Пономаренко Николай Алексеевич

Советско-финляндскую войну я начал через два месяца после окончания Одесского артиллерийского училища в сентябре 1939 года. Это училище было одним из лучших училищ, готовящее командиров-артиллеристов высокой квалификации для службы в артиллерийских частях тяжелой артиллерии (203 мм, 280 мм и более). Мы, окончившие это училище, могли точно и быстро в полевых условиях готовить данные для стрельбы по целям многими способами (более шести), включая и аналитический с учетом всех поправок (ветер, температура воздуха, температура заряда, отклонение веса снаряда и заряда от нормы, и другие, даже включая поправку на вращение Земли).

Преподаватели в училище в основном были честные и грамотные, в прошлом офицеры русской армии, которые стремились передать нам не только знания, но и традиции русского офицерства - честность, беспрекословное подчинение старшим по должности и званию, точность исполнения приказаний, аккуратность в работе, вежливость в обращении, подтянутость, чистота и аккуратность в одежде, быстрая ориентация в ситуации и правильное принятие решения.

Мы, окончившие училище, могли отлично ориентироваться на местности, быстро и точно производить топографическую съемку местности, вести разведку, писать боевые донесения и составлять схемы боевых действий на своих участках. Вот с такой подготовкой я, в звании лейтенанта, вместе с другими выпускниками, а нас было более двадцати человек, в конце октября 1939 года прибыл в 168 ап большой мощности для прохождения дальнейшей службы. 168 ап бм тогда дислоцировался в Западной Украине, в г. Черткове и имел в своем составе четыре дивизиона. По прибытии в полк я был назначен начальником разведки 4-го дивизиона, командовал дивизионом капитан Мальцев Семен Савельевич - умный, заботливый, справедливый и требовательный командир.

С началом военных действий полк получил приказ готовиться к отправке на фронт. На фронт полк выезжал подивизионно, каждый дивизион двумя эшелонами. В пути следования были длительные остановки для доукомплектования недостающим имуществом - в основном, теплым бельем, ватниками, ватными брюками, валенками, касками, подшлемниками, и для офицеров - полушубками. Во время движения в эшелонах шли учеба личного состава по специальности под руководством командиров, были и политзанятия. Дисциплина была безупречная - все понимали, что едем на войну. К месту разгрузки наш 4-й дивизион прибыл только к концу декабря и был придан 90-й стрелковой дивизии 19 СК. Вообще, весь наш 168-й полк на Карельском перешейке действовал подивизионно, каждый дивизион придавался какой-либо стрелковой дивизии.

4-й дивизион разгрузился на станции Пэрк-ярви и через сутки занял огневые позиции в районе озера Пэрк-ярви в примерно десяти километрах от переднего края наших стрелковых позиций. Дивизиону была поставлена задача связаться со всеми артиллерийскими частями, действующими в полосе наступления 90-й стрелковой дивизии, и совместно с ними вести разведку железобетонных ДОТов. Только после того, как мы удостоверились, что имеем дело с действительно железобетонной точкой, а не ДЗОТ, мы приступали к ее разрушению. Бетонобойные снаряды использовались только с разрешения старших артиллерийских начальников (берегли снаряды для железобетонных ДОТ Линии Маннергейма).

Командиры батарей нашего дивизиона - 10-й - старший лейтенант Гринев, 11-й - капитан Шевчук, и 12-й - старший лейтенант Середа со своими разведчиками и я со своим разведчиком и связистом ушли на наблюдательные пункты батарей меньшего калибра и совместно с ними вели разведку огневых точек противника. Противник был очень сильно замаскирован и себя не раскрывал. Огневые точки были так искусно замаскированы под окружающую местность, что установить, что это - естественный холм на местности или замаскированная огневая точка практически было невозможно, пока артиллерия малого и среднего калибра не вскрыла земляное покрытие. Противник вел сильный прицельный минометный огонь, а шквальный пулеметный огонь противником из огневых точек и окопов велся только тогда, когда наши роты вели разведку боем, то есть имитировали наступление. Всякий раз при этом наша пехота несла большие потери, хотя наша артиллерия вела мощный огонь на подавление огневых точек противника, а мы в этот момент засекали огневые точки противника с последующей доразведкой путем вскрытия и разрушения прицельным огнем наших орудий.

