Полываный Иван Иванович

Я родился 12 января 1927 г. в селе Малая Ворожба Лебединского района Сумской области. Родители мои были крестьянами-середняками. После коллективизации отец стал бригадиром колхоза. Про деда в семье говорили, что он был церковным работником.

Отец все время работал руководителем полевой бригады, ни в каких войнах он не участвовал. Когда мне было 9 лет, мать умерла. И мы остались втроем: я, отец и старшая сестра Мария, 1923 года рождения.

Отец приводил двух мачех, они с нами не ужились. Тогда он привел третью, сестра же уехала к дяде по материнской линии в г. Мариуполь, так там жила, и выросла, в войну ее в Германию забрали, с 1937 г. по 1951 г. я ее не видел.

В первый класс пошел в 1936 г., окончил 4 класса, должен был пойти в 5-й класс. Детство у меня сложилось очень непростым, мама умерла, мне с мачехами приходилось жить. Отец сильно пил, даже при маме, особенно запил после того, как его бригадиром поставили, деревенские самогонку из буряков гнали, а он пил, каждый день приходил домой поздно и пьяный. Один раз меня погоняет, в другой раз помилует. О плохом вспоминать не хочется.

22 июня 1941 г. началась война. Узнали мы об этом по радио, которое висело на столбе возле конторы. Это было уже в послеобеденное время, мы, мальчишки, бегали, кричали: «Война! Война!» Не понимали смысла этого слова.

Сначала молодежь считала, что быстро разобьем врага, но на другой день народ уже стал сумным, даже до нас дошел смысл слова, тогда мы поняли, что это такое. Отца и других мужчин призвали в армию, в селе остались старики и пацаны.

Вскоре фронт дошел до нашего села, немцы начали леса и сопки обстреливать, и с Межирицких лесов артиллерия стала поливать снарядами наше село. Получалось так - на улицу снаряд упадет, мы бежим к речке, в реку упадет, мы бежим в село. С нашим домом рядом жил дед Левко, брат отца. Он кричит:

- Ложитесь! Не бегайте!

А потом мы как-то привыкли даже, прислушаешься, и по свисту понимаешь, что снаряд перелетит, не страшно. А первые дни были панические, никогда больше наше село так не бомбили и не обстреливали, как в начале.

Зимой с 1941 на 1942 гг. наши войска придавили немца и выгнали его из Сум. В первый раз мы не эвакуировались из села. А первое время при немцах была еще военная администрация, колхозов нет, никому ничего не надо. Мы, мальчишки, уже считались взрослыми, так-то народ призвали, где коней насобираем, запрягаем сани, дрова начали возить, для отопления хаты топили ими «грубу». А поля даже не обрабатывали, когда в 1941 г. молодежь косила пшеницу и собирала урожай, мы складывали скирды, только начали молотить, а тут бомбежка, и все забросили. Так и стояли на полях тракторы ЧТЗ и молотилки, никто скирды не убирал, на всю зиму остались.

- Проходили ли через село наши отступающие войска?

- Дважды. То наши отступают, то немцы. Естественно, лица у наших мрачные. Партизаны были у нас зимой 1942-1943 гг., тогда пригнали из Сум пленных, в центре села школу-семилетку битком набили, и вторая школа в Городище тоже была заполнена. Охраняли их немцы на лошадях и с собаками, причем очень строго, кто через забор голову высунул, сразу будет дырка во лбу.

В одну из ночей партизаны пришли к семилетке, был бой, утром забрали пленных, а в центре села их командир выступал. Другую же колонну немцы повели в сторону леса. Гнали так - идут по улице строем, пленные босые, и если кто-то упал, то немец подходит, и из пистолета в голову стреляет, остальные дальше идут не останавливаясь. И вот когда колонна вошла в лес, считалось, что расстояние примерно 18 километров от нашего села до райцентра Лебедин, и там был промежуток в 5 километров, никуда не обойдешь, везде лес стоит, наши партизаны там с немцами и расправились, всех перебили.

- Как пришли в село немцы?

- В первый раз они появились под утро. Дело было осенью, нас еще с вечера бомбили самолетами. У мачехи была дочка Полина, мы с ней на печи русской спим, мать забежала и кричит:

- Немцы пришли! Немцы пришли!

Мы слезли и к окну. Смотрим, идут по улице. Прошли, постояли где-то два дня в центре возле двух церквей и ушли за речку Псел. Потом через пару недель снова появились, установили комендатуру, стали вводить свой порядок. Село у нас было очень большое, при царе даже называлось «местечко». Стали нас гонять на работу, но не в поле, а старух и пацанов заставляли то окопы копать, то разбирать кирпичный забор у церкви, чтобы построить мост на реке.

Кто был старостой, я не помню. До войны у нас было 4 колхоза, тот, кто стал начальником при немцах, как-то не запомнился. Немцы поставили полицаев, вот туда многие пошли, это были люди с других улиц, я их не знал. Зимой в 1942 г. все заклеивали окна в хатах, чтобы свет не приходил на улицу. Если свет из окон был виден, полицаи за это наказывали, мол, русских наводят.

