хорошо знал топографию, и мог ориентироваться на местности только по карте. Я взял с собой двух солдат, и хотя мы натыкались на немцев, но нам удалось не обнаружить себя, и в течение одной ночи успешно выполнить это задание. Когда мы на рассвете вернулись, то весь полк уже ушел, а батарея осталась нас ждать. Закопали все четыре пушки, снарядов к тому времени уже не было, и все оставшиеся, а было нас человек пятьдесят, пошли на прорыв. Причем там был такой момент: когда мы шли к выбранному участку прорыва, то «нос к носу» встретились с группой примерно из двадцати человек в немецкой форме. Не говоря ни слова, мы пошли в своем направлении, а они в своем, но, наверное, это все же были наши разведчики. А при прорыве был очень тяжелый бой, я получил пулю в районе левой ключицы, а вышла она через спину, было задето легкое. Вначале я еще держался на ногах, не понял сразу, что ранен. В правой руке я держал пистолет, а в левой обойму к нему, и вдруг левая рука почему-то стала плохо двигаться. Помню, как один сержант мне говорит: «Капитан, я ранен». А я ему в ответ: «Терпи, я тоже ранен». Но потом силы покинули меня, и мои солдатики вынесли меня на плащ-палатке. Думаю, процентов семьдесят из нас прорвалось из окружения на участке 73-й морской бригады.

Своим выздоровлением я обязан прекрасному врачу из Ленинграда Минаевой. Может, я приглянулся ей, а может, она просто на мне отрабатывала новый метод лечения, но факт, что меня достаточно быстро вылечили. А я ведь был очень слабый, не мог ходить, левая рука совсем не работала, так она лично мной занималась, даже сама вычищала у меня гной. По методу Вишневского мне должны были удалить два ребра, и только благодаря ей, их удалось сохранить. Когда меня перевели в другой госпиталь, то она три раза! приезжала проследить за ходом моего выздоровления. После войны я ее не разыскивал, но вспоминаю часто.

Н.Ч. - Когда Вы стали командиром дивизиона? Его состав?

Когда в декабре 1942 года я вернулся из госпиталя в свою дивизию, то мои сослуживцы очень удивились, т.к. думали, что я умер в госпитале. Оказалось, что моей родной 1-й батареей командует мой любимец (он был у меня командиром взвода управления) и земляк Леонов, а меня назначили командиром формирующегося 350-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона. Дивизион состоял из трех батарей 45-мм орудий, но модификации 1942 года, т.е. с удлиненными стволами. Была еще рота противотанковых ружей, 36 ружей, всего 96 человек, и вспомогательные подразделения, всего чуть больше трехсот человек. Уже в Молдавии после потерь понесенных в тяжелых боях нашему дивизиону добавили две 76-мм пушки. Еще летом 1943, когда нас отвели на переформировку в Калининскую область, станция Березайка, то там нам впервые заменили конную тягу. Выдали тягачи «Виллис» - отличные машины. Потом нашу дивизию перебросили под Воронеж, и в составе 52-й Армии мы совсем немного опоздали к Курской битве, освобождали Сумскую и Полтавские области, форсировали Днепр. Через Черкасскую область двигались на юг в сторону Умани. Принимали участие в Корсунь-Шевченковской, Уманско-Ботошанской и Ясско-Кишиневской операциях.

После освобождения Молдавии, осенью 1944 года нас отвели на переформирование, и преобразовали в отдельный самоходный артиллерийский дивизион, которым я командовал до самого конца войны. Прислали 12 полностью укомплектованных экипажами самоходок СУ-76, их называли «могила на четверых», и один командирский, пусть и херовенький, но все же танк Т-70, хотя номер дивизиону оставили прежний 350-й. Причем все экипажи были необстрелянные, да еще и заносчивые: «Мы танкисты». Ах, вы танкисты, ладно, думаю, и оставил в экипажах самоходок только механиков-водителей и командиров, а наводчиками и заряжающими посадил своих проверенных людей из противотанкового дивизиона, и поменял еще одного командира батареи. Дали нам еще один открытый английский бронетранспортер, вот на нем я и старался ездить, ведь из танка ничего не видно. Ремонтная бригада была, обслуга разная, всего где-то 350 человек. Мне выдали американский мотоцикл с коляской «Харлей-Дэвидсон», радиосвязь была хорошая.

В новом качестве дивизион вступил в бои уже на Сандомирском плацдарме в январе 1945 года, мы освобождали Польшу, Германию. Берлин нам брать не довелось, нас направили на юг, освобождать Чехословакию, где еще 13! мая мы вели бои с немцами, которые хотели прорваться к американцам.

Н.Ч. - Какой период войны, какие бои Вы можете выделить как самые тяжелые?

П.И.Ф. - Начало войны. Бои под Ленинградом были самыми тяжелымиля меня лично. Кроме того, бои на Курской дуге, при форсировании Днепра, да и еще многие бои.

Н.Ч. - Как результативно воевал дивизион?

П.И.Ф. - Всего, с момента формирования и вступления в бои, т.е. с июля 1943 по 13 мая 1945 года дивизион уничтожил 43 единицы немецкой бронетехники, не считая пехоты. Из них только несколько средних самоходок, а все остальное - это средние немецкие танки. Правда, из этого количества самоходный дивизион уничтожил только 1 танк и 1 самоходку, потеряв при этом всю свою технику, а все остальное на счету противотанкового. Воевать против тяжелых немецких танков и самоходок моему дивизиону не пришлось ни разу!