Пехота часто применяла бронещитки на лыжах, но на том участке, что я был, они ничего хорошего не принесли. Пехота выдвигалась за щитками к рубежу атаки, который был от ее исходных позиций в примерно 200 метрах. Щиток был тяжелый, толкать его было тяжело, а главное - из-за него ничего не было видно. Там была щель для стрельбы и наблюдения, но пехотинцы все равно из-за него высовывались, чтобы осмотреться. Финским стрелкам же было очень легко целиться в верхний край щитка, они держали его на прицеле, и как только появлялась голова - бац, и готово. Поэтому даже когда пехота продвигалась за щитками, когда они доходили до рубежа атаки, наступать уже было некому - все были убиты.

Не знаю, как в других стрелковых дивизиях, а в 90-й сд был заведен необычный порядок - перед наступлением пехоты командир батальона приходил ко мне - начальнику разведки артдивизиона большой мощности и требовал, чтобы я выдал ему справку о том, что в полосе наступления его батальона железобетонных огневых точек нет, в противном случае наступления батальона не будет. Приходилось рисковать и всякий раз давать такую справку, думая про себя о том, что будет, если вдруг плохо провели разведку, а тогда… Особый отдел и так далее. Так что я дрожал, когда выдавал эту справку.

В связи с этим вспоминается мне такой забавный и грустный эпизод: после одной из неудачных вылазок нашей пехоты командир стрелкового батальона, которому я накануне выдал справку о том, что в полосе его наступления ДОТов нет, пришел к нам и стал утверждать обратное, и указывал, где эта железобетонная точка на местности. Пришлось просить разрешения использовать бетонобойные снаряды для разрушения этой точки. Выполнять эту задачу было приказано командиру 10-й батареи старшему лейтенанту Гриневу. Старший лейтенант Гринев в нашем дивизионе всегда отличался оригинальностью и находчивостью. Это он подтвердил и в этом случае. Он еще заранее, как только занял огневые позиции, договорился с командиром 122 мм батареи, что разведку он будет вести с его НП, а свою связь он протянет только до огневых позиции 122 мм батареи, а команды с НП он будет передавать по одному проводу через телефониста на той батарее. Таким образом он (Гринев) экономил порядка 5 километров кабеля, так как огневые позиции 122 мм гаубиц находились к передовой на примерно 5 километров ближе, чем оп Гринева.

Огонь по противнику вели одновременно оба командира батарей - один - 122 мм фугасными снарядами, Гринев - 203 мм бетонобойными. После того, как Гринев выпустил по цели три бетонобойных снаряда, телефонист Гринева на огневых позициях 122 мм гаубицы переуталкоманды и передал на оп 203 мм гаубиц команду «два фугасных снаряда беглый огонь», хотя эта команда была для 122 мм гаубиц. На оп 203 мм гаубиц усомнились, запросили подтверждение по телефону, но телефонист снова подтвердил - два фугасных снаряда, и вот два 203 мм фугасных снаряда, которые были значительно тяжелее бетонобойных, полетели в сторону противника на прицельных установках для бетонобойных. Не долетев примерно 600 метров до цели, они ударили по расположению командного пункта нашего дивизиона. В землянке КП вылетели двери, посыпалась земля, на расстоянии 25-50 метров от КП образовались две огромные воронки, но человеческих жертв не было. Гринев сначала отказывался, пытался свалить вину на финнов, но потом был вынужден признаться, за что получил выговор, и вынужден был проложить свою отдельную линию связь с НП на свои оп.

Обстрел бетонобойными снарядами этой якобы железобетонной точки показал, что это была сильно укрепленная ДЗОТ противника, обложенная сверху валунами.

На нашем участке фронта наступление стрелковых частей было остановлено более чем на месяц. Во время февральского наступления 90-я сд также не смогла прорвать оборону противника. Было три попытки, но ничего не вышло. Пехота несла потери, танки на том участке были даже не танки, а танкетки, и толку от них было мало. Так что мы были на наших оп вплоть до 16 февраля 1940 года. Мы, разведчики, все время вели тщательную разведку огневых точек противника. Дальнейший ход боевых действий показал, что в полосе наступления 90 сд действительно не было бетонных ДОТ, были только сильно укрепленные ДЗОТ, окопы полного профиля, с оборудованными невидимыми площадками для пулеметов, которые всякий раз оживали, когда начиналось наступление наших частей. Многократные попытки наших частей прорвать оборону ни к чему не привели, несмотря на сильнейшую артподготовку перед началом наступления. Всякий раз наступающие подразделения отходили на исходные рубежи, оставляя на поле боя много раненых и убитых. Так было вплоть до 11 февраля, когда 123я сд слева от нас прорвала Линию Маннергейма, началось медленное продвижение вперед к Выборгу.