Как-то, будучи еще пацанами, собрались мы дома у учителя по фамилии Дубовик, поиграть. Было нас где-то человек 6 или 7, в это время полицаи как раз ходили по улицам, заметили у нас в щели свет. Ворвались в хату:

- Сейчас морды всем бить будем.

Вышел я из хаты, а там крыльцо, снегу было много, вижу, за мной девчата выходят, и повернулся в их сторону, тогда полицай ударил меня в грудь, я упал в снег. Ну что же, поднялся и дальше пошел, к нему претензий не предъявишь. Разогнали нас по хатам, до большего, к счастью, дело не дошло.

В 1944 г., меня трижды забирали в Германию, я сбегал, ловили, затем закрывали в церкви. Железной дороги не было, гнали в Сумы или в райцентр Лебедин, запирали в вагоны и отправляли. Полицаи прекрасно знали, где мы прячемся. Находили везде. Первый раз поймали, избили и в церкви заперли. Когда второй раз отыскали, отправили и закрыли в расположенном неподалеку селе, с мясным названием - Ковбащина.

В этом селе до войны завод был, на котором из картошки спирт делали, колхозы туда возили картошку, и простые люди трудились, чтобы хоть какой-то грош на жизнь получить. Ведь в колхозах до войны давали за трудодни мизерную оплату. Кстати, перед войной только в 1938 г. стали хорошо платить. Так вот, заперли в помещении завода, все равно сбежал. Когда в третий раз поймали, отправили в Ромны, потом дальше, и в одном селе загнали в церковь, оттуда можно было убежать, но у нас не было поводыря, из села нас собралось больше десятка хлопцев, все 1927 года рождения. С одной нашей улицы было человек 6-7, но деревенщина есть деревенщина, тупая и слепая, можно же было сбежать, а мы с хлопцами поговорили, думаем, что делать? Ведь куда бежать, не знаем. В церковь загнали, народу полно набили, немцы сидят, а полицаи в проходе слева и справа расположились, спят. У всех винтовки между ног, если рядом проходишь, слышат. Хотя в туалет мы свободно ходили.

Решили, якобы в туалет, выйти, но снова вопрос, куда бежать? Темно, хоть глаза выколи, подумали, вдруг нарвемся на других немцев, они нас расстреляют. Вернулись. Погрузили нас в вагоны и повезли. Эшелон идет, телятники набиты людьми, а между вагонами площадки, на них пулеметы стоят, я сам видел, что немцы по спрыгивающим стреляли, кто-то погибал, но ведь кто-то в живых оставался. Да и партизан боялись, это чувствовалось, только видят черный куст, тут же по нему из пулемета огонь открывали.

Сбежали мы из эшелона в Житомирской области, это было зимой 1943 г. Всего нас сбежало 5 пацанов с улицы Мазыливка, а также один дедушка и 3 мужика с улицы Кучанской. Немцы стреляли, но ни в кого не попали. Эшелон ушел, кругом снег, а мы раздетые и босые, куда идти, никто не знает. Как дед и мужики решили пойти, так и мы за ними. Попали на хутор, смотрим, огонек в хате, нас пустили, распределили по трем хатам. Ночью все опасались немцев и полицаев. Поле войны я так и не нашел тот адрес, где нас спрятали добрые люди. Но запомнил на всю жизнь - это был хутор Лыса гора Ружинского района Житомирской области. По-моему, село, к которому относился хутор, называлось Витовцы, но точно не могу сказать.

Утром после обеда пришел староста, посмотрел на нас, переписал всех и развел по хатам, по 2 человека, я и еще один мальчик попал к тетке Параске с сыном Мишкой. Мы подумали, раз староста переписал, значит, нас с пацанами снова отправят в Германию, а мужиков оставят здесь так как они работать могут. Но на второй день староста пришел, разнес алого цвета удостоверения:

- Вы постоянные жители села, если кто-то спросит.

И ушел, больше мы его не видели. Где-то перед Новым Годом нас войска освободили. Из Фастова стала артиллерия бить, а мы где-то в 40 километрах от него. Ночью, когда наши войска наступали, стрельба сумасшедшая была, немцы артналет за артналетом делали. Дед нас собрал:

- Давайте переходить из хутора на сторону Ружинского района, там речка есть и там тихо, а тут бомбят сильно.

А нам что собираться, вещей нет, только в торбу кусок хлеба положить и сухарей. Побрели куда-то ночью по снегу. С одной стороны река внизу, а с той стороны бугор, попросились к хозяину в хату, не пустил, правда, разрешил зайти в большой сарай для хранения сена, мы залезли туда и заснули.

Наш дед непризывного возраста был, но отличный сапожник. Утром смотрим, на другой стороне реки на бугре немцы оказались. Стояло дерево, груша, а под ней пушка, смотрим еще чуть дальше другая пушка, тогда дед дает команду:

- Назад!