Первые 2 танка мы сожгли возле села Зеньково, следующие 2 танка под Пекарями (это на Днепре), пять танков и одну самоходку мы уничтожили в деревне Свидовок, это возле Черкасс. В тяжелейших боях под Кирилловкой, там дивизион придали 7-й воздушно-десантной дивизии, мы уничтожили 18! танков, а уже в Румынии, в районе Чужа-Вода тринадцать танков.

Н.Ч. - Бывало, что приходилось спорить за подбитые танки?

П.И.Ф. - Да. Единственный раз такое было в Свидовке, когда мы подбили пять танков и штурмовое орудие. А там стоял 861-й полк, причем они вначале драпанули, но когда мои ребята танки остановили, они вернулись, а потом еще и заявили, что это их 76-мм батарея подбила. Ладно, говорю, пойдемте, посмотрим. А когда посмотрели, то увидели, что пробоины на танках от моих «сорокопяток». Ничего, и такое бывает, у нас с ними потом были хорошие отношения.

Н.Ч. - За подбитые танки деньги давали?

П.И.Ф. - Да, тысячу рублей на весь расчет. Четыреста из них наводчику, а остальное делили поровну.

Н.Ч. - Ваш дивизион воевал результативно, у Вас был огромный авторитет у командования и у простых солдат, шестеро ваших подчиненных удостоены звания Героя Советского Союза. А Вас к званию ГСС не представляли?

П.И.Ф. - Не знаю, наверное, могли и представить, но я, вместо того чтобы «лизнуть» где надо, «гавкал». Сказались, конечно, и мои «натянутые» отношения с замполитом дивизии Смирновым, даже командиры дивизии не могли с ним бороться. Первого он фактически «съел», его перевели служить в другое место, а следующий комдив - Препелица, был «ни рыба ни мясо» и старался с нашим замполитом не конфликтовать. Но я по этому поводу никогда не переживал и не обижался, у меня наград и так много. Очень горжусь тем, что мой дивизион в войсках называли не по номеру, а «пашковцы».

Н.Ч. - За что Вас наградили орденом «Ленина»?

П.И.Ф. - За успешные действия дивизиона в Уманско-Ботошанской и Ясско-Кишиневской операциях.

Н.Ч. - Вообще, насколько справедливо осуществлялись награждения?

П.И.Ф. - Тут все зависит от порядочности командира, который представляет к наградам своих подчиненных. Я на награды не скупился, как Вы знаете, только звание ГСС получили шесть человек в дивизионе, не говоря уже о других наградах. Но бывали разные случаи. Например, как-то зимой 1945 года мы сильно оторвались от тылов. «Плечо» подвоза топлива и боеприпасов составляло около 200! километров. Но у меня был отличный начальник ГСМ в дивизионе Стародубцев. Очень добросовестный, из «старых служак», он наладил в таких тяжелых условиях бесперебойное обеспечение дивизиона топливом, причем у нас заправлялся еще и весь транспорт штаба дивизии. За это я представил Стародубцева к ордену «Красной Звезды». И что же? Его наградили медалью «За боевые заслуги», а «Красной Звездой» наградили начальника ГСМ дивизии, который со своими обязанностями как раз и не справился. Я возмутился, а т.к. дивизион подчинялся непосредственно и командующему БТ и МВ армии, то я написал еще одно представление к награде напрямую в штаб армии, имел такое право, и как мне ни препятствовали в нашем штабе дивизии, но своего я добился, «Звездочку» Стародубцеву все-таки вручили.

Н.Ч. - За что были удостоены звания ГСС люди в вашем дивизионе?

П.И.Ф. - За конкретные боевые эпизоды, у меня они все записаны. Например, старшина Алексей Суриков, командир взвода ружей ПТР. Под Черкассами немцы контратаковали, и он, раненый, обороняясь до последнего, подорвал себя, и набросившихся на него немцев, противотанковой гранатой. Николай Горбанев, 17 ноября 1943 года в деревне Свидовок, батарея под его командованием уничтожила штурмовое орудие и 5 танков. Потом он был у меня начальником штаба самоходного дивизиона, а после войны дослужился до генерала, был командиром дивизии.

Н.Ч. - Были какие-то нормы для представления к наградам?

П.И.Ф. - Нет, ничего такого не было. Причем в том бою, что интересно, Горбанев вначале хотел отступить. Наши НП были в соседних домах, и от него прибежал связной получить разрешение на отход. Но я не разрешил: «Я ему е.. его мать отойду. Ни шагу назад! Вы же видите, что я нахожусь рядом с Вами». Отбились таки, не дали сбросить себя в Днепр. За отражение этой атаки я его на Героя представил, ну, конечно, наградили и простых солдат. В Румынии, в течение суток мы отразили девять! немецких контратак. Командир орудия Тюрин, заменил раненого наводчика и лично встал к панораме орудия. Ну, как ему не дать?! Рота противотанковых ружей под командованием капитана Шубина Андрея Сергеевича отличилась в боях на Украине и Молдавии: уничтожила 13 танков и 7 бронетранспортеров. Уже в Румынии он был ранен, его отвезли в медсанбат, но дальше следы затерялись. Как мы его ни искали так и не смогли найти… Орудие сержанта Ефимова подбило в одном бою три немецких танка. Есть подвиг? Сержант Язовский, командир отделения в роте противотанковых ружей отличился в тяжелейшем бою.

Н.Ч. - За что Вас чуть не отдали под суд?