Противник все время вел прицельный минометный обстрел по нашим наблюдательным пунктам и оп, расположенным вблизи переднего края обороны противника. Потери пехоты от таких обстрелов были велики, и в основном из-за того, что наша пехота плохо окапывалась, не углублялась в грунт. Укрытия пехоты были такие: из бревен делался сруб высотой примерно метр, сверху накат из бревен десять сантиметров толщиной. И как только начинался обстрел, пехота туда набивалась как селедки в бочку. Вот один раз так и случилось - начался обстрел, все кто куда. Я категорически запрещал своим разведчикам в эти срубы лезть, мы все попрятались по воронкам. А пехота все в срубы лезет. В один такой сруб набилось человек 20. У финнов служба артразведки и наблюдения была поставлена хорошо, они все видели, где и что у нас происходит. И мина прямо в середину этого сруба. И все. Все укрытие было разбито, все погибли. Короче говоря, было мясо. Так что пехота 90-й сд сама виновата, что такие потери были.

В середине января 1940 года мы заметили, что противник начал обстреливать наши позиции не только минометами, но и тяжелой артиллерией. Была поставлена задача - разведать эту батарею. Но эта задача была очень сложной. Густолесистая местность не позволяла определить расположения тяжелой батареи противника (не менее 155 мм калибра). Подразделения звуковой разведки давали направление расположения батареи, да и то с большой погрешностью, а о точности определения дальности до стрелявшей финской батареи и говорить было нечего.

Штаб артиллерии 19 ск принял решение: на привязном аэростате подняться разведчику артиллеристу, попытаться обнаружить эту батарею и с аэростата корректировать огонь нашей батареи хотя бы на подавление, если не на уничтожение. Эту задачу командир 4-го дивизиона поставил мне.

Батарея противника вела огонь по нашим наблюдательным пунктам и близлежащим позициям артиллерии и минометов, как правило, в период с 10 до 12 часов ежедневно. И вот, был выбран ясный морозный день со слабым ветром с направлением в расположение наших войск (на случай, если привязной аэростат оторвется). Таким днем оказался день 30 января 1940 года. В назначенное время я, захватив с собой таблицы стрельбы и точную, крупномасштабную, свежеизданную топографическую карту местности, и взяв с собой двух радиотелефонистов, отправился на позицию привязного аэростата. Позиция эта была в примерно 500 - 600 метрах от наблюдательных пунктов наших войск. По прибытии на позицию аэростата мы установили связь со штабом нашего дивизиона и огневой позицией 12-й батареи. После этого командир аэростатного взвода сообщил, что аэростат к подъему готов и объяснил мне, как нужно действовать, если вдруг аэростат оторвется, и полетит в свободном полете (как постепенно стравить газ, чтобы аэростат совершил плавную посадку). Аэростат этот был из какого-то отдельного воздухоплавательного отряда 19 ск, я их не знал.

Аэростат был закреплен тросом к лебедке, а лебедка крепилась к площадке кузова грузовика и приводилась в действие вручную. Длина троса позволяла подняться на 1000 метров. Аэростат был маленький и был способен поднять не более двух человек, с собой в корзину я взял радиотелефониста Жбанкина, который до этого был моряком и не боялся качки. От радиосвязи пришлось отказаться, так как по опыту мы знали, что противник мгновенно засекал наши радиопереговоры и незамедлительно открывал огонь из минометов и артиллерии по запеленгованным нашим точкам. Надежная телефонная связь была установлена между корзиной аэростата и машиной, где была закреплена лебедка и далее между штабом дивизиона и огневой позицией 12-й батареи.

Нас подняли на высоту 600 метров, была небольшая болтанка, видимость была отличная, и мне сообщили, что батарея противника ведет огонь. Я усилил наблюдение в бинокль. Четко просматривалось полотно железной дороги и строения железнодорожной станции Лейпясуо. По карте я определил направление стрельбы для нашей 12-й батареи и передал его на огневые позиции батареи. Оказалось, что диапазона работы поворотного механизма 203 мм орудий 12-й батареи недостаточно и необходимо было менять положение лафетов орудий, а для этого требовалось 20 минут времени. Поэтому командир дивизиона принял решение - для стрельбы подготовить одно орудие и огонь вести одним орудием.