И пошли обратно в хутор, привал там же сделали, в тех же хатах. Мы в селе где-то с неделю побыли, на третий день пребывания пришли наши, сразу же полевой военкомат трех мужиков забрал в армию. Мы просимся в военкомате и даже плачем:

- Возьмите и нас.

Там за столом сидело трое мужиков, в полушубках, свою работу выполняют, людей в части определяют, обмундирование тут же дают. Стали мы прощаться с мужиками, а командир, ударив по столу кулаком, как заорет:

- Хватит! А ну, марш отсюда! Чтобы я вас больше не видел здесь!

Перед уходом еще и допросили, кто мы и откуда.

Мы снова пешком по снегу потопали, нам опять собрали сухарей, тяжело было тогда, чтоб с голоду не подохли, каждому в сумку по две фляжки самогона дали для согрева. Утром вышли на Фастов, уже темно было, когда мы пришли к нему. Немцы его бомбили страшно, постоянные воздушные тревоги. Зашли мы в город, слышим сирены, надо в укрытие, а куда нам, везде улицы, дороги, стоят открытые одноэтажные дома. Повернув в проулок, решили попроситься в дом, а тут навстречу бежит тетка и ведет девочку лет 10, говорит нам:

- Пошли в убежище, нельзя туда.

- Да не надо нам в убежище!

- Тогда идите, там дом открыт, располагайтесь, если не хотите в убежище.

Зашли мы в дом, коридор, солома в углу лежит, а нам больше ничего не надо, завалились и спим. Ночью тревога, везде стреляют, все взрывается, что-то грохнуло, а мы привыкшие к этим выстрелам, спим себе и не обращаем внимания. Собрались уходить, смотрим, одной половины дома-то нет, бомба ударила, а дед говорит:

- Хорошо, что мы с другой стороны дома спали.

Из Фастова решили поехать в Киев. На железнодорожных линиях тогда было очень строго с соблюдением тайны о направлении поезда. У кого бы вы ни спросили, куда и зачем едет поезд, вам никто не ответит. Работники железной дороги ни одной буквы не назовут. И вот здесь нас самогонка выручала, дед как дед, договорился с машинистами, бутылочку им дал. Мы залезли в угольный тендер, зима, холодина, хорошо хоть эти машинисты пускали в паровоз по одному, мы уголь им бросаем, и греемся в работе. Места мало в паровозе, немного погреешься, выходишь, а другой заходит. В Киеве мы сошли с поезда, а он дальше поехал, куда, не знаю. Только слезли, грязные, черные, в угле все, не успели два шага сделать, как навстречу патруль с винтовками:

- Доброй ночи. Кто такие?

Повели нас на вокзал, заходим, а в потолке дыра, в полу большая воронка, видимо, попадание бомбы было. Нас завели в кабинет, расположенный в огромной комнате, кругом офицеры, столы стоят, дед шапку снял, мы тоже за ним сняли, кто-то как закричит:

- Вы куда пришли, в церковь что-ли? Поснимали тут шапки, а ну одеть!

Мы беспрекословно выполнили команду. Стали допрашивать, расспросили все, у них стояло две буржуйки, так тепло, даже пригрелись. Пожалели нас, разрешили сесть под теплой стенкой, так мы до утра там и пробыли, хоть поспали. Утром оттуда выгнали, разобравшись, что мы никому не нужная шпана. Вышли на привокзальную площадь, куда идти, опять не знаем. Пошли в сторону вокзала, видим, идет на встречу дедушка, и наш дед стал расспрашивать его, как нам перебраться на другую сторону Днепра. Встречный объяснил, что поездами и транспортом нас туда не пустят, потому что идут военные эшелоны, мост один, а пропускная способность маленькая. В общем, посоветовал спуститься вниз, там тропинка была, и люди через Днепр ходили цепочкой по льду.

Мы пошли, нашли спуск и тропинку, наш дед говорит:

- Я вперед пойду, отойду немного и вы по одному за мной, но дистанцию держать, если кто-то провалится, значит, следующий обойдет и пройдет.

Так и перешли мы Днепр.

Дальше ехать на Сумы надо. Пришли на станцию, дед стал ходить по путям, искать идущий в ту сторону поезд. В общем, доходился до того, что нас опять забрал патруль. Завели в комнату, опять допрос, а что с нас взять. Комендант смиловался, и нас до Конотопа отправил в эшелоне. Этот состав вез картошку с запада, в каждом вагоне по два солдата охраны. Вышли в Конотопе на станции, не успели две линии перейти, как опять патруль. Снова к коменданту, выслушали деда, правда, в этот раз его обматерили, за что, не знаю.

В общем, последний офицер сказал, что сейчас будет идти порожняк, на который нас посадят и мы доедем до Сум. Но не доехали, на станции Ворожба сошли. И опять патруль, снова комендант, затем допрос.