П.И.Ф. - Летом 1943-го нашу дивизию перебросили под Воронеж. В бои мы еще не вступили, получили только приказ занять боевые позиции возле деревни (кажется) Кировка, это где-то между Старым и Новым Осколом. 2-я батарея дивизиона ночью на марше сбилась с пути, не там повернули, и попала под бомбежку одиночного немецкого самолета. Итог, четверо погибших и восемнадцать раненых, повреждено одно орудие… Я считаю, что виноват, как старший, был мой замполит, который ехал в одной машине с командиром батареи, но они оба погибли при налете. Отправили раненых в санбат, замаскировали орудия и тут приехали командир дивизии Сергеев и командир нашего корпуса Батицкий П.Ф. впоследствии Маршал СССР. Как он меня чехвостил... И в хвост и в гриву: «Мальчишка, кто тебе дивизион доверил? Еще в бой не вступили, а у тебя уже такие потери… Пойдешь под суд!» Когда они уходили, командир дивизии задержался и сказал мне: «Сынок, пока я командую дивизией, ты под суд не пойдешь…» И сдержал свое слово, а Батицкий потом в своих мемуарах упоминал успешные действия нашего дивизиона.

Н.Ч. - А вообще от немецкой авиации большие потери были?

П.И.Ф. - Нет, это был, чуть ли не единственный случай. Даже в сорок первом она нас сильно не беспокоила, или может, нам так везло. Но когда мы только приехали под Ленинград, наша дивизия разгружалась в Мурманских Воротах, и через пару дней ушла к месту дислокации. А всего через несколько дней мимо этого места проезжали наши товарищи, так они рассказали, что немецкая авиация там все в aquo;щепки» разнесла… Чуть-чуть они опоздали…

И ни одной самоходки я от немецких самолетов не потерял, только от танков и самоходок. Ведь у них дальность прямого выстрела была больше чем у нас раза в полтора, и, конечно, с ними тяжело было бороться.

Н.Ч. - Бывали у вас периоды, когда Вам казалось, что войну нам не выиграть?

П.И.Ф. - Так получилось, что за всю войну мне ни разу не довелось отступать. И сомнений в нашей Победе, лично у меня ни разу не было. Да и от других людей я таких сомнений не слышал, хотя бои были тяжелейшие. Но, действительно, в нашей дивизии в конце 1941 года был случай, когда к немцам перешла целая стрелковая рота, правда, сильно обескровленная. В тот период в ротах оставалось человек по 20-30. Насколько я помню, сдались тогда только солдаты, без офицеров. Что тут сказать? Видно с людьми плохо работали, и, конечно, был очевиден факт сговора. Те солдаты были из Смоленской области, на тот момент оккупированной, и видно они надеялись, что немцы их отпустят по домам. Командира того батальона очень грамотного и боевого капитана Сугробова отдали под суд. Его разжаловали, присудили срок с отбытием на фронте. И получилось так, что батальоном командовал красноармеец Сугробов… Правда, потом его восстановили в звании. Пострадал и командир нашей дивизии полковник Мартынчук. Это был грамотный командир, и человек хороший. Его сняли и направили командовать полком в 3-ю гвардейскую .дивизию, где он отличился при защите г.Волхов. Я его потом встречал, он уже был генералом и командовал этой 3-й Гв.сд. Зато ни одного политработника не наказали…. Разве они не виноваты?! Разве это не их прямая обязанность работать с солдатами?! Правда, впоследствии о случаях дезертирства наших солдат, тем более массовых, я не слышал.

Н.Ч. - Как кормили под Ленинградом?

П.И.Ф. - Нормально. Случаев смерти солдат от голода я не знаю, но ведь мы и были не во внутреннем кольце окружения. А о том, что творилось в Ленинграде, какой там был голод, мы знали.

Н.Ч. - Были ограничения по использованию боекомплекта?

П.И.Ф. - В принципе, боеприпасами нас всегда снабжали нормально, только в 1941 с ними было похуже. Или в случае несвоевременной доставки, сразу ограничивали себя в стрельбе, и где-то треть БК оставляли в виде НЗ.

Н.Ч. - Кем обычно пополняли Ваш дивизион?

П.И.Ф. - Обычно, нас пополняли славянами, все-таки мы артиллерийская часть, и хотя людей мы обучали сами, но все-таки они должны были быть грамотными, и для успешного обучения, конечно, нужно знать русский язык. Хотя я считаю, что многонациональность армии - это скорее плюс. Запомнился такой характерный случай. На станции Березайка, под Бологое, распределяли пополнение, и командир дивизии вдруг командует: «Люди с судимостями три шага вперед», и говорит мне: «Пашков, забирай». Я, конечно, возмутился. А он мне говорит: «Бери сынок, потом спасибо мне скажешь». И действительно, это оказались бесстрашные люди, что называется «оторви и брось». Ведь для того чтобы подпустить немецкие танки на убойную для 45-мм орудия дистанцию, это ж какую выдержку, какие нервы нужно иметь…. Но после боев на Днепре, когда дивизион успешно справился с поставленной задачей, к нам приехал председатель трибунала, и всем таким бойцам судимость сняли.

Н.Ч. - Расчеты 45-мм орудий называли «Прощай Родина». Было тяжело воевать с неминуемым ощущением гибели?

П.И.Ф. - Ну что Вы! У нас, конечно, была очень опасная «работа», но чувства обреченности, что все мы обязательно погибнем, не было. Я ведь даже и в рукопашной участвовал, и ничего живой. Под деревней Кирилловкой, возле Черкасс, немцы прорвались к моему НП. Отбивая их контратаку, пришлось «схлестнуться»… Нас было на НП человек двадцать, и мы их отбросили, причем у нас потерь не было. Ничего я тогда почувствовать не успел, действовал «на автомате», одно только дикое возбуждение…

Н.Ч. - А вообще Вам часто довелось за войну стрелять из личного оружия?

П.И.Ф. - Нечасто, но бывало. Когда вырывались из окружения, когда контратаковали. Двух-трех немцев я лично «положил»…

Н.Ч. - Как получилось, что дивизион потерял все свои самоходки?