Наблюдая за местностью, я вдруг заметил две вспышки огня и дымок от двух орудий противника и быстро нанес их на карту. Позиция орудий противника находилась в лесу ближе станции Лейпясуо примерно на 1.5 километров вдоль железной дороги на Выборг и правее железной дороги на примерно 200-300 метров. (Это были орудия 4-й батареи 2-го артдивизиона 5-го финского артполка - Баир Иринчеев)

Пока готовили наше орудие к стрельбе, я по карте подготовил данные для стрельбы фугасными снарядами с введением всех поправок для стрельбы, которые значились в таблице, и передал их на огневые позиции. Когда все было готово, я доложил командиру дивизиона капитану Мальцеву С. С. и от него получил разрешение на открытие огня.

Передав команду «по батарее противника огонь!», я очень волновался и ждал доклада «выстрел», а это значит, что снаряд на рассчитанных установках полетел в сторону противника. Я впился биноклем в местность и искал разрыва нашего снаряда. Это было мое первое боевое крещение на войне, а не на плионе в училище. Разрыв первого снаряда я не заметил, так как кругом был высокий лес, но я как-то чувствовал, что снаряд упал где-то близко возле цели. Я уменьшил дальность на 200 метров и изменил направление вправо примерно на 10 делений угломера и дал команду на огонь вторым снарядом. Какова же была моя радость, когда я увидел разрыв снаряда точно в плоскости стрельбы и с перелетом. Я ввел корректуру и после выстрела увидел разрыв следующего снаряда с недолетом. Я с радостью доложил командиру дивизиона, что цель взята в вилку и перешел к стрельбе по классическому способу - стрельба по наблюдению знаков разрывов. После четвертого снаряда, после корректуры установок, я перешел на поражение двумя снарядами, когда увидел, что разрывы были непосредственно у цели. Для надежности, не меняя прицельных установок, было выпущено еще два снаряда - итого восемь снарядов. Орудия противника были подавлены, а возможно, и подбиты, потому что в последующее время стрельбу по нашим НП не вели. За успешное выполнение поставленной задачи я от начальника артиллерии 19 ск полковника Казнова получил благодарность, а за участие в советско-финляндской войне был награжден медалью «За Отвагу».

Связь с экипажем аэростата поддерживается по телефону. Фотография любезно предоставлена Вадимом Гассановым.

Если говорить о наших действиях после прорыва Линии Маннергейма, то мы уже фактически не стреляли, просто двигались за нашими наступающими войсками. И тут Гринев, наш оригинал, тоже отличился. Где-то отловил корову, и доил ее все время. Меняем мы место дислокации, и батарея Гринева вытягивается по дороге: сначала идет грузовик, затем трактор тащит лафет первой пушки, затем - трактор со стволом первой пушки, затем трактор с лафетом второй пушки и со стволом второй пушки. А за дульный срез второй пушки привязана корова. Вот такая картина. Правда, он потом эту корову на мясо пустил.

Еще один забавный эпизод - о том, как 4-й дивизион закончил советско-финляндскую войну. К концу войны наш 4-й дивизион 168 ап большой мощности занимал позиции севернее станции Пилппула. Огня батареи не вели, так как не было целей для бетонобойных снарядов. Все было спокойно, ни противник, ни наши части активных боевых действий не вели, по крайней мере, нам так казалось. Утром 13 марта 1940 года поступило распоряжение - все имеющиеся на огневых позициях снаряды расстрелять, бетонобойными снарядами стрелять на максимальную дальность (24 км), даже не видя целей, а ровно в 12.00 повсеместно прекратить стрельбу изо всех видов оружия. Конечно, все догадались, что ЭТО - конец войне. В 10.00 13 марта по всему фронту Карельского перешейка открылся страшный артиллерийский огонь, слившийся в сплошной гром - каждый командир спешил расстрелять все снаряды, имеющиеся у него на огневых позициях, чтобы не возить их в обозе.