Отправили нас на голых платформах, они ехали с фронта загружаться в тыл. Сели, холодина, снег. До Сум километров 70, и вот приехали наконец, поезд сбрасывает скорость, ждем, пока остановится. Конечная остановка у него Харьков, слышим гудок, и поезд снова скорость стал набирать, дед дал нам команду прыгать. Мы прыгнули, кто-то шишку набил, кто-то упал не очень хорошо. Это было ночью, мы все промерзли, от угольной гари черные, как негры. Пошли на вокзал, хотели до утра пересидеть. На вокзале раненные везде лежат, негде ногу поставить. Света нигде нет, маскировка. Проситься куда-то на ночлег, так никто тебя не пустит.

Дед нам говорит:

- Набираемся сил и идем к теткам наших хлопцев, живущим в селе под Сумами.

Мы постояли, подумали, ну что же, ночь, а все равно пошли.

По городу прошли километра 4, добрались до тетки, постучали, она открыла, обрадовалась. С печи слезла, давай воду греть, чтобы помыть нас в чугуне, картошку варить, в общем, немножко отмылись, поели, друг на друга смотрим, и хоть узнавать стали. Покушали картошку с огурцами, а утром к селу пошли, уже недалеко оставалось. Добрались домой, а дома мачеха и сестра по отцу Вера, а Полю, мачехину дочку, забрали в Германию.

И вот, недели не прошло, как на санях объезжает село старший лейтенант Зотов. При сельсовете организовывали кружки военной подготовки, он переписал всех нас, выдал пару лошадей и сани, каждому наганы семизарядные. Правда, у нас после боев кое-где даже автоматы были закопаны. Тогда даже пушки можно было найти, на передовой столько всего набросано было, после того, когда наших немцы отогнали в 1942 году.

До апреля 1944 г. мы были деятельной командой, ловили дезертиров, арестовали старшину и притащили к Зотову. Случилось это так, находились мы в клубе, пришли к нам девчата и сказали:

- Хлопцы, говорят, старшина домой пришел.

Мы в сани и поехали, улица эта недалеко была. Он оказался дома, был в военной форме, сказал нам, что демобилизовался, но мы не поверили, его на санки погрузили и привезли Зотову, а тот его в райцентр Лебедин отправил. В село старшина не вернулся.

И еще одна задача у нас была. Существовала такая идея, подростков отправлять на шахты в Донбасс, восстанавливать производство. Конечно, добровольно идти никто не хотел, мы ловили и отправляли туда. Был такой Кобыльский Андрей, он в армии не был, а его отправили на шахты. Их отправляли туда, они там работали какое-то время, и удирали домой, потом приходилось искать. Нам сообщали, кто и когда убегал, мы их ловили и отправляли обратно в ФЗО при шахте.

7 апреля 1944 г. меня призвали, мачеха отвезла в район и сдала в военкомат. Мы были в гражданском, нас никто не переодевал, отправили в Бахмач, потом в Конотоп, там мы работали на заводах как мусорщики, разбирали завалы.

Позже нас погрузили в эшелоны и повезли в Челябинскую область, высадились на станции Чебаркуль, где призывников распределили в запасные стрелковые полки. Там проводилась подготовка маршевой роты. Готовили нас с ноября 1944 г. до мая 1945 г., даже день Победы мы встретили в запасном полку.

- Как Вас обучали?

- Была страшнейшая, я бы даже сказал предательская позиция в отношении обучения в запасных полках. Располагались они в лесу в 7 километрах от ближайшего населенного пункта, не было никаких строений, все жили в огромных землянках по 500 человек в каждой. Большая землянка была разделена пополам, окошки в них были страшно узкие, по бокам двухъярусные нары. С одной стороны 250 человек и с этой 250 человек. Каждая сторона считалась ротой, у нас по 5 взводов на одной стороне. В каждом взводе по 50 человек, первый взвод самые рослые ребята, потом все меньше и меньше, и так на убывание.

Постоянно проводились занятия, мы бегали, учились, как наступать, как стрелять. Изучали оружие, как собрать, разобрать. Но это на словах звучит внушительно, в действительности же из оружия у меня за всю учебу была винтовка трехлинейка со штыком, еще и с дыркой в затворе, без ремня. И все. Это какой-то ужас был.

Поэтому все обучение сводилось к одному, нас гоняли на полигон, где занимались под команды: «Ложись!» «Стреляй!» И больше ничего, как детская игра. На других полигонах имелись спортивные снаряды, брусья и турники.

На турник надо было цепляться, подтягиваться, холодина, на нас шкура и кости, как-то раз подпрыгнул солдат, не может, его сержант подсадил, он зацепился, хотел было подтянуться, но сорвался и упал. Все, готов, тело убрали, и концы в воду, таких случаев много было. Мы все возмущались, хоть и понимали, что это подготовка кадров на фронт.

Как-то прислали из госпиталя старшину, он попал в нашу землянку. Хороший мужик был, три дня побыл с нами в землянке, посмотрел на это все дело и засобирался уходить, а тут заместитель командира к нам зашел, поинтересовался, куда это старшина собирается, так мужик матом на него заорал:

- Иди отсюда, а то, как размахнусь, и больше ходить ты здесь не будешь.

- Куда вы уходите, приказ не выполняете?

- Я тебе сказал, я тебе сейчас выполню приказ!