П.И.Ф. - Если бы всякие «деятели» не лезли не в свое дело, то и не потеряли бы. Первую самоходку потеряли на Сандомирском плацдарме, она подорвалась на мине, но экипаж остался жив. Перед наступлением моему дивизиону придали еще одну батарею самоходок, так при прорыве немецкой обороны мы потеряли ее всю и еще три своих…

А возле Бреслау мы потеряли самоходки по дурости командования дивизии. Эти гавнюки: замполит дивизии Смирнов и командир дивизии Препелица житья мне не давали, жаловались на меня даже в управление БТ и МВ штаба армии. Танков не было, и они мне дают приказ поддержать наступление только самоходками. «Вы что» говорю, «мы же пожжем их только зря. Кто же в наступление пускает самоходки без танков?» Но они уперлись: «Не выполнишь приказ, мы тебя расстреляем»… Что оставалось делать, я же подчинялся командованию дивизии. Пошли в атаку и три самоходки сожгли… А потом Препелица разослал по частям дивизии приказ: «Пехота не поднялась в атаку, и самоходчики понесли потери», и в конце приписка «после прочтения сжечь». Думаю, ладно, вот тут я тебя и куплю, и отослал этот приказ в штаб армии. А потом уже, при выходе к Одеру, 861-й СП занял какой-то городок, кажется Гросс-Вельгельсдорф, но ночью немцы внезапно контратаковали, и пехота разбежалась. Командира полка Куликова ранило, но я отправил за ним свой «Опель», и его вывезли. Оставшиеся две мои самоходки тоже отошли, но недалеко, а четыре штуки у меня еще раньше забрали охранять КП дивизии, и даже в такой критический момент боя мне их не разрешили задействовать… Из пехоты не было ни единого человека, только «трофейная команда», человек пятнадцать. Они пришли заниматься своим делом, но у них командиром был Кузнецов, который раньше служил у меня, и я им приказал вместе с самоходками атаковать, и вернуть утраченные позиции. Правда, очень хорошо нам помогли два артиллерийских дивизиона. Мы их «наводили», а уж они как «лупанут», так там буквально все «перемешивали»… И к 12 часам дня линию обороны почти удалось восстановить. И тут ко мне на НП приехала целая делегация: начальник оперативного отдела корпуса, командующий БТ и МВ, замполит корпуса и началось: - «Где пехота?»

- «Кроме трофейщиков никого нет».

- «Где командир полка?»

- «Ранен».

- «Где остальные самоходки?»

- «На КП дивизии».

- «В такой момент? Ладно», говорят, и уехали.

За то, что мы удержали оборону фактически двумя самоходками, наш дивизион наградили орденом «Богдана Хмельницкого», а лично меня орденом «Боевого Красного Знамени». Командира дивизии Препелицу после этого сняли, зато Смирнов все равно остался на своей должности…

А последние четыре самоходки мы потеряли уже в апреле, и тогда пришлось посадить людей на захваченную немецкую технику.

Н.Ч. - А за чтоас наградили первым орденом «Боевого Красного Знамени»?

П.И.Ф. - За удачные бои под Черкассами.

Н.Ч. - А другие награды?

П.И.Ф. - Орден «Ленина» я получил за Ясско-Кишиневскую операцию, а ордена «Отечественной войны» первый за Корсунь-Шевченковскую операцию, а второй за бои в Германии, медаль «За оборону Ленинграда». Медаль «За боевые заслуги» и орден «Красной Звезды» я уже получил после войны за 10 и 15 лет безупречной службы соответственно, тогда такое при награждении практиковалось.

Н.Ч. - Случаи трусости в дивизионе были?

П.И.Ф. - Кроме одного случая и не помню. На Украине, точно уже не скажу где, я приказал 2-й и 3-й батареям занять позиции. Через некоторое время я поехал проверить исполнение приказа, а мне по дороге пехотинцы говорят: «Твои пашковцы побежали». Что за чушь думаю, а при подъезде к месту, где должна была стоять 2-я батарея, меня вдруг обстрелял немецкий танк. Что оказалось? Пока командир этой 2-й батареи ходил в 3-ю, уточнять сектора обстрела, появился немецкий танк, и командир взвода, дал приказ отойти с позиций. Представляете, четыре орудия испугались одного танка! Причем этот танк успел попасть болванкой в станину одного из орудий. Но мы эту батарею догнали, и заставили вернуться на позицию. Что делать? Ну не расстреливать же его? Хотя этот офицер был уже довольно опытный, на пару лет старше меня, но мы уже знали, что он был трусоват. Перед строем личного состава зачитали мой приказ: за трусость я его отправил в штрафной батальон. Что с ним было дальше, остался ли он жив, я не знаю, т.к. он к нам не вернулся.

Н.Ч. - Ваше отношение к политработникам.

П.И.Ф. - Мне на людей везло, и замполиты у меня были хорошие люди, не «ябедники». Большинство политработников были нормальные люди, но, например, был у нас замполит дивизии Смирнов. Сколько он у меня «крови выпил», не передать, а командира дивизии просто «съел», заменили его. Из-за чего? Я поссорился с ним еще на Днепре. Там были удачные для нас бои, наш дивизион подбил около десятка танков, и я многих солдат представил к наградам. Тогда жена замполита дивизии, рассчитывая получить награду, попросила зачислить ее в санчасть нашего дивизиона, но я ее «отшил», а когда она мне сказала: «А почему вашей жене можно?», я ей ответил: «Моя жена - старшина медицинской службы там работает, а пока вы с замполитом будете спать, за вас другие люди будут раненых таскать!» И с тех пор до конца войны покоя мне не было, он мне буквально «вздохнуть не давал», без особого успеха, правда, но все равно было неприятно. Но его не только я, его никто не уважал...