Наш оригинал, командир 10-й батареи старший лейтенант Гринев, подойдя ко мне, сказал «в этой войне мой выстрел будет последним». Я подумал: «а почему именно его выстрел окажется последним?». Наступило 12 часов дня, везде установилась мертвая тишина, все поздравляли друг друга с окончанием войны, и вот, в 12 часов 05 минут, Гринев докладывает в дивизион, что у него на оп одно орудие оказалось заряженным, потому что командир огневого взвода замешкался и до 12.00 не успел выстрелить, а после 12.00 побоялся, и только сейчас доложил, что орудие осталось заряженным. У 203 мм гаубицы по инструкции категорически запрещается разряжать ствол через казенник при открытом затворе, возить заряженную гаубицу тоже нельзя, можно разряжать только выстрелом. Командир дивизиона был поставлен в щепетильное положение, сам он никакого решения принять не мог. Могло быть нарушено перемирие. Пришлось доложить вышестоящему начальству, оттуда, после долгих раздумий и сильной ругани, пришло распоряжение - развернуть орудие в сторону нашего тыла, подобрать по карте озеро и разрядить орудие выстрелом в это озеро. Так закончилась война, на радостях никто за этот эпизод наказания не понес, а Гринев потом все хвастался, что его выстрел на финляндской войне на всем фронте был последним.

203 мм гаубицы никаких проблем в плане обслуживания на морозе нам не представляли. На затворах была специальная смазка из бараньего жира, они отлично открывались и закрывались и при этом отлично герметизировали камеру. Все механизмы орудий тоже были в спецсмазке, которая отлично работала на морозе. Окопов под гаубицы мы не копали - только закрепляли сошник. Позиции нашего дивизиона были в примерно 5 километрах на северо-запад от станции Пэрк-ярви. Старались выбирать позиции так, чтобы гаубицы не стояли прямо на виду - хоть редко, но финские самолеты все-таки появлялись иногда. А вообще, если бы финны прорвались, то мы бы не успели сменить позиций - для подготовки к маршу нам нужно было 30 минут.

Наш дивизион был отлично экипирован - полушубки, валенки, ватные брюки, суконная гимнастерка, теплое белье, теплые портянки, под каску - шерстяной подшлемник, только глаза и нос открыты. Питание было отличным - выдавали 100 грамм, сало. Трудности были с тем, что при смене позиций необходимо было выдолбить яму под землянку, это было страшно трудно в промерзшей земле. Некоторые вообще махнули на это рукой, спали прямо в снегу. За все время боевых действий наш дивизион не понес ни одной потери убитым в личном составе - огневые позиции были далеко в тылу за линией фронта. Правда, несколько разведчиков обморозилось, когда лежали в снегу на переднем крае и финны не давали им головы поднять или уползти.

Мне все время как-то везло на войне. Как-то раз шел я на передовую, а оттуда шел боец. Мы остановились, он начал мне говорить, где наши позиции, где у финнов пулеметные точки и окопы, и тут раз! - Мина. Бойца наповал, а я как стоял, так стоять и остался. Второй случай, случившийся у меня на глазах - боец на санях ехал к фронту, рядом с его санями разорвалась мина, и воздушная волна прошла таким образом, что с лошади, тянувшей сани, сняло шкуру и повесило на ближайшее дерево. А боец в санях жив остался.

После советско-финляндской войны для меня была Великая Отечественная, на которой я был уже командиром 280 мм батареи особой мощности. В 1941 и 1942 году моя батарея участия в боях не принимала, было важнее сохранить материальную часть при отступлении наших войск. После этого я должен был быть назначен на должность командира дивизиона 152 мм пушек на Курской Дуге, но вместо этого - был направлен в Артиллерийскую академию имени Дзержинского. На Параде Победы, в котором я участвовал от Академии, я встретил офицеров из того артполка, в который должен был попасть в 1943 году, и сильно им завидовал - они все были в орденах и медалях. После окончания Академии в 1948 году - преподавательская работа до 1974 года включительно на должностях старшего преподавателя, замначальника кафедры, на курсах офицерского состава, в высших артиллерийских училищах, а последние 14 лет - в Артиллерийской академии. В 1974 году вышел в отставку, и после увольнения продолжал работать в Академии еще 10 лет на должности старшего инженера ЭВМ. Сейчас имею достаточно времени, чтобы внимательно следить за реорганизацией нашей армии и предаваться воспоминаниям и размышлениям.