А мы стоим строем, он забрал свой вещмешок и пошел. Мы его спрашиваем:

- Куда вы теперь?

- Я сейчас на станцию к коменданту, он посадит меня на любой поезд, и я поеду, не могу смотреть, как вас здесь душат и издеваются.

- Как кормили?

- Питались, так сказать, по 6-й норме, это 650 грамм хлеба, 25 гр. сахара и 3 раза в день баланда. Баланда в основном из овса была, или супа два черпачка, иногда прибавляли столовую ложку овсяной каши. В итоге у нас были организованы слабосильные роты, туда отправляли некоторых солдат с весом меньше 50 кг. Меня не хватило полкилограмма для того, чтобы и я попал в такую роту.

Слабосильные роты не гоняли на улицу заниматься, а мы-то занимались по 12 часов, они были в землянках и солдатам в них давали пивные дрожжи. Мы же занимались по следующему графику: 8 часов были на улице, 4 часа до обеда и 4 после, да еще 4 часа в землянке, читали теорию о разборе и сборе оружия, показывали пулеметы, автоматы, рассказывали все о них.

Самым радостным в учебе был момент, когда наш взвод посылали на пищеблок или на кухню работать, чистить картошку. Приходишь, тебе навстречу едут три телеги. На одной картошка, на второй капуста, все мерзлое, а на третьей мешки с комбижиром везли. Как-то топаем, а впереди нас идет взвод минометчиков, молодые ребята, они как кинуться на телегу с картошкой. Сзади тоже взвод идет, видя такое дело, также бросились на телеги, сержант кричит на них, ну и мы не выдержали, накинулись, все мерзлое, грязное, капусту хватаешь и с такой жадностью грызешь ее, только лед вылетает. Порядок так и не навели, потом долго ругались, зато мы хоть наелись!

Мне еще повезло, к концу учебы, когда совсем невмоготу стало, наш взвод попал на станцию, готовить эшелоны для отправки на запад. Был у нас старший лейтенант, хороший человек, командовал подготовкой. И вот, то продукты загружаем, где-то что-то перехватим, то на пекарнях хлеб выпрашивали. Так что, пока готовили эти эшелоны, хоть отъелись немного. Наш взвод был на станции, уже подготовили два эшелона для отправки на фронт на Запад, но как раз в день Победы, эшелоны остановили, и мы просидели две или три недели, охраняя их. А потом поступила команда отправить их на восток.

Вскоре после 9 мая нас также сформировали, погрузили в вагоны, дали каждому карабины и по 15 патронов, по новому противогазу. Отправили на восток. Мы ехали, по пути, останавливались в Новосибирске, где нас наконец-то в баню отвели, потом в Омске. Тогда в банях были поджарки, оттуда все время воняло шинелью.

Попали мы в Монголию. Везли по степи, пока рельсы не закончились, и пошла узкоколейка, встречали нас с духовым оркестром. Стоял только наш эшелон, других я не видел. Выгрузили, вокруг ровная степь, ни селений, ничего, только будочки какие-то.

Построили по взводам. И с этого места нам надо было сделать пеший переход в 360 километров. Везти нас было не на чем, а нам надо добраться куда-то под Манчжурию. Топали мы туда день и ночь, привалы были, большой 25 минут, малый 15 минут. Спали прямо в строю, шли по 4 ряда, идешь, засыпаешь, а как столкнешься с вещ. мешком другого солдата, проснешься, вот так и шли все 360 километров. Жара, воды нет. Воду давали 1 раз в сутки на большом привале. Привозили воду на «Студебеккерах» в резиновых лодках. Мы залазили в кузов, черпали и пили до отвала, с собой набирали во флягу, потом ноги мыли и шли дальше. Я, правда, как-то переносил жару и воду почти не пил. Кушать давали ломтик хлеба, сверху соль насыпали. И все.

Как-то ночью на большом привале некоторые солдаты случайно отошли в сторону от колонны, а весь наш переход охранялся танками и самолетами, так вот этих солдат танки перемотали своими гусеницами, сколько там погибло, я не знаю. Но после этого случая каждого солдата офицеры считали, и внимательно следили, чтобы никуда не отлучались солдаты.

Дошли мы наконец-то до какого-го поселения, нас опять с музыкой встретили, видим, стоят генералы. Здесь всех распределили по полкам и по частям. Я попал в 241-й стрелковый полк 95-й дивизии Забайкальского фронта командующего Малиновского, а при этом полку была то ли батарея, то ли артдивизион, который подчинялся командиру полка. В нем я и стал орудийным номером. Затем был переведен в 97-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион в расчет 45-мм орудия. Затем у нас в дивизионном артполку появились очень интересные 152-мм гаубицы на тракторной тяге без кабинки, мы их ломиками заводили, все время боялись, чтобы по лбу не попало. Но я там не служил, только помогал пару раз.