Я кандидатом в члены партии стал еще в училище, рекомендации мне дали старые большевики и депутат Верховного Совета РСФСР. Верил Партии и верю Сталину безгранично, и от таких «деятелей» ее авторитет в моих глазах ничуть не страдал. Ну что поделать, если человек - гавно?

Сталин - вот это был руководитель, а нынешние … болтуны, им я не верю… Каких-либо разговоров против партии и Сталина я ни разу не слышал, врать не буду.

А когда в 60-х годах я в командировке оказался во Львове, то решил зайти в свою родную дивизию, тогда она там стояла, но ее объединили с 24-й. Меня очень хорошо встретили, нескольких офицеров начинали служить еще под моим командованием, но больше всего поразило, что начальником политотдела дивизии по-прежнему был… Смирнов Н.И…. Сколько достойных офицеров были уволены из армии, а этот гад остался… Точно говорят: гавно - не тонет.

Н.Ч. - Как Вы можете охарактеризовать немецких солдат?

П.И.Ф. - Воевать они умели. Очень стойкие в обороне, но в наступлении, почти всегда пьяные. Очень хорошо строили свою оборону, мы даже кое-чему у них стали учиться. Например, мы по их подобию стали создавать оборонительные узлы. Очень грамотно они их продумывали, куда ни сунешься, везде накрывает тебя огнем. Но ничего, и мы научились так делать.

Ненависти к ним я не испытывал, у меня скорее было чувство долга, как при порученной мне работе, что ежедневно я был обязан хорошо справиться с поставленной мне задачей.

Н.Ч. - Как Вы можете оценить подготовку немецких танкистов?

П.И.Ф. - А черт его знает, наша задача была бить их и точка. Но «в лоб» они старались не атаковать, старались обойти, а мы в свою очередь, старались заманить их в «мешок».

Н.Ч. - Вам довелось воевать только против немцев?

П.И.Ф. - Где-то за Уманью единственный раз столкнулись с «власовцами». Мое мнение такое, что они стойко сражались, только если у них не было другого выхода, а так они просто разбегались. Случаев расправы над ними я не видел.

Пришлось повоевать и против румын - это не вояки. Сильного удара они не выдерживали, поэтому, где была такая возможность, наносились удары не по немецким, а по румынским частям. В начале Ясско-Кишиневской операции был такой эпизод: началась сильнейшая артподготовка, и как только ее перенесли дальше, все оставшиеся в живых румыны из первой линии обороны бросились сдаваться в плен….

Н.Ч. - Чьи танки были лучше?

П.И.Ф. - Их средние танки тоже горели как спички. Но тяжелые танки, самоходные орудия были, конечно, очень опасные. Но ведь и у нас появились тяжелые танки и самоходные орудия с мощными орудиями. Я лично видел в Бреслау, как наш тяжелый танк ИС пошел в лобовую атаку на ДОТ. У него, наверное, закончились снаряды, но необходимо было «заткнуть» этот ДОТ, чтобы дать возможность пехоте наступать. От прямых попаданий 75-мм орудия он только останавливался, подошел вплотную и закрыл своим «телом» амбразуру ДОТа…

Н.Ч. - Чьи пушки были лучше?

П.И.Ф. - Немецкие пушки были в основном с клиновыми затворами, а у наших поршневые, и это им давало преимущество в таком важном компоненте как скорострельность. Но и наши пушки были хорошие. Вот, например, 45-мм пушка модели 1942 года, отличное орудие. Мы воевали с ними до осени 1944 года, и я считаю, что она нисколько не устарела. У нее был огромный плюс - она очень низкая и легкая. Ее можно было быстро перетащить на другую позицию и замаскировать. Конечно, нужна была железная выдержка, чтобы близко подпустить противника, но ведь и «плюсы» у нее очень весомые. Чувства, что расчеты 45-мм орудий «смертники» у нас, повторяю, не было. Я считаю, что 45-мм пушка модели 1942г. даже лучше, чем полковая 76-мм. По мощи они фактически одинаковые, но «сорокопятка» значительно легче и мобильнее. Тем более, когда появились новые снаряды. Вот дивизионная 76-мм пушка, да, была удачная модель. На 14! км. могла бить.

Н.Ч. - Что скажете о СУ-76?

П.И.Ф. - Солдаты еще называли ее «СУчкой», хорошая в целом модель, но броня, конечно, слабовата. Ее недостатки общеизвестны: то, что она работала на авиационном бензине, и два бортовых двигателя, но ведь это ей досталось «по наследству» от «Т-70». Но вообще, я считаю, что и на ней можно было воевать успешно.

Н.Ч. - Вашим мнением по поводу усовершенствования нашей техники интересовались?

П.И.Ф. - Нет, таких запросов ни разу не было.

Н.Ч. - «Фаустники» сильно досаждали?

П.И.Ф. - Сильно, мы их очень опасались, но потерь от них у нас не было. В качестве защиты от фаустпатронов мы наваривали на самоходки металлическую сетку.

Н.Ч. - Картечью доводилось стрелять?

П.И.Ф. - Всего один раз. Под Пекарями немцы пошли в контратаку, так мы так «рубанули», что сразу всех положили… А шрапнелью довелось пострелять еще когда я был командиром батареи - это сложная стрельба.

Н.Ч. - Вы можете сравнить нашу и немецкую технику?

П.И.Ф. - Ответ очень прост: преимущество у того, у кого пушка сильнее, раньше можешь выстрелить. Поэтому нам, воевавшим с менее мощным вооружением, приходилось тщательно маскироваться и выжидать, подпуская немцев на «убойную» дистанцию, а это требует «железных» нервов. Уже в самом конце войны, в Германии, когда у нас подбили последнюю самоходку, то я посадил своих артиллеристов на захваченные у немцев 3 самоходки и 1 средний танк. Нарисовали на них звезды, предупредили всех бойцов дивизии, но повоевать на них мы так и не успели. Потом с этой техникой наш дивизион отправили в Раву-Русскую, и только там мы эти самоходки порезали на металлолом.

Н.Ч. - И часто такое практиковалось?

П.И.Ф. - Нет, я больше не слышал, чтобы мы использовали немецкую технику, и ни разу не слышал, что немцы использовали нашу.

Н.Ч. - Как Вас встречало население в Румынии, Польше, Германии?

П.И.Ф. - С румынами мне пообщаться не довелось, все время в боях, населения мы фактически не видели, поэтому ничего сказать не могу. Поляки встречали нас нормально, а уже после войны, когда я там оказался, то отношение было еще теплее. Когда мы только прибыли на Сандомирский плацдарм, нам нужно было встать на ночлег, и тут приходят мои солдаты, и говорят, что в один дом их не пускают. Тогда я обратился к его хозяевам: «Если не пустите нас к себе переночевать, из пушек разнесем тут все…» Пустили, конечно. Немцы нас вначале очень боялись, попрятались все, боялись, что мы будем мстить, но потом отношения как-то наладились. А вот в Чехословакии встречали прекрасно: народ стоял вдоль дорог, приветствовал, угощали нас пивом… Прага - очень красивый город.

Н.Ч. - Были «эксцессы» при общении с местным населением?

П.И.Ф. - Ни разу не было. Я не помню, чтобы мне как командиру пришлось сдерживать своих подчиненных от желания «отомстить», да нас и предупредили, чтобы мы вели себя достойно, как советские люди. В нашей дивизии я помню лишь один случай серьезного наказания: на Днепровском плацдарме расстреляли за трусость одного командира взвода из 859-го полка, а больше ничего подобного не было.

Н.Ч. - Какие у Вас были отношения с «особистами»?

П.И.Ф. - Прекрасные. За наш дивизион отвечал капитан Коля Коновалов. Хороший был мужик, настоящий чекист. Он везде имел своих людей и знал все, что творится в дивизионе, и предупреждал меня, если что. Благодаря ему у меня в дивизионе был идеальный порядок. Мы с ним жили «душа в душу». Таких глупостей, чтобы он ходил и выяснял, не рано ли экипаж покинул подбитую самоходку, у нас не было.

Н.Ч. - Бывало такое, что солдаты конфликтовали между собой, и решали такие проблемы с помощью оружия?

П.И.Ф. - Что Вы! У нас ничего подобного не было, и я даже не слышал о таких случаях.

Н.Ч. - Деньги Вам платили?

П.И.Ф. - Свой аттестат я выслал маме в Новошахтинск, а все деньги мы сдавали в фонд обороны, поэтому, когда вернулись в Союз, то я был «гол как сокол».

Н.Ч. - Что входило в офицерский доппаек?

П.И.Ф. - Обычно давали пачку сливочного масла или мясные консервы.

Н.Ч. - Удавалось как-то отдыхать?

П.И.Ф. - На переформировании регулярно выступала наша дивизионная самодеятельность, пару раз даже кино нам показали.

Н.Ч. - Как часто удавалось помыться?

П.И.Ф. - Баню, самую простую, удавалось делать примерно раз в месяц, поэтому и вши у нас были.

Н.Ч. - Как обстояло дело со спиртным?

П.И.Ф. - У меня с этим делом было очень строго: солдаты свою норму знали, а уж я тем более. Спиртным я и сам никогда не увлекался, и у подчиненных этого интереса не поощрял. Случаев отравления солдат техническим спиртом я не видел, правда, слышал, что они были, но ведь это происходило с теми, кто пьет без разбору.

Н.Ч. - У Вас был ординарец?

П.И.Ф. - Да, прекрасный парень, очень боевой, сибирячок Сережа Вавилин. В бою он был при мне как связной, и я мог смело ему поручить самое опасное задание. Он погиб в самом конце войны… Где-то в апреле 45-го, во время наступления мы слишком увлеклись, и немцы в районе Бауцен-Герлиц нанесли мощный контрудар, и две дивизии нашего 48-го корпуса оказались в окружении. Командир корпуса не смог наладить взаимодействие, и поэтому наши дивизии выходили из окружения раздельно, его потом за это сняли с должности. Когда мы подошли к какой-то деревушке, от которой должны были пойти на прорыв к своим, я рассадил раненых солдат по самоходкам. Еще к нам прибились три танка польского танкового корпуса, помню, в один из них посадили девушек-санинструкторов из медсанбата. Начштаба дивизиона Горбанев был ранен в ногу, и я поручил своему ординарцу ему помогать: «Головой за него отвечаешь», и посадил их на одну из самоходок. Из окружения мы вышли почти все, но и все последние самоходки потеряли. Моего начштаба и Вавилина тоже нет… Сутки мы горевали, и тут появился Горбанев. Что оказалось? Сергей Вавилин до самого конца был с ним, помогал ему идти, а когда немцы ночью с собаками устроили в лесу облаву, то когда их обнаружили, он, отстреливаясь, увел их за собой, и ценой своей жизни дал возможность спастись ГСС Николаю Горбаневу… Он был совсем молодой, ему было лет девятнадцать…

Н.Ч. - У Вас были какие-то трофеи?