Учили нас там немного, что мне нужно знать: как снаряды подавать, как его на руки брать, как окапываться. Когда выроешь окопчик, снаряды в погребках в ящиках лежат, ты же только заряжающему подаешь снаряд, он их хлопает в затвор, а наводчик стреляет. Кстати, я заметил, что сами монголы, которые стояли неподалеку от нашей части, окопы не рыли, земля была такая твердая, что не возьмешь ни лопатой, ни киркой, разве только топором рубить. Но нам приказывали окопаться, очень трудно приходилось.

И вот в первый день утром подъем по тревоге и марш-бросок. Нас, артиллеристов, разбросали по частям и только к вечеру согнали к ужину. Были полевые кухни, на ужин суп из бобов с мясом, каша гречневая, также с мясом, старики фронтовики, они более попривыкшие, а молодежь с голодухи понаедалась так сильно, что у многих желудки встали и они умерли. Тогда порядком наших погибло после первом ужине. На второй день был зачитан строжайший приказ по частям: куда пополнение прибыло, давать еду понемногу, пока люди не адаптируются.

В Монголии каждое утро проходил подъем и 25 километров марш-броска. Потом начали учить правильно стрелять из орудий. В то время в армии еще были кони, гужевая тяга для пушек, а также для тыла и для хозяйственных взводов в соновном использовались подводы. Дали команду выделить из полков людей для заготовки сена, многие даже не знали, как его косить. Командир батареи ко мне подошел и говорит:

- Полываный, ты же деревенский парень, косить умеешь?

- Умею.

- Поедешь на заготовку сена.

Я не хотел, боялся отделиться от каши, и от взвода, не знал, куда меня закинут, да и тут уже все свои, адаптировался. Все придумывал отговорки, так меня два раза просили, на третий раз вызвал меня командир дивизиона и сказал как отрезал:

- Поедешь. Зачем тебе бегать по марш-броскам, все равно вернешься сюда.

И я поехал. Прибыли на место покоса, кругом низменность, болото, осока, птиц много, камыши растут, утки плавают. Сделали мы шалаши, и стали косить. Я был там мастером, задача у меня такая: пошли солдаты на обед, я в это время должен посмотреть их косы, кому отклепать, кому поточить. Потом нам туда пригнали косилку и лошадей. На косилке, конечно же, работать никто не умел, а так как я прошел все хозяйственные работы, то наладил эту косилку и коней. 5 августа за нами приехали на машине. Мы уехали, оставив там охрану для лошадей, косилок и больших скирд сена.

В ночь с 8 на 9 августа нам дали команду «вперед» и мы пошли в наступление. Идем, топаем, никаких японцев не видели, было сказано ориентироваться по сопкам, мол, это граница. Утром в 4 часа тревога, пошли в наступление, идем, снова никого нет, а уж японцев тем более, перешли границу. Двигаемся фронтом, «сорокапятки» на «Студебеккерах», а мы рядом топаем. Выдали сухпаек на 3 суток, по 2 банки американских консервов и сухари. В первый же день все съели, а потом 5 дней без еды топали. Начали спрашивать командиров, а они нам говорят:

- Тылы в 400 километров сзади, скоро нас догонят и еды дадут.

А в сопках погода вроде бы дождливая, деревьев нет, степь. Мы увидели табун лошадей, но просто так же их не поймаешь. Наши танкисты стреляли в них из своих орудий, набили этих лошадей. С полков прибежали мясо поесть. Все набрали конины, а варить не на чем, да и воды нет. Тогда наши артиллеристы где-то достали бочку из-под солярки, зажгли ее, выпалили солярку, в балке кое-как воду собрали и сварили мясо. Мы этими лошадьми тогда хорошо подкрепились, и даже запаслись, сложив оставшееся мясо в вещмешки.

Подошли мы под Хинганский хребет и стали переходить его, это была, по мнению японцев, неприступная цитадель, если б нас там японцы ждали, они бы всех перебили. Но никто не ожидал, что войска отважатся перейти пустыню. Нам нужно было пройти через проход в 10 километров, а их было два, эти проходы были как две улицы, а вокруг отвесные скалы. Через горы не пойдешь, так как там без техники делать нечего. Нашу армию проводили по одному из этих проходов.

Мы остановились у японской заставы. Там были будки типа наших пограничных, ров был метров трех шириной, заполненный водой, а слева и справа их казармы. Мы поднялись, залезли в помещение, внутри были ступеньки, все в горах выбито, очень красиво сделано, и нары, и постель, и подушки. В общем, посмотрели, как они живут и вышли из этих гор. Дальше пошли в город Солунь, там японцы дали нам слабое сопротивление, но мы их выбили. За Солунью была какая-то военная база, мы их и оттуда выбили, и в итоге заняли город. Нам командиры орут:

- Ничего не есть, все отравленное!

А как не есть, все голодные.

К утру остановились возле больших продовольственных складов. Из 45-мм мы по японцам так и не постреляли. Нас перекинули на правый фланг, а потом командир полка приказывает занять оборону, вроде бы японец собирается выбить нас из Солуни. Мы заняли квадраты, окопались и ждали японцев, а в них и стрелять нечем, у нас три снаряда на пушку, а у хлопцев по одному диску на автомат. Хорошо, что соседняя дивизия ночью подбросила нам боеприпасы.

Свои дивизионные боеприпасы мы получили перед г. Аньда, но стрелять уже было не в кого. Дальше маршем в Харбин, в котором мы загрузились водой и продуктами, а также видели очень много пленных американцев. 1 или 2 сентября наш полк погрузился в поезд на открытые платформы и мы прибыли в Порт-Артур или, как он тогда назывался, Люйшунь. Здесь я в первый раз увидел море и искупался в нем. Только тогда нам объявили о капитуляции Японии.

- С русскими эмигрантами не сталкивались?

- Мы в Харбине еще до капитуляции встречались с бывшими белогвардейцами, их там много было, вели они себя очень дружелюбно. Нам все казалось в диковинку, они ведь в шортах ходили, а мы-то еще не знали и не видели шорты.

- С местными бандитами проблемы были?

- Нет, мы даже как-то встречались с хунхузами, по сравнению с нашими ребятами очень хороший народ, доверчивый. Вообще же у местных жителей замков не было, все открыто, заходи куда хочешь, но мы их научили вешать замки, так как многие жили только за счет трофеев до 1948 года.

В Порт-Артуре есть кладбище наших погибших воинов, точнее, в старом городе Цзиньчжоу. Все памятники исключительно в чистом состоянии, ограждены, ступеньки, оформлены серым камнем. Так же есть местное кладбище 1905 года, и есть захоронения с 1912 года. Все в очень хорошем состоянии. Мы своих хоронили в возле старого кладбища, там везде с русско-японской войны остались братские могилы, мы каждого в отдельности закапывали.

- С мирным населением как складывались взаимоотношения?

- Общались и с японцами, и с китайцами, но трогать их не имели права. Был издан приказ о том, чтобы солдаты из частей, расположенных Порт-Артуре не имели права выходить на связь с мирными населением.

Фактически, мы вышли из окопов зимой 1947 года, тогда же были переведены на казарменное положение, расположившись у Цзиньчжоу. Стояли в санатории с очень большими корпусами, внизу протекала искусственная речка, к сожалению, в такой красоте пробыли мы недолго и нас перевели собственно в старый город. Через три месяца отправили на сухопутную границу. От границы в 70 километрах был районный центр, воинская часть и школа хунвейбинов, позже оттуда я и демобилизовался.

Кстати, у нас было приключение в 1946 году. При одном из полков, в нем была хозчасть, дисциплины никакой, что хотели, то и делали, хотят спят, хотят едят. И вот один из них шел в казарму, подходит к дверям, а дневальный лежит, дежурный с повязкой тоже лежит, хоть и выпивший, но солдат сразу поднял тревогу, все быстро подхватились. Из полка 6 человек умерло, а остальных долго промывали. Тогда так получилось, кто чай не пил вечером, тот не отравился, а кто чай попил, слег. Начали выяснять, оказалось, что воду брали из колодца, конечно, они охранялись, но как наш брат охраняет, два дня четко на посту стоит, а следующие три дня спит. Вообще-то японцы коварные и неплохие вояки, к примеру, на море американцем хорошо от них доставалось. А вот война в Китае длилась бы еще лет 30, если бы не советские войска. Смешно рассказывать, но я сам видел чуть позже, как китайцы друг с другом воевали: у них завтрак, флаги белые подняли, на колени встали, помолились и завтракают, после флаги убрали и началась война. Затем снова белые флаги подняли, на колени встали, помолились, теперь обедают. После флаги опустили, и до вечера война идет.

- Такая фамилия как Чан-Кайши звучала в то время?

- Да, я слышал. Мы даже договор заключали с Чай-Кайши на 30-ти летнюю аренду Квантуна, да и первое время на границе с нами его войска были, а не Мао Цзэдуна.

- Какое отношение в войсках было к партии? К Сталину?

- Как в сердце каждого было, не скажешь, но все Сталина восхваляли, правильно это было или нет, не знаю, для нас Сталин являлся настоящим полководцем, пускай как не клянут его сейчас, но у всех ошибки есть.

- С пленными японцами довелось столкнуться?

- Было дело. Это случилось, когда нас уже на казарменное положение перевели, и мы стояли под Цзиньчжоу, тогда наша часть охраняла целый полк японских пленных вместе с их командованием. Вели они себя спокойно и выполняли строительные работы. Я тогда смеялся, говорил, вот так бы и нас в запасных полках обслуживали, как мы их сейчас. У них завтраки, молитвы, все как положено. На работе же было удивительно, к примеру, они вдвоем несут корзину на стропах камни или песок, на обед звонок ударил, японцы все оставляют на том самом месте, где стоят, и идут на обед. Никогда не донесет груз до конечного места.

- Как мылись, стирались?

- Вот с банями проблемы были. На войне вплоть до капитуляции Японии мы даже не мылись, сами по себе бани брезентовые были, но воды не достать, а когда нас привезли в Порт-Артур, там мылись по солдатскому расписанию, через 10 дней, воды мало было, но полевые бани работали. Вшей не было, а вот в запасных полках огромные клопы имелись. Спали в землянках, как селедки в банке, солдаты худые как пальцы, один поворачивается с одного бока на другой и все поворачиваются. Вот там клопов видимо-невидимо. У многих волдыри шли по всему телу.