П.И.Ф. - Во время Ясско-Кишиневской операции отбросили в одном бою немцев, которые хотели вырваться из окружения, а потом нашли прямо на лафете нашей пушки, убитого немецкого генерала. Солдаты сняли с него часы и подарили мне, а я отдал их жене. Они и сейчас дома у нас где-то лежат. Из Германии потом послал жене, она уехала рожать нашего сына, две или три посылки. Мой ординарец этим занимался, он знал ее размеры, и если было что подходящее, то советовал мне.

Н.Ч. - Говорят, некоторые командиры злоупотребляли этим.

П.И.Ф. - Видел такое. Например, из Чехословакии в июле 1945 нас отправили к месту постоянной дислокации, в Раву-Русскую: технику мы погрузили в эшелон в Герлице, а личный состав поехал на машинах. И начальник артиллерии дивизии, и командир 849 СП, попросили меня, чтобы с нашей колонной поехали и их две машины, набитые барахлом… Конечно, это некрасиво, но командиры они оба были хорошие, и я закрыл на это глаза. Боялись, что на границе начнут «шмонать», и не пропустят, но обошлось. На головную «Татру» установили Знамя, и сходу проскочили.

Н.Ч. - Говорят, тогда западной Украине свирепствовали банды украинских националистов.

П.И.Ф. - Да, там этих бандитов было очень много. Хотя наш дивизион от них никак не пострадал, но мы всегда были с оружием и готовы к нападению, т.к. в округе было много таких случаев. Даже в уборную ночью я выходил со своей овчаркой и с оружием… В соседнем городишке были случаи когда солдат убивали прямо среди бела дня на улице, а в местечке Старая Соль перед выборами повесили всю избирательную комиссию… В прочесывании местности наш дивизион не участвовал, но нас использовали во время выборов для охраны линии связи. Оуновцы до того обнаглели, что один раз даже напали на артиллерийскую бригаду, ею, кстати, командовал сын Чапаева, которая стояла в городке Жовкув. Еще я был свидетелем такого случая: в Хирове мы снимали комнату у одной женщины, и на той же улице жил ее свекор, и брат мужа, который прятался в лесу. Их обнаружили, но они отказались сдаться, и тогда им в землянку бросили противотанковую гранату… Когда на опознание тел бандитов вызвали свекра, то он его не признал, хозяйка моей квартиры тоже не признала, и только ее свекровь заплакала и призналась, что это ее сын… Когда в 1947 году меня перевели служить в Германию, то бандитов было еще много.

Н.Ч. - Что за собака у вас была?

П.И.Ф. - В конце войны в Германии наш повар нашел брошенную хозяевами овчарку, она была уже почти взрослая и хорошо обученная, при ней даже были документы. И он уговорил меня ее взять, о чем я потом ни разу не пожалел. Умнейший был пес, очень преданный, Клаус его звали. Как он потом защищал и оберегал нашего сына… Бывало, жена заработается на кухне, а в комнате сын уже проснулся, начинает ворочаться, так Клаус бежал к ней и буквально тащил ее за подол юбки к ребенку. Когда мы жили в Хирове, то вечером Галя отпускала его, и он бежал за мной в дивизион, который находился тогда в бывшем здании монастыря, и домой мы уже шли вместе. Потом видно прошел слух, о том какой у меня есть пес, и в 1947 году ко мне обратились из КГБ с просьбой продать его. Мы понимали, что таланты такой собаки нужно использовать, и решились таки ее подарить, но у нас ее просто так брать отказались, и заплатили нам тысячу рублей.

Н.Ч. - Ваше отношение к смерти?

П.И.Ф. - Я верил в судьбу. Раз уж человек погиб, значит, ему это было предначертано судьбой, и от этого не уйдешь. А мне повезло: три ранения и одна контузия. А вообще, чувство опасности, ощущение смерти от своего постоянства у меня притупились. Я был готов умереть в любой момент, и даже считал это своей обязанностью что-ли. Больше смерти я боялся оказаться без помощи при тяжелом ранении.

Н.Ч. - На фронте Вы не стали верить в Бога?

П.И.Ф. - Я нет, да и не помню, чтобы из моих солдат кто-то молился. Но у нас ведь была в основном молодежь, тем более многие с судимостями, откуда верующим взяться?

Н.Ч. - У Вас не было ощущения, что мы воюем с неоправданно большими потерями?

П.И.Ф. - Вы знаете, может, мне повезло, а, может, я просто не видел такого, но за то время, что я воевал, случаев, когда бездумно гробили бы наших солдат, я не знаю. В моем дивизионе общие безвозвратные потери за все время, т.е. с 1942 года были, думаю, человек пятьдесят, раненых, конечно, было значительно больше.

Хотя нет, я дважды видел, как атаковали «штрафники». Один раз это было на Днепре, а второй на Пруте. Оба раза они должны были взять высоту, причем без всяких шансов на успех… Что сказать? Конечно, это был идиотизм, так использовать людей нельзя. Мне было жалко этих ребят, которых бездумно положили, а к их командирам я почувствовал ненависть…

Н.Ч. - Расскажите, как Вы поженились на фронте?

П.И.Ф. - Когда я командовал дивизионом под Ленинградом, то мне как его командиру полагался бронеавтомобиль. Но что-то в нем поломалось, и его отогнали в тыл на ремонт. И как-то мы с ординарцем поехали его забирать, но оказалось, что броневик еще не отремонтировали. А на обратном пути встретили пару: офицера и девушку-санинструктора, которые после ранения направлялись за назначением в штаб нашей дивизии. Разговорились, посмеялись. Помню, она меня спрашивает: «Вы, наверное, разведчик?» А я отвечаю: «Нет, я болтун. Видите, иду с Вами и разговариваю». Она мне сразу очень понравилась, и в штабе дивизии я попросил, чтобы ее назначили санинструктором в мой дивизион. Проводил ее до расположения дивизиона, и только там, на следующий день она узнала, что я его командир.