- Выдавали деньги на руки?

- Да, так сказать, солдатский оклад. Получали мы хорошо, по трем статьям: полевые, отдаленные и фронтовые. В Квантуне на руки давали китайскими юанями, потом у них реформа пошла, какие-то марки наклеивали на банкноты, тогда стали юанями выдавать отдаленные и полевые, а основной оклад, который солдату был положен, клали на сберегательную книжку. Когда мы демобилизовывались, только тогда в руки давали сберкнижку, и спрашивали, куда тебе перевести деньги с этой книжки.

- Ваше отношение к замполитам?

- У нас был заместителем по политчасти майор, ярый хохол, хороший мужик. Дело знал, не отлынивал, ходил по частям и политинформацию читал. Придет на занятиях, к примеру, где орудия проверяли, посмеется, поговорит и уйдет. А другой, зам. командира полка по строевой части, этот прибитый был мужик, даже штабники и все офицеры его ненавидели. Придирался ко всему, мораль читал по полчаса, иногда стоишь и думаешь, лучше бы он по морде дал. Тошнотворный тип.

- Ваше отношение к особистам?

- А без них никак нельзя в армии. Везде должен быть порядок. Мы же по приказу не имели права иметь взаимоотношения с мирным населением, но всякие были люди. Некоторые вступали в связь то с японкой, то с китаянкой. И как только до командования доходило, все, сразу особисты занимались этим делом. Вот в первом дивизионе был старшина, хороший парень из Алтайского края, 1925 года рождения, прошел войну на западе, прошел на востоке. И тут как на грех с китаянкой связался. Представляете, она на заседании воентрибунала на колени падала и просила за него, говорила, что не насиловал, что любит его. Но трибунал есть трибунал, как только выяснилось по старшине, на третий день тройка приехала, и все. Потом солдат собрали, команду дали, все в клуб побежали, а там и представители местной власти, и полиция, все говорили в защиту старшины, убеждали, но напрасно. Тогда за японку или китаянку давали от 5 до 15 лет. Старшине влепили 15 лет. Одно хорошо, что не обо всех знали особисты, а то бы половина солдат из Порт-Артура уехало в места не столь отдаленные, тогда хорошо наш брат водился с японками и китаянками.

В 1950 году старшина пишет из дома нам письмо:

- Ребята, я дома!

Оказывается, они давали по 15 лет для огласки, а сами заталкивали их в самолет, в Россию, во Владивосток, а оттуда в стройбат. Оказалось, что такие, как он, все по стройбатам сидели. В общей сложности из нашего полка человек 10 попало под трибунал. Тогда Россию восстанавливать надо было, а это же дурная сила, им не платили, а строили.

Вот так я служил 7 лет и все 7 лет думал, оставаться в армии или нет. Остаться можно было, если ты имеешь военное образование, а я больше практик. У нас служил хороший сержантский состав, кто желал остаться в армии, писал рапорт, давали месяц отпуска при части, а за этот месяц получали звание лейтенанта и командовали взводом. Наш комбат Омельченко все домой рвался, говорил, все равно больше майора не дадут, так как образования нет, и что он фронтовой практик. Послушал я его и решил, что мне в армии делать нечего, тем более что старшему офицерскому составу разрешили привозить семьи, а мне домой ехать не к кому, мачехе я не нужен.

В 195о году демобилизованных отправляли морем на Дальний Восток. Решили уволить из армии с 1925 по 1927 гг. рождения, но успели только первые два года, а наш попал под начавшуюся в Корее войну, морем не отправишь. Мы сидели на чемоданах и ждали демобилизации, а уже решался вопрос о доставке железнодорожным способом. Приказ зачитали в 1950-м году, а в действительности демобилизовали в 1951-м.

У меня мечта была в Донбасс поехать, пойти в ФЗО, получить специальность и работать, но так и не получилось. Я оформил документы на Крым, поднакопил денег, получилось 3,5 тыс. на книжке и перевел их в Евпаторийский банк. Туда собрался, потому что моя старшая сестра жила в Мариуполе у дяди, там и выросла. Когда война началась, ее забрали в Германию, потом лагерь освободили американцы, там ее ориентировали остаться на западе, но она не согласилась, и ее передали советским войскам. В немецких лагерях познакомилась с будущим мужем, он в Брестской крепости служил, попал в плен. Когда их освободили, его снова забрали а армию, но потом они вместе были. Я с сестрой не виделся до 1951 года, хотелось увидеть, и я поехал к ним. После решил остаться в Крыму.

В Раздольном я работал инструктором в райкоме комсомола. Потом трудился оргинструктором в райсоюзе. затем пошел в коммунхоз и проработал там года 4, потом на промкобинате проработал почти 12 лет. В Чернышевке стал главным инженером. Проработал до пенсии, на которую вышел в 1987 году в должности главного инженера управления водопроводами.