А через пару недель, 1 мая 1943 года меня вызвали на совещание в штаб дивизии, и попросили взять с собой «новенькую», которую я без ведома начальства, упросил назначить в свой дивизион. Я начал с ней разговор и «мягко» подвел к тому, что нас просят приехать вместе. А она мне отвечает: «А я Вам что ППЖ какая? Никуда я с Вами не поеду!» Что делать, поехал один, а после совещания командир дивизии Сергеев меня спрашивает, где, мол, девушка? Так и так, передаю ему ее слова, а он в восхищении и говорит: «Вот это девушка, вот это молодец! Такая себя в обиду не даст. Пашков, женись на ней». «Да я бы и рад, да кто ж нас распишет?» А он мне отвечает: «Я вам и Советская Власть, я вам и ЗАГС, пиши заявление!» Я и написал, думал он шутит. А уже 2 мая! в дивизион пришел приказ о том, чтобы считать Пашкова и Крисько мужем и женой… Это был первый такой приказ по дивизии, зато потом таких приказов было много. Сели мы с начштаба, это был мой лучший друг на войне осетин Омар Цариев, и начали думать: что делать, как разговор с Галей начинать, ведь у меня с ней не то, что ничего не было, мы к тому времени и поговорить-то, толком не успели. Думал, как я ей скажу, ведь она-то сама ничего не знала?! Зашел издалека: «Вы, Галя, девушка достойная во всех отношениях, может Вам замуж пора?» «Да, я и не тороплюсь» отвечает. «Так ведь война, Галя, потом может и поздно будет», а потом я пошел в лоб: «Скажите честно, вот я Вам как человек, не как командир, нравлюсь? Замуж за меня пошли бы?» Она мне ответила: «Все говорят, что Вы хороший командир, и как человек вы мне нравитесь, но такие разговоры слишком рано заводить, мы же почти не знакомы». И тогда я показал ей приказ… Она в крик: «Как, без моего согласия?» и т.д. и т.п., но скорее для вида, ведь мы нравились друг другу. Я попросил Омара не рассказывать пока никому о приказе, но он все-таки проболтался. А вечером, вместо застолья, батареи дивизиона дали по два залпа по немцам, те в ответ, и понеслось… Из штаба дивизии звонят: «Что за стрельба?», «Да, так» отвечаем: «Свадьбу играем»… «А, ну молодцы, что так шумно начали!» А как нас отвели на переформировку, то мы пошли и официально расписались. Вот так мы поженились, и жили хорошо, но в 1983 году моя Галя умерла…

К ней все солдаты относились с уважением, а мой авторитет стал еще больше, потому что она хоть и была женой командира дивизиона, но свой долг исполняла честно, и опасностей не избегала, воевала до самого конца войны. За спасение раненых она была награждена орденом «Красной Звезды», медалью «За оборону Ленинграда». Вообще на ее долю испытаний досталось с лихвой: рано лишившись родителей, она воспитывалась в детдоме, окончила курсы медсестер и парашютистов в ОСОВИАХИМе, а потому, когда началась война, то ее, призвали в армию. Воздушно-десантный батальон, в который она попала, сбросили где-то за Псковом прямо на немцев… Раненую в ногу ее вытащили из окружения. После Ленинградского госпиталя она попала со своей дивизией на Невский пятачок… Что называется «из огня да в полымя»… Но ей опять повезло, и после госпиталя она попала в наш 350-й дивизион.

Не все командиры заводили себе на фронте ППЖ, честные офицеры, а я себя отношу к их числу, в такие «игры» не играли.

Н.Ч. - Как Вы узнали о Победе, как отметили?

П.И.Ф. - Я возвращался в дивизион из штаба дивизии, когда вокруг поднялась сильная стрельба. Думаю, что такое, что случилось? Оказалось, передали по радио, что немцы капитулировали. Но мы вели бои против группировки Шернера вплоть до 13 мая! Бои были напряженные, но мы не дали немцам прорваться к американцам, поэтому отпраздновать Победу удалось с опозданием.

Н.Ч. - Часто вспоминали потом войну?

П.И.Ф. - Конечно, особенно часто как мы выходили из окружения под Ленинградом… Как лежал в госпитале… И сны мне снились. Бывало, что с сослуживцами начинаем вспоминать, рассказывать, что у кого было, но ничего такого из их рассказов, чтобы меня поразило, я не помню. Мы многое повидали, и если кто-то вдруг начинал «заливать», то его сразу осаживали. Из книг что запомнилось? Вот, например, сейчас перечитал «Войну» И.Стаднюка, хорошо он написал, не врет.

Н.Ч. - Как сложилась ваша жизнь после войны?

П.И.Ф. - Служить мне нравилось, артиллерийское дело я любил, но так получилось, что я вовремя не догадался поступить в академию, а туда принимали только до 35 лет, и поэтому ушел в запас полковником по выслуге лет в 1959 году. Мне еще повезло, вскоре грянуло это хрущевское сокращение армии, и людей отправили фактически на улицу… И каких людей… Что и говорить, непродуманная эта была реформа. Где жить, что делать, чем заниматься я не знал… Жена завязала мне глаза, и я наугад ткнул в карту и попал в Днепропетровск. И поехали мы туда начинать жизнь заново, но тут Галя получила письмо от сестры, и по ее совету мы поехали к ней в Кишинев. Пошел работать мастером в механический цех, потом окончил с красным дипломом электро-механический техникум, и устроился на работу в МолдГлавЭнерго. Занимались электрификацией Молдавии, а на пенсию я ушел только в 70 лет.